Синхронный ирий 9 пиония

                - 9 пиония -

Наши обнажённые и будто полупрозрачные тела медленно стекали по стеклу гигантской колбы. Казалось, что в наших телах нет костей и вообще внутренних органов. Когда мы достигли дна – его не оказалось, и мы медленно стали спускаться в бездну космоса, постепенно превращаясь в тонкие туманные волны, истончающиеся по мере движения до неосязаемых паутинок. Наконец эти волны стали невидимы, и мы почувствовали только неопределённое скольжение в бесконечном тёмном пространстве.

Я навсегда запомню твоё признание Зоя. Слово в слово: «Твои ласки были непревзойдённы. Может ли быть сексуальное удовольствие ещё большим? Я думаю, можно это повторить, но превзойти – вряд ли. У меня между ног всё как-будто светилось бриллиантовым светом после твоих нежных пальцев и божественного языка. В этот раз он был какой-то сверхъестественный, волшебный, сказочный… Какие пируэты, зигзаги, турели он там выделывал. И твои нежные губы дополняли его как луна дополняет солнце на небе во время заката или рассвета и при этом окрашивается в розовый или малиновый цвет. И твои тонкие пальцы в этот раз были прозрачными как хрусталь и мягкими как лепестки одуванчика. И вся моя промежность, весь мой лобок, весь мой бугорок ниже живота, весь этот треугольник стал будто прозрачным, хрустальным, алмазным, излучающим потоки света и тепла. Прозрачная энергия лучилась через него и уходила через окна, воздух и облака в космос и возвращалась с поцелуями самых далёких звёзд». Ты сидела на подоконнике. За окном была осень жёлтая-жёлтая, как на картинах Ван Гога. Ты была в одном синем ажурном лифчике – как он гармонировал с яркими выпуклыми мазками осенней листвы! И эту картину дополняли твои искрящиеся голубые глаза! Я созерцал эту картину урывками, когда отрывал взгляд от того, от чего оторвать его очень трудно. Моя голова была зажата твоими белыми-белыми бёдрами – такой мягкой белизны не увидишь даже на картинах Веласкеса. А сверху её прижимали твои руки.

Твои руки. В них столько нежности и силы, слабости и напористости, наивности и искушённости. Они похожи на цветы каменных пустынь. Между грубых, иссечённых ветрами глыб, прорастает трепещущий, уязвимый, робкий бледно-лиловый крокус с тончайшим нитевидным фиолетовым узором на бархатистых, неокрепших, приветствующих солнце, лепестках, на которых застыли круглыми миниатюрными зеркалами, отражающими синее небо, капельки росы. Изменяющиеся дуги, углы наклонов, гиперболы извивов: когда поддерживаешь рукой подбородок, притрагиваешься к мочке уха, отбрасываешь прядь волос, расстёгиваешь пуговицы, машешь на прощание.
 
Твои руки созданы для моих поцелуев, для моего созерцания, для моего вдохновения. И для того, чтобы прижимать мою голову к твоему лону. Иногда мне хочется их целовать до безумия, бесконечнодолго. А иногда даже прикоснуться не хочется – просто созерцать издалека, любоваться ими, их сияющей чистотой, изысканной формой, их сложной, изменяющейся, изламывающейся и текучей геометрией и их ласковой простотой. Их жестикуляцией, то плавной и медленной, привлекающей и приветливой, то быстрой, угловатой, метающейся, отвергающей и раздражённой; или сонной, тяжёлой, безразличной, ленивой, апатичной. Мне нравятся твои руки разные – у тебя множество рук, как у индусских богинь. И все они обнимают меня и прижимают мое тело к твоему, мои губы к твоим, мой рот к твоему рту, язык к языку, ресницы к ресницам, мою грудь к твоей, мои ареолы к твоим, мой треугольник к твоему, мою голову к твоему лону.

