Властелин

Книга 1. Свобода равенство и братство.
Пролог

   Он стоял на берегу залива. Февральский ветер раздувал полы расстегнутого черного плаща. Обе руки в черных перчатках опирались на золотую змеиную голову, венчающую трость. Казалось, он не ощущает ни колючего мелкого снега, припорошившего его белый парик, ни пронизывающего холода, от которого съежился стоящий поодаль слуга.
   Его и на самом деле сейчас мало волновали внешние раздражители. Все его мысли были заняты одним: предотвратить сегодня убийство графа де Сен-Жермен, или не вмешиваться в развитие событий? К сожалению, граф стареет и все с большим трудом выполняет возложенную на него миссию. Сколько он протянет? Год? Два? Десять? В любом случае, это будут годы мучений от старческих болей. Он этого не заслужил. Пусть события идут своим чередом.

Глава 1. Придворный фактор.

   Холодным декабрьским днем 1763 года дверь отделения банка Оппенхайма в Ганновере со скрипом отворилась. Клерк, сидящий за конторкой, поднял глаза и увидел невысокого коренастого мужчину, уверенно входящего в помещение. Судя по одежде, он мог быть и высокородным бароном, и богатым магнатом, которые с недавних пор стали подражать в одеянии наследной знати.
   Встретившись взглядом с посетителем, клерк сделал непроизвольную попытку привстать, но ноги перестали его слушаться.
   – Скажите, в вашем банке есть кто-то, кто разбирается в старинных монетах? – мягкий баритон вошедшего родил в голове клерка лишь набор приятных звуков, смысл которых от него ускользнул.
   – Простите, мой господин? – виновато переспросил он.
   – Я говорю, мне нужен специалист по старинным монетам. В этом банке есть такой?
   – Вам лучше поговорить с господином Бауэром, мой господин. Я его позову.
   Клерк постучал кулаком в закрытое деревянными ставнями окошко. Ставни распахнулись, и в окошке показалась голова молодого человека. Темные волосы не могли скрыть его высокий лоб. Узко посаженные карие глаза вопросительно уставились на клерка из-под прямых бровей.
   – Вам бы надо выйти, поговорить, господин Бауэр, – скосив глаза в сторону посетителя, произнес клерк.
   Молодой человек закрыл ставни и, спустя несколько мгновений, появился за конторкой.
   – Я Майер Бауэр, младший партнер этого отделения. Чем могу служить?
   – Взгляните на эту монету, господин Бауэр. Что вы о ней скажете?
   Молодой человек взял в руки протянутую золотую монету, внимательно осмотрел ее со всех сторон и положил на прилавок.
   – Это золотой нобль английского короля Эдуарда Третьего. Очень старая монета, но не очень редкая. Перед Столетней войной их было начеканено сотни тысяч фунтов.
   – Я вижу, вы большой знаток, господин Бауэр. Меня интересует ее ценность на сегодня.
   – Насколько я знаю, коллекционеры не гоняются за этой монетой, но думаю за десять талеров продать ее можно.
   – Неужели? А мне в одной меняльной лавке сказали, что ей красная цена пять талеров.
   – Пять талеров – это чистый грабеж, господин…
   – Уэлдон.
   – Господин Уэлдон, – закончил свою мысль Майер.
– Я вам очень обязан, господин Бауэр. Своей консультацией вы обогатили меня на пять талеров. Могу я, в знак благодарности пригласить вас на обед? Здесь неподалеку неплохой трактир.
«А почему нет? Сэкономлю на обеде несколько пфеннигов», – подумал молодой человек, а вслух сказал:
– Да мне как-то неудобно. Не такая уж большая услуга.
– Никаких неудобств, господин Бауэр. Не люблю быть должным.
– Ну, если вы настаиваете…Я только оденусь.
– Я подожду.
Через пару минут два господина покинули помещение банка и направились к трактиру. Дул пронизывающий ветер. К концу короткого пути Майер успел замерзнуть, чего нельзя было сказать по виду его спутника.
Из пяти столов в трактире, один, в дальнем углу, оказался свободным. Когда новые посетители уселись, трактирщик молча поставил на стол порцию бараньего рагу и глиняную кружку с пивом.
– Нам две порции, – забеспокоился Майер, боясь остаться без обеда.
– Не волнуйтесь, господин Бауэр. Это все вам.
– А вы разве не будете, господин Уэлдон?
– У меня строжайшая диета. Я ем по часам, и только то, что готовит мой повар. Так что не беспокойтесь и приступайте. А я пока задам вам несколько вопросов.
– Ну, хорошо, господин Уэлдон, – сказал Майер, а сам насторожился:
«Какие еще вопросы? Уж не конкурент ли это господина Оппенхайма?».
– Скажу сразу, господин Бауэр, меня не интересует банк вашего патрона. Меня интересуете вы. Вы удовлетворены своим сегодняшним положением?
– Мне еще только двадцать лет, а я уже партнер банка, – ответил Майер, не отрывая взгляда от своего блюда.
Он радовался возможности не смотреть в глаза собеседнику. Уж больно взгляд у него… Майер не мог подобрать слова, какой у него взгляд. Казалось, он проникает в твои мысли и читает там все, как в открытой книге.
– Младший партнер, господин Бауэр. Младший. И это ваш потолок. Выше вам не прыгнуть. У Оппенхайма есть свои сыновья. Они займут его место, а вы так и останетесь «младшим» до конца жизни.
– Что ж поделать? Господин Оппенхайм обучил меня всему, и я плачу ему своей преданностью.
– Это хорошо, что вы умеете быть благодарным. Но если вы хотите круто изменить свою жизнь, я буду ждать вас завтра вечером в сером особняке на Оберштрассе. А теперь мне пора. Спокойно обедайте. Можете заказать еще – за все уплачено.
Когда Майер остался один, у него словно гора с плеч упала. С первого взгляда на своего нового знакомого его не покидало чувство тревоги. Сейчас давление исчезло, а вместо него зародилось любопытство. Что же имел в виду странный посетитель, когда говорил «круто изменить свою жизнь»?
Покидая трактир, Майер смотрел на хозяина: не остановит ли? Не заставит ли расплатиться? Но все обошлось, и молодой человек благополучно вернулся на рабочее место.
И, как назло, здесь его поджидал владелец банка.
– И где ты был? – с упреком в голосе заворчал он, – или ты стал такой важный, что старый Якоб должен за тобой бегать?
– Простите, господин Оппенхайм, но я просто сходил пообедать.
– Пообедать он сходил. Говори, что ты разболтал Уэлдону?
– Ничего. Он меня ни о чем не спрашивал.
– «Не спрашивал». Он тебя за красивые глаза накормил? Майер посмотри мне в глаза.
Майер, не мигая, уставился на своего патрона. В душе он потешался над этой привычкой «дядюшки Оппенхайма». С чего старый банкир решил, что может прочесть ложь во взгляде? Сам Майер неоднократно его обманывал и научился «честно» смотреть в глаза. А в этот раз даже обманывать не нужно.
– Я говорю правду. Он ни о чем не спрашивал, относительно банка, а интересовался старинными монетами.
– Как же я забыл!? Ты же у нас самый главный нумизмат в городе. Сам Уэлдон приходит к тебе за консультацией.
– Простите, дядюшка Якоб, вы его знаете?
– «Дядюшка Якоб», – передразнил старик. – Нет никого на свете, кто бы мог сказать: я его знаю. Ты думаешь Уэлдон – его настоящая фамилия?
– Не знаю.
– «Не знаю». На английском это значит «благодетель». Понимаешь?
– Не совсем, дядюшка.
– Эх… Не побрезгуй советом старика, сынок, держись от него подальше.
– Хорошо, дядюшка.
– «Хорошо, дядюшка». Забыл, зачем ты мне был нужен…, а, вспомнил! Найди мне завтра к вечеру три тюка вот такого сукна.
Старый банкир вынул откуда-то из-под полы кусок ткани и вручил Майеру. Тот, взглянув на образец, убрал его в карман.
– Хорошо, господин Оппенхайм.
– И смотри, не переплати.
– Хорошо, господин Оппенхайм.
Весь следующий день Майер мотался по городу в поиске поставщика ткани. Казалось бы, чего проще: приди в любую лавку и сделай заказ. Любой купец руками и зубами ухватится за такое выгодное дело. Но беда в том, что все в городе знали, на кого работает молодой Бауэр, и хотели извлечь максимальный гешефт.
Поначалу, Майер легко боролся с жадностью купцов. Он приходил в первую попавшуюся лавку и узнавал цену. Ничего не обещая первому купцу, он шел к следующему и в разговоре «ненароком» упоминал о предыдущем предложении. Обойдя всех купцов, он добивался действительно минимальной цены. Однако вскоре его хитрость раскрылась, и торговцы договорились о пороге снижения.
Договориться-то они договорились, но «лакомый кусок» отдавать в чужие руки никому не хочется. Поэтому каждый купец завершал свой разговор с «уважаемым господином Бауэром» примерно одинаково:
«Дешевле вы не найдете, господин Бауэр. И учтите, только ради вас, я могу еще чуть-чуть скинуть».
По привычке, обходя купцов, Майер в пол-уха слушал их предложения, машинально отвечал, но все мысли его были заняты другим. Он решал, принять ему приглашение Уэлдона или забыть об этом странном человеке, как советовал дядюшка Якоб.
В конце концов, пока ты молод, у осторожности нет шансов победить любопытство. Двадцатилетний Майер не стал исключением. Уже затемно он заглянул в банк, доложил патрону о результатах и, не заходя домой, отправился искать серый особняк на Оберштрассе.
На этой небольшой улице особняк из серого тесаного камня был единственным среди краснокирпичных домов. Даже искать не пришлось. Молодой человек подошел к подъезду и постучал в тяжелую дубовую дверь прикрепленным к ней молоточком.
Дверь открыл слуга, держащий подсвечник в одной руке. Он молча отодвинулся вглубь, пропуская Майера внутрь дома. Три свечи в подсвечнике выхватывали из темноты небольшие освещенные куски окружающего пространства. Вот лестница, вот коридор, вот дверь справа, вот дверь слева, вот дверь спереди. Слуга распахнул эту дверь, и за ней оказалась светлая большая комната со столом, накрытым на две персоны.
– А, Майер! Рад, что ты принял мое приглашение, – хозяин дома встречал едва знакомого молодого человека, как давнишнего друга, однако его радушие не показалось Майеру напускным.
– Вы хотели о чем-то со мной поговорить, господин Уэлдон?
– Не спеши, пообедай. У тебя был трудный день. Ты ведь с утра ничего не ел?
– Откуда вы знаете?
– О, мальчик мой, я много чего знаю.
«Мальчик мой» – это уж слишком, подумал Майер, усаживаясь за стол, – так меня только отец называл».
– Может, тебя шокирует мое обращение, Майер? Ты только скажи.
– Что вы, господин Уэлдон! Вы можете меня называть, как вам будет угодно.
– Хорошо. Тогда советую тебе начать вот с этого бульона.
Пока Майер с аппетитом поглощал одно блюдо за другим, хозяин дома лишь едва притронулся к непонятной желеобразной массе в своей тарелке. При этом он беспрестанно рассказывал веселые анекдоты из жизни знакомых Майеру персонажей. Под разговор молодой человек не заметил, как оказался не в состоянии проглотить последний кусок. Только теперь он понял, что означает выражение «наесться до отвала».
– Надеюсь, ты перекусил? – заметив состояние гостя, осведомился хозяин.
– Не то слово, господин Уэлдон. Никогда в жизни не ел так вкусно и так много.
– Тогда давай перейдем в кабинет и поговорим.
Уэлдон поднялся первым. Одновременно с его движением слуга распахнул дверь в смежную комнату, и взору Майера открылся кабинет. Вернее, «открылся» только большой дубовый стол, покрытый зеленым сукном. Двух свечей, стоящих на столе, не хватало, чтобы осветить стены кабинета, но было достаточно, чтобы очертить контуры стула, стоящего перед столом.
Войдя в кабинет, Уэлдон уселся за стол, а Майеру жестом предложил занять стул. Какое-то время хозяин молча смотрел в глаза своего гостя. Майер почувствовал, как его покидает напряжение и просыпается необычайное доверие к этому необыкновенному человеку.
– Как ты думаешь, мальчик мой, Оппенхайм – богатый человек?  – слова хозяина прервали благостные мысли и настроили на деловой лад.
– Да, очень.
– Почему ты так думаешь?
– Я не знаю ничего, чтобы он не мог купить. Я думаю, он самый богатый еврей в Саксонии. Ведь он ведет финансовые дела самого курфюрста Саксонского и пользуется его покровительством.
– А ты не хотел бы вести дела какого-нибудь владетельного князя?
– Что толку хотеть? Придворными евреями становятся редкие счастливчики.
– В этом мире нет ничего невозможного, мальчик мой. А стать придворным фактором, не такая уж сложная задача. Особенно, если я тебе в этом помогу.
– Простите меня, господин Уэлдон, но почему вы будете мне помогать? Я имею в виду, почему я? Вы ведь собираетесь помогать мне не просто так?
– Не скрою, у меня есть на твой счет определенные планы, но они не станут для тебя слишком обременительными. И первая твоя задача – стать придворным фактором Гессенского дома.
«Стать придворным фактором Гессенского дома», – эхом зазвучала эта фраза в голове Майера, – об этом мечтал каждый еврей его родного франкфуртского гетто. Йозеф Мозес, главный придворный еврей принца Гессена, графа Ганау Вильгельма считался кем-то вроде небожителя. Неужели и он, Майер Бауэр, может надеяться на такое счастье?
– Но как мне войти в Гессенский дом? – решился на вопрос молодой человек, еще боясь поверить в реальность недостижимой мечты.
Не отвечая на вопрос собеседника, Уэлдон выдвинул ящик стола, вынул золотую монету и выложил ее на стол. В сумрачном свете Майеру показалось, что он уже видел вчера такой же золотой нобль, но, приглядевшись, понял: монета другая. Майер перевернул монету. Никогда в жизни он такой не видел. Зато много о ней слышал. За этой монетой охотятся все коллекционеры мира. Золотой флорин Эдуарда Третьего. Ее еще называют «двойной леопард». По изображению леопардов Майер и догадался, что это за монета. Он поднял взгляд и, всем видом выражая вопрос, взглянул на хозяина дома.
– Да, да, мальчик мой. Это именно та монета. Я слышал, молодой граф Ганау,– заядлый коллекционер. Как ты думаешь, заинтересуется он «двойным леопардом»?
– Любой коллекционер душу дьяволу продаст, чтобы завладеть этой монетой.
– Души его дьяволу не надо, – с улыбкой произнес Уэлдон, – а вот получить его душевное расположение к тебе – будет в самый раз. Я тебе дам еще несколько редких монет. Перед таким «оружием» принц не устоит.
– Хорошо, стану я придворным евреем. Что потом? Что мне делать потом?
– Для начала, сделаешься ему полезен. Возьмешь у него несколько неликвидных векселей и привезешь их на биржу в Амстердам. Зарегистрируешься на бирже, и будешь ждать. К тебе подойдут мои помощники и все сделают.
– Вы сказали «сначала», значит, есть продолжение? Я ведь должен что-то делать еще? Я хочу сказать, должна же быть какая-то цель. Чего я должен стремиться достичь?
– Цель простая: богатей. Иногда к тебе будут приходить с просьбами мои посланцы. Считай, что это мои просьбы. Вот и все. Трать на себя и свою семью, сколько захочешь, но не забывай, чьи это деньги. Надеюсь, справишься?
Майер задумался. Уж слишком заманчивое предложение. Можно ведь воспользоваться монетами, стать придворным евреем, а про все остальное благополучно забыть. Никаких конкретных результатов от него не требуется, значит, и спросить не за что.
– А как я узнаю, что посланцы прибыли от вас?
– Тебе покажут вот такой знак.
Хозяин вынул запечатанный конверт из лежащей на столе книги и положил его перед гостем сургучной печатью наверх. На печати был изображен глаз, расположенный внутри кольца. Приглядевшись к кольцу, можно понять, что это змея, схватившая пастью себя за хвост.
– Я должен что-то подписать?
– Думаю, это лишнее. У меня достаточно способов наказать тех, кто собирается меня обмануть.
Произнося последние слова, хозяин посмотрел в глаза Майера. Жуткий страх начал окутывать сознание молодого человека. Он уже хотел от всего отказаться и бежать из серого особняка. Не нужно ему ничего. Лучше он останется на всю жизнь младшим партнером дядюшки Оппенхайма. Однако через несколько мгновений страх прошел, и нахлынула волна стыда за свою слабость. Майер почувствовал, как покрылся потом, и это его еще больше смутило.
– Я вас не подведу, мой господин, – только и смог вымолвить он. – Когда мне возвращаться во Франкфурт?
– Не торопись. Скоро дела у твоего «дядюшки» пойдут на спад, тогда он сам тебя рассчитает. Думаю, отступные тебе не помешают? А теперь можешь идти.
Майер встал и направился к выходу.
– Ты забыл монеты.
– А нельзя, чтобы они полежали у вас, пока господин Оппенхайм меня не рассчитает? – обернувшись на выходе, спросил молодой человек.
– Нет. Меня здесь вскоре не будет, а тебе пора привыкать к ответственности.
Майер вернулся к столу, забрал мешочек с монетами и двинулся к двери. Но оклик хозяина дома заставил его остановиться еще раз.
– Постой, Майер. Скажи, а что это за красная табличка висит над твоим домом во Франкфурте?
– Как вы узнали? – резко обернулся удивленный юноша.
– Скоро ты перестанешь удивляться, а пока ответь на вопрос.
– Я не знаю. Сколько себя помню, она всегда там висела. Почему вас это заинтересовало?
– Понимаешь, Бауэр – слишком распространенная еврейская фамилия. Когда о тебе заговорят, я должен точно знать, что это – о тебе, а не о другом Бауэре. Вот я и подумал: красная табличка – Ротшильд – свежо и оригинально.
 – Ротшильд? – Майер пробовал новое слово в разных сочетаниях, – я не знаю, что сказать.
– Ты подумай. Я не настаиваю.
– Хорошо, я подумаю.
Как и предсказывал Благодетель, дела в банке Оппенхайма не заладились. Сначала пришла плохая новость из Вены. Давняя тяжба с императорским домом закончилась не в пользу Опенхаймов. Им не только не вернули долги, но и конфисковали остальное имущество.
Дурной пример заразителен. Один за другим немецкие владетельные бароны затягивали с выплатой своих долгов «придворному фактору». Доходило до того, что «дядюшке Оппенхайму» нечем было выплачивать жалование своим служащим.
Все чаще патрон намекал Майеру, что он слишком дорого обходится отделению банка. Младший партнер делал вид, что не понимает намеков и собирался дождаться весны. Но дела в банке шли все хуже и хуже. Майер начал сомневаться, что в таких условиях сможет получить хоть какие-то отступные, и он решился на разговор с «дядюшкой».
– Я понимаю, что становлюсь вам в тягость, господин Оппенхайм. Тяжелее этого для меня ничего нет, ведь вы так много для меня сделали. Если бы у вас нашлось для меня двадцать талеров отступных, я бы уже завтра отправился домой.
– Хорошо, что ты сам об этом заговорил. Я и не знал, как тебе сказать. Но, Майер, двадцать талеров – это же очень много!
– А сколько не очень много, господин Оппенхайм?
– Сколько? Ну, хотя бы десять…
«Десять талеров! Я и рассчитывать не мог, что «дядюшка» так расщедрится. Может, и не настолько плохи его дела?».
– Мне ведь ехать в такую даль, – решил доиграть свою роль Майер, – да и на новом месте нужно как-то устраиваться. Может, пятнадцать талеров будет в самый раз?
– «Устраиваться ему нужно». Ладно, договорились, – облегченно произнес банкир.
Уже через день Майер Бауэр трясся в почтовой карете, направляющейся во Франкфурт. В его маленькой походной сумке лежало целое состояние – пятьдесят талеров. К «дядюшкиным» пятнадцати талерам добавились еще тридцать пять, которые младший партнер сумел скопить за четыре года работы в банке. Но главное его богатство – коллекцию монет – Майер не стал укладывать вместе с остальными деньгами. Уж очень это рискованно – везти такую ценность в простой сумке. В дороге всякое может случиться.
Три месяца назад, после встречи с Благодетелем Майер вошел в свою съемную каморку в мансарде небольшого доходного дома и задумался, где спрятать монеты. Зашить в подушку или матрац? Но там будут искать в первую очередь, если решатся ограбить. Оторвать доску пола и спрятать под ней? А вдруг жильцы первого этажа затеют ремонт и начнут менять потолок? Нет, монеты нужно хранить при себе. Майер сшил себе специальный пояс. Каждая монета помещалась в отдельный кармашек, сам пояс застегивался на талии с помощью крючочков и петелек.
Сейчас этот пояс оказался как нельзя кстати.
Шесть дней в дороге прошли без особых приключений, если не считать бесконечную тряску и ночевки на почтовых станциях за приключение.
От троих остальных пассажиров кареты Майер держался подальше. Не то чтобы они ему не нравились. Вернее, не нравились, конечно, но только двое. Молодые знатные выскочки. Расфуфыренные франты. Индюки надутые. Ну почему такие нравятся женщинам?
В том, что они нравились третьей пассажирке кареты, Майер не сомневался. Она благосклонно принимала ухаживания обоих франтов, смеялась над их тупыми шутками. В первый день путешествия, когда фонтан шуток обоих выскочек иссяк, девушка посмотрела на Майера и спросила:
– А вы почему молчите, молодой человек?
Майер поздно понял, что вопрос обращен к нему. Он поднял взгляд на девушку. На него смотрело милое, улыбающееся личико и ждало ответа. Вместо того чтобы выдать какую-нибудь остроту, он залился краской и невнятно промямлил:
– Я ни… мне нечего сказать.
Улыбка с лица девушки исчезла. После этого он стал для нее и индюков пустым местом. Они для него – тоже. Ну, кроме девушки. Всю оставшуюся дорогу он надеялся, что она еще раз задаст вопрос. Он приготовил несколько острот и анекдотов на такой случай. Но случай не представился до самого Марбурга, где прекрасная незнакомка благополучно сошла.
Отсутствие девушки превратило остроумных расфуфыренных индюков в угрюмых сычей, которые ни слова не проронили до самого конца поездки. Украдкой наблюдая за молодыми франтами, Майер видел, как они страдают, и это его забавляло. Оказывается, он правильно себя вел! Оказывается, чтобы не страдать, не надо влюбляться.
Шесть долгих дней в дороге позади. Он на пороге родного дома. Пустого дома. Совсем пустого. Ничего, кроме стен. Выяснять, кто растащил мебель, Майер не стал. Наверняка, это его кузены. Не от хорошей жизни они опустошили его «гнездо». Пусть пользуются, а он не обеднеет, если истратит пару талеров на обустройство.
Весь первый день ушел на решение житейских вопросов. Закупить дрова, кое-какую мебель, постельное белье, письменные принадлежности. Зато к вечеру его дом снова превратился в жилой.
Закончив с обустройством, Майер обошел своих родственников и сообщил, что вернулся. Везде его встречали настороженно: каждый что-то утащил для себя из дома под красной вывеской. Только когда выяснялось, что претензий молодой Бауэр не предъявляет, радость родственников по поводу его возвращения становилась искренней.
На следующий день Майер приступил к исполнению своего плана, который созрел еще по дороге и состоял из двух пунктов. Первым пунктом он собирался написать письма всем известным ему нумизматам, кроме одного. Этот один должен был узнать о коллекции из слухов и заинтересоваться ей. Вот тогда вступит в действие пункт два.
Майер уселся за стол и принялся сочинять текст письма. Это было не сложно. За время работы в банке Оппенхайма он составил не менее сотни деловых писем.
Текст письма получился таким:
«Имею честь предложить Вам коллекцию редких монет в составе: (далее идет перечисление монет). Понимая, что эта коллекция бесценна, я не могу для Вас выставлять непомерную цену. Но и отдавать ниже цены, за которую я приобрел эту коллекцию, не вижу возможности. Сведя вместе обе причины, готов расстаться с уникальной коллекцией за 5 000 (Пять тысяч) талеров. С уважением…».
Осталось вписать обращение к адресату и поставить подпись. Первое же письмо он подписал: «Майер Ротшильд».
Майер не рассчитывал получить ответ хотя бы от одного респондента. Он надеялся на распространение слухов. Нигде, кроме, как в письмах, он даже не упоминал фамилии Ротшильд. Значит, если на улице зазвучит эта фамилия, первый пункт плана можно считать выполненным.
Выждав пару дней, Майер начал бродить по рынкам и площадям города. Выходил за город и слонялся по окрестностям Ганау – резиденции принца Гессенского. Он бродил и прислушивался, бродил и прислушивался.
Чтобы дом во время его отсутствия не оказался пустым, он нанял за малые деньги одного из своих племянников. 
Неделя прошла без всякой реакции на письма. Наконец, вернувшись домой на исходе седьмого дня, Майер услышал долгожданный отчет племянника:
– Приходил какой-то генерал, дядя Майер.
– Генерал? Откуда ты знаешь, что он генерал?
– Он сам сказал, что он генерал Фи…, Фо… Не помню. Он записку написал.
Майер нашел записку на столе. Она не была многословной. Коротко, по-солдатски в ней значилось:
«Готов купить Вашу коллекцию за одну тысячу талеров. Генерал Карл фон Эсторф».
Это успех! Генерал фон Эсторф – близкий друг графа. Он обязательно расскажет тому о коллекции, но не раньше, чем сам утратит шанс ее приобрести. Значит, нужно так ответить генералу, чтобы сразу развеять его надежды. Но этого мало. В ответном письме должна быть веская, но необычная причина отказа. Тогда генерал расскажет своему другу о курьезном случае при ближайшей оказии.
Осталось придумать текст письма. Полдня Майер провел, примеряя к письму известные ему остроты, но ничего путного не выходило. Молодой человек находился на грани отчаянья, когда к нему пришла спасительная мысль: «А почему ответ должен быть смешным? Что если добавить в него немного наглости – это ведь будет необычно для генерала?».
Решено. Надо писать «наглый» ответ. Но каждый раз, перечитывая очередной плод эпистолярного жанра, Майер сам пугался своей наглости. Он перечеркивал написанное и на чистом месте начинал заново.
К исходу дня родился вариант, который показался приемлемым новоявленному Ротшильду. Хотя, возможно, ему просто надоело переписывать. Письмо, которое получил генерал на следующий день, выглядело так:
«Ваше превосходительство!
С величайшим почтением ознакомился с Вашим предложением. Однако, как ни пытался, так и не понял значение слова «одна». Если хотя бы одно значение этого слова совпадало со значением слова «пять», я бы с радостью и немедленно имел честь доставить Вам свою коллекцию. Но таких совпадений в немецком языке не обнаружилось. Поэтому с нижайшим почтением вынужден Вам отказать.
Майер Ротшильд».
Получив письмо, генерал сначала опешил. Потом он несколько раз перечитал послание, вникая в его смысл. Чем больше он вникал, тем больше чувствовал вскипающую внутри себя ярость.
«Да он же надо мной издевается, этот еврей! – бесился генерал, – он еще не знает, кого посмел оскорбить. Он думает, такая наглость сойдет ему с рук? Посмотрим».
Генерал приказал заложить экипаж, сунул в карман образец эпистолярной наглости и направился в замок своего юного друга Вильгельма, графа Ганау. Граф встретил генерала как обычно радушно:
– Карл! Ты как всегда вовремя. Я сижу и не знаю, чем заняться. Партию в шахматы?
– Почему бы и нет?
Они уселись за шахматный столик искусно сделанный из разных камней. Каждая клетка шахматного поля, выполненная из черного и белого оникса, сверкали особым блеском на матовой столешнице из серого мрамора. Шахматные фигуры, вырезанные из слоновой кости, изображали римских воинов.
– Сегодня твоя очередь играть черными, Карл?
– Моя, – безропотно согласился генерал.
Генерал, обычно хороший шахматист, сегодня играл плохо. По ходу первой партии он «зевнул» ладью, и граф сумел на размене фигурами довести партию до победы. Но генерала это не расстроило. Его расстраивало другое. Он никак не мог найти повода рассказать о наглом еврее, посмевшем оскорбить немецкого аристократа.
– Еще партию, Карл? – в приподнятом расположении духа предложил принц.
– Можно и еще, – машинально ответил генерал, решив в этот раз перевести разговор в нужное ему русло.
Однако в его планы вмешался случай. В зал протиснулся лакей и, тихо скользя по паркету, подошел к своему хозяину с подносом в руках.
– Вам письмо, ваше высочество.
– От кого? – не глядя на лакея, обронил граф.
– От некоего Ротшильда.
– Оставь. Потом посмотрю.
Генерал дождался, пока лакей выйдет из зала, и с нетерпением произнес:
– Тебе обязательно нужно взглянуть на это письмо, Вили.
– Да? И почему же?
– Сначала прочти, потом расскажу.
Заинтригованный принц вскрыл письмо. Оно было коротким:
«Ваше Высочество!
Имею честь предложить Вам коллекцию монет в составе (далее шло перечисление монет).
С нижайшим почтением, Майер Ротшильд».
Принц отложил письмо и разочарованно вернулся к начатой партии.
– Что скажешь, Вили? – генерал не мог скрыть своего нетерпения.
– Ничего. Этот человек – шарлатан. Судя по перечню, эта коллекция бесценна. Откуда у еврея такие монеты? Наверняка он в них ничего не понимает и выдает желаемое за действительное.
– А что ты скажешь на это? – генерал достал из кармана принесенное письмо и передал графу. Пока принц читал и вникал в смысл, генерал поведал ему всю историю переписки с Ротшильдом.
Дослушав генерала и еще раз перечитав письмо, граф расхохотался.
– Да, пожалуй, я изменю свое мнение, Карл, – просмеявшись произнес принц, – он не шарлатан. Он настоящий пройдоха! Я хочу его видеть.
Граф хлопнул в ладоши. Явившийся на вызов лакей, получил указание срочно привезти некоего Ротшильда из еврейского гетто в замок.
Майера привезли в замок в сопровождении двух солдат и одного унтер-офицера. Это его несказанно напугало. Такой способ доставки больше походил на арест, чем на приглашение. Тем не менее, он решил идти до конца.
Пока ждали «приглашенного» наглеца, молодой граф успел выиграть еще одну партию, а вторую собирался благополучно свести к ничьей. Во время игры генерал предложил владетельному князю наказать Ротшильда, а коллекцию монет конфисковать.
– Интересно, и за что я его должен наказать? За то, что он отказался тебе продать по бросовой цене бесценную коллекцию?
– Нет, конечно. Но за оскорбление высокопоставленного лица…
– Карл, перечитай письмо еще раз и найди в нем хоть слово оскорбления.
– Слова, может, и нет, зато какой тон!
– Прости, Карл, но тебя взбесил не тон, а отказ.
– Не отказ, а издевательская форма отказа.
– По мне, так она не очень-то и издевательская, – с улыбкой заключил граф, вспомнив, как его повеселила эта ситуация.
Появление молодого человека в сопровождении солдат вызвало неимоверное удивление у сидящих за шахматным столом господ. Они рассчитывали увидеть старого прожженного еврея с седыми волосами, а перед ними стоял юноша, ровесник графа, одетый по моде городских буржуа.
– Вы Майер Ротшильд? – с интересом спросил генерал.
– Да, ваше превосходительство.
– И вы прислали мне столь наглое письмо?
– Простите, ваше превосходительство, если мой неумелый стиль доставил вам хоть малейшее неудовольствие. Мной руководило лишь желание отказать вам в наиболее мягкой форме.
– Ха-ха-ха, как он тебя. Карл? – присоединился к диалогу принц, – ты еще настаиваешь на своем предложении?
– Ни на чем я не настаиваю, – буркнул генерал.
– Вы хотели предложить мне свою коллекцию, господин…?
– Ротшильд. Да, ваше высочество.
– И где же она?
– Она со мной, ваше высочество.
– Надеюсь, вы нам ее покажете?
– Да, ваше высочество, только мне придется немного раздеться.
Майер начал расстегивать пуговицы, но принц это занятие прервал:
– А вы не могли бы достать ваши монеты за дверью?
– Конечно, ваше высочество.
Когда Майер вышел, принц продолжил потешаться над плохим настроением своего друга.
– Не расстраивайся, Карл. Давай накажем его за то, что он попытался раздеться в присутствии высокопоставленных особ?
– Тебе смешно? А мне нет! Скажи, откуда у такого сосунка взялись эти монеты?
– Сейчас узнаем – настроение принцу мгновенно испортило слово «сосунок». Уж не считает, в таком случае, генерал и его сосунком?
Но появление в зале молодого еврея не позволило искре обиды превратиться в пламя.
По тому, как Ротшильд открыл дверь, граф определил в нем уверенного человека. Он не приоткрыл дверь, чтобы протиснуться в щелочку. Он открыл ее ровно настолько, чтобы прямо пройти сквозь проем. У уверенных в себе людей так получается само собой. Им даже не нужно упражняться.
Майер подошел к столу, держа в руках нечто, напоминающее пояс. Из кармашков, скрытых в поясе, он вынул одну за другой восемь монет и выложил их на стол. Завершив процедуру, он сделал шаг назад, предоставляя полюбоваться сокровищем.
Граф Ганау подошел к столу, генерал изобразил безразличие и остался на месте.
– Это действительно флорин Эдуарда Третьего, – задумчиво проговорил принц.
Остальные монеты он даже рассматривать не стал: они все вместе не стоят этой одной. Насколько он знал, последний раз такая монета выходила в свет лет десять назад. Тогда она была продана за двадцать пять тысяч талеров. Если этот Ротшильд предложит купить ее за пять тысяч, даже торговаться нет смысла.
– Сколько вы хотите за свою коллекцию, господин Ротшильд?
Майер даже вздрогнул от неожиданности. Именно эту фразу слово в слово он неоднократно представлял произнесенной устами принца. Именно на нее у него было заготовлено несколько ответов. Но сейчас он с ужасом понял, что все заготовки вылетели из головы.
– Я не… если бы я мог служить вашему высочеству, то для меня большая честь не брать с вас платы…
– Ты хочешь отдать мне свою коллекцию даром? – вырвалось у графа.
Мысли Майера закрутились в бешеной пляске. Если он сейчас начнет ставить условия, то все испортит. Граф ждет ясного ответа. И он его получит.
– Да, ваше высочество. Взамен я только прошу соизволения вывесить на своем доме табличку: «Поставщик двора его высочества принца Гессена, графа Ганау».
– На это вы получаете мое высочайшее соизволение, – торжественно провозгласил принц, – не смею вас больше задерживать.
Граф не мог дождаться, когда Ротшильд покинет зал. Как только двери за неудачливым нумизматом закрылись, Вильгельм захохотал.
– Это самый удачный день в моей жизни, Карл, – сквозь смех и слезы говорил граф. – Ну, кто сказал, что евреи хитрые и алчные? Они же бескорыстные, Карл. Коллекцию, которая стоит тридцать тысяч талеров, он отдал за возможность повесить на своем доме какую-то табличку.
И граф вновь заливисто засмеялся.
– Не понимаю, я твоего веселья, Вилли, – позволив вволю насмеяться другу, заговорил генерал, – разве ты не видишь, что он появился неспроста. Откуда у него эта коллекция? Ты так и не спросил.
– Какая теперь разница, Карл? Коллекция у меня! И без всяких обязательств перед ее прежним обладателем. Ты можешь себе представить более страшное наказание для еврея, чем осознание, что его провели? Я – нет. Думаю, ты отмщен.
Майер расслышал хохот принца, покидая приемную. Он никого не винил. Только себя. Ну, как же так! Он с таким трудом добился аудиенции, вывел принца на нужный вопрос, а когда осталось произнести заготовленный ответ, оконфузился.
Что ж, переживай, не переживай, а дело не ждет. Майер заказал табличку с надписью: «Поставщик двора его высочества принца Гессена, графа Ганау, Майер Ротшильд». Когда табличку изготовили, он повесил ее на стене дома и …открыл меняльную лавку. Табличка сыграла свою роль. Путешественники, меняющие свои монеты на местные, относились к ней с большим доверием. Дело молодого Ротшильда начало приносить небольшой доход. Но не об этом мечтал Майер.
Для многих людей мечта – это только приятные грезы. Но не для Ротшильда. Он привык действовать. Из своих многочисленных племянников он создал настоящую шпионскую сеть. Они целыми днями крутились в гетто между придворными евреями, а вечером пересказывали своему дяде все, что услышали. Иногда, среди всякой шелухи, попадались и ценные сведения. Их Майер записывал и тщательно анализировал. Материалы накапливались, и вскоре Ротшильд оказался в курсе дел графа Ганау больше, чем он сам. Теперь воплощение мечты – стать «придворным фактором» – лишь дело времени.

