Скорый... Гл. 10. 15. Жизнь странная и нескладная

       Три дня промелькнули как мгновение, и Антон попрощался с мамой в доме, слабенькая,  — впору было разреветься. Она ему тихонько:
       
       — Поезжай с Богом…
       
       Вышел Антон на обочину и оглянулся. Придерживая рукой занавеску и прижавшись лицом  к оконному стеклу, мама смотрела на него с любовью. Он постарался весело улыбнуться и помахал ей рукой. И всё оглядывался, оглядывался. 
         
       — Приедешь, Антон, хоронить меня? — стучал в висках ее вопрос, на который он так и не смог внятно ответить.

       Возле дома Люды простился со всеми.
         
       — Как и не был, — повторил кто-то мамины слова.
         
       Виталий довёз до автовокзала, вспоминая рыбалку:
            
       — Вот это был карп в старом пруду! Надо было подсаком вытащить. Ничего, в следующий раз не уйдёт!
          
       — Растерялся я. Не карп, а кит какой-то! Оборвалась леска.
         
       — А как однажды карасей ловили?  Поймаем очередного карася — вновь наживку на крючок! Потом караси голый крючок, без наживки, хватали. Наловили целое ведро за полчаса.
          
       — Помню. Пруд маленький, а карасей много. Вот они и жадничали.
         
       — Того пруда нет. Прорвал насыпь и убежал  вместе с карасями. Приезжайте следующим летом рыбачить на водохранилище. Речку за райцентром дамбой перегородили. Море образовалось.
          
       — Эх, Максим, — мог бы ответить Антон, — сначала остаться бы в живых и, как тому карпу, оборвать леску!
          
       Подали на посадку небольшой автобус, и они распрощались.
       
       — Я бы вас, дядя Антон, и на железнодорожный вокзал проводил. Каких-то полсотни километров. Но сегодня надо быстрей на рынок.
         
       — Всё нормально, Виталий. Спасибо!
 
       Поворот и ещё поворот. Старая школа. Бывший школьный стадион. Магазинчики на месте разрушенной церкви. Серп и молот. Бабушки на лавочках. Бронзовый солдат среди берёз.
            
       Прощай, малая родина! Тихие пруды и яркие закаты. Узкие тропинки и звонкие родники в степи. Сады и рощи, луга и речушки. Всё вмиг осталось  позади. И старенькая мама с печальным взглядом.
               
       Дорога к областному центру то под гору, то в гору. Автобус явно был неисправным и на одном из подъёмов элементарно заглох. Слева — отвесный обрыв, справа — тоже.

       Не выдержала пожилая женщина на одном из передних сидений:

       — Шофёр, ты поубиваешь нас! Вызывай исправную машину.

       Тот и бровью не повёл.

       Мотор взревел, автобус встряхнуло — поехали.

       Но дальше — хуже. На подъёмах автобус перемещался из последних сил.

       Антон не опасался за свою жизнь, хотя нелепо было вот так с ней расстаться или покалечиться. Маму и родных жаль, если с ним что-либо приключится. И ещё Таню, жену бывшую, разыскать надо было бы и прощения попросить за все свои глупости. Потом и смерть не страшна.

       Автобус вновь застрял на крутом подъёме, и Антон мысленно, как мог, помолился:

       — Господи, сделай так, чтобы автобус благополучно доехал до вокзала... Не дай никому погибнуть или покалечиться...
         
       Автобус тронулся с места. Одолел один подъём, другой.  Вплоть до областного  центра больше с ним не возникало никаких проблем.
       
       Антон недоумевал и радовался. И страшно ему вдруг стало, очень страшно, что Бог услышал его... А, может, совпадение, случайность? Какой из него молитвенник...

       На железнодорожном вокзале беглец перечитал несколько раз расписание проходящих поездов, не представляя себе, в какую сторону купить билет. Маме говорил про Киев, но можно сразу и в сторону Волги, можно и на юг.
      
       — Уважаемые пассажиры! Скорый поезд… отправляется…
      
       Как же так? У него, оказывается, на славянских просторах, которые он исколесил вдоль и поперек после развала великой державы, и друзей-то нет! Бизнесмены…  Деньги… Навар… Проценты…
      
       — Пригородный поезд до Харькова отправляется через тридцать минут с пятого пути.
      
       «Вспомнил!!!» — готов был воскликнуть Антон. Фамилия такая забавная — Перепёлкин. Вот именно, Костя Перепёлкин. Когда-то мимо Полтавы случилось проезжать вместе на одной фуре, он и сказал:
            
       — Малая родина моя. Завернем в село на денек, отдохнем? Хочется повидаться с родными. Я тебя за сестру сосватаю. Она у нас красавица.

       — У меня есть жена.
      
       — Извини, забыл на радостях. Всё же завернем? Соскучился я.
      
       Антон согласился. Встретили их радостно, хлебосольно. За столом Костя шутил:
      
       — Маруся, я собрался тебя за Антона замуж выдать! Смотри, какой симпатичный мужчина. К сожалению, он женат. Не повезло тебе, Маруся. Скажи правду: ты долго будешь ждать принца?
      
