Потеряшка ч. 2, 12

        Стала я подмечать за собой и не только, будто в нескольких направлениях сразу события развиваются. То есть мир, как разомкнулся вдруг и чем дальше – тем сильнее расслаивается. Например, выйду спозаранок на крыльцо с Басюлей словцом перемолвиться. Постоим-погутарим, замечу краешком зрения – Громид за водой пошёл, вернусь домой, а муж там уже. Воротился как – и не видывала. Или, наоборот, будто никуда не ходил ещё, а лишь сбирается. И такие искажения событийных последовательностей начала я подмечать только в отношении моих собратьев. Всех троих, правда…Скажете из ума выжила? Сначала я и сама так было подумала. Но чем дальше в лес – тем партизаны стали попадаться всё упитаннее (ну, или как там говорится?).
 
Пообедали давеча вместе честной компанией, только все разбрелись кто куда – глядь, заходит в дверь Мунтарь-батюшка сызнова да молвит: «Что, хозяюшка, накормить есть чем братишечку?». Обернулась надысь, поглядеть на стол обеденный – там с Басюлей Громид только садятся трапезничать. И ещё стали случаться подобные несостыковки: завороты-стопоры по месту-времени.
 
Сама до этакого додуматься не могла бы, даже будучи и не в смысле здравом. Что мне оставалось при таких раскладах? Правильно: логику отключила, свойственную мне, особенно при… резких сменах декораций, самоиронию – на полную и живу, за событиями наблюдаю ну, и за собой, сколь-нисколь, тож приглядываю. Чтоб совсем не окуклиться.
 
Только вот пришёл мой суженный из департамента весёлый да радостный, меня вскинул на ручищи могучие да закружил вкруг себя, приговаривая «Ох, Гадя, сладка ягодка моя! Заживём с тобой мы с завтрашнего дня». Я хохочу ему в лад, сама ж зорко присматриваюсь ко всему вокруг. И право. Не успел меня на пол поставить – как замерцал и словно растаял. И тут же сызнова входит в дверь прихожую – только мрачнее весь тучи пасмурной.
 
Час от часу не легче: теперь похоже мир не то что расслоился – аж, растопырился. Вот тогда-то я поговорить с супружником обо всём и решилась. Рассказала, как на духу, что вкруг меня теперь творится-деется да совета и спрашиваю:
 
- Что на это мне скажешь, друг сердешный?
 
Задумался Громид, почесал буйну голову и в конце концов выдал:
 
- Ох, любушка-голубушка, дела пошли странные (это ещё мягко сказано, думаю). Я ведь тоже будто помню, что только входил в хату радостный, а почему не вспомятывается. Хоть смутно чую повод был… И твои рассказы все – вроде и не новость для меня неожиданная. А словно я нутром это знал. И что нам со всем этим деять немыслимым незнаемо.
 
- А почему ты нынче хмурый вернулся-то?
 
- Да оттого, Гадюшка, (ну-ну, ещё и "гадюшка" – при всех чудо-юдах наших сомнительных, я-таки прям чуть не прыснула) что разговор у меня сегодня был с кардинальством серым нелициприятственный. Посоветовал мне его низость… ну, как посоветовал? Порекомендовал настоятельно уйти до поры со сцены событиев.
 
И только то произнёс мой милый, как кругом всё и заходило-заухало. Где сидел Громидушка до того – будто отродяся там его не бывало. И только в руке моей остывал тёплый камешек.