Лиросказ ГУЛ. Часть третья - Гул-даль

Часть третья. - Гул-даль
...............................
Шум устья.
Огнь. Даль. Гул.
...............................
 

***
Человек в предчувствии свиданья
Видит сон, туманный, как мираж:
Где-то в самом центре мирозданья
Спит ржаным калачиком мураш.
Спит, и видит сон о том, что имя
Всякое означится в огне,
Спит мураш, антеннами своими
Ловит смутный сон о Судном Дне.
Ну а божья пчёлка, божья птица
Избегут, крылатые, суда?..
Спит мураш, и человеку снится
То, что и не снилось никогда:
Стебель крови в чащах неземного,
Хвощ антенны в земляной норе,
И на влажном гребне позывного
Солнышко личинкой в янтаре,
Видит он, что центра у вселенной
Вовсе нет, и доложить нельзя
Центру то, что всякою антенной
С ним на связь выходит всё и вся…

***
Всё затмил, всех затомил, истомил…
Милый наш, бесконечный, млечный-премлечный
Путь.
Млеки небесные, берега кисельные…
Склизко.
А рядом, считай, Дыра.
Чёрная.
Вот и набух Млечный Путь, растомился –
Млеками.
А Чёрная рядом.
Или – внутри?
Кто ж коварства вселенские ведает?
Не понять
А Дыра ждёт, ждёт-пожидает – кто осмелится, сунется?
Трахнет в конце концов!
А как же иначе?
Куда ещё, вселенской-то сперме,
Куда ещё течь ей, переть, втекать, втекаться?..
Втыкаться!
Чёрная-то дыра – вот.
Млечный-то поток – вот.
Рядышком.
Тёпленький, такой, готовенький.
Ждёт.
И-и-и – прямиком туда!
А куда же ещё?
Для того она и сосёт. Всасывает.
Манит, соблазняет, посасывает.
Всё, всё в себя всасывает,
Откуда угодно, что угодно – в себя,
На земле, на брачном ложе, на сеновале…
Ну а уж на небесех – само собою.
Куда ни глянь, сосёт, падла!
Посасывает.
Томит.
Чёрная, жадная, сладкая гадина.
Чудо, чёрный-пречёрный зев…
Загляденье!

***
Солнце – одно.
А достань-ка старинную схему,
Погляди,
Там два солнца, как яйца Пуруши,
Под утро взбухали горою.
А теперь в одиночку солнце жарит систему.
Где второе?..
Где, шакалы, второе?

***
…да ведь писано было в преданье о славном Полку,
И доподлинно писано, глянь,
Как два солнца, бывало, в полках разбивали тоску.
Сколь им радости было-то?
Всклянь!..

***
Непрекращающийся мир.
Мир?
А не чей-то затянувшийся сон?
Отсутствие  воли очнуться
И переставить весь миропорядок,
Как шахматные фигурки на доске,
Все. Всё и вся переставить.
И вдруг обнаружить – новое.
Иные законы.
Может быть, даже, чудесные миры.
Увидеть иную игру,
Захватывающе знобящую…
А почему нет?

***
…значит, не умерли, значит воскресли?
Плохо ты думал о роде людском,
Вон они, рядом, в соломенном кресле,
Предки твои, на веранде, рядком.
Значит, не очень-то и убывали,
Если внимательно глянуть окрест,
Значит, не убыли, жизнь обывали,
Не предавали ни посох, ни крест.
В кресле соломенном щурится прадед,
Из-за суслонов прапрадед глядит,
Пращур туманные воздухи гладит…

И ни один на меня не сердит!

***
Чтобы жить и что-то понимать, надо делать больно.
Тебе же делают?
А то!
Жизнь делает?
Все делают.
Больно?
Больно.
А другим, подопытным, больно?
Иглы втыкают, собак распластывают… больно?
Нет, наверное. Это же так, опыты. Эксперименты.
Иначе двуногим опыта не набраться. Не двигнуться.
Знания же нужны?
А то!
Иначе не вылечить двуногого.
Болящему, сирому не помочь.
Прогресса не двигнуть.
А надо? А нужен он, этот прогресс?
Да кто ж разберёт!
Больно, значит больно.
Надо значит. Надоть…

***
Ах, как душа запела, как запела!
Пронзилась чем-то вечным, дорогим,
И – разрослась в себе, и закипела…

Откуда охолонуло таким?

Оттуда? Всё оттуда, всё оттуда,
Где глыбы льдов разламывала кровь,
Где в жилах пламенела из-под спуда
Земли и предков страшная любовь.

«…некому берёзу  заломати,
Некому кудряву защипати,
Я пойду, пойду погуляю,
Белую берёзу заломаю,
Выломлю я, гад, два пруточка,
Сделаю я, млад, два гудочка…»

Огни и корчи крови, лютый холод,
Зелёная походочка равнин,
И – песня надо всем, и чёрный хохот
Над барством беломраморных лепнин.

Откуда? Что за вздор, какая дикость,
Когда всё так ознобно, так, свежо.
Душа запела… разберись поди-кось.
И страстно, а и страшно. Хорошо.

***
Ну и кто мы, кого не пускают?
В самое лучшее место не пускают,
В самое хорошо не пускают.
И кого?
Небесных созданий? Вечных?
Поднебесные, эфирные, мы.
А нас – не…
А не двурукие, не двуногие?
Ангельские крылья, ау-у…
Хотя б их остаточки!
А вот, пощупай, – под лопатками.
Иногда расправляются,
Хоть и спросонья, да всласть.
Кажется даже, взмахну и – полечу-полечу!
Ага, полетел.
Сухожильица-то, лопаточки – слабенькие…
Не те лопаточки.
А тело – громоздко.
Масса костей, мяса,
Всего, до конца неоткрытого настоящему движению,
Крови…

***
Вновь – кровь.
Листом багряным выстлана внакат
Открытая платформа.
Осень вновь.
И видно как
Метро развозит кровь –
По веткам, по стылым
Железам, по жилам,
По рельсам, по грустным,
Сквозным, захолустным
Кровищу, венозную…

Особенно в пору багряную, позднюю.
Особенно осенью.
И хрип врассыпуху,
Гриппозно.
И храп вразливуху,
Венозно.
И – поздно…
Беспомощно, поздно.
 
Похрипывают суставами,
Поскрипывая ,
Составы.

… вагоны, прогоны, затоны,
Путины, туманы, пути, караваны…
Верблюди?

Прозрачно просвечены окнами люди.
Бедные,
Бедные люди...

