Нехристь

               
  -Если ты – Прокопка, смотришь на мир с любовью, то непременно начинаешь понимать гармонию жизни, значить становишься ближе к Богу,  приобретаешь духовную силу, -  рассуждал вслух Григорий  Пискарёв, наливая очередной стакан самогона, -  Кто сохраняет способность видеть красоту, тот никогда не состарится, ибо  внутренняя красота ведёт к совершенству души! Помянем?!
 - Помянем!
 - Ещё?
 - Хватит!
 - Ну и чёрт с тобой! Тогда дай денег и я пойду.
 - Скока?
 - Рубль.
 - На!
Неделя пролетела не заметно, с того дня, как Прокоп похоронил отца. Что делать с наследством, он пока не знал. Спал плохо, а если и засыпал, то под «наркозом» в виде самогона, или клюквенной настойки. Односельчане, меж собой, называли Прокопия  - «остолбень», по причине крайней его без хозяйственности, и слабохарактерности и странной манере – смотреть,  молчать, не двигаться.  Друзей Прокоп никогда не имел, даже таких проходимцев, как Григорий Пискарёв, было мало. Но после смерти отца, оставившего немалое наследство, «Пискарёвых» заметно прибавилось.  Григорий, был из тех односельчан, про которых обычно говорят – «Смекалка - быстрая, рожа – наглая»!
  - Тебе Прокопка жениться бы надо, - скрипел над душой Григорий спозаранку,  шаря взглядом «велико-мучника», по кухонному столу, - не осталось ли чего, от «вчерашнего».
Новоявленный «капиталист» мертвецки спал на кожаном диване, прикрывшись напольным ковриком, в обнимку с ковшиком капустного рассола.
 - Самые красивые женщины Прокопка - белобрысые, а самые страстные - жгучие брюнетки, но самые верные, это  — седые! Табе какую надоть? – бурчал Гришка, вытаскивая, недопитую «четверть» самогона, из под кухонной лавки.
Так пролетела вторая неделя. На третью неделю, у Прокопия сил уже не было. Правдами и неправдами, избавившись на некоторое время от наглого приятеля, он взялся за восстановление своего здоровья.  Он усиленно пил рассол, ежедневно топил баню, ходил по ночам на реку, дабы горячими и холодными омовениями, изгнать «Дух Бахуса», из ошалевшего от запоя, организма. Чрез три дня, он уже сидел на крыльце и пил горячий чай, из медного ковша. Возле калитки стояли любопытные, и с интересом наблюдали за новоявленным, деревенским «буржуа».
 - Вот какие дела Прокоп Михайлович, - говорил Дмитрий Мясников, отец местного писаря, - Нынче совсем худо стало жить, овёс дорожает, скотину кормить нечем. А на хуторах, кои ближе к болотам, большой падёж молодняка приключился, толь  хворь какая, толи маточник плохо кормится, но приплоду ныне на половину меньше, что было. Что у овец, что у тёлок, что и у лошадей.
Прокоп смотрел на собравшихся селян, отрешённым взглядом, толь думал о чём-то, толи пытался понять, для чего эти люди припёрлись к его воротам, чуть свет?!
 - Кабы корма прикупить, сена, аль овса, аль дроблёного зерна, то дело можно бы и выправить. Как ты думаешь по этому поводу?
Прокоп только хлопал рыжими ресницами. Возле калитки шептались, искоса поглядывая на «остолбеня», ожидая хоть слова, для затравки разговора, но Прокопка молчал, от чего у некоторых являлось тайное желание. вырвать из Прокопкиных рук увесистый ковш, и хрястнуть «капиталиста» по голове, чтоб тот обратил внимания на собравшихся.
 - А чего тут думать, выкрикнул Пискарёв младший - Василий, брат Григория, - Надоть деньгу вложить в корма и всё тут! «Чем крупнее деньга, тем ядрёнее рога» - сказал, и рассмеялся от того, что складно получилось.
 - Все жалуются на отсутствие денег, а на отсутствие ума – никто, - проворчал старый Кузьма Панкратов, пришедший с хутора «Лески», сказал, и испугался.
 - Ты Кузьма шибко рот-то свой паршивый не разувай, - ощетинился на деда, Пискарёв младший, - Для вас на хуторе, небось и овца – корова, а у нас на кожного, по доброму хозяйству!
