Нарцисс Араратской Долины. Глава 69

Ранним прохладным утром, 19 августа 1991 года, мы с Юрой Махаоном вышли на Арбат. Бабочник наделал две большие коробки своих замечательных коллажей, и это надо было продавать. И в этот же день и произошло историческое событие, которое взбудоражило всю страну и большую часть цивилизованного мира. Произошёл так называемый путч, в результате которого к власти пришли путчисты во главе с товарищем Геннадием Ивановичем Янаевым, который и стал на три дня как-бы новым руководителем СССР. В Москву был введён ограниченный контингент войск и по улицам нашей столицы разъезжали танки и бронетранспортёры. Мы с Махаоном про это всё не знали, так как телевизоров не смотрели и радио не слушали. На Арбате стояла нервная атмосфера, и многие художники прощались со Свободой и Капитализмом. Ну вот, всему этому наступил конец и коммунисты сейчас будут всех расстреливать и сажать в лагеря и тюрьмы! Суровые лица москвичей с напряжением вглядывались в Будущее, которое ничего хорошего им уже не предвещало. Арбатская милиция тут же запретила продажу художественных изделий. Юра Махаон сильно погрустнел, и я тоже не был рад происходящему событию. А чего радоваться? Таким, как я ничего хорошего это уже не сулило. Всех беспаспортных тунеядцев и свободных художников теперь будут отлавливать, и направлять в трудовые лагеря на перевоспитание. Прошёл слух, что Горбачёв убит, как чилийский президент Сальвадор Альенде. Потом это оказалось неправдой…

                Одним словом, мы были сильно растерянны и подавлены. И как тот день провели - я не помню. А вот тот вечер и та ночь мне запомнились. Мы сидели на «Автозаводской» и немножечко с грустью выпивали и слушали по радио последние новости. И было нас трое вместе с художником Мишей По. Мишина жена должна была скоро рожать. И по какому-то там радио сообщили, что у Белого Дома собирается народ, недовольный этим путчем, и, мол, все приходите туда и поддержите нашего Бориса Ельцина, который не подчинился произволу путчистов! И Ельцин сидит в Белом Доме, окружённый соратниками, и этой ночью может быть штурм! И тогда нам всем будет крышка, и коммунисты опять нам устроят новый Гулаг. Художник Миша По сильно возбудился и призвал нас тут же ехать к Белому Дому. Возможно, именно он и был инициатором того, что мы туда поехали. И было уже поздно, где-то к полуночи, и в метро было пусто. И шли мы туда от станции метро «Баррикадная», и туда же шли, по мрачным тёмным улицам, другие людские тени москвичей. Лично мне было страшновато, и я думал, что всё это глупо и не надо было этого делать. Я вообще не герой и мне было на всю эту политику глубоко наплевать. Просто я пошёл за компанию со своими друзьями. Один бы я туда не пошёл. Ну и мы туда пришли, и там было довольно многолюдно, и народ там строил баррикады и был сильно возбуждён. Атмосфера была довольно праздничная, если бы не эти обращения через мегафон, где постоянно шло нагнетание напряжения. Что вот-вот начнётся штурм, и всех просили образовать «живое кольцо». Мы были больше наблюдатели, чем активные участники, и стояли где-то в стороне. И там вдруг встретили художника Валеру, который жил невдалеке. И с ним была его американская подружка Лори, которая его туда и привела. Он бы тоже туда сам не пришёл, будучи тоже как я аполитичным. Я помню, мы даже сходили ненадолго к нему домой,  погреться и чаю попить. В общем, до утра мы там, у Белого Дома, и простояли, постоянно ожидая чего-то нехорошего. Никакого штурма не случилось, хотя нервное напряжение было сильным и, что говорить, лично мне было боязно. Так глупо умирать во цвете лет за какого-то там Бориса Ельцина и мэра Ленинграда – Собчака! И, я думаю, могли пустить какой-нибудь газ «черёмуха» и сделать многих инвалидами. Видимо, что-то там не сработало, и путчисты растерялись, и не было точных приказов. Был какой-то балаган и неразбериха. Штурма Белого Дома в ту ночь не состоялось. Ну и мы вернулись довольные и уставшие к Махаону на квартиру и весь день отсыпались. Сон у меня был очень крепкий и проснулся я уже под вечер…