***
Да кто же ты есть, человек,
Кто, в самом деле?            
Земь, свищь, хвощ.
Земляной овощ?
Грунтовый, корявенький, скрип
Сквозь время...

А время корёжит.
Искорёжило Вечных.
 
Глубинное, грунтовое затянуло.
А высокое, эфирное – где?
Тю-тю.
Долго шло искривление человека,
Долго…
Испытание Замысла?
Замысла о большом-большом человеке?
С большой, именно с большой буквы Человеке,
Не кувшинного рыла, не-ет…
О Большом.


***
Коконы, бабочки, куколки нежные,
Как я мечтал разгадать тишину!
Голос был нежный, мечты белоснежные…

Куколкой голос свернётся ко сну.

Странно, не страшно. Даже спокойно.
Радостно даже. Вот май. Вот июнь.
Осень. Зима. Снова май заоконный.
Кокон раскрыт… только в крылышки дунь…

***
Воображение – воплощаемо.
Воображаемое мощнее случившегося.
Воплощённого, случающегося,
Случившегося.
И всюду – Страх.
Царит, собака, в мирах.
Страх в предчувствии настоящего,
Прорастающий в зной, почву ночей, чернозём.
Дурной сон, помрачающий всё,
Всё то, к чему тянулся.
Протягновенный, невидимый ужас,
Похоже, панический,
Страх предстоящей, последующей грязи,
Не осознаваемый, но – предчувствуемый.
Постоянно, но незримо предчувствуемый.
Боязнь оскорбить себя, свою реликтовую полноту,
Неоскорбляемую частицу себя.
Предчувствие того, что останется от возможной,
Возможно сущностной грязи.
Воображение…
Так что же выплавится в остатке?
Хорошо бы, крохотка счастья.
Хоть бы слабенький привкус,
Голосок, тень, очертание тени…

***
Разноголосьем птиц к ночным руинам,
Пока звезда лучей не унесла,
Ломающимся пеньем воробьиным,
Царапающим краешек стекла
Он поднят был. Он ночь не спал. Был слышим
Уход нешумный ночи в небеса,
И птицы вдруг опомнились, и крышам
И окнам прицепили голоса.
В них было всё, и жалость, и восторги…
Шёл снова свет, и надо было жить,
И новые воздушные пригорки
На звуковые ямы возложить.
Он распахнул окно в сухих накрапах.
Хотелось петь, кричать, ломая рот...
Он мог словами воздух оцарапать.
И крыльям не пришел ещё черёд.

***
…и – жирный, плотный  осадок.
Осадок от счастья, несчастья,
В конце концов осадок в кофейной чашке,
Выпитой перед разлукой, расставанием, утратой надежд…
И – горечь недовоплощённых сияний,
Сполохов, помрачаемых временем,
Жаждой, жадностью, страстью.
Стяжанием…

Воображение воплощаемо?
Воплощаемо.
И, как ни крути, –
Воображаемое мощнее.
Мощнее случившегося,
Воплощаемого

***
Какие-то лунные шашни
В оконное лезут стекло,
И люди, как спящие башни,
Ворочаются тяжело,
С летательного аппарата
Летит золотое кольцо,
И кроличье, дегенерата,
Вытягивается лицо.
Ты понял? Не царственным было
Мерило всего, всех вещей,
А тихой улыбкой дебила –
На всё и на вся, вообще…

***
И всё это куда-то канет со временем. Канет…
Что останется?
Память. 
Заноза страха, горечи, жажды.
И только там всё это станет истинным.
Отстоявшимся, отлившимся в подлинных очертаниях.
Не в полупризрачных, зыблемых страстями силуэтах и формах,
Не в копиях и подделках –
В подлинниках.
Так что же, значит, лишь умерев, проснёшься?
Виделось, виделось ведь всё это…
Виделось когда-то, в болезненном, лихорадочном
Состоянии. Или сне.
А увиделось…
По-настоящему увиделось лишь после пе-реживания.
Пе-ре-жё-вы-ва-ни-я.
Не разумом, а сердцем, всеми нейронами,
Жадностью, жирностью, плотью, хищностью, памятью пережитого…

Память свежее жизни.

***
Я знаю, когда за полегшей травою
Завоют, как древние песни, метели,
Безмолвные предки во мне этим воем
Выговориться захотели.

Они намолчались в минувшем,
Они развернулись в былинах.
Я слушаю, слышу их души
В распевах туманных и длинных.

Там высятся наши прозрачные души
На исполинах…

Я знаю, там что-то ещё, там иное
Вплетается в песню протяжно, колюче,
И знаю, что это иное – родное.
Родное, оно неминуче.

Я знаю, что если в тумане, как ветки,
Слова ко мне тянутся чьи-то, сутулясь –
Мои молчаливые предки
Выговориться потянулись.

Я знаю, что если те ветки колюче
Скребутся сквозь камень, ярясь и тоскуя –
Предки мои растревожились, жгуче
Речи взыскуя.

Я знаю, что всё это дико,
Но я напрягаю свои
Суставы,
Тянусь к ним, как та ежевика,
Кладбищ раздвигаю слои,
Тянусь по уклонам, как та ежевика,
Любым переломом, суставом –
        пусть дико! –
По скалам,  отвалам, по древним завалам,
Сквозь мраки, овраги, шурфы, буераки
Вытягиваюсь…

Мои!

***
С годами человек становится – лесом.
Темнеет, мохнатеет.
Разрастается буреломом, дуплами, охами, ахами.
Расходится сучьями, наростами, пережабинами.
Грузнеет коварством бучил, болот, мочажин.
Вконец изолгавшись – виноватится.
Старея, никнет.
Зарастает сухостоем, морщинами, мхом, грибами.
И всё что-то ухает там, далеко-далеко, в самой потаённой,
В самой уже непостыдезной глубине…

То ли сердце, то ли филин.

***
Вот и солнце иссякло. И канул  огонь.
А потом обозначится ночь в синеве.
Там и вечная ночь...
А опустишь ладонь –
Холодеет в траве.

А потом –
Хоть травой, хоть цветком расцвести,
Колыхнётся ледник,
Ни к чему тут слова.
А потом, а потом –
Хоть трава  не расти!..

Вырастает трава.

Всё слова и слова, им и сроки малы,
Ими дразнишь судьбу, а под ними – родник.
Заплетает земля травяные узлы…

И не тает ледник.

