Чёрное солнце

Небольшая кучка людей, количеством в пять человек, в военном обмундировании медленно шла по пыльной высушенной тропе вдоль песчаных оврагов. За спинами на ремнях через плечи болтались винтовки, опустошённые фляги глухо бряцали о ремни, на голове водрузились белые колониальные шлемы. Двое тащили на себе товарища. Лицо того было рассечено ото лба до подбородка глубокой кровоточащей бороздой. Глаза его хоть и оставались открытыми, они уже не реагировали на окружающий мир. Они как-то остекленели и покрылись едва заметной посмертной пеленой. Бок солдата тоже весь в крови – из него выглядывал чёрный, размером с дощечку, осколок.

Солнце палило нещадно. Лица солдат уставшие, изнурённые, лишённые какой-либо жизни, подстать умирающему их товарищу, лишь в глазах не видно той стеклянности. Пот крупными каплями стекал со лбов, щипля ссадины и порезы на лицах, заливаясь в раскрытые глаза, тем самым обжигая их и заставляя совсем на короткое мгновение закрыться.

Впереди кучки шёл молодой офицер, но заметная густая щетина и серые, выразительные, хранящие в себе волну укоренившегося ужаса глаза неисправимо старили его. Тонкая полоска седоватых волос на бритых висках выбивалась из-под серой фуражки, сбитой набок. Одной рукой служивый держался за железную бляху ремня, на которой было выбито «Gott mit uns», а другую положил на дуло винтовки, размеренно покачивающейся у него сбоку. Шагал он неровно, шатаясь из стороны в сторону, словно норовя свалиться в овраг и лечь там замертво, невзирая на дьявольское пекло. Разум весь как-то помутнел, всё вокруг играло серыми, блёклыми красками, подстать кителю, но время от времени вдруг возникали опьяняющие просветления, словно мозг судорожно заглатывал воздух возобладавшего рассудка и пробуждался от смертельного сна сознания, и глаза вместе с мыслями вдруг начинали более-менее оживлённо бегать, в них появлялась искра. Но, как и положено искрам, они достаточно быстро затухали, исчезали, даже не оставаясь в памяти, а мгновения просветления бесследно растворялись во вновь навалившейся серости.

Колодец. Удивительно. Вдали, на каком-то сомнительном отшибе, офицер увидел серый колодец. Не так уж и далеко до него идти. Дойти бы только…
- Там… - на большее у офицера не хватило сил – горло спёрла сушь, а язык совсем прилип к нёбу. Ощущение беспомощности, никчёмности, слабости и безысходности наседало на плечи бредших всё сильнее и сильнее, придавливая их к раскалённой пыльной дороге. Но пыль сменилась сверкающей на солнце, как золото, галькой. Разгорячённые, набученные внутри потом, сбитые набок сапоги неуклюже косолапили на острых камнях.

Колодец. Офицер и ещё один солдат стали подниматься наверх на холм к колодцу, оставив внизу двух товарищей, держащих на себе умирающего. «Господь, даруй нам милость…» - эта мысль мелькала роем мошек в голове офицера, заглушая для него весь остальной мир. Наконец, они добрались до каменной воронки. Бортик колодца был уложен из булыжника, но он во многих местах уже весь обвалился и угрожал развалиться полностью. Крыша давно выгорела и поредела. Две трухлявые доски да покосившиеся палки, держащие их – вот и вся крыша. Офицер бессильно навалился на бортик и, рискуя окончательно обрушить его, направил заплывающий взгляд в глубину колодца, надеясь увидеть воду. Но воды не было. Песок, грязь, ветки, засохшие листья, какая-то слизь и плесень – всего этого было вдоволь. Не нашлось только воды. Офицер был готов расплакаться, только слипшаяся гортань сдерживала вопль боли и разочарования. Он оттолкнулся от бортика, попятился назад и почти упал, но другой солдат вовремя поддержал его. Они развернулись и медленно побрели назад.

Вдруг из глубины колодца раздалось пение. Хоть голос и не различался, отчётливо слышалось что-то церковное. Солдаты замерли на месте, переглянулись.  Им показалось, что возле колодца появился ещё один человек – высокий, со светлыми волосами, в длинной рясе с ведром. Человек поднял к небу лицо. Он тихо, но гармонично пел низким баритоном. Чистое пение напомнило офицеру славную прогулку на лодках или журчание реки. Отчего-то стало покойно и легко, и не хотелось уже даже лечь замертво от бессилия. Только бежать вниз по склону холма и кричать, кричать… Вот оно! Солдаты внимательно наблюдали за странным человеком. Тот привязал к верёвке колодца своё ведро и начал постепенно, медленно, плавно и равномерно опускать его вниз. Офицер хотел крикнуть «Дурак, что ты делаешь, там же нет ничего, колодец пуст!», но вместо этого из его рта вырвалось: «Отец, вам помочь?» Он удивился сам себе и нерешительно побрёл к колодцу.

