Синхронный ирий 4 пиония

                - 4 пиония -

Ив – сокращённое от Иван. Просто так сейчас модно. В начале девятнадцатого (века) тоже по французски было модно. Правда тогде ещё и французский знали как родной.
Вот наконец мы и познакомились, читатели. Меня зовут Ив. Почему нельзя было познакомиться сразу, с первых же строк? Даже не знаю. Может надо было адаптироваться сначала друг к другу? Вот только адаптировались ли вы, дорогие читатели, к моему тексту? Я-то к вам уже как-то попривык, даже если «вы» представляете всего лишь одного-единственного читателя. Но, может быть, с одним-единственным вести разговор даже свободнее. Можно даже переходить на интимные темы и очень интимные…

Биографию свою я рассказывать не буду. Вы не отдел кадров, а я не претендент на мягкое место под солнцем. Да и ничего интересного в моей биографии нет. Родился я в своём родном Городе и всю жизнь прожил в нём, никуда из него не выезжая, прям как Иммануил Кант из своего Кёнигсберга. И живу вот в своём родном Городе. Плохо ли, хорошо ли?.. И что будет со мной дальше?.. Возможно это выяснится по ходу текста.

Как я выгляжу? Ну если судить по тому отражению в зеркале, которое я созерцаю по утрам, то… Нет, лучше его не созерцать и тем более не писать с него портрет. Собственно и в другое время суток в зеркале ничего особенного не увидишь. Как говорится, нечего на зеркало пенять… Роста выше среднего – хоть с ростом повезло. Волосы? Да такого же цвета и фактуры как и у большинства жителей Среднего Поднепровья. Глаза? С глазами 50 на 50. Глаза умные, скажу без ложной скромности, но подслеповатые. Цвет? Неопределённый. В зависимости от освещения, настроения, уровня сексуальной активности, сытости, начитанности и сонности. Глаза-то умные, а сам я умный? Можно точно сказать: чтобы быть умным недостаточно быть некрасивым. Поэтому выводы: туманны, смутны, сумеречны. Объём талии, груди и бёдер сообщать не буду. Это конфиденциальная информация, только для особ, приблежённых к императору. Скажу одно – не толст. Ем много, но не толстею. Как одеваюсь? Как придётся – я ведь не топ-модель и не ален д. Вообще одежда это некий инородный нарост на теле. С удовольствием ходил бы голышом, но посадят в дурку, поэтому приходится напяливать на себе некие изделия лёгкой промышленности. Особые приметы? Внешних нет. Внутренних и не сосчитать.

Где я живу? В «хрущёвке» из красного кирпича, на первом этаже. Общую и жилую площадь сообщать не буду – впрочем догадаться не трудно. В квартире: мало мебели, много (ну очень много) книг, телевизор, магнитофон, ноутбук. Домашних животных нет. Я сам себе домашнее животное. Ах да, забыл, ещё шкаф есть, полупустой: пару джинс, пару свитеров, полдюжины рубашек, один костюм на все случаи жизни ну и куча носков, среди которых трудно найти целые и парные. Да, ещё есть куртка зимняя, но она в коридоре висит. И какая-то там обувка. На кухне холодильник стоит. Он уже не полупустой как шкаф, а пустой на три четверти. Что там бывает: пару банок пива, десяток яиц и кусок колбасы. А что я вообще ем? «А что я ем? А ем я осетрину…», – как пелось в одной старой советской песенке. Нет, осетрину я не ем. Я ем всё подряд, что позволяет мне кошелёк, а он, как правило, пуст. Я ем что-нибудь. Я ем просто, чтобы не отбросить копыта. Я очень понимаю веганов, но у меня нет ни времени, ни желания, ни средств заниматься дифференциацией пищи и изучением её свойств – у меня слишком много творческих планов и я хочу все эти планы реализовать. Поэтому я ем, чтобы утолить голод, который порой мешает писать, читать, спать и заниматься сексом. Хотя иногда очень помогает (ну, конечно, не сексом заниматься). Иногда так хорошо пишется на голодный желудок, что забываешь вообще о существовании желудка да заодно и тела.

