Синхронный ирий 10 пиония

                - 10 пиония -

Теперь я не стою на перепутье двух дорог – теперь я иду одновременно по двум дорогам и не разрываюсь. Напротив, я целен как никогда. И то что раньше мучило и не давало покоя, и терзало и толкало даже к петле – теперь возбуждало и окрыляло. Я люблю двух женщин, как люблю солнце и луну, как день и ночь, как сумерки и рассвет. И здесь нет раздвоения – слитность, единый импульс, единая вспышка. Чёрная меланхолия, пессимистическая удручённость, танатологическая влечённость – прошли. Да, я отвергнут, но я люблю. Пусть это абстрактная, надуманная, воображаемая любовь, но всё же это любовь. Можно издеваться над ней, смеяться, пародировать, критиковать, анализировать и ставить диагнозы. Да мне наплевать на всё это. Никто ко мне в душу не влезет и не поймёт всей моей парадоксальной любви. И не надо понимать, и я не прошу об этом. Может быть для меня счастье – это когда меня не понимают. И спасибо за непонимание.

Ирэн и не собиралась возвращаться, а Зоя хоть… но нет… она не вернётся. И это правильно. В этом есть логика. И если бы было иначе, то это бы выглядело совершенно неестественно, как в бездарной пьесе, поставленной бездарным режиссёром, преследующем лишь одну цель: хэппи энд. И пусть я живу только воспоминаниями… Но из воспоминаний можно создать книгу… и не одну. И пусть это будут графоманские каракули, и пусть их бесследно уничтожит движение эпох, но всё же моя искра, хоть и одинокая, оставленная и покинутая, оставит световой лучистый след, и моя отвергнутая и смешная любовь, пусть и рассеянным ничтожным облачком тепла, хоть чуть-чуть согреет ледяную бесконечность межзвёздной тьмы.

Да, я предаюсь воспоминаниям и только. Однако они фундамент моего будущего творчества, а может и вечного. Ведь творчество вечно. Может быть только оно и вечно в этом постоянно изменяющемся бренном мире. Люблю гулять под дождём и вспоминать: и плохое, и хорошее. Я помню всё – у меня чудовищная память – каждую деталь. Помню всё, чтобы плакать и смеяться, смеяться и плакать. И благодарить. И не отступать. И чтобы не забывать.

Ирэн никогда меня не ревновала к Зое. Не знаю, может в глубине души, но на поверхности – ни словом, ни делом, ни взглядом, ни намёком. Не скажу, что Ирэн равнодушная и железная, может просто отстранённая, не от мира сего, также как и я. А вот Зоя… вспыльчивая, взрывоопасная, резкая, несдержанная, нетерпеливая… также как и я. Она постоянно меня ревновала и выплёскивала эту ревность сначала на мои произведения, а потом – на прямую – и на самого меня – словно выливала ведро кипятка на голову.

