Маленькая Француженка. Глава 4

Перед тем как Джайлс вернулся в Оксфорд, миссис Брэдли получила короткое письмо от Топпи, в котором она сообщала, что пока собирается остаться в Бате и что ее решимость стать монахиней остается неизменной. После этого в течение многих недель он больше ничего о ней не слышал, и только в конце июня он получил письмо, в котором она сообщала, что находится в Хедингтоне, гостит у старой подруги своей матери, прежде чем вступить в послушничество, и просила его приехать к ней. Старый друг жил в маленьком домике, утопавшем среди высоких стен и густой листвы сада, и гостиная, где Жиль ждал Топпи, с ее длинными окнами, выходившими на небольшую лужайку, казалась частью сада, так она была полна цветов и солнечного света.

Джайлс стоял у окна, смотрел на улицу и слушал, как садовая певчая птичка беспрерывно поет среди ветвей, словно бегущий ручеек. Сердце его было полно предчувствий, потому что он не видел Топпи с того ужасного дня, когда они расстались. И все же песня садовой певчицы, беспрестанно колыхавшаяся над его страхом, казалось, растворяла его в счастливой меланхолии.-“Прошлое кончено, не забыто, но кончено, кончено”,—казалось, говорила песня. “Эта сладость, этот солнечный свет, это спокойствие-настоящее. Верьте в него, живите в нем, как я. Она больше не сердится на тебя.

И когда Топпи вошла, он увидел, что она не сердится и что он не ошибся. Более того, в лице Топпи было для него нечто большее, но сначала он не мог понять, что именно.

Она изменилась. Он так изменился, что, казалось, забыл ее и снова видит в первый раз. Возможно, с тех пор, как он видел ее в последний раз, все его мысли о ней изменились. Личные надежды, личные стремления исчезли, и без болезненного очарования, которое они бросали на нее, Топпи становилась все менее и прекраснее. Ибо никогда прежде он не замечал недостатков и недостатков ее лица. Она была бледной, худенькой, веснушчатой девочкой, с тонкими чертами лица, сухими губами и бесцветными глазами. Но в это вновь воспринимается бездуховность там было открыто его исполнения, как это было, что небесные качество у него от первого угадавшего в ней.

Это было то, что Toppie было; это был материал, который был дан ей работать на него; и это было, как если бы он увидел ее, через силу молитвы, поднимаясь с холодной и засушливой почвы, цветы и плоды на небо.

Она ласково и спокойно посмотрела на него, протянула руку и сказала:”

—Я так рад ... Я так надеялся, что ты меня увидишь, - пробормотал Джайлс.

- Конечно, я должен был тебя увидеть. Ему нужно было только немного времени, чтобы все уладить,—сказала Топпи. - Пойдем в сад. Разве это не прелестнейший сад?—Я иногда приходил сюда, когда был ребенком.

” -спросил Джайлз, когда они вышли и пошли по травяной дорожке в тень сирени. - Я имею в виду про монастырь, про то, что ты нас бросил?

—Но мы, знаете ли, так не думаем, - сказала Топпи. - Мы думаем, что это будет гораздо ближе к тебе.—И тогда, конечно, я смогу иногда видеть вас всех.”

Они сели под сиренью. Это было в густом цветении

, и аромат падал на них. И он знал, что это безосновательно. Топпи никогда не задавал ему вопросов. Прошлое ушло; не забыто, но ушло. Вот чего добился для них ее уход, ее молчание. В то время она не могла удержаться от того, чтобы не надавить на мечи самой полной реализации. Она не могла удержаться, чтобы не увидеть так же зловеще, как и он, фигуры Оуэна и мадам Вервье. Теперь она никогда не задаст этих вопросов.

И тут она заговорила уже о самом Оуэне.

- Я хотела сказать тебе, Джайлз, как мне было спокойно, когда я почувствовала, что он действительно любит меня. Нежные, сладкие цветы сирени были у нее над головой, тенистая зелень ее листьев. Казалось, пока она смотрела на него, он видел, как Топпи будет выглядеть очень старой монахиней. Не так сильно отличается от сегодняшнего. Лица монахинь не менялись.