 - А они там, на хуторе - Марфу Грушину «доють», она у них навродя тёлки общественной, - подхватила белокурая Оксана, звонко рассмеявшись, хватая себя нарочито за выдающуюся грудь.
Все, прыснули смехом.
 - А чего?! Я бы с тобой не отказался от такого процессу,  - громко заговорил Василий, утирая слёзы от смеха, - Ты приходи ноне к протоке, там у меня стог стоит с прошлого покосу?! Сено мягкое, душистое, не мятое!
 - Дык я-то не супротив, только боюсь – не придёшь! Когда тебя «Поспелиха»,  у «Демьянова пруда» зажала, куда твоя кобелиная резвость-то  подевалась - а?!
 - Так она шутейно прижималась, погреться хотела.
 - А чего тогда ты бежал от неё через брод, не задрав штаны, замёрз что ли?!
Люди уже «плакали» от хохота.
 - А чего вас тут собралось так много, - «забубнил» сердито, подошедший Григорий, - Аль пожар  случился?
 - Да вот решаем насчёт падежа молодняка, кормов бы закупить, - не переставая смеяться, отвечал брату Василий, - Думаем, где деньгу занять на это дело, до следующей весны хотя бы.
Гришка подошёл к крыльцу, на котором восседал молчаливый Прокопий, и сел на верхнюю ступень, поближе к хозяину дома.
 - Дело хорошее, дело правильное, но здесь с кондачка решать негоже, да и с Прокопием Михайловичем надоть обкумекать. Как ты Прокоп думаешь?
Прокопий допил чай, окинул всех взглядом, - Значит, вам ноне нужнее, - сказал и  ушёл в дом.
 Григорий быстро последовал за ним. Собравшиеся, стали озираться  друг на друга, гадая – к добру это, или к худу, хорошо это, или плохо, но расходиться никто не собирался. Знали, если за дело взялся Гришка – «прохиндей», знать что-то будет. Через минут двадцать, Григорий, с довольной рожей,  вышел на крыльцо и громко объявил, -  Идитя вы все от седова на хрен!
Все и пошли…
 Сам же, прижимая рукой карман,  быстро пошагал, в сторону своего дома. Брат Василий поспешил следом за ним.
  - Если бы каждый подмел возле своего порога, вся улица была бы чистой, - проскрипел дед Кузьма, провожая взглядом Григория.
Все, кто отстал от остальных «посланцев», истолковал эту фразу, на свой лад. Не успели братья Пискарёвы исчезнуть из виду, как к крыльцу Прокопа, подошла Анна Чеботарёва, местная  склочница и скандалистка, оглядевшись округ, она быстро шмыгнула в дверь дома Прокопа.
  Снега и морозы в ноябре наступили не ко времени, сугробы намело такие, какие и в январе не всегда бывают. Дом Василия Пискарёва, стоял у самого леса, от того ветра было меньше, а снега  много. Жарко топилась печь, пахло жареным салом и варёным пшеном, хозяйка готовила кулеш. Василий с братом Григорием, сидели за кухонным столом, обсуждая за «четвертью», повседневность.
 - Я давеча собрался было на дальний покос, что у Степана Ерохина был выкуплен мною,  ишо летом, да только ружьё забыл прихватить. А когда добрался до «Сосновки», то такое узрел,  и во сне не всегда присниться может. Тетеревов видимо – невидимо! Как на базаре! Стою, как кол осиновый проглотил, и думаю…
В дверь глухо постучали.
Григорий оглянулся на дверь,  - Маняха, а ну отвори, кого там лешие несут?
 Девочка, лет десяти, подбежала к двери и открыла её. В дом белыми клубами ворвался морозный воздух, кучерявыми облаками расстилаясь по полу. Вошёл Векша, сосед Прокопия, поклонился образам, видневшимся в углу под потолком кухни.
 - Кто к нам пришёл, кто к нам пришёл?! – запричитал Григорий, соскочив с лавочки и раскинув руки для дружеских объятий.
 Векша ещё раз поклонился образам, и искоса посмотрел на картину, висевшую на противоположной стене от икон. На ней какой-то рогатый мужик, лез в постель к обнажённой девице. Мужик был похож на Силантия Ивахина, местного кузнеца, такой же  закоптелый, но дюже заросший и с хвостом.
 - Доброго здоровья – православные, - заговорил Векша, покашливая, - Морозы ныне на дворе, прямо как перед концом света, всё супротив человека, всё за грехи его! Шёл на Евсееву конюшню, лошадей просить, да вот зашёл к тебе Григорий, разговор имеется.