Глава 2. Остров свободы

Прохладным октябрьским днем 1763 года с борта торгового парусника на пристань корсиканского города Аяччо, сошел недавний студент, а теперь дипломированный юрист Карло Буонапарте. Высокий русоволосый красавец сразу попал под обстрел десятков пар глаз юных корсиканок. Да что там юных, и средних лет матроны, украдкой от стоящих рядом мужей, бросали взгляд на земное воплощение Аполлона.
Карло знал, какое впечатление он производит на женщин. Он гордился своими победами над юными и не очень юными прелестницами Пизы. По правде говоря, за три года учебы лишь три особы пленились его красотой настолько, что пожертвовали своей честью. Но сейчас он ощущал себя прожженным ловеласом. Изобразив на лице снисходительную улыбку, он, не обращая внимания на женскую «артиллерию», прошествовал по направлению к дому своих родителей.
– Карло! – мать первой узнала в возмужавшем красавце своего «мальчика», – ты вернулся!
– Добрый день, мама, а где отец?
– Дома, где ему еще быть? Джузеппе! – громко крикнула она, привлекая внимание мужа.
– Чего, опять «Джузеппе»? – ворча и подслеповато морща глаза, вышел из дому отец, – а, Карло вернулся. Дай-ка я на тебя посмотрю. Красавец. Ну, просто франт. Надеюсь, ты и знаниям уделял немного времени?
– Хватит тебе, Джузеппе! – накинулась на него жена, – дай отдохнуть мальчику с дороги, а потом приставай со своими вопросами.
Карло с умилением смотрел на своих родителей и думал, как же он рад вернуться домой.
Обычные хлопоты, посвященные его возвращению в родные пенаты, длились до позднего вечера. Только на следующий день Карлу удалось пообщаться с отцом наедине.
– Когда собираешься приступить к работе? – первым заговорил отец.
– Знаешь, папа, сейчас не время заниматься юридической практикой.
– Как это не время? Что это за время, когда не нужен поверенный?
– Я не это хотел сказать. Я хотел сказать, что сейчас выгодно заняться политикой.
– Что за политика, Карло! – не сдержав эмоций, повысил голос отец, – ты хочешь бегать по лесам с ружьем, как этот Паоли?
– Какой Паоли, папа?
– Да есть тут один деятель. Все добивается независимости Корсики. А от чего независимость, зачем независимость?
– А ты знаешь, папа, какое слово сейчас чаще всего повторяют в Европе?
– Ну, и какое?
– Свобода!
На самом деле, Карло не знал и не мог знать, «какое слово сейчас чаще всего повторяют в Европе». Во-первых, никто не вел такой статистики. Во-вторых, Карло нигде не был в Европе, кроме Пизы. В-третьих, он никогда не говорил о политике со знакомыми пизанцами.
Фразу, которой Карло решил поразить отца, он позаимствовал у своего парижского однокашника. Тот слыл в студенческой среде бунтовщиком и борцом за свободу. Подкреплял такое мнение о себе он тем, что давал почитать всем подряд, запрещенный во Франции «Общественный договор» Жан Жака Руссо. Давал тайно, под большим секретом. Его нисколько не смущало, что в итальянской Пизе запрета на эту книгу не было.
– Ох, сын, не доведет до добра эта свобода.
– Напротив, папа! Свобода означает жить по законам, а не по прихоти королей. Если законы напишут сами люди или их представители, то и исполнять такие законы будет не в тягость.
– Где это ты видел, чтобы люди сами законы писали?
– Я же сказал: «или их представители». А кто будет их представителями? Правильно, мы, юристы. Ты представляешь, папа, какие перспективы нас ожидают?
– Насколько я знаю историю, все эти перспективы оканчиваются плахой.
– Ладно, папа. Не хочу с тобой спорить. Скажи лучше, как найти этого Паоло?
– Паоли. Да он не сидит на одном месте. Но чаще всего бывает в Корте.
– Мне нужно туда съездить. Не знаешь, где можно раздобыть карету?
– Карету? Я начинаю сомневаться, что ты корсиканец.
– Прости, папа, я и вправду отвык от островных обычаев.
На следующий день Карло гарцевал на коротконогом кауром жеребце по дороге в Корте. При въезде в город его остановили двое вооруженных ружьями корсиканцев.
– Куда собрался, стронцо? – взяв коня под уздцы, не совсем вежливо осведомился старший из них.
– По какому праву вы меня оскорбляете? – возмутился Карло.
– Тебя оскорбили? Надо же! Ну, так сойди с коня и смой кровью это оскорбление.
– Некогда мне с вами разговаривать. Я ищу Паоло.
– Паоло? Ну, это совсем другое дело. Тогда давай, слезай с коня и иди прямо по этой дороге. Дойдешь до большой площади – там спросишь.
– А зачем с коня слезать?
– Как зачем? У нас в городе верхом ездить запрещено!
– Но… как я получу коня обратно?
– Не волнуйся, – засмеялся старший, – будешь выходить из города, заберешь своего коня.
«Странные порядки, – думал Карло, слезая со своего каурого. – Все-таки законы должны быть разумными, а не такими, как кому в голову взбредет. Надо обязательно сказать об этом Паоло».
Пока Карло шел по узким улочкам в сторону площади, ему встретились несколько всадников. Это уже не лезло ни в какие рамки. Сами придумывают дурацкие законы, и сами же их нарушают.
На площади было пусто. Зато в тени домов сидели, стояли и лежали вооруженные люди, в основном, мужчины, но на глаза Карло попались и несколько женщин. Выйдя на середину площади, Карло собрался громко выкрикнуть свой вопрос. Он уже набрал полную грудь воздуха, но потом передумал: уж слишком дерзко это будет выглядеть. Карло выдохнул, подошел к небольшой группе стоящих мужчин и спросил, не помогут ли ему достопочтимые горожане найти некоего Паоло.
Достопочтимые горожане странно восприняли его вопрос. Двое из них схватили Карло под руки, а третий, наставив на него ружье, зловеще произнес:
– Вперед!
Карло притащили в какой-то дом. За столом сидел темноволосый, с проблесками седины, коренастый мужчина лет сорока. На столе перед ним лежал чистый лист бумаги и перо. Недовольный взгляд, брошенный на вошедших горожан, говорил, что его оторвали от важных дел.
– Вот, генерал, шпиона поймали! – радостно сообщил конвоир с ружьем.
– Да никакой я не шпион! – испуганно воскликнул пленник.
– С чего вы решили, что он шпион? – задал вопрос тот, кого назвали «генерал».
– Вы посмотрите, какой он длинный. Чисто француз! И он спрашивал какого-то Паоло.
– Отпустите его.
– Но, генерал…
– Отпустите и идите. Шпион бы спросил Паоли.
Горожане, недовольные тем, что сорвалось вознаграждение за поимку шпиона, с ворчанием удалились. Когда за ними закрылась дверь, генерал пристально взглянул на освобожденного пленника и спросил:
– Кто вы и зачем меня искали?
– Я Карло Буонапарте. Недавно окончил юридический факультет университета в Пизе. А вас искал потому, что хотел оказаться полезным в борьбе за свободу.
– Вот как! И чем вы собирались помочь в нашей борьбе?
– Понимаете, свобода – это законы. А кто напишет правильные законы? Только юристы.
– Выходит, без тебя нам не обойтись?
– Конечно, нет, генерал! Ну, посудите сами, что это за закон, который запрещает езду верхом в городе?
– Действительно, дурацкий закон. А где ты о таком слышал?
– Как где, генерал? У вас!
Генерал откинулся на спинку стула и с интересом посмотрел на Карло, как будто только что его увидел.
– У тебя что, коня забрали?
– Я сам отдал. Я не нарушаю законов.
– Откуда ты такой взялся?
– Я из Аяччо.
Паоли поднялся со своего места и, прихрамывая, прошел мимо своего собеседника к двери. Открыв дверь, он крикнул: «Чезаре!». На оклик к нему подскочил широкоплечий горожанин с двумя пистолетами за поясом.
– Чезаре, кто у нас в карауле на дороге из Аяччо?
– Там Джузеппе и Паулино.
– Скажи им, пусть приведут сюда коня. И если они еще хоть раз так пошутят, я им руки оборву.
– А что за конь, генерал?
– Они знают.
Возвращаясь на свое место, Паоли с улыбкой на лице заговорил:
– Значит, ты собираешься бороться за свободу, Карло Буонапарте из Аяччо?
– Да, генерал. Я уже сказал и не изменю своего решения.
– Похвально. Тогда вот что. У нас есть Конституция, но она состоит из разрозненных частей, какие-то статьи криво сформулированы. Возьмешься привести все в порядок и составить цельный текст?
– О лучшем я и мечтать не мог!
Так вчерашний студент получил свою первую работу. К удивлению генерала, Карло взялся за работу с необычайным рвением. Он зарылся в бумагах и почти не покидал канцелярию. Его, буквально, силой приходилось заставлять пообедать. На целый месяц Карло отрекся от всех земных радостей и погрузился в мир правовых форм и юридических закорючек.
Зато, когда он поставил последнюю точку, то мог с гордостью представить Паскалю Паоли результат своего труда. Генерал лично посвятил полдня прочтению текста. Мало сказать, что он был приятно удивлен. Паоли показался поразительным контраст между четким и ясным изложением статей и тем характером автора, которое тот явил при первой встрече. Видимо он тогда ошибся в молодом человеке. Что ж, ошибки никогда не поздно исправить.
– Превосходно, Карло! Вот все, что я могу сказать, – заявил генерал улыбающемуся юристу. – Ты заслужил право стать моим помощником.
– Благодарю вас, генерал, от всего сердца. Я вас не подведу. Какое у меня будет следующее задание?
– Пока никакого, – генерал и сам не знал, чем загрузить своего помощника, – я даю тебе отпуск на месяц. Съезди домой, отдохни. Вернешься – получишь новое задание.
– Благодарю, генерал.
Как только Карло услышал про отпуск, он тут же представил свое триумфальное возвращение домой. Еще недавно он покинул дом бедным бывшим студентом, а возвращается главным помощником самого Паскаля Паоли. А кто такой Паоли? Генерал! Тогда, кто его помощник? Как минимум, капитан. Да, он стал капитаном!
По дороге Карло, как мог, подгонял своего каурого, но тот или не понимал команд «капитана» или вообще не умел быстро бегать. Да что там быстро, просто бегать. Конь шел всю дорогу размеренным шагом, не обращая внимания на попытки седока его пришпорить.
Солнце уже перевалило за полдень, когда самопровозглашенный капитан прибыл домой. Он, не мешкая, принялся рассказывать родным о своих успехах. Как это водится у молодых людей, он совсем немного их приукрасил, но и этого оказалось достаточно, чтобы по городу поползли слухи. Говорили, что теперь Аяччо находится в надежных руках, что молодой Буонапарте, правая рука самого Паскаля Паоли, никому не даст жителей в обиду, что генерал лично присвоил «нашему Карло» чин капитана.
С семьей Буонапарте захотели породниться все знатные семьи славного города Аяччо. Еще месяц назад родители Карло согласились бы свататься к любой из этих фамилий, но не сейчас. Сейчас их сын – лакомый кусочек – и он достоин только самой выгодной партии.
По всему выходило, что самая выгодная невеста Аяччо – юная Летиция Рамолино. Во-первых, она красавица. Во-вторых, ее рано умерший отец завещал своей единственной дочери имение с оливковой рощей, виноградником и кучей денег в придачу. Сколько точно денег не известно, но говорят больше ста тысяч франков. Это невообразимая сумма. Пока всем этим богатством управляет матушка Летиции, синьора Анжела, но после свадьбы все достанется Карло. Ведь Летиции только через несколько дней исполнится четырнадцать лет.
Сватовство, которое затеяли родители, не нравилось Карло. Какая женитьба, когда его ждут великие дела? Он за месяц стал первым помощником генерала республики. Через год он уже мог бы стать премьер-министром.
Скрепя сердце, и чтобы не расстроить родителей, Карло согласился отправиться вместе с ними на смотрины невесты.
Сеньора Анжела ди Пьетро приняла их в своем имении. Она ни одним намеком не дала семье Буонапарте почувствовать разницу в их происхождении. Обе стороны вели себя в лучших традициях итальянского сватовства. Лишь Карло безучастно смотрел на все происходящее. Он «умирал» со скуки и не мог дождаться окончания этого нудного спектакля.
Так было до момента, пока не появилась Летиция. И мир вокруг изменился. Вернее, он вовсе перестал существовать. Его рамки сузились до размеров, в которые помещалась только она – прелестное создание, скромно стоящее рядом со своей матерью. Карло не мог оторвать взгляда от юной девушки. Какие великие дела? Какая свобода? Нет, конечно, все это будет, но потом. А пока вот оно – его счастье.
Почему действо итальянского сватовства такое короткое? Не успели прийти, уже надо уходить. Родители встали, прощаются, а он еще не насмотрелся на свою избранницу. Отец трогает его за рукав. Пора. Он, как во сне, встает и плетется за родителями.
Когда Буонапарты покинули имение, синьора Анжела ласково взглянула на дочку.
– Ну, что скажешь, Летиция?
– Мама, он такой красавчик!