“Он любил меня, - сказала она. - Но не так, как я его любила. Когда человек принимает истину, Джайлс, это дает покой. И теперь я вижу, что мы не должны просить той же самой любви в ответ. “Он всегда любил

тебя, Топпи,” пробормотал Джайлс. “Его унесло”, - произнеся эти слова, он вспомнил, что это были слова мадам Вервье.

“Да,” тихо согласился Топпи. - Унесло прочь. И он был один; в чужой стране; во время страшного напряжения. И она была так добра и так прекрасна.—И она не верит в то, во что верим мы,—я все это видела, Джайлс. Я ничего не забыла из того, что вы пытались рассказать, объяснить мне в тот день. Неправильно, сказал ты, а не порочно. А Аликс - ее ребенок.—Я все это видел,—и как он страдал. Он страдал, Джайлс, - сказала Топпи, пристально глядя на него. - Но теперь и с ним мир. Я в это верю. Со всем, что произошло между нами, мы не разделены, он и я.”

Глядя в глаза Топпи, Джайлс тоже не мог в это не поверить.

“А ты, дорогой Джайлс? - спросила

Топпи. О, я прекрасно справляюсь, Топпи, дорогая, - улыбнулся ей в ответ Джайлс. - Думаю, я возьму свою Первую.

Но я имел в виду не только тебя, только тебя. Я имею в виду тебя и Аликс. Что ты собираешься делать с нашей

милой маленькой Аликс? - Вы что-нибудь слышали о Джерри Хэмбле?”

- Только то, что твоя мать написала о каких-то неприятностях, от которых Аликс лучше держаться подальше.—Я знал, что дело не только в этом. —О, Джайлс, я был так жесток с Аликс,—я не мог придумать, что сказать.—Но расскажи мне о Джерри.”

Когда Джайлс начал рассказывать ей о Джерри и Аликс, он понял, что это нелегко. Оставалось еще кое-что, что он должен был скрыть от Топпи. Он знал, что для нее было все, чтобы поверить, что Оуэн отдал свое сердце женщине не постыдной. Но со всем небесным милосердием, которое пришло к ее видению жизни, как она могла поверить мадам Вервье, если знала о преемнике Оуэна? - Видите ли, леди Мэри кое-что о ней слышала, - сказал он. - Она слышала то, что знаем мы, Топпи. Мадам Вервье сделала так, чтобы их было легко слушать, и леди Мэри сочла, что раз уж так

вышло, то Аликс не годится в жены ее сыну. Она не думала о мадам Вервье и о том, что слышала леди Мэри. Она думала об Аликс

, и Джайлз снова ощутил вкус своей прежней горечи. - Она недостаточно ее любит. Возможно

, этого и не следует ожидать. И достаточно ли он ее любит? - спросила Топпи.

Джайлс остановился и задумался. Ему часто приходилось размышлять о Джерри. “Знаешь, я часто с ним встречаюсь, - сказал он наконец. - Он всегда приходит ко мне. Думаю, он считает меня их божеством-хранителем. Он показывает мне все ее письма—думаю, он охотно покажет мне свои. Аликс пишет одно письмо своим четырем, жалуется Джерри, и ее письма-образец хорошего тона. Их можно было читать вслух кому угодно. —Да, он любит ее достаточно сильно, если бы она взяла его сейчас, против воли его родителей. Это ожидание так тяжело для Джерри. Ему нужно что-то делать на гребне волны, а Аликс держит его в корыте. Он не получает абсолютно никакой поддержки от Аликс.

- Я не могу избавиться от чувства, что он недостаточно хорош для Аликс, Джайлс, - сказала Топпи. - Он слишком молод, легок и весел.”

