Золотистый песок
«А господин-то, должно быть, не в своем уме!» — сказала
почтенная горожанка, которая, возвращаясь вместе со своим
семейством с гулянья, остановилась и, скрестив руки на животе,
стала созерцать безумные проделки студента Ансельма. Он
обнял ствол бузинного дерева и, уткнув лицо в его ветви, кричал
не переставая: «О, только раз еще сверкните и просияйте вы,
милые золотые змейки…»
Э.Т.А. Гофман «Золотой горшок»
Глава I.
Знакомство с тремя студентами. Зимние забавы и их последствия.
Зимним вечером по старинной улочке, находящейся не то, чтобы на окраине города, но все-таки несколько в стороне от шумной его центральной части, прогуливались трое молодых людей. Хотя время было еще не слишком позднее, может быть около девяти или десяти часов вечера, свет во многих окошках уже не горел. Однако покачивающийся на небе месяц, да висящие над крылечками домишек лампы, совместными усилиями освещали дорогу молодым людям, и даже настолько, чтобы дать им возможность затеять прямо тут же игру.
Все трое молодых людей являлись студентами младшего курса факультета иностранных языков. Как раз сегодня досрочно автоматически был сдан ими зачет по одному из предметов. И, как водится у студентов, появление записи в зачетной книжке было незамедлительно отмечено в ближайшем к учебному корпусу винном погребке. Бодрящие напитки оказали самое увеселительное воздействие на наших героев, и, очутившись вновь на открытом воздухе, продолжали они горячо обсуждать предстоящие в нынешней сессии испытания и таким образом забрели на незнакомую улочку. Тут одному из приятелей подвернулся под ноги ледовый ком, и молодые люди, позабыв уже про сессию, принялись, словно угорелые, носиться с ледышкой, подпихивая ее ногами и выкрикивая в адрес друг друга задорные шутки.
Правда, в начале игры молодые люди завели было спор о том, кому первому начинать водить. Но старший из троицы, Артур, предложил, дабы никому не было обидно, воспользоваться известным детским методом. И хотя герои наши вышли уже того возраста и считалки с прибаутками давно позабывали, все ж-таки припомнили они кое-как единственный стишок-страшилку:
Гоголь-моголь, моголь-голь,
Под горой косматый тролль.
Поджидает тролль гостей,
Ножик точит поострей.
Гоголь-моголь, моголь-голь,
Ждет тебя сегодня тролль.
Стишком этим пугали обычно родители непослушных своих детишек, но в данном случае подошел он и для наших студентов. Последнее слово выпало на другого приятеля – Севастьяна. И тот, будучи ловким малым, так долго уворачивался от соперников, что оба они никак не могли отнять у него ледышку.
Необходимо отметить, кстати, для дальнейшего повествования, что забаву свою студенты устроили как раз возле небольшой сувенирной лавчонки, ибо дорога тут была попросторнее и более расчищена от снега. Лавчонка уже закрылась на ночь, и только мигали в стеклянной витрине огоньки гирлянды, подсвечивая разными цветами махровые снежинки, блестящие сосульки и прочую новогоднюю мишуру. Может быть, дунувший не в нужный момент ветер порывом своим перемешал звезды так, что они сложились в неблагоприятную для Севастьяна фигуру. Только вдруг, совершенно казалось бы без постороннего вмешательства, ледышка полетела прямо в сторону лавки, и на молодых людей брызнули прозрачные стеклянные осколки, а в центре праздничной нарядной витрины образовалась уродливая дыра.
Трое юношей в замешательстве застыли на месте. Наконец Севастьян, преодолев овладевшее им смущение, приблизился к витрине. Несколько мгновений разглядывал он страшную дыру и трещины, словно паучьи лапы, расходящиеся в разные направления, пока внимание его не привлекла одна вещица. Между новогодними украшениями, привязанная серебряной нитью к торчащему из стены крюку, кружилась и трепетала перламутровыми крылышками крохотная стрекозочка. Будто поддавшись некоему гипнотическому воздействию, Севастьян протянул руку к прекрасной стрекозке, как вдруг сигнализация огласила противным визгом целый квартал. Вздрогнув от неожиданного звука, юноша отдернул руку и бросился прочь.
Пробежав довольно-таки порядочное расстояние, Севастьян обнаружил себя одного без товарищей в совсем уж глухом проулке. Дома здесь стояли почти сплошь деревянные, построенные еще лет сто назад. Буквы на табличках истерлись от времени до такой степени, что название проулка невозможно было угадать. Прохожих было не видать, будто все, кто жил здесь когда-то, давно уже умерли. Молодой человек попытался было отыскать потерянных своих друзей при помощи мобильного телефона, но из трубки доносились какие-то странные гудки: сначала долгие и тягучие, затем быстрые короткие и снова тягучие. От всего этого Севастьяну стало как-то неприятно находиться в проулке, захотелось очутиться где-нибудь в уютном кабачке, чтобы дымился рядом бокал ароматного глинтвейна.
Юноша огляделся по сторонам и тут приметил, что на соседнем домишке имелась небольшая вывеска. Собственно, это была не совсем вывеска, а просто выструганная из дерева стрелка в виде руки с вытянутым указательным пальцем и выжженными на ней буквами. Дом, к которому она была приколочена имел заброшенный вид. Состоял он из полутора этажей: верхний – деревянный; цокольный же этаж, куда указывала стрелка, был выложен из камня. Подойдя поближе, молодой человек разобрал, что вырезанные в доске буквы складываются в слово «нора». Рассудив, что это есть не иначе, как название какого-нибудь кабачка, наш студент смело потянул на себя ручку двери.
Дверной проем сделан был почему-то несколько ниже человеческого роста или, может быть, со временем здание настолько вросло в землю, так что юноше пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о верхнюю балку. Сразу с порога начиналась узкая со скрипучими ступенями лестница. «И правда нора, - пробормотал сам себе Севастьян, - верно здесь и вина приличного не держат». - Однако же молодому человеку так не хотелось вновь оказаться на безлюдной темной улице, что он решился провести немного времени в заведении.
Глава II.
Мрачная «Нора». Польза народных поговорок. Старик-мастеровой. «Скрипочка» для прекрасной куколки и золотистый песок.
Войдя в зал, Севастьян удивился странному виду помещения: деревянные грубой работы барная стойка и пять или шесть столов. Стулья и вовсе походили не нас стулья, а на какие-то высохшие коряги. Из пола то тут, то там торчали то ли сучья, то ли выступали наружу корневища деревьев, так что при слабом освещении с непривычки совершенно легко можно было зацепиться об них ногой. Со стен и даже с потолка глядели на вошедшего выкроенные из коры страшные рожи. И тут же, казалось бы, уж совсем не к месту висели старинные портреты в овальных рамах с облупившейся от времени позолотой.
Обстановка произвела на юношу впечатление далеко не благоприятное. Он опять заколебался: не вернуться ли обратно, и не попробовать ли выбраться из этих дебрей в какую-нибудь более знакомую часть города? Севастьян повернулся уже к выходу и тут вдруг заметил за одним из столиков своих приятелей, отчаянно размахивающих руками и, судя по всему, довольно давно пытающихся привлечь к себе его внимание, пока он, как дуралей, таращился на стены. На столе перед молодыми людьми теснились бутылки с разнообразными напитками, а сами они пребывали в очень веселом расположении духа. Севастьян с радостью присоединился к друзьям и с облегчением принялся запивать произошедшие с ним приключения.
Только, как ни старался он сравняться с товарищами в количестве выпитого алкоголя, все-таки одолевало его по временам смутное беспокойство. То казалось, что слишком пристально разглядывают его посетители из-за соседних столов. То попадалась на глаза какая-нибудь особенно уродливая деревянная рожа. Желая отвлечься, принялся он более тщательно изучать висящие на стенах портреты, пытаясь определить, были ли это работы какого-то средневекового мастера, или же являлись искусной подделкой под старину. Но поскольку глубокими познаниями в области живописи наш герой не обладал, то это занятие скоро ему прискучило, так что даже ощутил он потребность на некоторое время покинуть зал. Арсений – второй из приятелей Севастьяна – с горем пополам выбравшись из-за стола, пожелал составить ему компанию.
Проходя через зал, Севастьян обратил внимание, что друг его Арсений передвигается совсем уж кое-как: презабавно раскачивается и припрыгивает, словно вместо ног у него пружины или ходули, а руками размахивает так нелепо, что изловчился снести с барной стойки несколько стаканов. К счастью, бармена в тот момент не оказалось на месте, да и остальные гости как будто ничего не заметили. Приятели вошли в узенький коридорчик без единой дверцы по бокам, но разветвляющийся на два столь же узеньких ведущих в разные стороны прохода. Молодые люди решили обследовать сначала левую ветвь коридора. При этом Арсений так резко развернулся, что пребольно толкнул Севастьяна плечом, вдобавок чуть не сбив его с ног.
- Да что с тобой такое творится? – Удивился Севастьян. – Деревянный ты, что ли?
Арсений поспешил извиниться, объяснив, что, видимо, это лишняя бутылка вина да подвернутая во время бега лодыжка играют с ним злые шутки.
- Что же ты не сказал мне ничего о своей лодыжке? – Посочувствовал Севастьян, поскольку был он действительно добрым юношей. – Обопрись на меня, дружище, так мы скорее доберемся до цели нашего похода.
Но не успели они проделать таким образом несколько шагов, как злополучный товарищ Севастьяна умудрился зацепить локтем настенный светильник. Раздался треск, посыпались искры, наступила темнота, и как ни пытался наш герой дозваться впотьмах своего приятеля, тот будто сквозь землю провалился.
- Черт его знает, куда он мог подеваться. – Проворчал, уж совсем отчаявшись, Севастьян. И почему-то вспомнив, как ищут пропавшие вещи, шепотом пробормотал народную поговорку. – Черт, черт, поиграй да отдай.
И тут увидел на полу полоску света, падающую из неплотно прикрытой двери.
- Ага, значит вот он где, мой приятель. Наверно задумал меня разыграть! – Обрадовался Севастьян, отворяя дверь.
Гоголь-моголь, моголь-голь,
Под горой косматый тролль…
В каморке тесной, но зато чересчур ярко освещенной после полумрака зала и кромешной темноты коридора сидел премрачный старик: нечесаная грива огненно-рыжих, а кое-где совершенно седых волосищ; из-под мохнатых бровей словно уголья горели черные глаза; поверх рубахи и штанов был надет на нем длинный кожаный, как у мастерового, фартук. В руках старик держал столярный предмет, которым, несмотря на внезапное вторжение Севастьяна, продолжал работать, вырезывая из куска дерева музыкальный инструмент, формой весьма напоминающий контрабас, и напевая при этом на разные лады уже известную нам считалку.
Ожидая встретить в каморке Арсения, а никак не странного старика, наш юноша растерялся до такой степени, что позволил себе обратиться к незнакомцу на «ты» и к тому же задал вопрос совершенно невпопад:
- Признавайся, откуда ты здесь взялся и чем тут занимаешься?
Мастеровой, как будто только и ждал этого вопроса, замурлыкал своим, надо сказать, весьма приятным бархатным голосом:
- Для куколки, для девочки своей, выпиливаю скрипочку. Будет куколка моя на скрипочке играть. Будет дорогих гостей развлекать.
С этими словами старик отставил будущую «скрипочку» и направился в угол каморки, где среди наваленных друг на друга портретов, корявых сучьев и прочего хлама возвышалось нечто, накрытое сверху темным бархатным полотном. Севастьян был настолько ошарашен происходящим, что только и мог, стоя с открытым ртом, наблюдать за действиями старика-мастерового. Тот же, подойдя к скрытому под бархатным балдахином предмету, резко откинул его, и перед Севастьяном предстала изумительная искусной работы кукла.
- Нравится моя куколка? Нравится моя девочка? – Прохаживаясь вокруг и видя восхищение молодого человека, мурлыкал мастеровой. – Совсем как живая. Розовое дерево и сандал. А волосы, волосы, дорогой господин студент, – чистый шелк.
Но кукла была совершенно равнодушна к окружавшим ее восторгам. В ладонях, лежащих на коленях, держала она круглое зеркальце и, опустив глаза, любовалась собой. И с какой бы стороны не подходил к кукле наш герой, ему никак не удавалось заглянуть ей в лицо.
- Ах, не смотрит! – Огорченно воскликнул он.
- Не смотрит, не смотрит. – Поддакнул старик. – Увы, увы! До чего своенравна. А ты подари ей что-нибудь, может быть и посмотрит. У нее день рождения, у моей девочки, у моей Ангелиночки. Ведь бедняжечка была сломана, и только нынче я ее починил. Поищи-ка получше, может быть, и найдешь что-нибудь стоящее для моей куколки.
Юноша машинально сунул руку в карман и, к удивлению своему, обнаружил, что по случайности захватил из разбитой витрины бирюзовую стрекозку с перламутровыми крылышками.
- Ах, какая красота! Ах, достойный подарок для моей Ангелиночки! - Так приплясывал и припевал старик-мастеровой возле Севастьяна, и угольные глазищи его странно сверкали. - Что за чудная стрекозка! Как прелестно подойдет к глазкам моей куколки! Примерь! Примерь!
Снова поддавшись необъяснимому порыву, юноша шагнул к кукле и прикрепил стрекозку к ее шелковым волосам. Но кукла осталась неподвижна, лишь только на мгновение Севастьяну почудилось, будто он уловил в зеркальце ее легкую улыбку.
- Ах, кокетка! Ах, кокетка! – Запричитал старик. – И не посмотрит в его сторону. Ну что же можно с ней поделать? Разве что использовать последний метод?
Старик хлопнул в ладоши, отчего свет в каморке потускнел, и, погрузив руку в карман своего кожаного фартука, вытащил оттуда горсть золотистого сверкающего песка и подбросил его вверх. Песчинки, плавно паря в воздухе, как бы образовали собой золотистое облако, в котором оказались Севастьян и прекрасная Ангелина. И вдруг кукла пошевелилась. Она убрала упавшую на лоб кудряшку своих чудесных шелковых чуть с рыжинкой волос и подняла на Севастьяна необыкновенно-прекрасные глаза цвета бирюзы, которые показались студенту Севастьяну таинственными и загадочными и одновременно словно бы давно знакомыми.
- Ах! – Вздохнула она, встретившись взглядом с Севастьяном, и ресницы ее затрепетали.
Старик, увидев это, вдруг ужасно рассердился. Он снова громко хлопнул в ладоши, прокричав несколько слов на каком-то тарабарском языке, и в то же мгновение зажегся яркий свет, облако растаяло, а кукла замерла и уставилась в свое зеркальце.
- Прочь, прочь! – Набросился он на юношу и, вконец рассвирепев, схватил совсем некстати оказавшуюся у него под рукой деревянную дубинку.
Растерявшийся Севастьян едва успел унести от мастерового ноги. Очертя голову, выскочил он из каморки, споткнулся об, будто нарочно подкатившийся под ноги чурбан, и, не удержавшись на месте, кубарем полетел куда-то то ли вверх, то ли вниз.
Глава III.
Сиамская киска мадам Бонбон. Крокодиловый кошелек. И другие чудесные видения.
Очнулся наш герой от того, что кто-то теплыми нежными ладонями осторожно гладил его лицо. Открыв глаза, юноша с удивлением понял, что лежит в постели в своей комнатке, а разбудил его своими ласками и щекотками солнечный зайчик, нашедший лазейку в заледеневшем окне, и теперь привольно скакавший по волосам и по лицу молодого человека. В приоткрытую форточку впорхнула желтопузая плюшевая синица, внимательно глянула на Севастьяна, что-то пискнула и выпорхнула обратно.
- Как же я оказался здесь? – Озадаченно подумал молодой человек. – Не мог же я из дьявольской каморки прилететь прямо к себе в комнатушку? Или мне все приснилось?
От своей догадки незадачливый наш студент даже подпрыгнул на месте и сразу же ощутил, как болит и ломит все его тело. Выбравшись из-под одеяла, Севастьян принялся разглядывать себя в зеркальных дверцах старенького шифоньера и обнаружил, что руки, ноги и бока его во многих местах покрыты синяками и ссадинами, со всей очевидностью подтверждавшими, что ночное приключение вовсе не было сном. К тому же, с каждой минутой все сильнее щипало и кололо глаза, словно попали туда проклятые вчерашние золотистые песчинки.
- Пожалуй, следует немного освежиться перед занятиями. – Так рассудил молодой человек, сложил в сумку все тетрадки, учебники и прочие необходимые для учебы предметы, так как всегда старался быть прилежным студентом, и отправился на прогулку.
Однако же, прогулка, против ожидания, не только не взбодрила Севастьяна, а даже наоборот самочувствие его на свежем воздухе только ухудшилось, а со зрением стали происходить совсем уж странные вещи. Зайдя в кондитерскую на углу, где он обыкновенно выпивал чашечку кофе перед утренней парой, молодой человек застал всегда аккуратную и чистоплотную хозяйку как раз в тот момент, когда та до блеска натирала стекла в своих витринах. Правда, сегодня вместо обычной тряпки хозяюшка почему-то использовала пятнистую черно-рыжую кошку. Кошка, к удивлению Севастьяна, была совсем не против такого обращения, она терлась и ластилась о витрины и о руки хозяйки и только иногда начинала недовольно ворчать, если хозяйка уж чересчур рьяно отжимала или полоскала ее в тазике.
Наш юный герой застыл у входа и несколько минут довольно глупо глазел на госпожу Бонбон – так звали хозяйку заведения – и ее кошку, пока та сама не заметила его и не спросила, приветливо улыбнувшись, чего желает молодой человек. Смутившись от мысли, что госпожа Бонбон могла увидеть, как он, дурак-дураком, мялся у двери и боялся пройти внутрь, всего лишь из-за того, что она вытирала пыль кошкой, Севастьян решил исправить положение и бодрым голосом, словно ничего в этом нет особенного, поинтересовался:
- Что за порода у вашей киски, которая так старательно помогает вам справиться с уборкой, госпожа Бонбон? Кажется, сиамская, не так ли?
Тут в свою очередь смутилась хозяйка от того, что никак не могла взять в толк, какую киску имеет в виду молодой человек.
- Ну как же! – Разгорячился юноша. – Ту ласковую кошечку, которую вы только что прополоскали в тазике, и которая теперь так ласково льнет к вашим рукам.
- Ах, я, кажется, разгадала вашу шутку. Вы конечно же намекаете на эту пеструю тряпицу! – Вскричала довольная собой госпожа Бонбон и встряхнула тряпку для пыли.
Теперь Севастьян наконец-то увидел, что это никакая не кошка, а самый обыкновенный лоскут ткани, а те звуки, что принимал он за недовольное кошачье урчание, оказались в действительности песенкой, которую, по правде сказать, весьма немузыкально мурчала себе под нос сама хозяйка.
Надо заметить, что во время всей беседы Севастьян не сдвинулся с места и продолжал стоять у самого входа, так что вошедший в кондитерскую важный усатый господин в отороченной мехом шапке и в пальто с меховым воротником, в придачу к уже полученным ссадинам и синякам, довольно чувствительно задел его по спине дверью.