Человек тем временем уже поднимал ведро наверх. Что-то сверкало и рябило в ведре, переливаясь каким-то неестественным светом. «Золото?» - подумал офицер, но какого же было его удивление, когда он увидел влажные брызги на бортике колодца и стекающие водяные капли.
- Отец… Откуда ж воду вы взяли? – офицер, как ребёнок, стоял и смотрел на незнакомца, широко раскрыв глаза. Внутри него всё горело и кипело, стоило только ему бросить взгляд на ведро с водой.
- Хочешь испить? – человек хитро улыбнулся, едва придвинув ведро по бортику в сторону офицера. Тот с сомнением покосился на него. Плевать. Хуже уже быть всё равно не может. Офицер медленно подошёл к ведру, взял его из рук человека и припал губами, а потом и всем лицом к стеклянной, совершенно прозрачной воде. Он пил, пил, пил, вода лилась ему за шиворот, текла за ворот кителя и по кителю, она текла и наполняла его жилы, желудок, распространяя по телу приятную прохладу и свежесть.

А незнакомец стоял чуть поодаль и наблюдал за ним. Когда офицер, наконец, оторвался от края ведра, он долго кашлял, утираясь рукавом. Вот его глаза прояснились, и он поднял взгляд на незнакомца. Он хотел что-то спросить, но слова, как назло, застряли в горле, хотя правильней было бы не задавать вопросы, а наоборот, благодарить. Но офицер не мог сказать ничего – у него лишь бешено колотилось сердце.

Молчание прервал солдат, всё это время стоящий в стороне, с трудом держась на ногах:
- А мне… можно? – он слабо кивнул на ведро. Офицер поспешно подбежал к нему и протянул ему спасительный сосуд. Солдат немедля припал губами к жести. Послышались жадные шумные глотки. Тонкие струйки воды лились по подбородку солдата ему за воротник, на сером кителе появились тёмные, длинные, тоненькие следы. Полностью опустошив ведро, он упал на колени, высоко задрал голову к небу, оскалив ряд пожелтевших, давно нечищеных зубов, и что-то зашептал.

Чёрное солнце. Теневой диск почти полностью скрыл светило, лишь тоненькая огненная кайма света обрамляла таинственную черноту. Воздух заметно рябил. Он изгибался едва заметными волнами, то набегал, то вдруг, следуя подобию отливов, уходил дугами куда-то назад, всё так же продолжая изворачиваться и ломаться. И колодец, и офицер, и незнакомец, и солдат – всё рябило и как-то неестественно дёргалось. Но не небо. Оно сохраняло свою незыблемость, естественность и неразмываемую ясность. Песчаные облака насупились, низко нависнув над землёй тяжёлыми клубами желтоватого дыма, грозя вот-вот обрушиться вниз. Уже не было тех палящих лучей. Жара заметно спала, воздух похолодел, режущая глаз яркость поблекла, заменившись серыми, удручающими красками. Уже и песок сложно было назвать песком, скорее, дорожная пыль. И небо. Уже не песчаное с желтоватыми оттенками, но пепельно-серое, опустившееся ещё ниже. Казалось, совсем немного, и можно будет коснуться клубов облаков. Где-то вдали раздался раскат грома.

Незнакомец посерел, осунулся и поднял глаза к небу, глядя прямиком на чёрное солнце. Оно по-прежнему было скрыто обрамлённой в пламень тенью. Офицер тем временем наполнил походные фляги ледяной водой, и уже было собирался поспешно возвращаться к своим товарищам, но тут его остановил хриплый голос:
- Зачем тебе фляги с грязью? – глаза незнакомца были направлены на бутыли. Офицер с недоумением взглянул на него, затем с детской неуверенностью раскрыл пробковую крышку фляги. В нос ударил запах чего-то давно протухшего. Желание выяснять, что это, полностью отсутствовало. Офицер отшвырнул флягу подальше от себя. Пыль под ней начала быстро набухать лживой влагой. Подул ветер. Холодный ветер. Несколько снежинок опустились на рукава, плечи и голову офицера. Снежинки в форме звёзд. Его товарищ так и продолжал стоять на коленях, задрав голову к верху. Он как-то странно не шевелился. Кажется, даже не дышал. А незнакомец, уже совсем иссохнув, став буквально скелетом, обтянутым кожей, мерзко улыбнулся.
- Зачем тебе в товарищах мертвецы, Меинхард?
Офицер попятился назад, сняв с плеча ружьё и, прижав приклад к боку, направил дуло в сторону получеловека-полумертвеца. 
- Меинхард, ты и взаправду думаешь, что сможешь убить свой страх? Беги… Чёрное солнце далёкой стороны заберёт тебя!
Чья-то рука дотронулась плеча Меинхарда. Он дёрнулся от неожиданности и, развернувшись, выпалил из ружья. Перед ним стоял один из его солдат.
- Лабберт… Нет! Нет! – Меинхард бросил ружьё на землю, в ужасе закрыв половину лица рукой. Солдат, тащивший на себе уже умершего сотоварища, опустил голову вниз, рассматривая чёрную дырочки у себя в груди, от которой быстро расходилось багряное пятно. Лабберт взглянул на офицера, улыбнулся. Рука, державшая труп, ослабла. Мертвец рухнул в пыль, а за ним последовал и сам солдат, скорчившийся от боли и предсмертных судорог.
- Пекин совсем близко… - последний выдох сорвался с побелевших губ Лабберта. Офицер, мечась из стороны в сторону, смотрел то на незнакомца, то на убитого им же товарища. Минутное прояснение после выпитой воды сгинуло навсегда во мраке обрушившегося кошмара. Да и было ли то водой? Тошнота подкатилась к глотке Меинхарда. Земля буквально уходила из-под ног офицера; голова кружилась, обоняние явно обострилось: ощущалась приторная вонь разложения, исходящая от почившего товарища, а от фляги всё так же несло мерзостным запахом гнили. Ледяной воздух, кромсающий при вдохе лёгкие сотней маленьких-маленьких морозных скальпелей, вобрал в себя пепельный и пороховой смрад.