Джайлс снова задумался. - Я не говорю, что он достаточно хорош. Но кто достаточно хорош для Аликс? Она в ней на двоих, и легкость и веселье у нее в крови, как и то, чего не хватает Джерри. Джерри мог сделать ее очень счастливой. В этом я совершенно уверен, Топпи. Я хочу его для нее, и я не хотела бы его, если бы не верила, что он может сделать ее счастливой.—Для кого же достаточно хороша наша маленькая Аликс?” - повторил Джайлс.

Топпи слушала его, глядя в сад. Теперь, с улыбкой повернув их к нему, она вдруг сказала: Ты должен жениться на Аликс, Джайлс.”

Как это было странно. Всего год назад мадам Вервье произнесла почти те же слова, но они не пробудили в нем ни малейшего отклика. Теперь же, когда он услышал эти слова, произнесенные уверенным голосом Топпи, в сердце Джайлза зародилось смятение страха, боли и одиночества. Он как будто ждал, когда Топпи их произнесет, как будто чувствовал, что этот глубокий колокол висит в каком-то святилище его натуры, и знал, что Топпи ударит в него, посылая эхо далеко в прошлое, так же как и в будущее. Какое-то мгновение он не мог думать, так его оглушил этот шум, а затем первые слова, которые он произнес, были беспомощными: “Она не хотела меня, Топпи,

дорогая”. Она приняла его признание как должное.

- Если она кого

и любит, так это Джерри. “Слишком много трудностей, и он недостаточно ее любит.

Ей нужен кто-то вроде Джерри, кто-то молодой и веселый, кому есть что предложить. Мне нечего предложить Аликс.”

- У тебя есть твоя любовь. Никто никогда не полюбит Аликс так, как ты.—любящие глаза Топпи изучали его лицо, в то время как ее уверенный голос уверял его.

- Но для нее это не причина. Это правда, дорогая Топпи, конечно. Я вижу, что это правда, и полагаю, что знаю это уже давно. Но Аликс никогда бы так обо мне не подумала. Она считает меня своим братом. Она думает обо мне, как о своем отце, почти как о ком-то добром, грубом и отеческом. Аликс - сказочная принцесса, а я просто старый добрый зверь, который таскает ее на спине.”

- Сказочные принцессы выходят замуж за старого доброго зверя, а он превращается в сказочного принца, - сказала Топпи. - Ты уже гораздо больше похож на сказочного принца, Джайлс, чем думаешь.”

-Но у нее есть свой полноценный сказочный принц, готовый улететь вместе с ней. У него могут быть свои недостатки, но, тем не менее, он настоящий. Он может подарить ей хрустальное платье, скачущего коня и танцы под флейты и тарелки.—О, ты прекрасно знаешь, Топпи, дорогая, все то, что я никогда не смогу ей дать и что она любит всем сердцем. Странно, знаете ли, мне так хотелось превратить Аликс во что-нибудь более английское, и я вижу, что она превратила меня во что-нибудь более французское. Еще два года назад меня возмутила бы сама идея сказочных принцев; и при браках с целью выгоды в них;—но теперь я привит каплей французского реализма. Аликс принимает мир таким, какой он есть, и видит его таким, каким мы с тобой, Топпи, и люди нашего круга никогда не могли. И она сделала меня мирским для нее. Я вижу ее преимущества и хочу, чтобы они у нее были. Она не романтическая английская девушка. Она никогда не поверит во все ради любви и в то, что мир навсегда потерян.”

Топпи рассматривала его. - Ты говоришь, она сделала тебя более французским. Это правда, что вы понимаете вещи, которые никогда не могли понять раньше.—Ты знаешь, как ужасно испугало меня когда-то твое понимание.—Но когда я слушаю вас, мне кажется, что вы-самое английское существо на свете. Какой француз сделал бы то, что сделали вы, или почувствовал бы то, что вы чувствуете к Аликс? Разве это не английский способ любить так, не думая о себе?—И Аликс показала нам, показала тебе и мне, Джайлс, как она может любить.”