 - Проходь - проходь к столу, садись, грейся, с морозу и чарочку – другую не грех, чтоб, так сказать – для разгона застоялости в организме.
Векша сел на лавочку  у вешалки, и стал ускоренно креститься, поглядывая, как Григорий наполняет  чарочки.
 - В народе бают промеж себя, что у Прокопия денег уже не осталось, - заговорил степенно гость, - Селяне волнуются. Тока-тока привыкать начали и – на тебе, курьёз какой. Вот зашёл я к тебе, узнать. Ты ж для Прокопа навродя - родни, ближе всех к нему, вхож в его дом в любое время, так скажи мне, правду ли бают, аль пустое мелют?
 - Сказать могу, чего не сказать-то. – улыбался Григорий, -  Ты «братец» для начала ещё испей моего «снадобья», сам варил.
Векша опрокинул вторую стопку, утёр усы, опять бросил взгляд на голую бабу на картине, перекрестился и так же степенно, продолжил,   - Ты Гриша не серчай на меня, что я тебя в прошлом годе дрыном огрел, вместо той дурной собаки, которая увязалась за мной. Слеп с годами стал.
 - Нашёл о чём вспомнить. Сейчас не прошлое вспоминать надо, а о будущем кумекать.
 Гость недвусмысленно взглянул на опустевшую чарочку, - Хотел по псине, а попал по тебе.., ох-ох-ох. Как Аннушка моя «отошла», так совсем жизни не стало, деток не во что обуть, одеть. Каждое утро хоть в петлю лезь, нечем стало кормить деток малых…
 - Так у тебя Егору лет уж двадцать от роду? А Лёньке…
 - Вот-вот - двадцать, а куда я его пристрою? Хотел было в город в наймы, так одеть не во что, и обуть, и на дорогу, да и на пропитание, много надо чего, пока он свою деньгу зачнёт иметь. Хотел вот у Прокопа денег занять, да там и без меня «ходоков», хватает. Последний раз видел,  Антипа Глухова, как тот уходил от Прокопа, уже к полуночи, крестился, обещая посвятить всю свою жизнь,  молитвам Господу, о здравии «источника» добра и любви к людям - Прокопия! Кричал на всю улицу, что - «Детям своим накажет, умирать с молитвою на устах будет». А в воскресный день народ у калитки Прокопия, опять собирался, очередь занимали, согласно надзору Филимона Ухова, он, со своими пудовыми кулаками, присматривал за порядком.
 - Ты Векша не спеши, не спеши, вот выпей лучше ещё, - перебил  Григорий, наполняя очередную стопку.
 - Я сам видал, как Филимон кричал на Бориску Замятина, - продолжал Векша, - «Ты Борька не ломись поперёд батьки, а то и в «лобешник дать могу»!
 - Так может - мебелью брать надо? – встрял в разговор Василий - брат Григория, - А можно и хлебом, вон скока у него в амбарах-то, ещё от отца осталось! Ему то зачем стока?  Остолбень, он и есть – остолбень! Разбазарит добро до дыр, а так хоть польза какая будет людям?!
 - Так у Прокопия и лошадей полна конюшня, а людям пахать не на чем, - поддержал брата Григорий, наливая «очередную», - Каждый год я, собакой шалавой, бегаю по округе, выпрашиваю коней, то сено привезти, то огород вспахать, то по дрова, то к сыну на хутор.
 - А что лошади, у него и коров и овец осталось после батюшки столько, что на всю деревню хватило бы, коль раздать на каждый двор по скотине, - воспрянул хмельным духом Векша, -  Я уже не говорю о птице всякой – не считано, немерено. Совсем зажрался Прокопка, отошёл от народа, отпрянул!
 - Истину говоришь Векша, отпрянул от народа, отпрянул…
Весна пришла, как и бывает на Руси - «неожиданно», словно мешком с прошлогодними отрубями по головам селян шарахнула. Быстро таяли снега, раньше времени вскрылась река,  и вешние воды устремились  в низины, промывая новые канавки и овраги. В воскресный день, после церковного служения, люди собирались у калитки Прокопия. Битый час  обсуждали свои проблемы, пока кто-то из мужиков не рявкнул, - Тихо! «Буржуй» идёт!
Словно невидимый, но надёжный кляп, влип в рот каждого.
Прокоп молча вышел на крыльцо и долго пучил глаза на всех присутствующих. Пауза длилась минут пять. Народ переминался с ноги на ногу. Перешёптывался.
