Из Сборника Милитари

АНТИМИЛИТАРИ

                ЭТА С..РАН.АЯ ВОЙНА

После войны политруки становятся «поллитруками» или выпускают стенные газеты.
Наш - добился, чтобы пост №1 сдвинули в угол, за что получил прозвище «Танк».
        На невыцветший клин тени знамени он повесил огромный фанерный лист с пенопластовыми буквами «Эта странная война». На него Танк с утра крепил газетные вырезки с доказательствами, что капитализм гниет и плохо пахнет.
Даже после хилого обеда вырезки таинственным образом исчезали, поэтому у бывшего (б) политрука всегда была перспектива.
        Когда капитализм вдруг перестал гнить и стал мягким и пушистым, должность политрука упразднили вовсе, заметки исчезли, в казарме появилась туалетная бумага, а две пенопластовые буквы Т и Н отковырял и прилепил к своей каморке старшина Т.Н., за что переполучил временно освободившееся прозвище «Танк».
        Обветшавший стенд «ЭТА С . РАН . АЯ ВОЙНА» пугал комиссии, но продолжал висеть, потому как был имуществом и рачительный Т.Н. мечтал когда-нибудь сменять его на другое имущество с присвоением последнего в личную собственность.

                МАКИЯЖ

        Когда б. политрук пришел на Комиссию, его не комиссовали, хоть дрожащие с вечера пальцы издавали звуки, напоминавшие взаимодействие траков гусеничных машин с пересеченной местностью: он был широк в плечах и бронелоб. Члены комиссии вспомнили полковое погоняло б. политрука и перевели его в танкисты.
        Б. политрук полюбил свой танк. Каждое утро он выметал его веничком, и, залезая внутрь, всегда переобувал сапоги на домашние тапочки. Прочитав в Наставлении, что на броне могут располагаться десантники, он стянул из спортзала шведскую скамейку и пристроил её слева от башни – чтобы десантникам было удобно сидеть. Справа он прикрепил выкинутый в новогоднюю ночь из офицерского общежития стул, на спинке которого раскаленным штык-ножом выжег «ком. дес». С той поры полковые медики уверяли, что у командира десантников всегда хороший стул. Амбразуры танка б. политрук заклеил камуфляжной бумагой, так как бывалые солдаты рассказывали, что противник стреляет в первую очередь именно по ним.
Название своей боевой машины б. политрук придумал красивое. Чтобы было грозно и ласково, он вывел на лобовой броне старославянской вязью «Жанна Т;Анк», объединив в нем тип своего оружия, имя первой женщины, надевшей на себя броню, и имя легендарной чапаевки, виртуозно владевшей истинно танковым средством массового поражения.
         Об экипаже думать не пришлось: старшину Т.Н. поймали на распродаже солдатского исподнего - ход делу не дали, поскольку ротный сам эти махинации придумывал, а послали его к б. политруку подручным, где он тут же получил позывной «Танк-2». (почетным позывным «Танк-1» владел по праву первой ночи сам б. политрук). Старшина на почет не претендовал, ему нравилось представлять танк большим имуществом, которым он когда-нибудь овладеет с присвоением последнего в личную собственность. Отвертки, отмычки и гаечные ключи бортового комплекта он на случай возможного обыска уже зарыл посреди плаца – действительно, кто будет искать что-то в середине вечно пустой площади?

                НА УЧЕНИЯХ

Учения «Танк-1» очень любил. Во-первых, лучше кормили. Во-вторых, ему нравилось, встав на плечи «Танку-2», возвышаться из башни, сверля висок вытянутыми пальцами. Не нравилось, правда, что женщины не бросали теперь вверх чепчики и прочие предметы интимного туалета, а что бросали – слева перехватывали десантники, а справа – их командир. Но иногда, когда бросали непотребное, б. политрук улыбался.
Очередные учения предполагали, как всегда, взятие городского театра. Этот выбор был не случаен. С одной стороны, война и культура несовместимы и война всегда должна уничтожать культуру, с другой – пехотные штабные всегда на учениях располагались в театре: на его сцене было удобно расстилать взятую напрокат в местной школе карту Мира. При открытом занавесе штабная пехтура с удовольствием изображала полководцев, при закрытом – можно было, не стесняясь, спать на любом континенте, «мыть сапоги» в любом океане и тушить бычки о любую столицу (после учений карта, как секретный документ, уничтожалась).
  Танк двигался  к театру по главной улице. Десантники то бежали по его сторонам, то красиво вскакивали на скамейку (командир – на стул), то с криком «Ха!» вскидывали вверх руки с зажатыми в них кирпичами и разбивали их о свои, но чаще о горожанские головы (участвующему в учениях медсанбату тоже надо было поставлять сырьё). Боевую картину усугубляла форма десантников. Контрактники были в камуфляже, призывники – в домашнем (рачительные каптеры категорически не выдавали краткопризванным новье), наиболее пронырливые новички – в б/у, вымененом у дембелей на домашнюю снедь. Особо разнообразны были головные уборы танкового десанта: черные ребристые шлёмы; оранжевые заломленные, голубые приплюснутые, краповые обтягивающие и бесформенные гражданские береты, старые пилотки,  одна буденновка-новодел серого шинельного сукна и даже пожарная каска образца 1908 года с эмблемой общества «Саламандра» вместо обычного перекрестия топора и багра.
Разбуженные шумом и гамом обыватели принимали лязгающую,  кричащую маскарадную кавалькаду за приехавшую в городской театр местечковую труппу и тянулись за ней на городскую площадь.
Там городские милиционеры спешно вскрывали окопы, закатанные с прошлых учений в асфальт. Их не предупредили об учениях,  потому они приняли громыхающие танки за очередную вылазку террористов. Мешающим им военных посредников в белых повязках они посчитали инсургентами, быстро скрутили и упрятали в секретную кутузку.
        Трагедия не состоялась сама по себе. Разворованного соратниками Т.Н. топлива не хватило на полную заливку баков, и танки остановились в палисадах. Опьяненные временной свободой контрактники и резервисты расхватали городских девушек и стали отрабатывать с ними приемы маскировки, а залегшие за булыжниками милиционеры устали ждать нападения и расползлись по домам, где и узнали, что «на Шипке все спокойно». По очкам победу, как водится, присудили красным. Наибольшие потери понесли упрятанные в загородную КПЗ посредники, которым накостыляли и милиционеры, и предварительные следователи и патриотические типы горожан.
        Городские шинки работали с полной нагрузкой до поздней ночи, чиновники и повивальные бабки радостно потирали руки: первые - подсчитывая маржу от возмещения убытков, а вторые - в предвкушении неотвратимых близких прибылей.
Не прострелянной мишенью глядела на все это городская луна.