У меня есть только один друг – Дан. Вообще-то зовут его Данила, но просто сокращать имена сейчас модно (см. выше). Мы с Даном работаем над созданием некоего би-интегрального текста, хотя слово «работа» я бы исключил раз и навсегда из наших творческих блужданий, пусть даже из творческого блуда; у нас не работа, а нечто fuzzily swim, визуализация при помощи неких знаков-фонем-лексем своего сокровенного-недоступного-потаённого. Писателю незачем писать автобиографию, ибо его жизнь – это его произведения, каковы бы они ни были. Создать одно произведение вдвоём – это слить свои жизни, это настоящая иерогамия, и это, наверное, была бы единственная цель нашей совместной творческой игры. А каковы будут её плоды? Они разрастутся как лианы своими причудливыми, вычурными гиперформами, независимыми, может быть, даже от наших фантазий.

И всё б было б хорошо, если бы да ка бы… Социальные, личные проблемы… Как же в этом мире без проблем? И шагу не ступишь, не чихнёшь, ни вздохнёшь. Вот только в сновидениях от них и избавляешься, хотя в кошмарах их тоже немало, а может даже и больше чем в яви. Но там проблемы какие-то другие. Плотность и структура у них другая, и вязкость что ли не такая, из какой-то другой глины они сделаны что ли. Боги слепили человека из одной глины (белой, например), а его сны из другой (голубой, наверное), а своё творчество человек уже лепит сам, подыскивая себе особую глину (помните как в «Страсти по Андрею» Тарковского?).

День проходит. Ночь проходит. Опять день. Ничего не происходит. А что должно происходить? Если ничего не происходит в твоей душе, то ничего и не произойдёт. Неужели моя душа остановилась? Что-то душно в ней стало. Будто поместили её в кулёк. Иные дни длиннее столетий. Наверное именно в такие дни и фиксируют наибольшее количество суицидов.

Колосья «растёте вы, чтоб накормить людей, а ирисы и маргаритки рождаются всему наперекор» (Федерико Гарсия Лорка). Вот так же и я родился, живу и расту всему наперекор. Мой цветок раскрывает свои лепестки навстречу неизвестности, навстречу обжигающим лучам неизвестной звезды, навстречу холодным ветрам из областей вечной ночи, навстречу колючему инею утренних неожиданных заморозков. Я открываю их наперекор всему и не защищаюсь. Я открыто принимаю своей хрупкой сущностью все грубые потоки неисследимого космоса.

С возрастом я стал совсем по другому относиться к художественной литературе. Раньше отношение у меня было поверхностное: прочитал, насладился моментом, сюжетом, получил новую информацию, частично забыл. Сейчас я смакую каждое слово и словосочетание – для меня важен сам текст; сюжет, фабула – вообще не важны. Важно чувство, вложенное в текст, и чувство даже больше, чем мысль (хотя и раньше это было для меня первостепенно, но сейчас приобрело ещё большее значение); важна эмоция, энергия, вибрация текста, аура, атмосфера, эстетика и нечто неуловимое, похожее на сновидение. Раньше я вообще читал мало художественных текстов, даже стихов, всё больше научно-популярные и научные. Теперь хочется читать только художественную литературу. Желание прочесть всех писателей, которые только существовали в истории человечества – даже третьестепенных и бездарных – прямо какое-то маниакальное отношение к художественному слову. Это приближение мудрости или приближение старости? А может это просто сибаритство?

Что может остановить любовь? Можно ли остановить вспышку сверхновой звезды? А если сразу две сверхновых!! Такого ещё не наблюдали астрономы? Так вот – наблюдайте!! Моя любовь – и есть такая вспышка. Может я слишком преувеличиваю и выдаю желаемое за действительное?? Скорее всего, что нет. Меня редко подводит моя интуиция.

Вместе с огромной птицей мы парим над её крыльями; под нами пустыни, пересечённые глубокими оврагами, руслами высохших рек, дюнами и фрагментами выветренных скал. Мы влетаем в облака и скользим по гладким мерцающим сердоликовым зеркалам скрещивающихся радуг и перетекающих друг в друга ветров. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь облака, образуют новые для наших глаз сочетания, уходящие в бесконечность, словно насаждения райских садов. И наши тела протекают сквозь…
- Что это?! Что за мерзкий зву.. А… это… – алло!
- Ив, ты сегодня выходишь? Или у тебя продолжается больничный?
- Продолжается! ебтсрр!
Что за невоспитанность звонить в такую рань. 7.50. Как хочется спать! Как хочется быть дочерью миллиардера! Или в крайнем случае племянницей – не ходить на эту долбанную работу!