***

После свадьбы Карло был вне себя от счастья. Летиция отдалась ему со всей непосредственностью четырнадцатилетнего ребенка. Отдалась не только в физическом смысле. Ее муж стал для нее героем. Она заслушивалась его рассказами, как он появился в лагере генерала Паоли, как поразил всех своей храбростью. Особенно ей нравилось место, где ее муж вышел на средину площади и громко крикнул: «Кто тут Паули?!» и толпа сначала опешила, а потом на руках внесла его к генералу.
Карло же был в восторге от своей благодарной слушательницы. Он готов был и дальше описывать свои подвиги, придумывать новые, а старые опутывать дополнительными подробностями. Но в еще большем восторге он был от состояния счета, который его теща, синьора Анжела, передала ему в регентство.  На счете оказалось больше ста семидесяти тысяч франков. Этого хватит и на образование будущим детям и на безбедную жизнь. Зачем ему, в таком случае, работать помощником у какого-то генерала? Он сам теперь может нанять любого генерала к себе в помощники.  Решено. Завтра надо ехать в Корте и отказываться от должности.
Однако назавтра уехать не получилось. Ночью умер отец. Похороны, траурные мероприятия и подавленное настроение отсрочили поездку в лагерь на целый месяц. Долгие раздумья привели Карло к мысли, что надо продолжить дело отца. Он бы этого хотел. Надо только съездить к Паоли, рассказать об изменившихся обстоятельствах и попросить отставки.
– Летиция, я завтра выезжаю к генералу, – поведал он жене о своем решении.
–Так скоро? Я думала, мы еще побудем вдвоем.
– Ты не поняла, Летиция. Я еду к генералу, чтобы получить отставку.
– О, Карло! После этого мы всегда будем вместе?
– Конечно, моя милая Летиция.
Дорога в Корте в этот раз не казалась утомительной. Теперь у Карла была неплохая конюшня, в которой он выбрал для себя гнедого красавца-жеребца. Этот конь мгновенно откликался на любое желание седока скакать быстрей. Три часа ему понадобилось, чтобы доставить своего хозяина к резиденции генерала Паоли.
Не успел Карло переступить порог, как генерал с грустным выражением лица вышел из-за стола и обнял своего помощника.
– Заходи Карло. Ты мне нужен. Садись, пиши.
– Генерал, я…
– Да все я знаю. Отец умер. Что ж, сочувствую. Женился – одобряю, отхватил красавицу Рамолино – одобряю вдвойне. Но сейчас не время скорбеть и прятаться за женской юбкой. Корсика в опасности. Генуэзцы заключили с французами соглашение, и те собираются ввести на остров войска.
– Что писать, генерал?
– Пиши: Ваше превосходительство! Корсиканская Республика была и остается искренней союзницей Франции. В наши намерения не входило менять это положение, хотя к этому нас склоняют некоторые представители Англии. Однако до нас дошли сведения, что Франция собирается ввести войска на территорию острова, нарушив тем самым суверенитет Корсиканской Республики. Прошу ваше превосходительство воздержаться от этого намерения. С искренним уважением, генерал Корсиканской Республики Паскаль Паоли. Написал?
– Написал, генерал. Кому подписать.
– Подпиши: Его превосходительству, министру иностранных дел Франции, герцогу де Шуазелю.
– Готово, генерал.
– Хорошо. Дай я подпишу. Потом запечатаешь и повезешь в Париж.
– В Париж?!
– А что тебя удивляет? Ты же моя «правая рука».
– Я не…
– Да не волнуйся. Передашь письмо Маттео Буттафоко, нашему посланнику в Париже, дождешься ответа и вернешься.
– Когда я должен отправляться, генерал? – Карло встал и вытянулся во весь рост.
– Да прямо сейчас и отправляйся. И еще. Ты ведь теперь богат, а у нас в казне совсем нет денег. Тебе придется ехать за свой счет. И учти, Париж – город дорогой.
Вечером этого же дня усталый молодой муж упал в объятья своей юной жены.
– Как я счастлива, Карло, что теперь мы навсегда вместе!
– Я не получил отставки, Летиция.
– Но почему, Карло? Ты же обещал!
– Понимаешь, Летиция, сейчас не время прятаться за женской юбкой. Корсика в опасности. Генуэзцы заключили с французами соглашение, и те собираются ввести на остров войска. Если я сейчас не уеду и не улажу дела с Шуазелем, французы захватят остров. Ты же этого не хочешь?
– Нет, конечно! Карло, а кто такой, этот Шуазель?
– Это министр иностранных дел Франции.
– И он с тобой будет говорить?!
– А что тут такого? Он – министр Франции, я – почти министр Корсики. Мы с ним равны.
– О, Карло, ты мой герой!

***

Париж. Раньше Карло считал Пизу большим городом. Он слушал рассказы своего парижского однокашника о том, что Париж намного больше и красивей Пизы, и не верил ему. Ну, может, чуть побольше, чуть покрасивее, но уж не настолько, чтоб так восхищаться. Понятно же, все хвалят родные края. Он так думал, но Париж разбил все прежние представления молодого корсиканского «дипломата» о красоте и величии города.
За две недели тряски в почтовой карете от Марселя до Парижа, Карло физически, задним местом ощутил, насколько велика Франция. Он вспомнил, какое грозное письмо написал его патрон французскому министру и засомневался, что его миссия будет удачной. Ладно. От него, в любом случае, ничего не зависит.
Найти корсиканского посланника в Париже оказалось не так уж и сложно. Маттео Буттафоко взял письмо и сообщил, что передать Шуазелю сможет его не скоро. Карлу он посоветовал снять недорогую комнату в доходном доме и дал несколько полезных наставлений.
– Самое главное, – завершил он, – вы постоянно должны находиться в состоянии готовности быть представленным светскому обществу.
– Что это означает? – удивленно уточнил Карло.
– И все, и ничего. Исходите из того, что ошибок здесь не прощают и вторых попыток не дают.
– Но как я должен себя вести?
– Рецептов нет. Смотрите по обстоятельствам. Одни завоевывают парижское общество за счет наглости, другие – за счет скромности. Одни вызывают восхищение своим умом, другие прославляются глупостью.
– Это слишком сложно для меня. А мне обязательно нужно выходить в свет?
– Нет, не обязательно. Но ведь со скуки умрете за три месяца.
– Три месяца?!
– Это в лучшем случае.
Три дня Карло провел в страхе. Ему мерещились картины невероятного унижения в светском обществе, которому его подвергнут за небольшую оплошность. То его с позором изгоняли под крики «вон отсюда», то над ним смеялись, показывая пальцами, то презрительно отворачивались, отрезая ему возможность заговорить.
Когда на четвертый день Маттео заехал за «юным другом», то нашел его в подавленном состоянии.
– Я никуда не поеду, – заявил Карло.
– Бросьте, мой юный друг. Если вы сейчас откажитесь, никогда себе не простите. Поверьте, сожалеть о своих ошибках приятнее, чем жалеть о том, чего вы не сделали.
– Куда мы едем? – спросил Карло уже в карете.
– Шуазель устраивает прием посланников. Обычно там бывают хозяйки всех парижских салонов. Просто идеальная возможность для вас.
– А вы вручите послание министру?
– Безусловно.
– Тогда моя миссия закончится раньше?
– Нет. Сегодня Шуазель только примет письмо. Когда он его прочтет, а тем более, когда даст ответ – одному богу известно.
Опасения Карло Буонапарте оказались совершенно напрасными. Парижский свет просто не мог пропустить такого красавца, да еще и посланника с экзотического «острова свободы». Красавчик Шарль, как его называли в Париже, стал желанным гостем всех парижских салонов.
Однажды на приеме, устроенном мадам д`Эпине, Шарль, как обычно, блистал в обществе дам рассказами о своих подвигах. Дамы весело хохотали. Многие не первый раз слушали россказни молодого корсиканца и прекрасно видели, как его «подвиги» обрастают все новыми и новыми подробностями. Это им и нравилось. Сочинительство приветствовалось в парижских салонах. Напротив, правдивые, рассказы с сухими фактами, вызывали скуку и отвращение.
Увлекшись своим повествованием, Шарль не заметил, как к их тесному кружку подошла хозяйка салона в сопровождении пожилого человека.
– Дамы, – властно сказала она, – я уведу у вас ненадолго вашего неутомимого рассказчика.
Она взяла молодого посланника под руку, и они втроем отправились искать пустой уголок в зале, где можно без помех поговорить.
– Мсье Бонапарт, – начла разговор мадам д`Эпине, – вы не знакомы с мсье Руссо? Он только что инкогнито вернулся из Англии и, как только узнал о корсиканском посланнике, сразу возжелал с вами познакомиться.
– Мсье Жан-Жак Руссо?! – Шарль остановился, как вкопанный, чем вызвал улыбку хозяйки и ее спутника.
– Собственной персоной, – продолжая улыбаться, произнес Руссо, – а вы тот самый Шарль Бонапарт, правая рука Паскаля Паоли?
– Да, это я.
– Ну, не буду вам мешать, – привычно обронила хозяйка и удалилась.
– Мсье Бонапарт, это правда, что вы участвовали в написании конституции Корсики? – задал интересующий его вопрос Руссо.
– Я ее написал самолично, но только благодаря вашим идеям, мсье Руссо.
– Вот как? И где же вы их почерпнули?
– Я читал ваш «Общественный договор» еще в Пизанском университете.
– Да, да. Выходит, его не весь сожгли… и, все-таки, расскажите, что лежит в основе вашей конституции?
Это был звездный час Шарля Бонапарта. Он принялся увлеченно рассказывать всю последовательность своей работы над переписыванием конституции. Слово «переписывание» он, естественно, ни разу не упомянул.
Шарль так увлекся рассказом, что даже не заметил, когда собеседник стал терять к нему интерес. Зато он заметил другое. Вниманием общества завладел только что вошедший человек заурядной наружности. Невысокий, смуглолицый, он собрал вокруг себя всех, кто несколько мгновений назад праздно шатался по залу.
«Автор» корсиканской конституции приближался к завершению своего рассказа, когда Смуглолицый оставил разочарованную публику и направился прямо к ним.
– Таким образом, – подвел итог «лекции» Шарль, – у нас теперь есть все атрибуты республиканской государственности: конституция, флаг, гимн, армия и даже деньги.
– Мсье Руссо? Вот кого я не ожидал здесь увидеть. Вы же должны быть в Англии, – подойдя к двум собеседникам, произнес Смуглолицый.
– И вы меня упрекаете? Это вы, граф ввергли меня во все эти неприятности, а теперь спрашиваете, почему я не в Англии? Да не могу я там жить среди этих чопорных англичан. Они думают одно, говорят другое, а делают третье.
– Ну, полноте, мсье Руссо. Вам всего то нужно было потерпеть еще года три.
– Не хочу я больше терпеть! Пусть меня арестовывают.
– Давайте так. Вы отправитесь к моим хорошим друзьям в Пруссию. Поживете на природе. Вы ведь любите природу? А через три года вернетесь к своей привычной жизни.
– Хорошо, граф, я поверю вам в последний раз.
– Ну, вот и договорились! А вы не представите меня вашему собеседнику?
– Мсье Бонапарт, разрешите представить вам графа Сен-Жермен. Мсье граф, разрешите представить вам Шарля Бонапарта, посланника Корсики, – произнес известный философ.
– Мсье Бонапарт, я невольно услышал вашу фразу. Вы упомянули о деньгах Корсики.
– Совершенно верно, мсье граф.
– Вы имеете в виду, что ваше Правительство чеканит свои монеты?
– Это так, мсье граф, – уже не так уверенно подтвердил Шарль.
– А из чего вы их производите?
– Очевидно, что из золота и серебра.
– Очевидно. Только откуда на Корсике золото и серебро?
– Кхм…,– Шарль растерялся. Действительно, откуда? Но он сам видел отчеканенную монету с изображением мавра на аверсе! Значит, золото на Корсике есть. И он нашел единственно правдивый ответ. – Этого я не могу сказать.
– Государственная тайна?
– Да, да, – обрадовано подхватил Шарль брошенную соломинку, – государственная тайна.
– Что ж, никуда не уходите, мсье Бонапарт. Мне интересно с вами поговорить. А пока я украду у вас мсье Руссо.
Сен-Жермен взял Руссо под руку и повел в другой конец зала. Там он представил философа своим друзьям из Пруссии и попросил приютить его на неопределенное время. Те с радостью согласились: не у каждого в замке гостит мировая знаменитость. После этого они немного поболтали на отвлеченные темы, и граф вернулся к скучающему Шарлю.
– Скажите, мсье Бонапарт, вы женаты?
– О, да! И моя жена…
Шарль в течение пяти минут расписывал прелести Летиции. Граф слушал, улыбался, а когда рассказчик в очередной раз набрал полную грудь воздуха, спросил:
– Вы говорите, ваша жена из знатного рода. Наверное, и ваши родители дворянского происхождения?
– О, да…
Шарль принялся во всех подробностях излагать историю своей семьи.
– Простите, – едва дождавшись паузы, сумел остановить этот поток информации Сен-Жермен, – а не ходят ли в вашем роду легенды о каких-нибудь древних шахтах или лабиринтах на острове?
– Ничего похожего не могу припомнить, мсье граф.
– Ну, что ж… а вы не скучаете по своей юной жене? – сменил тему Сен-Жермен.
– Скучаю. Очень сильно скучаю.
– Тогда я могу вам помочь. Я могу ускорить ответ герцога Шуазеля вашему патрону. Таким образом, вы сможете уже через месяц обнять свою Летицию.
– Это было бы…
У Шарля чуть было не вырвалось слово «превосходно», но он вовремя спохватился. Получишь письмо, и прощай Париж. А он только-только начал осваивать премудрости светской жизни. Корсика подождет.
– Это было бы невежливо с моей стороны утруждать вас, мсье граф.
– Да, ерунда. Для меня это ничего не стоит.
– Я настаиваю, мсье граф.
– Ну, как хотите.
Сен-Жермен кивнул молодому посланнику и, не прощаясь с остальными, направился к выходу. Выйдя из здания, он сел в поданную к подъезду карету, кинув на ходу: «Особняк графа де Марбо».
Граф де Марбо принял Сен-Жермена в кабинете. Когда за слугой, сопровождавшим гостя, закрылась дверь, Марбо склонил голову и произнес:
– Чем могу служить, мессир?
– Вы уже получили приказ об экспедиции на Корсику?
– Да, сегодня.
– Когда будете там, узнайте для меня: на самом ли деле Паоли чеканит свою монету, и, если да, то где он берет золото?
– Будет сделано, мессир.
Гость вытянул вперед руку, на пальце которой виднелось массивное золотое кольцо с отчеканенным крестом. Марбо подошел и в почтительном поклоне поцеловал кольцо. «Посвященный рыцарь» не мог поступить иначе, ведь это кольцо его духовного наставника – Великого Магистра ордена тамплиеров.

***

В середине ноября Карло Буонапарте получил письменный ответ Шуазеля и в начале декабря вернулся в Аяччо. Едва завидев мужа, юная жена бросилась ему на шею:
– Как же я скучала, Карло! Почему ты так долго?
– Это не долго, Летиция. Другие посланники сидят там по полгода. Только моя настойчивость вынудила Шуазеля поторопиться.
– Он с тобой разговаривал?
– Да я с ним каждый день встречался.
– О чем можно говорить каждый день?
– Ну… о многом. В основном о независимости Корсики.
– И о чем договорились? Он пошлет солдат на остров?
– Знаешь, он мне так и не сказал. Сказал, что напишет все в личном послании Паскалю.
– Ну ладно… Как там Париж?
– А что Париж? Париж, как Париж, ничего особенного. Да я его толком и не видел. Из дома в канцелярию, из канцелярии домой, и так каждый день.
– А ты там… никакую…, – девушка замолчала, подбирая нужные слова.
– Что «никакую», Летиция?
– Нет, ничего. Теперь ты можешь получить отставку?
– Думаю, да.
На следующий день Карло доставил послание Шуазеля генералу Паоли.
– О, Карло! Быстро ты. Не ожидал. Ну, давай, посмотрим, что нам написал этот интриган.
Читая послание, Паоли старался не проявлять эмоций, и Карло не мог догадаться, плохую он весть принес или хорошую.
– Ты послушай, что он пишет: «Дорогой друг!». Ты понял? Я ему: «Ваше превосходительство», а он мне – «дорогой друг»! Каков каналья, а? Ладно, читаем дальше: «наше намерение направить французские войска в некоторые прибрежные города острова Корсика не являются покушением на суверенитет, а лишь имеет притязания защитить граждан острова от посягательств Генуэзской республики». Понимаешь, о чем тут речь?
– Думаю, да. Он говорит, что французы будут защищать нас от генуэзцев.
– Нас не нужно защищать от генуэзцев! Это генуэзцев нужно защищать от нас. И эти торгаши думают, что французы придут из-за них.
– А на самом деле зачем? – начал проявлять интерес Карло.
– На самом деле они сначала устроят здесь плацдарм, а потом захватят весь остров.
– Что же делать, генерал?
– Сначала сделаем вид, что мы им поверили, а сами начнем готовиться к войне. Я давно хотел спросить, Карло, ведь ты управляешь наследством Летиции?
– Да, до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать лет.
– Для войны нам понадобятся деньги. У меня есть к тебе выгодное предложение. Ты мне сейчас доверяешь все, что у нее есть на счете. Сколько там, кстати?
– Сто семьдесят тысяч франков.
– Вот. Ты мне даешь сто семьдесят тысяч, а я тебе после победы их возвращаю и еще выплачиваю дополнительно пятьдесят процентов. В итоге ты получишь…– генерал поднял глаза к потолку, пытаясь там найти помощь в подсчетах, – намного больше. Что ты на это скажешь?
– Не знаю. Летиция может не согласиться.
– А зачем ей говорить? Пусть для нее это будет сюрпризом. Представляешь, она рассчитывает увидеть сто семьдесят тысяч, а на счете уже двести с лишним! Как ты думаешь, она обрадуется?
– Думаю, да.
– Ну, вот! Значит, договорились?
– Договорились.
Летиция ждала возвращения своего Карло. Она была на четвертом месяце беременности и хотела, чтобы ее муж постоянно находился рядом. У нее часто возникало чувство тревоги, которое кто-то должен развеять. Мать Летиции все время уделяла своей новой семье, в которой тоже были дети. Летицию она справедливо считала устроенной. Четырнадцатилетняя беременная девочка могла найти опору только в муже.
На сегодняшний вечер Летиция возлагала большие надежды. Карло выполнил свой долг перед Корсикой, теперь он должен выполнить свой долг перед ней. Поэтому первый вопрос, который она задала мужу по его возвращению, был естественным:
– Карло, ты получил отставку?
– Летиция! Что ты говоришь? Какая отставка? Французы вот-вот высадятся на Корсике. Война только начинается.
– Пусть начинается. Пусть этот Паоли воюет. Тебе это зачем? Хочешь, чтобы тебя убили? Как я тогда проживу одна с ребенком?
– С ребенком?
– А ты разве не видишь? Летом у нас будет ребенок.
    
***

Прошло три года. Карло так и не взял отставку. Французы, простояв два года в Аяччо, покинули город. Говорят, они ушли в Бастию. Паскаль Паоли стал, практически, полноправным хозяином острова. Карло решил, что самое время поговорить с ним о деньгах.
– Генерал, Летиции скоро исполнится восемнадцать лет.
– Поздравляю.
– Да я не об этом. Помните, я отдал вам деньги с условием, что вы мне вернете?
– Деньги? Какие деньги?
– ? – немой вопрос помощника выражал такой неподдельный ужас, что генерал расхохотался.
– Ха-ха-ха. Я пошутил. Конечно, я помню про деньги. Но мы как договаривались? После победы.
– Победы над кем? Остров, практически, весь наш.
– Именно, что практически. А гарнизон в Бастии? Нет, Карло, до победы еще далеко.
– Но, если Летиция узнает, что ее счет пуст, она меня убьет.
– Давай сделаем так. Вы с Летицией переедете в Корте. Подыщем вам хороший домик. Здесь она и не вспомнит про свой счет в банке. А если и вспомнит, до Аяччо еще добраться надо. Как тебе план?
– Я не знаю, согласится ли она.
– Уговори. Ты же сам жаловался, что она хочет держать тебя при себе. Вот и будешь при ней. Я тебя даже с работой разгружу.
За три предыдущих года Летиция родила троих мертвых детей. Забеременев в четвертый раз, она выдвинула мужу ультиматум: или он постоянно находится дома до рождения ребенка, или она прекращает попытки родить от него. Генерал подсказал своему помощнику прекрасный, во всех отношениях, выход. Окрыленный найденным решением, Карло мчался домой во весь опор.
Бросив коня у ворот, он вбежал в дом и радостно воскликнул:
– Летиция! Мы едем в Корте!
– Зачем?
– Мы там будем жить!
– Не собираюсь я жить в Корте.
– Но, Летиция, ты же сама хотела, чтобы я всегда был с тобой. Вот там я и буду каждый день дома.
– Ты все равно каждый день будешь на службе.
– Генерал обещал разгрузить меня.
– А где мы будем жить?
– Генерал обещал подыскать хороший домик.
– Генерал, генерал. У тебя на уме только генерал.
– Ну, так что, Летиция?
– Ладно, поехали в твой Корте, – с глубоким вздохом ответила она.
В январе следующего 1768 года Летиция Буонопарте благополучно разрешилась от своей четвертой беременности. Родился крепкий и здоровый мальчик. Радости родителей не было предела. Мальчика назвали Джузеппе, в честь деда. Карло теперь редко уходил на службу и почти все время проводил с женой и сыном. Полгода прошли для Летиции, как счастливый сон, но лишь только она в него поверила, на горизонте появились черные тучи.
Сначала поползли слухи, что генуэзцы продали остров французам. В это никто не поверил. Как это продать остров? А люди? Их тоже продали? Или продали только землю, с которой людей теперь можно согнать? Вопросов было больше, чем ответов, но вскоре все они разрешились.
В конце сентября Паскалю Паули доставили список с договора между королевством Франция и Генуэзской республикой о залоге острова Корсика, в счет обеспечения долга республики королевству. Самые невероятные слухи подтвердились. Их всех продали. Теперь французы могут прийти и занять их землю, как свою.
В истории множество раз один народ занимал земли другого. Но как он это делал? Он завоевывал чужую территорию с оружием в руках. У завоеванного народа всегда был выбор: или покориться или защищать родину. А здесь тебя, не спросив, продали, как барана. Если сейчас мир не возмутится, то торгаши и дальше будут продавать и покупать народы. Превращая народ в товар, торговцы лишают его души. Разве такое не противно богу?
Вот что надо сделать. Надо послать апелляцию Папе. Он не сможет не увидеть богопротивную сущность договора продажи целого народа.
Вопрос кого отправить посланцем к Папе даже не стоял. Карло Буонопарте – единственный кандидат. Бывший «любимчик» стал последнее время сильно раздражать генерала, особенно после того, как напомнил о долге.
Паоли вызвал своего помощника, усадил за стол, дал перо и бумагу и начал диктовать:
«Ваше святейшество!
Взываю к Вашему суду. Ибо то, что замышляется, противно вере христианской. Король Франции купил единоверцев своих, как баранов бездушных вместе с землей, чего не было со времен Ноя. Так пусть же не свершится и это кощунство».
– Отвезешь это письмо Папе Римскому и дождешься ответа.
– Сделаю, генерал. Когда отправляться?
– Прямо сейчас. Время не терпит. Если французы высадятся на острове, никакие письма не помогут.
– Все понял, генерал. Мне бы только это… довольствие какое-нибудь, а то денег уже совсем нет.
– Зайди в канцелярию, возьми сто франков.
– Но это мало, генерал.
– Ничего, надо учиться экономить.
Домой Карло шел, с настроением осужденного на смерть. Как он скажет Летиции о новой долгой отлучке? Дома он привычно поиграл с сыном. Так он называл свои кривляния перед кроваткой ребенка. Когда удавалось выдавить из ребенка улыбку, молодой отец считал игру законченной. Сегодня, закончив «игру», Карло подошел к жене и обнял за плечи.
– Я должен завтра уехать, Летиция.
– Надолго?
– Не знаю. Генерал посылает в Рим к Папе.
– А что больше послать некого?
– Ну, он же знает: лучше меня с этим никто не справится.
– Я поеду с тобой.
– Как со мной? А Джузеппе?
– Я поеду с тобой до Аяччо и там буду тебя ждать.
– Конечно, Летиция.
На следующее утро семья Буонапарте на сельской телеге покинула Корте и к вечеру прибыла в Аяччо.
Карло оставил Летицию и Джузеппе дома, а сам отправился на пристань узнать, какие парусники завтра оправляются поближе к Риму: в Неаполь или, если повезет, в Чивитавеккью. Назавтра кораблей не было. Единственный парусник отправлялся сегодня, и он уже отшвартовывался. Недолго думая, Карло вскочил на борт отходящего судна. Деньги и письмо у него были с собой. Это все, что надо. А как же Летиция? А что, Летиция? Она догадается, что он по-другому не мог.
Летиция прождала мужа до полуночи и поняла, что он не придет. Ну, как он мог уехать так внезапно? Она даже не успела попросить оставить немного денег до его возвращения. На что они будут жить? Ни о чем, кроме себя не думает этот Карло! Подобные мысли о муже стали посещать взрослеющую Летицию все чаще. Детская безоглядная влюбленность прошла. Она вытеснилась заботой о ребенке. Молодой матери казалось, что мысли отца, как и ее мысли, должны неотрывно находиться рядом с сыном. А он? «Поиграл» пять минут, и считает, что отцовский долг исполнен.
Месяц после отъезда Карло, Летиция смогла протянуть на старых запасах. Она была в отчаянном положении, и это не укрылось от свекрови, которая часто навещала своего внука.
– А ну-ка, милая, перебирайся ты ко мне, – заявила пожилая вдова, – втроем как-нибудь проживем, пока Карло не вернется.
Как-нибудь и означало: «как-нибудь». У вдовы не было доходов. Оставались лишь небольшие накопления, и они с каждым днем таяли. Свекровь экономила на себе, стараясь поддерживать кормящую мать, а через нее и внука. Так прошел еще месяц.
Однажды мать Летиции, синьора Анжела, не найдя дочь в имении, объявилась в доме Буонапарте.
– Ты почему здесь, Летиция? У тебя что, дома нет?
– Мама! Ну, зачем ты так? Просто нам втроем веселей.
– Не лги мне, Летиция! Отвечай: тебя заставили?
– Что ты такое говоришь, мама! Синьора Мария приютила нас, потому что у меня закончились деньги, а Карло еще не вернулся.
– Закончились деньги? У тебя? Не смеши меня, Летиция. Ты самая богатая наследница в Аяччо! Тебе уже восемнадцать лет, и ты сама можешь распоряжаться своим счетом.
Как же она сразу об этом не подумала?! Зачем нужно было голодать, когда можно снять любые деньги в банке?
– Мама! – Летиция бросилась на шею матери, – ну почему я у тебя такая глупая?
– У тебя еще много времени впереди, чтобы поумнеть, – с улыбкой ответила сеньора Анжела.
– Сеньора Мария, я оставлю Джузеппе у вас, – обратилась Летиция к свекрови.
– Конечно, милая.
– А я пройдусь с тобой до банка, – заявила мать, – прослежу, чтобы тебя не обманули.
– Не надо, мама. Я сама.
Летиция бросилась домой, нашла поручение о регентстве и быстро пробежала его глазами. Все правильно! «Поручение дано на имя… по достижении возраста восемнадцать лет… вступает в права без условий и оговорок». Она свернула бумагу в трубочку и быстрым шагом отправилась в банк. Запыхавшись, она ворвалась в помещение и положила поручение перед клерком.
– Вот!
Клерк, мельком взглянув на поручение, поднял взгляд на Летицию.
– Простите, синьора, но мне нужно подтверждение, что вы Летиция Буонапарте и что вам исполнилось восемнадцать лет.
– А кто же я, по-вашему? Меня здесь все знают. Спросите любого.
– Простите, синьора, но мне нужен документ.
– Будет тебе документ, – раздалось с порога.
Летиция обернулась. В помещение банка входила ее мать.
– Мама!
– Я же говорила, что должна пойти с тобой. Вам бы все быстрей, – ворча на дочь, синьора Анжела выкладывала метрику Летиции перед клерком.
– Все в порядке, синьора Буонапарте. Оставьте, пожалуйста, здесь образец своей подписи, – клерк подождал, пока Летиция распишется. – Все, теперь вы – владелица счета. Вы прямо сейчас хотите снять некую сумму?
– Да, я хочу снять сто франков.
– К сожалению, это невозможно, сеньора Буонапарте. На вашем счете только двадцать один франк. Один франк, в любом случае, следует оставить на счете, чтобы его не закрывать, а двадцать франков можете получить.
Летиция побледнела. Когда она услышала фразу: «На вашем счете только двадцать один франк», кровь отхлынула от ее лица, голова закружилась, и она упала бы, не удержи ее мать.
– Посмотрите внимательно. Это не ее счет, – словно вдалеке услышала Летиция требовательный голос матери.
– Простите, синьора Анжела, это именно ее счет. Я могу показать синьоре Летиции все выписки.
Клерк начал выкладывать бумаги. Короткое помутнение сознания отступило, и молодая женщина смогла взять себя в руки. Она внимательно просмотрела все бумаги и, обращая внимание на даты, восстановила всю картину. Перед поездкой в Париж, Карло получил тысячу франков, а когда вернулся, в течение недели снял все остальные деньги. Куда он их дел? Не мог же он столько истратить! Может, он вложил их в какое-то дело?
– Давайте двадцать франков, – сказала она клерку.
Когда они с матерью вышли из банка, та спросила:
– Что теперь думаешь делать, Летиция?
– Не знаю, мама. Сначала выясню, куда он дел деньги.
– Куда? Мало ли куда? Истратил, в карты проиграл.
– Мама, такие деньги здесь невозможно истратить, а в карты он не играл. Я бы знала.
– Он же смог от тебя скрыть, что опустошил счет, значит, мог скрыть и что-то еще.
– Вот это я и хочу узнать.
– Ладно, Летиция. Только не наделай глупостей второпях.
Простившись с матерью, Летиция вернулась в имение. Она принялась тщательно разбирать бумаги из ящика стола. Среди прочих бумаг ей попалась расписка генерала Паскаля Паоли поверенному Карло Буонапарте. Из расписки было ясно, что денег она не получит никогда. Ну, как Карло оказался таким глупым? Он же юрист! Разве он не понял, что слова «после победы» означают «никогда»?  Он просто доверился своему кумиру. Глупенький, доверчивый Карло. А ведь он всегда таким был, и только затуманенные любовью глаза мешали ей это увидеть.
Теперь у ее сына нет будущего. Летиция поймала себя на мысли, что еще вчера она думала о будущем своих детей. Именно так, «детей» – во множественном числе. Без множества детей она не представляла своей жизни. Сегодня она уверена: детей от Карло у нее больше не будет. Генерал Паоли лишил ее и мужа, и детей, и будущего. Нет, такого спускать нельзя. Завтра она поедет в Корте и выбьет из него все деньги.