- Дорогой господин Рудольф, как неловко вы отворили дверь и чуть не сшибли бедного мальчика с ног. Присядьте же скорее вот за этот столик, господин Севастьян, и позвольте предложить вам пирожное с шоколадной глазурью в благодарность за то, что вы так мило меня сегодня повеселили. - Засуетилась мадам Бонбон и не успокоилась до тех пор, пока не усадила нашего студента на удобный диванчик, не подложила под ушибленную спину с дюжину плюшевых подушек и не поставила перед ним чашку горячего кофе с пирожным.
После этого она вернулась к господину Рудольфу и, в знак того, что более не сердится на него, принялась пересказывать произошедшую ранее историю, которую она, к счастью для молодого человека, приняла за остроумную шутку. Господин Рудольф, впрочем, не особенно вслушивался в ее болтовню, сердитым голосом он попросил взвесить ему триста граммов круглых марципановых конфет и полез в карман за бумажником. Каково же было удивление Севастьяна, когда вместо бумажника этот почтенный человек вытащил из пальто большую зеленую лягушку, с невозмутимым видом потряс ее за задние лапки, а когда изо рта у нее выпало необходимое количество монеток, спрятал обратно.
Тут уж Севастьян не смог усидеть на своем диванчике. Подскочив к господину Рудольфу, он возбужденно воскликнул:
- Как вам не жаль таскать в кармане несчастную лягушку в такую стужу, да еще дергать за лапки, чтобы она выплевывала монетки? Ах, отдайте ее мне, я посажу ее в аквариум!
Мадам Бонбон многозначительно посмотрела на своего покупателя, как бы показывая взглядом: «Теперь вы сами можете убедиться, до чего забавно шутит этот молодой человек». - Однако господин Рудольф, видимо, не имел такого прекрасно развитого, как у хозяйки заведения, чувства юмора. Он только фыркнул: «Остряк!», - схватил свои конфеты и поспешил покинуть кондитерскую.
Это замечание привело студента Севастьяна в чувство. Молодой человек вдруг ясно понял, что вовсе не было никакой лягушки, а был обыкновенный крокодиловый кошелек, который он в умственном затмении своем принял за лягушку. Совершенно сконфузившись, наш герой забился за самый дальний столик и, чтобы снова не привлечь к себе внимания хозяйки или почтенных посетителей какой-нибудь дурацкой выходкой, принялся смотреть в окно. К счастью, покупатели больше не заглядывали в кофейню, а мадам Бонбон, наконец, оставила молодого человека в покое и принялась терзать старенький телефонный аппарат, дозваниваясь всем своим знакомым и тараторя с каждым из них не менее, чем по получасу. Так просидел Севастьян в кофейне до самого вечера, пока не обнаружили молодого человека два его приятеля Артур и Арсений.
- Так вот где ты проводишь время! Попиваешь кофе и пялишься в окошко на хорошеньких девушек вместо того, чтобы с остальными студентами просиживать штаны на скучнейших лекциях профессора Мезанжа. – Обрадовано воскликнул Арсений. – Ну, выкладывай по порядку, куда ты запропастился вчера, ведь мы искали тебя по всему чертову кварталу.
Однако к немалому удивлению приятелей, Севастьян лишь досадливо отмахнулся от них рукой:
- Ах, оставьте меня! Не мешайте мне любоваться чудесными пуховками, что летят с неба и так искусно и красиво припудривают носики и щечки спешащих по улицам барышень. Может среди этих барышень вновь увижу я прекрасную куколку Ангелину.
Оба друга выглянули в окно, но, кроме хлопьев снега, более никаких посторонних предметов, падающих с неба, не обнаружили.
- Сдается мне, что в этом заведении, подают к кофе хорошую порцию коньяку. – Рассмеялся Артур. – И наш впечатлительный приятель, подогревшись благородным напитком, приметил на улице миленькую девицу.
- Да и порядком в нее влюбился. – Поддакнул Арсений.
Лишь только услышав сей оскорбительный намек, Севастьян совершенно вышел из себя. Вскочив со стула, принялся он громко и горячо доказывать и объяснять, что вовсе не на улице увидел он свою возлюбленную Ангелину, а в темной мрачной «норе», где держит ее под бархатным покрывалом злой старик мастеровой и заставляет играть на «скрипочке» для гостей.
- Ну-ну, - похлопал его по плечу всегда рассудительный Артур, - давай-ка мы доведем тебя до дома, а то, как бы не выкинул ты еще каких-нибудь финтилей. А по дороге и расскажешь, в какую нору занес тебя вчера леший. – И к немалому расстройству мадам Бонбон, надеявшейся услыхать еще одну уморительную остроту, друзья взяли под руки обессилевшего после бурной речи Севастьяна и вывели на улицу.
Но как ни пытались добрые товарищи добиться вразумительного ответа, о какой норе тот все время твердит, Севастьян лишь сильнее волновался и сердился, говоря, что и они там были и нарочно притворяются, чтобы разыграть его.
- Разве не помню я, как ты подвернул лодыжку и из-за этого пребольно ударил меня локтем в бок? – Обратился наш герой к Арсению.
На что Арсений возразил, что никогда не подвертывал никакую лодыжку, и в доказательство своих слов пропрыгал перед Севастьяном сначала на одной, а затем на другой ноге.
- Ну а ты, Артур? Станешь ли отрицать, что, сидя в «Норе» за кружкой глинтвейна, прочел нам длиннейшую проповедь о деревянном зодчестве, а также средневековой живописи? – Вопрошал он у другого приятеля.
- Друг мой, Севастьян, как мог я столь длинно и пространно рассуждать на подобные темы, ежели, ты сам был тому свидетелем, на коллоквиуме по искусствоведению на прошлой неделе с грехом пополам удалось мне получить удовлетворительную отметку? – Весьма резонно ответил ему Артур.
Наш юный герой понял, в конце концов, что приятели-сокурсники совершенно искренни и вовсе не пытаются его дурачить. Тогда в смятенных чувствах вырвался он из их дружеских объятий и, не разбирая дороги, бросился прочь.
Глава IV.
Безумные скачки и здравомыслящий лоб профессора Мезанжа.
Не помня себя, наш герой стремительно несся вперед, налетая на прохожих и, что было с его стороны крайне невежливо, даже не останавливаясь, для того, чтобы услышать брошенные в свой адрес ругательные слова вроде: «Поосторожнее, остолоп!» или «Гляди по сторонам, дуралей!». Неизвестно, сколь долго продолжалась бы еще эта дикая пробежка студента Севастьяна по улицам, если бы не натолкнулся он случайно на уже упомянутого ранее профессора Мезанжа, мирно покупавшего новогодние открытки в газетном киоске. Вперяя безумный взгляд в некую загадочную даль и желая обогнуть возникшее перед ним препятствие (к слову сказать, в теперешнем своем состоянии он совершенно не узнал господина Мезанжа), юноша сделал сначала один скачок вправо, а затем два скачка влево. Однако, к досаде Севастьяна, человечек с открытками тут же сделал один скачок влево и два скачка вправо.
- Ах, пропустите! Не преграждайте же мне путь! - В запальчивости выкрикнул студент и сделал обманный скачок влево, а затем резко три скачка вправо.
Но Мезанж, разгадав хитрый маневр Севастьяна, весьма ловко зеркально повторил его движения. «Ах вот как! Ну погоди же!», - подумал Севастьян и, чтобы сбить человечка с открытками с толку, завертелся на месте волчком. Однако профессор Мезанж, которому надоели уже соревнования по прыжкам с собственным студентом, вдруг подпрыгнул так высоко вверх, что при своем коротышечьем росте умудрился столкнуться с молодым человеком лбом.
Столкновение со здравомыслящим лбом профессора оказало на нашего героя самое благотворное влияние. Пелена спала с его глаз, и только теперь признал он в человечке, которого так бестактно пытался обскакать, господина Мезанжа - профессора французского и старофранцузского языка. Юноша принялся самым искренним образом извиняться за свое недостойное поведение, объясняя его лишь тем, что он на секундочку спутал без сомнения достойную восхищения стройную и грациозную фигуру профессора с каким-то нелепым пухлым коротышкой, который нарочно вертится у него под ногами и мешает ему, Севастьяну, пройти.
Здесь мы, пожалуй, сделаем небольшую паузу в повествовании, оставив Севастьяна вывертываться из щекотливой ситуации, и займемся небезынтересной и даже весьма колоритной фигурой господина Мезанжа. Необходимо отметить, в первую очередь, что господин Мезанж вовсе не был господином Мезанжем. То есть, конечно же, он был господином и профессором, но только настоящее имя его было совершенно простое и заурядное, а прозвище «мезанж», что в переводе с французского означает «синица», придумали острые на язык студенты за странную причуду профессора являться на занятия в одном и том же желто-черном жилете, а также напомаживать волосы и гладко зачесывать их назад, так, чтобы прическа напоминала круглую черную шапочку, какая бывает на голове у синиц. Прозвище это до некоторого времени оставалось для профессора секретом. Раскрытию же тайны способствовала одна оплошность секретаря, служившего на факультете иностранных языков, а в недавнем прошлом бывшего здесь же студентом. Составляя расписание занятий на новый семестр, в графе, где следовало указать преподавателя, поставил он нечаянно или с умыслом «проф. Мезанж». Не стоит и говорить, что, узнав об этом, профессор пришел в неописуемую ярость. Он сыпал самыми страшными проклятиями, называл беднягу хохмачом и жалким секретаришкой, грозился уволить с наихудшими рекомендациями. И, кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба секретаря, если бы тот, зная слабость профессора к своему предмету, на одном дыхании и совершенно без ошибок не проспрягал все до единого глаголы третьей группы в presant, imparfait, pass; compose, future simple, и даже в future и pass; proche. Мгновенно ярость профессора улетучилась, ибо был он так же отходчив, как и гневлив, а секретарь прощен и назван добрым коллегой и милейшим другом. Впрочем, в оправдание профессора, скажем, что необычное одеяние и несколько экзальтированные манеры никак не влияли на качество его лекций. Напротив, они не лишены были известного изящества и остроумия, так что приятель нашего героя совершенно незаслуженно назвал их нудными. Более того, профессор Мезанж страстно обожал свой предмет и старался, чуть ли не насильно, вселить те же чувства в сердца и души юных студентов, требуя, чтобы они днями и ночами проводили синтаксический и морфологический разбор сложнейших французских слов, выучивали самые заковыристые французские пословицы, и даже думали и видели сны тоже лишь на французском языке. К тому же, недовольный произношением первокурсников, профессор на своих занятиях нередко заставлял несчастных студентов до хрипоты, а в некоторых случаях и до полного онемения отрабатывать французский прононс и французский звук «р». В целом же, это был симпатичный, добрый, приятный в общении, еще совсем не старый (лет, может быть, сорока пяти) человечек.
Вернемся же теперь снова к нашему герою. Тем более, что в попытках представить свои прыжки и сумасбродные выкрики в благопристойном свете он совсем запутался в словах и сделался совершенно косноязычен. Но надеясь как-нибудь выбраться из словесных дебрей, Севастьян продолжал свой монолог, пока мосье Мезанж, в число добродетелей коего не входило такое качество, как долготерпение, не оборвал его и не сказал строгим голосом:
- Что за сюрреалистические фантазии витают у вас в голове? Я всегда полагал вас серьезным юношей. Займитесь же французскими глаголами и отриньте пустые мечтания, ибо они не доведут вас до добра. Мое кредо: лучше синица в руках, чем... А впрочем, - неожиданно перебил он сам себя, - я теперь очень спешу. Bon soir! – С этими словами профессор вручил Севастьяну открытку и исчез в толпе.
Оставшись один, Севастьян совсем было приуныл. На душе его сделалось тоскливо и печально, отчего наш герой принялся громко охать и стенать.
- Ах! Ах! – Вздыхал он, и прохожие, совсем недавно бранившие молодого человека за неловкость, теперь взглядывали на него сочувственно и по-доброму.
- Да что же это такое со мной сегодня творится?! – В негодовании на самого себя воскликнул Севастьян. – То целый день преследуют меня странные чуднЫе видения, то теперь вдруг одолело такое томление, что впору полететь вверх тормашками с самой высокой городской башни. А в теле, - продолжал рассуждать он вслух, - в теле такая вялость, что я ощущаю себя то ли студнем, то ли киселем.
Кулинарные сравнения натолкнули нашего героя на мысль о том, что неплохо было бы подкрепиться.
- И то, к слову сказать, не мешало бы мне перекусить, ведь, кроме пирожных мадам Бонбон, у меня и крошки больше не было во рту. - Придя к такой замечательной мысли, наш герой тут же направился к заманчиво подмигивающей вывеске, где цветными буквами было выведено: «Супная» и, как бы в подтверждении названия, была нарисована чаша с горячим дымящимся бульоном.
Глава V.
Нелегкий выбор Севастьяна. Сражение со столовыми приборами.
Дорогой читатель, описания пребывания Севастьяна в «Супной» можно было и вовсе избежать, если бы чудеса, порядком уже набившие оскомину молодому человеку, не продолжили преследовать его и здесь. Итак, листая страницы толстого меню с яркими аппетитными картинками, нашего героя постигло разочарование, так как монет, болтавшихся в его кошельке, было явно недостаточно, чтобы заплатить хотя бы за половину тарелки одного из представленных в меню деликатесов. В конце концов, порядком намаявшись с подсчетами, юный наш герой заказал кусочек картофельного пирога с грибами да еще бокал глинтвейна, весьма здраво рассудив, что глинтвейн представляет из себя тот же суп, только приготовленный из фруктов. Однако, едва молодой человек успел пригубить сей бодрящий напиток, как вдруг ложечка, которой он помешивал глинтвейн, выскочила у него из рук и принялась вертеться в бокале, мелодично постукивая по его стенкам. В тот же самый миг вилка и нож, поданные для разрезания пирога, самостоятельно вывернулись из салфетки и стали отстукивать ритм о края тарелки, которая, в свою очередь, начала кружиться, словно балерина на сцене, вокруг пустившегося вприсядку бокала. Салфетки, словно ласточки, порхали в воздухе. Даже скатерка принялась взмахивать своими кружевными краями, будто тоже намереваясь воспарить над столом. И тут Севасьтяну послышался тоненький и звонкий голосок, распевавший дразнилки в его адрес:
Что за глупый дурачок –
Настоящий простачок!
Недотёпа, неумеха –
настоящая потеха!
Туп, как дуб!
Туп, как дуб!
- Что за дурацкие глупые стишата! – Вскипел студент Севастьян, ибо последние слова сделали весьма чувствительный укол его самолюбию. – Только покажись мне на глаза, жалкий рифмач, и я пронжу тебя острой иглой сатиры!
Видимо, столь грозная речь произвела надлежащий эффект, потому что голосок прекратил распевать дразнилки. Приборы, устроившие на столе настоящий тарарам, мгновенно угомонились и затихли, и лишь маленькая серебряная ложечка все еще слегка подрагивала и позвякивала в бокале, отчего возникало ощущение, будто кто-то тоненько хихикает: «Хи-хи-хи».
- Ага! Так это ты, противная вертлявая ложка, подсмеиваешься надо мной! – Догадался молодой человек. – Ну, погоди, сейчас я до тебя доберусь.
Но едва только Севастьян попытался схватить ложку рукой, как тотчас, ощетинившись всеми четырьмя зубцами, будто изготовилась к нападению вилка. А следом за ней и нож принялся яростно водить лезвием по краю тарелки, производя при этом резкие скрежещущие звуки.
- Разве сможет устрашить меня старая алюминиевая вилка, да ржавый, давно затупившийся нож? – Вскричал наш герой. – Я схвачу и погну вас, жалкие ничтожные столовые приборы, и вы больше никогда не сможете служить в этой прекрасной «Супной». Это послужит вам хорошим уроком и научит быть вежливыми с почтенными гостями.
С этими словами Севастьян потянулся к ножу и вилке, но в этот же момент ножка стула, на котором он восседал, подломилась, и наш неудачливый герой свалился на пол, да притом так метко, что пристроился пятой своей точкой ровно в натаявшую с ботинок лужу. Подмочив таким образом репутацию, студент наш ни коим разом не растерялся. Окончательно доломав сыгравшую с ним злую шутку ножку, вскочил он на ноги и принялся размахивать и фехтовать ею, словно персонаж какой-нибудь приключенческой кинокартины.
Совершенно ясно, что подобная манера поведения не могла не привлечь внимания посетителей, а также и обслуживающего персонала «Супной». Незамедлительно была вызвана охрана, Севастьян был выдворен из заведения и передан в ближайшее полицейское отделение.
Глава VI.
Французские глаголы и чудесное освобождение. Пирожно-блинная дуэль.
Напрасно самыми пылкими речами уверял наш герой дежурного стража порядка в том, что противная чайная ложечка нарочно издевалась и выводила его из терпения, провоцируя на буйство и драку. Тщетны остались все старания. Дежурный страж Дубин в ответ только покряхтывал и поскрипывал, словно в действительности был сделан из той могучей породы дерева, от коей происходила его фамилия, и, в конце концов, совершенно бесцеремонным манером препроводил бедолагу-студента в ближайшую свободную камеру.
В который уж раз за день меланхолические настроения овладели юношей. Даже завел он было слезливую песнь о сидящем за решеткой узнике, но не успел довести второй куплет до конца, как дверь камеры вторично отворилась, и дежурный полицейский втолкнул в нее оборванного бродягу. Посчитав неудобным продолжать песнопения при соседе, Севастьян замолчал. Сунув за какой-то надобностью руку в карман, он обнаружил там открытку, врученную ему профессором Мезанжем, и, применив на практике данный им совет, принялся вспоминать и спрягать на все лады французские глаголы. За сим занятием и застал бедолагу-студента спустя час или два вышеупомянутый профессор.
- Так-так, птичка принесла мне на хвосте известие, что вы, молодой человек, угодили в клетку. – Произнес он, постукивая пальцем по прутьям решетки. – Но я вижу, вы не теряете времени даром, а как прилежный ученик пользуетесь любой свободной минуткой для повторения пройденного материала. Это весьма похвально. Пожалуй, я закрою глаза на сегодняшнюю экзальтацию и поспособствую вашему освобождению.
Итак, после улаживания некоторых формальностей наш студент был отпущен из полицейского отделения на свободу, и, шагая по ночному городку рядом с господином Мезанжем, выслушивал его строгие наставления:
- Однако же теперь, юноша, когда вы опять стали вольной пташкой, рекомендую вам быть осторожнее, дабы вновь не попасться в силки. – Проговорив это, спаситель нашего героя неожиданно замолчал и как бы чуть отшатнулся от витрины стоявшей неподалеку кондитерской.
Севастьян обратил внимание, что это была кондитерская мадам Бонбон. Сама хозяйка, так же заметив своего постоянного посетителя и его спутника, вышла на крыльцо и приветливо помахала, приглашая заглянуть внутрь. Но профессор лишь холодно кивнул в ответ, подхватил молодого человека под руку и потянул за собой:
- Нет ничего вреднее для фигуры, чем пирожные и конфеты.
Но молодой человек, которому так и не удалось утолить свой голод в злополучной «Супной», с данным утверждением был категорически не согласен.