Мне нравятся твои волосы – длинные, распущенные, облачные, туманные на твоих плечах, шее, спине. Именно там их нужно ловить поцелуями. Мне нравятся твои глаза: весёлые, грустные, дикие, хищные, кроткие, послушные, непокорные, влюблённые, восхищённые, добрые, радостные, в слезах и в восторге, в тёмной тоске и в светлой мечте. Мне нравятся твои губы в оргиях поцелуев, в невесомом прикосновении и шептаниях признания. Мне нравится смотреть на них, когда ты говоришь, когда ты ешь, когда ты молчишь. Эти тонкие, бледные маленькие две волны – сумеречное отдалённое воспоминание океана – приносят мне две тайны. Два отражения зазеркалья морских волн на закате и вершин золотистых дюн на рассвете. Мне нравятся твои груди, хотя они и далеки от идеала красоты. Груди, накаченные силиконом, это конечно эффектно и круто, и они, конечно, смотрятся, но…  металлический привкус искусственности… это как металлический привкус кофе. Твои маленькие груди тем и прекрасны, что в них напрочь отсутствует даже малейший привкус техногенности. Я любуюсь ими, положив голову тебе на плечо: взгляд скользит, приподнимаясь к округлой вершине бледно-малинового соска, утопающего в корично-сливочном желе ареолы, затем спускается по пологим склонам, словно снежная лавина в замедленной съёмке, и также не спеша продолжает свой путь по равнине дымчато-голубоватого моря к тёмному треугольнику дельты подземной реки. Этот тёмный треугольник… он мелькает передо мной на белом фоне… чёрный треугольник на белом, коричневый треугольник на жёлтом, фиолетовый треугольник на оранжевом… Этот треугольник-магнит. Он притягивает мои руки, глаза, губы, язык и золотой ярлык. Он притягивает всего меня. Эта чёрная дыра втягивает в себя все звёзды моей галактики. Поэтому его нужно прикрывать, иначе мой звёздный мир утонет и раствориться в этом хаосе Тиамат.

Его нужно прикрывать. И эти прикрытия не менее прекрасны этого космического бермудского треугольника. Помню как я зашёл в комнату в тот момент, когда ты стягивала джинсы (я часто появляюсь в нужном месте и в нужный момент). Твои красные трусики с прозрачной задней частью меня возбудили. Я вообще обожаю красное женское бельё, а тут ещё и такое – передняя часть полностью закрыта, зато задняя – абсолютно прозрачна. Такое бельё будто специально для меня придумали. Женская попа – самое красивое, что есть в этой вселенной, хоть всю-то вселенную я и не объехал. Можете спорить со мной – вам не победить в споре. Не знаю, какая красота спасёт мир, думаю, что никакая – мир либо не нуждается в спасении, либо вообще безнадёжен – но красота женской попы его бы украсила в высшей степени, если бы эту красоту стали воспринимать никак нечто постыдное и рекламно-эксплуатируемое, а просто как чистое искусство. В неидеальной, иррациональной окружности женской попы есть некий адогматический эталон всех искусств – прошлых, настоящих и будущих.

Затем ты сняла трусики. Нет, я попросил их снова надеть – так намного эротичнее и сексуальнее. И в этом процессе раздевания-одевания была невыразимая никаким искусством грация и поэзия. И вот я любуюсь твоим синим ажурным лифчиком на фоне ослепительного октябрьского солнечного дня и солнечной листвы, и твоими белыми, вверх уходящими ногами, и этюдами розовой акварели между ними. И твоими небритыми бронзовыми подмышками, источающими пряный запах античного Офира. И твоими, разметёнными в экстазе медузными волосами.

Перефразируя Канта, можно сказать, что две вещи в этом мире невыразимо возбуждают меня – женщина в одежде и женщина без одежды. И как пикантное дополнение – сама женская одежда. На элементы твоего белья и на элементы его элементов я готов смотреть так же долго, как и на саму тебя. Особенно чёрное и красное бельё. Чёрное и красное – в этих цветах что-то первобытное, архаическое, космическое. Пространство вселенной и лучи звёзд, земля и кровь, ночь и рассвет. Но белое на белом теле – тоже шикарно. Кто сказал, что белое бельё асексуально? Белое на белом – здесь нужен тонкий вкус и тонкий взгляд. Оно возбуждает третьей или даже тридцать третьей волной. Если чёрное и красное моментально – то белое очень медленно, гурманно, аристократично. А для жёлтого, синего, зелёного, фиолетового нужны и особое освещение, и особые аксессуары и соответствующий фон. Или просто богатое воображение! И никакой депиляции! Завитки волос удивительно гармонируют с бельём, особенно когда выбиваются из-под. Интимные места без волос иногда интересны, как интересны иногда ровные безжизненные соляные пустыни или лунные поверхности. Но только иногда и ненадолго. Покрытые лесами горы всё же намного интересней.

Забыться у твоих ног – это всегда было моей мечтой. Забыться у подножия твоих лабиринтов, твоих неведомых путей и неожиданно обрывающихся утёсов. Забыться и мечтать, забыться и творить, забыться и любить. Писать книги и любить тебя, читать книги и заниматься с тобой сексом, делать наброски к может быть никогда не осуществимым проектам и мечтать о нашей вечной жизни. А что ещё надо!