***

Граф Сен-Жермен приближался к резиденции генерала Паоли. Стражники, несущие караул на дороге из Бастии, даже не взглянули на одинокого всадника на вороном жеребце. Так же беспрепятственно граф вошел внутрь резиденции. Генерал удивленно взглянул на вошедшего.
– Кто, вы? Как вы прошли?
– На какой вопрос отвечать сначала? – произнес граф, усаживаясь на единственный стул.
– Охрана! – крикнул генерал.
Двое охранников, вооруженные пистолетами вбежали в помещение.
– Как этот человек прошел мимо вас?! – разъярился Паоли.
Ошеломленные охранники с удивлением уставились на сидящего посетителя.
– Не волнуйтесь так, генерал. Я прошел незаметно, – спокойно проговорил Сен-Жермен, – мне нужно было с вами поговорить. Если вы боитесь, оставьте охранников здесь. Я могу говорить и при них.
– Убирайтесь, – рявкнул генерал охранникам.
– Надеюсь, теперь на второй вопрос отвечать не надо? – обратился граф к Паоли, когда охранники вышли.
– Напротив, это самое интересное. Это что, какой-то фокус?
– Поверьте, генерал, ответ на этот вопрос практической ценности для вас не имеет. Ни вы, ни кто-то из ваших людей не сможет повторить этот фокус. Давайте перейдем к делу.
– Но вы не ответили на первый вопрос: кто вы?
– В этом вопросе еще меньше смысла. Я могу назваться любым именем.
– Вы ведь корсиканец?
– Если вам так угодно.
– Вы корсиканец! Вы говорите, как настоящий корсиканец. Хорошо. Что вы хотите?
– Ваши монеты.
– Что, простите?
– Монеты, отчеканенные вашим казначейством. Все до одной.
Паоли откинулся на спинку стула. Напряжение, давившее на него с момента прихода гостя, спало. Это же обыкновенный торгаш. Только зачем ему монеты? Да и разошлись они уже все.
– Зачем они вам? – зная, что не узнает правды, спросил он.
– Генерал, я же не спрашиваю вас, зачем вам нужна сабля.
– Дело в том, что сейчас у меня нет ни одной монеты. Мы их чеканили давно. С тех пор они все разошлись. Если они так вам нужны, давайте кинем клич. Вы пообещаете выкупить их дороже номинала. Я уверен, через пару дней можно собрать и сотню монет.
– А почему бы их снова не начеканить?
– Я бы с радостью, но где взять золото?
«Он не врет, – глядя в глаза генерала, думал Сен-Жермен, – зря я сюда приехал. С другой стороны, а как бы я узнал по-другому, что золота нет? Граф де Марбо так ничего и не выяснил. Прислал сообщение, что монеты находятся в обращении, но источник не известен. Зато теперь известен: захватили генуэзскую бригантину. Двести фунтов золота в слитках. Что ж, больше здесь делать нечего».
В это время на улице раздался шум. Женские крики, мужские. Двери распахнулись, захлопнулись, вновь распахнулись, и в комнату ворвалась молодая женщина.
– Мы не смогли ее удержать, генерал, – разводя руками, сообщил один из охранников.
Генерал махнул им рукой и с улыбкой обратился к женщине:
– Что такое случилось, Летиция? Тебе ведь сказали, что я занят?
Женщина, еще мгновение назад возбужденная перепалкой с охраной, вдруг успокоилась. Она вынула из рукава сложенный лист бумаги, развернула его и положила перед генералом.
– Что вы скажете на это, генерал?
Паоли посмотрел на листок, на Летицию и, глядя ей в глаза, произнес:
– Что ты хочешь услышать? Здесь ведь все ясно написано.
– Вы обманули Карло!
– Ничего подобного. Он все делал по доброй воле. Когда Карло вернется, мы все уладим.
«Они пытаются скрыть от меня суть разговора, – догадался Сен-Жермен. – Эта Летиция просто красавица. Стоп. Летиция, Карло – Шарль. Шарль Бонапарт. Не о ней ли он рассказывал мне в Париже? Генерал их облапошил, судя по его мыслям».
– Его нет уже два месяца! Вы нарочно его услали, чтобы он не вернулся.
– О чем ты говоришь? Ты же помнишь, из Парижа он вернулся через четыре месяца.
– Генерал, если у вас осталась хоть капля совести, вы должны вернуть долг, – твердо заявила Летиция, забрала расписку со стола и вышла наружу.
Генерал сидел некоторое время, задумавшись, казалось, забыв о госте.
– Я, пожалуй, тоже пойду, – вставая со стула, произнес Сен-Жермен.
– А как же монеты?
– Я передумал.
Не успела дверь за гостем захлопнуться, Паоли встал, подошел к двери и, слегка приоткрыв ее, тихо приказал:
– Найди мне Чезаре.
Через пять минут запыхавшийся Чезаре стоял перед генералом.
– Ты знаешь Летицию Буонапарте?
– Да, генерал.
– Она оказалась предательницей.
– Летиция?!
– Да. Она связалась с французским шпионом. Он сейчас вместе с ней едет по дороге на Аяччо. Не дай им туда добраться.
– Я все понял, генерал.
Чезаре выскочил на улицу, и генерал удовлетворенно услышал его четкие команды по организации погони.
«Так будет лучше, – решил Паоли. – Я в этом деле не очень красиво выгляжу. А народ разочаровывать нельзя. У народа должен быть идеальный герой. Хорошо ли будет для дела, если герой окажется мелким махинатором? Нет, не хорошо это будет. Самое простое было бы деньги вернуть. Да только где их взять? Жалко, конечно, Летицию. Но идет война, а война без жертв не бывает».
Сен-Жермен догнал Летицию в ста шагах от резиденции Паоли.
– Простите мою навязчивость, синьорина, генерал позабыл меня вам представить. Я граф Сен-Жермен.
– Я не синьорина, граф. Я синьора Буонапарте.
– Еще раз простите, синьора Буонапарте, но нам надо поспешить. Не знаю, что вы показали генералу, но он решил вас убить.
– Он сам вам об этом сказал? – улыбнулась Летиция, восприняв его слова как шутку.
– Нет. Я это прочитал в его глазах.
И тут Летиция по-настоящему испугалась. Она взглянула на графа, и, поняв, что он не шутит, пришпорила коня. Ее гнедой помчался по узкой улочке. Граф, ударив в бока своему вороному, пустился вдогонку. На выезде из города они поравнялись.
– Синьора Буонапарте, – на ходу крикнул Граф, – нам нужно укрыться в глухом месте вдали от дороги. Есть здесь такое?
– Здесь таких много.
– Хорошо, тогда выбирайте любое, и скачем туда.
– За нами, что, гонятся?
– Думаю, уже да.
Они миновали несколько своротов с дороги, но Летиция упорно гнала вперед своего скакуна. Наконец, она повернула направо. Сен-Жермен заметил, что свернули они на каменистой дороге, а до этого копыта коней вздымали в воздух клубы пыли. Если ее выбор не случаен, Карло Буонапарте повезло. Его жена не только красавица, но еще и умница.
– Теперь можно не спешить, – крикнул он ей, слегка натянув поводья.
Кони пошли шагом, и можно было спокойно поговорить.
– Почему мы свернули именно здесь, синьора Буонапарте?
– До этого поворота дорога была пыльная. Я подумала, если там свернуть, то следы будет видно. Зато дальше дорога каменистая.
– Чем вы так разозлили генерала?
– Знаете, граф…
И Летиция, начав с расписки, рассказала ему про всю свою жизнь. Граф слушал, не перебивая. Лишь изредка, когда она в очередной раз спрашивала: «Вам еще не наскучило?», он отвечал: «Нет, продолжайте».
Впереди показалось селение, но они свернули с ведущей к нему дороги на узкую тропинку. Теперь кони не могли идти рядом, и Летиция прервала свой рассказ. Тропинка углубилась в лес, но внезапно вынырнула на поляне, половину которой занимал большой каменный дом.
– Этот дом ваш, синьора Буонапарте? – граф вновь догнал спутницу.
– Нет, но, когда я была маленькая, мой отец привозил меня сюда. Потом он умер, и я здесь больше не была.
– Подержите коня, – передал граф узду Летиции.
Сам он соскочил на землю и вошел в дом. В доме было холодно, но вокруг камина дров достаточно. Запасов еды не видно, но это дело поправимое. В общем, осмотр укрытия удовлетворил графа. Он вышел на улицу и проговорил:
– Кидайте уздцы, мы остаемся. Коней можно расседлать.
– А вдруг они нас найдут?
– За два дня не найдут, а потом им некогда будет.
– Почему?
– Французы высадились в Басте. Скоро Паоли будет не до нас.
– Вы что провидец?
– Все гораздо проще, синьора Буонапарте. Просто граф де Марбо, командующий французским экспедиционным корпусом, мой хороший знакомый. Перед моим отъездом сюда французы как раз готовились к посадке на корабли.
– Понятно. А я уж подумала…
– Ничего похожего. Вот что, синьора Буонапарте, я пойду разожгу огонь в камине, а вы пока привяжите коней на другую сторону дома.
– А я хотела съездить в деревню. Надо купить еды.
– Нет, нам нельзя показываться в деревне.
– Но я голодна!
– Позже я покажу вам, как бороться с голодом.
    
***

Четверо всадников, снаряженных в погоню за беглецами, выехали на мощеный камнями тракт. Чезаре поднял руку и приструнил своего коня.
– Следы кончились. И дальше их не будет. Я хорошо знаю эту дорогу. С нее есть еще два сворота, не считая этого. Нам нужно обследовать их все.
– Мы так до темноты не успеем, Чезаре. Давай в этот свернем, поищем и двинем в Аяччо. А завтра с утра поедем обследовать, или как ты там говоришь, остальные два сворота.
Вообще-то, Чезаре хотел предложить другой план и закончить все сегодня, но, посмотрев на низкое солнце, мысленно согласился.
– Когда ты станешь командиром, Одноглазый, будешь предлагать. А пока слушай, что я скажу. Всем ясно?
– Да, да, Чезаре, ясно.
– Одноглазый прав. Сворачиваем сюда, – скомандовал Чезаре.
Погоня двинулась той же дорогой, по которой два часа назад проскакали беглецы. Преследователи въехали в деревню. Один из всадников спешился и постучал в двери ближайшего дома. Никакой реакции.
– Стучи еще раз. Дверь закрыта изнутри, – скомандовал Чезаре, а вслух громко крикнул, – Эй, хозяин! Открывай, не то дверь сломаем.
Звякнуло железо щеколды, и дверь приотворилась. Из-за двери показалась голова старухи и, уставившись на непрошенных гостей, спросила:
– Чего надо?
– Простите нас сеньора за то, что без приглашения вторглись в ваши владения. Но не могли бы вы нам помочь?
Пока до старухи доходил смысл вопроса, Чезаре с превосходством оглядел своих спутников. Глядя на их разинутые рты, он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.
– А чем помочь-то? – наконец «созрела» старуха.
– Один коварный человек, будто сам дьявол во плоти, околдовал молодую женщину. Околдовал настолько, что она бросила и мужа, и годовалого сына. Мы хотим ее вернуть, а его наказать.
– Что делается, – запричитала старуха, – девки совсем стыд потеряли. Но здесь вы зря их ищете. Не было здесь никого чужого.
– Поехали в Аяччо, – кивнув старухе, отдал команду Чезаре.
– Ну, ты даешь, Чезаре! – выразил общее мнение Одноглазый, когда они отъехали от старухиного дома, – где ты так научился слова складывать?
– Эй, смотрите, дым над лесом! – не дал ответить Чезаре один из всадников.
– Поворачиваем, – увидев дым, потянул поводья командир.
Всадники свернули на лесную тропинку. Начало темнеть, и они изрядно поплутали, пока не выехали на поляну.
– Одноглазый, сходи, посмотри, кто там. Если это они, встанешь напротив окна и махнешь рукой.
– А зачем вставать напротив окна?
– Там свет падает, болван. В других местах мы тебя не увидим.
– Чо, сразу болван?
– Вперед, я сказал!

***

Дрова в камине изредка потрескивали, создавая вместе со светом и теплом пламени атмосферу для разговора. Сен-Жермен и Летиция полулежали на медвежьей шкуре напротив очага.
– Расскажите мне о себе, граф. А то я вам всю свою жизнь выложила, как на исповеди, о вас же я ничего не знаю.
– Хорошо. Но позвольте мне обращаться к вам «сеньора Летиция», а то «синьора Буонапарте» – слишком длинно.
– Вы можете называть меня Летиция.
– Хорошо, Летиция. Родился я очень давно и очень далеко отсюда. Хотя моя мать была знатного рода, воспитывался я среди простых людей. Я много путешествовал и много учился. Это помогло мне стать тем, кто я есть.
– А кто вы есть?
– Тихо, Летиция, вы слышали?
– Нет, а что вы слышали?
– За окном кто-то есть. Возьмите мой пистолет и спрячьтесь в том углу.
– Мне не нужен пистолет. У меня есть стилет. Я сумею за себя постоять. Я ведь корсиканка. Да и не умею я стрелять.
– Идите уже, Летиция.
Летиция встала и исчезла в темноте. Сен-Жермен остался лежать возле камина. Пламя в камине задрожало и наклонилось.
– Стой там! – грозно произнес граф голосом генерала Паоли.
Одноглазый вздрогнул. Обе руки с пистолетами опустились сами собой. Он увидел, как генерал, до этого лежавший возле камина встал и направился к нему. То, что это был генерал, сомнений не было. Он шел своей обычной походкой, слегка прихрамывая. Правда, падающий от очага свет, позволял рассмотреть лишь контур фигуры. Да и ростом генерал стал чуть ниже, но чего не померещится в темноте.
– Успокойся, – сказал генерал, – ты не виноват. Это ведь твой командир послал тебя сюда?
– Да это Чезаре.
– Почему он сам не пришел?
– Я не знаю.
– Он давно хочет занять мое место. Тебя он послал, чтобы ты убил меня, а потом он убьет тебя. Сколько с ним людей?
– Двое.
– Иди и убей их.
Одноглазый повернулся и сделал шаг к двери.
– Стой, – услышал он команду генерала, – их трое, а у тебя только два пистолета. Возьми мой.
Одноглазый почувствовал, как ему за пояс сунули пистолет. Толкнув, дверь он вышел из дома и направился к своим спутникам. Подойдя ближе, он увидел, что генерал прав: они собираются его убить. Они отвлекают его внимание. Между собой переговариваются, как будто его не замечают. А как только он подойдет, они выстрелят. Нет, не на того напали. Он выстрелит первым.
Почти не целясь, Одноглазый выстрелил из двух пистолетов. Двое его соратников упали. Бросив бесполезное уже оружие, он быстро достал из-за пояса третий пистолет, но, выстрелить не успел. Чезаре на мгновение его опередил и Одноглазый упал с пулей в груди.
«Чезаре – предатель. Как я раньше не догадался?», – была его последняя мысль.
Чезаре стоял с пистолетом в руке. Его била мелкая дрожь. Как такое могло случиться? Его боевой товарищ, один из ветеранов армии генерала, вдруг, решил стрелять по своим. Без колдовства здесь не обошлось. В этом доме нечистая сила!
Как только он об этом подумал, его внимание привлек свет. Свет шел из только что открытой двери дома. Чезаре увидел, как этот свет загородила зловещая, черная тень с факелом в руке. Страх сковал мысли бывалого бойца. Чезаре вскочил на коня и, ударив шпорами в бока, отдался на его волю. Ночью в лесу никто лучше коня не найдет дорогу. Всаднику нужно лишь прижимать голову к его шее, чтобы не нарваться на торчащую ветку. Чезаре так и делал. Только один раз он обернулся посмотреть, нет ли погони. В этот момент его чем-то ударило и выбило из седла. Ударившись головой, он потерял сознание. Он не чувствовал, как одна нога застряла в стремени, а конь понес.
Граф подошел к месту перестрелки, осветив факелом лица убитых. Тот, что заходил в дом, был среди них. Четвертому удалось улизнуть. Значит, время у них с Летицией до утра.
Граф вернулся в дом, где у порога его ждала сгорающая от нетерпения и любопытства женщина.
– Что это было, граф? Как у вас это получилось? Я от страха чуть…, в общем, я испугалась, когда генерал заговорил.
– Обычная имитация голоса. Ничего сверхъестественного.
– Вы же к нему близко подошли. Он что, не разглядел, кто перед ним?
– Было темно, а свет от камина ему только мешал. Забудьте ваши страхи, Летиция и давайте ложиться спать.
– Я не смогу уснуть, граф.
Сен-Жермен подошел к ней вплотную. Их глаза оказались на одном уровне. Заглянув в его глаза, Летиция внезапно поняла: вот на кого должен быть похож ее сын. Но разве сын Карло может стать таким? Нет, сын Карло станет таким, как Карло. Ей нужен сын от этого сильного умного и загадочного мужчины.
Не говоря ни слова, Сен-Жермен подхватил Летицию на руки и отнес на шкуру, постеленную возле камина.
Эта бурная ночь осталась в памяти Летиции на всю жизнь.
Проснувшись ближе к полудню, она почувствовала голод. Больше суток Летиция ничего не ела, а тратить столько сил, как вчерашней ночью, ей еще никогда не приходилось. Но голод мгновенно пропал, когда она поняла, что графа в доме нет. Неужели он уехал, ничего ей не сказав?
Снаружи раздалось ржание коня графа. Это развеяло опасение Летиции, а через минуту и сам Сен-Жермен вошел в дом. Он подошел, присел около нее и раскрыл ладонь. В ладони лежал круглый комочек серо-коричневого цвета размером чуть больше горошины.
– Сядьте вот так, Летиция, – Сен-Жермен сел, скрестив ноги под собой, – и съешьте это. Только не глотайте сразу. Жуйте, пока комочек не растает.
– Что это?
– Это придаст вам сил.
Летиция положила комочек в рот. Необычный вкус. Но разве можно этим насытиться?
– Закройте глаза, Летиция и представьте гладь моря в безветренную погоду. Не отпускайте эту картину.
Летиция парила над морской гладью. Ей казалось, что кроме нее и моря ничего вокруг нет. Сколько так продолжалось, она не знала. Время исчезло.
– Опускайтесь, Летиция, – словно с небес, услышала она голос Сен-Жермена, – и одевайтесь. Нам пора. Я подожду снаружи.
Когда она вышла из дома, то увидела оседланных коней и графа, держащего их под уздцы. Взобравшись в седло, Летиция подождала, пока граф не вскочил на коня. Они пустили коней в галоп и через полчаса выбрались на дорогу, ведущую в Аяччо.
– Здесь мы должны расстаться, Летиция.
– Вы меня бросаете, граф? И вам нисколечко не будет жалко, если Паоли меня убьет?
– Паоли вас больше не тронет. Именно за этим я вас покидаю.
– Вы хотите его убить?!
– Разве я похож на кровожадного злодея? – рассмеялся Сен-Жермен, – нет, я просто его уговорю. Прощайте, Летиция.
Граф повернул коня, пустил его шагом, но, проехав так несколько шагов, он ударил шпорами в бока скакуна и через минуту скрылся из вида.
Еще вчера Летиция знала, что он уедет. Их свела судьба на короткий миг, похожий на чудо. И теперь будущая мать не сомневается, зачем судьба так поступила.

***

Генерал Паоли сидел за столом, когда увидел вчерашнего посетителя, входящим в дверь. Паоли хотел крикнуть охрану, но крик застрял у него в горле. Мышцы стали ватными. Он понял, что наступил конец.
– Сейчас я не убью вас, генерал, – говорил гость, приближаясь к столу, – но только сейчас. Вы живы, пока с Летицией Бонапарт ничего не случилось. Оставьте ее в покое. У вас много других дел. Вижу, вы меня поняли.
Между фразами Сен-Жермен делал короткие паузы, глядя в глаза генерала. Закончив монолог, он повернулся и вышел.
Только теперь Паоли смог проглотить застрявший в горле комок, но страх, опутавший все тело, не отпускал. «Кто он такой, черт побери? И где Чезаре?», – думал Паоли, глядя на свои трясущиеся руки.
Вбежал гонец из Бастии.
– Французы высадились в Бастии и двинулись в нашем направлении, генерал, – запыхавшись, доложил он.
– Французы? – переспросил генерал.
– Да французы. Много. Идут на нас, – уже спокойней произнес гонец, видя, что Паоли не в себе.
Ситуацию спас вбежавший брат Паоли, Климент.
– Паскаль, нужно срочно выдвигаться навстречу французам. Там перед Борго узкая дорога. Можно попытаться их задержать.
– Да, конечно, Климент. Надо выдвигаться. Командуй.
– Ты не поведешь людей, Паскаль? – удивленно спросил брат.
– Веди ты. Мне что-то нехорошо.
– Конечно, брат! – обрадовался Климент.
Он, а вместе с ним и гонец выскочили на улицу. Оттуда раздались крики команд и шум, обычный для скорых сборов в поход. Через полчаса все стихло. За это время генералу удалось взять себя в руки. Вернулась способность рассуждать здраво:
«Французы разобьют Климента. Что дальше? Надо бежать в Англию и просить войско. Одним нам не справиться. Есть только один вопрос: бежать сейчас или дождаться брата и бежать вместе».
К вечеру конь привез Чезаре. Чезаре сидел верхом, сцепив руки в мертвый замок на шее коня. Он был без сознания. Кровь из раны на голове уже не сочилась, но она запеклась и на лице, и на одежде. Чезаре перевязали, оттерли кровь с лица и оставили умирать в пустом госпитале.
Однако санитары не поинтересовались мнением Чезаре. Сам он не собирался умирать. К обеду следующего дня он очнулся, а уже к вечеру мог рассказать генералу о своих приключениях.
– Мы нарвались на нечистую силу, генерал, – сходу заявил он. – Мы проверяли один дом. Я послал Одноглазого. Он вошел в дом, через минуту вышел и пошел к нам. Я думал дом пустой, поэтому он так быстро вернулся. А Одноглазый, не успел подойти – давай палить из пистолета. Анжело и Джованни – наповал. Пока он вытаскивал третий пистолет, я успел его подстрелить.
– А кто тебя ранил?
– Никто. Когда я понял, что в доме нечистая сила, вскочил на лошадь. Помню, ехал по лесу. Темно. Больше не помню. Первый раз очнулся в траве. Лошадь рядом пасется. Кое-как взобрался на нее. Как доехал не помню. А Летицию со шпионом мы так и не нашли.
– Так в том доме были не они?!
– Я сначала так и думал, что там они, пока не понял, что там была нечистая сила.
– Хорошо. Отдыхай, набирайся сил. Скоро они тебе понадобятся.
Через три дня с триумфом вернулся Климент. Армия на руках внесла его в Корте. Французский трехтысячный корпус был разбит наголову. Корсиканцы захватили десять пушек больше полутора тысяч ружей и много боеприпасов.
Как только триумфатора опустили на землю, он бросился в объятья брата.
– Мы их побили. Их можно бить, Паскаль. Они надолго запомнят этот день.