***
Нетающая нежность…
Одна только, одна в целом мире, необманная.
Не жилистая страсть, вздувающаяся резко и зло,
Не одинокая хищь, опадающая тягуче и вяло,
Ииссушаюшая кровь, испершившая сосуды,
Но – нежность…

У одинокой страсти сухое жадное лоно,
А разочарование – позднее солнце её.
Солнце, грустно сходящее в ночь.
И сама-то страсть, не выхоленная нежностью – рабыня.
Быстроцветущая, покорная и страстная в младости,
Безвидная в старости восточная рабыня.
Она безропотно исполняет изощрённые прихоти хозяина,
Но алчность его, легко утоляемая, требует вновь.
И каждый раз требует всё более изощрённой новизны.
И рабыня утоляет…
Всё утоляет, утоляет, утоляет ненасытную прихоть тирана.
Да что же это такое, новизна?
Утончённое раздражение первоцветов,
И только.
Обстригание верхних, самых ранних цветений.
И только.
Обман.
А что, что в обманннейшем из миров, необманно?
Да и может ли что-то быть, длиться, цвесть, наполняться
И – не иссякать?
Может.
Нежность. Свежесть.
Негасимо расцветающая,
Нетающая, обитающая везде,
Горящая звёздно...

***
Вот вспыхнул огонёк. Вот засияла спичка.
Надвинулась звезда и укpепила ночь,
И вот пошла огней и звуков пеpекличка,
Огонь уходит в тень, и тень уходит пpочь.
Как запылало все, задвигалось, запело!..
Я шёл, куда меня толкало и вело.
Упала та звезда. Та спичка откипела.
Никто не замечал. Всё шиpилось, pосло.
Тяжёлая волна огнём пошла по кpаю,
Звук побежал к огню с обpатной стоpоны.
Пpощай, моя судьба, я выпал, я не знаю,
Я всё уже забыл. Столкнулись две волны.
Одна еще Луна, да теpпкий вкус полыни.
Полынь сожгли огнём. Я не могу к Луне.
Я только часть земли, и камень часть пустыни,
И я пpипал к нему, и он пpипал ко мне.
Я не забыл людей, но Камень был мне впоpу.
Я помнил пpо людей, оставшихся в домах,
Но каждый, кто в степи, искал свою опоpу,
О нет, не выбиpал, а тыкался впотьмах.
Сияла, пела ночь и шла к своим пpеделам,
Но мы уже пpошли единства вещества,
Мне камень помогал своим безмолвным телом,
Я камню откpывал начальные слова,
Потом уж он запел... но пpежде было Слово.
И пpежде плоть была готова пpосиять.
Ночь кончилась, но день клонился к ночи снова,
И вновь огонь не смог не вспыхнуть, устоять.

***
…а бесконечные зубы толкли и толкли бесконечную влагу.
А бесконечная плоть раздёргивала свою же собственную плоть,
Разбрызгивала драгоценное семя.
Капли расплёскивались и сверкали под яростным, напрасным солнцем,
Багрово сходящим в ночь,
Кроваво озаряющим поле, зерно, жатву,
Колосящееся, гулкое поле людей, ежесекундно секомых серпом.
Урожай...

***
Смотря какой урожай…
Только поверхностному взгляду любой урожай мнится напрасным,
Попусту жертвенным, густо-красным, кровавым.
И верно, неправедна смерть от рук подлеца, неумехи.
А жнец… нет, не напраслина.
Кто больше всех зарезал себе же подобных –
Бандит? Хирург?
Жнец. 
Тот, с косой и серпом…
Жрец уверенно обходит отколосившееся поле,
Спокойно, с довольствием, заполняет закрома.
Заполняет доверху, с долгим, золотым запасом.
Вот – Жатва.
Жнец.
Не бандит, не эстет, не вивисектор.
Собиратель…

***
Вот ты сидишь, как пень, в совете нечестивых.
Зачем сидишь, как пень? Не ведаешь и сам.
А вдруг проступит свет в пустых речитативах?
А вдруг он полоснёт, свет грозный, по глазам?

Верь, бойся, и проси. Оно и не зазорно,
Оно понятно всем, понятно по-людски,
И маленькой тоски пронзительные зёрна
Расти до пышных нив тучнеющей тоски.

А там такая жизнь в могучей перспективе
Откроется тебе, когда помстится вдруг,
Что некий чудодей кружит по тучной ниве
И жатвой золотой очерчивает круг!

И станет всё легко, прозрачно и доступно,
И нет нужды стяжать подробный опыт свой,
И весь ты на виду, и всё так целокупно,
Что сладок он уже, витийствующих вой.

Там грозен властный свет, там лбы сверкают медно,
Тираня косный мир наглядной простотой…

«…А ПОДЛИННАЯ ЖИЗНЬ ВЕРШИТСЯ НЕЗАМЕТНО»
Л.Н. Толстой.

***
Тьма распри – между.
Меж «чистыми» и «нечистыми».
Змеится в изначальных кривизнах,
В натяжениях силовых полей.
Очень уж искажены, темны, ощерены.
Под лучом ясного света особенно.
Так что, здесь эта пря накоплена, здесь веками копилась?
Или – изначальна в мирах?
Пря. Распря.
Объяснять не можно.
Запрещено.
Можно, разбирая ниточку за ниточкой, распутать клубок,
Размотать, не объясняя откуда прикатился.

***
Между грязной бациллой
И чистейшею кривдой,
Кучерявою Сциллой
И корявой Харибдой,
Между где-то, не к ночи,
В общем это, надежду,
В общем это, короче,
Между между и между...

***
Междузнание, междузрение…
Ни то, ни другое здесь не в помощь.
Да ведь и знание-зрение ЗДЕСЬ –
Не приобретается. 
Не наступает.
Про-зрение – наступает.
Но выборочно.
Или не наступает.
Наступает по-знание. Оно – обретается.
Трудно, многосоставно.
Организм стареет, а мозги рассчитаны надолго.
Зачем?
Для долгих путей по-знания?
А вот знание, подлинное Знание не приобретается,
Но, восходя из древнейших глубин – Даруется.
Мгновенно. Сразу.
Подлинное Знание – не приобретается.
У халдея не перехватишь.
На рынке не купишь.

***
…и бубнят людоведы на рынках,
Грош замасленный прячучи в крынках:
«А цена человеческой жизни – копейка
А вот ты из копейки поди-ка, сумей-ка,
Перемножив, сложивши ли, вырастить – Рубль!
А тем паче – валютный...
А люди... что люди?
Ротатор – в работе,
Истера – на уде,
Покрутится матрица –  свертится дубль…»

***          
Битва, битва…         
Всегда бились. Со всем.
Все со всеми. Стихия со стихией.
Дерево с камнем. Кислота с щёлочью.
Народ с народом. Любимая с любимым…

Главное, чтобы лилась кровь.
Не иссякала, сверкая, тяжко перетекая в землю.
Только – чтобы как можно дольше! –
Не иссякла сласть,
Перетекала б из времени в вечность.

