Скорый из... Гл. 10. 7. Враги, кругом враги...

       Мастер расстреливать, Шкет с особым рвением принялся за разграбление церкви.

       Красноармейцы в будённовках, вооружённые винтовками со штыками, не допускали верующих близко к паперти. На ней — неувядающая Клавдия и несколько комсомолок с большевистскими плакатами: «Религиозное воспитание — есть ПРЕСТУПЛЕНИЕ против детей!», «Долой ПАСХУ!», «Не крестины, а ОКТЯБРИНЫ!», «Да здравствует Красная Свадьба!», «Наш БОГ — ЛЕНИН!».

       Хохоча и богохульствуя, местные комсомольцы и красноармейцы выносили из церкви к грузовикам священные сосуды, митры, кресты, облачения, подсвечники, оклады икон. Из церкви слышались выстрелы — Шкет из нагана в упор расстреливал иконостас.

       Толпа охнула и подалась вперёд — комсомольцы вынесли на паперть крест с изображением Христа, не единожды простреленный Шкетом.
 
       — Назад, голодранцы! — рявкнул он во всё горло, а красноармейцы выстрелили в сторону толпы — пули просвистели над головами. — Ещё назад, ещё... Освобождай место... Вот туточки и поставим... В самый раз...               

       Шкет откровенно ёрничал:

       — Как там у вас, христолюбивых?! Отделим овец от козлищ?! Но теперича я вас судить буду! Явные безбожники и сочувствующие атеизму остаются на месте, верующие подходят к Распятию... Но есть ли ещё верующие в нашем навеки атеистическом селе? Я сомневаюсь. Ага, есть...

       К Распятию шёл седобородый старик. Шкет сразу узнал его. Как не узнать — дед Егор! Однажды он спас мальчика Ванечку Вразева от неминуемой смерти, когда тот на речке, у плотины, запутался в сетях и стал захлёбываться, тонуть, звать на помощь...

       Старик осенил себя крестным знамением и опустился перед Распятием на колени. Моментально возникшую тишину расколол выстрел из нагана. Большевик Шкет редко промахивался.

       — Есть ещё желающие?!  Желающих нет... Комсомол, тащи сюда из церквы всё, что может гореть...

       Уже скоро под иконами, богослужебными книгами, обломками иконостаса  и стульями не стало видно тела убиенного...

       Селяне — не все — упали на колени. Женщины плакали, молились. Мужики угрюмо молчали.

       — А теперича как раз время сбросить колокол да с куполов кресты! —  Шкет победоносно гарцевал на коне. — Давай, комсомол, давай...

       Заполыхал костёр с Распятием и бездыханным телом деда Егора...
       
       А вечером в церкви были танцы. С амвона вовсю наяривала гармонь в крепких атеистических руках. Кто-то притащил бутыль самогонки — стало во сто крат веселей. Не скучно было любителям играть в карты прямо в алтаре.

       Танцы стали ежедневными — хотелось плясать, пить и веселиться до одури, но не трудиться до привычных крестьянских мозолей. Под предлогом раскулачивания молодые атеисты, подчас нетрезвые, просто-напросто грабили крестьян. Клавдия старательно и с большевистским рвением написала очередной плакат для сельского клуба в бывшей церкви: «Буржуи под стол! Идёт комсомол!».

       Никто в селе не удивился, что скоро комсомолки и другие сознательные девушки-крестьянки начали беременеть одна за другой, умножая число будущих детей-беспризорников. 
 
       Гулял нетрезвый комсомол и глумился над крестьянскими детьми, допытываясь у них, имеется ли нательный крестик. Разницы не было, бедняцкий ребёнок или из зажиточной семьи — срывали крестик с шеи. Не обходили стороной молодые ленинцы и старшее поколение, поскольку всем, от мала до велика, большевистская власть приказала враз стать атеистами. 

       Случались у активистов-ленинцев и печальные дни: те комсомольцы, что сбрасывали колокол и кресты, стали мучительно помирать. Решено было, что желудочно-кишечный тракт обезумел у всех с жуткого перепою. Только один доброволец остался в живых — в него ударила молния, но не насмерть. Окривел он, а руки отнялись.

       Тем временем Шкет последовательно уничтожал тех, с кем кроваво и беспощадно устанавливал советскую власть в Большетроицком. Стремительной карьере верного ленинца и не боящегося смерти комиссара, разумеется, с чистыми руками и не менее чистой, незапятнанной ничем биографией, не должны были никаким образом помешать в "светлом будущем" чьи-либо воспоминания о том, как он, Шкет, исключительно из чувства зверской личной мести, изнасиловал беременную Настю и сжег ее вместе с народившимся младенцем.

       Не раз Шкет со своим отрядом неожиданно объявлялся в родном селе, переименованном в Светлые Зори, и тогда неизбежно проливалась чья-то кровь из-за доносов крестьян друг на друга, особенно бедных — на зажиточных.