       — Ладно тебе смеяться. Женихи нынче плутоватые. Во время свадьбы на руках носят, а потом… Кроме пива и телевизора ничего не надо. Помнишь-то, брат, Глашу, с ней ты вместе учился?
    
       — Конечно, хорошо помню. Недотрога. Парни купаться в речку — Глаша на берег от них. Они на берег — она в речку. Всех кавалеров на дистанции держала.
      
       — Одного не удержала. Цветами и косметикой одаривал. Домашние дела любые вести — мастер, мол, на все руки. Теперь Глаша, со дня свадьбы, сама хозяйство ведет. И в доме, и на огороде, и в саду. А «мастер» жиром от лени заплывает да пиво глушит.  Мне такой муж и даром не нужен! Лучше всю жизнь одной оставаться.
      
       — Ты что такое говоришь? — не унимался брат. — Тебя родители красотой не обидели, правда, мам? Что Маруся выдумывает?
      
       — Выйдет Маруся замуж, не переживай за нее, сынок. В том она права, что за первого попавшего бежать замуж, задрав юбку повыше, нельзя. Приглянулся Марусе один парень, но надо немного подождать, присмотреться.
      
       — Ах, Маруся… Покраснела… Значит, считай, нашла принца? — Костя продолжал атаковать сестру. — Пригласишь на свадьбу?
       
       — Отстань, Костя. На воде вилами написано.
       
       — А скажи-ка честно. Ты вышла бы замуж, например, за моего друга Антона? Ну, если, предположим, он все-таки не был бы женат?
         
       Маруся мельком взглянула на Антона:
       
       — Вот и вышла бы! Потому что твой друг, по крайней мере, не болтун, как ты.
       
       — Костя, хватит тебе над сестрой измываться, — вступилась за Марусю мама: — Имей совесть, в краску вогнал, бедную.
       
       — Погоди-погоди, Маруся. А как же быть с «немного подождать, присмотреться к жениху»?
       
       — Подождала и присмотрелась, — отрезала Маруся и вышла во двор.
      
       — Ты, Костя, неугомонный какой-то. Пойду дочку пожалею. Смотри у меня!          
      
       Засмеялся Костя беззаботно:
      
       — Они меня за то и любят, что я, действительно, такой неугомонный. Через годик-два весело тут будет, когда возвращусь сюда жить вместе с женой и ребенком. Согласна жена. А как без ее согласия! Говорит, что с радостью уедет из города. Слушай, Антон. Давай к нам насовсем. Дом купишь новый — хорошо, старый купишь — новый на его месте выстроим. Не лодыри ведь.
         
       — Мой бизнес в крупных городах, не могу я сюда, — ответил он тогда горделиво…
         
       — Уважаемые пассажиры! Пригородный поезд до Харькова отправляется с пятого пути через двадцать минут.
      
       Да, нечего больше раздумывать!  В Харькове можно пересесть на другую электричку — до Полтавы, выстраивал свои намерения в логическую цепочку Антон. Навестит Перепелкина Костю в его родном селе. Переехал, наверное, обжился. Косте расскажет, в общих чертах, что с ним, Антоном, случилось. Купит избушку, будет жить в ней. Кто его там найдет? Не унюхает никакой зверь. Где-нибудь подыщет себе подходящую работу, в той же Полтаве. А вышла ли Маруся замуж? Узнает всю правду о нем, скажет с презрением:
       
       — Что за сирота казанская к нам приехала! Фи-фи…
               
       В электричке пассажиров было полно, не протолкнуться. Многие ехали, что нетрудно было понять по разговорам, за товаром на  харьковские оптовые рынки. Вертелся народ, торговал. Как-то выживать надо было.
       
       Напротив Антона примостился на лавку у окна пожилых лет мужчина с небольшой хозяйственной сумкой. Он сразу, как голодный теленок к щедрому вымени, приложился к большой пластиковой бутылке, затем спрятал ее в сумку и захрустел огурцом. Спросил Антона:
      
       — Хочешь первачка попробовать? Мне не жалко. Крепкий, ух и зараза!
         
       Антон вежливо отказался.
         
       — А я выпью.
         
       Новый глоток и хруст огурца. Лицо слегка покраснело от алкоголя. И тут мужчина широко открыл рот, словно намеревался поглотить всех сидящих рядом вместе с багажом и узелками. Можно было подумать, что он решил слегка подурачиться:
               
       — А-а-а-а-а-а-а-а… Цыган цыганке говорит…
       
       И умолк. Кто-то спросил:
         
      — Слова забыл?
         
       Со всех сторон откликнулись:
         
       — Дома свой мужик надоел. Выпьет и давай орать…
       
       — Тебе, тетка, медведь на ухо наступил…
         
       — Рыдать будете. Я слышал, как он поёт!
         
       — Да это же Федька Краснов! Его когда-то по телевизору часто  показывали, знаменитым был…
      
       — Он и сейчас знаменитый… Спой, Федька!
      