“Знаю, Топпи, дорогая, знаю, - пробормотал Джайлс. “Но с ней это только потому, что она любит меня бескорыстно, что она никогда не будет любить меня

по-другому”. Я верю, что так и будет. - А что ты должен сделать, - сказал Топпи, - так это пойти и посмотреть.

Я не мог этого сделать.”

- Тогда сначала дай ему шанс. Пусть он поедет во Францию и спросит ее. Я не боюсь Джерри. Мне кажется, что я понимаю Аликс лучше, чем ты. Могу я тебе кое-что сказать, Джайлс? Вы не должны думать, что я глупа, но теперь все кажется мне таким странным.—Я всегда хотел этого для тебя. С того момента, как я впервые увидел Аликс, это было то, чего я хотел. И теперь, когда я закрываю глаза и думаю о тебе и о ней, я всегда вижу вас вместе ... С моими голубками вокруг вас. Это будет моим свадебным подарком тебе, знаешь ли,-Топпи улыбнулась ему, и ее улыбка была цвета света и исходила издалека, - всем моим голубям, чтобы они присматривали за тобой и Аликс и всегда оберегали вас вместе.”

========
CHAPTER IV

Before Giles went back to Oxford a short letter came to Mrs. Bradley from Toppie saying that she was going to stay on in Bath for the present and that her determination to become a nun was unaltered. After that, for many weeks, he heard nothing more of her, and it was not until the end of June that he received a letter telling him that she was at Headington, staying with an old friend of her mother’s before entering her novitiate, and asking him to come and see her. The old friend lived in a little house sunken among the high walls and deep leafage of a garden, and the drawing-room, where Giles waited for Toppie, its long windows opening on a little lawn, seemed part of the garden, it was so full of flowers and sunlight.

Giles stood at a window and looked out and listened to a garden-warbler singing ceaselessly, like a running brook, among the branches. His heart was full of presage, for he had not seen Toppie since the dreadful day that had severed them from the past. Yet the song of the garden-warbler, rippling incessantly over his fear, seemed to dissolve it into a happy melancholy.—“The past is over, not forgotten, but over, over,”—the song seemed to be saying. “This sweetness, this sunlight, this tranquillity is the present. Believe in it, live in it, as I do. She is not angry with you any longer. You have not failed.”

And when Toppie entered, he saw that she was not angry and that he had not failed. More than that; there was much more than that for him in Toppie’s face; but he could not at first determine what it was.

She was changed. So changed that it was almost as if he had forgotten her and was seeing her for the first time again. Perhaps it was that since last seeing her all his thoughts of her had been changed. Personal hopes, personal longings, were gone, and seen without the aching glamour that they had cast about her Toppie was at once less and more beautiful. For never before had he recognized the defects and deficiencies of her face. She was a pale, thin, freckled girl, slightly featured, with dry lips and colourless eyes. Yet in this newly perceived earthliness there was revealed to him the fulfillment, as it were, of that celestial quality he had from the first divined in her.

This was what Toppie was; this was the material that had been given her to work upon; and it was as if he saw her, through the power of prayer, lifting from cold and arid soil flowers and fruit to heaven.

She looked at him sweetly and calmly giving him her hand, and saying: “Dear Giles.”

“I’m so glad.—I’ve so hoped you would see me,” Giles murmured.

“Of course I was to see you. It only wanted a little time—to settle things,” said Toppie. “Let us go into the garden. Isn’t it the dearest garden?—I used to come here sometimes when I was a child.”

“Is it all settled?” Giles asked, as they went out and walked along a grass path to the shade of a lilac-tree. “I mean about the convent; about your leaving us?”

“It’s all settled.—But we don’t think of it like that, you know,” said Toppie. “We think it’s to be much nearer you, really.—And then, of course, I shall be able to see you all sometimes.”

They sat down under the lilac-tree. It was in thick bloom and the fragrance fell about them.