 - Не гневайся Прокопий Михайлович, - вдруг громко запричитала Авдотья Полушина, вдова с набережной улицы, заставив вздрогнуть всех, - Не обидь одинокую и беззащитную, не знаю, чем я прогневила Господа, что наказыват меня судьбой горемычною. Третий год пошёл, как схоронила я своего мужа, единственного кормильца. Скоро пахать, а у меня даже хромой кобылки нет, хоть самой впору запрягаться! Не могу я тебе долг отдать ныне! Но помоги лошадью.
 - Бойся козла спереди, коня — сзади,  а дурака — со всех сторон, - пробубнил дед Кузьма, не очень понимая, зачем он это ляпнул, но ляпнул и испуганно огляделся.
 - Ты Кузьма шибко-то рот  свой паршивый не разувай, -  опять напал на деда, Пискарёв младший, почёсывая щетинистую щёку.
 - Так я что, я так, на ум пришло, - притихшим голосом отбивался дед, -  Я ведь только о том, что - подружишься с дураком, а опосля  жди сраму, аль беды какой, от его глупостей, а может быть и хуже того.
 - Шёл бы ты дед отсюда! – уже сердито проскрипел Василий, чувствуя, что дед, сейчас ещё чего-нибудь «наморозит».
 - Ухожу – ухожу!  Чем хуже к людям, тем больше они тебя уважают и ценят, - бурчал старик, отходя в сторону.
Прокоп молча глядел на собравшихся, потом так же молча ушёл в дом. За ним юркнули Авдотья, и Василий, с братом Григорием. Пока «переговорщики», вели с Прокопием беседы, к собравшимся, подошёл Никифор Сыромятин. Он долго смотрел на всех, выслушивал их предположения и догадки, потом молча открыл главные ворота, вошёл в них, и через минут семь - вышел, ведя за собой серого жеребца.
 - Отец Прокопия моему отцу был должен, - произнёс он и удалился восвояси, чем до крайности удивил всех.
Люд зашептался, заволновался.
 - Где ж такое видано, чтоб вот так, средь бела дня?! Это уже грабёж! Люди, чего вы стоите и спокойно смотрите, - закричал Петро Цвигун.
Люди последнюю фразу уразумели по своему, и ринулись в главные ворота. Ворота заскрипели, будто завизжала дворовая сука, изливая своё возмущение, по поводу нашествия во двор – чужаков. Последней из ворот вышла  грудастая Оксана, ведя за собой чёрную козу.

В летние дни всегда много забот, если человек знает цену труду и земле. «Летний день – зиму кормит» - говаривали издревле на Руси. «Цыплят по осени считают» - откликается другая пословица. Григорий с женой и братом, как раз «считали цыплят», когда к ним в ворота постучали.
 - Маняха, а ну отвори, - крикнул Григорий.
 - Доброго здравица добрым людям, - поклонился Векша, крестясь на восход солнца, - Не ждал, Григорий?
 - Ждал, ждал – Векша, думал, что ты к ужину придёшь, но коли сейчас явился, знать Господу так угодно. Рассказывай, рассказывай всё, как есть.
 - У Прокопия нынче уже ничего нет, всё разобрали в долги, под чистую, - торжественно выдохнул Векша, словно объявил победу над «врагом человечества».
 - А чем он ноне живёт-то?
 - Не знаю. Марфа Сахнова говорит, что, с утра до вечера,  в амбарах подметает.
 - Прокопка не так прост, как всем кажется, - заключил Григорий, подмигнув брату, чтоб принёс стопки, - Ты Векша хорошо знавал его батьку, у того на каждого был свой метод выбивания долгов. И то, что Прокопка подметает в амбарах, означает только одно – место готовит для возврата долгов!
 - Отец Прокопа был крутенек, мог и в зубы долбануть, а сынок вовсе не в него, как был «остолбенем», так и остался! Так, а что же ноне делать то? – пучил глаза Векша, - Если ж каждый отдаст ему должное, то он станет гораздо богаче, чем мы все вместе?!
 - А люди об чём ноне болтают?
 - Об чём, об чём, знамо дело никто своего отдавать не хочет.
 - А сам Прокоп, об чём думат?
 - Молчит. Но слыхали, как в церкви он молился на свечку, о каком-то прощении.