                БОЕВОЙ ПОХОД ИЛИ ЗАКОНЫ ФИЗИКИ

        После ряда учений всех испугал объявленный боевой поход.
        Радовало, что двигались на юг,  всё - теплее. По Кавказу «Танк-2» вел машину осторожно, мастерски объезжая разбросанные в шахматном порядке грузинские мины. Из кустов не стреляли – не могли разглядеть на танке амбразур. Уже за Каспийским морем какой-то бородач из базуки снес танку башню. Особого вреда это не причинило: «Танк-1» в это время пригнулся. Безбашенным двигаться было легче – продувало. Для ориентирования «Танк-1» высовывался только по лоб, стрелять по которому было бесполезно – бронекость была сплошной. Уже ввиду океана отступавшему перед танком снайперу повезло. Привлеченная запахом пота пакистанская оса куснула б. политрука в незащищенную броней ягодицу и он с криком взвился над обечайкой, к которой когда-то крепилась башня. Этого момента снайперу было достаточно: пуля со смещенным центром тяжести попала точно в середину груди, в самое толстое место бронежилета. «Вай, вай!» - на плохом английском закричал, схватившись за голову, наемник и в тот же миг был раздавлен слепым железным шайтаном.
Выскочив внезапно на океанский берег, «Танк-2» резко тормознул, сила инерции вырвала б. политрука из люка и бросила его в теплые волны, в которых он и «помыл сапоги», то есть потонул.
        «Говно не тонет!» - написал на спецдонесении бюрократ из штаба и … ошибся, забыв, что говно было в бронежилете.

                АЭРОДРОМ ПОДСКОКА

                Безымянным жертвам войны

Аэродромом  подскока эту дырку назвали в шутку, после того, как неуклюжий старый транспортник, чапавший по своим секретным делам, юркнул в нее, спасаясь от невесть откуда свалившегося на него мессера. О секретности полета свидетельствовало то, что никогда здесь ни грузовики, ни мессера (навели!) не летали. Да и не всякий летчик, даже летчик  Божьей милостью, смог бы мгновенно сориентироваться, отличить вход в ущелье от расселины, заложить нестандартный маневр, посадить самолет на брюхо, вытереть мгновенно вспотевший лоб грубой рукавицей и запустить четырехэтажным матом и в мать, и в отца, и в командира, и, конечно, в «поганых фрицев», и даже, сгоряча, в Спасителя, тут же, впрочем, спохватившись, и извинившись перед последним. Видимо и связь у пилота была подходящая, потому как через сутки в ущелье уже вполне профессионально «зарулил» ПО-2. Прилетевшие люди что-то починили, огляделись и улетели обоими бортами.
        Открытый ресурс стали обживать, не особенно афишируя. Первыми появились здесь метеоролог и инвалидный (на долечивании) комендант с женой-радисткой. Попозже прилетели два техника, а после них - отделение охраны из пяти нестроевых бойцов (без командира). Вскоре к лагерю прибился повредивший ногу местный лопарь-охотник, долго числившийся на подозрении по причине плохого знания близлежащей местности. Охотиться с подломанной ногой он не мог, но рыбу ловил исправно, чем и прижился. Так и бедовали, делая свои работы. Изредка прилетали маленькие секретные самолетики: новостями не делились, перекуров не устраивали, дозаправлялись и улетали в ночь, натужно пробивая ветровую пробку в устье ущелья. Пару раз привозили молчаливых крепких мужиков в комбинезонах, передохнув, они под ночь уходили берегом, след в след, тихо и как-то хищно. Что с ними было потом – никто не знал, обратно они возвращались (дай Бог!), по-видимому, другим путем.
        С августа стало задувать, а в сентябре, когда пошли снежные пробки, пришло распоряжение эвакуироваться. Вскоре и самолетик прилетел с пустой второй кабиной и двумя люльками-гробиками под крыльями. На место второго пилота посадили уже изрядно беременную жену-комендантшу, в гробики залегли оба техника, самолетик ревел-ревел, но выпрыгнул в море, где его чуть обратно не отрыгнул налетевший шквал. Но летчик как-то извернулся, взмыл вдоль вертикальной скалы, над которой его подхватили вольные ветры и уволокли куда-то в туман.
        Метеоролог, которому было предписано остаться, грустно смотрел на сборы не взятых на борт, уходящих своим ходом сотоварищей. Охотник, правда, обещал вернуться, если снова не подломит ноги-руки, не помрет дорогой и если ту самую обратную дорогу найдет. Сборы были недолги  – поутру и вышли бить ноги по неизведанным тропам….
        Тем временем вольным стихиям надоело играть беззащитным самолетиком и они выплюнули его над каким-то озером, а там уж мастерство пилота спасло летевших в нём бедолаг. Приземлились они почти удачно, жаль только, что, как вскоре выяснилось, в Финляндии. Пилота и механиков интернировали, и они вернулись домой только после войны.
        Беременную женщину отвезли в больницу, где она и разрешилась мальчиком, вместе с которым и была передана советскому Красному кресту. Оттуда мать перевели в распоряжение в/ч №… и следы ее затерялись на просторах её чудесной Родины. Мальчика сдали в детдом, где он и вырос хорошим человеком с чужим именем, отчеством, фамилией и датой рождения. И хоть сто писем пошли на телевидение – с такими данными никакой родни не найдешь! Хотя любого из инвалидных латаных-перелатаных стариков из неустроенных коммуналок в стираных-перестираных гимнастерках с засаленными наградными планками он может с полным правом считать своим отцом и ни один из них не откажется назвать его сынком!
Пешая группа сгинула, лишь в октябре патрули подобрали обмороженного оборванца, который нес несусветную чушь про какой аэродром подскока. Его сдали куда следует, и освободили за безобидностью и ненахождением никакой вины в 1953 году.
        В конце восьмидесятых геологи нашли в примурманской тундре аккуратно подвешенную на корявой сухостоине полевую сумку с какими-то бумагами. Пока они дохаживали сезон, часть бумаг потерялась, из оставшихся листиков мало что можно было понять даже «серьезным» людям, которые и не очень-то стремились в них разобраться. Но термин «аэродром подскока» в тех бумагах встречался,  легенда о нем просочилась в народ и продолжает блуждать среди бродячего люда романтического склада и стариков – безвестных хранителей событий уходящего в прошлое нашего времени.
               
