Синхронный ирий 11 пиония

                - 11 пиония -

Ирэн никогда не критиковала моих произведений. Она читала их тихо, всегда в обнажённом виде. Рядом лежали две соблазнительные вещицы её нижнего белья. Красного цвета. Она всегда выбирала бельё этого цвета, когда встречалась со мной, потому что это мой любимый цвет женского белья. Почитав минут десять, она клала книгу на свой пушистый венерин бугорок, закрывала глаза и превращалась в мраморную статую. Я чувствовал себя Пигмалионом, и это было интересное, ирреальное чувство, переходящее в ощущение своей собственной мраморности. Я едва прикасался к её телу сухими губами и вдыхал запахи, которые будто бы покрывали корицей мои внутренние оболочки. Я проникал под тонкий слой атласной кожи, как морской бриз проникает под пенистый гребень ночной лунной волны, и выныривал лучистыми поцелуями, как стая играющих дельфинов, рассыпаясь по молочному морю отрешенного тела.

Мои пальцы, приглаживая непокорные волоски на лунных рельефах, приносили имбирные и миндальные ароматы просыпающихся горных озёр. Ароматы в розово-пурпурных коллажах сновидений и грёз. Мои пальцы, движущиеся по белым, утренне-туманным ландшафтам бёдер, между ними лежащих долин, над ними колосящихся полей и дышащих травами пологих холмов, покрытых ромашками и пушистыми одуванчиками, приносили запахи пряной пыльцы. Мои пальцы и губы, впитывающие мёды и родниковые воды тихого возбуждения и преображения, приносили запахи корней и луковиц цветов. И моё сумеречное распалённое небо, падающее на твою белую звёздную реку. Они сливаются в одном ритме: твоя река поднимается к небу, моё небо утопает в реке. Мой алый шар солнца погружается в твою белую красную чёрную реку, выныривает лоснящийся от звёздной росы, и погружается вновь. Ритм погружений и ритм поднимающихся вод – это музыка космического танго и поэзия ночных гекзаметров. Ритм плавный, как волны рассветного моря, и быстрый, резкий, как порывы ветра в горах. Ритм звёздных мерцаний, ритм закрывающихся на ночь бутонов и раскрывающихся утром лепестков. «Люксембургский сад» Джо Дассена, «Сувенир» Демиса Русоса, «Я жду тебе в полночь» Smokie. Моё межножье скользило по спине, ягодицам, бёдрам, икрам; моё лицо утопало в весенних букетах подмышек; мои подмышки смешивались с мартовскими набухающими почками сосков. Наши тела как два ветра, как две радуги, как два дождя. И как одно облако. Постоянно изменяющееся, текучее, неуловимое.

Прозрачный силуэт накладывался на прозрачный силуэт, они совмещались как в двойной экспозиции и сквозь силуэт Ирэн я видел силуэт Зои; они совмещались, расходились и вновь совмещались и на них накладывался мой. Я входил одновременно в них двоих и втроём мы образовывали одно тело или один прозрачный силуэт, а потом он расщеплялся на две пары. Я входил в тело Ирэн и тут же рядом я входил в тело Зои. И наши тела были прозрачны и вдруг наполнялись фиолетовым светом и превращались в фиалковые натюрморты. Позы перетекали из одной в другую, как свежий мёд перетекает из одной половины сот в другую. Тела как расплавленная карамель, образовывали формы в лемурийской фантазии. Моё  лицо погружалось в лоно Ирэн и сквозь него в лоно Зои, и сквозь него опять в лоно Ирэн, и из этого колодца я поднимался как серебряное ведро с кристальной ключевой водой. Как римских патрициев во время эротических игр заваливали целыми тучами из лепестков роз, так и мы тонули в облаках поцелуев. Словно идолы древних ободритов, вырезанные на разных сторонах одного столба, так и мы были словно изваяны на одном фаллическом световом потоке, который пронзал мягкие покровы космической ктеилассы. Самые чувствительные места наших тел, как взбитые в сладкие сливки лунные переливы, образовывали ещё никем не продигустированный десерт онерического преображения. Словно коралловые рыбки мы плавали среди полноспектральных морских известковых цветов наших сексуальных фантазий, едва касаясь их прозрачными плавниками, и, чувствуя себя среди них защищёнными, позволяли себе экстраординарные и бизаррические пируэты.