- Позвольте и мне выразить свое мнение по этому вопросу, - встав в позу оратора, воскликнул он. – В жизни не употреблял я в пищу ничего более пользительного, чем воздушные пирожные и кружевные блинчики мадам Бонбон. Ибо мною лично экспериментальным путем было подтверждено, что даже съеденные в количестве восемнадцати штук, эти лакомства способны лишь утоньшить фигуру, но ни в коем случае не утяжелить. Приглашаю вас, уважаемый профессор, сейчас же вернуться в заведение, где я готов немедленно на деле подтвердить свои слова.
Как ни горел желанием господин Мезанж поскорее проскочить мимо кондитерской, но будучи человеком чести, не мог оставить без внимания брошенный ему вызов. Таким образом, условившись, что платить будет проигравший, развернувшись на сто восемьдесят градусов, оказались они в заведении мадам Бонбон. Усевшись за столик, наши спорщики с наисерьезнейшим видом заказали каждый по восемнадцать кружевных блинчиков и воздушных пирожных, а также потребовали принести одну линейку для измерения объемов фигуры. Сама хозяйка заведения приглашена была стать свидетелем и беспристрастным наблюдателем за тем, чтобы участники своеобразной дуэли вели себя честно и съедали поданные блюда полностью, а не рассовывали куски по карманам.
- Ах, как все это волнительно! Жуйте же, жуйте, господин студент! Жуйте и вы, дорогой профессор! – Восклицала мадам, всплескивая руками.
К великому прискорбию, уважаемый читатель, сообщаю, что спор студента Севастьяна с профессором французского и старофранцузского языка нельзя считать полностью разрешенным. Ибо уже на двенадцатом блинчике и пятнадцатом пирожном по обоюдному согласию дуэль пришлось прекратить. После чего, вооружившись линейкой, спорщики принялись тщательнейшим и дотошнейшим образом измерять свои фигуры. Неизвестно, каков был бы результат, доведи они пари до конца, на данном же этапе размер талии молодого человека увеличился ровно на ноль целых четыре десятых сантиметра, и точно на столько же чудесным образом стала тоньше талия господина Мезажа.
- Ну что же, юноша, - довольно похлопывая себя по желто-черному жилету, говорил профессор Мезанж, - должен признать, что было в ваших утверждениях зерно истины. Пожалуй, теперь я не буду обходить стороной эту прекрасную кондитерскую. Принесите-ка, драгоценная мадам Бонбон, мне кружечку овсяного киселя, чтобы запить ваши божественные блинчики.
- Ах, погодите секундочку, дорогой профессор. Я лишь узнаю у господина студента, не желает ли и он каких-либо напитков? – Мурлыкала хозяйка. – Какао, или горячего шоколада? Или может быть, кружечку свежих сливок?
Но наш герой ничего не отвечал, втягивая живот, он мрачно рассматривал себя в висевшем на стене зеркале.
Глава VII.
Уличный рисовальщик, птицы и бездонные небеса.
- Разве смогу я в нынешнем виде показаться на глаза душечке Ангелине? – Сокрушался на следующее утро студент, разглядывая себя и так и сяк в зеркальных дверцах шифоньера в своей комнатушке. – Уж верно, если и был у меня мизернейший шанс приглянуться милой куколке, то теперь и он пропал, когда я сделался так безобразен и толст.
Разумеется, здравомыслящий читатель понимает, что злополучные четыре миллиметра, прибавленные к талии, никак не могли сотворить из молодого человека безобразного толстяка. Но, поскольку герой наш был не на шутку влюблен, то малейший пустяк, на который в былые времена он не обратил бы внимания, казался ему страшнейшим изъяном.
- Не иначе черт попутал меня устроить этот преглупейший спор с профессором. – Продолжал разговаривать сам с собой Севастьян.
И тут, словно в ответ на его рассуждения, из кармана, наброшенного на спинку стула пиджака, донесся знакомый серебряный голосок:
Глупый толстый дурачок –
Не налезет пиджачок!
Попался на крючок –
Не налезет пиджачок!
Дразнилки, как видите, сочинялись экспромтом и довольно неуклюже. Однако же цель их была достигнута. Одним скачком преодолев полкомнаты, Севастьян оказался рядом со стулом и вытащил из пиджака чайную ложечку.
- Гадкая ложка, как очутилась ты в моем кармане?! – Гневно вскричал он. Но та, притворяясь неодушевленным столовым предметом, молчала. Только в начищенной до блеска серебряной поверхности, отражалась искаженная разгневанная физиономия нашего студента, продолжающего открывать рот. – Ну что же, я знаю, как поступить с тобой. Я сдам тебя в металлолом, а на вырученные монеты куплю подарочек для куколки Ангелиночки. Быть может, тогда старик-мастеровой посыплет золотого песку, и она вновь посмотрит на меня своими чудными бирюзовыми глазами.
Ложечка, услыхав угрозу, кажется, слегка задрожала. Молодой человек же, довольный собой, натянул пальто, обмотался шарфом и решительно вышел из дома.
Однако уже на крылечке осенила Севастьяна мысль, что и сама по себе миниатюрная искусно отлитая ложечка может являться достойным подарком для милой Ангелины.
- Она позабавит красавицу-Ангелиночку очаровательными стишками. И уж конечно, противная железяка не посмеет хихикать и дерзить, когда драгоценная моя куколка будет размешивать ею кусочки сахару в чае.
Вновь и вновь представляя кокетливую улыбку своей возлюбленной, наш студиозус размечтался до такой степени, что сослепу налетел на уличного художника. Этот уличный малевальщик портретов вечно шатался по небольшому рыночному пятачку, располагавшемуся неподалеку от дома, где квартировался Севастьян, и не столько занимался рисованием, сколько выклянчивал у почтенных прохожих мелочь. Одежда его была заношена и неопрятна, а сам художник был резок и громкоголос, так что наш герой, торопясь на лекции или совершая покупки в субботний день, всегда старался обойти бродягу-попрошайку стороной. И вот теперь драгоценный подарок выскочил из-за пазухи Севастьяна и, словно нарочно, приземлился художнику точно в руки.
- Занятная вещица, - грубым голосом прорычал тот и, словно золотую монету, попробовал ложечку на зуб.
- Ах, уважаемый рисовальщик портретов, будьте так добры вынуть изо рта и вернуть мне серебряную ложечку, ведь я имею намерение презентовать ее своей возлюбленной Ангелине. – Как можно вежливее обратился к бродяге юноша.
Однако, бродяге такое обращение пришлось совсем не по нраву, и вместо того, чтобы отдать злополучную ложку, он засунул ее поглубже в заплечный мешок, где болтались кисти, тюбики краски и прочие рисовальные принадлежности, после чего сгреб нашего героя за грудки пальто и грозно прогрохотал:
- Рисовальщик?!! Бездарный уличный мазильщик портретов?!! Так ты назвал меня, жалкий юнец? – Ну нет, глупый мальчишка! Перед тобой - Живописец. Я пишу лишь небеса!
И, не давая опомниться, подхватил растерявшегося студента под руку и потащил за собой, бормоча себе под нос: «Пусть он увидит мои бездонные, мои холодные, мои огненные, мои зовущие, мои великолепные, мои бездушные, мои изменчивые…», - и еще множество других бессмысленных и противоречивых эпитетов.
Влекомый бродягой-Живописцем, Севастьян очутился на уже знакомой ему старинной улочке, где закрутилась вся наша история. И даже более того - покосившаяся избушка чокнутого (теперь уж наш герой был точно в этом уверен) рисовальщика стояла ровно наискосок от злополучного магазинчика, витрину которого он так неосторожно расколотил ледышкой. Наш герой обратил внимание, что все окна в избушке были закрыты ставнями, а там, где оные отсутствовали, - наглухо забиты досками. Перед домишком, словно одноногие стражи, выстроились в ряд не менее дюжины огородных пугал всех мастей.
- Бравые солдатушки отпугивают птиц, - пояснил бродяга. Хотя было не ясно, для чего рисовальщику понадобилось отпугивать несчастных пернатых, ведь ни жалкого огородишки, ни ягодных кустов, ни какой-либо другой растительности, способной привлечь птичье внимание, поблизости не наблюдалось.
Чокнутый художник втолкнул попытавшегося было воспротивиться Севастьяна внутрь избушки, проворно проскочил сам и поскорее захлопнул за собой дверь.
- Проклятые летучие создания так и норовят прошмыгнуть вслед за мной, - вновь пояснил он. И наш студент сообразил, что безумный бродяга, видимо, страдает орнитофобией, то есть, боязнью птиц.
Хозяин избушки тем временем затеплил свечу. И при ее мерцающем свете молодой человек стал различать развешанные по стенам вкривь и вкось примитивные, будто выведенные нетвердой детской рукой, портреты, покрытые слоем паутины, пыли и пожухлых сухих листьев. Однако, художник не дал Севастьяну возможности разглядеть картины получше и даже грубо сорвал со стены и отшвырнул в угол один из портретов.
- Прах и тррруха! – Пророкотал он. – На чердак! Там я храню свои истинные творения.
Подгоняемый бродягой, шепотом ругая себя за то, что поддался влиянию сомнительного и весьма неприятного субъекта, юноша вскарабкался по приставной лестнице на чердак. Хотя слуховое окошко, как и прочие, было заколочено досками, здесь все же было гораздо светлее, ибо свет проникал через многочисленные щели и дыры в крыше, так что легко можно было обойтись без свечи.
- Вот они, мои бездонные небеса. – Почти нежно проворковал Живописец, указывая на множество мольбертов, на каждом из которых располагался обмотанный пестрым тряпьем холст. – Тебе выпала великая честь. Любуйся же и восторгайся, желторотый пте…
Не докончив фразы, бродяга в страхе вытаращил глаза, одной рукой вцепился в рукав студента, а другой крепко зажал себе рот, словно произнес нечто поистине ужасное. Севастьян, в сотый раз обругав себя остолопом и размазней, попробовал было вырваться и сбежать с чердака, но тяжелая рука полоумного рисовальщика держала его, словно тиски.
- Разверни и посмотри, - наконец прохрипел он.
Подчиняясь приказанию, юноша принялся брезгливо снимать тряпье с ближайшего к нему холста.
- Постой! Я закрою глаза, а ты развернешь и скажешь мне, что там изображено. – Сумасшедший зажмурился так крепко, что заскрипели зубы.
Севастьян снял последнюю тряпицу и уставился на картину.
- Небеса. Ты видишь мои бездонные небеса? – Прошептал Живописец.
Увы! Как ни старался наш герой, он не смог отыскать на картине даже крошечного кусочка неба, ибо все свободное пространство заполняли птицы: юркие колибри, пышнохвостые павлины, гибкошеие фламинго, толстоклювые туканы, неповоротливые пингвины, круглоглазые совы, царственные орлы, голосистые соловьи, грациозные лебеди и еще множество других. Птицы были выписаны так натурально и с таким мастерством, что студенту вдруг почудилось, будто все они живые и только и ждут момента, чтобы вырваться из тесных рамок.
Не дожидаясь ответа, художник открыл и глаза и, дико взревев, рванулся к холсту:
- Проклятые ненавистные птицы, - рычал он, - вы заполонили мои небеса. Но не бывать этому. Ведь я уничтожу вас!
С этими словами сумасшедший бродяга принялся драть, ломать и топтать ногами несчастную картину, а затем ринулся к остальным мольбертам. Треск древесины перекрыл оглушительный птичий гомон. И Севастьян, освободившийся из железных тисков полоумного рисовальщика, бросился вон из избушки.
Огородные пугала, охраняющие жилище Живописца, словно пытаясь его удержать, скорбно тянули вслед студенту свои лохмотья. И как ни спешил Севастьян, на этот раз он разглядел, что вместо лиц пугалам были приделаны все те же примитивные портреты. Причем выражение лиц на портретах было до того жалобным и слезным, что наш герой, поддавшись душевному порыву, вынул из кармана пальто чистейший накрахмаленный батистовый носовой платок с любовно вышитыми матушкой его, Севастьяна, инициалами и обвязал вокруг палки-руки одного из пугал, дабы оно имело возможность утереть им свои слезы.
Глава VIII.
Польза и вред утреннего моциона, необычное поручение мадам Бонбон и птичий гомон в деканате.
Совершив сей благородный поступок, наш герой припустил по улочке таким лихим галопом, что обогнать его смог бы не всякий скакун. Однако, при такой прыти довольно скоро Севастьян начал выбиваться из сил и тут стал замечать сопение и пыхтение, раздающееся у него за спиной. Не сбавляя шага, юноша обернулся на звук и обнаружил – кого бы вы думали? - профессора Мезанжа.
Профессор Мезанж был одет в ярко-желто-черный спортивный костюм и круглую черную шапочку и, судя по всему, совершал утреннюю пробежку.
- Добрейшее утро, mon ami! – Приветливо поздоровался он. – Согласитесь, что нет ничего приятнее бодрящей пробежки по утрам. Я вижу, и вы завели сию полезную привычку?
Севастьян, как и многие юноши его возраста, вовсе не являвшийся любителем спортивных занятий, в данный момент совершенно не имел сил спорить с профессором, а посему лишь слабо кивнул и скривил вымученную улыбку, когда тот предложил сделать еще пару совместных кружочков вокруг рыночной площади.
- Ну что же, mon cher ami, не дурно бы нам теперь перекусить. Заглянем-ка, пожалуй, к несравненной мадам Бонбон. Быть может, в ее прелестном заведении найдутся кружевные блинчики для двух ранних пташек. – Бодро проговорил профессор, добродушно посмеиваясь и похлопывая по спине запыхавшегося, согнувшегося в три погибели Севастьяна. – Кстати, не напомните ли мне, дражайший коллега, на каком количестве воздушных пирожных остановили мы наше пари?
Наш герой, приметивший чинно прогуливавшегося по площади господина Рудольфа, чей кошелек не так давно принял он за лягушку, и желая на этот раз представить себя в более выгодном свете, кое-как распрямился и в свою очередь, дружески и даже несколько панибратски хлопнув собеседника по плечу, громко ответил:
- Кажется, на пятнадцати, уважаемый коллега.
И, конечно, совершил роковую ошибку, произнеся числительное на русском, а не на французском языке. Мгновенно благожелательное настроение господина Мезанжа сменилось крайней степенью раздражения.
- Я вижу, молодой человек, что утренний моцион вовсе не идет вам на пользу. – Сухо проговорил он. – Ведь во время пробежки улетучиваются те немногие знания, что каким-то чудом закрепляются в вашей голове во время лекций и практических занятий. Я горько заблуждался, полагая вас своим коллегой, ибо теперь совершенно убедился, что на факультете иностранных языков вы всего лишь залетная птичка.
Так распекал профессор несчастного студента и дошел даже до того, что под страхом отчисления потребовал от Севастьяна нынче же вечером явиться на кафедру иностранных языков для рассмотрения вопроса об его прилежании.
Бросив прощальное «adieu», профессор Мезанж зашагал прочь. Молодой человек обернулся в сторону господина Рудольфа в надежде, что тот успел покинуть площадь и не был свидетелем оскорбительнейшей сцены. Однако, сей неприятный субъект, напротив, стоял теперь очень близко, так что наверняка слышал все до единого унизительные эпитеты, коими в запальчивости осыпал юношу профессор. Коротко хохотнув, закинув в рот круглую марципановую конфету из бумажного кулька и причмокнув от удовольствия, господин Рудольф с важным надутым видом прошествовал мимо Севастьяна.
Чувствуя себя глубоко уязвленным и несчастным, в попытке восстановить душевное равновесие наш юный герой проболтался по улицам до самой темноты. Добрел он даже до старинного каменного моста – места, где под готическими фонарями имели обыкновение развеивать тоску все несчастные влюбленные юноши в городке. Встав подле одного из фонарей в приличествующую случаю романтическую позу, Севастьян вообразил, как чудесно было бы прогуливаться по мосту под ручку с душечкой Ангелиной. Словно наяву, представил он, как разрумянились бы от морозца ее нежные фарфоровые щечки, как вырывались бы из приоткрытого круглого ротика облачка пара, как радостно сверкали бы прекрасные, необъяснимым образом знакомые, бирюзовые глазки. В неописуемом восторге обнял он фонарный столб, словно тонкую талию возлюбленной, и тут услышал смешки. Три барышни, остановившись неподалеку, склонив друг к дружке головки, перешептывались и хихикали, игриво поглядывая в сторону молодого человека. В досаде пнув ногой кованое ограждение моста, студент Севастьян выпустил столб из объятий и поскорее поспешил прочь мимо легкомысленных хохотушек прямиком в заведение мадам Бонбон, еще издали уловив аромат свежеиспеченных сахарных булочек.
Правда, некоторое время молодой человек еще мялся у входа, перетаптываясь с ноги на ногу, пока поднявшаяся пурга не запорошила его до такой степени, что он превратился в совершеннейший снежный ком.
- Ах-ах! – Принялась хлопотать вокруг юноши заботливая хозяйка. – Снимайте же скорее ваше снежное одеяние и присаживайтесь поближе к электрическому камину, дорогой господин Севастьян. Снова ваши уморительные студенческие шуточные проделки! Ведь я едва не приняла вас за ожившего снеговика. Уж наверное, в университете вы с вашими товарищами-студентами не даете соскучиться профессорам? – Мурлыкала мадам Бонбон, намекая, что совсем не прочь выслушать парочку забавных историй.
При этом она ловко выставляла на столик кофейник с крепчайшим горячим кофе, молочник, доверху наполненный белоснежным жирным молоком, и огромное блюдо с горой булочек всевозможных видов: булочки-ракушки с розовой помадкой, хрустящие булочки-ежики, обсыпанные жареной сахарной крошкой, нежнейшие крошечные, тающие во рту булочки-улитки, а также с маком, с цукатами, с изюмом и корицей и еще множество других. Нечего и говорить, что при виде такой роскоши герой наш совершенно растаял и тут же выложил мадам Бонбон все подробности утренней встречи с господином Мезанжем, хотя перед тем и поклялся себе молчать об этом до самой могилы. А заодно уж, с аппетитом уминая пышную сдобу, присовокупил историю знакомства с чокнутым рисовальщиком птиц.
К удивлению нашего героя, хозяйка заведения отозвалась о причудах рисовальщика с полнейшим сочувствием:
- Ах, я наслышана о господине Живописце. Бедняжка, он бы мог сотворить настоящий шедевр. Но, разумеется, пугала ему не помогут. Его жилище так неопрятно. Драгоценный господин студент, не будете ли вы столь любезны при следующем визите передать кое-что месье Живописцу?
Севастьян хотел было возразить, что ни при каких обстоятельствах не собирается и близко подходить к дому полоумного художника. Но мадам Бонбон молитвенно сложила свои пухлые ручки и с такой надеждой посмотрела на нашего героя, что у того не хватило духу ей отказать.
- Ах, господин Севастьян, вы – прелесть и совершенный душка. Я чувствовала, что могу на вас положиться. – Довольно замурлыкала мадам Бонбон. – К тому же, эта вещица ни коим образом не обременит вас, а в некоторых случаях даже может оказаться полезной. Ведь нынче вечером, как я слышала от самого месье Мезанжа, вам надлежит явиться в университет?