                24.02.2009

                КАК ХОРОШО БЫТЬ ГЕНЕРАЛОМ…

I
        В каждом государстве имеются службы его охраняющие, имитирующие эту охрану и службы, мимикрирующие под обе предыдущие. И каждая старается залучить себе в штаты каких-нибудь уникумов, даже если перспективы применения их умения туманны. Важно утереть нос конкурентам и при случае блеснуть козырем перед начальством, заполучив пару очков в зачёт своей репутации. Это объясняет, почему студент Николай Николаевич Шуйкин попал в поле зрения рекрутёров этих организаций.
Уникальность Н.Н. состояла в том, что он был человек-дезодорант, человек без запаха даже когда потел. И более того, при соприкосновении с ним тут же теряли запах любые предметы! Проведенное обследование полностью подтвердило экстремальные способности претендента. Конторские яйцеголовые не могли объяснить  этот феномен и путались в своих заумных теориях, мямля что-то о виртуальных энергетических полях с переориетацией феромонных диполей.
Короче, однажды Н.Н. был с утра выдернут прямо с лекции в ректорат, днём представлен поочерёдно паре-тройке-четвёрке начальников, а вечером, заявившись в общагу в сопровождении молчаливого добра молодца, собрал свои нехитрые пожитки в фибровый чемоданчик и, ничего не рассказывая, сгинул в неизвестном направлении. Направление это привело его в неприметный двухэтажный барак в Ближнем Подмосковье. Там он получил справку о зачислении его кандидатом на специальное звание в/ч № ХХХХ и предупреждение о всяких-всяких ограничениях. Поселили его там же, в комнате-пенальчике с двухэтажной койкой (спи на какой полке вздумается!) и с утра велели быть на тренировке.
        Опасно вникать в содержание этих тренировок! Важно, что через разумные сроки Н.Н. уже полностью себе не принадлежал и был аттестован сержантом госбезопасности (по общевойсковым меркам – лейтенантом, что было ой-ёй-ёй как неплохо) и вновь предстал перед хозяевами пройденных однажды кабинетов, но уже в другой ипостаси. Главный хозяин (четвёртый уровень комфорта) не знал, чем занять новичка по специальности, и поручил третьему и второму уровням представить соответствующие организационно- тактические соображения.
        Через пару недель два бугра родили мышь, концепция которой укладывалась в три тезиса:
        1.Квалифицированный отрыв от преследования после диверсий;
        2.Обозначение присутствия без возможности отслеживания инициатора;
        3.Выполнение роли эталонной «подсадки» при опознании, с полной
          гарантией, что сколь угодно натасканная собака никогда не облает
          дезодоранта.
        Две недели Н.Н. таился по углам, вникая в интриги конторы и секреты страны, в процессе чего получил оперативный псевдоним «Одеколон» (тезаурус оперативников был прям и убог), свой стол, стул и список с обязанностями, которых оказалось больше, чем возможностей их выполнить. Тогда же выяснилось, что по его оригинальной особенности работы не предвиделось, и Н.Н., как свободная в любое время штатная единица, влился в когорту безотказных работников «на подхвате». Каждый подхват фиксировался в отчётных рапортичках. Когда их накопилось изрядное количество, кадровики, не имеющие понятия о специфическом предназначении Н.Н., представили его на получение очередного звания. Так Н.Н. стал младшим лейтенантом ГБ, которому по штату дополнительно полагались сейф, лампа с фирменным абажуром и допуск к самостоятельной работе.
        Самостоятельная работа предполагала пооперационные и обобщающие отчёты. Уловив недовольство начальства своей пассивностью, Одеколон придумал выход. За «подхват», отказ от упоминания его ФИО в рапортичках, а то и просто за бутылку оперативники других групп сквозь пальцы смотрели на то, как Н.Н., взяв эпизоды из их действий, лихо облагораживал их одоризационными обстоятельствами и описаниями своих квалифицированных действий по приведению оных к нужному знаменателю. Поначалу он несколько стеснялся, но вскоре зачерствел и поднаторел, и деятельность свою стал подавать в эпическом стиле. Соответствующим образом сориентированные кадровики расчувствовались и представили успешного сотрудника к  внеочередному званию – лейтенант ГБ, ещё больше расчувствовавшись на последующем банкете.
        Тут и начальство спохватилось: пора стремительно растущего офицера переводить с оперативной - на руководящую работу. Задумано – сделано. И в недрах Конторы появилась новое секретное подразделение «Лаборатория № 5 Оперативной ферамонологии» с трёхдушным штатом под руководством Одеколона. Вообще-то, в начальники её метили многие, но на этот раз специфика технологической оригинальности Н.Н. перевесила подковёрные интриги. Не часто, но бывает!
        Поскольку должность начлаба предполагала определённое звание, бюрократия сработала автоматически,  и Н.Н. появился на работе в знаках отличия старшего лейтенанта ГБ (подполковника по общевойсковому ранжиру!), перескочив через ступень ради выполнения уставных предписаний. Начальство поморщилось, но кадровиков поддержало. Не до мелкой сошки было: тут Генсеки менялись с головокружительной скоростью, вода перемен быстро мутнела, и требовалось скорейше половить в ней что-нибудь и в свои сети.
«Пятая точка», как прозвали местные остряки новое подразделение, просуществовало недолго. Сгубила её не очередная ревизия, а элементарная нехватка средств: бюджет «пилили» с небывалой прытью! Сотрудников по штатному расписанию набрать не успели, чем облегчили себе работу по ликвидации, а вот кадрового офицера пришлось устраивать: молодой, да уже в приличных чинах – головастый, наверное! Тут подвернулся счастливый случай: над главным кадровиком загустели тучи, и он поспешил выйти на пенсию «с правом ношения формы». На это место и ткнули Одеколона, про оригинальные особенности которого уже не поминали, а чтили его чин, стремительность взлёта и явно высказываемое подобострастие к старшим по званию. Новая должность – новый внеочередной чин: капитан ГБ – звучит! Полковник армейский ему тёзка! И заслужил Н.Н. на новом поприще, но – осторожно: не воровал (явно), «пилил» в меру, не высовывался вперёд и не искал забугорных знакомств. Но, памятуя участь своего предшественника, разработал и осуществил некий фортель, обеспечивший ему безбедную старость.
        Однажды, когда усталый от недельных буден начальник, «приняв на грудь» выходную дозу, собрался уходить, Н.Н., потея от страха, протянул тому на подпись документы. Генерал подмахнул их не глядя, полностью доверяя своему кадровику… А среди них лежало и представление о присвоении в счёт «… личных заслуг Николаю Николаевичу Шуйкину внеочередного звания – майора ГБ…». Майор ГБ – это уже генерал! Удалось!! Сердце Одеколона пело – но ума хватило бумагу не регистрировать, никому не показывать и предъявить в первый раз (и то – в виде копии) в пенсионном отделе района по месту жительства, когда до этого дело дошло.
        Неистощимы на выдумки Конторские резервы!
               