***

Летиция уже перестала ждать Карло. Прошло восемь месяцев с тех пор, как он внезапно исчез. Он не мог так долго находиться в Риме. Скорее всего, Паоли отправлял его, зная, что он не вернется.
Мать Карло готовилась стать бабушкой второго внука. По ее подсчетам, самое позднее через месяц Летиция должна родить. Свои расчеты она вела с момента отъезда своего сына и Летиция решила ее не переубеждать. Будущая мать собралась уехать в тот дом, где и был зачат этот ребенок. Свекрови она сказала, что едет в Корте узнать, нет ли новостей от мужа.
По дороге ей взбрело в голову, что Сен-Жермен может находиться в Корте у Паоли. Ведь там они встретились, и туда он уехал после расставания. Эта мысль так вдохновила молодую женщину, что она пустила своего гнедого вскачь и вскоре прибыла в город.
С самого въезда в город начались странности. Привычный пост на дороге исчез. В городе царила небывалая суета. Кругом сновали вооруженные бойцы и лежали раненые. Привычный часовой перед резиденцией генерала отсутствовал. Ответить, где генерал, никто толком не мог.
Вглядываясь в лица суетящихся людей, Летиция искала хоть одно знакомое, и ей повезло. В одном из всадников она узнала Чезаре. Он был кем-то, вроде, адъютанта Паоли, и они были дружны с Карло.
– Чезаре, – окликнула его Летиция, – что здесь происходит?
– Летиция?! Что ты здесь делаешь?
– Ищу генерала.
– Ты с ума сошла, Летиция! Ты знаешь, что генерал посылал меня убить тебя?
– Тебя?
– Что, тебя? Я говорю убить тебя!
– Я поняла. Тебя посылал?
– Меня. Он сказал, что ты предатель.
– Предатель? Я? А ты знаешь, что он занял у Карло деньги? Много денег, а теперь не собирается возвращать. Поэтому он и Карло погубил и меня хотел.
– А я тебе верю. Ты же знаешь, у нас с предателями разговор короткий, а тут я ему недавно говорю: «Генерал, когда мне доделать начатое дело?». Знаешь, что он мне сказал?
– Что?
– Забудь. Каково, а? Забудь! Как будто у нас когда-нибудь забывали о предателях.
Летиция догадалась, почему генерал переменил свое решение. Значит, Сен-Жермен здесь был.
– Чезаре, а тебе не попадался здесь такой…– Летиция описала графа во всех подробностях.    
– Около генерала такого точно не было.
Тем временем вдалеке раздались крики, которые выделялись из общего шума. Скоро можно было разобрать, что кричат люди. Судя по всему, французы перерезали несколько дорог из Корте.
– Надо выбираться, Летиция. Может, дорогу в Аяччо еще не отрезали.
Они развернули коней и поскакали на выезд из города, но впереди раздались выстрелы, и беглецы натолкнулись на толпу отступающих корсиканцев.
– Держись за мной, Летиция, – крикнул на ходу Чезаре.
– Куда мы едем?
– Недалеко есть брод через речку, а там полем выберемся на дорогу.
Брод нашли быстро. Кони с неохотой, но вошли в холодную воду. И в это время их заметили с моста французы. Они открыли огонь. Пули свистели рядом, сбивали ветки прибрежных кустов вздымали фонтанчики воды, но ни одна из них не задела ни Летицию ни ее коня. Гнедой вынес свою хозяйку на берег. Следом за ними выскочила и белая лошадь Чезаре. Седока на ней не было.
Окольными дорогами на следующий день Летиция добралась до Аяччо.
Через неделю в город вошли французы. Особой тревоги жителей это не вызвало. Французы покинули Аяччо только год назад, и их прежнее пребывание не казалось обременительным для горожан.
В июне месяце Мария Буонапарте, свекровь Летиции, начала готовиться к рождению внука, или внучки. Но ребенок никак не хотел покидать чрево матери и появляться на свет. Зато неожиданно для всех объявился Карло.
Оборванный грязный, обросший и жалкий он шагнул на порог дома своей матери в середине июня 1769 года. Оказалось, он все это время пытался выполнить поручение Паоли.
На первый взгляд, поручение выглядело простым. Оно состояло всего из двух частей, а именно: вручить письмо Папе, получить ответ от него. Но на самом деле все оказалось сложнее. Сначала секретариат Ватикана вообще отказывался принимать письмо от корсиканского генерала, но в середине октября что-то сдвинулось. Письмо приняли и велели каждый день являться и справляться об ответе. Так прошел месяц. От ста франков осталось десять. Наконец, Карло пригласили к какому-то кардиналу. Он сообщил, что их духовная коллегия рассмотрела обращение и не нашла, что означенная в письме сделка затрагивает «духовную сферу». А, значит, не находится в компетенции Ватикана. Но Папа лично, своей рукой отписал Императору рассмотреть просьбу Паскаля Паоли, ибо всем, что не касается «духовной сферы», ведает Император Священной Римской Империи.
Из длинной кардинальской речи Карло понял одно: ему придется ехать в Вену. Денег на дорогу не было. Но возвращаться назад, не выполнив поручение, не хотелось. Поэтому, где пешком, где на крестьянских телегах, а иногда, если очень повезет, то и на дрожках почтовых карет, корсиканский посланец продвигался к своей цели. В столицу империи он прибыл месяц спустя. Был уже конец января. В дороге Карло простудился и занемог.
Крестьянин, подвозивший оборванного иностранца, ничего не понимающего по-немецки, решил, что попутчик умер. Чтобы его не заподозрили в убийстве, крестьянин выкинул тело на обочину, не доехав до города.
К счастью для Карло, пролежал он на холодной земле недолго. Следом ехала почтовая карета. Среди трех ее пассажиров оказался внимательный священник, которому показалось, что лежащий на дороге труп, шевельнул рукой. Священник потребовал остановить карету и уговорил пассажиров выйти вместе с ним и, возможно, спасти человека. Было холодно, ветер бросался в лицо мокрыми снежинками. Ругая пастора глубоко в душе, двое его попутчиков, все же выбрались из кареты и подошли к «трупу». Пастор встал на колени рядом с ним, приложил ухо к груди и предупреждающе поднял руку. По его мнению, так он требовал тишины. Хотя в радиусе трех миль никакого шума не было.
– Живой, – определил священник. – вы берите за ноги, а мы с вами возьмем за плечи.
– Падре, а если он чумной? – не тронувшись с места, высказал свои соображения один из спутников.
– Ничего страшного. Вы совершаете богоугодное дело. Бог учтет этот поступок, и не даст устроить несправедливость.
Подействовал на путешественников этот аргумент или им надоело мерзнуть, доподлинно не известно. Известно лишь, что больной Карло Буонапарте оказался в карете. По прибытии в Вену, его сдали в «дом малоимущих и немощных» – богадельню для бедных. Врачебной помощи там не оказывали, кроме перевязок. Зато умирать можно было в более комфортных условиях, чем на улице.
Прибытие нового пациента никак не повлияло на размеренную жизнь богадельни. В первый день. А во второй, когда в кармане умирающего обнаружили письмо, весь персонал засуетился. Санитарки-монахини передавали письмо друг дружке, не зная, что с ним делать. Ясно было одно: кто-то из Ватикана пишет Императору.
В бюрократическом механизме есть замечательное правило: если возникает проблема, и ты не знаешь, как ее решить, передай ее вышестоящему начальству. Благодаря этому правилу, письмо достигло взора начальника богадельни уже к вечеру, а на следующее утро он сам избавился от необычного документа, передав его коменданту гарнизона.
Что касается пациента, то его перевели из холодного коридора ближе к камину и закрепили за ним персональную сиделку. Молодая монашка знала только один способ излечения больных: молитва за их здравие. Иногда такой способ лечения оказывался эффективным, и больные выздоравливали. Так получилось и в этот раз. К больному возвращались жизненные силы, а вместе с ними и его привычный облик. Изможденный старик на глазах сиделки превращался в молодого красавца.
Красавчик Карл настолько обворожил монашку, что она уже готова была изменить своему небесному мужу, но обстоятельства не дали ей совершить ей такой грех.
Письмо к этому времени добралось по бюрократической цепочке к министру иностранных дел. Он решил не торопиться передавать письмо императрице, а подумать, нельзя ли с его помощью разыграть хитроумную комбинацию, полезную империи. Выздоравливающего посланника забрали из богадельни и передали для обследования дворцовым лекарям.
Собранный консилиум вынес единогласное решение: пациент здоров. О вынесенном решении немедленно доложили министру, и он пожелал встретиться с посланцем. Из короткой беседы стало понятно, что посланец ничего собой не представляет, и его можно использовать втемную. Пока министр обдумывал комбинацию, Карло поселили в доме для прислуги и поставили на довольствие.
Стратегическая многоходовка не вырисовывалась. Поэтому министр, не мудрствуя лукаво, воспользовался ситуацией для решения тактической задачи, которой в это время был занят австрийский двор. Австрийскую принцессу, Марию-Антуанетту настойчиво пытались выдать за Людовика, дофина Франции, но никак не могли добиться официального предложения французского двора.
Идея министра заключалась в том, чтобы показать французскому королю полную лояльность австрийского двора. Генералу Паоли отказали, даже не попытавшись сочинить ответ. Ниже резолюции папы на письме корсиканского вождя Мария-Терезия, император Священной Римской Империи, написала: «отказать» и поставила свою подпись. Теперь благодаря «утечке», это письмо должно попасть королю Франции. 
В середине апреля Карло вызвали в канцелярию, выдали ему письмо, подорожную грамоту, немного денег и отправили в Рим. Одним из попутчиков корсиканца оказался положительный во всех отношениях француз. Он с интересом слушал рассказы молодого «дипломата» о его приключениях. На почтовой станции, последней перед Венецией, они много пили за свободу Корсики, а наутро корсиканский посланец проснулся без письма, без денег и без подорожной грамоты.
После этого, Карло побирался, устраивался на разовые работы, постепенно продвигаясь в направлении Корсики. В порту Чивитавеккья он устроился юнгой на торговую бригантину, следующую в Аяччо.
И вот он дома. Оказалось, вся его поездка, все жертвы, которые он принес на алтарь свободы – бессмысленны. Генерал Паоли бежал, французы заняли остров, и подавляющее большинство корсиканцев воспринимает это как данность. Никто не собирается бороться с поработителями. Наоборот корсиканцами овладело желание оказаться полезными новому режиму. Какой-то бдительный житель Аяччо доложил в комендатуру, что в городе объявился капитан Карло Буонапарте, «правая рука» Паскаля Паули. Зачем он объявился? Не замышляет ли чего? «Злодея» немедленно задержали.
На допросе Карло не скрывал правду о себе. Это позволило коменданту без труда определить, кем фактически он был при генерале. Простодушие молодого человека, его знание французского языка и корсиканского диалекта, его юридическое образование и полное отсутствие средств существования сделали Карло лучшим кандидатом на должность секретаря коменданта. О чем комендант не замедлил сообщить задержанному. А почему бы и нет? Свобода подождет до лучших времен, а пока нужно кормить семью. Тем более что на днях родится второй ребенок. К такому выводу подталкивали несложные подсчеты: путешествие в Рим, Вену и обратно длилось девять месяцев.
С момента своего возвращения из Рима Карло еще не удавалось поговорить с женой. Только вернувшись от коменданта, он смог это сделать:
– Как же я рад, Летиция, что успел к рождению нашего ребенка.
– Мог бы так не торопиться, ребенок все равно не твой.
– Летиция?! – опешил Карло.
– Что, Летиция?! Ты бросил нас. Ты уехал, ничего не сказав. Ты оставил нас умирать, отдав все деньги генералу. Что я должна была думать?
– И что?! Это причина, чтобы отдаться первому встречному?
– Он – не первый встречный. Он спас меня, когда Паоли послал за мной убийц. Я не жалею ни о чем, и не тебе меня упрекать.
– Генерал хотел убить тебя? Но зачем?
– Я поехала к нему требовать свои деньги. Деньги он не вернул, понял, что я молчать не буду, и послал Чезаре и еще трех человек меня убить.
– Чезаре? Как он мог? Я же считал его своим другом.
– Паоли сказал ему, что я предатель.
– Да, тебе тоже много пришлось пережить. Давай забудем обо всем и начнем жизнь заново. Я прощаю тебя.
– Ты прощаешь меня? Зато я не прощаю тебя. Ты оставил нас голодать. Мы чудом выжили. А главное, ты лишил наших детей будущего.
– Летиция, я буду работать, и наши дети ни в чем не будут нуждаться. Не бросай меня, Летиция. На мою долю и так выпало слишком много несчастий.
И Карло поведал историю своего путешествия. На этот раз упор он делал не на своих успехах, а на ударах судьбы, сыпавшихся на него со всех сторон. Женское сердце растаяло. Летиция пожалела мужа и разрешила остаться при себе, а через два месяца она родила сына.
Ребенку дали необычное по тем временам имя – Наполеон.

Глава 3. Финансисты.

Вильгельм, принц Гессена, граф Ганау читал отчет своих придворных евреев о состоянии финансовых дел государства и его личных. Сказать по правде, владетельный князь никогда особо не отделял государственное от личного. И это не удивительно. Других распорядителей и владельцев государственной казны в графстве не было.
В этот раз наследному принцу гессенского дома показалась завышенной сумма просроченных долгов ему от различных земельных баронов. В отчете за прошлый год, насколько помнил граф, эта сумма была меньше.
– Ваше высочество! – прервал занятие принца Вильгельма вошедший лакей, – к вам пришел Майер Ротшильд.
– Кто это?
– Он говорит, что поставщик двора вашего высочества.
– Не помню такого. Ну, пусть войдет.
В зал вошел молодой человек лет двадцати пяти и граф сразу его вспомнил. Это простофиля-еврей, бездарно расставшийся с коллекцией монет, благодаря которой мог обеспечить себя на всю жизнь. Ну, чего он хочет на этот раз? Может, у него есть еще похожая коллекция?
Майер вошел в зал и остановился на почтительном расстоянии от графа.
– Вы ведь пришли ко мне с какой-то просьбой, не так ли? – не вытерпел молчания посетителя граф, – так почему не излагаете?
– Я ждал соизволения вашего высочества, чтобы заговорить.
– Так говорите, в чем ваша просьба?
– У меня не просьба, а предложение, ваше высочество. Оно касается финансов вашего высочества.
– Я не выслушиваю предложения относительно моих финансов от посторонних. Для этого у меня есть придворный фактор.
– В этом и суть предложения: исправить состояние финансов, до которого довел ваше высочество придворный фактор.
Граф от неожиданности плюхнулся в кресло, но быстро взял себя в руки. Теперь ему стал интересен визит этого нагловатого молодого человека. Откуда он знает о состоянии финансов графства?
– Ты хочешь сказать, что знаешь о состоянии моих финансов?
– Я знаю лишь то, о чем болтают в нашем квартале, ваше высочество. Ходят слухи, что доходы от вложений падают, а просроченная задолженность вашему высочеству растет.
– Допускаю, что ты мог это где-то услышать. Что, по-твоему, нужно делать в этом случае?
– Ваше высочество, у меня было много времени, и я разработал систему управления финансами. Я бы не хотел ее расписывать, тратя ваше драгоценное время, но я хотел бы ее применить на службе вашему высочеству.
–Ты просишь дать тебе должность придворного фактора? Но это невозможно! С моими финансами работают люди, которым доверял еще мой дед.
– Прошу ваше высочество испытать меня. Дайте мне просроченный вексель, и я через два месяца обращу его в государственную бумагу по нарицательной стоимости.
Вильгельм задумался. У него было несколько векселей, на оплату которых уже можно не надеяться. Своим придворным евреям он давно поставил задачу продавать такие векселя за половину нарицательной стоимости. Задача оказалась для них непосильной. «Если этот Ротшильд справится, я ничего не теряю, – думал граф. – Даже если за ним кто-то стоит, что он получит? Ничего».
– Пожалуй, я дам тебе такую бумагу. У меня есть векселя графа Саарского на шестьдесят тысяч талеров. Если вместо них ты принесешь бумаги английского займа на три тысячи фунтов, я буду считать тебя самым великим финансистом.
– Я принесу их, ваше высочество.
Получив вексель, Майер прямиком отправился в Амстердам. Он понятия не имел, как он будет превращать бесполезный вексель в самый надежный актив: бумаги английского государственного займа. Однако он помнил наказ Благодетеля: пройти регистрацию на бирже и ждать.
Прибыв в Амстердам, Ротшильд поселился на съемной квартире рядом с биржей. На следующее утро он зарегистрировался и остановился у одной из колонн перед торговой площадкой. Ему было интересно наблюдать за процессом торгов. Жаль только, что он почти ничего не понимал из выкриков продавцов и покупателей.
– Господин Ротшильд? – обратился к нему высокий, русоволосый мужчина лет тридцати пяти.
– Да, это я.
– Я Йохан Верховен. Мне поручено помочь вам в вашем деле. Что у вас?
– Вот, векселя.
– Что вы собираетесь получить взамен?
– Английские бумаги по нарицательной стоимости.
Йохан подошел к одной из множества подставок со счетами и начал быстро перекидывать с места на место счетные кости. Майеру казалось, что в этих перекидываниях нет никакой системы, но его новый знакомый через несколько мгновений объявил:
– Бумаги английского государственного займа на сумму три тысячи сто тридцать три фунта. Бумаги идут номиналом по пятьдесят фунтов, – уточнил он, – значит, я вам должен предоставить бумаги стоимостью три тысячи сто пятьдесят фунтов. Так?
– Владельца векселя устроят бумаги на три тысячи фунтов, так что мне достаточно будет три тысячи сто, – решил поскромничать Майер.
– Так не пойдет, господин Ротшильд. Разве Хозяин вас не предупреждал?
– О чем, господин Верховен?
– О том, что нельзя смешивать свой интерес и общий? Вы хотите получить гешефт на общем интересе. Это недопустимо.
– Какой же здесь гешефт? Я просто хотел компенсировать свои затраты на поездку сюда.
– Хорошо, господин Ротшильд. Можете сами продать свой вексель и купить бумаги на любую сумму, какую вам захочется.
– Простите, господин Верховен, я неправильно себя повел. Давайте вернемся к началу разговора. Вы спросили, что мне нужно. Отвечаю: мне нужны английские бумаги на три тысячи фунтов.
– Вы быстро учитесь, господин Ротшильд. Выставляйте ваши векселя за половину номинала.
– А если кто-то купит?
– Сегодня – маловероятно, а завтра после обеда продадите первому покупателю.
Ротшильд простоял целый день, глядя на доску продаж, но напротив его позиции не было ни одной пометки. На следующее утро он вновь выставил вексель графа Саарского на продажу. В обед он увидел цифру «8» напротив позиции векселя. Эта цифра означала номер арочного пролета, где будет ждать покупатель. Ротшильд подошел к восьмому пролету. Там стоял почти двойник Верховена: такой же высокий молодой и самоуверенный тип.
– Простите, – обратился к нему Майер, – это вы собираетесь купить вексель графа Саарского?
– Перестаньте валять дурака. Идите на улицу и делайте это там. Вчера вас многие видели около доски продаж. Пусть сегодня увидят удачливого продавца.
Ротшильд покинул здание биржи. Перед входом он остановился, потянулся, изображая счастливое лицо. Приподнятое настроение портил мальчишка, продавец газет. Противным визгливым голосом он выкрикивал: «сенсация, скоро нас ждет кризис, не дайте застать себя врасплох!».
Газета у мальчишки расходилась влет. Майер едва успел купить экземпляр для себя. Статья о кризисе не впечатлила. Обычное рассуждение с доводами за и против. Получалось, кризис может возникнуть завтра, а может через пять лет. Перевернув газету на другую сторону, Майер увидел броский заголовок: «Что задумал граф Саарский?». 
«Граф Саарский смелый человек, – начиналась статья, – он появился в Амстердаме, зная, что именно здесь его кредиторы пытаются избавиться от мусора, в который превратились векселя вышеупомянутого графа. Или он думает, что его никто не узнает? Напрасно он тешит себя такой надеждой. Мало кто способен забыть лицо своего должника. Сколько раз должники являются к нам во сне и вызывают желание обезобразить их лица, вымазать конскими испражнениями или даже отделить это лицо вместе с головой от туловища?
Если говорить серьезно, то только очень веские причины могли заставить графа появиться в Амстердаме. Давайте вместе, мои дорогие читатели, подумаем: какие это могут быть причины? Будем рассуждать логически. Раз он вышел в свет, он перестал бояться кредиторов. Почему? У него появилось нечто, что значительно подняло стоимость его владений! Может, там нашли большие запасы угля или ртути, или золота. Если это так, то он попытается через подставных лиц выкупить свои векселя по бросовой цене. Думаю, никого не надо уговаривать воздержаться от продажи векселей графа Саарского по цене ниже номинала.   
Мы собираемся и дальше следить за странными действиями вышеупомянутого графа и оповещать своих читателей о самом интересном».
Майер дочитал статью и принялся ругать себя последними словами. Ну, почему бы ему ни подождать один день? Завтра он без всякой помощи мог продать вексель за семьдесят пять процентов от номинала. Именно с таким дисконтом сейчас продаются английские пятилетние бумаги. Майер кинулся назад на биржевую площадку. На доске продаж он нашел свой бывший лот. Только теперь он был выставлен за восемьдесят процентов от номинала, и кто-то уже прикреплял к нему табличку с номером тринадцать.
Майер прошелся вдоль колонн с анфиладами, надеясь разыскать Верховена, а тот и сам шел навстречу.
– Майер, а я вас ищу. Вот ваши бумаги: ровно на три тысячи фунтов со сроком погашения три года. Мы ведь об этом договаривались?
– Да. Благодарю вас.
– А хотите посмотреть, чем все закончится?
– Разве еще не все закончилось?
– Не рационально заканчивать операцию на самом высоком потенциале.
– Я не очень понимаю ваши термины, господин Верховен.
– Сегодня верхний предел цены векселя – десять процентов ниже номинала. Этот предел определяет вся имеющаяся на сегодня информация о ликвидности векселя и мои ребята на торгах. Через день эта информация обновится, и цена возрастет на сорок или даже пятьдесят процентов.
– Так статья в газете – это ваша импровизация?
– Ну, почему же импровизация? Это наша домашняя заготовка.
Вот это да! А ведь Майер поверил. Он подумал, что статья о графе Саарском – это подарок судьбы. Оказывается, на судьбу здесь никто не надеется. Судьбой здесь управляют. Получается, любой актив можно поднять, и так же любой актив можно опустить в цене, если вовремя подать нужную информацию. Даже интересно стало, что они еще придумают? Надо обязательно остаться и посмотреть.
Через день, ближе к обеду Майер подошел к зданию биржи одновременно с крикливым мальчишкой, разносчиком газет.
«Банки уже не выплывут, – кричал мальчик, – они утонут, если правительство их не спасет». Майер купил газету. Передовицу он даже не стал пробегать глазами. Он наизусть знал эту песню банков: выдают налево и направо необеспеченные кредиты, а когда оказывается, что им нечем платить по счетам, взывают к правительству: помоги. Гораздо интереснее, что было на другой стороне газеты. На этот раз статья называлась «Новая загадка графа Саарского».
«Мы собирались выяснить, – было написано в статье, – что же так подняло стоимость владений графа Саарского? На что отреагировали биржевые игроки, доведя цену векселей графа с пятидесяти до восьмидесяти процентов от номинала? Что заставляет игроков скупать эти векселя, хотя держатели векселей ринулись на биржу, сбивая цену повышенным предложением?
Чтобы ответить на эти вопросы, мы решили разобраться на месте. Приехав в пределы графства, мы поинтересовались, какие у них новости. Оказалось, что на юго-западе графства происходит что-то странное. Туда завозят какую-то технику, там слышны взрывы и это место оцеплено солдатами.
Уголь так охранять, точно не будут. Значит, там зарыто что-то более ценное. Золото? Алмазы? Ртуть? Выяснить это нам так и не удалось. Солдаты охраняли этот участок и днем, и ночью. Зато теперь мы почти уверены, зачем скупаются по бешеным ценам, неликвидные еще вчера, векселя. Видимо, кто-то хочет стать владельцем маленького клочка земли, который сулит большие доходы».
Майер выдвинулся на торговую площадку. Цена векселя на доске продаж неуклонно росла. Сейчас она составляла десять процентов выше номинала. К закрытию торгов она достигла ста тридцати процентов. «Все, как предсказал Йохан Верховен, – думал Майер, – что же они придумают завтра?».
Вооружившись этим вопросом, Майер пошел искать Йохана, но его нигде не было видно. Слегка огорченный будущий финансист отправился в свою съемную каморку. Там его ждал сюрприз. На кровати, не сняв сапог, лежал Верховен.
– Ты как здесь оказался? Ой, простите, вы оказались?
– Давай на «ты». Мне так будет проще. 
– Давай.
– Тебе говорят о чем-нибудь имена Йозеф Мозес и  Симон Михель?
– Говорят. Это придворные евреи Гессенского дома. Откуда ты их знаешь?
– Я их не знаю. Они зарегистрировались на бирже следом за тобой. Я обратил внимание, что в графе: откуда прибыли, они поставили «Ганау». Ты ведь тоже из этих мест?
– Если это так, я пропал.
– Почему?
– Они продали вексель за сто тридцать процентов от номинала. Привезут Вильгельму деньги и – все, он меня на порог больше не пустит.
– А с чего ты взял, что они продали вексель? Вчера они его действительно продали за минус двадцать процентов, а сегодня купили обратно за плюс двадцать пять.
– Зачем?! Теперь у них векселей даже меньше, чем они привезли!
– Я думаю, они прочли статью в газете, и их обуяла жадность. Они, как и многие рассчитывают на рост цены до двух номиналов. Вчера по площадке уже ходили такие слухи.
– Но ведь цена больше не поднимется?
– Почему? Поднимется. Ненадолго. А потом выйдет экстренный выпуск газеты, и все рухнет.
– Я хочу на это посмотреть.

