Филипыч

Матвея Филипповича Кошмарова я узнал сразу, как только вошел в автобус, хотя с ним мы не виделись уже лет шесть или семь. Он сидел с отрешенным видом, грустно смотрел в окно автобуса и не заметил, как я подсел рядом. Казалось, что ничто не могло нарушить его покой. Я молча и с интересом рассматривал его. Одет он был в старенькое, поношенное пальто серого цвета с фактурой «елочки», было заметно, что оно несовременно и, явно еще, советского покроя. Лицо Матвея Филипповича моложаво излучало свет истины. Свет, которому я всегда удивляюсь и радуюсь, когда замечаю его на лицах некоторых богомольных старушек в храме на богослужении. Спокойны и невозмутимы их кроткие лица от духовного наполнения, разливающегося в человеческих душах…
«Неужели Филипыч озарился светом христианства? – подумал я, - что-то раньше не замечалось за ним такого стремления к вере».
Когда наконец я тихонько подтолкнул его локтем в бок, он обернулся, и недоуменная, но искренняя улыбка озарила его лицо. Мы поздоровались, обменялись тривиальными вопросами о житье-бытье, Матвей Филиппович легко, и даже, мне показалось, с радостью и охотой отвечал на мои вопросы. Разговорился, как это бывает, когда человеку не хватает общения в обыденной жизни, и, собственно, поведал мне свою историю-исповедь, которая и запомнилась своей невероятностью. А, впрочем, постараюсь слово в слово передать чистосердечный рассказ Матвея Филипповича Кошмарова.
- Как дела мои? Знаешь, я доволен тем, что имею. И в сегодняшней жизни меня все удовлетворяет. Раньше стремился к каким-то непонятным вещам: чтобы машина была, чтобы в квартире обстановка шикарная, а порой даже завидовал многим, особенно тем, у кого что-то есть лучше моего, а я этого не имею. Опять же о деньгах. Все казалось, что мало зарабатываю, но сейчас понимаю, что все это – суета недостойная истинного познания жизни. Ведь нужно довольствоваться тем, что имеешь, тем, что отпущено тебе судьбой, и будешь счастлив и богат. Знаешь, как в одной притче сказано: если скудость для тебя – все равно, что изобилие, бесчестие – как похвала, а враги – как друзья, значит ты все имеешь. И тогда будет в душе спокойствие, а это и есть - счастье. Ведь радость жизни не от жизни, а от нашего отношения к ней. Стремление к роскоши и желание чего-то особенного, выделяющего тебя из окружающей среды, порождаются гордостью, да тщеславием. А это и называется - жизнь напоказ. А, впрочем, чтобы ты узнал, как я пришел к таким мыслям, надо долго рассказывать. Ты далеко собрался, куда едешь?
 Я ответил ему, что ехать мне почти до конца маршрута в соседний район города.
- Вот и хорошо, время у нас есть, около часа придется трястись в автобусе. Я тоже в Автостроительный район, как раз успею рассказать обо всем, что произошло со мной, какие мне пришлось пройти испытания. Можно сказать, что познал я истину жизни через свою болезнь. Трижды за семь лет настигал меня инсульт, и трижды мне пришлось побывать рядом с чистилищем. А ты знаешь, что все земное и плотское перегорает в его огне. Да только не доходил я до полного очищения от грехов, а каждый раз с Божеской помощью возвращался из небытия. Сомневаешься в Его промысле? Ну ладно, расскажу без бахвальства и вранья все по порядку.
В тот роковой день я и выпил-то по нынешним российским меркам не сказать, что уж слишком много. Всего-то граммов двести пятьдесят коньяка. Правда, от коньяка в этом напитке сегодня осталось только название, а из чего его нынче приготавливают, одному Богу известно. Хотя на этикетке написано очень-очень мелкими буквами, что изготовлен этот напиток купажированием дистиллятов коньячных спиртов, выдержанных в дубовых бочках не менее трех или пяти лет. От этого зависит и цена напитка. Сколько же надо дубовых бочек, чтобы весь коньяк, что стоит на магазинных полках выдержать в течение пяти лет? Вот и заполнены эти полки поддельными и некондиционными коньяками.