                15.03.2015
               
                II

                - Тебе никогда не быть генералом!
                - Почему же?
                - Твой папа майор, а у твоих
                друзей папы генералы…
                Житейская мудрость.

        Не всем быть генералами, полковником тоже хорошо. Это уже старший офицер со всеми полагающимися льготами к пенсии.
Многие советские ВУЗы давали своим выпускникам и военную специальность, направляя некоторых в строевые  части и военные НИИ, где они и строили свою жизненную карьеру.
        Их судьбы имели неплохую перспективу. В начале трудовой деятельности относительное благополучие достигалось скорее, да и побочные материальные льготы (форма, обувь, путёвки) компенсировали некоторые дисциплинарные ограничения. Да и блестящие погоны привлекали девушек чаще, чем мешковатые костюмы гражданских холостяков. Труднее было к сроку перехода в старшие офицеры, когда блага становились весьма существенными, а претендентов на них – больше. Это требовало «усиления усилий» и смены форм и методов борьбы за звание-выживание на более неожиданные, порой - до нехорошо пахнущих.
Александр Суворин, как продукт позднего, но всё же – социализма, понятие  «карьера» знал понаслышке, представлял теоретически и, соответственно, так её и строил, по канонам морального кодекса молодого строителя коммунизма в среде новой бесклассовой общности – советского народа. Он самостоятельно выбрал и довольно легко поступил в престижный ВУЗ, учился там, получая  стипендию, без особенных заморочек ездил в стройотряды, задирал девчонок, рисовал факультетскую стенгазету, то есть был той личностью, которую в наше время принято называть «мальчиком-мажором». Был, правда, несколько завистлив – хотелось всего, что получше, иметь. Переживал свою зависть молча, сгорая понемногу изнутри.
       «Протекло» на четвёртом курсе. Дружил Саша с двумя приятелями. Никогда особо не интересовался их родственниками, а тут выяснилось, что у обоих – отцы – военные, и уже в хороших чинах. Они и детям посоветовали ориентироваться на военную стезю. «Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй»: Сашку тоже качнуло к армии. Показалось ему, что это легче, спокойнее, да и оба дружка намекали, что крупнозвёздным папам ничего не стоит помочь другу сыновей.
И Александр взялся за дело засучив рукава. Первым делом – поменял фамилию: «Не хочу носить позывные черносотенца-реакционера, а хочу зваться Суворовым, что больше отвечает поставленной мною жизненной цели!». Не углядев в этом намерении ни корыстных, ни, тем более – уголовных мотивов, разлагающиеся организации советской документалистики фамилию ему поменяли. При этом, правда, госпошлину запросили несуразную – аж 100 рублей!, а сдачу дать «позабыли». Родители эскападу сына не одобрили, но, погоревав, простили, остальная родня и соседи новую фамилию посчитали за кликуху, и внимания на это событие не обратили.
        С громкой фамилией прибиться к передовым соискателям военной карьеры уже ничего не стоило. При распределении всё прошло гладко: на фамилию внимание обратили, мнение высокочтимых порученцев во внимание приняли, высокий итоговый балл учли, и Александр Суворов, вместе с приятелями,  были направлены в известный военный НИИ № ХХХ.
        Служба началась успешно. Саша был одет, обут, экипирован многими необходимыми довольствиями и получил ставку в 136 рублей в месяц. Его гражданские однокашники, ставшие м.н.с. в отраслевых гражданских ВУЗах, получали не выше 100-115, а то и 86 рублей, как, например, его детский приятель Ларик Симон, распределённый  в ВТИ.
Через пару лет Александр престижно женился на закончившей карьеру фигуристке-чемпионке. Ещё через два года дали его друзьям и ему (именно в таком порядке) уютную двухкомнатную квартирку в зелёном поясе Москвы и жизнь покатилась по накатанной колее.
        Шли годы, прибавлялись звёздочки на погонах. Но вот что заметил Александр: к погонам друзей звёздочки липли быстрее. Старлеев друзья получили одним приказом, другие звания Александр стал получать позже их, а потом и значительно позже. К возрасту отставки друзья были уже молодыми генералами, а он – всё ещё подполковник, причём очередная звезда светила всё тусклее и тусклее. Намёки приятелям-генералам последствий не имели: так и пришлось уйти на заслуженный отдых.
        Сгоряча молодой пенсионер провёл собственное расследование. Выяснилось, что один из приятелей уже давно негласно оказывал кое-какие услуги кое-каким службам аппарата ФСБ, а второй (папа у него был хоть и не генерал, но ушлый служивый: знал всех, вся, все выходы и лазейки и был для многих «полезным» человеком) параллельно службе, занимался сероватым, если не черноватым, бизнесом с б/у авиадеталями. И если к очередной аттестации за первого ходатайствовала исподволь организация, которую не принято поминать всуе, то другой бывший друг в этих обстоятельствах просто «заносил» нужным людям «барашков в бумажке». Сразу стали поняты некоторые несуразности в поведении коллег: якобы нечаянные подножки, подставы, некомпенсированные моральные и физические долги и пр., и пр., и пр. Суворов затосковал. Работать никуда не пошёл, хоть сил ещё было вдосталь, и даже кое-куда настоятельно приглашали. Характер его стал раздражительным, политэкономические особенности переживаемого периода, увы, это обстоятельства усугубляли,  и постепенно бывший блестящий юнкер превратился в заурядного мизантропа.
        Непомерную цену приходится иногда платить крушение идеалов, надежд и неискреннюю дружбу!
               