- Да ты не писатель, Ив, ты просто графоман. И это правда! Пусть горькая, но правда! – ревность Зои начинала набирать обороты.
- Но ты же сама восхищалась моими стихами.
- Отдельные удачные стихотворения есть у любого поэта, даже второстепенного, - огрызалась Зоя, - а в целом твоя поэзия слишком претенциозна, выспренняя, яйцеголова, интеллектуальна в худшем смысле этого слова.
- Надо отдать тебе должное – ты умеешь критиковать, словарный запас филолога, а не домохозяйки, тебе бы в литературные критики податься, а ты прокисаешь в бухгалтерии… горжусь, что у меня такая женщина…
- Я… не твоя женщина! Твоя женщина – она!
- Кто? Литература?
- Можешь издеваться. Но литература точно не твоя женщина. Если с поэзией ещё так сяк, ещё дружески-любовные отношения, не переходящие в настоящую любовь, то проза… ты просто обращаешься с ней как с проституткой, причём дешёвой, вокзальной.
- Какие перлы! Может ты добавишь ещё не нормативной лексики для пикантности?
- И добавлю когда надо будет. Твоя проза… не зря тебя никто не публикует. Нечего публиковать. Набор слов. Прочитала я твой роман… «Синхронный ирий»… Название оригинальное, но и только. Там ведь ни слова правды. Банально, скучно, вторично, не оригинально, много подражаний и даже, наверное, плагиата, порой надуманно и манерно, одним словом… Ни начала, ни середины, ни конца… Всё навалено в кучу, характеры не выписаны. Ты нас просто придумал, вытащил из своей головы. Какие мы? Непонятно. Плохие, хорошие, добрые, злые, умные, глупые? Мы просто сексуальные куклы какие-то с выцвевшими глазами, бледные тени на стене, которые отдаются тебе по первому же требованию. А где наш внутренний мир? Твоя писательская фантазия, конечно, неудержимая и буйная, но не глубокая. Человеческие портреты тебе не удаются, тем более женские. Да ты вообще женщин не знаешь. Да ты никого не знаешь. Да ты только о себе и пишешь. О нас так только, вскользь, когда тебе засвербит в одном месте. Попытка уйти от классических канонов и быть крутым авангардистом не удалась. Слишком жидко, пресно и вымученно. И…
- Бездарно? Ну договаривай!
- Ты сам сказал.
- Понятно. Никаких характеров, если на то уж пошло, я и не хотел выписывать – ни ваших, ни других. Мой роман – это коллаж моих снов, воспоминаний, фантазий, размышлений. Он не задуман. Он писался спонтанно. Да, может получилось неахти… Зато он мой – плагиата здесь ни слова. Он мой – никто больше так не напишет. И вас больше никто не запечатлеет в слове так как я, да и вообще не запечатлеет – вряд ли ты когда-нибудь познакомишься ещё с писателем.
- Охохо! Он запечатлел! Обессмертил! Да твою книжонку через двадцать лет все забудут, если, конечно, её кто-то издаст. Чем быть так запечатлённой, так лучше уж…
- Может через двести лет, кто-то напишет диссертацию по эстетике эротике на материалах моей книги – описание сексуальных сцен и ваших тел вдохновит его.
- Сколько бы ты не фантазировал и не пытался приукрасить свою халтуру, она от этого лучше не станет, особенно в моих глазах.
- Да я и не пытаюсь…
- Ты это уже делал в самом этом романчике, причём дешёвыми методами.
- Ты очень внимательно читала мой роман, значит он тебя зацепил.
- Ну он как-никак и обо мне. Хотелось узнать поподробнее…
- И…
- Узнала, но лучше бы не знала.
- Я думаю, что он тебе понравился, признайся честно.
- Честно? Честно, твой роман… твой…
- Не хватает слов?
- Хватает. Просто подбираю… и…
- Я внимательно слушаю.
- В общем не Лев Толстой, не Пруст, не Бретон, не Роб-Грийе, не классик и не модернист – ни то, ни сё, ни рыба, ни мясо.
- Ещё раз горжусь. Ты читала Роб-Грийе, Пруста и Бретона?
- Нет. Но наслышана… может быть даже и от тебя… какая разница… Но Льва Толстого читала. И твои опусы…
- Да что вы все меня Львом Толстым попрекаете! Ещё Лесков сказал, уж точно не помню, но смысл такой, что если есть писатель-гигант Лев Толстой, то это не значит, что всех остальных писателей нужно считать бездарями и пигмеями. Конечно, я не Лев Толстой, и никогда не стремился стать ему подобным. А вы всё время меня отсылаете к Толстому не по причине ли того, что других писателей, кроме Толстого и не знаете?
- Не иронизируй! Просто Толстой твой любимый писатель, насколько я помню.
- Нет. Толстой никогда не был моим любимым писателем.
- Ах да, я забыла, твой любимчик Генри Миллер, такой же пошляк, как и ты, тоже любитель рыться в женском белье и заглядывать под юбки. Такой же сексуальный маньяк.
- Какие вы все забывчивые и говорите даже одинаковыми фразами затёртыми: любимчик…
- Что? Ты о чём? Кто это все? Ирэн тоже тебе об этом говорила?
- Так… ни о чём… старческое брюзжание… Ирэн вообще далека от критики… А Генри – нормальный здоровый мужик с мощной гиперсексуальностью, как и Лев Толстой, кстати, и с нормальными мужскими реакциями: если мужик перестаёт заглядывать под юбки, значит он либо заболел, либо стал педерастом.
- Иногда лучше быть педерастом, чем бабником.