С этими словами хозяюшка заведения принесла из подсобного помещения пеструю тряпицу, ту самую, которой накануне натирала до блеска витрины. Любовно погладив, мадам вручила ее нашему герою. На ощупь тряпица оказалась приятно-бархатистой и теплой. Юноша хотел было небрежно запихнуть тряпку в карман пальто, но каким-то непостижимым образом она вдруг оказалась обернутой вокруг его шеи, наподобие кашне.
- Как чудно, господин Севастьян! Вы совершенно понравились ей. Я сразу догадалась, что вы в ее вкусе.
Недоумевая, как можно оказаться во вкусе пылевой тряпки, и каким образом она пригодится ему на кафедре иностранных языков, разве что для стирания мела с доски, наш герой покинул заведение под восторженные возгласы мадам Бонбон.
По дороге молодой человек нарочно замедлял шаг, подолгу застревал на пешеходных переходах, пропуская вперед себя автомобили, а также всяческими иными способами оттягивал момент встречи с грозным профессором французского и старофранцузского языка. Но как ни тянул резину наш юный герой, все ж-таки ноги принесли его к университету.
Здание университета каменной глыбой величественно и мрачно нависло над Севастьяном, и молодой человек ощутил себя перед ним жалким ничтожным муравьишкой. Был поздний час, все окна, кроме одного, на самом верхнем этаже, были темны. И за этим единственным освещенным окном перемещались какие-то странные фантасмагорические тени. Но едва лишь успела мелькнуть у нашего героя трусоватая мыслишка – под предлогом страшной простуды сбежать в свою уютную комнатушку, как тут же в голове его зазвучал уже знакомый задорный серебристый голосок:
Трусишка-Севастьян,
Попал ногой в капкан!
Трусишка-Севастьян,
Засунь руку в карман!
Как и все предыдущие, дразнилка была срифмована кое-как и совершенно не соответствовала действительности. Ибо никаких капканов возле высшего учебного заведения не было и быть не могло. Однако же, повинуясь совету, содержащемуся в последней строчке, молодой человек сунул руку в карман, извлек подаренную господином Мезанжем новогоднюю открытку и, проспрягав громким голосом парочку неправильных французских глаголов, немедленно ощутил в себе прилив отваги.
Взбежав по широкой мраморной лестнице на верхний этаж, юноша решительно распахнул дверь кафедры иностранных языков. Приемная была пуста. Наш герой направился было к кабинету заведующего кафедрой, но по пути загляделся на стоящий на полу подле окна огромный цветочный вазон, в котором, к своему величайшему удивлению, обнаружил с дюжину зеленых и желтоватых в крапинку морских коньков. Высовываясь из вазона, коньки извивались, цеплялись друг за дружку своими гибкими хвостами и с любопытством тянули в сторону посетителя длинные с нежными рыльцами носы.
Сбитый с толку молодой человек принялся тереть глаза и дергать себя за мочки ушей, дабы убедиться, что он не спит. Но тут раздался голос профессора Мезанжа, сердито вопрошавший, как долго уважаемый студент собирается таращиться на цветочный горшок, заставляя почтенных преподавателей терять свое драгоценное время на ожидание его особы? И в то же мгновение диковинные морские создания пропали, а на их месте образовался обыкновенный (правда, довольно-таки разросшийся и пыльный) цветок алоэ.
Наш герой на всякий случай еще раз ущипнул себя за ухо, проследовал за господином Мезанжем в кабинет и оцепенел. В тесном кабинетике заведующего кафедрой собралось не менее двух десятков преподавателей самых разных предметов, многие из которых имели отношение к иностранным языкам примерно такое же, как свекольный суп имеет отношение к космической ракете. Были здесь и долговязый, сутулящийся и бормочущий себе под нос, доктор философских наук; и двое молодых, вечно улыбающихся и кланяющихся иностранных лаборантов в апельсинно-фиолетово-зеленых кимоно, прибывших в университет по обмену; и резкоголосая, строгая, черная и чопорная профессорша риторики; и профессор немецкого языка и литературы, комплекцией и манерой одеваться до такой степени напоминающий мосье Мезанжа, что их частенько принимали за братьев-близнецов, и не путали между собой лишь благодаря тому, что первый предпочитал носить жилеты алого цвета. Сам заведующий кафедрой восседал за столом, постукивал по столешнице ручкой и важно посверкивал на окружающих своими толстыми круглыми очками.
Появление Севастьяна вызвало среди преподавателей необычайный переполох. Увидев молодого человека, все они разом зашумели, загалдели и принялись тыкать в его сторону кто пальцами, кто указками. А самый задиристый преподаватель по физической культуре, с выкрашенными в красный цвет и торчащими вертикально, наподобие хохолка, волосами, бочком подскочил к нашему герою и пречувствительно и дерзко пихнул его плечом.
Наш незадачливый студент продолжал стоять столбом, недоумевая, каким образом его утренняя оплошность с числительными, могла вызвать столь бурную реакцию у всего педагогического состава? Физкультурник же, раззадориваясь все больше, наскакивал на юношу то с одной, то с другой стороны, выкрикивая одно только слово: «Нарушитель». - Да и остальные профессора, лаборанты и прочие, в первые минуты как бы опасавшиеся Севастьяна, теперь стали осторожно к нему приближаться, угрожающе выставив перед собой острые указки.
Молодой человек, ощутив внезапный прилив жара, нервным движением поправил обернутую вокруг шеи пеструю тряпицу. При этом тряпица издала резкий шипящий звук, едва услыхав который, все преподавателишки, и даже физкультурник, трусливо разбежались по углам.
- Фух-фух, - пропыхтел заведующий кафедрой и сверкнул очками. (Из-за тучности фигуры он не покидал своего места за столом и не участвовал в нападках на молодого человека). – Что за двуногий фрукт пожаловал к нам без приглашения?
- Что за фрукт? Что за фрукт? – Тут же подхватила востроносая аспирантка.
Профессор французского и старофранцузского языка, все это время стоявший в стороне в гордой позе Наполеона, сделал эффектную паузу, после чего громко объявил:
- Многоуважаемые коллеги, это я пригласил данного юношу посетить наше собрание. Ибо, как мне стало доподлинно известно, произошло самое страшное, что только могло случиться. А именно – нарушены границы и равновесие.
- Нарушитель! Нарушитель! – Подскакивая на месте, вновь принялся выкрикивать физкультурник.
- Фух-фух, - вытер пот со лба заведующий кафедры. – Но доподлинно ли вам, драгоценный Мезанж, это известно?
Тут наш герой, которому, наконец, надоело слушать всякую ахинею и бессмысленную тарабарщину, счел нужным вставить свое слово:
- Господа преподаватели, никак не могу взять в толк, в каком таком нарушении равновесия я повинен? Ведь не может же случиться катастрофа только лишь оттого, что, находясь под впечатлением от встречи с сумасшедшим рисовальщиком, я позабыл французские названия числительных? Тогда как мосье Мезанж позволил себе распекать и отчитывать меня за столь ничтожный промах вне аудитории, при совершенно посторонних людях и даже при пренеприятнейшем господине Рудольфе. Том самом, что покупает круглые марципановые конфеты в кондитерской мадам Бонбон.
Лишь только молодой человек вспомнил о полоумном художнике, притихшие преподаватели снова зашумели и загалдели, а уж когда упомянул он о господине Рудольфе и мадам Бонбон, тут уж в кабинете поднялся настоящий трамтарарам. Бурно выражая свои эмоции, доктора, профессора, лаборанты и аспиранты метались по тесному кабинету, натыкаясь друг на друга, отчаянно взмахивая руками, будто силясь взлететь, вскакивали на столы, на стулья и даже на подоконники, при этом они свистели, верещали, ухали, дико хохотали и издавали прочие нечеловеческие звуки.
Глядя на воцарившееся вокруг безумие, нашего юного героя осенила вдруг догадка, что птицы с холста рисовальщика, наконец, высвободившись из тесных рамок, перенеслись в университет и теперь мечутся, желая вырваться на волю. В заведующем кафедрой ясно проступали черты подслеповатого филина. Лаборанты в оранжевых кимоно оказались ни кеми иными, как утками-мандаринками, а профессорша риторики - обыкновенной галкой. Были здесь и длинноногий журавль, и задиристый петух, и упитанный красногрудый снегирь, и экзотическая птица киви. Разумеется, более всего нашего студента интересовала персона мосье Мезанжа. Он пристально всматривался в фигуру профессора французского и старофранцузского языка, но несмотря на все старания, Севастьяну так и не удавалось распознать его истинную сущность. Лишь на одно мгновение промелькнуло в образе профессора нечто неуловимое и смутно знакомое, и в этот момент кто-то бесцеремонно дернул молодого человека за рукав и буквально выволок из кабинета.
Глава IX.
В которой достойный господин Мезанж предстает в роли злого гения, а верные товарищи Севастьяна обнаруживают свою двуличность.
- Беспечный юнец. Совсем зеленый. Сунулся в их гнездо, и они едва не заклевали его. – Бормотал себе под нос бродяга-художник, волоча за собой потрясенного, совершенно ошалевшего и потерявшего волю к сопротивлению молодого человека. – Да-да, в конце концов, они бы заклевали его. Нет-нет, мадам не удалось бы его уберечь.
Таким образом, вовсе не желая этого, наш герой второй раз за один день оказался в гостях у полоумного рисовальщика.
Надо отметить, что в вечернее время жилище сумасшедшего создавало более благоприятное впечатление. Паутина и хлам не так бросались в глаза, а потрескивание поленьев в печи добавляло даже некоторый уют. К тому же, ноздри Севастьяна уловили аромат печеного картофеля. И правда, пошебуршив кочергой в золе, рисовальщик откопал несколько картофелин, одну из которых бросил гостю, скромно присевшему на колченогий табурет. По всегдашнему везению, угощение попало не в руки юноши, а приземлилось на модное недавно купленное пальто, оставив на нем некрасивое круглое жирное пятно. Однако молодой человек, хоть это было совсем не свойственно его характеру, решил не обращать внимания на такие мелочи, а по примеру хозяина, вонзил в горячую картофелину зубы.
Бродяга одобрительно кивнул. И в голову Севастьяна неожиданно закралась идея, что уличный малевальщик вовсе не так уж безумен, как может показаться на первый взгляд. Однако, почти сразу же молодой человек переменил свое мнение обратно, поскольку Живописец вновь пришел в состояние крайнего возбуждения, принялся нести околесицу, трясти нечесаной гривой и плеваться во все стороны картофелем, так что мелкие частички долетали и до того угла, где на благоразумном расстоянии от хозяина пристроился наш чистоплотный герой.
По временам нашему студенту чудилось, будто в сумбурной речи полоумного художника имеется некий намек, который он обязательно должен уловить. Ибо от этого намека и от его, Севастьяна, сообразительности зависит теперь судьба прекрасной бирюзовоглазой куколки Ангелины. Но, как ни вслушивался юноша в бормотание бродяги, как ни силился вникнуть в суть, хитроумный намек умудрялся ловко от него ускользнуть. Бродяга же, чувствуя тщетность своих стараний и видя лишь недоумение, отражающееся на лице собеседника, ярился все сильнее. В конце концов, с рыком набросившись на оцепеневшего от ужаса гостя, он сорвал с его шеи пеструю тряпицу и бросился на чердак, где, судя по донесшимся вскоре звукам, принялся ломать и крушить остатки мольбертов и картин, чудом уцелевших после утреннего буйного припадка. Не дожидаясь, пока «гостеприимный» хозяин вернется, дабы учинить расправу и над ним, Севастьян стряхнул с пальто золу и картофельные крошки и спешно покинул жилище малевальщика картин.
На свежем ночном поскрипывающем от морозца воздухе голова молодого человека проветрилась от печного чада, и он вдруг совершенно ясно понял, что же именно пытался втолковать ему рисовальщик.
- Несообразительная башка! – Вскричал Севастьян и стукнул себя по макушке. – Как же сразу не дотумкал я, что мосье Мезанж, скрывающийся под личиной уважаемого профессора, есть злой гений, стоящий на пути нашего с куколкой Ангелиночкой счастья? Теперь, когда пелена спала с моих глаз, я вспомнил, как на самом первом занятии, отвечая на поставленный вопрос, перепутал от волнения яблоки с картошкой, чем навеки снискал нерасположение злопамятного профессора. Вот с тех самых пор он и вызывает меня к доске в самые неподходящие моменты, подсовывает для спряжения самые трудные глаголы, отчитывает при любом удобном случае, а теперь еще едва не заклевал вместе с другими преподавателишками. Не он ли в своем коварстве дошел даже до того, чтобы при помощи блинной дуэли превратить меня в безобразного толстяка? Но теперь-то я раскрыл его карты. Завтра же на утренней лекции я при всей студенческой братии громогласно объявлю господина Мезанжа своим заклятым врагом.
Приняв такое решение, наш юный герой направился домой, по дороге готовя утреннюю обличительную речь. И так увлекся, дополняя и меняя местами фразы, дабы они звучали более весомо и твердо, что принялся декламировать вслух и не сразу заметил, что у него появились двое слушателей.
- Злой гений Мезанж. Слыхали вы такое? Вот уж действительно умора. – Хохотнув в характерной для него неприятной манере, обратился к своему спутнику господин Рудольф.
Спутник что-то невнятно прокряхтел в ответ. И молодой человек узнал в нем того самого стража порядка, который не далее, как вчера, так бесцеремонно и нетактично запихнул его в каталажку.
- Ну-ну, господин нарушитель-студент, сочиняете бунтарские речи вместо повторения французских числительных? До добра они вас не доведут. – Кивнул Севастьяну господин Рудольф. – Впрочем, меня это не касается. Мое дело - предупредить. Приятного моциона. – Бросил он и зашагал прочь.
А за ним со скрипом двинулся и страж порядка Дубин, смакуя и повторяя на разные лады слово «каталажка». Впрочем, вряд ли наш герой обратил внимание, что там бубнил себе под нос доблестный страж порядка, ибо застыл на месте столбом, осознав, что дважды за один день назвали его нарушителем.
- Сплошная путаница и вообще черт знает, что творится вокруг. Кто-нибудь сподобится объяснить мне, что же все-таки я нарушил? – Бормотал озадаченный студент. – И так ли уж повинен профессор в свалившихся на меня несчастьях? В конце концов, никто иной, как благородный мосье Мезанж пришел ко мне на выручку и вызволил из тюремного заточения. Ах, где же мои верные приятели Артур и Арсений? Уж они бы поддержали меня в трудную минуту и дали бы дельный совет.
И тут же, словно по волшебству, вывернули из ближайшего проулка друзья-однокашники нашего героя, по правде говоря, не на шутку встревоженные отсутствием своего всегда прилежного товарища на лекциях и нарочно, ради его поисков, отправившиеся на ночной променад.
- Так вот где ты болтаешься, чертов гуляка! – С радостными объятиями набрасываясь на Севастьяна, вскричал Арсений. – А мы-то с ног сбились, разыскивая тебя по всему городку.
- Заглянули даже к очаровательной Бонбон и угостились там рюмкой-другой отличного коньяку. – Похлопывая приятеля по плечу, присоединился к приветствиям более сдержанный Артур, считавшийся в их маленькой компании старшим. – Она все переживала, как бы не понес тебя черт в какую-то нору. Видно, ту самую, о которой все талдычил ты на днях.
- Ну нам ничего не оставалось, как торжественно пообещать старушке, что не спустим с тебя глаз, пока не препроводим до дому. – Вновь вступил в разговор Арсений. (Эпитет «старушка» был, разумеется, употреблен в переносном смысле, поскольку лет мадам Бонбон было не более сорока пяти, то есть, была она дамой в самом расцвете).
- И мы исполним свою клятву, лишь заскочим по пути в один уютный кабачок. – Подвел итог беседе Артур.
Однако, наш герой, благодаря все тому же Артуру, вспомнивший первоначальную цель, с коей покинул утром свою комнатушку, заартачился, отказываясь посещать какие-либо питейные заведения, кроме выше названной «Норы».
- Ах, друзья мои, – в отчаянии восклицал он, – не смогу я сомкнуть глаз, если нынче же не улицезрю драгоценную душечку Ангелину и не услышу, как играет она на «скрипочке» для гостей!
Видя, что удержать Севастьяна нет никакой возможности, и коротко посовещавшись, Арсений и Артур порешили составить компанию и сопроводить своего приятеля в «Нору», рассудив, что в их присутствии не случится с ним ничего дурного.
Три товарища порядочно покружили и поплутали по закоулкам и тупичкам, прежде чем старший Артур, осмотревшись по сторонам, обнаружил на одном из домишек руку-указатель со словом «Нора». При этом почудилось ему, что уже несколько раз проходили они мимо этого места, и не было здесь вовсе никакого указателя. Севастьян же заметил, что в прошлый раз стрелка была крепко-накрепко приколочена к стене, а теперь же еле болталась на единственном проржавевшем гвозде, чуть покачиваясь на ветру, отчего создавалось впечатление, будто деревянная рука грозит молодым людям пальцем. Однако, наш герой, приободренный присутствием друзей, не испугался предостерегающего жеста. Напротив, дерзко показав вывеске кукиш, Севастьян храбро дернул на себя дверь и вступил в «Нору». Двое приятелей последовали за ним.
Обстановка «Норы» осталась такой же, как запомнилось Севастьяну: коряги и корневища, уродливые деревянные рожи и облупившиеся картины. Только посреди зала появилась небольшая круглая вращающаяся площадка, вроде сцены. И на этой сцене, освещенная льющимся откуда-то из-под потолка таинственным мерцающим голубоватым светом, одиноко стояла прекрасная кукла в платье из атласа цвета пламени. Шлейф платья был неестественно длинен, он стелился по всему залу, словно невиданных размеров змея, обвивал все столы и стулья, и, наконец, скрывался в узеньком темном коридорчике. Склонив голову набок, прикрыв глаза, изящно держа в одной руке смычок, а другой нежно обвив гриф инструмента, выводила она печальную тягучую ленивую дремотную мелодию на огромном, почти в свой рост, контрабасе.
- Ах, красавица и вечная возлюбленная моя, Ангелина! – Громко зааплодировав, вскричал наш юный восторженный герой.
Но посетители заведения никак не отреагировали на экзальтированную выходку влюбленного. Вообще, при внимательном рассмотрении, создалось у Севастьяна впечатление, будто все они находились в некоем сомнамбулическом состоянии. Одни, бесконечно раскачивались взад-вперед на сиденьях, рискуя опрокинуться и завалиться на спину. Другие дергали, мотали и кивали головами, безуспешно пытаясь подстроиться музыке в такт. Третьи, словно заведенные, беспрестанно чокались кружками, ни разу не пригубив напитка.
К неприятному удивлению, за одним из столиков молодой человек признал двух своих знакомцев – стража порядка Дубина, а рядом с ним господина Рудольфа, игравших странную партию в домино. Игроки поочередно бросали на стол по одной кости, затем, долго и бессмысленно глазели на получившуюся комбинацию, после чего каждый забирал свою кость обратно, и все повторялось сначала. Отвернувшись в другую сторону, ибо, как уже было сказано, созерцание выше названных персон не доставляло ему удовольствия, молодой человек изо всех сил вытаращил глаза, надеясь, что это полумрак помещения сыграл с ним злую шутку. Но тем яснее увидел двух своих товарищей – Артура и Арсения – мирно прикорнувших за одним из столов. Резко оборотившись, Севастьян обнаружил у себя за спиной еще одного Арсения и еще одного Артура, тех самых, с которыми повстречался на улице. Первый удивленно хлопал глазами, а второй с недовольным видом потирал шишку, набитую на макушке в низком проеме двери.