Giles saw now what his greatest fear had been. And he knew that it was groundless. Toppie would never ask him a question. The past was over; not forgotten; but over. That was what her departure, her silence, had won for them. She could not, at that past time, have kept herself from pressing against the swords of every fullest realization. She could not have kept herself from seeing, as balefully as he had seen them, the figures of Owen and madame Vervier. She would never ask those questions now.

And presently it was of Owen himself that she was speaking.

“I wanted to tell you what peace it has given me, Giles, to feel that he did love me,” she said. The soft sweet flowers of the lilac were behind her head, the shadowy green of its leaves. He seemed to see, as her eyes dwelt on him, what Toppie would look like as a very old nun. Not so different from now. Nuns had changeless faces.

“He loved me,” she said. “But not as I loved him. When one accepts the truth, Giles, it gives peace. And now I see that we are not meant to ask for the same love back. It is enough to love; and I shall always love him.”

“He always loved you, Toppie,” Giles murmured. “He was swept away.” After he had said these words he remembered that they were the words of madame Vervier.

“Yes,” Toppie accepted quietly. “Swept away. And he was alone; in a strange country; in a time of dreadful strain. And she was so kind and so lovely.—And she does not believe the things we believe—I have seen it all, Giles. I have forgotten nothing of all that you tried to tell, to explain to me on that day. Wrong, you said, not wicked. And Alix is her child.—I have seen it all—and how he suffered. He has suffered, Giles,” said Toppie, looking deeply at him. “But now, with him, too, there is peace. I believe it. With all that has come between, we are not separated, he and I.”

Looking into Toppie’s eyes, Giles could not but believe it, too.

They were silent for a little while. Then Toppie said: “And you, dear Giles?”

“I? Oh, I’m getting on quite nicely, Toppie, dear,” Giles smiled back at her. “I shall take my First, I think.”

“Yes. But I didn’t mean you only, you alone. I mean you and Alix. What are you going to do with our dear little Alix?”

“Ah, there’s a long story there,” said Giles. “Have you heard anything about Jerry Hamble?”

“Only what your mother wrote about some trouble that Alix felt it better to be away from.—I knew it could not be only that. I knew what other trouble there was.—Oh, Giles—I was so cruel to Alix.—I could not think of what I said.—But tell me about Jerry.”

Giles found, when he began to tell her about Jerry and Alix, that it was not easy. There were still things that he must hide from Toppie. It was, he knew, everything to her to believe that Owen had given his heart to a woman not ignoble. But with all the celestial charity that had come to her vision of life, how could she believe madame Vervier anything but ignoble if she knew of Owen’s successor? “Lady Mary heard things about her, you see,” he said. “She heard the things we know, Toppie. Madame Vervier has made them easy to hear, and Lady Mary felt that since it was so Alix wasn’t a possible person for her son to marry.”

“But I thought she loved Alix,” Toppie said. She was not thinking of madame Vervier and the things Lady Mary had heard. She was thinking of Alix.

Giles knew again the flavour of his old bitterness. “She doesn’t love her enough. Perhaps one shouldn’t expect it.”

“But one does expect it. And does he love her enough?” asked Toppie.

Giles stopped to meditate. He had often to meditate over Jerry. “I see a lot of him, you know,” he said presently. “He’s always coming to me. I think he regards me as their tutelary deity. He shows me all her letters—I think he’d be quite willing to show me his.—Yes, they write to each other. Alix writes one letter to his four, Jerry complains, and her letters are models of deportment. They might be read aloud to anybody. Yes;—he loves her quite enough, if she’d have him now, against his parents’ wishes. It’s waiting that’s so hard for Jerry. He needs to do things on the crest of the wave, and Alix keeps him in the trough. He gets absolutely no encouragement from Alix. Thus far and no farther, is what all her letters really say.”

“I can’t help feeling that he isn’t good enough for Alix, Giles,” said Toppie. “He’s too young and light and gay.”

Again Giles stopped to think. “I don’t say he’s good enough. But who is good enough for Alix? She’s stuff in her for two, and lightness and gaiety are in her blood as well as the things Jerry lacks. Jerry could make her very happy. That’s what I’m quite sure of, Toppie. I want him for her, and I shouldn’t want him unless I believed he could make her happy.—For who is good enough, really, for our little Alix?” Giles repeated.