«Город умыт был весенними ливнями…» Вот уже вместо снега дожди… Хорошо, что есть окна. Сквозь них можно смотреть на дождь и при этом не мокнуть. А на дождь смотреть так удивительно. Завораживающее зрелище. Вода, падающая с неба. Если не знать физики – так это же просто чудо чудесное.
Мы стояли у входа в костёл Св. Николая (он же Дом органной музыки) и смотрели на дождь. Строгое чёрное платье Зои гармонировало с серыми стенами костёла и с серыми тонкими дождевыми струями – этой льняной небесной пряжей, которую прядут на веретенах туч чьи-то невидимые руки. Светлые волосы Зои, чёрное платье, серые архитектурные и скульптурные элементы, белые гладкие запястья, серая сетка дождя, чёрные туфли, серые глаза – кадры из чёрного-белого фильма 30-х годов. И только яркий лепесток губ контрастировал со всем этим ретропоказом. Я прикоснулся к этому алому лепестку и почувствовал сладкий запах помады и парфюма, пытающийся перебить возбуждающе-полынный запах женского тела и тонкий кофейно-озонный запах дыхания. Ресницы Зои напоминали струи дождя, разделённые на миниатюрные фрагменты удлинённых капель. В её серых глазах был дождь – там за окнами её зрачков. Через окна так хорошо смотреть на дождь. Долгий, затяжной, осенний, хотя на улице был май и знаменитая майская гроза. Она ошарашила нас неожиданно, когда мы нога за ногу, вразвалку шли, болтая ни о чём, к костёлу, и дождь хлынул ровной монолитной стеной, словно тучу разрезала острым скальпелем хромированная молния, и, не сдерживаемые ничем бесформенные объёмы тёплой воды, просто рухнули на ничего не подозревающий Город. Я подхватил Зою как лёгкую ветку ночной сирени, пытаясь укрыть её от игрищ водной стихии под своим пиджаком и почувствовал её мягкое изящное тело: гладкое бедро, изгибы плеча, талии и груди – и поблагодарил небо, грозу, тучу, дождь. Поблагодарил за это одно мгновение, исчезающее, исчезнувшее, но такое волнующее. В следующее мгновение мы уже стояли под аркой собора. Зоя отстранилась, отошла на несколько шагов, приводя в порядок причёску. А я любовался ею, и дождём, и молниями…

- Алло! Серый! Извини что нагрубил. Выйду я сегодня.
- Это ты извини, я не во время…
- Да всё во время. Просто настроение на букву х.
- Понятно.
- Да в том-то всё и дело что ничего непонятно. Ладно, выйду. Настроение на х – значит хорошее.
В контору (офис – это слишком громко для наших реалий, может там, где-то у Рокфеллеров, это и офис, а здесь – контора – «дела идут, контора пишет») я иду мимо Оперного и обязательно захожу в Золотоворотский скверик. Золотые Ворота отштукатурили, отполировали, отмарафетили – одним словом – отреставрировали (ну, после реставрации всегда лучше) и они стали стандартным музейным экспонатом, который можно и под стекло. Нет, конечно красиво и цивилизованно… Но вот когда они были в полуразрушенном состоянии это было романтично. Живая древность прямо посреди современного Города. Тут тебе автомобили шуршат туда-сюда, а рядом настоящая тысячелетней (ну или около того)  давности кладка. Сам вид, конечно, непривлекательный, зато какое-то чувство внутреннее возникало при виде этих полуразрушенных ворот… вневременное чувство, как будто нет истории и разделяющих лет. И что-то такое вот родное, близкое, простое, непринуждённое, ненавязчивое, с которым так легко и спокойно. Это как женщина без макияжа. Нет, когда всё накрашено и подпудрено, и подмазано – то, конечно, смотрится. И очень, даже и очень-очень… И чувствуешь, что рядом с тобой если не звезда Голливуда или мисс-Вселенная, то по крайней мере эффектная и триумфальная женщина. И всё же… всё же без макияжа как-то роднее и ближе. Без макияжа как-то нежнее, по-домашнему, раскрепощённее, мягче и теплее.
 