Улицы Города похожи на вагины. Движешься не спеша, переходя с одной стороны улицы на другую, постепенно возбуждаясь, воображая как поцелуи движутся с одной стороны на другую. Все эти неровности городского рельефа ассоциируются с неровностями вагинальных сумерек. Вспоминается «Лоно Ирэны» Луи Арагона, но лишь на мгновение, как монстр, вынырнувший из подсознания. Его затмевают совсем ещё свежие воспоминания о моей Ирэн, о её гладких складках между белых бёдер, словно взбитых из лепестков едва расцвётших пионов. Воспоминания о деталях её одежды и о деталях деталей.

Серые, коричневые и жёлтые вертикали домов ограничивают обзор, зато создают русло потока, по которому движется не только тело, но и воображение. Цветы на балконах – никогда не разбирался в их названиях – и вычурные балконные решётки создают порой интересные сочетания, и если посмотреть под определённым углом, то они похожи на морские водоросли и анемоны, в которых всегда угадывается что-то эротичное. Улицы сжимают тебя с двух сторон – иногда грубо, жёстко, бесцеремонно; иногда нежно, стыдливо, благоговейно. В зависимости от цвета, света и тепла. Одни излучают много энергии, красной, фиолетовой, оранжевой даже если они сплошь цвета сепии. Другие анемичны, апатичны, безразличны даже если в них преобладает охра и камедь. Как вагинальный проход ведёт к центру новой жизни, так и уличные потоки приводят к новым видениям, а может даже и сно-видениям. Любая вагина – это портал в неизвестное, так как новая жизнь это нечто не бывшее, таинственное, невообразимое. Любая улица – это тоже портал, приводящий к другому порталу или к перепутью, а иногда и заманивающий в тупик.

Однажды в июле мы с Зоей сняли небольшой домик возле тихой реки. Семь коротких и очень длинных дней. О каждом дне можно было написать книгу. Может быть когда-нибудь и напишу. Семь книг. Люблю число семь. Именно столько родинок я насчитал на ягодицах Зои. И ещё три на левой груди и четыре на правой. Люблю подсчитывать родинки на женском теле. Так в древности халдеи подсчитывали звёзды на небе. На лобке подсчёт оказался затруднительным, пришлось прибегнуть к местной депиляции при помощи крема для бритья и розовых станков Gillette. Тоже удовольствие заоблачное. Сам-то я уж давно не прикасался к бритвенным принадлежностям – бородёнку завёл, а тут пришлось вспомнить забытые навыки. Женский цветок и в обрамлении волос красив и без них – он красив в любом виде и ракурсе. Бритые большие губы напоминали лепестки плотоядного растения, но плотоядными оказались как раз мои губы, которые хищно впились в эти нежные и не защищённые порослью экслибрисы Флоры. Родинки я уже подсчитал после. Их оказалось шесть. Седьмую я так и не нашёл, сколько не искал. Тогда седьмой родинкой я назначил вершину клитора, к которой опять присосался как голодная пиявка.

Ночи были тихие, безоблачные и лунные. В полночь мы пошли купаться на реку. Купальники даже не брали с собой – кто же ночью в купальниках купается. Да мы и днём голышом купались. Вода казалась белой от лунного сияния. Наверное именно в такие ночи придумали сказку о молочных реках. Если луна не вымя небесной коровы Хатхор, то что же это? Египесткие боги выдоили из него молоко прямо на наши обнажённые тела и, стекая по ним, оно образовало реку. Тёплое парное лунное молоко текло между призрачных очертаний берегов, не выпуская нас из своей пленительной неги.