Давно бились…
Недавно бились…

Какая разница, когда бились?
Всегда бились.
А зачем?
А – кровь!
Скрепляет, слепливает, роднит.
Земное с неземным.
Рродные…
Неродных – нет.

***
Катым до сюдым свои шары да вары,
Шары золотых, заордынных  даров,
Чем исчужа зырить базарные свары.
Прищуром высоких гостей из миров!
Так нет же, лучом меж собой побалакав,
Дуркуют, в рассветный укутав туман
Не то звездолёт из далёких галактик,
Не то поисковый челнок марсиан.
Давясь хлорофиллом, дивяся на зелень,
Мудруя по карте где хрен, где укроп,
Наставя пытливые зенки на землю
И нудно пытая петроглифы троп…
На кой эта хрень? Высотой посрамили
Амёб, мурашей, торгашей, фраеров?
Под кровосмешенье всея панспермии
Родство распирает опару миров.
Туман хромосом, генотипа невнятки,
Мутант, полукровка, завой теневой…
Байстрюк заордыныч, доигрывай прятки,
Ходым до сюдым, на базар мировой!

***
Отголоски Рая…
Ау-у!
Что это?
Прозрачность мира?
Полная уверенность в ней?
Уверенность!
Череп – шлем космонавта.
Ага. Гулкий, крепкий.

Прилетели.

Всё, по адресу прибыли.
И – думаем, думаем, думаем.
Думаем, что все видят и знают, что – думаем.
Прозрачные.
Прозрачные же?
Прозрачные!
А вот и фигушки.
Эти «все» ни хера не знают, не видят.
Фиты, ижицы, ятя, ера, хера – не видят.
Не знают мыслей, которые думают.
Эти «все» всё равно – внутри себя.
Да и шлем не прозрачный.
Не такой уж прозрачный.
Тяжёлый, костяной шлем.
По нему бьют. Иногда палкой.
Больно, гады, бьют.
Ментюки, бандюки.
А ещё им – едят…
Хруст в черепе, жвалы жуют. Мощно.
Смута в черепе, бардак, раздрай…
Ну и шлем достался!
Не буденовский, не боевой, а…
Недоуменный.
Так что же это,
Невыстроенная трагедия?
Звон, отголоски Рая?
Или просто –
Трагедия нестроения…

***
Чо мыслит человек? Пока ничо.
Пока он только думает, что мыслит.
И заглянуть не может за плечо,
Где мыслит чёрт. И Бога не расчислит.
Чо мыслит человек… а чо? Ничо
Живёт себе. И думает, что мыслит.
А мыслит за него, кто горячо
И вправду мыслит. Думает и числит.
Не Слово, цифра в мире власть взяла.
А было, было время… ну, дела!..

***
Таинственное «Время Оно».
Воронка, где формировался обычай, наряд, ритуал –
Характер народа.
Точно упругий атом, скакал по излогам эпох,
По скальным пропастям столетий,
Сверкал,
Оставаясь всё тем же «атомом»,
Неделимым и неизменным.
По определению не-делимым.
Держало в целокупности знание о точном Времени.
Но ещё более – гулкое эхо памяти.
Память о туманных событиях.
Праславянская биомасса, кочевавшая по континенту, собралась, 
Сгруппировалась и, погрузнев, осозналась народом.
Утвердила себя.
Явила себя себе, миру – Ритм.
Ритм песен, сказов.
Распевы былин, узоры, расцветки одежд.
И уже никогда не изменялась
По главной сути.
Не изменялось, не изменяло себе, невзирая на барские чудачества,
Гулкое эхо Памяти…
Не дало себя заглушить, стереть с лица земли.
Отражённое в зеркалах пропастей, гулкое эхо памяти.
Перекат эха по скалам.
Эхолалия…

***
Живу себе, средь бела дня…
Была какая-то причина.
Я только следствие. Меня
Миров инерция включила.
Подбросила, перевела
Из цеха становой отделки,
Где жизнь ворочалась, ждала,
На разворот железной стрелки.
Исколот щёлканьем секунд,
Щекочущими их усами,
Насквозь промеренный часами,
Я в тёмный ритм вошёл, как в грунт.

***
На грани жизни и смерти – ужас непонимания.
Не грянул час.
Час – ещё там.
Ужас – уже здесь:
– «Зачем жил, заче-ем!??»
Козлиный вопль.
Ропоты зашумели, небо переменилось.
– «Зачем?» – вопль, стон, гул.
Океаны сместились, волны сфер, небеса…
– «Заче-ем?»…
И воды шумят, и звёзды летят.
«За-че-ем?»…

***
Улетают по свету осенние листья,
Улетают осенние птицы за светом,
В гермошлемы опять затворяются лица,
И опять отворяется космос ракетам,
Отправляются в дальние рейсы машины,
Освещают асфальт напряжённые фары,
И геологи грустно поют про вершины,
И прощаются все, и играют гитары.
Я смотрю как летят в мироздание птицы,
Я гляжу как деревья пустынные мокнут,
Только молча прошу, чтобы всем возвратиться
Только знаю, что все возвратиться не могут…

***
А-а… никуда не летят.
Мы летим.
Всегда.
По неясным руслам, извивам вселенной.
А живём – где?
В провинции, в глухомани…
Какое там, – в глухоманьке!
В солнечной системке, на самом отшибе.
Глухая-глухая деревенька на отшибе Млечного Пути.
А мним о себе!
Столичные жители.
Ага.
Па-алетели…

***
На отшибе Млечного Пути,
В захолустье, как уж ни крути,
В Солнечной системе, на Земле,
На Соборной площади, в Кремле
Встретились однажды я и ты.