Неожиданно куколка Ангелина подняла свою хорошенькую головку, озорно подмигнула молодому человеку и контрабас вдруг стал издавать совсем другие звуки – рваные и дерганные. И тут же все посетители повскакивали со своих мест, принялись дрыгаться и кривляться, беспорядочно махать руками, так что на пол разом полетели с десяток стаканов и кружек и с дюжину столовых приборов. Вместе с прочими стали дрыгаться оба Арсения и Артура, отчебучивая такие фигуры и коленца, что Севастьян только диву давался. Да и сам наш герой поймал себя на том, что не может удержаться на месте спокойно, а то и дело подпрыгивает к потолку этаким козликом.
Прыжки и кривляния продолжались до глубокой ночи, пока незаметно не вышел из узенького коридорчика в своем кожаном фартуке старик-мастеровой, не хлопнул в ладоши и не прокричал что-то на тарабарском наречии. Мгновенно погас во всей «Норе» свет, оборвалась на полуноте музыка, а танцующие вдруг разом обмякли и попадали, кто где стоял.
Глава X.
Чудесное преображение Живописца. Встреча с серебряной ложечкой. И новое поручение мадам Бонбон.
Нечего и говорить, что после этаких выкрутасов, о посещении утренней лекции профессора Мезанжа, а уж тем более об обличительной тираде не могло быть и речи. Разлепив глаза лишь к полудню, ощущая ломоту по всему телу, наш герой со стоном и кряхтением сел на постели, раздумывая, не вернуться ли обратно на боковую, когда со стороны кухни долетели до его слуха сначала немузыкальное мурчание, а после – дразнилка, пропетая звонким задорным голоском:
Студент-простак
Отправился в кабак.
Курит он табак
И танцевать мастак.
Тра-та-та, тра-та-та.
Курит он табак
И танцевать мастак.
Едва услыхав первую строчку дразнилки, молодой человек подскочил на месте, словно ужаленный в ту часть тела, на коей люди имеют обыкновение сидеть, и, позабыв о ломоте, бегом кинулся в кухню.
В крошечной кухоньке у газовой плитки уверенно, словно у себя в заведении, хозяйничала мадам Бонбон. По всей квартире витали аппетитные ароматы, на полукруглом лакированном столике дымился заварочный чайник, стояло блюдо, на котором возвышалась внушительная гора свежеиспеченных оладий, и даже появился откуда-то премиленький букетик фиалок. В скрипучем кресле-качалке удобно устроился незнакомый, но смутно напоминающий кого-то субъект. Субъект этот перекатывал с ладони на ладонь серебряную ложечку, отчего та заливалась серебристым смехом.
- Ах, дорогой господин Севастьян, вы уже пробудились? Присаживайтесь скорее к столу, пока не остыли творожные оладушки с нежным розовым вареньем. – Замурлыкала мадам.
- И выпейте душистого свежезаваренного чаю, непременно вон из той белоснежной фарфоровой чашечки. Знаете ли вы, уважаемый нарушитель, что тончайший фарфор делает чай еще ароматнее? – Подхватил незнакомец. – И не удивляйтесь внезапному появлению гостей в вашей кухне. Для удобства я посоветовал бы вам считать данное событие продолжением вашего сна.
При слове «нарушитель» юноша так и взвился к самому потолку и тут обнаружил, что, застигнутый врасплох нежданными гостями, в спешке не успел привести себя в приличный вид, в результате чего, предстал перед дамой и незнакомым элегантным господином в помятом пижамном костюме и с всклокоченной шевелюрой. Сконфузившись, скромно присел он на краешек табурета, пробурчав, что не желает быть нарушителем, а также, что он, вопреки уверениям вредины-ложки, не имеет пагубной курительной привычки.
- Дорогой господин студент, не будьте же столь придирчивы. Милая ложечка лишь поддразнивает вас в знак своей благосклонности. Не правда ли, мосье Живописец? – Обратилась мадам к элегантному господину.
- Ха! Ха-ха! – Рассмеялся наш юный герой, обмакивая в варенье и проглатывая, почти не жуя, нежный творожный оладушек. – Драгоценная мадам Бонбон, вы, верно, разыгрываете меня? Мне ли не знать бездарного уличного мазильщика портретов, гордо именующего себя Живописцем, ведь вчера дважды побывал я у него в гостях? Этот безумный малевальщик неопрятен в одежде и дик и необуздан в манерах. Он набрасывается на ни в чем не повинных прохожих, и рычит, и плюется картофельными крошками. Разве можно сравнить его с благородным импозантным господином, что составляет нам приятную компанию? Уж если бы проник в наше культурное общество этот грубиян и попрошайка, то забрызгал бы всех чаем или, еще чего хуже, набросился бы на нас с кулаками и надавал бы тумаков.
- Именно так, - покорно склонив голову, согласился незнакомый субъект. - Таким я был. И пребывал бы в грубой и дикой, противной самому себе личине до конца своих дней, если бы вы, господин нарушитель, не сорвали ее с меня.
- Да сколько же можно повторять вам, что никакой я не нарушитель! И не желаю им быть! – Размахивая оладьей, вновь закипятился Севастьян, а мадам Бонбон и Живописец переглянулись и одновременно вздохнули.
- Никто не желает быть нарушителем, ибо обязанность эта так же почетна, как и опасна. – Начал Живописец. - Но так уж сложились звезды, что именно вам, молодой человек, выпала удача, нарушив заклятие, сделать трещину в вечном алмазном стекле и извлечь из витрины драгоценную стрекозку.
- Ах, - тут же вмешалась мадам Бонбон, - а ведь я в своем кондитерском заведении давно наблюдала за этим прекрасным юношей и не раз говорила, что он способный молодой человек.
- Ну допустим. – Несколько пошел на попятную Севастьян. - Допустим, что я, как вы тут утверждаете, действительно являюсь нарушителем, поскольку, нарушив заклятие, расколошматил ледышкой витрину. Хотя и не вижу в том никакого геройства. Но каким таким образом, самому того не ведая, удалось мне к тому же сорвать грубую личину с господина Живописца?
- Да как же! Ведь это вы, сударь, невзирая на все трудности и преграды, сумели передать мне подарок драгоценной мадам Бонбон. – Вскричал Живописец, в волнении теребя свой галстук. И только теперь, внимательно приглядевшись, Севастьян сообразил, что повязанный пятью элегантными узлами галстук на шее господина есть ни что иное, как та самая шипящая и мурчащая пестрая тряпица, которой хозяйка кондитерской натирала свои витрины. – Ведь только благодаря вашей отваге, мужественный господин студент, докучливые пернатые больше не посмеют беспокоить меня.
- Но отчего же мадам Бонбон столь долгое время тянула кота за хвост и дожидалась подходящей оказии, тогда как в любой момент могла самолично вручить вам эту тряпицу? – Вполне резонно вопросил студент.
- К несчастью, молодой человек, существует порядок, который мы обязаны соблюдать. И лишь нарушитель, единожды презрев законы и правила, волен поступать, как ему вздумается.
Не в силах подобрать подходящие слова для изъявления свой признательности, бывший бродяга-художник встал и молча поклонился Севастьяну. Наш герой тут же вскочил со своего места и тоже поклонился Живописцу. Живописец, видимо считая, что он в большем долгу перед юношей, поклонился ниже. Не желая уступать в знании этикета и светских манер, молодой человек поклонился еще ниже, изловчившись при этом шаркнуть ножкой. Так они раскланивались и отвешивали друг другу реверансы до тех пор, пока во время слишком глубокого поклона Севастьян не стукнулся лбом о лакированную столешницу, и на этом по обоюдному согласию взаимные расшаркивания пришлось прекратить.
- Так значит, - прикладывая холодную ложку к ушибленному месту, продолжил прерванную беседу наш студент, - более ничто не мешает вам изображать небеса?
- Нет, уважаемый господин нарушитель. – Вмиг погрустнел Живописец. – К сожалению, не все так просто. Ибо краски, мои прекрасные краски, без которых невозможно запечатлеть истинную красоту небес, запрятаны в глубокой мрачной «Норе».
- Ах, милый господин Севастьян, - всплескивая пухлыми ручками заволновалась мадам Бонбон, - вся наша надежда только на вас. Только вы с вашей безмерной отвагой и благородством способны вернуть господину Живописцу его бесценные краски.
Плюшевая синица, во время всей беседы скакавшая по карнизу с той стороны окна, наклонила головку, словно о чем-то задумавшись, а затем впорхнула в форточку, нагло стащила со стола самую большую крошку, примостившись на навесном шкафчике, склевала свой трофей, после чего дерзко присвистнула, перелетела на люстру и принялась там раскачиваться, позванивая хрустальными подвесками в виде шариков и сосулек. Мадам Бонбон отвернулась в сторону с нарочито равнодушным видом. Однако, молодой человек приметил, что уголком глаза она постоянно наблюдала за синицей, постукивая острыми наманикюренными ноготками по столу. Живописец же стал беспокоиться и нервно вздрагивать. И в конце концов, оба они срочно засобирались по своим делам. Повинуясь законам вежливости, наш хозяин вышел в прихожую провожать гостей, а вернувшись, обнаружил, что никакой синицы нет и в помине, зато в кресле, заложив ногу на ногу, покачивается новый гость – а именно профессор Мезанж собственной персоной.
- Не смущайтесь моим внезапным визитом, юноша. Ведь все происходящее, как вам уже успели намекнуть предыдущие посетители, всего лишь сон. – Успокоил профессор нашего героя, придвигая к себе блюдо со стряпней мадам Бонбон и подливая в чашку свежего чаю. – Должен сказать, что эти аппетитные пышные оладушки оказались как нельзя кстати, ибо с утра перебивался я лишь жалкими крохами. Да присядьте же, наконец, и перестаньте тушеваться, словно двоечник на экзамене. – Раздраженно бросил он, заметив, что Севастьян растерянно мнется в дверях, не зная, как себя повести. – Вчера вечером вы были гораздо красноречивее, когда сочиняли в мой адрес возмутительнейшие памфлеты. Впрочем, mon ami, я вас великодушно прощаю. И даже соглашусь, что некоторые из моих коллег были чересчур возбуждены и преступили границы. Но, с другой стороны, их можно понять, ведь вы, молодой человек, нарушили условия перемирия.
- Ну уж это вздор и абсолютнейшее выгораживание! – Разгорячился наш студент. – Давеча на кафедре стая преподавателей под вашим же верховодством едва не заклевала меня. И все из-за такого пустячного дела, как разбитая по чистому моему невезению витрина. Хоть сие недоразумение и случилось за стенами университета, следовательно, является моей частной жизнью. Уж если кто и должен был бы заинтересоваться подобным событием, так это неотесанный страж порядка Дубин.
- Не обманывайтесь, юноша, деревянной неповоротливостью стража Дубина, ибо при желании способен он на большую прыткость. Господин Рудольф и упомянутый страж порядка - наши опаснейшие враги, ведь они есть главные слухачи и нашептыватели. – Понизив голос, просипел мосье Мезанж.
Молодой человек приготовился уже услышать нечто важное и чрезвычайно секретное. Но профессор французского и старофранцузского языка, как это нередко случалось и на его лекциях, резко перескочил на другую тему и принялся разглагольствовать о том, сколь неблагозвучны бывают некоторые французские слова, приведя в качестве примера начинающиеся с неприятного шипящего звука «un chat» и «une chatte». «Впрочем, - тут же опроверг он сам себя, - данное утверждение справедливо лишь для определенных существительных, поскольку «un chien» и даже «un chimpanz;» звучат вполне сносно и даже приятно для слуха. Возможно, - в задумчивости пробормотал он, - все дело в той кошке, что пробежала между мной и ближайшим моим другом. Это случилось так давно… да, очаровательная кошка».
Покачиваясь в кресле-качалке, мосье Мезанж окончательно впал в задумчивость, а потом и вовсе стал задремывать. Но когда Севастьян попытался было деликатно на цыпочках выскользнуть из кухни, гость встрепенулся и напустился на несчастного хозяина с бранью, обзывая его бестолковым несообразительным остолопом и тугодумом и упрекая в неблагодарности тем, кто помогает ему, рискуя собственным благополучием. После чего принялся выпроваживать молодого человека из дому, требуя, чтобы он тотчас без промедления кинулся на выручку двух своих приятелей, пока те еще окончательно не одеревенели. Дело закончилось тем, что наш герой оказался вытолканным за дверь в нахлобученной на одно ухо шапке, в пальто, надетом поверх пижамного костюма, и в не зашнурованных ботинках.
Глава XI.
Сокровище, обнаруженное на свалке, и второй визит в каталажку.
- Черт знает, что происходит, - сердито бормотал молодой человек, ковыляя по улице и то и дело спотыкаясь об волочащиеся по земле шнурки. – Сначала, вызнав мой адрес, врываются в комнатушку непрошенные гости, а затем и вовсе выставляют меня самого за порог.
С досады Севастьян достал из кармана пальто подаренную профессором Мезанжем новогоднюю открытку, решительно смял ее, но, поскольку вблизи не обнаружилось мусорной урны, сунул обратно в карман.
- Нынче же явлюсь в деканат, напишу заявление, да и переведусь на другой факультет. – Так рассуждал в порыве праведного гнева наш студент. – И наберусь, наконец-то, храбрости, и приглашу вечером на танцы ту гордую надменную брюнетку со второго курса, что собирает волосы в высокий конский хвост. Или ту миловидную хохотушку из нашей группы. Или ту с веснушками и томным взглядом, что вечно выбирает в аудитории место подле окна.
В грезах своих молодой человек принялся воображать по очереди всех миловидных девиц с факультета иностранных языков, в коих бывал влюблен. (А влюбленности случались у нашего пылкого героя довольно часто, чуть ли не каждую неделю). В дерзких мечтаниях представил он даже картину, как, вихрем взлетая по мраморной лестнице главного корпуса университета, на ходу срывает поцелуй с уст самой неприступной красавицы - пятикурсницы Лидии. При этом щеки красавицы заливает алый румянец смущения, а из груди против воли вырывается глубокий вздох. Но и эта фантазия не принесла Севастьяну удовлетворения. Даже самые смелые мечты казались ему пресными и тусклыми.
В досаде запрыгнул он в вагон дребезжащего старенького трамвая, дабы поскорее и без всяких приключений добраться до университета. Однако, планам молодого человека не суждено было осуществиться, ибо трамвай взял курс по совсем другому маршруту. Сквозь круглое окошечко, которое отогрел он дыханием на покрытом коркой льда стекле, мелькали незнакомые улицы. Названия остановок, которые объявлял механическим голосом невидимый диктор, наш герой тоже никогда прежде не слыхал и даже начал подозревать, что диктор нарочно сам выдумывает их на ходу, дабы запутать пассажиров. Впрочем, кроме Севастьяна, других пассажиров в вагоне и не было. Лишь крепко спал, покачиваясь в такт движению вагона, пожилой кондуктор с курчавыми седыми усами.
Севастьян вышел на конечной остановке на унылом безлюдном продуваемом всеми ветрами пустыре, который, кроме прочего, служил жителям городка вроде свалки для металлолома. То тут, то там, попадались, торчавшие из сугробов, прохудившиеся кастрюли, жестяные чайники без носиков, лопаты и грабли с обломанными черенками, и старые с ржавыми пружинами раскладушки.
Уже наступали вечерние сумерки, и даже поблёскивали кое-где на небе две-три ранние звездочки. Молодой человек зябко поежился от ветра и вновь полез в карман за открыткой, чтобы окончательно изорвать ее на мелкие клочки, пробормотав себе под нос, что вот, наконец, отыскал он подходящее местечко, чтобы избавиться от проклятой бумажонки. Но обнаружил кроме открытки еще и серебряную ложечку.
- Ах ты, прилипчивая железяка! – В гневе вскричал он. – Как оказалась ты здесь? Верно, господин уличный рисовальщик решил подшутить, да и незаметно подсунул сюрприз в мое пальто. Ну погоди же, вот только размахнусь посильнее, да и зашвырну тебя куда подальше.
Так бушевал наш студент, держа перед собой ложку, пока вдруг не проплыл в тягучей изменчивой серебряной глубине образ куколки Ангелины. И тут же молодой человек со всей ясностью осознал, что чайная ложечка есть величайшая драгоценность, ибо она - частица души его возлюбленной, чудесным образом перенесенная на столовый прибор при помощи крупицы волшебного золотистого песку. Поднеся ложечку к губам, Севастьян запечатлел на ней страстный поцелуй. И в этот миг почудилось ему, будто куколка Ангелина из глубины тоже тянется к нему губами и в немой мольбе простирает к нему руки. А в голове его зазвучал нежный печальный голосок: «Мой отважный рыцарь, тебе всецело вверяюсь я и уповаю на твою защиту. Заклинаю, будь осторожен, милый Севастьян». – Затем раздался тихий испуганный вскрик, голосок затих, и изображение возлюбленной потускло и исчезло.
Зато объявился старый севастьянов знакомец. Господин Рудольф чинно вышагивал по пустырю, а впереди него на поводке длинными скачками прыгала здоровенная коричневая лягушка. Широко разевая рот, она вытягивала свой липкий язык, ловила им хрупкие снежные кристаллики, сыпавшиеся с неба, и безжалостно проглатывала их. Наш благородный герой хотел было вступиться за беззащитные снежинки и запретить противной лягушке глотать их, но тут господин Рудольф поравнялся с ним, и Севастьян увидел, что тот выгуливает на поводке вовсе не прожорливое экзотическое земноводное, а обыкновенную собачонку, наподобие французского бульдога.
- На скользкую дорожку вступили, уважаемый нарушитель. Смотрите, как бы вам на ней не поскользнуться. – Приветственно приподняв шапку, с фальшивым участием произнес он.
И, словно по волшебству, наш молодой человек, хоть до этого стоял на ногах уверенно и твердо, потерял равновесие, замахал руками и пребольно шлепнулся прямо на пятую точку. Да так и остался сидеть в этой унизительной позе, намертво притянутый к земле невидимым магнитом, покуда неприятный субъект со своей собачонкой не отдалились на значительное расстояние и не растворились в сумерках.
Впрочем, теперь собственное комическое положение совершенно не волновало нашего студента, ибо ему вдруг пришла в голову страшная идея, будто, благодаря его беспечной невнимательности, куколка Ангелина, заключенная в холодную серебряную оболочку, на морозе может легко подхватить простуду. Одержимый желанием поскорее отогреть возлюбленную, едва почувствовав, ослабление притягивающей к земле силы, Севастьян проворно вскочил на ноги и ринулся обратно к трамвайной остановке. Проклиная все встречные светофоры и скрежеща зубами на слишком долгих остановках, наш влюбленный добрался до «Супной». Ворвавшись в заведение, спешно заказал он большой стакан чаю с тремя кусочками сахару и несколькими ломтиками лимона. Ожидая выполнения заказа, он в нетерпении притоптывал ногой и барабанил пальцами по столешнице, сердито глянул на еле шаркающего по залу старика-официанта, по дороге расплескавшего к тому же половину чая, и, едва дождавшись, когда тот поковыляет обратно, наконец, вынул из кармана серебряную чайную ложечку и опустил ее в стакан.