Всё вокруг уже не серое, а чёрное. Беспросветный мрак сожрал весь свет. Грозовые облака где-то вдали коснулись земли. Раздался грохот, а за ним последовали испуганные вопли, крики. Чёрное солнце. Огненное зарево, вдруг полыхнувшее там же вдалеке, осветило белое лицо офицера. Тень сошла с солнца. Солнечный свет ударил в глаза Меинхарда, подобно прожектору, осветив хоровод снежинок, который усиливался и становился гуще с каждой минутой. Пепел и пыль уже смешались с тоненьким слоем снега, превратившись в серую кучу грязи. Офицер снял фуражку с головы и опустился в бессилии на колени. Незнакомца уже не было рядом. Невдалеке лежат мёртвые тела сослуживцев. И снежинки. Снежинки в форме звёзд. Они кружат в бесконечном вальсе, всё кружат и кружат, заволакивая белым, дёргающимся полотном всё пространство, закрывая окружающий ад от замыленных, наполненных слезами, очей. Они, гарцуя, взлетают, затем резко падают вниз, норовя вот-вот приземлиться, но тут же неведомая сила их куда-то подбрасывает, и звёзды уже летят зачем-то вверх, всё дальше и дальше от пепельной земли. Но те, что были в свете одинокого, тусклого солнца, переливались безупречным хрусталём, падая неустанно вниз, как стёкла. Они были другими. Они не подчинялись хаотичному танцу неведомой силы. Бесконечный, хрустальный, звёздный вальс вечности. И сковывающий, одуряющий, режущий лицо и тело мороз.

Всё темнеет. Меинхард раскрыл глаза. По лбу течёт пот, мокрый китель прилип к исхудалому телу. Почему-то очень холодно. Рядом стоит Лабберт.
- О, глядите-ка, герр офицер проснулся!
Меинхард непонимающе смотрит на своего товарища.  Вокруг стоит топот сапог, гам, шум, лязг затворов, ржание лошадей, скрип телег. Пахнет затхлым сеном, свежесварённой кашей, горьким дымом кострища. Офицер сел на покрывало и протёр мокрое лицо пыльной ладонью, как бы пытаясь снять сонливость, оставив на щеке серый след.
- Лабберт, ты бы мог себе только представить, что за дьявольщину я видел... – голос после сна у Меинхарда скрипит.
- Представляю, представляю, герр офицер. Вы то кричали, то брыкались. Леону, так и вовсе зуб выбили сапогом, когда он пытался вас разбудить, - Лабберт усмехнулся, обмахнувшись колониальным шлемом.
- Вы бы поднимались. Мы уже готовимся выдвигаться. Того глядишь, Пекин совсем близко, - с этими словами Лабберт вышел из палатки.
«Пекин совсем близко», - в голове Меинхарда роем пронеслись сцены из сна. Пекин совсем близко.

8 июня 1899 года. Меинхард вышагивает впереди своего отряда по пыльной китайской дороге в составе дипломатического корпуса Германской Империи. Они уже миновали деревеньку. Местные смутьяны, как они себя называли «ихэтуани», под улюлюканья и злобные выкрики сопровождали отряды ещё долгое время. Некоторые из них даже рискнули устроить пальбу по солдатам, но не прицельную. Пули то и дело свистели рядом с головами, вгрызались в землю у самых ног, поднимая всплески пыли и грязи. Уже вдали от деревни смутьяны поутихли и оставили корпус в покое. Пекло. Дьявольское пекло давило на головы солдат, морило животных. И солнце. Чёрное-чёрное солнце. «Солнечное затмение», - пронеслось в голове у многих немцев. А Пекин уже совсем близко.