- А я не бабник, и никогда им не был. Миллер – да, он славный бабник, волочило, а я заглядывал лишь под две юбки и никогда им не изменял. Я – не знаешь ли? – в некотором роде однолюб. Люблю двоих, но как одну.
- Ты хотел сказать: знаешь ли? Нет – не знаю!
- Вот я так и сказал: не знаешь ли? Потому что ты действительно не знаешь. Это – не знаешь ли? – как любить небо и землю, огонь и воду, звёзды и облака.
- Да, не знаю и не поверю! Как говориться, там где знают двое – знает и свинья. Если у тебя было две женщины, значит было и больше. А даже если и не было  - то и двоих достаточно, чтобы слово «однолюб» звучало издевательски и смешно. И что мне с того, что ты ещё любишь хоть одну, хоть сто одну – это дела не меняет. Мне от этого не легче! Невозможно любить одновременно двоих. Ты врёшь и мне, и себе, и ей. Всем врёшь! Две жены – это уже гарем, а в гареме нет любви, в гареме есть только похоть. Как там в «Двенадцати стульях»… «Гаврила был примерным мужем – Гаврила жён своих любил».
- Нет, там вроде того: «Гаврила жёнам верен был». Но вы ведь обе никогда не приходились мне жёнами.
- Тем более! Ты просто вольный жеребец, который охаживает то одну кобылу, то другую. Какая тут любовь?.. Просто основной инстинкт. Ты просто самец, горилла, кобель! Впрочем, на гориллу ты не тянешь – тощий мартовский кот. Кроме зуда между ног у тебя ничего нет – никакой любви. Всё это только слова, слова, слова…  Ты в своём романе напридумывал слишком много фантастических сексуальных сцен, что тоже свидетельствует только о твоём бычьем нраве. У тебя, как у бугая, только одно на уме, если, конечно, у бугаёв есть ум. При этом ты даже не изменил наши имена в своём опусе. На сцены траханья у тебя хватило фантазии, но чтобы придумать другие имена… а… я поняла, ты специально их не изменял – так ты получаешь больше сексуального удовольствия – а на нас плевать. Ты извращенец! Читаешь этот… даже не знаешь как это назвать и видишь себя в публичном доме, в каком-то кривом зеркале, будто попала в комнату смеха для умалишённых. Но тут уже не до смеха – это комната отвращения.
- Ты утрируешь, сгущаешь краски, мягко говоря, а грубо говоря – просто клевещешь.  В тебе говорит только ревность и больше ничего. Я, конечно, не считаю себя великим писателем, но мой роман всё же не такое уж и дерьмо при всех его недостатках, каким ты пытаешься его выставить. В тебе сейчас нет ничего кроме ревности, зависти и отчаяния.
- Может я и преувеличиваю, потому… потому что…
- Потому что ты любишь меня.
- Нет! Раньше любила, раньше…
- А я люблю тебя! И раньше любил, и сейчас люблю, и всегда любить буду.
- Врёшь! Ты не любишь, а только думаешь, что любишь. Твоя любовь книжная, ты книжник, ты слишком много читаешь книг. Твоя любовь ненастоящая, она придуманная, причём придуманная за письменным столом. Ты не любишь ни меня, ни Ирэн, ты вообще никого не любишь, ты эгоист, эгоцентрик, нарцисс, онанист. Мы служим тебе только порнографическими картинками для умственной и телесной мастурбации.
- Ты несправедлива. Я понимаю, что это тяжело понять – но я люблю вас обеих. И это факт. От этого никуда не денешься.
- Слышала это уже не раз. Посмотрите на него – какой любвеобильный! А почему ты третью не заведёшь? И четвёртую. Почему гарем не устроишь? Впрочем, ты не сможешь его содержать – ты-то и себя прокормить не в состоянии – куда уж гарем.
- Не иронизируй.
- Я не иронизирую, а говорю правду. А хочешь ещё правду?
- Ну давай, руби.
-Ты извращенец-фетишист. Ты вообще тип бездушный. Тебя интересует только телесное и всё, что к нему прикасается – прежде всего наше нижнее бельё – ты откровенно и нагло признаёшься в этом в своём грязном романчике. Тебя интересуем не мы – живые женщины с живой душой, а только части наших тел. Тебе нужна только ****а! Да! ****а и больше ничего! Захотел уютно устроиться между четырёх бабьих сисек и двух писек. Альфонс! Пёс похотливый!
- Ты всё сказала?
- Вот тебе не нормативная лексика, которую ты так ждал из моих уст. А ведь ждал! Но больше не дождёшься! Ведь ты даже от этого получаешь сексуальное удовольствие. Ведь ты даже сейчас меня сексуально эксплуатируешь, как делал это всегда. Твоя так называемая любовь – это эксплуатация. Ты сексуальный плантатор, а мы – только несчастные рабыни для твоего…
- Продолжай гамлетовский монолог…
Ответом был безмолвный неприличный жест.
- Спасибо за приятно проведённый вечер… В тебе говорит сейчас просто самка, самка, которая не может терпеть в своём присутствии другую самку, запах которой ей отвратителен. Так что неизвестно, кто из нас животное. В тебе сейчас говорит просто вековечный биологический субстрат, тёмная злость, что кто-то ещё  должен разделить с тобой твою добычу. Этот звериный пласт выползает наружу и движет тобою… сейчас. Но в другой момент… Извини, что я так грубо… Я отплатил тебе той же монетой… Это жестоко, но и ты ведь беспощадно…
- Разговор окончен! Убирайся!
- Я думаю, он будет продолжен… вскоре…
Но это был последний наш разговор.