***
    
– Что-то мне не хорошо, Сима. У меня свербит в одном месте, а вдруг, завтра цена не вырастет? – делился своими сомнениями главный придворный еврей Гессенского дома.
– Что на тебя такое нашло, Изя? – пытался успокоить патрона его помощник, – разве ты уже забыл про свои расчеты? Хочешь, прямо с утра продадим векселя по цене покупки?
– Зачем ты меня так успокаиваешь, Сима? И что нам это даст? Ты видишь здесь какой-то гешефт?
– Зачем нам гешефт, Изя? Ты забыл, зачем мы здесь? Разве не затем, чтобы пристроить векселя не хуже, чем этот Ротшильд?
– Ты меня удивляешь, Сима! Если тебе не нужен гешефт, зачем ты пошел в придворные евреи? Шел бы в метельщики, там гешефт не дают.
– Ты хочешь сказать, прямо с утра не будем продавать векселя?
– А ты, нет?

***
    
Наутро цена векселей немного двинулась вверх и остановилась. Подождав два часа, Йозеф дал команду Симону продавать. Тот, не мешкая, выставил лот по цене сто тридцать процентов от номинала. Сразу же рядом с ним возникла запись о продаже аналогичного лота, но за сто двадцать пять процентов. Симон переписал цену на сто двадцать три, его конкурент снизил еще на три пункта.
Йозеф знаком остановил Симона и подозвал к себе.
– Нам нельзя больше снижать цену, – выразил он свое мнение, – иначе мы бледно будем выглядеть пред графом.
– Тогда подождем, Изя?
– Почему не подождать, Сима?
Перед обедом вышел экстренный номер газеты. Статья, которую все ждали, называлась «Разгадка графа Саарского». Мальчишка-разносчик продал всю принесенную партию за пять минут.
Майеру достался, чуть ли не последний экземпляр газеты. Он с интересом начал читать:
«Нам не давали покоя таинственные приготовления на юго-западе графства. Что там? Золото? Алмазы? Но проникнуть внутрь охраняемой зоны никак не могли. Нам сказали, что без специального разрешения самого графа, проход и проезд туда запрещен.
Тогда мы решили получить такое разрешение и направились в замок к графу. Надо сказать, граф встретил нас радушно. На нашу просьбу в получении разрешения он ответил удивленно. По его словам, там проходят стрелковые учения двух батальонов его армии. Охрана там стоит, чтобы цивильное население не попало под случайную пулю или снаряд. Нам показалось его объяснение неубедительным. И мы задали неожиданный вопрос: что делал, в таком случае, граф в Амстердаме неделю назад? Граф, нисколько не смутившись, ответил, что в Амстердаме он не был уже больше пяти лет. Возможно, произошла ошибка, и в Амстердаме видели человека похожего на графа Саарского? Возможно.
Но ведь все наши выводы основаны именно на этом факте! А если это не факт, значит, и все выводы ложны…»
Майер еще не успел дочитать статью до конца, а вокруг послышался треск разрываемой бумаги. Оборачиваясь на шум, Ротшильд видел, как люди комкали, рвали, швыряли газеты и устремлялись внутрь биржи.
Йозеф и Симон не успели в этот раз купить газету, поэтому совершенно не понимали, почему к доске продаж устремились люди и наперебой записывали свои лоты. В первую минуту цена векселей графа Саарского упала до восьмидесяти процентов.
– Надо продавать, Изя! – забеспокоился Симон.
– Кому, Сима? Ты видишь, что кто-то покупает? Я – нет. Я вижу: все продают.
– Изя, а ты помнишь, кто предложил обратно выкупить векселя за сто двадцать пять процентов?
– К чему это ты спрашиваешь, Сима?
– Это я к тому, чтобы, когда будем изливать душу перед принцем, ты не забыл.
– Ну, да. Я помню. Но ведь мы можем не все рассказывать принцу.
– Да? А как ты объяснишь, что векселей стало меньше?
– Почему меньше? Давай докупим на свои деньги.
– Знаешь, Изя, я не настолько провинился пред принцем, чтобы откупаться своими деньгами.
Между тем, цена векселей упала до тридцати процентов от номинала, когда появились первые покупатели.
– Пора покупать, – объявил Йозеф, – ты, Сима, договорись с продавцом. Мне нужны векселя на сумму шесть с половиной тысяч талеров по биржевой стоимости. По биржевой, ты понял, Сима? Но не выше тридцати процентов.
Пока Йозеф ходил в банк и снимал деньги графа, цена на векселя вновь начала расти и поднялась до сорока процентов.
«Да что же это такое», – в сердцах воскликнул вернувшийся на биржу Йозеф.  Ему вновь пришлось отправился в банк. Там он снял еще две с половиной тысячи. Наконец векселя на нужную сумму заняли место в нагрудной сумке Йозефа Мозеса. Можно возвращаться в Ганау.
В это время Ротшильд уже ехал во Франкфурт в почтовой карете. Час назад он распрощался с Верховеном:
– До встречи с тобой, Йохан, никогда не думал, что деньги можно делать так легко.
– Это только так кажется, Майер. На самом деле, легко делать деньги там, где ты управляешь процессом. В остальных случаях все зависит от фортуны.
– Фортуна любит достойных, – имея в виду себя, произнес Ротшильд.
– Это да. Только она сама их выбирает. И ее мнение часто не совпадает с твоим.
Йохан кивнул Майеру, давая понять, что разговор окончен и со словами: «Это тебе» – протянул ему пакет.
– Что здесь? – удивился Ротшильд.
– Газеты.
– Зачем?
– Когда я рассказал хозяину, что твои «земляки» докупали векселя, он велел передать тебе газеты.
– И все?
– Все, – отрезал Верховен.
Когда Майер забрался в карету, его захлестнули воспоминания о проведенной на бирже неделе. Вот где теперь делаются огромные деньги. С воодушевлением Майер начал строить планы быстрого обогащения. Но потом вспомнил о придворных евреях – Мозесе и Михеле.  Вряд ли они разделяют такой оптимизм.
Прибыв во Франкфурт, Ротшильд, не заезжая домой направился в Ганау. На его удачу граф оказался на месте и согласился принять Ротшильда.
– Быстро вы, молодой человек. Я так понимаю, ничего не вышло?
– Почему же, ваше высочество? Как и обещал, я привез английские заемные бумаги номиналом три тысячи фунтов.
– Но как? Как вам это удалось?
– Это длинная история, ваше высочество, и утомительная.
– Ничего, я послушаю.
Майер рассказал наполовину правдивую историю биржевой игры. Свою роль в ней он, по совету Верховена, ограничил первой стадией, которая была связана с первой статьей в газете. А дальше кто-то включился в игру, и она вышла из-под контроля. Майер не решился участвовать в этой игре из-за высоких рисков.
Вильгельм слушал, задавал вопросы и в конце заявил:
– Это интересней, чем шахматы, а ты говоришь, утомительная история! Ты хорошо поработал. Ты понес какие-то расходы, думаю, сто талеров их возместят.
– Мое единственное желание, ваше высочество – заниматься вашими финансами. Но деньги я возьму. Бедному еврею нужно на что-то жить пока ваше высочество не соблаговолит сделать его придворным фактором.
– Видишь ли, Майер, то, что ты мне рассказал, это попахивает мошенничеством. Я бы не хотел, чтобы мое имя было в этом замешано. Но и терять возможность игры на бирже я не хочу. Понимаешь?
– Вы хотите, чтобы я какие-то операции проводил от своего имени, не являясь вашим придворным фактором?
– Ты согласен?
– Да, ваше высочество.
– А теперь скажи, что бы ты делал, если бы не было этих статей в газете?
– Я в любом случае собирался распустить слухи о найденных залежах алмазов во владениях графа Саарского.
–Хорошо, иди.
Граф, отпустив Ротшильда, уселся за подсчеты. Если все было так, как рассказывает этот Ротшильд, он мог привезти не три тысячи фунтов в заемных бумагах, а четыре тысячи наличными. Есть надежда, что Мозес воспользуется представленной возможностью.
Но рассказ его придворных евреев поразил принца.
По их словам, никакой биржевой игры там не было. Они выставили векселя на продажу, как обычно, за половину нарицательной стоимости, но никто за такую цену покупать не захотел.
– Как же тогда Ротшильд умудрился поменять векселя на английские бумаги по номиналу?
– Ему просто кто-то дал эти бумаги, а про биржевую игру он придумал.
«Могло такое быть? – думал граф, – могло! Ротшильд ведь не знал, что за ним следят. Если все так, как говорит Мозес, кто-то настойчиво пытается подсунуть мне этого мальчишку».
– Хорошо. Идите, – отпустил граф своих финансовых помощников.
На выходе из зала Йозеф и Симон столкнулись с лакеем, несущим на подносе какое-то письмо. Разминувшись с ним, они покинули дворец и только здесь заговорили о том, как им несказанно повезло.
Как только лакей передал письмо хозяину, граф вскрыл конверт и прочел:
«Ваше высочество!
Выражаю Вам глубокую признательность за Ваше доверие к нашему банку. Уже больше двух лет мы ведем Ваш счет в отделении банка в Амстердаме. Руководством банка принято решение с первого числа текущего месяца уведомлять владельцев счета о списании денежных средств, в случае если такое списание санкционировано не лично, а по доверенности.
На основании вышеназванного решения сообщаю…». Дальше шла табличка, из которой было ясно, что сентября одиннадцатого дня по доверенности на имя Йозефа Мозеса со счета сняты две суммы: шесть с половиной и две с половиной тысячи талеров.
Граф отложил письмо. Ничего странного не было в том, что Мозес снял деньги. Странным было лишь то, что он об этом не сказал. Забыл? Выясним это завтра.
На следующий день Майер, как обычно открыл свою меняльную лавку, но поработать ему не дали. В этот раз дежурный возок из Ганау прибыл без сопровождения солдат. Возница заглянул в дверь, скороговоркой выпалил: «Вас ждут в замке», – и вернулся на облучок.
Майер закрыл лавку и, подойдя к возку, открыл дверцу. Оба места внутри были заняты. Там важно сидели двое незадачливых биржевых игроков. Ротшильд вежливо поздоровался и уселся рядом с возницей, взобравшись на облучок.
По прибытии в замок им, всем троим, велели ждать.
Граф уже не спал и мог принять их сразу. Но он недавно прочел книжку по психологии, новомодной науке, и сейчас решил воспользоваться одной из рекомендаций. Суть ее в том, что нужно заставить своего оппонента ждать, если хочешь, чтобы он нервничал. Наследный принц очень хотел, чтобы его оппоненты нервничали. Поэтому он не принимал их три часа, после чего велел пригласить Ротшильда.
Когда Ротшильд вошел в зал, граф долго смотрел на него, пытаясь отметить признаки нервного состояния посетителя. Ничего такого не заметив, граф попросил еще раз повторить рассказ о пребывании на бирже.
Майер принялся рассказывать и когда дошел до первой газетной статьи, граф его прервал вопросом:
– А не мог бы ты вспомнить, о чем написано в статье.
– Могу. Но если вам нужно точнее. У меня есть эта газета.
– У тебя есть газета?! Что же ты молчал?
– Да я не думал, что вам будет интересно.
– Ты можешь сейчас ее привезти?
– Газеты при мне, ваше высочество. Я, как сунул их в кафтан в Амстердаме, так еще и не вынимал.
Майер достал из кафтана свернутые три газетных листка и передал графу. Граф внимательно прочел все три статьи и отложил газеты на стол.
– Подожди в приемной, Майер, – после небольшого раздумья велел граф, – и скажи этим, пусть войдут.
Йозеф Мозес и Симон Михель протиснулись в зал через приоткрытую дверь. Йозеф узнал газеты на столе и понял, что их небольшая ложь раскрылась. Нужно срочно, что-то придумать. Нервозное состояние Мозеса не укрылось от внимания графа. «Значит, психология не врет, – подумал он, – хотя в отношении Ротшильда психологический постулат не подтвердился».
– Сегодня я хочу услышать еще раз ваш рассказ о пребывании на бирже, – выразил желание наследный принц.
– Простите нас, ваше высочество, но вчера мы сказали неправду.
– Вот как? А будет ли мне позволено когда-нибудь узнать правду? – довольный своим сарказмом, произнес граф.
– Простите нас ваше высочество, но нам было стыдно. Мы не смогли устоять перед соблазном заработать больше денег для вас.
– Рассказывайте.
Йозеф начал рассказ. На этот раз он без утайки поведал обо всех неверно принятых решениях. Симон кивал в знак согласия. Лишь один раз он возразил: «Почему вам не сказать, Йозеф, что я был против выкупа векселей за сто двадцать пять процентов?». На что получил ответ: «Кому теперь это может быть интересно, Симон?»
– Это все понятно, – задумчиво сказал граф по окончании рассказа. – Мне непонятно другое, почему для покупки векселей вы сняли мои деньги?
– У меня нет кредита в Амстердаме, ваше высочество. Но я сразу по возвращении собирался внести девять тысяч талеров в казначейство.
– Внесли?
– Не успел, ваше высочество.
– Тогда так. Внесете десять тысяч в казначейство и сдадите в канцелярию все доверенности от моего имени. Вас это тоже касается, Симон. Все. Идите.
– А как мне провести лишнюю тысячу?
– Вам – никак. Казначею скажете, что это штраф за обман.
Несмотря на возникшее отвращение к этим двум персонам, граф не мог так просто от них избавиться. Вся финансовая система Гессенского дома объединена общим управлением, и пока жив отец, ландграф Гессен-Кассельский, за ним остается окончательное решение по придворным факторам. Но постепенно надо обзаводиться и своими.
Наследный принц вышел в приемную и подошел к Майеру.
– Идите в канцелярию и составьте ходатайство на соискание чина придворного фактора, – и, как бы извиняясь за излишнюю формальность, добавил, – без бюрократии в финансах никак.
– А как же игра на бирже, ваше высочество?
– Рискованно это все. Давайте будем богатеть традиционными способами.
– Я приложу к этому все силы, ваше высочество.
Через три дня заветный патент о присвоении чина придворного фактора Гессен-Кассельского дома на имя Майера Ротшильда был у него в руках.

***
    
Майер, изучая в течение пяти лет деятельность придворных факторов, прекрасно понимал, на чем они имеют свой гешефт. Вообще-то, благодаря особенностям характера, придворные факторы старались иметь гешефт на всем, но основной – получался на скидках за большие объемы. Ни один купец, если он покупал товар для торговли, не мог сравниться по объемам с государственными заказами владетельных князей и баронов. Чем больше объем, тем больше скидка. Придворному фактору остается войти в сделку со своим капиталом, и получить еще большую скидку.
Купленный с большой скидкой товар, можно сбывать оптом, а можно и в розницу, через лавки своих родственников. Насколько знал Майер, придворные факторы без всякого напряжения удваивали свой капитал за год.
В этом его главная загвоздка. Если собственный капитал, тысяча талеров, то за год ты и заработаешь тысячу талеров. Та тысяча талеров, которую он сумел скопить за пять лет работы в меняльной лавке, казалась Майеру слишком маленькой для старта. Чтобы быстро увеличить стартовый капитал, он знал только два способа: или ограбить богача или жениться на его дочери. Можно, правда, ограбить одного, а жениться на дочери другого. По юношеской наивности, он посчитал ограбление более рискованным способом первоначального накопления капитала. Поэтому от плана ограбления Майер отказался без больших душевных терзаний, а к плану женитьбы отнесся со всей серьезностью. 
Сначала предстояло выбрать семью невесты. Майер не стал привередничать и устанавливать невыполнимые требования к будущим родственникам. Начав с пяти простых требований, он с удивлением обнаружил, что ни одна знакомая ему семья не удовлетворяет им в полной мере. Постепенно снижая требования путем их последовательного вычеркивания, он оставил всего два, по его мнению, самых важных: достаточность капитала и наличие дочери на выданье.
Наиболее простую задачу: определить в каких семьях есть дочери на выданье, Майер поручил своей шпионской сети из многочисленных племянников. В течение одного дня у него появились сведения обо всех таких семьях, проживающих в гетто Франкфурта.
Намного труднее оказалось отсечь бедных, тех, чей капитал не поможет Ротшильду ускорить его восхождение к финансовому олимпу. Для себя Майер решил, что приданное меньше двух тысяч талеров, он даже рассматривать не будет. Как правило, отец невесты неохотно расстается в пользу дочери больше, чем с десятью процентами своего капитала. Значит нужно искать семью, капитал которой составляет больше двадцати тысяч талеров.
В этом и была трудность. Евреи не кичатся своим богатством, а многие даже скрывают его, чтобы у инспекторов казначейства не появился соблазн увеличить налог. Можно пройти мимо невзрачной лавки, и не догадаться, что в ее тайниках хранятся десятки тысяч талеров. Нет, по внешнему виду домов выбирать нельзя.
Нужно разговаривать с людьми – вот в чем решение.
На следующее утро, взяв с собой список адресов «невест», Майер приступил к поиску. Некоторые адреса он вычеркнул сразу. Здесь была реальная нищета, а не нарочитая бедность. Вычеркнутых «кандидаток» прибавлялось, пока «жених» не наткнулся на лачугу, которая его развеселила. Размером эта лавка была не больше лачуги Ротшильда, зато табличка на ней говорила о чрезмерных амбициях владельца. Надпись на табличке гласила: «Банк Вольфа С. Шнаппера».
Ротшильд вошел в «банк» и почти сразу уткнулся в конторку, за которой сидел средних лет мужчина. Черные волосы с проседью, крупный нос, пухлые губы, умный взгляд темных глаз. Слишком умный для клерка. Наверняка, это и есть владелец банка. 
– Я бы хотел поговорить с хозяином этого благословенного дома, – произнес Майер заранее приготовленную фразу.
– И что тебе мешает, юноша?
– Мешает то, что я не полностью уверен, вы ли хозяин.
– В этом ты можешь не сомневаться.
– Тогда я пришел просить у вас выдать за меня вашу дочь.
– Вот как? – искренне удивился банкир, – так-таки сразу и выдать?
– А почему нет? Я выгодный жених. Вчера я получил чин придворного фактора принца Гессен-Кассельского. У меня есть кое-какие сбережения и, благодаря должности, я смогу их быстро прирастить. Если бы я мог рассчитывать еще и на небольшое, тысячи две, приданое, то будущее вашей дочери и наших детей никогда не омрачит бедность.
– Ты хоть видел мою дочь?
– Издалека, – соврал Майер и глубоко в подсознание к нему начал забираться страх.
«А вдруг она совсем страшная? – крутилось у него в голове, – такая страшная, что невозможно будет с ней спать даже с закрытыми глазами».
– Гутле, выйди сюда, дочь – не оборачиваясь и не повышая голоса, произнес хозяин дома.
На его вызов из-за перегородки, которую Майер принял за стену, вышла девушка, и встала подле отца. Они были чем-то похожи, только у дочери все было меньших размеров и на лице смотрелось гармонично, а огромные ресницы и потупленный взор делали ее обворожительной. По классификации Ротшильда она не попадала в категорию красавиц, но была ниже лишь на полторы ступени: между милашкой и очень симпатичной.
Отец смотрел не на дочь, а на реакцию новоявленного жениха. Не заметив ничего оскорбляющего достоинства дочери, банкир сказал, обращаясь к ней.
– Посмотри на него, Гутле. Сможешь ты с ним прожить всю жизнь?
Девушка подняла взгляд на Майера, и он заметил, что один ее глаз немного косит. Но это опустило девушку в глазах Майера лишь до ступени «симпатичная». Юная Гутле покрутила головой, проверяя, заметил ли молодой человек ее косоглазие. Заметил. Но не отреагировал. Такое бывает редко.
– Надо попробовать, папа, – ответила она.
– Тогда иди, дочь, а мы еще поговорим с молодым человеком. Так ты говоришь, что можешь показать свой патент?
– Да, вот он.
Прочитав патент, банкир вернул его Майеру.
– Значит ты, Майер Ротшильд, собираешься забрать у меня мою дочь, да еще и хочешь получить с меня две тысячи приданного?
– Именно так!
– А если не будет приданого?
– Ничего страшного. Просто безбедное будущее отодвинется вдаль на несколько лет.
– Будет тебе приданное, Майер Ротшильд. Даже не две, а две тысячи четыреста флоринов. Приходи завтра в обед. Будем читать контракт.
Ротшильд летел домой, как на крыльях. Две тысячи четыреста флоринов – это двенадцать с половиной тысяч талеров. Об этом он не мог мечтать даже в самых радужных грезах. За такие деньги можно стерпеть и слепоглухонемую уродину. А здесь, подумаешь, глаз чуть-чуть не туда смотрит! Наоборот, если бы не этот мелкий недостаток, приданого могло и не быть.
В контракте, который Ротшильд обсуждал со своим будущим тестем на следующий день, не было ничего необычного. Банкир заботился о своих инвестициях и поэтому предусмотрел возврат полной суммы приданного вместе с процентами в случае развода супругов.
Майер пытался смягчить этот пункт, добавив к словам: «…в случае развода супругов», фразу: «по инициативе мужа». Но отец невесты категорически не согласился.
– Так не пойдет, Майер. Ты должен создать такие условия, чтобы Гутле не захотела с тобой разводиться.
– Хорошо. Где подписать? – взял в руки перо Ротшильд.
– Пока ничего не нужно подписывать, Майер. Я только хотел показать тебе условия договора. Время передумать у тебя есть.
– И… сколько, вы думаете, у меня времени?
– Думаю, год. И Гутле к тому времени повзрослеет. Не созрела она, чтобы рожать.
– Ну, год, так год, – согласился Ротшильд.

***
    
Свадьбу сыграли в конце лета следующего года.
Как и любая жена, Гутле хотела не только любить, но и гордиться своим мужем. Для того чтобы любить, нужно любить. А вот чтобы гордиться, нужно представлять, чем муж занимается. Краткий ответ мужа: «деньги меняю», ее не устраивал. Женщина продолжала приставать с просьбами рассказать простыми словами о своей работе. Пришлось Майеру уступить и приподнять завесу таинственности со своей деятельности:
– Вот смотри, вызывает тебя, например, граф и говорит: «Мне надо двадцать тысяч имперских дукатов». Ты смотришь: если купить дукаты за талеры, то понадобится пятьдесят две тысячи двести талеров.  А если купить сначала гульдены, а уж потом за гульдены купить дукаты, понадобится пятьдесят одна тысяча восемьсот талеров.
– И ты заработаешь четыреста талеров?
– Если бы! Пока поездишь туда-сюда, поменяешь одно на другое, бывает и сотня талеров в расходы уходит.
– Майер, а зачем графу дукаты? – вдруг спросила Гутле.
– Да мало ли зачем, Гути? Может ружья купить, может пушки, а может коней.
– Я вот о чем подумала, Майер, – после недолгого молчания продолжила разговор молодая жена, – ты ведь знаешь, чем занимается мой отец?
– Деньги в долг дает.
– Да, но кому он дает? – гнула непонятную линию Гутле.
– Тем, кто попросит, наверное. Что ты хочешь сказать Гути?
– Деньги у него берут купцы. Они здесь покупают товар за талеры, увозят, например, в Вену, там его продают за дукаты. На дукаты покупают другой товар, везут сюда и продают его за талеры.
– Ну, и зачем ты мне это рассказала?
– Как зачем? Купцам за один оборот хватает денег рассчитаться с банком отца и себе остается не мало.
– Ну и что? Мне порадоваться за купцов? Или начинать им завидовать?
– Зачем ты так, Майер? – с обидой в голосе произнесла Гутле, – я просто хотела сказать, что отец дает деньги купцам под большие проценты, и то они гешефт имеют. А тебе граф дает деньги бесплатно. Что если их через товар пропускать?
– Не все так просто, Гути. Граф не будет ждать, пока я продаю товар. Деньги ему нужны сразу.
– Тогда надо брать товар, который можно продать сразу.
– Вопрос в том, как узнать, что там можно быстро продать? Нужна сеть агентов повсюду.
– У тебя же много племянников, Майер! Чем они не агенты?
– Тем, что полностью доверять я могу только себе.
– А детям?
– Детям?
– Да, своим детям ты доверять сможешь?
– Не знаю. Наверное. Но ведь их у нас пока нет, Гути.
– И не будет, пока не начнем их делать.