Знаешь, я помню те годы, когда в нашем городе строился завод шампанских вин и коньяка (это в нескольких-то тысячах километров от виноградников Кавказа и Краснодарского края?). Пришлось мне однажды контактировать с монтажниками, которые, до работы в нашем производстве, устанавливали оборудование на том самом заводе в цехе разлива коньяка. Так вот они и рассказывали, как этот звездный коньяк будет выдерживаться в дубовых бочках. Да, очень просто. Обыкновенный этиловый спирт, пищевой, конечно, разбавляется до установленной крепости и пропускается под высоким давлением специальными насосами через слой дубовых досок. Трехзвездочный через аппарат, в котором будут установлены доски в три слоя, пятизвездочный, соответственно, через пять слоев дубовых досок. Доски обыкновенной толщины, миллиметров двадцать – двадцать пять. И разница лишь в применяемом давлении, которому будет подвергаться раствор этилового спирта, который для пищевой промышленности изготавливается в основном из картофеля, а в лучшем случае из зерна пшеницы. Да, что-то я уж слишком подробно увлек тебя технологией производства коньячного напитка.
Так вот о себе. Проснулся я на следующее утро, часов около пяти. Чувствую, что лицо покрылось потом, да и нехорошо мне как-то. Воздуха будто не хватает, а в груди тяжесть. Пощупал пульс, а он, как молотилка на полных оборотах, сосчитать количество ударов никак невозможно. Может ударов сто, а может и все сто пятьдесят. Попытался я встать с кровати, но меня так качнуло, что я чуть не упал.
Лежу, прислушиваюсь к своему организму, а мыслями возвращаюсь ко вчерашнему вечеру. Ну зачем, думаю, это надо было заливать коньяком очередную стычку с начальником отдела? И всего-то – отчет вовремя не сдал. Вытянулся перед ним, молчу, а он не может уже спокойно разговаривать – глаза выкатил, кричит, как недобитый буржуй, слюной брызжет, слова матерные в ход пошли. Для связки в предложении, значит. А я – балбес-балбесом стою, глазами моргаю, ну и доморгался. Как прорвало меня, не выдержал и тоже начал кричать. О том, что за такую зарплату пусть спасибо скажет, что я вообще на работу прихожу, что половина выполняемого в отделе на мне держится. А он понабрал девчонок-выпускниц, чьих-то дочек, княжеских отпрысков, а они знать ничего не знают и знать не хотят, только пальцы врастопырку выставляют и каждое задание приходится им по десять раз повторять. И все без толку - мои слова для них, как с гусынь вода. Кроме гонора - ничего!
Ну, в общем, вышел я из кабинета начальника в растрепанных чувствах, внутри все дрожит, сердце гулко стучит, в голове вьюга гудит. А ведь всегда помнил, что ругаться со своим начальником – все равно, что бороться со свиньей, лежащей в грязи: в какой-то момент ты замечаешь, что обливаешься грязью, в то время, как свинья ловит кайф. А тут что-то надоело молчать.
Вот и сбросил стресс после работы национальным русским способом. Да тут еще, как будто кстати, жену проводил, дома никого. Свобода! Поехала жена к дочери, внуков повидать, соскучилась. Телефона ей мало, по полтора часа каждый день с дочерью сеансы психотерапии проводит. Во так и создались все условия для стечения обстоятельств.
И вот я один на один со своим недомоганием этим ранним утром. От которого чувствую, что мне становится все хуже и хуже. Мало того, что в голове кружение началось, так еще и боль появилась. А с ней и слабость во всем теле, уже не могу и встать с кровати, руки как онемели, не пошевелить, перед глазами круги красные пошли.
Что говорить? Испугался я тогда очень сильно, но заставил себя и кое-как встал, нашел телефон, а сообразить не могу, по какому номеру позвонить и вызвать скорую помощь. Наконец, разогнав туман в голове, вспомнил. Что я говорил по телефону, уже не знаю, но адрес, наверно, точно сказал. Дошел до двери, открыл замок и как сноп упал на кровать. Сколько прошло времени, и что я чувствовал, и о чем думал, не знаю. Но пока еще находился в сознании, меня тошнило, и все пытался пульс щупать. Наконец, услышал, что стучатся, входят в квартиру, что-то говорят. И это было последнее, запомнившееся мне в то утро, а потом полный провал и тишина. Но как сейчас помню, возникли перед глазами неизвестно откуда взявшиеся картины природы.