Сначала ложечка жалобно позвякивала, и подрагивала, словно ее и впрямь знобило, но затем, разгоряченная крепким горячим чаем, оттаяла, ожила и принялась резвиться, кружась и лавируя между дольками лимона и не до конца растворившимися кусочками рафинада и устраивая для них опасные водовороты. Севастьян, наблюдая за ее проделками, громко хлопал в ладоши, подпрыгивал на стуле и радостно смеялся, не замечая даже любопытствующих взглядов, сидящих за соседними столиками посетителей.
В сем радостном возбуждении пребывал он до тех пор, пока не заглянул в «Супную» по несчастливому совпадению патрулировавший нынче вечером именно эту улочку страж Дубин. Подойдя сзади, положил он на плечо Севастьяна свою широкую лопатообразную ладонь, отчего молодого человека так и пригнуло к земле, а другой ручищей сгреб в страхе заметавшуюся по стакану серебряную ложечку.
Глава XII.
Студент Севастьян предпринимает решительные действия.
Очутившись в каталажке, наш студент совсем было впал отчаяние и черную меланхолию. Тем более, что сквозь толстые прутья решетки ему отлично виден был закуток, где с кружечкой доброго темного эля расположился на отдых страж порядка Дубин. На столе рядом с пожелтевшим юмористическим журналом и связкой ключей была небрежно брошена безжизненная, покореженная безжалостной ручищей, серебряная ложечка. И с первого взгляда становилось ясно, что бедняжка никогда больше не станет дразниться и подначивать Севастьяна и не зальется уже переливчатым задорным смехом.
- О, горе мне, несчастному, горе! Откликнись на мой зов, возлюбленная куколка Ангелина! – Так стенал наш несчастный узник, мечась по камере и время от времени принимаясь дергать и трясти решетку. При этом Дубин начинал недовольно скрипеть и покряхтывать.
Желая доставить своему караульщику как можно большие неудобства, студент Севастьян стал подвывать слезливую песенку про снег и разбитое сердце одного французского шансонье. Однако, против ожидания, непривычные для деревянного слуха французские словечки подействовали на стража порядка умиротворяюще и убаюкивающе. Приметив, что Дубин усердно клюет носом под его вокальные экзерсисы, наш узник нарочно старался выводить голосом еще более заунывные рулады. К счастью, соседние камеры в этот вечер пустовали, так что никто не мог заставить молодого человека прекратить терзать чужие уши своими тоскливыми песнопениями.
Лишь только доблестный страж порядка окончательно захрапел, раздалось легкое постукивание в окошко, и к ногам Севастьяна упал осколок стекла. Юноша задрал голову вверх, ибо крошечное круглое мутное оконце находилось под самым потолком темницы, и увидел с трудом протискивающуюся сквозь решетку довольно-таки упитанную синицу. Покружив под потолком, синица спикировала прямо на голову студента, потопталась по волосам и один раз чувствительно клюнула в макушку, после чего свободно выпорхнула в коридор. В караульном закутке попрыгала по столу, присвистывая и как бы насмехаясь над храпящим стражем, схватила когтистыми цепкими лапками связку ключей и взлетела. Надо отметить, что связка была довольно внушительной и тяжелой, и менее упитанной птахе вряд ли удалось бы ее поднять. Впрочем, и наша синица одолела путь от караулки до камеры с видимым трудом. Однако же, из чистого озорства, сделала еще над Севастьяном несколько кругов, то снижаясь, то подлетая выше, дразня ключами и заставляя погоняться за собой. И только когда юноша, окончательно выбившись из сил, в изнеможении повалился на жалкую подстилку, служившую заключенным постелью, и погрозив вредной птице кулаком, пробормотал: «Теперь-то я начал понимать, за что господин Живописец так невзлюбил вашу пернатую братию», - синица, наконец, разжала коготки и выпустила ключи из лапок.
Благополучно выбравшись из каталажки, наш благородный герой остановился на крыльце и, держа в вытянутой руке вырванную из безжалостных лапищ стража Дубина серебряную ложечку, не без пафоса произнес:
- Торжественно клянусь тебе, о, величайшая драгоценностью моего сердца, приложить все силы и совершить даже невозможное, дабы вновь услышать сладостный моему сердцу чистый хрустальный голосок! Я знаю, что существует лишь одно средство возродить тебя к жизни – а именно золотистый песок, что держит в кармане своего кожаного фартука старик-мастеровой. Чего бы это ни стоило, я раздобуду чудесного песку и спасу возлюбленную мою куколку Ангелину от злого старика, да еще раздобуду для господина рисовальщика его краски!
Синица, сидевшая на верхушке снежного сугроба и внимательно слушавшая Севастьяна, насмешливо присвистнула и упорхнула прочь, чем весьма рассердила студента.
- Трусливая вертихвостка, - крикнул он ей вслед, – ты подло бросаешь меня! Ничего, обойдусь и без твоей помощи. Уж я знаю, где найти верных соратников в моем деле. – С этими словами молодой человек бережно сунул ложку за пазуху и широким решительным шагом направился прямиком к избушке Живописца.
Несмотря на поздний час, хозяин избушки где-то отсутствовал. Это было ясно по запертой на висячий замок двери. К счастью, огородные пугала никуда не девались. Фигуры в нелепых одеждах жутковато чернели на фоне белых сугробов. Встав таким образом, чтобы видеть их всех, студент Севастьян протянул к пугалам руки.
- Доблестные огородные стражи! – Так обратился он к ним. – День и ночь бессменно стоите вы на почетном посту, охраняя дом своего создателя от пернатых вредителей. Выполняя свой долг, вы не знаете устали. Любой часовой позавидовал бы вашей выправке. – Тут молодой человек несколько покривил душой, поскольку многие пугала изначально сооружены были из корявых гнутых палок, да еще порядком накренились от времени и от ветра. – Вы закалились под дождем и снегом. И вот теперь пришло время для настоящего подвига. Непобедимой армией под моим предводительством двинемся мы к мрачной «Норе», где властвует старик-мастеровой, раздобудем краски и золотистый песок и вызволим из заточения прекрасную и вечно печальную куколку Ангелину. За мной, мои храбрые солдаты!
Однако, пламенная речь нашего влюбленного юноши совсем даже не воодушевила огородных стражей. Напротив, при упоминании о «Норе» многие из них начали дрожать, в ужасе прикрывая пустыми рукавами лица-портреты, а некоторые, будто потеряв сознание, даже хлопнулись на землю.
- Ах вот каковы вы на самом деле! – Вновь рассердился юноша. – Вы кичитесь своей доблестью и отвагой, а на деле же - ничем не лучше вертихвостки-синицы. Бесполезные чучела, груды тряпья, я ошибся в вас! Даю вам последний шанс исправиться и доказать свою пригодность.
Плечи огородных пугал поникли, словно им было стыдно собственной трусости, но все они продолжали оставаться на месте. И только одно пугало, то самое, с именным батистовым платочком – подарком Севастьяна – вдруг резко дернулось, будто желало выпрыгнуть из своей лунки, и рухнуло в объятия нашего героя.
- Мой друг, ты выбрал верный путь. Вперед, к великим свершениям! Ты разделишь со мной мою славу, ибо я предчувствую решающее сражение в самом скором времени. - С этими словами наш герой подхватил пугало и, опираясь на него, будто на длинный посох, двинулся к великим свершениям, дорога к которым почему-то пролегала прямиком через сугробы.
Глава XIII.
В которой происходит решающее сражение.
Расчищая путь в снежном поле при помощи огородного пугала, Севастьян поддерживал силу духа в себе и в своем новом соратнике воинственными воплями, разносившимися далеко окрест и находившими живейший отклик среди цепных сторожевых собак из ближайших жилищ. В темноте за каждым сугробом чудился ему деревянный домишко с каменным цоколем и с указателем в виде руки, где сидит в своей каморке и строит свежие козни старик-мастеровой. Однако, едва наш герой преодолевал очередной сугроб, как за ним вырисовывался новый, и все приходилось повторять сызнова. Таким образом, молодой человек все больше удалялся от тропинки и от жилой части городишки, пока окончательно не увяз в снежных завалах по самую грудь.
Осознав, что снежные завалы непреодолимы, студент Севастьян обернулся назад и, благодаря вовремя вышедшей из-за тучи луны, обнаружил, что предчувствие сражения не обмануло. Его нагоняли двое преследователей. Впереди, пригнувшись, шел Страж Дубин. Словно не знающий преград бульдозер, врезался он в сугробы, при этом руки его, будто лопасти, беспрестанно вращались, разбивая и разрыхляя затвердевший снежный наст и расчищая дорогу невозмутимо следовавшему за ним господину Рудольфу. Преследователи довольно споро пробирались по уже проложенному Севастьяном пути и могли настигнуть его в самое кратчайшее время.
Конечно, более слабый герой на месте юноши предался бы панике и мгновенно сдался бы на милость победителей, но не таков был наш студент Севастьян. Из последних сил вскарабкавшись, словно на баррикаду, на верхушку самого высокого сугроба, он вытянулся во весь рост и выкрикнул, гневно потрясая кулаками:
- Ха-ха, подлые слухачи и нашептыватели, я вижу, как вы крадетесь за мной! Вы привыкли действовать тайно и скрытно, поглядим же, как вам удастся одолеть меня в честном поединке, тем более теперь, когда есть у меня преданный соратник и верный друг. – И молодой человек грозно выставил перед собой пугало, словно рогатину или копье.
В ответ полетел в его сторону снежок, брошенный господином Рудольфом с такой силой, что едва не сбил юношу с ног, если бы тот вовремя не отразил удар пугалом, словно щитом. Едва наш герой успел произнести слова благодарности и вечной признательности своему соратнику, как снежные комья посыпались на него градом, так что он еле успевал уворачиваться. Неприятели действовали так слаженно, будто всю жизнь только тем и занимались, что играли во взятие снежной крепости. Страж Дубин с рычанием загребал снег своими огромными бесчувственными к морозу лапищами и лепил из него снаряды. Господин Рудольф, напротив, был безмолвен и расчетлив. Прищурив один глаз, он выискивал в защите Севастьяна самое слабое уязвимое место, после чего молниеносно с безошибочной точностью направлял в это место свой удар. Однако и наш студент был не лыком шит и не зря вместе со своими друзьями-однокашниками частенько с упоением предавался нехитрым зимним забавам. Он не только прикрывался от снежных комьев, но и сам нет-нет, да и кидал снежки. Причем делал это довольно ловко, и даже умудрился сбить с щеголеватого господина Рудольфа его шапку, а стражу порядка метко пущенный снежок залетел прямо в оскаленный во время рычания рот.
Конечно же, скажем прямо, силы сражающихся сторон были не равны. Ибо пугало, как ни старалось быть полезным в этой схватке, могло лишь прикрывать Севастьяна собой, да еще, вращаясь на месте, отбивать руками-палками снаряды-снежки, но делало это так рьяно, что при этом доставалось и самому Севастьяну. Вдобавок, не имея хорошей координации, пугало то и дело заваливалось то на один, то на другой бок, так что молодому человеку приходилось все время поддерживать его в вертикальном положении. Таким образом, рано или поздно наш бесстрашный герой неминуемо должен был бы потерпеть поражение.
И вот, когда, казалось бы, поражение было неминуемо, и нашему герою оставалось лишь подороже продать свою свободу и жизнь, вот тут-то и появились из-за сугробов пугала. Разделившись на пары, используя свои туловища-жерди, словно ходули, ковыляли они на выручку Севастьяну. Разумеется, за столь краткий промежуток времени пугала не сделались храбрее. Они тряслись и то и дело замирали, прижимаясь друг к дружке. Однако, даже с таким трусливым войском Севастьяну была обеспечена победа, ведь на его стороне был огромный численный перевес. К тому же, теперь его противники оказались в ловушке, поскольку пугала преграждали им путь к отступлению.
- Ха! Ха-ха! – Возликовал наш герой, подпрыгивая на одной ножке. – Сдавайтесь, ибо вы окружены. Сейчас я возьму вас в плен, и вы будете молить меня о пощаде!
Вновь ответом послужил прилетевший в лоб снежок, пущенный с такой силой, что на краткий миг молодому человеку привиделось в небе северное сияние. Залюбовавшись невиданным доселе природным явлением, Севастьян не заметил подкравшегося подлого лазутчика. Похожий на лягушку, французский бульдог до последнего момента скрывался в тени стража Дубина и господина Рудольфа и вот теперь, показав зубы и свирепо зарычав, мертвой хваткой вцепился в штанину студента и потянул вниз. Не удержав равновесия, студент Севастьян кувырком скатился с сугроба. Противная собачонка, наконец, разжала челюсти, отпустила штанину и горделиво поставила свою коротенькую кривую лапу на грудь поверженному герою. Подоспевшие господин Рудольф и страж порядка Дубин навалились на молодого человека, не давая ему подняться.
Итак, не в честном открытом бою, но с помощью хитрой уловки, герой наш был побежден. И если бы в этот предрассветный час кто-то из жителей городка вместо того, чтобы сладко нежиться в кровати, вдруг вздумал бы встать и, поеживаясь, подойти к окну и отдернуть шторы, то стал бы свидетелем удивительного зрелища. По улице двигалась диковинная процессия: во главе ее выступал криволапый французский бульдог, далее следовал важный усатый господин в пальто, но без головного убора, за ним неровным строем ковыляли около дюжины разномастных пугал, за пугалами еле передвигал ноги печальный юноша с поникшей головой, замыкал шествие страж порядка – он вышагивал, выпятив грудь колесом и чеканя каждый шаг.
К сожалению – или наоборот, к счастью, - никто из обитателей городка не покинул теплую постель и не подошел к окну, чтобы подивиться пречУдному зрелищу. Однако же, все-таки нашлась пара настороженных глаз, которая внимательно проследила за передвижениями нашей процессии, а затем, сверкнув ярко-зеленым, скрылась за печной трубой одного из домишек.
Глава XIV.
Музыкальные таланты господина Севастьяна и тайное совещание на кафедре иностранных языков.
Итак, в конце своего бесславного похода, наш герой оказался там, куда и сам стремился – а именно, во владениях старика-мастерового. Молодой человек предположил было, что подлые враги станут держать его, закованного в кандалы, в некой тайной комнате, вдали от гостей заведения, и, возможно, будут мучить и даже морить голодом. И ошибся, ибо господин Рудольф и страж порядка без лишних слов подтолкнули его к одному из грубых, плохо отесанных столов, словно он был одним из посетителей.
- Посидите здесь, господин нарушитель. – Перед тем, как удалиться, хохотнул на прощание первый.
- Покуда окончательно не оболванитесь. – Поддакнул второй.
Севастьян заинтересовался было, что означает сие выражение. Однако, стоило ему начать размышлять об этом, как обнаружилось, что мысли в его голове ворочаются с большим трудом, да еще и скрипят не хуже ведущих в «Нору» ступеней, так что юноша счел за благо прекратить это занятие.
Хоть и имелось в мрачной «Норе» несколько окошек, однако располагались они почти вровень с землей и в зимнюю пору были до самого верха заметены снегом. По этой причине Севастьяну довольно затруднительно было отслеживать смену дня и ночи, так что он мог лишь предполагать, сколько суток уже провел в своем странном заключении. За все время старик-мастеровой ни разу не показался из своей каморки, и вообще не произошло ничего хоть сколько-нибудь занимательного. Посетители не приходили и не уходили, а только изредка разом, словно по команде, вставали со своих мест и производили нечто вроде рокировки. Куколка Ангелина, не поднимая глаз, продолжала без конца выводить на «скрипочке» уже слышанный им прежде однообразный нудный мотив, так что наш влюбленный юноша не был уверен, заметила ли она его вообще. Молодой человек поймал себя на том, что ему доставляет удовольствие барабанить деревянными ложками, добавляя в и без того противную мелодию еще большую какофонию.
- Как слаженно играем мы дуэтом с моей драгоценной возлюбленной, что есть верный признак нашей с ней душевной гармонии! – Мысленно восторгался Севастьян. При этом с самозабвением не в лад и невпопад стукал себя ложкой по лбу.
Надо сказать, что мысли появлялись у нашего героя все реже и лишь в те моменты, когда куколка Ангелина брала на контрабасе особенно низкие ноты, и гудение толстых струн заглушало противное скрипение в его голове. Да и те были какие-то вялые и обрывочные.
Наш пленник обратил внимание, что во время «рокировок» посетители обходили его стол бочком, а при попытках заговорить резко шарахались в стороны, круша все, что попадалось на пути. Поэтому он очень удивился, когда неожиданно к нему подсели сразу двое.
Лица обоих скрывали корявые рожи, вроде тех, что были развешаны по стенам зала и служили больше для устрашения, чем для эстетического удовольствия гостей. Едва усевшись, сразу принялись они что-то настойчиво втолковывать нашему герою. Вот только слова сквозь отверстия, вырезанные для рта, продирались с большим трудом, по пути искажаясь до неузнаваемости, так что, несмотря на все старания собеседников, до молодого человека доносились лишь нечленораздельные трубные звуки. Зато рожи, скрывавшие лица, хоть и были вырезаны довольно грубо, могли менять выражение и передавать эмоции, и Севастьян ясно видел, что его новые знакомцы чрезвычайно расстроены невозможностью донести до него свою мысль.
Впрочем, собеседники не оставляли попыток, и спустя какое-то время молодой человек начал различать отдельные слова:
- Тпррру… бу-бу… торороропиться… бум… дум-дум… оболболванимся… уххх-фууух… одеревенеем.
Севастьян, сообразив, что его пытаются предупредить о некой грозящей опасности, лишь благодушно отмахнулся и возразил:
- Ах, милые мои собеседники, благодарю вас за искреннюю заботу обо мне. Совсем недавно я, как и вы, находился в заблуждении, полагая этот уютный кабачок логовом коварнейшего злодея. Однако теперь понимаю, что то было заблуждение и морок, ибо в жизни не встречал я места более приятного, пребывание в котором доставляет мне поистине райское наслаждение. Обходительные официанты потчуют меня изысканнейшими блюдами и напитками. А драгоценная куколка Ангелина готова вечно ублажать мой слух прекраснейшей мелодией. Да и сам я, замечу без лишней скромности, выучился недурно подыгрывать ей на деревянных ложках.
Желая продемонстрировать свое виртуозное искусство, юноша несколько раз стукнул себя музыкальным инструментом по макушке и так расстарался, что на секунду даже оглох. И именно в это мгновение слухачи и нашептыватели - господин Рудольф и страж порядка Дубин, - притаившиеся за окном и выжидающие благоприятного момента, злорадно потирая руки, поднесли огонь к фитилю и запустили в небо невиданную петарду, состоящую из дюжины связанных веревкой огородных пугал. Временная глухота помешала молодому человеку услышать мольбы о помощи и испуганное верещание несчастных пугал.
