Только небо!..

Помню тот рабочий день, как наяву. После первой школы, где я отработала свои часы соцпедагога, я пошла во вторую, к надомнику, преподавать русский язык и литературу. Что поделать, с ипотекой на одну зарплату не протянешь… Ученик мне достался особый: с ДЦП, но мозги соображают. И порой лучше, чем у тех, кто умеет контролировать руки, кто может писать — или хотя бы печатать, кто может разговаривать вслух, не захлёбываясь слюной. Кто может, в конце концов, просто перелистнуть страницу учебника.

Наши уроки проходят вслух. В первый месяц я только училась понимать Данину речь. Во второй — ужасалась тому, как на него забил предыдущий учитель. За семь классов парень ни разу не пробовал рассуждать, как на сочинении: чтобы были тезис, аргументы, вывод. Не научился вставлять буквы в пропуски. Не пытался даже вслух применять правила. Навёрстываем всё это: успеваем пройти книжку с табличками до первого «локдауна».

В следующий, восьмой класс парень переходит уже кое-чему научившимся. Причём за короткий срок. Я, конечно, собою горжусь: у меня опыта-то нисколько, а вот так вот смогла. А потом, в восьмом классе, начинается лирика. И вот тут уже книжкой с табличками не отделаешься…

«Только небо, только ветер» — но не для Дани. У него — только урок впереди. А у меня — только ещё один день моей педагогической жизни. И я не знаю, будет ли он счастливым.

Я захожу к ученику, подкатываю его инвалидное кресло поближе к столу, ставлю учебник на стойку… Кто такой Гомер? Причём тут «список кораблей»? Что такое «Эллада»?.. Это мы прочитали стихотворение Мандельштама.

Понимаешь, говорю, был такой вот писатель, Гомер, — а может, и не был, но мы, литераторы, договорились, что был. И была вот такая вот книга — «Илиада». Там древние греки — то есть, как они себя сами звали, эллины — плывут по морю, с другой страной воевать. Представляешь, каково это — целую армию перевезти кораблями? Вот Гомер решил их всех перечислить. Вышло очень долго, и тот, кто этот список читает, засыпает.

Ты что, не знаком с Гомером?

«Нет, — отвечает Даня, — даже не слышал о таком». А по нашей программе — должен был в шестом классе. Хорошо, думаю. Я так вижу, тебе совсем ничего не понятно. «Задавай ещё вопросы», — говорю.

Почему журавлиный — поезд? Почему цари в пене? Кто такая Елена и Троя? Ахейские мужи? Что такое «витийствуя»?..

Ну, думаю я, придётся раскрывать эту загадку: шифр за шифром, ключ за ключом. Если ты пропустил, как читать стихи раньше, пропустил те отсылки и словечки — ты и следующие тексты пропустишь. Так и будешь думать всю жизнь, что поэзия — волшебство, закрытое для тебя.

Я начинаю рассказывать, что значит каждая строчка. Что журавли — это тоже из «Илиады». И плывут они все в город Трою, царевич которого завлёк Прекрасную Елену — чужую жену. Это так её зовут. И началась война.

«Странно всё, — отвечает Даня, — глупо».

Ну так поэтому и «пена» у всех этих царей — «на головах». Потому что они уж слишком спешат доплыть до цели.

«Или потому что они журавли, а пена — это облака?»

Да, или потому — ты хорошо заметил! Или потому что Мандельштам захотел ещё намекнуть на безумие: когда человек в припадке, он плюётся пеной. А может, намекнуть на рождение Афродиты из пены — это богиня любви, а речь идёт как раз о любовных распрях. А если сложим всё вместе?..

«Получится, они из-за женщины идут на войну? Просто из-за неё вот так вот спешат? Но это же безумие! Разве оно того стоит?..»

Ты прав. Вот такое вот безумие — идти погибать ради мелкого повода. И обрекать своих друзей на погибель.

«А почему автор спросил, кого слушать? Гомер замолчал, потому что он уснул — и ему приснилось море?»

Да. Ты прав снова. Но не только поэтому. Смотри — год внизу стоит, 1915. Помнишь, что было в это время? «Война», — кивает Даня, а я продолжаю. Всякая война, любая — одинаково безумная, одинаково пустая. Одинаково «тяжкий грохот» у этого «моря» войны — что сейчас, что в древней Греции. Гомер молчит, но мы всё понимаем из этого молчаливого укора. Правда?.. Ты же теперь умеешь понимать стихи, да, золотко?..

Даня смотрит на меня — как может, держит шею — и улыбается. Широко — как самый невинный ребёнок на свете. А он такой и есть: запертый в четырёх стенах, такой, на которого даже учителя забили. Хотя не все из них способны что-то сделать: Даня числится за школой «по прописке», учителям просто говорят, что надо провести урок, и они идут. Не зная ни каких-то особых подходов, ни того, каковы все особые дети на самом деле.

Это я-то по основной работе знаю. Обязана. И программы составлять, и сопровождать таких деток. А обычному учителю — кто объяснит?.. Флаг в руки — пошёл.

Даня смотрит на меня, будто я не просто его оценила — а похвалила за что-то большое и значимое. Ему, отдалённому от обычного мира, где всем и каждому достаётся любви в достатке — только протяни руки — ему любви мало. И руки дрожат от судорог, не протягиваются. И он говорит мне, напрягая для произнесения слов шею:

«Мне с вами интересно, Дарья Владимировна. Мне с вами нравится».

И тут таю уже я. Когда в обычном классе ты просто следишь, чтобы 36 детей не поколотили друг дружку, тебя и кабинет, такого не слышишь. Я так и не смогла всерьёз начать работу с ними. Не умею кричать — а иное их понимать не выучили.

А тут — человек, которому я нужна. Искренне нужна, без лицемерия или пустой вежливости. И если бы не я — не услышал бы он ни про Гомера, ни про «Илиаду», ни про Трою с Еленой… Может, и про Мандельштама не услышал бы тоже. Или этому человеку бы никто не объяснил, что всё это значит, и он отвернулся бы от учебника, раздражённый его загадками. И остался бы без ласкового слова — хотя бы «золотка».

Закончив урок, я выхожу из Даниного дома, улыбаясь. Только небо, только ветер, только радость впереди. Радость быть нужным кому-то человеком. Счастье действительно что-то значить в чьей-то жизни. Счастье быть на своём месте — даже если один день в неделю.

Это — самое лучшее чувство, что я запомнила из всей моей работы учителем.