Придя домой, мы решили спать на чердаке – так романтичней. Я принялся раздевать Зою, когда мы поднимались по крутой деревянной лесенке. А заодно и себя. Запутавшись в одеждах, мы чуть не скатились кубарем вниз. Кое-как всё же взобрались. Хихикая, на четвереньках подползли к окну и распахнули его настежь. Насыщенно-жёлтый круг луны ударил нам в лицо. Такую луну мог нарисовать только Ван Гог. И синее до черноты небо тоже. Мы даже о сексе забыли. Сидели и пялились на эту красотищу. Летучие мыши, бесшумно выписывая своими химеричными крыльями невидимые ноктюрны, вносили дополнительный эффект в эту незабываемую картину.
Мой язык совершал один оборот за другим вокруг маленького солнца, которым был пупок. Мой язык – остаток древней земли-лемурии вращался вокруг бледного солнца. Всё медленнее, медленнее, медленнее, пока не упал в центр и не сгорел. Зоя лежала на животе, когда мои руки проникли вглубь её распущенных волос и стали их галлюцинаторными продолжениями. Рот мой, поднимаясь по ложбинке спины, остановился на шелковистом затылке, и зубы беспощадно сомкнулись на лилейной коже загривка. Моя грудь соприкоснулась с лопатками Зои, а моя промежность с её копчиком. Электрические поля начали взаимодействовать. Словно пурпурный кальмар и две медузы, мошонка и напряжённый фалл медленно двигались вверх по каналу позвоночной впадины, выгибая моё тело, отрывая мой рот от нежных эпидермисов шеи и заставляя его изрекать эролалические верлибры. Мои руки подтягивали голову Зои к животу, в то время как сверхтвёрдый фалл упирался ей в затылок. Её густые волосы своими хаотичными волнами обвивали меня со всех сторон и щекотали своими атласными переливами мне рёбра, диафрагму, пупок, чувствительные яички и внутренние стороны бёдер. Наконец мой фалл проник в эпицентр её волос, запутался там и застыл в кульминации на грани извержения где-то возле темени. Моё тело будто окаменело. Я представил себя одной из фигур на фронтоне Парфенона. А потом медленно стал опускаться вниз. Как фотография Ниагары, которая расплавляется под пламенем свечи. Когда мои ягодицы коснулись ягодиц Зои, я отпустил её волосы, обхватил руками её грудь и вошёл плавно, нежно и трепетно, как солнце на закате в морскую гладь.

В жизни никогда не учился никаким техникам секса и учиться не буду. Меня научила сама природа и интуиция. Долго могу не отпускать на волю свой оргазм. Даосы и индусы об этом много чего понаписали, но я не читал. Удивляетесь? Я тоже. Чего я только не читал в своей жизни, а этого не читал. Недосуг как-то было. Я читал это прямо с женского тела. Никакие трактаты здесь не нужны. Нужно просто секс любить. Очень любить. Как в том анекдоте: « - А как это вам удалось трахнуть 50 женщин за одну ночь, ведь вы и спортом не занимаетесь, и йогой не занимаетесь, и пьёте, и курите?
- Да как? Нравится мне это дело».

Я заряжался энергией от луны, от ночной прохлады, мягко проникающей через открытое окно, от трелей лягушек, доносившихся с реки, от глухого уханья филинов и от готических полётов летучих мышей. И от первых криков петухов. До вторых петухов, доходя много раз до апогея, я не пересекал его границу. К счастью, тело не вечный двигатель. Обессиленные, как две совы после удачной ночной охоты, мы распластали крылья в своём гнезде и погрузились в расстилающиеся воздушными перинами сны.

Секс, бесспорно, не самое главное в этой жизни. И всё же очень важное, особенно при наличии всех исправных атрибутов для его исполнения. Но даже и без оных. Как показывает многотысячелетний опыт человечества, скопцы, даже у которых удаляли наряду с тестикулами и половой член, нередко испытывали сексуальное влечение. Так что всё дело не в том, что ниже пояса, а в том, что выше глаз. Волевую направленность может устранить только смерть, а, скорее всего, что и она бессильна. У каждой души своя воля и своя энергетика. И если твоя энергетика гиперсексуальна, то просто начитавшись книг по аскетике и перейдя на вегетарианство, с ней не разделаешься. И даже уйдя в монастырь вряд ли победить её сможешь. И ведь не известно, победил ли её Антоний Великий, которому в его келье являлись поразительные сексуальные образы? Что мы об этом знаем? Так что кто решиться вступить в борьбу с сексом, того ждёт тяжелейшая и изнурительная борьба. Я однажды только попытался попробовать и понял, что этому либо надо посвятить всю свою жизнь, либо вообще не пытаться. Это было в пору моего увлечения буддизмом тхеравады и неприятия философии Маркиза де Сада. Но это продолжалось недолго. Я вновь вернулся к де Саду и даже нашёл много общего между его философией и учением Будды, о чём и написал небольшое эссе. Так что с сексом у меня всегда были отношения отличнейшие, за исключением этой небольшой заминки. Да и как им быть плохими, если 20 часов в сутки, образно говоря, у меня столбняк. Просто грех не воспользоваться такой возможностью. Поэтому я пользуюсь ею при любом удобном случае. Или даже при неудобном.