Оставим же нашего героя, пока он находится в состоянии эйфории и легкой контузии, и перенесемся ненадолго в университет, а именно - на кафедру иностранных языков, где в это время происходило внеочередное экстренное и тайное совещание преподавателей.
Тайное совещание, разумеется, было созвано для того, чтобы решить вопрос о нарушении равновесия и возможных пагубных последствиях оного. Однако, толком обсудить создавшееся положение никак не получалось, поскольку участникам собрания странным образом не удавалось сосредоточить свое внимание на одной идее дольше нескольких секунд, и они постоянно перескакивали с одной мысли на другую.
Мосье Мезанж пылко доказывал профессорше риторики, что для более глубокого погружения в его предмет для студентов критически важное значение имеет просмотр снов именно на французском языке. Но поскольку проконтролировать сновидения безалаберных студентишек на расстоянии представляется мало возможным, то совершенно очевидно, что требуется увеличение количества аудиторных часов по французскому языку за счет некоторых бесполезных предметов, таких как, например, риторика. Возмущенная до глубины души таким обывательским отношением к своей дисциплине, профессорша уже открыла рот, чтобы произнести не менее страстную речь в защиту риторики, когда преподаватель физкультуры пронзительно прокричал: «Ку-караул!». И тут же в будто нарочно распахнутое для этой цели окно влетело огородное пугало и приземлилось прямо перед столом, за которым заседал заведующий кафедры, словно имело для него какое-то важное донесение.
Конечно же, никому ничего докладывать пугало не собиралось, поскольку вообще не умело говорить, и только испуганно и глупо таращилось по сторонам. К тому же, после полета в качестве петарды оно пребывало в весьма плачевном состоянии: лохмотья одежды обгорели, палка-туловище обуглилось и все еще дымилось, распространяя вокруг неприятный запах химических реактивов. Так что заведующий кафедры, несмотря на воспитание, вынужден был сморщить нос.
- Ну и страшилище, - недовольно проворчал он.
- Совершенно невоспитанное. Без стука! Без предварительной записи! Через окно. – Поддакнул секретарь.
- Возмутительное поведение. – Ужаснулась профессорша риторики.
- Нарушитель?! – Запетушился преподаватель физической культуры.
- Ах, успокойтесь же, дамы и господа. И особенно вы, дорогой господин физкультурник, бросьте свои нападки на несчастное огородное пугало, ведь оно ни в чем не виновато. – Произнес чей-то вкрадчивый и нежный голос. И тут все заметили мадам Бонбон, которой, оказывается, удалось проникнуть на тайное собрание.
- Но как вы узнали? Полнейший, тщательно охраняемый секрет! – Поразился профессор французского и старофранцузского языка.
- Вторжение! Беспредел! – Не унимался физкультурник.
- Ну не будьте же столь наивны, драгоценный мосье Мезанж. – Проигнорировав выпад физкультурника, промурлыкала мадам Бонбон. - От вашего беспрерывного гомона во время тайных встреч у меня порой раскалывается голова. И стоит мне в моем кондитерском заведении лишь слегка навострить уши, как становятся слышны все ваши секреты. Но я бы никогда не посмела вторгаться и навязывать вам свое общество, если бы не вынудившие меня чрезвычайные обстоятельства…
Тут опомнившиеся профессора, доктора, аспиранты и прочие вновь зашумели и загалдели. Так что заведующему кафедрой для восстановления порядка пришлось даже слегка притопнуть ногой, отчего задребезжала люстра на потолке.
- Выслушаем! – Торжественно провозгласил он.
- Ах, многоуважаемые ученые дамы и господа, - начала мадам Бонбон, когда установилась некоторая тишина, - к несчастью, я должна сообщить вам, что Севастьян - наш милый мальчик, на которого мы возлагали столь большие надежды, - попал в беду. Я сама лично видела это во время ночной прогулки.
- Шныряя по пыльным кр-рышам? – Дерзко уточнил неугомонный преподаватель физкультуры.
- Дорогой господин физкультурник, - обижено заметила хозяйка кондитерской, - у каждого из нас есть свои маленькие слабости, к которым следует относиться с терпимостью. Вот я, например, совершенно не осуждаю вашу дурную привычку выходить на балкон ни свет ни заря и горланить там песни, будоража всю округу. Но речь сейчас совсем не об этом, а о том, как помочь нашему юному другу.
- Провокация! Не доверяю! – Выкрикнул кто-то из преподавателей, а остальные принялись шумно его поддерживать и не угомонились до тех пор, пока заведующий кафедрой не притопнул одновременно обеими ногами, и люстра на потолке опасно не закачалась.
- Так-так, так-так-так, - задумчиво пробормотал заведующий кафедрой, барабаня пальцами по столу, - при всем моем уважении, очаровательная мадам Бонбон, какие у нас основания доверять вашим словам? А тем более после того, как нам доподлинно стало известно, что в своем заведении для приготовления некоторых десертов, вы используете перепелиные яйца?
- Ну что вы такое говорите? - Притворно изумилась хозяюшка кондитерской. – Это какое-то недоразумение. Ни разу в жизни не использовала я перепелиных яиц и из сострадания к несчастным перепелкам даже удалила из книги рецептов все страницы, где упоминается данный ингредиент.
Заведующий сурово нахмурился, а преподаватели окружили мадам Бонбон и приготовились обрушить на нее весь свой праведный гнев. Тайное собрание неминуемо превратилось бы в птичий базар, петушиные бои и еще черт знает во что, если бы стоявшее неподвижно пугало, будто желая привлечь к себе внимание, не взмахнуло палкой-рукой, к которой был привязан уже утративший свою свежесть и белизну батистовый носовой платок.
- Глубокоуважаемые коллеги! - Вскричал профессор Мезанж. - С абсолютной уверенностью заявляю, что сей предмет туалета принадлежит господину нарушителю. Ибо, являясь моим студентом, неоднократно на занятиях утирал он им слезы досады. Взмахивая этим платком, пугало призывает нас прекратить пустые распри и вызволить из беды нашего друга. Внемлем же его призыву!
Глава XV.
В которой уважаемые преподаватели ненадолго впадают в детство, деревянные рожи кривятся и запугивают, а также происходит еще много чего.
Словно вернувшись в беззаботную детскую пору и превратившись снова в задиристых сорванцов, достойные многоуважаемые доктора, профессора, лаборанты и аспиранты со свистом и улюлюканьем бросились прочь из кабинета. Со стороны могло показаться, будто не авторитетные служители науки и образования, а озорные школяры веселым гуртом сбегают от строгого учителя, перепрыгивая через две ступеньки или скатываясь по перилам, оседлав их задом-наперед. Позади всех пыхтел заведующий кафедрой. Ему было вдвойне тяжело угнаться за коллегами из-за собственной тучности, а также из-за противного пугала, которое, несмотря на строгое внушение, ни в какую не желало передвигаться самостоятельно.
- Ух-ух, - сопел он, - ух-ух.
Вырвавшись из университета, преподаватели несколько утратили свой пыл. Некоторые из них принялись даже втягивать голову в плечи и затравленно озираться по сторонам, словно никогда прежде не покидали аудиторий и просто-напросто испугались открытого пространства. К тому же, выяснилось, что мадам Бонбон (которая, кстати сказать, единственная вела себя достойно: не перепрыгивала через ступеньки и не каталась на перилах) не собирается вместе с остальными спешить на выручку несчастного узника. Она заявила, что должна поторопиться в кондитерскую, пока не перестояло тесто для ее фирменных сырно-коричных булочек, и улизнула, не дожидаясь возражений.
Самые слабовольные преподавателишки начали отступать под спасительную сень учебного заведения и робко жаться к родным стенам. И вот тут, словно ураган или вихрь, пронесся мимо них бывший безумный художник на бешеном гнедом в золотых яблоках скакуне с картонной мордой и мочалом вместо хвоста. Сам живописец в картонных рыцарских доспехах, свежевыкрашенных серебрянкой, выглядел одновременно мужественно и ослепительно. Не без труда усмирив горячего рысака, живописец повернул назад к изумленным преподавателям, и сделал это вовремя, поскольку как раз доковыляла до университета нестройная армия из покалеченных обгоревших пугал.
- Эй, жалкая пернатая братия! Долго ли, словно кулики, будете сидеть вы на своем болоте? – Гарцуя перед оцепеневшими докторами, профессорами, лаборантами и аспирантами на своем скакуне, выкрикивал рисовальщик. - Я призываю вас присоединиться к моей могучей армии и вместе двинуться на бой с врагом.
Преподаватели испуганно молчали, прячась друг у дружки за спинами. Дабы держать ответ, заведующий кафедрой ловко воспользовался пугалом и вытолкнул вперед сопротивляющегося мосье Мезанжа. Однако же, мы не станем задерживаться на площади перед университетом, дабы послушать ответное слово профессора, а вернемся обратно к нашему плененному герою, тем более что атмосфера в «Норе» стала заметно накаляться.
Два севастьяновых собеседника все больше горячились и стучали кулаками по столу. Посетители заведения то и дело подскакивали и менялись местами. По углам копошились, шуршали и шипели тени, напоминающие контурами злобных карликовых горбунов. Маски и портреты на стенах, до того висевшие себе совершенно спокойно и индифферентно, вдруг зашевелились, стали сначала переглядываться и подмигивать друг дружке, а затем и вовсе принялись раскачиваться, корчить престрашные рожи, вытягивать губы трубочкой и громко дудеть и трубить. Куколка Ангелина, сменив репертуар, безжалостно дергала и рвала струны контрабаса. Один только наш герой словно не замечал творящейся вокруг чертовщины и продолжал нахваливать заведение:
- Никогда прежде не слыхал я такого великолепного духового оркестра. Как слаженно дудят музыканты. А как восторженно принимает их публика! Ах, дорогие приятели, согласитесь же, что сии дивные звуки заставляют любого ценителя музыки испытывать истинный катарсис.
Один из собеседников недовольно пробурчал нечто неодобрительное, чем вывел молодого человека из терпения.
- Сударь, что вы там брюзжите и бормочете себе под нос? Позвольте сообщить, что вы – неотесанный чурбан, не смыслящий ровно ничего в высоком музыкальном искусстве! По этой причине прошу вас обоих удалиться и из-за моего столика, дабы не мешать мне получать эстетическое наслаждение и впадать в экстаз.
Несмотря на столь категорично выраженную просьбу, новые знакомцы вовсе не собирались удаляться, а продолжали недовольно бухтеть и ворчать, пока наш герой сам не вскочил со своего места с намерением вызывать неотесанных чурбанов на дуэль.
И тут зазвенели и задребезжали стекла – это армия пугал била и колотила своими ногами-палками в окна. Однако, сколько бы усилий не прилагали пугала, они не могли оставить даже малейшую царапину на прочнейшем алмазном стекле. Громовой раскатистый хохот донесся из каморки мастерового. И тогда чудная бирюзовая стрекозка ожила и вспорхнула из шелковых волос куколки Ангелины. Портреты и корявые рожи раскачивались и разевали пустые рты, словно стараясь проглотить стрекозку. Но та взметнулась к самому потолку, и в тех местах, где ее перламутровые крылышки задевали стекла, немедленно образовывались глубокие трещины. «Дззззынь!», - разбилось и разлетелось на мириады осколков первое окно. «Дззззынь! Дззззынь! Дззззынь!», - разлетелись и все остальные. «Бу-бум! Тррррах-бабах!», - бухнула дверь. И в «Нору» влетели страж порядка Дубин и господин Рудольф, преследуемые бывшим безумным рисовальщиком и профессором Мезанжем.
Завязалось сражение. Мосье Мезанж дерзко атаковал господина Рудольфа. Орудуя прихваченной из университета указкой, будто рапирой, профессор налетал на противника то с одной, то с другой стороны. Малевальщик портретов использовал в качестве оружия свои краски. Он резко надавливал на тюбик, направляя его в сторону врага, в результате чего доблестный страж Дубин был с ног до головы покрыт разноцветными пятнами, как если бы служил он не стражем порядка, а маляром. Надо сказать, что яркие краски вырывались на свободу такой мощной неуправляемой струей, что окрашивали все вокруг: например, на многих дамских портретах появился очень милый живой румянец, а на мрачных стенах засверкала самая настоящая радуга. Под натиском профессора и уличного рисовальщика господин Рудольф и страж Дубин стали трусливо отступать к узкому проходу, ведущему в каморку мастерового.
Раздался страшный грохот, весь дом содрогнулся, а из прохода повалил густой едкий черный дым. На несколько мгновений черный дым заволок всю «Нору». Когда он рассеялся, оказалось, что свежий румянец на щечках нарисованных дам поблек, радуга на стене покрылась пеплом и хлопьями сажи, а в центе зала, рядом с куколкой Ангелиной объявился сам старик-мастеровой. Темные глаза его метали молнии, из огненно-рыжих волосищ с электрическим треском разлетались искры.
- Кхыр-газыр бум-барррах! – прогремел он. – Кто посмел беспокоить и отвлекать меня от великих дум, когда я замыслил осчастливить весь ваш жалкий городишко? Несчастные, сами не ведаете своего блага. Разве не видите вы, как довольны и безмятежны мои гости? – Гневно вопросил он, властно обводя рукой весь зал.
Как раз в этот момент происходила очередная рокировка гостей. Двое из них столкнулись лбами и никак не могли разойтись по сторонам, бодаясь, словно упрямые бараны. Остальные более-менее благополучно расселись по местам и с довольным видом икали и поколачивали деревянными ложками себя и своих соседей. Студент Севастьян развалился на стуле, с лица его не сходила глупая блаженная улыбка.
Подлые прислужники мастерового, расхрабрившись в его присутствии, сразу же перешли в наступление и принялись оттеснять профессора и живописца к одному из свободных столиков. Первым, не выдержав мощного напора противника, плюхнулся на корявый деревянный стул профессор Мезанж. Профессор французского и старофранцузского языка с удивлением отметил, что хотя с виду коряги, служившие сиденьями, представлялись жесткими и неудобными, на деле, стоило лишь на них присесть, оказывались мягче любой перины, так что пропадала всякая охота вставать. Дерганные рваные звуки контрабаса вдруг превратилась в приятно обволакивающую расслабляющую мелодию, и желая подыграть куколке Ангелине, мосье Мезанж потянулся к лежащей на столе деревянной ложке. Практически сразу же к нему присоединился бывший безумный рисовальщик. Едва опустившись на корягу, уличный малевальщик ощутил приятную истому. Портреты, до того казавшиеся уродливыми, восхитили своей красотой и тонкой работой, но особенное удовольствие доставила ему цветовая гамма: от бледно-синюшного до ядовито-зеленого цвета болотной ряски, раздражали лишь изредка попадающиеся то тут, то там желтые, оранжевые, малиновые, фиолетовые и другие яркие пятна. Пугала, лишившись своего предводителя, перестали колотить стекла и замерли на месте, словно неодушевленные предметы. Бирюзовая стрекозка испуганно заметалась.
- Аха-ха-ха! – Раскатисто рассмеялся мрачный старик. – Добро пожаловать в мою «Нору», драгоценные гости. Наслаждайтесь приятным обществом и угощениями, а моя девочка Ангелиночка на своей «скрипочке» будет ублажать ваш слух чудными мелодиями.
- Ах-ах! – Вздохнула куколка Ангелина. На одно кратчайшее мгновение оторвавшись от своего инструмента, она бросила на студента Севастьяна взгляд, полный невыразимой печали, а затем, будто повинуясь чужой тяжелой воле, вновь принялась тянуть, дергать и рвать струны контрабаса.
Но наш герой, словно и вовсе не заметив обращенной к нему мольбы, лишь довольно причмокнул губами.
И тогда два назойливых его соседа, те самые, коих молодой человек намеревался вызвать на дуэль, подхватили его за руки и за ноги и, несмотря на бурное негодование, принялись раскачивать и подбрасывать вверх. С каждым разом Севастьян подлетал все выше, пока переливчатое крылышко порхающей стрекозки не коснулось его лба. Исцеляющее прикосновение вернуло юному герою разум, колдовская пелена спала с его глаз. Тут же признал он в двух подкидывающих его чурбанах верных своих товарищей – Арсения и Артура - правда, находящихся в весьма плачевном, полу-одеревенелом состоянии.
Приземлившись, наконец, на ноги, студент Севастьян порывисто обнял обоих своих приятелей.
- Друзья! Вечная моя вам благодарность за то, что, пребывая на грани одеревенения, тормошили и теребили вы меня, не давая увязнуть в гнусном мороке и колдовстве. Но ныне я прозрел и боле не поддамся власти злобного кудесника. Коварный чародей, я готов сразиться с тобой! – Выкрикнул он, обернувшись к старику-мастеровому, и выхватил указку из ослабевших рук профессора Мезанжа.
Угомонившиеся было маски и портреты вновь принялись раскачиваться, трубить, дудеть и даже рычать. Уродливые карликовые тени стали расти и тянуться к Севастьяну своими узловатыми когтистыми руками. Но в разбитые окна ворвалась ухающая, чирикающая, щебечущая, стрекочущая, кукарекающая пернатая стая. Взмахами крыльев птицы загоняли тени обратно в темные пыльные углы. Прислужники мастерового, господин Рудольф и страж Дубин, попытались было накинуться на храбреца, бросившего вызов их повелителю, но Арсений и Артур отразили нападение.
Итак, никто боле не сдерживал нашего отважного юношу. Путь был открыт. Наступил час решающего поединка не на жизнь, а на смерть. И хотя в обыкновенной жизни герой наш был не то чтобы отчаянным храбрецом, однако же, в этот ответственный миг бесстрашно и даже с презрительной полуулыбкой шагнул он в центр зала и, вытянув вперед руку с указкой, встал в боевую стойку, как настоящий фехтовальщик. Все – мосье Мезанж, рисовальщик, птицы, портреты, тени, маски, пугала, господин Рудольф, страж Дубин, гости, куколка Ангелина и даже стрекозка - в ужасе затаили дыхание.
- Грррррр, - заскрипел зубами старик мастеровой и вдруг завертелся волчком.
Чародей вертелся все быстрее и быстрее. С каждым оборотом вокруг него образовывалась все более густая, черная, сыплющая искрами, дымовая завеса в виде воронки. Воронка постепенно разрасталась, и не успел студент Севастьян моргнуть глазом, как она поглотила куколку Ангелину. Отважный юноша бросился в самую дымовую гущу, дабы спасти свою возлюбленную, но отлетел прочь, отброшенный невидимой могучей силой. Воронка поднялась вверх и принялась закручиваться и извиваться под потолком, словно маленький смерч.
- Ах-ах! – Раздался полный отчаянья вскрик красавицы-Ангелины.
Повинуясь зову, наш влюбленный герой собрал последние силы и вновь бросился в атаку. Однако, смерч поднялся слишком высоко. И только лишь привстав на самые цыпочки, молодой человек сумел дотянуться до него кончиком указки. Послышался треск, и сверху хлынул золотистый поток живительного волшебного песку.