                20.03.2015

                III

        Дембель Алексей Тишков, старший сержант ВДВ, первую  ночь после возвращения из-за Речки провёл в гарнизонной кутузке, куда был доставлен военным патрулём как единственный, не скрывшийся с места драки её участник. Трое неизвестных настоятельно потребовали у Алексея отдать им чеки – дешёвый эрзац заслуженной за Речкой валюты. После недоумённого Алексеева отказа его не сильно, но умело помяли. Правда и он успел подкованным десантным сапогом отправить в арык одного из нападавших.
        Утром он, оправданным, но с подбитой скулой, вышел из комендатуры и пошёл получать свои заслуженные чеки, которых вчера у него не было.
Вторую скулу ему подбили в отделении милиции Казанского вокзала, куда он попал якобы за проявление неуважения к представителям закона, когда похмельный и не выспавшийся выпрыгнул из вагона на перрон родного города. Из отделения он выходил без чеков, без веры в справедливость и с жалостью об оставленном в части оружии, недоумевая, как быстро растекается по Руси насилие, беззаконие и хамство.
        Родная страна корчилась, рожая капитализм. Вместе с ней корчился и народ. Одни пытались выжить, другие, обирая выживающих, сколачивали первичный капитал, третьи грабили первых и вторых, терроризируя и экспроприаторов и пролетариев. Разрастающееся чиновничество подминало под себя власть, готовую, часто, за небольшую плату, лечь под кого угодно.
        И всем была нужна охрана. Грибами росли по стране охранные школы, отряды, фирмы, ЧОПы, личная гвардия, законспирированные снайперские курсы, группы независимых стрелков, детективы, омоны, альфы и беты, спецназы и особые ячейки множества других неизвестных воинских формирований. По улицам зашагали патрули и дружины, внезапно возрос интерес к казачеству, скомпрометированную милицию переименовали в полицию. Люди, отслужившие в армии, шли нарасхват.
Помыкавшись в поисках прилично оплачиваемой работы и не найдя такой, Алексей пытался заняться коммерцией – бизнесом, как стало модно говорить. Челночничал, гонял машины от Челны в Москву, открыл столярную мастерскую, где не чурался никаких заказов – даже гробы строгал. Бывали кратковременные везения, но чаще – продолжительные трудности. В красные пиджаки не выбился, но кое-чего нахватался, и кое-какие полезные знакомства в разных сферах завёл. Благодаря им и осел однажды в службе безопасности  небольшого частного банка, где и стал вскоре её начальником. Благоденствовал, пока банк был на плаву. Когда же требуемый уставной капитал в очередной раз потребовали увеличить, и его хозяин стал тайком собирать чемодан, понял, что пора искать новое место.
        В то время огромное беспокойство вызывали окрепшие при безвольных правителях терроризм и коррупция. Для «поддержки» государства появилось множество самозваных частных фирмочек, организаций, образований, комитетов с громкими военными названиями и грозными и красивыми «корочками». В один из таких комитетов Алексей и устроился по рекомендации некоторых, далеко вперёд заглядывающих, банковских клиентов. Звалась организация просто и гордо: «Международный комитет по противодействию терроризму и коррупции», сокращённо МКПТК. Финансировался комитет спонсорами, за счёт «обиженных»  бралась за любые дела – не чуралась сомнительных, порой очень сомнительных, схем (правда, «в разумных» пределах, то есть в  пределах, не превышающих защитных возможностей спонсоров, и наличии чётких путей отступления.
        Устав Организации был полувоенным, по крайней мере – в терминологии. Прописаны  в нём были и чины, по сравнению с общевойсковой азбукой, числом поменее - всего три: лейтенант МК, майор МК и полковник МК. Разъяснение аббревиатура МК как-то незаметно из документов, в том числе и официальных, исчезло, создавая приятные, хотя порой и опасные, коллизии. За опыт службы в банковской безопасности и авторитет поручителей Алексею сразу дали майора, а через пять лет стал он и полковником. Пошил и по торжественным дням носил пышную форму с аксельбантами и погонами с орлами вместо звёзд.
От работы Комитета был толк: за неё всегда платили, да и полезные связи плодились и размножались. Так, докопалась однажды Комитетская разведка, что в одном очень дальневосточном институте не только берут взятки в учебном процессе, но и защитить диссертацию можно по-быстрому и за разумные деньги. Решили этот ВУЗ не доить, а использовать по профилю. За два года выправили своим сотрудникам юридическое образование. А ещё через год, настрогав из ведомственных журналов кирпич цитат и вручив лично председателю совета папку с некоей долларовой суммой, получил Алексей  заветные корочки кандидата юридических наук. Теперь его визитная карточка выглядела предельно солидно.
Диссертационный Совет же, как, впрочем, и сам ВУЗ, заметая следы, подвели при реорганизации Минобра под ликвидацию, принёсшую на счёт Комитета ещё и политические очки.
        А причём здесь «генеральская» тема? Попалась однажды визитка Тишкова одному высокопоставленному военному руководителю. Удивился он, что в таком возрасте полковник ещё на службе, но не генерал, и попросил адьютанта разобраться с этим.
        Генералом в тот раз Алексей не стал, но нет гарантии в родном Отечестве, что не станет им другим разом.
Так что, рассматривая протянутую вам визитку, критически воспринимайте её. Печатные услуги сейчас на каждом углу – были бы деньги и некоторая фантазия!
Публикуются же в СМИ предостережения, что не следует открывать двери лицу, как бы злободневно он не представлялся: собес, медслужба, КГБ, Мосгаз, ООН … или генерал!