Toppie had listened to him, her eyes looking out over the garden. Now, turning them on him with a smile, she said quite suddenly: “You are good enough. You must marry Alix, Giles.”

How strange it was. Madame Vervier had said almost those words only a year ago and they had wakened not an echo in him. Now, as he heard them spoken in Toppie’s confident voice a great confusion of fear, pain, loneliness started up in Giles’s heart. It was as if he had been waiting for Toppie to say them; as if he had felt that deep-toned bell hanging in some sanctuary of his nature and known that Toppie would thus strike upon it, sending the reverberations far into the past as well as into the future. For a moment he could hardly think, he was so deafened by the clamour, and then the first words that came were helpless words: “She wouldn’t have me, Toppie, dear.”

“Why not?” smiled Toppie. She had taken his avowal quite for granted.

“If she loves anyone, it’s Jerry.”

“They won’t marry,” said Toppie. “There are too many difficulties; and he doesn’t love her enough.”

“Yes, he does, if he’s helped. It’s someone like Jerry she needs; someone young and gay, with things to offer her. I’ve nothing to offer Alix.”

“You have your love. No one will ever love Alix as you do.” Toppie’s loving eyes scanned his face while her confident voice thus assured him.

“But that’s no reason, for her.—She’ll have other people’s love. It’s true, dear Toppie; of course. I see it’s true; and I suppose I’ve known it for a long time. But Alix would never think of me like that. She thinks of me as her brother. She thinks of me as her father, almost; as someone kind and gruff and paternal. Alix is the fairy princess, and I’m just the good old beast who carries her around on my back.”

“Fairy princesses marry the good old beast and then he turns into a fairy prince,” said Toppie. “You’re so much more of a fairy prince already, Giles, than you imagine.”

“But she has her full-fledged fairy prince waiting ready to fly off with her. He may have his defects; but, all the same, he is the real thing. He can give her the crystal dress and the prancing steed and the dancing to flutes and cymbals.—Oh, you know perfectly well, Toppie, darling, all the things I can never give her and that she loves with all her heart. It’s queer, you know; I’ve wanted so to make Alix over into something more English, and what I see is that she’s made me into something more French. I’d have been indignant at the idea of fairy princes two years ago; and at marriages with an object of advantage in them;—but now I’ve been inoculated with a drop of the French realism. Alix accepts the world and sees it as it is in a way that you and I, Toppie, and people of our sort, never could. And she’s made me worldly for her. I see the advantages for her, and I want her to have them. She’s not a romantic English girl. She’d never believe in all for love and the world well lost.”

Toppie was considering him. “You say she’s made you more French. It’s true that you understand things you never could have understood before.—You know how horribly afraid your understanding made me once.—But as I listen to you it seems to me that you are the most English thing there is. What Frenchman would ever do what you have done, or feel what you feel about Alix? Isn’t it an English way of feeling to love like that, without a thought of self?—And Alix has shown us, shown you and me, Giles, how she can love.”

“I know, Toppie, dear, I know,” Giles murmured. “But with her it’s just because she loves me selflessly that she’ll never love me differently.”

“I believe she may. I believe she will. And what you must do,” said Toppie, “is go over and see.”

“With Jerry in the way? I couldn’t do that.”

“Let him have his chance, then, first. Let him go to France and ask her. I’m not afraid of Jerry. I feel as if I understood Alix better than you do. May I tell you something, Giles? You must not think me foolish, but things seem to come to me so strangely now.—I’ve always wanted this for you. From the first time I saw Alix, it was what I wanted. And now, when I shut my eyes and think of you and her, it is always together that I see you . . . with my doves around you. That would be my wedding-present to you, you know,” Toppie smiled at him and her smile had the colour of light and came from far distances; “all my doves, to watch over you and Alix and keep you safe together always.”