Под воздействием искристых золотистых песчинок тени скукоживались и жалобно пищали, стараясь укрыться по углам, но бледнели и растворялись, не успевая доползти до спасительного мрака. Люди на портретах становились добрыми и прекрасными, морщины на их лицах разглаживались, и даже маски уже не казались такими уж уродливыми и устрашающими. Взгляды сидящих за столиками посетителей, в том числе и уважаемого профессора, и бывшего безумного рисовальщика, постепенно приобретали некоторую осмысленность. Ибо, случайно проткнув острием указки карман фартука, Севастьян лишил старика мастерового его чародейской силы.
Победа была близка. Но вот, из-за дымовой завесы, словно раскатистый грохот грома, разнеслись колдовские тарабарские заклинания. И обладали они такой мощью, что способны были снести любые преграды. Штукатурка, деревянные балки, камни, черепица – все это обрушилось на нашего доблестного рыцаря и на тех, кто находился внизу. В воздухе закружились разноцветные перья, а птицы со сломанными перебитыми крыльями попадали на пол. Теперь вместо потолка и крыши над их головами зияла дыра, в которую заглядывало бездонное таинственное пугающее и притягивающее ночное небо. Придавленный тяжелой дубовой балкой, не в состоянии даже пошевелиться, несчастный юноша мог лишь наблюдать, как, закручиваясь и извиваясь, смерч стал подниматься сквозь дыру в крыше все выше и выше, постепенно превращаясь в едва различимую дымку и унося в себе старика мастерового, а вместе с ним и куколку Ангелину.
- Ах-ах! – Донесся до Севастьяна прощальный вздох Ангелины.
Бирюзовая стрекозка, а вместе с ней и несколько птиц, чьи крылья пострадали не слишком сильно, взмыли вверх и бросились в погоню за колдуном.
Глава XVI.
Окончание бурной ночи и опасность, которую таят в себе черемуховые пироги.
- Прекрасные, загадочные, манящие небеса, - в творческом опьянении бормотал живописец, - отныне ничто не помешает мне изобразить вас!
Соорудив из перевернутого стола нечто вроде мольберта и пристроив к нему холстину, которую вечно таскал в своем заплечном мешке, бывший безумный рисовальщик то задирал голову вверх, то наносил размашистые мазки, то отбегал в сторону, чтобы издали оценить свою работу, при этом беспрестанно твердил что-то про свои краски и чудный золотистый песок.
Сквозь дыру в крыше в «Нору» залетали любопытные снежинки. Беспечно кружась, они опускались на начатую живописцем картину и таяли, смешиваясь со свежими красками и придавая им некий таинственный холодный неземной блеск. По полуразрушенному залу бодро скакали пугала, помогая тем, кто оказался под завалами, выбраться на свободу. Мадам Бонбон смахивала метелочкой для пыли с застывшего в горестном оцепенении Севастьяна известь и сажу, время от времени возмущенно восклицая:
- Вы только посмотрите, какой кошмарный беспорядок устроил этот невыносимый старик-мастеровой. А эта его склонность к эффектным появлениям и исчезаниям и ужасная манера все взрывать. Да еще в присутствии дамы! Впрочем, ничего иного я от него не ожидала. Абсолютное отсутствие элементарной вежливости и такта. Нет, я решительно отказываюсь находиться в этой «Норе»! - Она так увлеклась, что несколько раз залезла своей метелочкой для пыли молодому человеку прямо в нос.
Громко чихнув, наш герой, наконец, вышел из ступора и, отмахнувшись от метелки, бросился вон из «Норы», на ходу сбрасывая с себя шапку и пальто.
Вырвавшись наружу, несчастный влюбленный остался в одной лишь тонкой рубахе. Снежинки кололи его своими ледяными острыми, словно иглы, кончиками, но юноша не чувствовал холода и боли. Воздев руки к небесам, Севастьян страстно призывал душечку Ангелину вернуться:
- Ах, драгоценная возлюбленная моя куколка Ангелина, почему ты покинула меня? О, вернись, вернись ко мне! Еще хоть единожды дай заглянуть в твои чудные бирюзовые глазки, или, несчастный, я погибну от тоски! Ах, я не вынесу нашей разлуки! Лишь безвременная кончина сможет оборвать мои страдания! – С этими словами молодой человек принялся срывать с себя рубаху и стягивать ботинки, очевидно, желая заработать воспаление легких и тем самым закончить цепь своих земных мучений.
К счастью, осуществить данное намерение помешал вовремя подоспевший мосье Мезанж:
- Извольте прекратить свои экзальтированный выходки, господин студент. Что за глупости вы втемяшили себе в голову? – Строгим голосом вопросил он. – Влюбились накануне сессии, да еще в деревянную куклу. Сей же миг позабудьте эту ерунду и займитесь повторением неправильных глаголов! А также вытряхните из волос перья, завяжите шнурки и приведите себя в приличный, подобающий серьезному юноше вид.
- Ну вот, - одобрительно кивнул профессор, когда студент Севастьян, наконец, оборвал свои вопли и привел себя в более-менее человеческий вид. – Пожалуй, теперь нам всем не помешало бы выпить по кружечке густого овсяного киселя, который так дивно готовит наша несравненная мадам.
- Не смущайте же меня, уважаемый мосье Мезанж, - выглядывая в разбитое окошко, промурлыкала хозяюшка кондитерской. – От ваших слов я вся заливаюсь краской. Хотя, готова признать, что мой овсяный кисель и впрямь недурен.
- Ах, какое счастье, что не успели остыть мои особые сырно-коричные булочки! – Радовалась мадам Бонбон, хлопоча вокруг гостей своего кондитерского заведения. – Подкрепите свои силы капустными кулебяками, господа пугала. А вы, господа бывшие пленники, отведайте вот эти чудные наисвежайшие черничные кексы. Они совсем не то, что стружки и опилки, которыми потчевал вас в «Норе» старик-мастеровой. Для вас, уважаемые профессора, всегда найдется овсяное печенье. Ну а вам и вашему спутнику, господин Рудольф, могу предложить марципановых конфет. Хотя вы их не заслужили, потому что прескверно вели себя по отношению к нашему юному благородному нарушителю. Господин живописец, да оторвитесь же хоть на секунду от своей картины и попробуйте нежнейшее воздушное безе. Драгоценный студент Севастьян, вы даже не притронулись к вашим любимым миндальным пирожным. Ах, это разбивает мне сердце!
Но наш несчастный влюбленный упорно отводил взгляд от заманчиво расставленных перед ним тарелочек с пирожными, десертами и прочими всевозможными сладостями и лишь тяжко вздыхал. Однако, мало по малу, уступая всяческим увещеваниям, позволил-таки уговорить себя откусить два-три раза щедро пропитанное ромом бисквитное пирожное с кремовыми розочками, да нехотя съесть четыре-пять черемуховых пирожков, запивая все это горячим какао. После чего щеки молодого человека порозовели, и по настоянию сурового профессора Мезанжа он смог весьма сносно несколько раз произнести французскую скороговорку про птичьи гнезда: «A chaque oiseau son nid est beau».
- Ну-с, - одобрительно крякнул мосье Мезанж, - вот теперь я вижу, что вы, молодой человек, вполне готовы вести разумную беседу. Итак, повторяю свой совет: отриньте пустые мечтания, ибо витания в облаках никого еще не доводили до добра. – С этими словами он многозначительно кивнул в сторону живописца, который с упоением возил кистью по холсту, одновременно похрустывая нежнейшим безе мадам Бонбон.
- Ах, оставьте свои разумные доводы! - В запальчивости и даже несколько воинственно воскликнул Севастьян, которому черемуховые пирожки с какао помогли вновь обрести силы. – Мадам Бонбон, заверните-ка мне с собой кусочек «Наполеона», ибо сей же миг я покидаю вас, дабы отправиться на поиски своей возлюбленной Ангелины!
- Но это совершенно невозможно! – Всплеснула руками хозяюшка кондитерской и выронила сверкающий серебряный поднос.
- Совершенно невозможно. – Деревянными голосами хором поддакнули завсегдатаи «Норы».
- Видите ли, сударь, - оторвавшись от своего занятия, обратился к молодому человеку живописец. - Как это ни прискорбно, но я должен сообщить вам, что в настоящий момент старик-мастеровой, похитивший вашу возлюбленную, находится вне пределов досягаемости, поскольку, используя магию и черное колдовство, унесся далеко в беспросветную космическую глубину.
- О, горе! – Услышав слова живописца, вскричал студент Севастьян. – Без куколки Ангелины жизнь моя превратится в бесконечное томление. Так не проще ли сразу оборвать ее, подавившись, к примеру, черемуховым пирогом?
Не мешкая, наш несчастный влюбленный принялся осуществлять свой план, не жуя, запихивая себе в рот черемуховый пирог. Мадам Бонбон, ломая руки, запричитала, как безответственно со стороны господина студента использовать для своих намерений ее чудные, испеченные по старинному секретному рецепту, пирожки и как этот прецедент, должно быть, скажется на репутации заведения. Ведь теперь драгоценные посетители будут считать, что ее черемуховые пирожки настолько дурны на вкус, что ими легко подавиться. Уважаемый профессор и верные друзья, Артур и Арсений, бросились вырывать злосчастную сдобу изо рта Севастьяна, за что были пребольно укушены. Так что, в конце концов, ради всеобщего спокойствия молодого человека пришлось связать вафельными кухонными полотенцами, уложить на диван и насильно напоить успокоительным отваром.
От густого горьковато-терпкого отвара по всему телу Севастьяна разлилась приятная истома, юноша прикрыл глаза, и пригрезились ему опускающиеся с неба хлопья снега и немые темные плоские, словно вырезанные из картона, фигуры, игравшие безмолвный спектакль в теневом театре. Внимательно приглядевшись, молодой человек обнаружил, что все фигуры - его знакомые, вот только выглядели они гораздо моложе чем теперь, как будто сцены, которые они изображали, происходили в далеком-далеком прошлом. Молодой живописец, вдохновенно выписывающий чудесные портреты счастливых людей, глядя на которые радовалось сердце. Талантливый, стремящийся познать все на свете, молодой ученый. Очаровательная полная грации юная мадемуазель.
Они жили в гармонии и веселье. Но вот пронеслась по темному небу багровая комета, и у порога мастерской, где жил и творил живописец, появился старик с густой курчавой черной бородой и хитрыми глазами. На плече его висел тяжелый внушительных размеров мешок. Низко кланяясь, старик страстно молил о чем-то живописца, тот долго сомневался, но, наконец, уступил и дал согласие. Он впустил старика в дом, подарил ему кисти, краски и кожаный фартук, чтобы не запачкать одежду, и стал обучать высокому искусству изображать счастливые лица и наполнять теплом сердца людей. Но сколько бы усилий не прикладывал учитель, из-под кисти ученика выходили одни лишь кислые неприятные физиономии, они не радовали глаз, а вызывали у зрителей одну лишь тоску да уныние. В дикой ярости ученик забросил рисовальные принадлежности, удалился в самую дальнюю каморку полуподвального этажа, извлек из своего таинственного мешка множество загадочных книг, заперся изнутри и не показывался из своей каморки в течение многих дней.
Как-то раз живописец и мадемуазель устроили вечеринку для своего ученого друга и его столь же ученых коллег. Хозяин дома разливал в высокие бокалы искрящиеся игристые напитки. Подающие высокие надежды ученые вели глубокомысленный научный спор. Мадемуазель с мечтательной полуулыбкой на губах теребила изящную шейную подвеску в виде стрекозки. Она лишь краем уха вслушивалась в высокопарные речи участников дебатов, но одно только ее присутствие рядом делало речи спорщиков велеречивее и запутаннее и побуждало отстаивать свою точку зрения еще горячнее.
Но вдруг, как раз в тот момент, когда хозяин откупоривал новую бутылку вина, раздался страшный взрыв, сотрясший до основания всю мастерскую. В клубах черного дыма появился мрачный старик, в котором едва признал живописец бывшего своего ученика. Темные глаза старика метали молнии, а из огненно-рыжих волосищ разлетались мощнейшие электрические разряды. Держа в одной руке старинный фолиант, а другой производя странные пассы, старик принялся читать заклинания. Страницы перелистывались сами собой, и когда он дошел до последнего заклинания, книга вспыхнула, а затем рассыпалась в прах. И вот ученые превратились в пеструю галдящую пернатую стаю, мадемуазель неожиданно зашипела и потянулась своими острыми наманикюренными коготками к кругленькой аппетитной желтопузой синице, а сам хозяин, словно помешанный, принялся с дикими воплями метаться по всей мастерской, выгоняя на улицу несчастных перепуганных пернатых созданий.
Наконец, птицы вылетели в окно, мохнатая хищница прошмыгнула в дверь, а вслед за ними без красок и без кистей был изгнан из собственного дома и безумный художник. Изящная стрекозка, взмахнув перламутровыми крылышками, оторвалась от сдерживавшей ее тончайшей серебряной цепочки. Проскользнув сквозь скрюченные пальцы, жаждавшего завладеть ею старика, стрекозка выпорхнула вслед за птицами и укрылась в витрине одной захудалой сувенирной лавки.
Ржавым гвоздем он прибил к дому вывеску со словом «нора», выстругал из старых пней и трухлявых коряг столы, стулья и барную стойку, безжалостно уничтожил все труды живописца, развесил по стенам свои «кислые» портреты и уродливые, вырезанные из коры, рожи и стал заманивать в свое мрачное обиталище гостей, как паук затягивает глупых букашек в свои тенета. Каждую ночь он вынимал из кармана горсть чудесного золотистого песка и, шепча страшные заклинания, посыпал им «Нору», а также вывеску и ведущую к ней тропинку. Путник, ступивший на посыпанную песком тропу, уже не мог никуда свернуть. Очутившись в «Норе», забывал он все заботы и волнения и постепенно превращался в грубый пустой чурбан, лишенный разума, воли и чувств.
Старик довольно потирал руки, радуясь тому, как довольны и бездумны его гости и мечтал сделать таковыми всех жителей городка. Чтобы прежний хозяин и его друзья не посмели нарушить границы его владений и сунуться в «Нору», помешав его великим замыслам, чародей отобрал себе из чурбанов двух прислужников и научил их наушничать и нашептывать. Сам же вновь удалился в глухую и мрачную каморку, развязал свой мешок, но на этот раз извлек из него не книги, а прекрасную печальную сломанную куклу в платье цвета огненного хвоста кометы.
Впрочем, живописец, утративший свой дар и превратившийся в полоумного малевальщика, одержимого несбыточной идеей - написать прекрасные чистые небеса, мадемуазель и стая пернатых ученых вовсе не помышляли о мщении, ибо в ужасе трепетали при одном лишь воспоминании о старике-мастеровом и о кошмарной ночи… До тех пор, пока не появился отважный чистый сердцем юноша и двое благородных его друзей.
Сам того не подозревая, наш юноша расколошматил заколдованную витрину и извлек заключившую саму себя в стеклянный плен чудесную перламутровую стрекозку, которая одна лишь могла уберечь его от заклинаний старика-мастерового. Нарушив границы, проник он в каморку колдуна и, увидев прекрасную куколку Ангелину, был навеки очарован ею. Но случилось так, что и бесчувственная кукла отдала юноше свое небьющееся холодное сердце.
Глава XVI.
Заключительная.
В слабеньком едва брезжащем позднем зимнем рассвете любознательный горожанин, выглянув из окошка своей уютной теплой спальни, мог бы различить согбенную фигуру печального юноши, выходящего из кондитерского заведения мадам Бонбон. Это знакомый нам студент Севастьян, оставив буйства и бессмысленные метания, бубня себе под нос французские пословицы и скороговорки, возвращался ранним утром в свою комнатушку, чтобы покорно лечь в постель.
Проспав к ряду двое суток, юный наш герой-нарушитель пробудился в бодром настроении. Все события предыдущих дней казались ему дурным и запутанным сном. Легко вскочив с постели, сразу же схватился он за учебник французского языка, ибо нынче предстояло ему сдавать экзамен. Приведя себя в опрятный вид, так, чтобы не вызвать ни малейших нареканий со стороны строгого профессора Мезанжа, молодой человек отправился в университет. По дороге юноша сурово хмурился, усердно штудируя французские глаголы и заковыристые фразеологические обороты.
Никакие чудеса и фантастические видения нашему герою более не досаждали. Пересекая рыночный пятачок, Севастьян лишь с удивлением отметил, что бывший полоумный уличный малевальщик портретов, против обыкновения, не клянчил у прохожих мелочь. С торжественным и строгим видом стоял он у своего мольберта, а вокруг толпились восхищенные зеваки. Проходя мимо кондитерской мадам Бонбон, вежливый юноша на секундочку заглянул внутрь, дабы пожелать хозяюшке доброго утра. Мадам Бонбон, как и всегда в этот час, натирала до блеска витрины пестрой тряпицей. Вот только на этот раз была она не одна. Старательно и с полной серьезностью хоть и не слишком ловко помогали ей господин Рудольф и страж порядка Дубин.
За исключением этих двух случаев, ничего удивительного с нашим студентом более не произошло, так что до университета добрался он вовремя и без всяких приключений. Профессор Мезанж благосклонно принял у него экзамен, выведя в зачетной книжке отметку «отлично». Уже после экзаменационного испытания, прогуливаясь по холлу в ожидании двух верных своих приятелей, Арсения и Артура, краем уха уловил Севастьян несколько фраз, произнесенных загадочным шепотом, о том, что дерзкий преподаватель физкультуры и двое иностранных лаборантов, бросившись в погоню за стариком-мастеровым, навечно улетели в космическую глубину. Фразы эти обронила беседовавшая с заведующим кафедрой профессорша риторики. Однако, заметив невольного слушателя, громко рассмеялась гортанным смехом, из чего молодой человек заключил, что то был всего лишь своеобразный академический юмор.
Тем же вечером трое неразлучных друзей в самом приподнятом настроении праздно шатались по улицам городка, разглядывая встречных барышень и отвешивая им шутливые поклоны. Румяные барышни смущенно опускали реснички, впрочем, успевая перед тем кокетливо сверкнуть глазками.
- Что за чудный вечерок! Не правда ли, друзья мои? – Поймав одну особенно нежную улыбку, в упоении воскликнул наш герой. – Сколь много вокруг очаровательных милых девиц! Они так хороши, что все остальные прохожие кажутся на их фоне то ли деревянными чурбанами, то ли огородными пугалами.
Артур и Арсений, переглянувшись между собой, разумно предположили, что, возможно, современный новомодный крой одежды делает людей похожими на пугал и на чурбанов.
- Вы только взгляните, какие три милашки проплывают мимо нас! – Вновь вернулся к прежней теме Арсений.
Однако Севастьян, отвлекшись от красавиц, вдруг замер на месте, уставившись в глубокое темное небо, где ярко вспыхнула и пронеслась с немыслимой скоростью огнехвостая комета.
- Ах, почему же так больно и тесно сделалось у меня в груди? О чем-то она мне напомнила. О чем-то значительном и важном. – Задумчиво вздохнул юноша.
И как бы в ответ, печально звякнула покореженная серебряная ложечка в кармане его пальто.
Золотистый песок
© Copyright: Наталья Точилина, 2021
Свидетельство о публикации №221052001180
Свидетельство о публикации №221052001180
Рецензии