Ей-Богу, я таких красот никогда не видел. Зеленые поля. Ровные, без конца и края. Это так необычно – ровные, без оврагов, без низин и бугров. Трава какая-то необыкновенная, даже и не трава вовсе, а зеленое с голубым отливом шелковистое покрывало. Такое может быть только на картине. Но изображение художника не передает того, как легкий ветерок пробегает по мягким травам, которые переливаются то светлыми, то темными оттенками. Словно море дышит, вздымается и падает под восходящим солнцем. Но вот среди волнующихся трав я заметил странную группу идущих людей. Как же я их сразу не увидел? Причем это были только мужчины. Шли они среди зеленых волн травы молча, стройной шеренгой. Приближаются ко мне, и, не останавливаясь, проходят совсем близко.
Я смотрю на незнакомые лица, и вдруг узнаю в последнем, замыкающем эту шеренгу мужчин - Василия, моего старого знакомого по прежней работе. А он даже не взглянул в мою сторону, хотя прошел настолько близко, что чуть не коснулся моего плеча. Куда мне идти, я не знал, поэтому и пошел вслед за Василием. Вдали, среди зелени травы, появилась невысокая гора, сложенная из светло-коричневых камней. К ней-то и направил эту странную, молчаливую шеренгу шедший впереди мужчина. Я спешил за Василием, стараясь не отстать. Но только теперь обратил внимание и удивился тому, что над полем не слышно пения жаворонка, не видно ни одного стремительно парящего стрижа. В общем, никаких птиц. И никаких звуков, только звенящая тишина.
И вдруг меня, словно стрелой, пронзила мысль – ведь Василий умер полгода назад! Точно! Но как же так - вот он идет, как ни в чем не бывало. Начинаю пристальнее приглядываться к этой странной, молчаливо сосредоточенной группе людей, и только тут обращаю внимание на их странную одежду. Как это до меня сразу не дошло - все они одинаково одеты. Так вот почему я не сразу заметил их среди волнующейся травы! На всех были надеты зеленые костюмы какого-то военного покроя. Точно такие же одежды я видел в детстве на китайских открытках, с которых мужчины и женщины приветливо улыбались мне. Это было давно, когда у нашей страны еще была теплая дружба с китайским народом, не испорченная ссорой Никиты-Кукурузовода с великим Мао. В те далекие годы все китайцы ходили в полувоенной одежде. Вот и Василий со своими спутниками был так же одет. От неожиданности я опешил и даже остановился.
Пришлось прибавить шага и, запыхавшись, догнал Василия, но он даже не оглянулся, хотя я тяжело дышал, словно мех кузнечный. Так и шел я за ним, наверно, с полчаса, ничего не понимая. Мы приближались к каменной горе. Среди поля она возвышалась полукруглой шапкой, казалась будто специально и очень ровно выложенной. Мужчина, шедший впереди колонны, уверенно приближался именно к ней. Вот он уже исчезает за ровной грудой камней, за ним следом другой, третий. Но никто из них - исчезнувших мужчин - не появляется с другой стороны этого каменного нагромождения. Вдруг Василий, не дойдя несколько шагов до каменной «шапки», остановился, обернулся и говорит:
-А ты куда идешь! Рано тебе еще с нами. Возвращайся назад.
Я что-то хотел ему ответить, но словно потерял способность говорить, что-то нечленораздельное забулькало у меня в горле, подкатил комок, только и смог я что-то захрипеть. Да так громко, что сам испугался собственного хрипа. Василий и все окружавшие его люди, картина зеленых полей с волнующимися травами и возвышающейся каменной горой исчезли. А перед моими глазами - белый потолок, справа большое окно, слева чья-то кровать. По виду – больничная палата. Так и есть – капельница, я на кровати, и женский голос:
-Ну вот и пришел в себя, вернулся. Лежи спокойно, у тебя инсульт.
После случившегося со мною первого инсульта я вернулся на работу. Но уже через три года снова «кондрашка хватил».
Только в этот раз оказался я на голубой планете. Не поверишь, но все на ней - и трава, и листва деревьев, и солнце, и облака - были голубого цвета. Но людей я не встречал, хотя помню, что ходил и рассматривал окружавшую меня растительность довольно долго.