       Советской власти по-прежнему позарез нужны была валюта от продаж зерна за границу, и уезд поручил Шкету заняться разъяснительной работой по его конфискации у зажиточных крестьян в Светлых Зорях и близлежащих сёлах. Он и начал с родного села, собрав жителей исключительно из числа бедняков на площади перед бывшей церковью:

       — Товарищи! Повсеместно сознательные бедняки сочувствуют и помогают диктатуре пролетариата, они сурово порицают всякого рода бунтовщиков и сопротивленцев. Есть такие и в нашем селе. Злостные элементы не желают добровольно поделиться с нами, бедняками, прежде всего зерном. И, не в последнюю очередь, с государством. Народному хозяйству молодой республики нужны деньги для коммунистического строительства, а деньги — это зерно, это валюта после его продажи за границу. Советская власть доверяет вам, бедняки, выполнить архиважную задачу — конфисковать зерно на одном решающем условии: 25 процентов конфискованного зерна передаются безвозмездно вам, беднякам, а 75 процентов направляются в фонд государства. Какие будут мнения, товарищи бедняки?

       — Да нам ли не знать, где кулачьё прячет своё добро?! — обрадовался один из них.
 
       — Воспротивится кулак, не отдаст добровольно, — помыслил другой бедняк.

       — За неповиновение расстреливать, как неоднократно учил нас товарищ Ленин, зато другие зажиточные задумаются крепко, — уверенно заметил Шкет.

       — Хорошо бы загодя список огласить, кто тут у нас зажиточный, а кто нет, — высказался тоже по-умному ещё один бедняк.

       — Советская власть полностью доверяет деревенской бедноте решать самой, без подсказки извне, кто бедный, а кто богатый...
 
       — Тогда постараемся, укажем на кого надо...

       Удался очередной гениальный «ход конём» советской власти — одних крестьян натравить на других. Демонстрируя полную несостоятельность в хозяйствовании на селе, она объявила сплошную коллективизацию с ликвидацией кулачества как класса. Шкет с удвоенной энергией взялся за повальное раскулачивание — с кровопролитием, подавлением мятежей, высылкой в лагеря, переселением в дали сибирские и расстрелами.

       Гонимые голодом и произволом, очередные семьи отправлялись из Светлых Зорь далеко на юг, надеясь там выжить. Дома с заколоченными окнами, а то и сгоревшие, стали привычной картиной на сельских улицах. 

       Клавдия неустанно рисовала плакаты на злободневную тему для волостных митингов и сходов, властью организованных: «Мы колхозники на базе сплошной колективизации ликвидируем кулака как класса!», «Кто не идёт в колхоз, тот враг советской власти!», «Вышибем кулаков из колхозов!», «Со всем инвентарём в колхоз вступай, не режь свой скот, не продавай!», «Дадим кулаку дружный отпор, организуем коллективный скотный двор!».
 
       А бедняк пока что посмеивался:

       — Запишусь в колхоз, а работать не буду!

       Постепенно прозревая, наивный бедняк ещё не плакал, ещё не рыдал горькими  слезами, но полный раздрай уже возникал в бедняцких умах, некогда обрадованных, что станут хозяевами «землицы родимой». Обманулись они крепко, и одни из них подговаривали других на мятеж, а эти другие сдавали их Шкету за какую-либо сиюминутную выгоду. Он расстреливал всех подряд: больше крови — больше страха. Несогласных вступать в колхоз, если не расстреливал, то целыми семьями отправлял в края отдалённые по строгой разнарядке из уезда. Выживут или помрут, нередко в условиях суровой сибирской зимы, — какая большевику разница. 

       Советская власть нашла козлов отпущения даже в лице крестьян-середняков. Враги, кругом враги, контрреволюционные злодеи, а с ними разговор короткий — принуждение и репрессии.

       В конце концов, Иван Вразев оказался на таком особом счету у своего начальства, что руководство уезда рекомендовало его на высокую должность в губернский центр Речовск. Шкет был вне себя от радости, но всё в его жизни закончилось неожиданно и банально — после столь приятной новости ровно через сутки он получил пулю в затылок и был зарыт в землю тайно и без почестей вблизи расстрельных оврагов. Почему так случилось? Да потому что в случившейся приватной беседе со своим уездным чекистом-покровителем, за бутылкой крепкой пшеничной самогонки, Шкет имел большую глупость, слегка опьянев, подобострастно ляпнуть с широкой и преданной улыбкой на лице:

       —  Я хорошо помню, как мы с вами однажды, ещё до революции… февральской...

       А тот не пожелал, чтобы Шкет впредь о чём-то хорошо помнил...
         
       Конечно, к жизни села Светлые Зори факт убийства Шкета его же соратниками не имел уже никакого отношения, и без него всемирная история неумолимо вращала своё безжалостное колесо. Страшно коснулась сельских жителей многочисленными похоронками Великая Отечественная война — надо было защищаться от фашизма, потом был послевоенный голод и работа в колхозах за трудодни, жизнь в условиях развитого социализма и, наконец, она — перестройка, окончательно угробившая это невезучее село. От дореволюционного Большетроицкого осталось то, что осталось, — село Светлые Зори, малочисленное, не перспективное, обречённое на постепенное исчезновение.

      Продолжение: http://proza.ru/2021/05/19/1465