И возникли русские черты…

И Россия, светом тяжела,
Сплавила до зёрнышка тела,
А потом взорвала, горяча,
Яблоко у млечного плеча
И ветвистый вспыхнул свет в горсти
Яблонькой у Млечного Пути.
………………………………….
В Солнечной системе…. на Земле…
На Соборной площади… в Кремле…
   
***
Овечьи ужасы детской души.
Скукоженной, запуганной всеми страхами мира.
Всею поганью «взрослого мира».
А страхи проступают. Всё чаще и чаще.
Проступают, выморачиваются из баснословного былого, 
Сызмала угнездившегося в душе, так и не осознаного.
Не осветлено разумом.
Не обезврежено светом…
Страшно огню.
Страшна тьма.
Но не так, как простым смертным.
Простые смиряются с тьмой, чередуя дни, ночи.
Будет тьма. Будет свет.
Тьма. Свет. Боль. Тьма. Соль.
Солнце…

***
А вот огонь…
Огонь – карбонарий.
Вот он ни перед чем не смиряется.
Хотя сам ни что иное, как искалеченный свет.
Огонь бунтует.
Шипит и бунтует.
Боится и шипит
От страха.
Сам страх…

***
Там, где тpаву сожpал pакетодpом,
Где пpёт лишь хвощ, жиpеющий в озоне,
Там катит колесо тяжёлый гpом
На тpупик муpавья в комбинезоне.

Он не достpоил кpепость за бугpом,
И, пpосветлевший в огненной коpоне,
Распластан там, под pтутным сеpебpом,
С лицом кентавpа на сыpом бетоне.

Ни сваpка жил, ни швы дождевика
Там не заслон, ни плотная стpока,
У Мёpтвого сковавшаяся моpя.
Здесь косные pазбужены пласты.
И вновь хвощей и ящеpов хвосты
Блаженствуют, шипящим соплам втоpя.

***
Идея матрёшки – семь небес.
Все семь – одно.
Размер матрёшек не важен.
Важно другое:
Все семь – одно. Целое.
Семь в одном, всеедино.
Семьедино.
Так курица с яйцом внутри – одно. Целое.
Порочна сама постановка вопроса:
«Что первичней, яйцо, курица?.. Что?..»
Дурь, притаившаяся впотьмах.
Откуда прикатилась, на каком колесе?
Да из себя самой, дури родимой!
Только осознав пустоту дури, ответишь:
Не яйцо. Не курица.
Вместе.
Все вместе. Всё вместе!
Сразу.
И – только такая постановка вопроса!
Никакая боле.
Всё – едино. Сразу. Всё.
Одно, огненное….

***
Огонь, огонь, исчадье ада, света
Больной извив, излом…
Огонь, – ведь это
Болезненный, несовершенный свет.
Как жар любви на уровне соблазна,
Не вопрошённый, замкнутый, как плазма,
Как обращённый внутрь себя ответ,
Огонь, огонь…
Огнь.

***
Да, внутри Солнца…
Всё внутри Солнца.
Ни живой, ни мёртвой материи.
Ни спутников, ни планет.
Только – Солнце.
Перенесись далеко, хоть мысленно, хоть въявь нагрянь,
Глянь из дальней галактики,
Что?
Что разглядишь?
Солнце.
Только солнце.
Юпитера не увидишь, Сатурна, Нептуна…
Не то что Земли.
Все, всё наше – внутри.
Внутри Солнца.
И всё живое, горячее.
Горячее горючее.
Для двигателя, для корня, для растения…

***
Жизнь солнцем была,
Световым пропинаньем,
А осень пришла –
Стала воспоминаньем
И двинулась память
Из мглы пережжённой,
Как снежная замять
На куст обнажённый.
По веточкам тела сквозя,
Протянулась.
В душе онемела.
А в слове очнулась.
А слово века
И стоит-то на этом,
Что дышит строка
Тем же солнцем и светом.

***
Время… 
Время камня. Время травы. Время человека.
Биологическое время.
И всё это, до мельчайшей скрупулы – в Солнце.
Абсолютно всё  – Солнце.
Живое, в колосьях, в крови хлопочущее, Солнце.
Втянуло в себя мощным магнитом
Всё.
Пылинки системы,
Подвижное состояние материи,
Косное состояние материи…
Всё.
Разница невелика, вглядевшись.
Косное – тоже живое. Светящееся.
Такое же, по коренной сути.
«Камень, это очень старый человек» –
Говорил мудрейший Дерсу Узала,
Задолго до умнейшего Вернадского…

***
…точно соты, горели в ночах
Башни дышучи, многоочиты,
Где кассетами камня зачитан,
Человек источался и чах.
Неподъёмная тайна времён
Запечатана медленно в камне,
И скрежещут, томясь под замками,
Зубья музыки, зовы племён,
Боль земли без тоски и укора,
Крепь земная, хребет Святогора,
Словом кованым тяжко клеймён…
    
***
Тени…
Тени слов…
Ох уж, тени!
Тени «страшного прошлого», запуганного бабками, мамками, няньками.   
И – всюду речь о здешнем и загробном мирах.
Хотя далеко не всегда это прочитывается.
Слишком древние ритуалы.
Тут сама жестокость, непререкаемость законов
Подсказывает.
Говорит за себя.
Там ломают и поворачивают внутрь глазницы.
Ломают, дабы увидеть прямоглядевшему иной,
Оборотный мир.
Там растут под  деревом груди с молоком.
Там гадают на печени.
Там рёбра открывают, как люк.
Там человек ничего особенного не стоит,
Как не стоит почти ничего медицинский подопытный,
Вынутый из мертвецкой.
Игры магические, а потому жестокие, жуткие.
Тут не забава, пересотворение человека.
Хирургическая операция.
Не детские развлечения, а – зёрна.
Зёрнышки с жуковинами ужаса, разворачивающиеся в земле.
Пружины, распрямляющие согбенную,
Подслеповаую изнанку, тёмную как оборотная жизнь.
Они долго раскручиваются, во всю свою скрытую мощь…
А потом – бьют.
Бьют беспощадно, в спину уходящему,
Решившему выйти из Игры.
Каждый помнит те детские, знаменитые подлянки:
Чуть дал слабину, попросил пощады – проиграл!
Ретировался, струсил? Вышел из игры.
И – в спину щебёнка, камни.
Камни друзей, которых оставил  в Игре.
Хорошо ещё, когда небольшие…

***
Шестигранною, костяною
Рамкой пущенный сквозь весну,
Нетопырь снуёт под луною,
Перечёркивает луну.
Черновязи безумная спица,
Тайноклинописи перо, 
Полумиф, полузверь, полуптица,
Кошка-мышка, цифра зеро.
Ворожбы и светобоязни
Наводящий жуть ветеран –
В тёмной замше палач для казни,
Перепончатый бумеранг,
Ископаемый птеродактиль,
Прошмыгнувший под прессом лет…
Оставляет от мифа редактор
Микрофабулу. Микроскелет.
Вот и всё. Ни зверем, ни птицей
Обозначиться не спешит.
Ужас кружится над черепицей.
Жуть кожевенная ворожит.