               
                23.03.2015

                КАПИТАН ВИШНЯ

        По жизни – я приверженец теории, согласно которой фамилия отражает суть человека. В огромном большинстве это неизменно подтверждается, но иногда теория даёт сбои, некоторые из которых радуют, а другие сильно огорчают.
Курс молодого бойца очередной призыв проходил в горах Узбекистана. Уже не первый год шла афганская война. Командование очухалось, поняло, что бойцов надо готовить по-настоящему, потому молодёжь натаскивали в горах не жалея патронов, обуви и других расходных материалов.
        Между изнурительными марш-бросками, перебежками-переползками, уроками скалолазания и выживания солдатиков на пару дней возвращали на равнину, в базовый лагерь. Комендантом этого райского места и был капитан Вишняков, в просторечии – Вишня. Вцепился он в это «лавашное» место недавно, дав себе зарок продержаться на нём всеми правдами и неправдами как можно дольше (за Речку больше – ни ногой!). Его предшественники держались здесь недолго: патриоты уходили на фронт, подонки, при удаче, уползали на материк, но чаще шли под суд. Вишня понимал, что его надежды призрачны, и потому решил в отпущенный ему срок урвать максимально. Но действовать надо было осмотрительно, делиться и не зарываться.
        Первой познакомилась с Вишней моя жена, летавшая к сыну «на Присягу». Рассказывала она мне о нём вполне благосклонно. Во второй наш приезд, перед отправкой сына «За речку», Вишня поразил нас тем, что очень много о нас знал, хотя сын клялся, что с ним не общался и ничего никому о родителях не рассказывал.
        Вишня знал, как меня зовут по имени-отчеству, что я доцент, машины у нас нет и более мелкие особенности нашего финансового благополучия. Я было насторожился, но готовность Вишни отпустить сына на побывку до утра – разоружила. На следующий день Вишня нас к сыну не допустил, уверяя, что он в горах (врал, как потом выяснили), но довольно долго жаловался на свою бедность, пугал ужасами забугорной войны, числом не долетевших до неё самолётов с пополнением и другими страхами. Ночь мы практически не спали.
Третий день начался драматично. Для свидания с сыном мы пришли прямо с утра, но Вишня «не принимал», но периодически проходил мимо собравшихся родителей, роняя зловещие фразы: «Вчерашний борт не долетел», «Все погибли», «Чёртовы Духи!» (потом оказалось – всё неправда!).
        После полудня стал по очереди приглашать родителей, сообщая, что отправка – завтра. О чём ещё говорил другим – тайна. А нам он открытым текстом, с ясными глазами заявил; «Могу отложить отправку вашего чада до следующего рейса за небольшой презент, например – кожаный мужской несессер…».
По нашей реакции Вишня понял, что предложение «не прокатило» и свёл всё к шутке.
        Свидание всё же разрешил.
        На следующий день наш сын улетел на войну. Слава Богу! Хоть раненый и контуженый, но через два года (переслужили, оберегая зелёную молодёжь) вернулся. И ещё несколько лет мы его выхаживали от афганского синдрома, не спали рядом с ним ночами, спасая от приснившихся атак, минных подрывов и несовпадения гражданских реалий с чистым бытом войны.
А взяточник Вишня оказался ещё и гнидой: предыдущий самолёт благополучно долетел, а Олегин друг Лискин, чья мать попалась на удочку и оплатила подарок наличными, не был оставлен на базе, а улетел одним с Олегом рейсом: не в силах коменданта принимать решения по штатному составу боевых частей!
        И ещё. Прошло тридцать лет и Сахалинский губернатор хапает взятку в шесть миллионов рублей – тоже, наверное, был "вишней" в молодости.
        Куда мы идём? Не прирост валового продукта характеризует эффективность госуправления, а размер (в идеале – отсутствие, как в Сингапуре) взяток.
               
                24.03.2015

                НЕ ПОВЕЗЛО

        Одно время между Германией и Чехией существовало соглашение о добровольном возвращении чехов на родину с небольшими формальностями: после личного официального заявления и через пересыльные лагеря.
        Доцент Войтех Голоушек подал заявление одним из первых и уже несколько дней находился в только еще оборудуемом пересыльном лагере вместе с ассистенткой, пожелавшей выехать вместе с ним. Пришел срок, и Войтеха пригласили с документами к выходным воротам, откуда и завернули по чисто формальным мотивам – в карточке убытия, в графе, помеченной красной галочкой, он по рассеянности забыл расписаться.
        Пришлось ждать подхода в новой очереди.
Пришел другой срок, и все повторилось: против красной галочки вновь не оказалось подписи Голоушека. Почему – доцент не помнил. Симпатизирующий ему контролер вздохнул и, как бы случайно, повернулся к открытой двери спиной. Намек был прозрачен, ясен – понял его и доцент, но что-то внутри помешало ему принять подарок. Контролер вздохнул второй раз, повернулся и прикрыл дверь.
Ассистентке надоело ждать и, хотя она имела все необходимые документы, она просто перелезла через еще невысокий гладкой проволоки забор в буферную зону. Доцент стоял по другую сторону заборчика, когда его бывшую помощницу дребезжащим автомобилем увозили в чешском направлении. Она махала доценту рукой, и глаза ее были более веселы, чем влажны.
        В лагере доцент стал своим человеком: он консультировал прибывших, таскал их чемоданы и баулы отъезжающих, помогал с посадкой в дребезжащие чешские автомобили в буферной зоне, куда его выпускали почему-то беспрепятственно. Он оправдывал доверие и всегда возвращался в зону.
В конце концов, он «дозрел» и, сжав протянутую из грузовика руку, чуть не вскочил в кузов. «Пан профессор, куда же Вы?» - остановил его знакомый голос. Он обернулся и увидел свою домработницу, которая сначала хотела уехать, потом передумала, разыскала его, чтобы посоветоваться «в последний раз» и нашла в самый неподходящий момент.
        Прошло еще полмесяца. Режим постепенно ужесточали, либеральных мужчин-контролеров отсеяли и услали на фронт. Их места заняли женщины, дорожившие такой удачей и становившиеся, чтоб её удержать, все строже и жестче.
И в холодный сентябрьский вечер, когда все звезды подмигивали ему с родной стороны, Войтех с деловым видом отодвинул закрывавшую дверь контролершу и решительно вышел в буферную зону. Его душа распахнулась навстречу колючим звездам и запаху родных кнедликов. Он уже почти повернул за угол, отсекающий его прошлое от неизвестного, но не страшного будущего, когда вновь прозвучал знакомый голос: « Куда же Вы, пан профессор?» Его бывшая домработница в форменной пилотке стояла рядом с контролершей и с укором смотрела на доцента.
Никто никогда больше не видел, не слышал, не встречал Доцента и не искал его ни во время, ни после Большой Войны.
 