И вот внезапно из голубых кустов вышла навстречу мне женщина в голубых одеждах и в голубом платке. Это было так нежданно, что я не сразу и узнал ее. А ведь это была моя старшая сестра, которая умерла двадцать лет тому назад. Так случилось, что в то время я находился в командировке, и о смерти сестры узнал только через неделю. В деревню сумел приехать уже после ее похорон. А тут вот она – остановилась передо мной и говорит строго, как она всегда разговаривала со мной, потому что считала меня несмышленым младшим братцем:
- Зачем ты пришел? Мужчинам сюда нельзя. Здесь могут быть только женщины. Нехорошо это! Уходи! Не пришло еще время тебе быть с нами.
Я, конечно, очень удивился тому, что она прогоняет меня, но послушно повернулся и пошел по голубой траве от нее, не оглядываясь.
А дальше все произошло точно так же, как и в первый раз. Палата. Капельница. Медсестра.
Но мои межпланетные путешествия на этом не закончились. Случился и в третий раз инсульт. Это было полтора года тому назад. Но третья планета оказалась краше двух предыдущих. Словно очутился на картине, которая была написана красно-золотыми красками. Как будто наяву нахожусь в левитановских пейзажах «Золотая осень» и «Вечерний звон», соединенных в одно полотно.
Я шел по дороге через лес, надо мной желтели листвой могучие дубы, легкий ветерок играл пурпурным платьем травы, раскинутым по обочинам дороги. Вдруг открылось совершенно круглое озеро, в воде которого отражалось золото листвы деревьев, стоящих вокруг него частоколом. От дороги к нему вела необычная тропа из огромных плоских камней. У озера она не заканчивалась, а была проложена по водной глади к дверям храма, установленного на небольшом каменистом острове. На солнце горели золотые купола, янтарная желтизна деревянного сруба отражалась на водном зеркале озера. И вот еще что интересно, здесь в лесу - тихое пристанище – покой и безмятежность. И в этой тишине чувствуется мир, согласие, отсутствие тревоги.
Но я не пошел по тропе, выложенной из камней к храму, а двинулся дальше по густой траве вдоль озера. За церковью, на другом берегу озера, заметил уходящих в лесную чащу людей. Они уже почти все скрылись в прибрежных зарослях, когда вдруг самый последний из них обернулся ко мне и, словно, прогоняя, махнул в мою сторону правой рукой. И я узнал его! Это был мой старший брат, умерший два года тому назад.  Он еще раз обернулся в мою сторону, что-то крикнул, но я не услышал, лишь понял, что мне туда не нужно идти. Брат махнул энергично и одновременно уже двумя руками, и исчез за золотыми стволами высоких раскидистых сосен, на ветвях которых краснела хвоя, словно огромные лапы сказочного чудища.
А я еще долго смотрел на дальний берег, на скатившийся за сосны огненный шар солнца, пока вечерняя мгла не скрыла соснового бора, озера и храма, стоявшего посреди его темных вод.
Когда я открыл глаза, то снова увидел однотонный и безликий белый потолок больничной палаты, - Филипыч замолчал на какое-то мгновение, потом встрепенулся. - Ну, мне пора, на следующей остановке выхожу. Будь здоров. Живи и радуйся.
Мне было видно в окно, как Матвей Филиппович Кошмаров вышел из дверей автобуса и неспешно заковылял по тротуару, опираясь правой рукой на трость, и, будто боясь упасть, осторожно передвигал ногами. Автобус медленно тронулся с остановки, видно, впереди на перекрестке горел красный свет светофора, а я еще с минуту продолжал смотреть вслед Филипычу, пока он не вошел в арку дома, растворившись в вечерних сумерках затихавшей городской улицы.
Глядя на замелькавшие огни витрин магазинов, на стройные ряды деревьев, на одиноких, спешивших по своим делам горожан, я продолжал думать о том, что рассказал мне Матвей Филиппович Кошмаров: «Никогда не знаешь наперед, что случится с самим тобою. А только пройдя непредвиденные испытания, начинаешь понимать, что все нас окружающее в повседневной суете, и каждый день повторяющиеся и ничего не стоящие дела не имеют никакого значения, а истинную цену, ничем неизмеримую, имеет лишь сама жизнь человека. И главное, о чем мы не должны никогда забывать – это любовь к ближнему, именно ею, этой любовью, и можно измерить стоимость своей собственной жизни. Ведь пройдя свой путь на земле, мы оставим людям лишь память о том, с какой любовью мы к ним относились. А все остальное и не вспомнится, оно было оценено при нашей жизни, там и осталось, в прошлом. А память о нас – это оценка нашей любви к близким. Вот он в чем, смысл жизни: истина – это все, на что смотришь с любовью».