***
Ах, как она зачаровывала, предвечерняя тишина детства!
Как распевала, как наворачивала страшные свои сказки!
А дети… не только же ангелы.
Сущие злыдни!
Кто страшнее загнёт, тот и главный.
Авторитет.
А как они завораживали, как мучили, даже во снах,
Те страшные, детские игры,
Жмурки, прятки, кондалы!..
Другие, полузабытые, вовсе забытые.
Древние жестокие игры.
Там, в подоснове, заклинания и ритуалы взрослых.
Со временем отошли, отчалили к детям.
Но как их избыть, те овечьи ужасы?
Ужасы детской, скукоженной, запуганной всеми страхами мира души?
Похоже, никак.
Здесь, на земле – никак.
А они всё проступают и проступают из дикого былого, гнездящегося в душе.
Из так и не осознанного, не осветлённого разумом,
Не обезвреженного светом…
Или сила ужаса шла  изначально,
И окончательно, бесповоротно осела в душе?
Ох уж, эти незапамятные мамкины песни, страшные песни на ночь.
Чем сильнее напугаешь, тем скорее заснёт.
«Проклятущее дитя»…



РОСТ

                «Стяжание Благодати не по Сущности, но по энергии…»
                Паламитский Догмат.

                «Я ещё не встречал человека, который вполне бы проснулся».
                Г. Д. Торо.

Неужели всё было готово,
Неужели мы не проросли,      
Не очнулись от сна золотого
В потаённых протоках земли?

Ну а вдруг это лишь фотопроба,
Фокус, вспышка, реликтовый взрыв,
И степенные воды потопа
Омывают земной негатив?

…проявляются в лабораторной,
Долгой тьме, под багровым огнём,
Рифы, отмели…. кромкою горной
Отформован овальный объём.

Вот уже из рассеяний блеклых
Завивается зыбкая крепь –
Магма жизни! Из юных молекул
Организмов связуется цепь!

Праланцетников бледные тени
Вдруг проносятся мощной струёй,
Словно вялый протей сновидений
Прорастает упругой змеёй.

Выдвигаясь из чрева обскуры,
Вот уже в реактивах земли
На бескровные плети культуры
Плиты цивилизаций легли.

И сквозь дрёму – внезапное чудо:
Кто-то ярко плеснул в камыше!..
Нас таких, пробуждённых, как Будда,
Единицы ещё, а уже
Глохнут кладбища цивилизаций,
В руслах крови бушует трава… 
Наш рельеф, наш черёд просыпаться,
Фотосинтез вступает в права!

В каждой клеточке луч мирозданья
С ликованием рвёт нашу плоть,
Каждым ужасом в бездне страданья
Нас ломает и лепит Господь,

Мы грузны, мы горды, мощноглавы,
Но соборной энергией звёзд
Раздымает спросонок суставы
Благодати стяжающий Рост,   

В дикой тьме, пред слепящим порогом,
Непоклонным стопе и уму,
Зверь, тоскуя в нас, борется с Богом,
И, рыча, уступает Ему,

Органические минералы,
Газы, нефть ищут ритм и размер,
Дышат солнцем живые подвалы,
Кладовые былых биосфер,

Трудной кровью косневшая масса
Выправляется в гибкий росток.
Светолюди, зелёная раса,
Подключившийся к солнцу поток!

…там и я сладкий луч преломляю,    
За овальную выпав кайму.
Воздаю тебе, смерть, утоляю
Пунктуальность прохода сквозь тьму,
Эту сущность разверстого гроба,
Эту резкость наводки на суть...
Ну а вдруг это лишь – фотопроба?
Неужели бессмыслен весь путь?

Но ведь мир непреложно верстался,
И однажды, родство ощутив,
Просто кто-то чуть раньше поднялся,
И на память навёл объектив.

Шевеление душ-невидимок
Проступает за гранью ума,
И становится больше, чем снимок,
Колоссальней, чем память сама,
Где сквозь оттиск – зернисто и ломко
Жизнь бугрит позитивную гладь.      
Даже если засвечена съёмка!
Даже если размыта печать!


***
Ангелы бесед…
Ангелы беседуют.
Общаются, сообщаются с людьми.
Помогают советами, когда забрезжит «принцип наложения»,
А «мат¬рица» ангела накладывается на прапамять живущего.
Здесь уже воз¬можны предсказания исторических событий, если «что-то» совпадёт.
Предсознание, как это бывало у «собеседника ангелов», Джона Ди, – «оживает».
В прошлом оно моделировало и осуществляло подобное,
А теперь «вспоминает» и повторяет это же самое.
Но уже в наложении, чаще всего бледноватом, на сегодняшнее подобие.
Ангелы обращаются не к пер¬вому встречному,
Помогают в тех случаях, когда возможно повторение,
Наложение прошлого на протекающую реальность.
Выполняют, может быть, роль «постовых регулировщиков».
И недаром.
Нечто, дремлющее в подсоз¬нании, в дремучих шифрах ДНК,
Может очнуться и наложиться на нечто се¬годняшнее.
И тут, чтобы избежать «катастрофу встречных составов» – ангелы начеку.
Так совершаются  великие «открытия», пророчества.
По сути – открытия прошлого.
Или вечного,  кругово и спирально повторяемого,
Только прочно забытого за толщей веков, давкой культур, цивили¬заций.
И вдруг ЭТО «открывается» в настоящем!..
Воистину – «Ангел крылом осенил».

***
Сноп золотистого огня,
Зачем позолотил меня?
Зачем сладимый, грустный ил
Во мне светло позолотил?
          
Так тихо было там, на дне...

Зачем ты вспыхнула во мне,
Зернясь колосьями огня,
Река, несущая меня?
Зачем летит со мной тоска
В пылающие облака,
Сгореть, погибнуть?..
Вот и здесь,
И здесь для грусти место есть.