 Ирэн всегда хотелось заняться этим делом в кинотеатре. Насмотрелась видно фильмов Кончаловского. Конечно, в кинотеатре прикольно, но мне там развернуться негде – королевство маловато. Ну и пришлось в стеснённых антисанитарных условиях… Хорошо, что всё происходило ранней осенью, а не зимой (чему я бы совсем не удивился – это в духе Ирэн). Она была в юбке и чулках (брюки она носит редко, а колготы никогда), поэтому добраться до вожделенных мест, овеянных фимиамами Астарты, было легко. Но дальше никакого манёвра, никакого творческого полёта – механическое движение вверх-вниз. Дюжина фрикций и всё – скука смертельная. Не снимая с себя Ирэн, я аккуратно уложил её голову на соседнее кресло, развернулся, встал и задрал одну её ногу вверх, подхватив под коленку. Теперь амплитуда движений расширилась, я вдохновился и шуровал по полной. Вскоре я забыл, что я в кинотеатре и крутил Ирэн и так и этак. На мои мощные толчки она отвечала не менее мощными антитолчками, один из которых привёл к катастрофе – я потерял равновесие, не удержался на ногах, сделал кувырок назад и перевернулся в другой ряд кресел, брякнувшись головой об пол и высоко вскинув свои длинные тонкие ноги.

 Естественно, без крепкого словца не обошлось – оно вырвалось непроизвольно из меня. Я не видел, но чувствовал и представлял себе эту картинку: все зрители (благо немногочисленные) как по команде обернулись и увидели в предпоследнем ряду две торчащие вверх костлявые ноги с опадающими штанинами. Но, может быть, эти V-образно торчащие в победе над социальными условностями ноги и отвлекли взгляды от уже наполовину раздетой Ирэн. Однако всё закончилось хэппиэндом – главное, что я не получил сотрясение мозга. Больше мы таких клоунад не выделывали. А жаль.
С Зоей подобное приключение было бы невозможно – она даже на улице целовалась неохотно, но ей тоже хотелось заняться сексом в нестандартной ситуации – этого всем хочется, по крайней мере тем, кто когда-либо вообще занимался сексом не только ради продолжения рода.

Однажды я зашёл к ней в офис в пятницу в конце рабочего дня – сам не ожидал, хотел сделать ей сюрприз. И сюрприз получился. В комнате, где Зоя занималась своей бухгалтерией, уже никого не было. Я поцеловал её в щёку, в губы, в шею, ну и пошло… Я запер дверь. Маленькая, но такая упоительная грудь Зои прижалась к столу, на котором были навалены кучи разных папок и скоросшивателей. Став на колени и приспустив ей джинсы, я прильнул лицом к её божественной попе. Хотелось бы описать эти поцелуи, но они настолько лихорадочны и страстны, что в памяти не остаётся всей их утончённой прелести. Поцелуи лились с покатостей яблочных ягодиц на гладкие кремовые с изюминками бёдра и застревали между их соприкосновениями; словно маленький фонтанчик поднимались по этой ложбинке верх, верх, верх и терялись в тени полушарий. В эти мгновения забываешь обо всём – кажется находишься где-то на Альфе Центавра. Всё кружится, летает, колеблется, как при землетрясении. Мои поцелуи превращаются в безумную пляску сатурналий. Их место занимает мой жаждущий гиацинт и его стебель оказывается в узком горлышке вазы. Два тела сплющиваются в единую синусоиду, скорость взлётов и падений которой всё нарастает. Кульминационный вихрь нашими руками сметает со стола все горы канцелярии, а затем и опрокидывает лёгкий пластиковый стол. Двойной оргазм дополняется оргазмом падающего стола и овациями разлетающихся по всей комнате папок. Умирая со смеху и собирая все эти ненужные вещи, мы ощущаем себя лётчиками-испытателями удачно апробировавшими новую модель самолёта. Где-то через минуту после того как всё прибрано и дверь открыта, появляется охранник – видно он запеленговал наш шум. Нам плевать догадывался он или не догадывался – мы машем ему на прощанье. Адью. И адью всем, кто это осуждает.