       Молчал Федька. Слушал покорно, что о нем люди говорят. Глаза его были закрыты. Но вот чуть дрогнули ресницы. Он запел. Тихо-тихо. О домике с окнами в сад, где ждала его мама. Все безмолвно слушали Федькино пение. Электричка позвякивала колесами по рельсам, контролер остановился в дверях. А Федька пел и уже плакал, видимо, от непосильной ностальгии в сердце по «доброму старому времени», когда он был счастливым. Он смахивал слёзы с щёк тряпицей, слабо напоминающей носовой платок и, наконец, умолк, низко опустив голову на грудь. Контролер начал пробираться по вагону, проверяя билеты:
       
       — Все поешь, Федор?
       
       — Пою, ваше железнодорожное величество! Пою… И пью...
       
       Федор головы не поднимал и не смотрел на контролера.
       
       — И всё плачешь, Федор?
       
       — Плачу…
       
       — Лучше бы пить бросил!
       
       На контролёра  зашикали:
      
       — Чего ты к человеку привязался? Не пьяный же.
      
       — Сам, небось, самогонный аппарат прячет под кроватью, а туда же…
      
       — Не осуждай… Иди своей дорогой…
      
       — Да ну вас всех в баню! — беззлобно махнул рукой контролер,
      
       Федька достал из сумки почти полную бутылку самогонки и отвинтил пробку. Все единодушно ждали: будет сейчас Федька демонстративно перед «его железнодорожным величеством» пить. Однако он, не произнося ни слова, взял рукой бутылку чуть пониже горлышка, переместил её в приоткрытое окно электрички, перевернул вверх дном. Самогон забулькал, расплескался по оконному стеклу, брызгами  залетая в вагон. Некоторые из мужиков ахнули:
      
       — Федор, зря… Ой, зря... зря...
       
       — Гляди-ка, считай, без запаха… Хорош был первачок…
         
       — Вот моему бы мужику так! — воскликнула краснощекая пышная пассажирка. — Расскажу — не поверит.  Точно обзовет круглой дурой.
         
       Тут Федька разжал пальцы, и пустая бутылка исчезла из виду. Сказал громко:
      
       — Я пить бросил.
      
       Потом Федька сидел молчаливо. Антон посматривал на него, а тот, заметив его взгляд, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и показал нательный крестик:
      
       — Младший брат вчера подарил. Говорит: «Носи крестик на груди, никогда не снимай…». Теперь я с крестиком.
      
       — Носи, если брат подарил, — отозвался Антон.
      
       — Что же получается? Если я с крестиком, то теперь мне и материться нельзя?
      
       — Нельзя, Федор.
    
       Следующий вопрос застал Антона врасплох:
      
       — Сам-то носишь крестик?
    
       Антон не смог соврать:
      
       — Не ношу, Федор.
    
       — Чудно… Я пью самогон и ношу крестик. Ты с виду такой «благонадежный», но без крестика.
    
       — Буду носить.
    
       Федька закрыл глаза. Дескать, разговор окончен. Минуты через две-три его голос зазвучал, как и раньше, тихо и жалобно:
               
                Вот и всё, жизнь прожита напрасно.
                Отцвела сирень — не сожалей,
                Только впрямь не я, а кто-то властно
                Гонит по степи гнедых коней...

    
       Какая-то сердобольная старушка потянулась рукой к Федьке-Федору, осторожно сняла с его головы измятый картуз и, перевернув его, положила печальному певцу на колени. Опустила в картуз несколько монет, перекрестилась.
    
       — Передай денежку Федору на пропитание, — послышалось по вагону.
    
       — И мою тоже.
 
       — Передай…

       Картуз быстро наполнялся монетами. Кто-то бросал и бумажные деньги. Федор придержал обеими руками потяжелевший картуз и в очередной песне выплеснул из груди всю свою, видать, изрядно накопившуюся боль:

                Оставаться одному не в радость,
                Нерв мой стал натянутой струной.
                И найти бы без унынья надо
                Лучший мир — отечески родной.


       Ах, ты жизнь, странная и нескладная! И его, Антона, жизнь, и Федькина…
      
       Еще одна электричка — теперь до Полтавы. После песен Федьки-Федора было и грустно, и радостно. Поначалу он показался человеком пропащим, неисправимым алкоголиком, а, глядишь, слово свое сдержит. Поверить бы и ему, Антону,  окончательно и бесповоротно, что и в его жизни все изменится к лучшему.
      
        Лучше всего остаться ему в селе, где живет Костя Перепелкин со своей семьей. Здесь бандиты его точно не найдут. Ищи иголку в стогу сена! Женится. А что? Надо и пора исправлять ошибки. Ребенок родится, будет ему с новой женой в радость. Таню забудет, если уж так случилось. Сказать откровенно, Маруся была бы хорошей женой. Не забыл, как она приветлива была к нему. Однако Антон тотчас прогнал прочь такие мысли. В самом деле, кто он сейчас? Да и встретила она своего принца.
         
       Продолжение: http://proza.ru/2021/05/22/789