***
…и никакой тебе философии.
Радость, свет.
Грусть. Радость.
Философия России – радость.
Полёт.
Полёт пунктирно, но резко мерцал испокон.
Так слепящее и резко мерцал,
Что сводил с ума молодые мозги, сердца.
Так, сначала, великое пространство освоили безумцы.
Дурни несусветные:
На край земли!
За край!.. 
А чего ради?
Первые парни на деревне, 
Дежневы, Хабаровы, Лаптевы…
Лучший дом на побережье, захоти – твой!
Лучшая девка – твоя!
Нет. Нет. Нет.
На край!
Но ведь не только на край, но и – за край! 
Зачем, для чего?
А поди, почеши репу, догадайся.
Догадаешься, многое поймёшь в России.
Жаль только, немногих знаем. –
Победивших, преодолевших.
А большинство – незнаемое, забытое, безымянное – затёрто в торосах.
Помяни их, Господи…

***
«Травник». «Трепетник». «Громовник»…
– Трата времени! Прямое
Чернокнижье! Царство тьмы!..

В силу волн, энергий света
Сколько втюрено запрета
И впендюрено в умы?

Травник, трепетник, громовник…
Столько света издали!
Трепет слов одних – рифмовник
Таинств неба и земли.

Слава дольним, слава  горним,
Кров небесный, отчий кров…
Низаны единым  корнем
Колебания миров.

***
…и зачем простор, для чего?
А – надо!
Жадность, жирность, страсть…
Движет человеком.
Настоящим.
То есть – Великаном.
То есть – дитём.
Глянь только, как жадны, как страстны дети,
Как жадны в своих страстных, часто нелепых играх!
А потом – подрастают…
А потом – подросли…
И что?
Да на фиг теперь «за край»?
Диван ближе, милее!
Значит, по глупости просторы освоили?
Фигушки!
Энергию пространства-горизонтали вышатнули в полёт.
И никакой тебе философии.
Да и не надо.
Здесь – не надо.
Философия в Элладе, в неметчине.
В России – Вера. Молитва. Полёт.
Пространство…
Русское пространство, ОНО – как?
Откудова ОНО? Для чего?
Непонятно как, но пространство, расширясь до предела,
Пошло концентрироваться.
Группироваться.
Словно бы само собой.
Мышцой набычась, мыслью сосредоточась, – в Державу…
    
Вот и выходит, что русское пространство – философия.
Которой, якобы, не было.               
Было главное – поигрывание мускулами,
Мыслью, становившейся, словно бы вдруг – соборной.
Распрямление –  себя – в могучем раздвижении пространства.
Сосредоточение количества горизонтали,
Восхождение количества в качество,
В полноту и взлёт вертикали.
Так горизонталь становится вертикалью…
Сгущение. Пресотворение.
Полёт! 
Вот и вся тебе Философия.
Вся? Никакая?
Какая!
Ещё какая!
Неписанная, объёмная…

***
И вновь вопрошающи коловращенья
Насквозь опылённых миров,
Всё ярче соблазн, всё темней похищенья
Капризных даров.

И снова сражения, нега и норов,
Вторжения сквозь бахрому
Душистых рулонов, коварных затворов,
В кровавую тьму.

Блаженно постанывая, ломовые
Прут к самым кромешным вратам
Пудовые пчёлы, погнувшие выи
Медовым цветам.

Ликуют луга, извергаются светы!..
Но мерно сгущается тьма.
Редеют вопросы. Пустеют ответы.
Так значит, зима?

И всё, что нас полнило вешним томленьем,
По капле соблазн разоймёт?
И свищут пустоты по сотам вселенной...
Сгущается мёд.

***
Великая горизонталь очнулась…
И стала «выпихивать» из себя… что?
А её самую – Госпожу Вертикаль!
Уже поработал над горизонталью Афанасий Никитин,
Ермак потрудился, поморы, цари…
«Количество горизонтали» переступило себя,
Перешло в «качество вертикали».
Безумец, Константин Циолковский?
Безумец.
А учитель его, ещё больший безумец, Николай Фёдоров?
Собрались безумцы, и… стали Соборны. 
Соборный «Великий Безумец» вытолкнул Вертикаль от земли,
Вышатнул в космос.
Почему-то не где-нибудь, а в России.
Почему?
Первые, «наивные» ракеты 20-30-х…
Спутник первый…
И всё – в России.
Почему?
В полуразбитой войною стране.
Почему?
Почему тут?
Философия, однако.
И нет её, однако.
А что есть?
Полёт!..

1961

Апрель разорал, рассверлил поднебесье,
Миры озарил огнекрылою вестью!
Се – русская грёза и муза разгара
Николы блаженного вещею песнью
Бысть воплена ввысь, рассиялась над весью…
…«Летела гагара…»*

*Летела гагара –
великая песня Николая Тряпкина, написанная в конце 50-х годов 20 века.
В начале 60-х полетел – Гагарин …

***
Философия России – гибель.
Полёт.
Полёт и гибель Икара.
Летающий мужик.
А для чего, во имя чего, для кого?
А – для всех!
Чем не «полёт» Сизифа, Тантала?
Покажется, в отчаянье, что всё это – так, зря.
Напрасны, бесконечны мучения…
А по сути – не Всеотзывность ли?
Не Всеотдача?
Всё и  всем отдача.   
Это – да.
Это пожалуйста.
А как глупо, как сильно, как осиянно было!
Полёт, гибель, память, пламя…
Благодатно.
Легко.
Дыхание – во все лёгкие.
Лёгкое дыхание…

* * *
Где-то там, в крабовидной туманности,
В гуще сладких и сумрачных недр
Возникают такие слиянности,
Что за нервом взрывается нерв,
И пылают они истерически,
И над вечностью чувствуют власть,
Если красный разряд электрический
В глубине разряжается всласть…

***
Камень тайно искрит.
А потом раздаётся в себе и – раздаёт, распускает разряды.
Только чиркни!..
Издревле чиркали. Грелись.
Неандертальцу камень был крепкой подмогой.
В охоте, в освоение пространств.
Сначала – его пространств.
Потом кроманьонских.
Неандерталец любит большой камень, гулкий.
Гранитный, базальтовый, рабочий.
Пригодный в жизни.
Кроманьонец залюбил иной – драгоценный, тихий.
Бриллиантовый. Изумрудный.
Пусть не такой большой, как у неандертальца,
Но такой, за который готов душу, сердце своё отдать.
Неандерталец – чужое вынуть.
Сердце мамонта, вепря.
И вовсе не от жадности
Или  ненависти к мохнатому зверю.
Для пропитания себя, племени.
Тоже кровь.
Везде – кровь.
И кровь искрит. Тайно.
Страшней, когда – явно.
Разная... какая разная, кровь!..