После работы опять захожу в скверик. Много людей, суета, запахи кофе, сдобных булочек, сигаретного дыма. Психосоматическое электричество рассеяно в воздухе как пыльца первых весенних цветов, принесённых на алтарь древних языческих богов. Вся эта психодинамика и мешает и не мешает в зависимости от наклона тела, от угла, под которым душа воспринимает вибрации и токи, а также точки стереометрии взгляда и его высоты над уровнем сквера.

Закат останавливается в своём изумлённом расслоении эритромарных цветов и спорангий. Сквозь белые хаотические нагромождения проникают аквамариновые полосы оперений, и словно перед исполинским глазом застывают перед пурпурным диском. Синекрылые цапли садятся на озёра заката, изумрудные рыбы плавают среди фиолетовых водорослей, солнечные черепахи греются на камнях. Птица с огромными крыльями парит над озером, и мы вместе с нею отражаемся в гранатовом зеркале спящей воды. А из глубины озёрной поднимаются синие тени, колышущиеся и двоящиеся, отсвечивая малиново-розовой слоистостью…
«Который час? Проклятье, опять проспал! Если бы солнце однажды не взошло, сон длился бы вечно? Что скажет по этому поводу наука. Да ничего она не скажет. Остановка во вращении Земли для неё нонсенс».
- Ив, что с тобой происходит? Ты опять опоздал.
- Не знаю. Что-то происходит… Вообще всегда со всеми что-то происходит… не может не происходить…
- Ив, у меня такое впечатление, что ты чего-то не договариваешь. Ты хороший, открытый мужик, но что-то ты скрываешь в глубине.
- Типа того, что в тихом омуте черти водятся? Так это ещё моя первая учительница говорила, царство ей небесное.
- Ну может и так. Ты не обижайся, но ты как-то не совсем вписываешься в наш коллектив.
- Да, ты прав. Я собираюсь увольняться…
- Но почему сразу увольняться?..
- Ну да – вместо того, чтобы увольняться – переделай себя и впишись?
- Может, подкорректируй…
- Серый, все нормальные люди ведут жизнь последовательную и правильную. Правильно это так: если ты поднялся на одну ступень в социальной иерархии, значит дальше тебе нужно подняться на другую, на третью итд. Ну или на крайняк удержаться на этой. А вот если ты сознательно опустился ниже… ну бывает жизнь сшибает с ног – полковника могут разжаловать в рядовые… бывает… пожалеют и поймут… но вот если сознательно – то тогда… тогда смирительную рубашку на него и в дурку. А у меня так постоянно: поднимаюсь по ступенькам, а потом спускаюсь на две, а то и на три. Вот поэтому и не договариваю. Вся моя жизнь – сплошной сумбур и хаос… и недоговор.
- Обратись к психоаналитику.
- Я не нуждаюсь в помощи. К тому же, если надо, то я сам себе психоаналитик.
- По-моему, ты просто нарцисс, - это если уж откровенно, без всяких там…
- Да, наверное, ты прав… Вообще, спасибо за правду. Редкое явление. Я люблю правду, только вот почему-то нечасто слышу, особенно в свой адрес.
- Люди стараются быть толерантными…
- Ненавижу толерантность! Приходится дурака называть умным, а подлеца порядочным человеком.
- Ты к тому же ещё и максималист.
- А почему бы и нет. Нарциссист и максималист. Люблю оставаться в своей шкуре – шкуре волка, а не носить овечью.
- Знаешь, это звучит: я хороший, а вы все плохие.
-  Да не хороший я – просто другой. Нет, всё правильно. Нужно балансировать: там сказать одно, там – другое, о чём-то умолчать, там – схитрить, где-то прибедниться: ах, какой я бедный-несчастный – пожалейте меня, в жилетку поплакаться, а где-то съязвить, где-то даже действовать цинично, жёстко, грубо… жизнь она такая. Нет, всё правильно. Если заниматься жизнью, то по другому нельзя.
- Заниматься жизнью?? А чем занимаешься ты?
- Я имею в виду жизнь в другом смысле. Жизнь жизни рознь.
- В каком смысле?
- В максималистском. Ладно. Завязали этот разговор.
- Не напускай туман. Чего ты хочешь от жизни?
- Ты ждёшь от меня максималистского ответа? Или мудрого? Я, пожалуй, уже получил то, чего ждал. Только не спрашивай чего я ждал. И вообще мы отвлеклись от темы. Мы говорили об увольнении. Я собираюсь увольняться…