                22.02.09

                ОДНОБУРЧАНЕ

       Так получилось, что «ребята с нашего двора», закалённые в дворовых битвах, оказались первым призывом, попавшим на неизвестную тогда, и ещё не называемую «войной», заварушку в Афган. Бывшие разнодворовые противники притирались друг к другу в ещё только организуемой учебке в горах одной из наших южных (тогда ещё – советских) республик. Там много бегали по горам, много (слава Богу!) стреляли и скудно ели кашу и богатую растительную пищу, после которой так и тянуло дружно присесть вдоль канавки для опорожнения бурчащих желудков. Тогда-то и обогатился зарождающийся полковой фольклор термином «однобурчане», пережившим с оставшимися в живых и эту войну, и лихие девяностые, и тяжёлые нулевые годы. А  в теперешние санкционные времена он стал паролем выживших, по которому седые, согбенные и морщинистые старики только и узнавали своих, хлебнувших лиха, шурави. Кстати, термин этот первоначально вовсе не относился только к однополчанам, но также – к постоянно бурчащих желудками представителям ближайшего кишлака, в арыки которого попадали и стоки означенной выше канавки.
        Вернувшиеся с войны дембеля, сплошь «покоцаные» внешними и внутренними ранами, держались стаей – опять учились выживать в среде, где уже свои стреляли по своим, добывание пищи граничило с разбоем, семьи надо было защищать оружием и верх брали те, кто был наглее.
        Однобурчащих возглавил Лёха Дубовин, в чём-то полностью отвечающий своей крепкой фамилии. Он выжил за Речкой, выжил на Родине, жестоко избитый подвыпившими ветеранами ВОВ за якобы надругательство над не принадлежащими юнцу государственными наградами, когда он появился после дембеля на родной улице с двумя орденами Красной звезды на лацкане импортного кожаного пиджака, выменянного «ещё там» на неучтённые остатки батальонного имущества. Но он опять выжил и помог выжить своим бурчалкам.
Попытки мелкой торговли успеха не имели, крепнувшие мафиози быстро перехватили гешефт от беспошлинных сигарет и алкоголя. Любой бизнес рушился от неумения, отсутствия сил, средств, рэкета, непомерных легальных и нелегальных налогов, беспорядочной логистики.
        Начинающаяся эра всеобщей автомобилизации сулила некоторые перспективы, и Лёха бросил туда свои ветеранские батальоны. Собственно с автомобилями в очередной раз быстро прогорели: цепочки автомобильных перепродаж выталкивали финансово несостоятельные звенья, а редкие удачи сводились на нет автомобильными абреками, действующими зачастую по наводке заводских отделов сбыта. Но Лёха правильно оценил перспективы и где-то на окраине Москвы, задолбав районное начальство своим напором, наградами и справками о суммарных изъянах объединённых им побратимов, выбил в долгосрочную аренду бесхозный пустырь за смешные тогда деньги. Куски огромного, как казалось тогда, пространства стали сдавать под строительство гаражей, и … несколько приподнялись. Там же, по ветеранским льготам, удалось выбить помещение на втором этаже магазина. Небольшой залец, кабинетик, - но отдельный вход с улицы с гардеробчиком, и каморкой привратника. На первые доходы с гаражей приобрели две списанные с военной службы геодезические машины и развернули редкую тогда, но совершенно необходимую в тогдашнем бардаке службу по межеванию дачных участков и разведке хаотичных местных радиационных загрязнений, которых, может быть, в данном месте и не было, но могли быть. Выжили.
        Выжили, и время их влилось в общую колею. Но одни не успели попасть в неё вместе со временем, другие не преодолели полученных ран, третьи заболели душевно и никакие врачи не брались их лечить, так как не понимали – от чего. Те, кого приняло  время, продолжали бороться.
Москва шагнула далеко за бывшие окраины. Гаражи отжала мафия, автомобили радиоразведки обветшали и давно гнили рядом с офисом, за который, видимо, по инерции, государство продолжало платить какие-то копейки магазину, который тоже не возникал, боясь напомнить о себе.
       Однобурчане собирались реже. Встречаясь – труднее узнавали друг друга, труднее находили темы для разговоров: всё было давно переговорено много раз, острота воспоминаний стёрлась. Существенно меньше стали выпивать, хотя возможности для этого повысились. Семейные, некоторые – не по одному разу, торопились домой, к нескончаемой бытовухе, а холостякам было неуютно в их деятельном движении. Но прощальные объятия были всё также крепки и искренни, и глаза всё так же увлажнялись непрощенной слезой.
        А по ночам, пускай всё реже, они продолжали ходить в атаки и подрываться на минах. И их всепонимающие жёны, уловив этот момент, прижимали их головы к груди, гладили и успокаивали их, как малых детей и вытирали им непроизвольно катящиеся слёзы, прощая им все настоящие и вымышленные прегрешения.
        Такие жёны тоже имеют право на гордое звание однобурчан!
               