***

В то самое время, когда молодая семья Ротшильдов приступила к воплощению своих планов по созданию торговой сети в Европе, две российские эскадры хозяйничали в Средиземном море. Месяц назад они сожгли турецкий флот под Чесмой и теперь обустраивали базы на греческих островах Киклад. Греческое население островов, уставшее от столетий турецкой оккупации, радостно встречало своих православных «братьев» русских. В российское подданство перешло двадцать семь островов Эгейского моря.
А ведь еще недавно над русским флотом потешалась вся Европа. Выйдя из Кронштадта в составе восемнадцати судов, первая эскадра, возглавляемая адмиралом Спиридовым, без всяких столкновений с противником потеряла одиннадцать боевых единиц. Из семи судов, добравшихся, в конце концов, до Средиземного моря, шесть простояли на ремонте в Англии в течение трех месяцев.
«Трепещи, Османская Порта, русские на семи боевых корытах собираются сокрушить весь твой флот…», – издевательски комментировали поход российской эскадры французские газеты. Английские были сдержаннее: «…вряд ли мы можем надеяться на то, что российский флот способен поколебать османское господство на Средиземном море…», – возвещали они.
Когда пределы Балтики покинула вторая российская эскадра в составе семи судов, в европейских салонах перестали обсуждать наряды фавориток, а переключились на арифметику.
– Маркиз, как вы думаете, сколько? – обычно спрашивал один завсегдатай салона у другого.
– Думаю, три, граф, не больше, – отвечал ему собеседник.
– Вы, видимо, сторонник пропорциональных расчетов, маркиз?
– Да. Я считаю такой подход более правильным. А вы – нет, граф?
– Нет, я отдаю предпочтение исключительному подходу и, согласно ему, ни один русский корабль не доберется до места назначения.
Каково же было изумление европейской публики, когда семь боевых судов присоединились к первой эскадре. Правда, по пути произошла небольшая рокировка. Одному из линкоров пришлось вернуться из-за технической неисправности, но его место занял другой, только что отремонтированный в Англии.
Шуток поубавилось.
А когда русские на своих корытах полностью уничтожили вдвое превосходящий по численности турецкий флот, потеряв одиннадцать моряков убитыми, Европу охватил мозговой паралич. В такое невозможно было поверить. Как? Кто тот великий флотоводец, одержавший столь славную победу?
На всех языках загрохотало имя графа Алексея Орлова. Английские газеты вопрошали, уж не бог ли он, ибо такое не под силу человеку. Вольтер сравнивал его с Фемистоклом, легендарным греческим героем, который мог с честью выбираться из любых затруднительных положений. Женщины видели в нем античного Геркулеса, наделенного умом Одиссея.
И вот этот непревзойденный герой только что холостым выстрелом из пушки флагманского линкора «Три Иерарха» возвестил о своем прибытии в итальянский порт Ливорно. Встретить победителя османов высыпало все население города.
Из шлюпки на пирс сошел двухметровый богатырь. Его лицо, мужественную красоту, которого не смог испортить даже шрам, осветилось улыбкой. Молодой, тридцати четырех лет, командующий русским флотом, понимал, конечно, что стал популярным. Но чтобы настолько!
Женщины визжали и тянули к нему руки, мужчины сдержанно аплодировали. Дети, не понимая, что происходит, и визжали, и аплодировали. 
В сопровождении этого радостного шума и обожающих взглядов, граф Алексей Орлов вместе с группой адъютантов и квартирмейстера прошествовал в свою резиденцию.
Когда толпа осталась за воротами, граф облегченно вздохнул. Его не сильно встревожил и испуганный вид спешащего ему навстречу дежурного офицера. Сейчас просто не могло быть плохих новостей.
– Ваше превосходительство, вас ожидает генерал Салтыков, – громко доложил дежурный, едва остановившись перед командующим.
– И чего ты так всполошился?
– Какой-то он…
– Страшный? – изобразил страшное лицо граф.
– Не знаю, но взглядом тебя так и сверлит. Я подумал, уж не из Тайной ли он Канцелярии?
– Ладно, разберемся с твоим генералом. Где он?
– Я проводил его в библиотеку.
Оставив свиту, граф Орлов решительно вошел библиотеку и остановился, как вкопанный.
– Вы?! Но что за маскарад? – удивленно произнес Алексей, увидев сидящего в кресле человека в форме генерала русской армии.
– Не стой каланчей, Алешенька. Я у тебя инкогнито. Меня и так все считают шпионом, только не могут понять, чей я шпион. Если я открыто буду к тебе являться, то решат, что я русский шпион.
– Вы сказали: являться, падре мио. Означат ли это, что мы будем часто видеться?
– Ну, не так часто, как мне бы хотелось, но встречаться мы будем. Сейчас ты – самая главная фигура, Алеша. И у меня к тебе есть две просьбы.
– Все, что угодно, падре мио.
– Всего мне не нужно. Попросишь у Катеньки патент генерала на имя Салтыкова Дениса Федоровича.
– Хорошо. Сегодня же напишу…
– Не напишешь, а поедешь в Санкт-Петербург и попросишь лично.
– Да, как-то из-за одного патента ехать…
– Ну, зачем же из-за одного патента? Ты поедешь просить подкрепление Алеша. Ты, конечно, разбил флот Гасан-бея, но это не единственный флот Порты. Попросишь у Катеньки еще две-три эскадры.
– Зачем они мне? Дарданеллы я закрыл. За зиму укреплю Киклады, турки сюда больше не сунуться.
– Они, может, и не сунутся. Ты к ним сунешься Алеша. Их египетский флот всегда будет висеть над тобой дамокловым мечом.
– Но у нас не было Египта в планах кампании.
– Я думаю, Катя не спросит, зачем тебе подкрепление, но, на всякий случай придумай обоснование по дороге.
– И когда мне ехать?
– Да завтра и поезжай, Алешенька.
– А вторая просьба?
– Дай мне на время твой флагман, Алеша. Мне нужно прокатиться до Корсики.
– Там же сейчас французы, падре!
– Именно поэтому мне и нужен российский линкор.
– Хорошо я распоряжусь.
На следующий день, командующий Средиземноморским флотом России, граф Алексей Орлов сел в возок и в сопровождении небольшой охраны направился в Санкт-Петербург. А сухопутный генерал Салтыков взошел на линейный корабль «Три Иерарха» и приказал капитану взять курс на Корсику.

***

Губернатор Корсики граф де Марбо наслаждался теплым осенним днем в саду своей резиденции. И, как это обычно бывает, кто-нибудь да испортит хорошее настроение. Вон бежит лакей. Наверняка несет с собой дурную весть. Почему так бывает: хорошую весть лакеи донести не торопятся, а плохую – вон как, вприпрыжку тащит.
– Прибыл лейтенант береговой охраны, ваше превосходительство, со срочным донесением, – на одном дыхании доложил лакей.
– Впусти его сюда, – распорядился граф.
Не успел лакей скрыться за дверью, в сад ворвался офицер и без предисловий доложил:
– Русский линкор встал на рейде в бухте Аяччо, ваше превосходительство.
– Русский линкор?! Как он прошел?
– А кто бы ему помешал, ваше превосходительство? Да и он салютовал, сообщая, что идет с добрыми намерениями.
– Отправь к ним дежурную команду. Пусть узнают, чего хотят русские.
– Поздно, ваше превосходительство. Они уже идут сюда.
– Сюда? Все?
– Нет, ваше превосходительство. Только их генерал в сопровождении береговой охраны.
– Ну, и какой тогда смысл в твоем докладе?
– Я подумал вам лучше узнать заранее, ваше превосходительство.
– Заранее, – проворчал губернатор, – насколько ты их опередил?
– Думаю, на полчаса.
– Ступай.
Губернатор с сожалением поднялся с мягкого пуфа, глубоко вздохнул и, не спеша, направился в дом. От хорошего настроения не осталось и следа. Зачем русский генерал появился на Корсике? Франция официально не воюет с Россией, хотя негласно поддерживает османов. Русские это знают и могут пойти на ответный недружественный шаг. Например, захватят Корсику и выставят условия Франции. От этих русских можно ждать чего угодно.
Когда русский генерал входил в дом в сопровождении двух офицеров береговой охраны, де Марбо приготовился дать ему отпор во всем, на чем бы тот не настаивал.
– Отпустите своих офицеров, граф, – с порога произнес вошедший.
Услышав голос генерала, губернатор остолбенел. Он стоял с открытым ртом, недоуменно уставившись на генерала. Из ступора его вывела повторная просьба важного гостя:
– Граф, нам нужно поговорить наедине.
– Да, да, конечно, – пробормотал де Марбо и уже громче скомандовал охране, – выйдите за дверь!
– Присаживайтесь, граф, – произнес гость, опустившись в одно из кресел, – удивлены?
– Да, я…– губернатор сглотнул комок, застрявший в горле, – простите, мессир, я не выполнил ваше поручение.
– Вы о золоте Паоли? Забудьте. Это уже не актуально. Я все выяснил. Сейчас у меня к вам дело другого рода.
– Я весь к вашим услугам, мессир.
– Для начала, граф, пошлите кого-нибудь в город разузнать о семье некоего Шарля Бонапарта.
– Я сей же час кого-нибудь пошлю, – губернатор кинулся из комнаты, обрадованный, что задание такое легкое.
Вскоре он вернулся с сияющей улыбкой на лице:
– Через два часа у вас будут исчерпывающие сведения об этой семье, мессир, – объявил губернатор. – Может быть, пока ждем, не откажетесь со мной отобедать?
– Вы же знаете, Марбо, я не ем в гостях. Лучше расскажите мне, какие депеши вам шлют из Парижа, относительно русских?
– Да, все, как обычно: поддерживать нейтралитет, в конфликт не вступать… Простите, мессир, ваша форма… вы пошли на службу к русским?
– Фи, Марбо! Я никогда никому не служу. Этот маскарад для отвлечения внимания. Ни одна живая душа не должная знать, кто у вас был под маской русского генерала.
– Но ведь меня спросят, с какой целью русские нанесли мне визит.
– Обязательно спросят. Ответите, что русские приходили предложить нейтралитет, а вы милостиво согласились.
– Благодарю, мессир, – с чувством облегчения произнес губернатор.
Спустя два часа, де Марбо пересказывал гостю сведения, которые удалось собрать посланными агентами. Генерал слушал, не перебивая, лишь однажды задав уточняющий вопрос:
– Когда, вы говорите, родился второй ребенок?
Губернатор посмотрел в предоставленную агентами бумагу и ответил:
– Пятнадцатого августа прошлого года. Наречен Наполеоном.
– Хорошо, – удовлетворенно кивнул генерал, – я поручаю вам, граф де Марбо, стать неофициальным опекуном и финансистом этого мальчика. Заботьтесь о нем, как о собственном сыне. Делайте что хотите, но его должна ждать военная карьера.
– Я все понял, мессир. Но под каким соусом я должен помогать мальчику?
– Придумайте что-нибудь. Станьте ему крестным отцом, а его отцу найдите приличную должность.
Губернатор кивнул и, будто вспомнив о чем-то, заглянул в бумагу, которую до сих пор держал в руке.
– Здесь написано, что его окрестили сразу после рождения, мессир.
– Ничего страшного. Убедите родителей пройти этот обряд повторно. Лишним не будет.
– Можете на меня положиться, мессир.
– В таком случае, я вас покидаю, граф. Деньги вы получите в ближайшее время.
Генерал встал, протянул вперед руку с перстнем гроссмейстера ордена тамплиеров, дождался, пока де Марбо исполнит ритуал, предписанный «посвященному рыцарю», и направился к выходу.

Глава 4. Русская карта.

В Санкт-Петербурге граф Алексей Григорьевич Орлов был обласкан императрицей. Имения с тысячами душ крестьян, ордена, специально отчеканенная в его честь медаль, сундук денег, право носить приставку «Чесменский» к своему имени – все это сыпалось на него, как из рога изобилия. Но просьбу победителя османов об аудиенции наедине Екатерина будто не слышала.
Алексей Григорьевич и сам уже не знал, нужно ли ему встречаться с императрицей тет-а-тет. Все, зачем он ехал в столицу, разрешилось и без этой встречи. Екатерина, не читая, подмахнула все представления и патенты на генеральские чины. В числе прочих оказался и патент на имя Салтыкова Дениса Федоровича, который до этого даже рядовым не служил в российской армии. Не возникли у императрицы и вопросы о подкреплении Средиземного флота новыми эскадрами. Более того, Екатерина обрадовала графа, что одна эскадра уже в пути. Еще две эскадры комплектуются из новых и восстановленных судов.
У графа создалось впечатление, что его поскорее хотят сплавить с глаз долой к месту службы. Никого здесь не интересовали его планы военной компании, не ставились цели. Заседание Государственного Совета герой Чесмы покинул в растерянности. У него накопилось немало вопросов, ответы на которые мог дать только один человек – его брат Григорий. К нему Алексей Григорьевич и отправился.
Брат оказался дома, но спал. Спал в три часа пополудни!
– Разбудите, – властно приказал граф слугам.
– Не велено, ваше сиятельство, – невозмутимо ответил один из них.
– Разбудите. Третий раз повторять не буду.
– Не губите, ваше сиятельство. Не велено.
Граф молча подошел к двум слугам, загородившим проход в спальню своего господина, схватил их огромными ручищами за шеи и отшвырнул в разные стороны. Еще не отойдя от возбуждения, он с такой же силой рванул распашные двери спальни, едва не сорвав их с петель.
– Гриша, вставай! Сколько можно спать? – громовым голосом Алексей возвестил о своем прибытии.
– А, Алеша, чего ты так рано?
– Рано?! Время за полдень! Ты почему не был на Совете?
– Да, я… мне не сказали, что Совет собирается.
– Так найти не могли, наверное. Гулял, небось, опять до утра?
– Да, ладно, тебе, Алеша! Здесь и без тебя хватает, кому мораль мне читать. Лучше сам расскажи, как ты, какие успехи в амурных делах?
– В амурных? Вообще-то я там воюю, Гриша. А вы здесь чем занимаетесь? Что с Катей?
– А что с Катей?
– Она избегает личной встречи. Вокруг нее куча прихлебателей. Меня чуть ни стошнило от их лести, а она воспринимает все, как должное.
– Да, Катя изменилась.
– Гриша, устрой мне с ней встречу. Я хочу узнать, в чем причина. Может, ей снова нужна наша помощь?
– Понимаешь, Алеша, я не могу пойти к императрице, когда захочу. Мне дозволено являться, только когда она возжелает, – с сарказмом выделяя слова «императрица» и «возжелает», понуро проговорил Григорий Григорьевич.
– Так вы что с ней больше не … того?
– Я же говорю, Алеша, «того», только когда она этого захочет.
– Да, дела… Как такое могло случиться, Гриша? Наверняка, Катя узнала о твоих похождениях?
– Если бы. Так бы хоть не обидно было. Нет, Алеша. Она просто однажды решила, что стала настоящей императрицей. Она думает о себе, как о просвещенной государыне. Она думает, что лучше других знает нужды России. Теперь все, кто знал ее растерянной девочкой, вошли в немилость.
– А может так и есть, Гриша.
– Конечно, так и есть!
– Да я не о том. Может, именно она и знает лучше других нужды России? Ты же помнишь, Благодетель наш только с ней об этом говорил. А еще что он говорил? Забыл? Он говорил: Катька умная, а где умом не возьмет, там хитростью добьется.
– Раньше я тоже так думал. А теперь смотрю: дура дурой.
– Это потому что спать с тобой перестала, Гриша? – улыбаясь реплике брата, попросил уточнить мысль Алексей.
– Поэтому – тоже, но не только. Вот объясни мне, зачем она тащит сюда всяких иностранцев? Володя, как-то попросил меня походатайствовать за одного ученого…
– Наш брат Володя?
– Ну, да. Ты же помнишь, что он директор Академии наук? Так вот, знаешь, что она мне сказала?
– Что?
– «Не твое это, Гриша. Не лезь, куда не понимаешь. А что, до ученого, то хороший ученый сам себе дорогу пробьет». Ты понял? Иностранцам: и подъемных десять тыщ, и жилье казенное, и полный пансион, и дело выбирай, какое хочешь. А нашим? Кукиш с маслом! Пробивай сам себе дорогу.
– Вот что, Гриша, поживу-ка я у тебя месяц, другой. Поглядим, обмозгуем, авось что и придумаем.
План, который только что сложился в голове Алексея, был прост: обойти всех соратников по перевороту 1762 года, расспросить их и составить объективное мнение. Уж больно в Гришиной оценке обида просвечивает. Однако, потратив две недели на пустые разъезды, никого, кроме Петра Пассека, не нашел. Все они оказались или усланными в родовые имения или заграницей. Да и Пассек не горел желанием откровенничать.
– Ты меня, Алексей Григорьевич, насчет государыни не пытай. Не моего ума это дело: ее деяния обсуждать, – сходу заявил Петр Богданович, пресекая даже попытку расспросов.
– Да бог с ней, с государыней, Петр Богданович. Ты мне скажи, где все наши? Где Екатерина Романовна?
– Вот что я скажу, Алексей Григорьевич, завтра меня будут пытать, какие разговоры ты со мной вел. Лучше я промолчу.
Алексей ушел, не попрощавшись, а на следующий день получил письменное предписание явиться на высочайшую аудиенцию.
Екатерина приняла графа в своем рабочем кабинете.
– Что-то ты, Алесей Григорьевич, загостился в столице, – сразу взяла быка за рога императрица, – флот без командира оставил. А ну, как турки демарш предпримут? Кто отвечать будет? Возвращайся-ка ты к своим обязанностям, а здесь, слава богу, есть, кому с делами управляться.
– Государыня, я… – собрался начать долгий разговор граф.
– Поезжай, Алексей Григорьевич, – не дав ему слово, устало закончила разговор Екатерина.
Вот тебе и «Катенька»! Чего она боится? Неужто она думает, что мы власть с ней делить собрались? Этот вопрос Алексей и задал своему брату, когда закончил все сборы к отъезду.
– Ты не поверишь, Алеша, когда я скажу, чего она боится, – после недолгого раздумья ответил Григорий Григорьевич, – она мужа своего боится.
– Мужа?! Так он, вроде, того…
– Видать их много было, – рассмеялся Григорий. – Недавно у нас уже четвертый «царь Петр Федорович» объявился.
– Вот как? Не знал. Только не пойму, чего их бояться? С самозванцами разговор короткий: голову долой.
– Я ей так и говорил. Но она теперь других слушает. Кто-то ей напел, что народ взбунтуется, если самозванца на голову укротить. Вот она их всех в Нерчинск и ссылает. Скоро там простых каторжан меньше, чем «царей» будет.
– Объясни мне, Гриша, чего самозванцев бояться? За ними, что иноземные армии стоят, как за Лжедмитрием?
–Понимаешь, Алеша, стоит самозванцу кликнуть, что он царь, незаконной царицей изгнанный, как к нему народ толпами стекается.
– Да, любит наш народ справедливость, – ухмыльнулся Алексей. – Знали бы люди, что за царь был Петя Гольштейнский, небось сами разорвали б самозванца. А, Гриш?
– Да уж.
– Ладно, Гриша, давай прощаться. На войну иду, как-никак.
Прощанье братьев было коротким. Они обнялись, Алексей уселся в возок и через пару минут скрылся из виду.

***
 
Ливорно. Июнь. Жара. Граф Алексей Орлов удобно устроился в тени беседки на своей вилле. В руке у него бокал охлажденного белого вина. В такую жару других напитков он не признавал. Если бы кто-то мог наблюдать за графом со стороны целый день, то ему могло показаться, что граф Алексей никогда не выпускает из рук бокал. Он пил целыми днями, но допьяна ни разу не напивался. Виной тому была хандра. Она оказалась сильней вина, и чем больше граф пил, тем сильней хандра сопротивлялась.
– Что, Алешенька не весел, что ты голову повесил? – от неожиданности Алексей вздрогнул и пролил на себя полбокала вина.
– Вы, падре мио?! – быстро взяв себя в руки, но, не скрывая удивления, воскликнул русский граф.
– Если, кто-то выглядит, как я, говорит, как я, то это и есть я. Ты же не это хотел спросить, сын мой?
– А что я хотел спросить? – еще не протрезвев, включился в разговор Орлов.
– Ты хотел спросить, что делать дальше.
– В этот раз вы не угадали, падре. Я больше ничего не хочу делать. Катьке это не нужно. Ей нужно, чтобы мы не болтались у нее перед глазами.
– Эх, Алеша… Ты разве «Катьке» служишь? Ты России служишь! Хватит хандрить, граф Орлов!
Алексей поднес бокал к губам, но пить не стал. Он выплеснул вино в траву, поставил бокал на стол и совершенно трезвым голосом спросил:
– Что мне делать дальше, падре?
– То же что и раньше, Алеша, бить турок.
– Мало сил у меня для сухопутных операций, а флот свой басурмане попрятали.
– Знаю, Алеша, и хочу помочь тебе.
– Помочь? Но чем?
– Ты привез мне патент на генеральский чин?
– Да, привез. Сейчас в дом сбегаю.
– Не надо. Пусть пока у тебя побудет. Хочу к тебе на службу поступить.
– Вы?!
– А что? Думаешь, не справлюсь? Если серьезно, Алеша, давно у меня мысль созрела: создать службу лазутчиков.
– Лазутчиков? Зачем?
– Чтобы замышления врагов заранее знать, чтобы врагу неприятности в его землях учинять, чтобы врагов твоих врагов на свою сторону перетягивать. Ты знаешь, Алеша, что в Леванте и Египте есть много врагов османов?
– Слышал.
– Вот! Их нужно подбодрить, пообещать нашу поддержку и пусть басурмане бьются между собой.
– Простите, падре мио, но зачем нам Левант и Египет?
– Видишь ли, Алеша, за усы дернуть султана ты сейчас не можешь: Дарданеллы тебе не пройти. Так давай подергаем его за хвост, и тем вынудим распылять свои войска.
– Что от меня требуется?
– Выделишь мне базу на Паросе и отпишешь дюжину самых храбрых офицеров, а сам принимай новую эскадру. Надо добивать басурманский флот.
– Мы вместе идем на Парос?
– Да, Алеша. И если у тебя по этому поводу вопросов нет, у меня есть вопрос.
– Я слушаю, падре.
– Что случилось в Санкт-Петербурге и почему ты недоволен Екатериной?
Этот вопрос лишь на мгновение ввел в замешательство Алексея. Должен ли он отвечать?  А как иначе? Человек, которого заговорщики памятного 1762 года звали не иначе, как Благодетель, имел право знать, во что превратилось его детище. Поэтому Алексей, не скрывая, поделился своими тревогами по поводу изменения отношения императрицы к своим бывшим ближайшим соратникам. Не мог Алексей и пройти мимо рассказа брата о страхах русской императрицы, относительно самозванцев.
– Не могу я этого понять, отец мой. От того и в хандру впал – закончил свой рассказ граф Орлов.
– А чего ты понять не можешь? Известно ведь: у бабы ум короток, а память – еще короче. Нам обиду на это держать – самим глупостью заразиться. Могу только повторить: не ей мы служим, а отечеству.
Инспекцию состояния флота перед предстоящей компанией граф Орлов и генерал Салтыков учиняли совместно. Налицо оказалось полное отсутствие провианта и, что еще хуже, достоверных сведений о противнике.
– Вот, Алеша, найди-ка ты османский флот без лазутчиков, – как будто продолжая только что прерванный разговор, промолвил Салтыков.
– Вижу, что вы правы, как, впрочем, и всегда. Я уже распорядился подбирать команду из бравых офицеров.
– Вот и славно! Через полгода я из них знатных лазутчиков сделаю. А ты пока провиантом займись.
До конца 1771 года, опустошив все прибрежные базы провианта турков, российский флот подготовился к решительной компании, которую планировали начать весной и закончить осенью следующего года.  К этому же моменту у командующего флотом должно сложиться ясное представление о расположении сил неприятеля.
Так и произошло. В мае месяце 1772 года Салтыков представил Алексею Орлову полный расклад сил османов на побережье и на море. Уж очень он был удачным для русских. К этому моменту Порта не смогла собрать весь свой флот в единый кулак, и можно было легко разбить его по частям.
Началась подготовка к походу. На суда загружали порох, ядра, пули и провиант. И в этот момент пришла высочайшая депеша из Санкт-Петербурга: немедленно прекратить все военные действия вплоть до особого распоряжения. Начались мирные переговоры в Фокшанах.
Алексей Орлов был взбешен. Он понимал, что за время перемирия турки перегруппируются, соберутся в кулак и разгромить их будет сложнее. Да и сведения от лазутчиков, собранные с таким трудом, окажутся устарелыми. Генерал Салтыков не пытался унять гнев Алексея, наоборот он его всячески раздувал.
В конце концов, генерал убедил графа выдать ему грамоту полномочного представителя российского Средиземного флота на переговорах в Фокшанах.