***
По золотой цепочке ДНК
Серебряные плыли облака.
Но в глубине их, крытой серебром,
Тревожно бронзовел зарытый гром,
Курился чернозём туманных дум,
Искрился кремнёзем, струился дым
Взбесившихся под матричной плитой
Грёз корневых, растрескавших плато,
Где сдвоенная нежностью спираль
Сквозь боль времён пошла буровить даль,
И – раздвоилась даль, а с нею кровь,
И в панораме веерной миров
Вновь стала проступать, раздвоена,
Колено за коленом, цепь одна,
Спускаясь в гены, в кровь, как в перегной,
До тех глубин, где выплавлялся зной,
До бронзы, до железа, кремня, до
Суглинка, магмы, до того плато,
Где сдвоенный царь-код сходил во мрак,
Откуда ты и любовался, как
По золотой цепочке ДНК
Серебряные плыли облака...

***
А на обочине крови – театр.
Кривляется какая-то дрянь, 
Выпрастывается розоватая пена,
Хихикает завитушка.
Нелепая, мутная…
Полишинель, что ли?
Колышется туманный бред,
И – вдруг проявляется под «волшебным фонарём» – любомудр.
Какой-то самозваный, но… любомудр.
Кривляется,
Грозит тоненьким пальчиком:
«И от Духа не отречётесь, сволочи,
И Души-то вам жалко.
Крови, родства…
Жалко вам, нюни, жалко!
До слёзонек жалко.
Плачьте, мокрицы, плачьте!
Со слезами отрава из тела выходит,
Протеин выходит.
Хорошо-о!..»

***
Дpемуче pодство. Я в песок заpываюсь по коpни.
Из камня волнами плывёт зацветающий мох.
Я азбуке воли, я смеpчам песчаным покоpней,
Чем pусскому полю кочующий чеpтополох.
Булавчатый шаp пpоползёт по земному pыданью,
А я меж гpаницами в камень и в музыку влит.
Лишь музыка мне утвеpждение и опpавданье
Одна в миpозданье. Но музыка – космополит.
А точка опоpы, а камень, пpонизанный звуком,
Лишь светит печально, а pодину пpячет в себе.
Что мне выбиpать, пpичислять ли сомнения к мукам,
Иль пpосто довеpиться каменной этой судьбе?
Песок отряхнуть pади кpовной, дpемучей гоpдыни,
Кровь воет во мне, словно поле, в звеpиной тоске...
Вот камень, захлопнутый наглухо, оpганизатоp пустыни.
Вот коpни хpипящие, влагу отыскивающие в песке.

***
…а вот самость русскую – пригнобили.
Полёта ради.
Что это такое, самость?
Мясость?
И она, и она, родимая…
Пригнобили самость, оставили на земле.
В нищете, тощете…
Так большевики ненавидели крестьянство.
Гнобили землю.
А в земле-то – душа.
Оттуда былины, песни, пословицы, поговорки, загадки?
Оттуда.
Из самого, что ни на есть, загноба.
А ради чего загнобили?
Ради железа.
Но вот чудо, – загноб-то и выплавил взлёт. Огонь.
Железо индустрии выковало Победу.
Не сама индустрия, но – Дух.
Дух железа.
Земля – душа.
Железо – дух.
Душа – горизонталь, расползающаяся по земле…
Железо, вертикаль устремленная в небо, дух.
Полёт. Гул.
Гул дали… вдали…

***
Коленчатая тварь, кудесник марсианский,
Проносит свой фонарь сквозь морок океанский,
Преодолевший гниль и тропики полёта,
Угар тягучих миль дымящего болота,
Зловонье огонька подносит к спящим лицам.
Эластик хоботка посверкивает шприцем,
Тревожит мирный кров, миры лучом связуя,
Дурной контакт миров в себе сообразуя.
Коленчат, тускл просвет сквозь чад иновидений…
Нелепый сдвиг планет.
Ненужный сон растений.
И – гул,
Обвал смятений…

***
Точка «Большого взрыва» – воронка.
Сквозняком – сквозь воронку – душа.
Из ТОГО в ЭТОТ мир,
Обратно – в ТОТ.
ЭТОТ мир – чистилище, путь испытаний.
Воронка – горловина, горлышко,
Заузь в песочных часах,
Сквозь которую грех не проходит
По кончине…
Не протискивается, не может в ТОТ.
Остаётся здесь. Перевоплощаясь.
Но – не пересотворяясь.
По восточным воззреньям – реинкарнируясь,
И всё ТУТ, в конкретных мирах,
В их туманностях, перевивах, а не в других.
В другие нет дороги. Для них нет.
И плывут, и качаются грехи, как туманные призраки,
Привиденьями в замках морочат,
Сновиденьями, марами.
И сами мучаются, и других стращают… 
И всё – ТУТ, в пределах видимого пузыря,
Вздувшегося после Взрыва,
Раздувшегося во вселенную.
А где-то ждёт и она,
Чёрт знает где, но ждёт
Эта чёрная точка,
Названная кратко, страшно – Ад.
Точка накала, давления.
Схрон завивания силовых,
Колосящихся неведомой тайною,
Какой-то тайною силой
Сгустившихся зёрнами
Силовых полей...

***
Я не знаю как тянется пряжа,
Как и многой другой чепухи,
Как из золота, света и сажи
Вьются тонкою пряжей стихи,
Я не знаю, зачем эта плата
За всё то, что постигнуть невмочь,
Если полднями плавится злато,
А потом проливается в ночь?
И зачем это всё, залитое
Перезвонами рифм над пером,
Если сходит во мрак золотое,
А вытягивается – серебром?
Я не знаю, зачем эта кража
Чьих-то снов, замерцавших едва,
И откуда она, эта пряжа,
И куда они тянут, слова...

***
Узкое место – горловина.
Горловина воронки? Пузыря?
Заузь в песочных часах?
Где-то там, посередине, между мирами…
А Рай?
ТОже за точкой Большого Взрыва.
Но с другой стороны.
За туманом, за оболочкой,
За пределами Пузыря.
Как пронырнуть «воронку»?
Томит забота, знобит.
Затомляет…
А не евангельское ли ушко, та «воронка»?
«Угольное ушко»…
Это уже не важно.
Главное ТУТ – прорвать «пузырь».
Оказаться – ТАМ.
Если пропустят.
Вот и весь Путь.
И усилия, смехотворные на погляд,
Но – истомляют…
Весёлые на погляд, детские качели:
Туда. Сюда. Обратно.
Туда-сюда-обратно
Туда…сюда…
Космология.
А не Космоцифрия?

Шум, звон, гул...

Разгуляй, Гул, открой!
Да хотя б приоткрой…
Голограмму?
Истину? Сущее?
Да хоть краешек!..

Гул… даль…