                И на другую ночь мы втроём опять «героически» пошли к Белому Дому. Защищать, так сказать, свободу и демократию. Ночей этих было две. Вторая ночь была самая решающая и драматичная. С двадцатого на двадцать первое августа. Путчисты так и не решились устроить кровавую баню в центре Москвы, как это сделали китайцы на площади Тяньаньмэнь. Народ на утро буйно отмечал победу, и атмосфера вокруг Белого Дома была праздничная. Мне запомнились эти светлые лица, радующиеся тому, что всё закончилось благополучно и все живы. Махаон был на высоте и активно в чём-то там участвовал. Кроме того, мы там встретили экскурсовода Севу, который тоже туда пришёл умирать за Свободу. Под утро, я помню, было самое большое напряжение и все держались друг за друга в живую цепь. И я тоже там где-то оказался в тесной братской среде. Иногда раздавались истеричные женские крики, что, мол, идут! Держитесь! Это была ложная тревога, и никакой группы «Альфа» так и не появилось. Как я потом узнал, всё было довольно критично, и всё висело буквально на волоске. Генералы требовали письменного приказа и не хотели брать на себя ответственность за людские жертвы, которых там было бы очень много. Это всё были не шуточки и не хиханьки и хаханьки. Всё было очень серьёзно. Товарищ Янаев же оказался не злым Пиночетом и ему, явно, не хватило решительности. Через два года, Борис Николаевич Ельцин продемонстрирует каким должен быть настоящий лидер и устроит кровавую баню, и покажет, где раки зимуют засевшему в Белом Доме парламенту. И там будут значительные людские жертвы, но это будет как-бы нормально, и цивилизованный мир будет ему аплодировать. И это будет очень печально и не очень демократично. А тут же всё прошло довольно драматично, но с хэппи эндом. Была эйфория и был настоящий праздник. Экскурсовод Сева потом сочинит стихотворение про защитников Белого Дома и с этого начнётся его большой поэтический период, и он станет настоящим поэтом, как какой-нибудь там новый Маяковский. Я же буду рад, что всё хорошо закончилось и я живой и здоровый. Честно говоря, я не любитель всех этих народных движений и я там оказался случайно…

                И потом, когда Путч провалился, ликующие москвичи пошли весёлыми толпами на Лубянскую площадь и сбросили прекрасный памятник товарищу Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому, который впоследствии оказался на Крымском Валу у Дома Художников. Один из путчистов имел мужество застрелиться, и звали его Борис Карлович Пуго, и был он по национальности латышом и министром внутренних дел СССР. Других же путчистов посадили в «Матроскую тишину», а года через два наш добрый царь Борис их амнистировал. Среди путчистов были достойные и честные люди, которые видели, что держава стремительно разваливается и слабовольный президент Горбачёв уже ничем не управляет. Они попытались спасти хотя бы большую часть страны. Понять их было можно, и даже посочувствовать. Лично я во всём этом совсем не разбирался и был крайне наивным молодым человеком. Кто же знал, что после этой Победы Демократии произойдёт окончательный распад страны и миллионы людей окажутся в вынужденной эмиграции. И они окажутся никому не нужными, и будут брошены как какой-то хлам. И начнётся какой-то кошмар и трудноуправляемый хаос. И к власти придут жуликоватые и вороватые бывшие секретари райкомов. И на окраинах бывшей империи вспыхнут войны и будут многочисленные жертвы. Возможно, что могло быть и хуже, и чему быть того не миновать… А коммунистам же я тогда совсем не сочувствовал и был человеком со скорей анархическими взглядами, и просто хотел от жизни получать радости, и совсем не желал страдать; и мечтал о разных глупостях, о которых нормальный человек мечтать не должен.

                У художника Миши По в эти тревожные дни жена родила дочь. Миша был счастлив. Махаон тоже был  счастлив,  и его, обычно хмурое и уставшее, бородато-круглое лицо на некоторое время лучилось радостью от победы демократических сил над «коммуняками». Я тоже был немного счастлив, потому что совсем не хотелось возвращаться в советское прошлое, где нет ни свободы печати, ни других прелестей демократической жизни. Это всё, конечно же, было смешно и немного наивно. И мы вскоре все поняли, что наступили тяжёлые деньки, и это всё была непонятная эйфория. Хотя, опять же, дышалось свободно и легко. Вполне возможно, что этот период можно было бы назвать одним из самых свободных в истории СССР. Возможно, даже и в истории России. Никакой цензуры и никаких продуктов в магазинах. Что-то, конечно же, было, - это я немного преувеличиваю, и никто от голода не умирал. Всё-таки, мы жили не в Индии, и как-то всё было не так уж страшно. Опять же, я не знаю, что было в других областях нашей великой родины, ибо жил я в этот переходный к капитализму период, в основном, только в Москве и редко куда выезжал. Провинция меня пугала, и даже московская область казалась диким краем. Если уж культурный Арбат постепенно превратился в какой-то полубандитский ареал то, что уж тут говорить про остальное. Пришли Новые Времена и мне посчастливилось быть тому свидетелем. Коммунистов разогнали и пришли молодые и злые капиталисты. Кое-какой социализм ещё кое-где существовал: не сразу всё рухнуло в тартарары и в преисподнюю. И наблюдать это было довольно печально. И многие москвичи остались без работы и без денежных накоплений. И жальче всех выглядели старики, чья пенсия стала совсем смехотворной, и многим пришлось торговать, чем попало у выхода из метро, чтобы хоть как-то выжить. Молодым же художникам вроде меня, жилось довольно весело и беззаботно, если не брать печальные мысли о бренности бытия. Лишь бы было, что покурить и выпить. Лишь бы девушки тебя любили, и было где заночевать. Так вот закончилось тревожное лето 1991 года…