                2017

                ОДНОРУКИЙ МУЗЫКАНТ

Судьба часто подкидывает нам встречи с одними и теми же людьми в разных обстоятельствах и временах, как бы намекая, что полезно понаблюдать за ними, хотя зачем это нужно – я не понимаю до сих пор. Но если она не хочет, чтоб о них не забыли - я подчиняюсь.
        Георгия Оловянникова, только что прибывшего из госпиталя к найденной в северном таежном краю эвакуированной семье, на каком-то предпраздничном утреннике представили нам, воспитанникам старшей группы детского сада, в котором его жена работала воспитательницей, как героя войны. Еще плохо ходящий и говорящий, скрюченный, что и как мог он рассказать о войне несмышленой детворе? Потом я встретил его в школе, куда поступил учиться, - он работал военруком. Работал, конечно, в силу своих инвалидных сил: по-моему, даже учебную винтовку ему тогда было тяжело поднимать. Дети, частично из-за неосознанной жестокости, частично из-за зависти, что у них не было даже такого покалеченного отца, тихонько пакостили ему, за глаза называли Тришкой. Въявь это прорывалось на утренних общешкольных зарядках, которые он проводил. Когда он, командуя выполнением упражнений, чеканил: «Раз!... Два!...Три!», старшеклассники, а за ними и малышня, сначала тихо, а потом все громче добавляли после последней команды: «-шка!». Сначала Оловянников «не замечал» подсказки, потом, когда она становилась все громче, темнел лицом, срывался и уходил, не закончив зарядки, чего и добивались старшеклассники, тут же стайкой убегавшие за угол школы покурить. В конце концов, проводить зарядку поручили двум спортивным девочкам-старшеклассницам: Майке Боруцкой и Розе Широковой.
        А Георгий Николаевич, по слухам, стал попивать и как-то незаметно с моего горизонта исчез. Когда у меня возник очередной сюжет, откуда-то из небытия всплыло позабытое имя, и я решил сделать его одним из героев моего рассказа, вошедшего в сборник «Листая страницы памяти».
               
                17.04.2009

                ЭКСПЕРТ

Это сейчас, при компьютерах, отгадывать кроссворды стало труднее – проклятые железяки не только слов непонятных навыуживают чёрт знает откуда, но ещё и пояснения к ним так заумно составят, что мозги сломаешь. А в пионерские времена кроссворды решались легко: где родился Сталин и кто убил Павлика Морозова – один раз выучи и ходи всезнайкой. В институте стало труднее, тут уж надо было знать про шпиндель, шершебель и шпандырь, но я знал – читал в детстве много, потому и прозвали меня экспертом. Это прозвище меня и в люди вывело.
Если бы Берия пожил еще пару лет, институт, в который меня распределили, точно бы его именем назвали. Я там по общественной линии проявился. Рыская по коридорам, приглядел кое-что по малости в каждом отделе, подать это умел в нужное время - так «экспертом» и прозвали. А когда на испытания наших невидимых акул на реакторном ходу понадобились всезнайки, все стали на меня пальцами показывать. Начальство и клюнуло. С той поры я в Москву только полугодовую зарплату приезжал получать, а так все под водой и под водой, но Экспертом уже с большой буквы стали называть.  Поднахватался же я не только знаний, но и всюду легко проникающих просвечиваний и жидких противоядий к ним, так что по здоровью вскоре перестал в море ходить.
От требований небывало коротких сроков сдачи и замедленности энтузиазма трудового коллектива, выработался во мне дар убеждения, который прилепил меня к одному интересному отделу на долгие годы. И не смогли отлепить меня оттуда ни побег в учебный институт, ни жена еврейка, ни постоянные глупые анонимки, ни поимка за чтением запрещённых рукописей. Чуть проект устарел, или лодка не так получилась, или просто деньги понадобились – ко мне: «Иван Ляксаныч, Иван Ляксаныч, просим-уважаем!». Я дежурный чемодан в руки – и продавать. И продавал ведь, этим и кормился, и даже награды получал. Начальству – сто тысяч, и мне – пять; начальству – орден, и мне – медаль.
        Вот интересный случай был не так давно (помните, я сессию пропустил?). В Нижней Америке один из новых Президентов намекнул Кубе о дружбе. Наши, конечно, не могли это не отметить и решили и Президента поощрить, и Кубу как-то поддержать – все же союзником числится. Президент тот у себя в стране на нефти сидел и нефтью погонял, а чтобы его не трогали, нуждался в защите, особенно с моря. Имея на его Политику ба-а-а-льшие виды, решили ему военно-морские силы увеличить подплавными лодками. Но не подарить (научились же!), а продать. Вспомнили мою былую славу – и послали. Не буду открывать свои секреты, но лодки я продал, вернее – договор подписал. Дело осталось за малым – лодки Президенту де-факто поставить. А где их взять-то? Строить – и долго, и денег нет.
        Одну-то нашли: её раньше для больших глубин делали, да корпус оказался тонок – выгнуло внутрь и главного конструктора нечаянно к перископу приплюснуло. Как очухался - сам от нее отказался и доделывать не стал: так и ржавела в тихом закутке на задворках Соломбалы. Там клуб моряков был. Сначала – иностранных, потом, по мере износа, - наших, а теперь таджики жили, гастарбайтеры. Они все несекретные работы делали, а наши – только секретные: за них больше платили, и в этом суровом краю, где даже треска давно кончилась, можно было сносно существовать, а если кое-что из секретов продать, то и – с комфортом (по субботам и воскресеньям – с мясом).
        Вот её, голубушку, подлатали, подкрасили, подвинтили, название придумали нижнеамериканское и совсем уж собрались гнать заказчику в качестве головного образца, да Президент тот, зараза, под американцев лёг. Шиш ему, а не подводные лодки! Жалко только – добро пропадает.
А тут, как по заказу, две индоокеанские территории схлестнулись. Ну, не одной, так другой мы эту посудинку всучим! А кому договариваться? Опять мне! А кому орденок на китель? И премия, пусть в рупиях, мне не помешает!

                06.07.2009