 - Знать задумал, раз заранее прощения вымаливает. Вот уж -  антихрист! Знаю я  род их  Иудов. С народа три шкуры сдерут, а потом в церквах агнцев Божьих изображают! Народ собирать надо, с народом решать надо! Ты Векша выпей на дорожку, да иди по дворам, сказывай – мол, в середу надо всем должникам собраться у речного моста, сказывай – разговор будет большой. Да намекни, что – кто не придёт, тот пусть умаления долгов от Прокопа не ждёт!
Векша перекрестился, опрокинул очередную чарочку,  и ушёл.
В среду, у речного моста, было шумно. Люди впервые, за многие годы, сообща решали долговой вопрос.
На ближайшую бричку взобрался Пискарёв Василий, - Мужики, - закричал он, чтоб всем было слышно, - Кто знавал Петра Овражного, отца Прокопия, тот крепко запомнил, как дорога каждая полушка, взятая в долг из его рук?! Ныне времена другие, Петра – изверга, уже нет меж нас, потому будем решать всё сходом, по справедливости! Сегодня великий грех, унижать человека словом поганым, а то и бить его, за деньгу малую, за долг непосильный!
 - Царствие Божие есть истребление всякого греха.  Войди в себя, живи в себе самом, в прекрасной клети духа твоего, и там ищи Царства, как научил Спаситель наш, - запел батюшка Сергий, осеняя крестным знамением, кричащего с телеги - Василия.
 - В духовной жизни нет мелочей, а в царстве божьем – богачей, - подхватил Савелий Анохин, послушник с местной церкви.
 - Каждый человек - телесная копия своего ума. Какой у него ум, такова и судьба, - промямлил дед Кузьма, и по привычке испуганно огляделся.
 - Ты дед опят свой рот разуваешь не в тему, - закричал на него Григорий, почёсывая кулак.
 - А я что, я ничего, - зашептал дед Кузьма, осеняя крестным знамением свой рот, - Для доброй души несчастье - добро, а для недоброй и добро - несчастье.
Василий хмуро взглянул на деда, -  Чтоб твои глаза дедуля, всю оставшуюся жизнь, нежно смотрели только друг на друга!
Народ рассмеялся, но взгляд Василия, успокоил всех, - Я постарался собрать вас, не для того, чтоб посмеяться, для оного есть другое время, да и причины другие бывают. Если ноне же, мы отдадим долги «остолбеню»,  чего тогда нам ждать зимой…
 - Медведь выкопал яму, открыл пасть, засунул в неё лапу и упал в зимнюю спячку, - опять «сморозил» дед Кузьма, но, не дожидаясь реакции некоторых односельчан, быстро затёрся в толпу.
- Я предлагаю сходить к Прокопию, и высказать ему, наше всенародное решение, - громко заявил Григорий, вставая рядом с бричкой, с которой «битый час», ораторствовал его брат - Василий.
 - И пойдём! – запищала Анна Чеботарёва, - А чего нам бояться?!
 - Пойдём, пойдём, надо идтить, - раздавались выкрики из толпы.
 - Стойте, стойте, - послышался окрик Векши, прибежавшего откуда-то, - Не надо никуда ходить, он сам ушёл!
 - Кто ушёл? Чего ушёл? Зачем ушёл? – забубнил Василий, не понимая, о чём, или - о ком, идёт речь.
 - Прокопий Михайлович ушёл!
 - Куда ушёл, дурень ты бестолковый, говори толком, - допытывался Василий у Векши.
 - Совсем ушёл, не знаю куды. Утром, с рассветом и ушёл, в лаптях, в старом балахоне, с сумой через плечо – ушёл. Сказал, что – пошёл Бога искать!
Тишина нависла над головами собравшихся. Через некоторое время, выкрикнул Григорий, - Пошёл докладывать, понёс наши долговые расписки, значить завтра пристав приедет нас разорять! Догнать надо этого «нехристя», отобрать и сжечь все наши расписки. И наказать, чтоб  всю жизнь боялся народного гнева!
 - Догнать, догнать - нехристя окаянного, сволочь поганую, догнать, - закричали все.
  - Не надо никого догонять, - опять выкрикнул Векша, - Прокоп отдал все расписки и велел их раздать вам, - Векша вынул из-за пазухи пачку бумаг, - Он сказал, что – любит вас, и просит у вас прощения…
  - Вот - «нехристь», ушёл-таки от суда народного! – проскрипел Василий, изобразив на своём лице - улыбку торжества «правосудия».