***

Ранним утром 21 июня 1772 года казачий разъезд патрулировал дорогу на окраине небольшого села Кременчуг, что раскинулось на равнине в двух верстах от правого берега Днестра. Здесь, в глубоком тылу русской армии, казаки охраняли провиантские обозы и отлавливали дезертиров. Бывало, что и польские лазутчики попадались. Самим туркам выступать в роли лазутчиков было несподручно, и они широко использовали для этой цели союзных с ними поляков.
Понятно, что отличить поляка от русского по внешним признакам невозможно, поэтому казаки задерживали и подвергали дознанию всех подозрительных прохожих и проезжих. Бывали такие дни, что до десятка задержанных отправляли к есаулу на дознание, а он столько же отпускал. Видно не водились здесь супостаты. Хотя ходили слухи, что в соседней Слободе поймали настоящего лазутчика, так сам командующий наградил всех трех казаков из разъезда рублем и чаркой водки.
Очередного подозрительного прохожего казаки заметили сразу, как только выехали на дорогу. Этот человек, одетый по-казацки, быстрым шагом удалялся в сторону реки, что странно. Казаку, если ты не на службе, здесь делать нечего. А если ты на службе, то ты идешь не туда. Войско – в другой стороне.
Казаки быстро догнали пешего путника.
– Эй, мил человек! – окликнул его старший разъезда в звании урядника, – ты кто таков и куда путь держишь?
– Я казачий хорунжий Пугачев. А хожу здесь по своей надобности.
– Хорунжий? И документ при себе имеешь, вашбродь?
– А как же, служивый. Вот и документ.
Путник достал из-за пазухи бумагу и протянул уряднику. Казак принял бумагу, не читая, сунул ее в карман и сказал:
– Иди за нами, мил человек. Есаул прочитает, что ты за хорунжий.
– Робяты, да что ж вы творите? Я ж свой! Зачем к есаулу? Отпустите, а? А я вам за это по рублю серебром дам.
Старший резко приструнил коня. То же сделали и остальные двое казаков, взяв путника в треугольник.
– По рублю, говоришь? – ухмыльнулся урядник, – врешь, небось, а у самого-то и нету.
– Да вот те крест! – истово перекрестился путник.
– Ну, покажи.
Путник стал развязывать котомку, из которой достал большой кошель. Опустив туда руку, он отсчитал на ощупь три монеты, вынул их и протянул старшему. Казак, не притрагиваясь к монетам, скомандовал:
– А ну, ребяты, вяжи его!
Казаки соскочили с коней и сноровисто связали руки за спиной путника его же кушаком.
– За седло его! – раздалась команда урядника.
Бедолагу усадили на коня задом наперед, выслушав от него нелестные выражения:
– Что ж вы творите, изверги? Упаду, ведь!
– А ты за луку-то держись, авось и доедешь, – улыбаясь, отвечал старший.
Спустя десять минут, казаки ссаживали свою живую добычу около небольшой мазанки, которую занимал командир их сотни.
– Вот на дороге поймали, вашбродь? – вталкивая задержанного в комнату, доложил старший разъезда.
Одновременно с этим, второй казак поставил на стол перед есаулом котомку и выложил из нее два кошеля, которые характерным звоном дали знать о своем содержимом.
– Что там? – осведомился есаул.
– Серебро, вашбродь.
Командир взял в руки оба кошеля, прикинул вес и опустил на стол.
– Неплохо. Ну, расскажи, любезный, кто ты и зачем здесь оказался?  – обратился он задержанному.
– Я Емельян Пугачев, Иванов сын, казачий хорунжий.
Урядник, вспомнив, что забрал бумаги у задержанного, вынул их из кармана и положил на стол. Есаул развернул паспорт. На первый взгляд все в порядке. Бумага составлена по форме, сургучная печать на месте, отметки о прохождении постов есть. Стоп.
– Куда он шел? – обращаясь к казакам, спросил есаул.
– Так, к реке, вашбродь.
Странно. Судя по отметкам, он шел с Дона, а теперь повернул обратно.
– Вы не ответили, господин хорунжий, зачем вы здесь? – повернулся есаул к Пугачеву.
– Так ведь на войну возвращался после излечения, господин есаул.
– На войну, говорите? Но, помилуйте, война в другой стороне.
– Да захотелось мне, господин есаул, к зазнобе своей в Слободу сходить.
– Отчего же сразу по пути не зашли?
– Да, вот прошел мимо, и, вдруг такая тоска меня взяла. Думаю, дай-ка, вернусь на денек.
– Складно. Давайте поступим так: вы с моими казачками съездите в Слободу, проведаете свою зазнобу, а завтра к вечеру вернетесь.
– Неловко с конвоем-то. Они, небось, захотят посмотреть, как мы миловаться будем? Расхотелось мне. Пойду я в войска, пожалуй.
Видя, что задержанный сейчас выкрутится, и есаул по своему обыкновению отпустит этого верткого ужа, старший заявил:
– Он нам деньги предлагал, вашбродь, по целковому на брата.
– Вот как! Чем вы это объясните, господин хорунжий?
– Ну, кому охота эдак-то канителиться, господин есаул? Вот и подумал: может, так скорее будет.
– Что ж, я удовлетворен. Остался последний вопрос: откуда у вас столько денег и зачем они вам на войне?
– Деньги не мои. Я их нашел. А раз нашел, куда их девать? Решил сдать в полковую кассу.
– Ну, как же так, хорунжий? Я ведь почти тебе поверил. У тебя что, нет другого объяснения?
– Нет, господин есаул.
– Тогда поступим так: через несколько дней мою сотню передислоцируют в Ставку – вот вместе и поедем. А пока побудешь моим пленником.
Пугачева, развязав руки, поместили в пустой хлев со свежей соломой, и это было хорошо. Много дней он шел, отдыхая лишь по несколько часов в сутки на сырой весенней земле. Здесь хоть отоспаться можно. Отоспаться и подумать, что делать дальше.
Сон сморил его сразу. Временами сон прерывался, но сознание не хотело полностью возвращаться в реальность, и он вновь засыпал. Только спустя сутки пленному удалось окончательно проснуться. Теперь можно и подумать.
Что делать? Бежать? Без денег? Ну, уж нет. Не для того он полтора года давил свою совесть, терпел мучения, набивал кровавые мозоли на ногах – все ради них, родимых. Кто он без денег? Беглый казак Емелька Пугачев. А с ними? С такими деньгами можно хоть купцом сделаться!  Сейчас бежать нельзя. Вернее всего сбежать по дороге. Разузнать, где повезут деньги, обмануть конвой – и ходу.
На третий день, судя по шуму на улице, сотня засобиралась в поход. За ним зашел сам есаул.
– Ну, что, хорунжий Пугачев, готов послужить отечеству? – с ухмылкой спросил он.
– Так это мы завсегда, – ответил пленник.
– Поедешь в строю. Связывать тебя не буду. Но смотри, попытаешься бежать, застрелю.
Конвоировали Пугачева грамотно. На марше он ехал в «коробочке», составленной из четырех всадников. Сбежать из-под такой опеки – нечего и думать. Остановок на дневных переходах есаул не позволял. На первой ночной стоянке Пугачева вновь заперли в хлеву и приставили часового.
Самое обидное, он так и не узнал, где везут его деньги. А вдруг они уже разделили его богатство промеж собой? И спросить не у кого. Пугачев сел на солому обхватил голову руками и в такой позе, слегка раскачиваясь, просидел около часа. После этого он завалился на бок и застонал.
Этот стон обеспокоил часового. Он подошел к закрытой двери и негромко спросил:
– Эй, ты чего?
Ответа не последовало, а стон продолжался. Первым порывом молодого казака было открыть дверь и узнать в чем дело. Но он вовремя спохватился. Вспомнил наставления и отправился будить урядника. Заспанный и недовольный урядник задал тот же вопрос через закрытую дверь:
– Эй, ты чего?
Ответ был таким же: никаким.
– У тебя ружье заряжено? – спросил урядник молодого казака
– Так точно, господин урядник.
– Встань здесь и, если что, стреляй в него.
– Если что, господин урядник?
– Если бежать удумает, супостат.
Окончательно проснувшись, старый казак отомкнул дверь и подошел к лежащему на соломе пленному. Потрогав его за плечо, казак хотел повторить вопрос, но пленник неожиданно громко выкрикнул:
– Не тронь меня! Дай умереть спокойно!
– Ну, ладно, умирай, – согласился урядник и двинулся к выходу.
– Да, что ж вы за люди такие? – сквозь стоны прокричал Пугачев, – человек умирает, а вам хоть бы что!
– Так ты же сам, мил человек, сказал, чтоб тебя не трогали, – спокойно возразил урядник.
– Больно, вот и сказал. Давно животом маюсь. Там у меня в котомке травка в тряпицу завернутая. Отварить ее надо. Только она и помогает.
– Не было в котомке никакой травки в тряпице.
– А я говорю, лежит! – вновь повысил голос Пугачев.
– Что здесь? – привлеченный шумом появился есаул.
– Да вот, вашбродь, пленник бузит.
– Хорунжий? – обратился есаул к Пугачеву.
– Живот у меня, господин есаул. Невмоготу. Там в котомке травка. Отвар нужен, – со стонами после каждого слова произнес Пугачев.
– Принесите ему траву, урядник.
– Так нет в его котомке никакой травы, вашбродь.
– Они ее просто не нашли, – вставил слово Пугачев.
– Принесите его котомку, – распорядился есаул.
Урядник кивнул молодому казаку, и тот мигом кинулся исполнять приказание. Через минуту он вернулся, неся в руках котомку пленника. Казак вопросительно посмотрел на есаула, тот кивнул, и котомка очутилась рядом с «умирающим». Не вставая, Пугачев развязал тесемки и просунул одну руку внутрь мешка. Кошели были на месте, главное он узнал, но действо надо доиграть. Он начал вынимать из котомки смену белья, кошели и, в заключение вывернул ее наизнанку.
– А-а-а, – завыл пленник, – нету!
Есаул вопросительно посмотрел на урядника.
– Не было никакой травки, вашбродь!
– Ладно, хорунжий, что за трава у тебя была? Может, у нашего лекаря есть.
– Я не знаю, – простонал Пугачев, – мне ее наш лекарь дал.
– Разбуди лекаря, – распорядился командир, – и пусть носилки захватит.
Подошел лекарь, держа в руках носилки. Мельком глянув на лежащего человека, лекарь протянул носилки молодому казаку и скомандовал:
– Грузите и несите ко мне.
Продолжающего стонать больного положили на носилки и понесли в избу, которую на эту ночь занял лекарь.
– Я охрану снаружи поставлю, – на прощанье сказал есаул.
– Не стоит, есаул. С такими болями не побегаешь.
– И все же, пусть постоит.
     Не ответив, лекарь вошел в избу и оказался возле лавки, на которой лежал больной.
– Ложись на спину, – велел лекарь.
– Не могу. На боку не так больно.
Лекарь, пошарив среди склянок, нашел одну, накапал из нее в деревянную ложку несколько капель. Затем он долил в ложку воды до верху и дал выпить больному. Пугачев выпил противную на вкус жидкость и спросил:
– Это поможет?
– Постарайся уснуть, – с этими словами лекарь задул свечи и улегся на соседней лавке.
Пугачев выждал четверть часа и тихонько поднялся с лавки. Лекарь спал. «Больной» выглянул в окно. Часовой сидел на ступеньках и дремал. Убивать его Пугачеву не хотелось. Он пошарил в темноте около печки и нащупал небольшой чугунок. Осторожно открыв дверь, хорунжий с размаха опустил чугунок на голову часового. Тот без звука завалился на бок. Путь свободен.
Судя по времени, за которое котомку принесли в хлев, она находится в обозе. Там тоже стоит часовой, так что чугунок пригодится. Где остановился обоз, хорунжий заметил еще с вечера. Сейчас он безошибочно приближался к вожделенной цели. А вот и часовой. Так. Подкрались. Замах, удар, часовой упал.
– Что ж это ты людей-то калечишь, Емельян Иванов сын? – как гром с ясного неба раздался знакомый голос есаула.
Пугачев вздрогнул и выронил чугунок. Вспыхнули несколько факелов и взору незадачливого беглеца открылись фигуры казаков с есаулом во главе.
– Я опять тебе поверил, хорунжий. Хорошо урядник уговорил засаду оставить на полчаса. Еще бы десять минут, и мы могли спать уйти, а ты бы сбежал, пожалуй.
– А ты бы не попытался, есаул?
– Не знаю. От врагов бы сбежал, а от своих-то зачем?
– Так ведь не верите вы, что я свой! Под расстрел меня ведете.
– Не бойся. Разберутся, кто ты есть.

***
   
Османы затягивали мирные переговоры. Вернее, из-за неготовности турецкой стороны переговоры еще не начинались. Неготовность турков выражалась в том, что они, якобы ждали письменных полномочий от султана.
Для всех военных было очевидно, что перемирие нужно Порте для передислокации своих сил, получения подкреплений потрепанным войскам, пополнения складов с провиантом и просто для отдыха.
Русским передышка была не нужна. Высокий моральный дух в войсках, подогревавшийся непрерывными победами над басурманами, сейчас остывал. Вынужденное бездействие разлагающе влияло на дисциплину. Хотя и не часто, среди солдат и казаков появлялись мародеры. Более частое явление – самоволка. Молодые воины пользовались успехом у знойных молдаванок и румынок. Ничего удивительного, что тяга была взаимной. Сбегать ночью в соседнее село к своей красавице, а к утру вернуться обратно стало в порядке вещей.
Командующий Первой русской армией генерал-фельдмаршал Петр Александрович Румянцев понимал, что только жесткими мерами можно навести порядок. Войскам был зачитан приказ командующего о расстреле на месте всех мародеров, дезертиров и других преступников, позорящих честь и достоинство солдата русского.
Именно в этот момент в Ставку прибыла казацкая сотня, приведшая Пугачева Емельяна для подтверждения его личности. Командир сотни, как положено, представился своему новому начальнику, казацкому полковнику. Среди прочих сведений он упомянул и об обстоятельствах поимки странного казачьего хорунжего в двухстах верстах от расположения войска.
– Хорунжего, говоришь? – удивился полковник, – странно. В жизни не слыхивал про дезертира-офицера. Посади-ка пока под замок этого хорунжего.
Дождавшись ухода есаула, полковник, кряхтя и сетуя на обстоятельства, которые заставляют отрывать старую задницу от стула, надел шапку и отправился к своему командиру. Командиром у него был только что прибывший из-под Кракова и собирающий сводный подвижной отряд генерал-майор Суворов Александр Васильевич. Представ перед сорокалетним генералом, казачий полковник вытянулся и доложил о доставленном его казаками из глубокого тыла хорунжем.
– Зачем ты мне все это рассказываешь, полковник? – остановил его Суворов. – Ты слышал приказ командующего?
– Так ведь офицер, ваше превосходительство!
– Да хоть фельдмаршал! Дезертир – расстрелять!
– Есть, расстрелять, ваше превосходительство.
Выйдя от генерала, полковник почувствовал облегчение. Полученный приказ снял с него всякую ответственность за судьбу хорунжего… как его, Пугачева, кажется? Хоть и жалко казака, все-таки свой брат казачий офицер, но против приказа не попрешь.
Полковник вызвал есаула и приказал пленного хорунжего расстрелять. Выполнять такой приказ есаулу не хотелось, но не в его силах что-то изменить. Единственно, что он мог сделать для очистки совести, это лично сообщить пленнику о его участи.
Войдя в избу, где под замком сидел Пугачев, есаул снял шапку и нарочито бодрым голосом произнес:
– Вот и отбегался ты, хорунжий. Приказано тебя расстрелять.
– Да как же это, господин есаул? – заблажил Пугачев. – Нечто можно этак-то невинного человека убивать? Христом богом тебя прошу: отпусти, век молиться за тебя буду.
Пугачев упал на колени, но вместо жалости вызвал отвращение у есаула. Негоже казаку на колени падать. Хоть перед кем.
– Выведите за околицу и расстреляйте, – скомандовал есаул стоящим рядом казакам.
– Все расскажу, господин есаул, – неожиданно твердым голосом заявил Пугачев, поднимаясь с колен, – только пусть они выйдут.
Есаул, удивленный резкой перемене в поведении хорунжего, кивнул казакам и, убедившись, что они ушли, обратился к пленнику:
– Говори.
– Я был послан на Кубань с тайным заданием, поднять казаков против басурман. Затем и деньги при мне были.
– Кем послан?
– Генералом Салтыковым, – имя этого генерала только что всплыло в памяти Пугачева. Полтора года назад оно гремело под Бендерами. Генерал со своим корпусом тогда дважды спас русскую армию от поражения.
Назвав имя действующего генерала, Пугачев рассчитывал выиграть время и при первой возможности бежать. Бог с ними с деньгами. Жизнь дороже.
– Есть такой генерал, – задумчиво вымолвил есаул. – Что ж ты раньше молчал?
– А я и сейчас не сказал бы, кабы ты меня убивать не удумал.
– Ладно, посиди пока.
Снова последовал доклад есаула полковнику, а полковника – генералу Суворову о вновь открывшихся обстоятельствах по поводу хорунжего Пугачева. Александр Васильевич не любил откладывать решение текущих дел на потом. Иначе они накапливаются, завязываются в узел, да такой, что и мечом потом не разрубишь. Александр Васильевич предпочитал узлы не рубить, как его известный тезка, а не давать им запутываться.
– Ладно, пойдем, посмотрим на твоего казачка, – сказал он полковнику.
Войдя в дом, где содержали пленника, генерал Суворов бросился в словесную атаку:
– А ну признавайся, вор, зачем сказал, что я тебя на Кубань посылал?
– Никак нет, ваше превосходительство! – отбил атаку Пугачев, – Не вы посылали. Другой генерал был.
Не сработало. Значит, нужно найти настоящего Салтыкова, свести их, а уж потом принимать решение.
Александр Васильевич еще плохо представлял себе структуру командования Первой армии и, при оказии, собрался выяснить у командующего, где находится генерал Салтыков. Такая оказия вскоре выпала, но ответ генерала-фельдмаршала еще больше запутал дело.
– Тебе каков из генералов Салтыковых надобен, Александр Васильевич? – улыбаясь, спросил Румянцев.
– А сколько их? – растерялся Суворов.
– Сейчас в Фокшанах двое. Генерал-поручик от инфантерии Салтыков Иван Петрович и генерал-квартирмейстер Салтыков Денис Федорович.
– Они оба командуют соединениями, Петр Александрович?
– Нет. Денис Федорович командует разведкой у графа Алексея Орлова, а здесь он, как представитель Средиземного флота.
– Разведкой?
– Да, хорошее начинание, кстати. Его лазутчики и сведения ценные о неприятеле добывают, и неприятности в тылу супостата чинят.
– По всему, он мне и надобен, Петр Александрович.
– Что ж, он здесь недалеко квартируется, Александр Васильевич.
Суворов, не мешкая, отправился к генералу-квартирмейстеру. Он собирался скорее покончить с делом странного казака. Но была еще одна причина, по которой Суворов желал встретиться с представителем Средиземного флота. Александр Васильевич хотел прояснить некоторые детали Чесменской битвы.
Он восстановил для себя ход Чесменского сражения по обрывочной информации из публичных источников. По всему выходило, что это блестящая по исполнению операция. Но все ли происходило по заранее составленному плану или в ход битвы вмешалось провидение и помогло русскому флоту? Это Суворов и собирался выяснить.
Генерал-квартирмейстер принял Александра Васильевича радушно и, казалось, даже не удивился визиту. Он предложил чаю, но Суворов, смущенный таким приемом, отказался и приступил к делу:
– Давно хотел услышать из первых уст о славной победе под Чесмой, Денис Федорович.
– Видите ли, Александр Васильевич, я ведь был приписан к флоту после Чесмы и не могу быть вам полезен, как очевидец, – Салтыков сделал паузу.
– Что ж, жаль, – посетовал Суворов.
– Однако, – продолжил генерал-квартирмейстер, – я имел подробную беседу с графом Орловым и, возможно смогу удовлетворить ваше любопытство. Вас интересует весь ход сражения?
– Мне интересны действия командира брандера, который загорелся вблизи неприятельской береговой батареи. Он так поступил согласно плану или импровизировал?
– Ха-ха, Александр Васильевич, – рассмеялся Салтыков, – А ведь меня тоже интересовал именно этот вопрос. Ведь во многом благодаря этому маневру удалось «ослепить» вражескую батарею и избежать потерь.
– И вы получили ответ?
– Планом такой маневр не предписывался. Можно было бы приписать сию удачу воле провидения, но лейтенант Макензи, командир этого брандера, утверждал, что намеренно посадил на мель и поджег свое судно.
– В таком случае, хвала и слава этому офицеру. Он спас много моряков российских.
– Может, все-таки чаю, Александр Васильевич?
– Благодарю, но откажусь, Денис Федорович. Меня ведь к вам привело не только праздное любопытство.
И Суворов пересказал историю пленного хорунжего Пугачева.
–… перед самым расстрелом сей беглый хорунжий заявил, что он, дескать, вовсе не беглый, а посланный генералом Салтыковым на Кубань, – закончил рассказ Суворов.
– Казак, говорите? Интересно. Хотелось бы с ним увидеться.
– Нет ничего проще, Денис Федорович. Сей же час распоряжусь, и его приведут к вам по вашей надобности.
– Да пусть сейчас и приведут. Я у вас его заберу.
Суворов распрощался с генералом и обрадованный, что удалось избавить себя от лишних хлопот, отправился к казачьему полковнику, чтобы дать соответствующие распоряжения.
Пугачева привели к генералу Салтыкову. Генерал отпустил конвой, и приступил к допросу:
– Что ж ты, братец, наврал? Когда это я тебя на Кубань посылал?
– Не вы, ваше превосходительство, а полковник. Он сказал, что посылает меня по вашему приказу.
– Ха-ха-ха, – развеселился Салтыков, – ловко! Теперь я должен искать полковника, фамилию которого ты не помнишь? Или помнишь?
– Никак нет, ваше превосходительство.
– Так не годится, хорунжий. Давай-ка, рассказывай все по-порядку.
Емельян выдал заготовленную историю, как его отправили на Кубань поднимать казаков против османов. Генерал, казалось, внимательно слушал, не перебивая, и пристально смотрел на рассказчика. Неловко было Пугачеву под этим взглядом, но рассказ он довел до конца.
– Складно. Молодец, хорунжий! Такого вранья мне еще не доводилось слушать.
– Да я…
– Теперь послушай, как на самом деле все было, – перебил Пугачева генерал. – Ты украл часть полковой кассы, но сразу не сбежал. Иначе тебя бы одного и заподозрили. Ты зарыл деньги на окраине села, в котором вы стояли. Кременчуг, кажется? Потом вас перекинули в другое место, и ты не успел достать деньги. При первой возможности, ты дезертировал и вернулся за деньгами.
– Откуда вы…
– А ведь и паспорт у тебя фальшивый, Емельян Пугачев, – не давая вставить слово, продолжил Салтыков, – в нем настоящее только имя. Ну, вот теперь можешь говорить.
Пугачев упал на колени. Этот человек видел его насквозь. Кто он? Откуда он все знает? Теперь уж точно расстрела не избежать. Может, пожалеет?
– Не вели казнить, батюшка, – запричитал Пугачев, – бес попутал. Как увидел эти деньги проклятые, будто ума лишился. Чем хочешь, тебе отслужу, прости, ради бога.
– Встань, Емельян. Есть для тебя служба. Ты хоть знаешь, кто перед тобой?
– Не гневайся, батюшка. Не ведаю.
– Я есть царь, Петр Федорович!
– Так ведь убили тебя, царь батюшка!
– Не меня они убили, а солдата, со мной обликом схожего. А я в Польшу ушел, потом был в земле Египетской, теперь настала пора возвращаться. Верну я скоро трон свой, Катькой беззаконно захваченный. Но вперед меня ты пойдешь. На Яик реку пойдешь. Казакам тамошним накажешь на Кубань двигаться. С Кубанскими казаками соединитесь – и на Дон. А потом уж, все скопом – на Москву и на столицу.
– Так как же, царь-батюшка? Нешто казаки меня послушают?
– Послушают. Ты от моего имени выступать будешь. Да и денег тебе дам вдоволь. Или кликнуть казаков и сказать, что не знаю тебя?
– Как можно, царь-батюшка? Все сделаю. Отслужу верой и правдой!
– С утра и пойдешь. Спутника дам и коня. До Добрянского форпоста конными доберетесь. Дальше один – пешим. Скажешься раскольником, дескать, на реке Иргиз поселиться желаешь. Паспорт получишь и двигай. И смотри мне, Емельян Иванов сын, руки у меня длинные.

***
Первый день своего пребывания в Фокшанах генерал Салтыков оценил, как крайне неудачный. И все из-за того, что русскую делегацию возглавлял Гриша Орлов. Вот кому «генерал» никак не может показаться в таком виде.
К счастью, уже на следующий день генерал Салтыков свел знакомство с молодым австрийским посланником Францем Тугутом, получившим задание от имперской канцелярии сорвать переговоры. Он в точности следовал советам «генерала Салтыкова», выдвигая предложения, которые попеременно бесили то Григория Орлова, то турецких представителей. Не будь этого, турки могли и дальше морочить головы русским переговорщикам.
Для русских эти переговоры изначально стали, как кость поперек горла. Армия потеряла стратегическую инициативу, а флот – возможность закончить кампанию уже в этом году. Зачем Екатерина согласилась на перемирие, имея четыре козырных туза на руках? Она поддалась на провокацию своего дядюшки Фридриха, короля Пруссии, который убедил племянницу, что от ослабленной Порты можно добиться мира на выгодных для России условиях.
Однако турецкий султан иначе оценивал ситуацию. Он считал сокрушительные поражения своей армии лишь временными неудачами и объяснял их бездарным военным руководством. Несколько голов слетело с плеч турецких генералов, и панические настроения в армии прекратились.
Но перемирие было нужно. Оно требовалось для перегруппировки сил: очень уж потрепали русские непобедимую до этого момента армию Порты. Теперь, когда разбитые и деморализованные войска отправлены в глубокий тыл, а их место заняли соединения профессионалов-янычар, можно возобновлять военные действия. Поэтому турецкие представители на переговорах, еще вчера торговавшиеся по мелочам, сегодня заняли неожиданно жесткую позицию: только «нулевой» вариант. Это означало, что русские должны оставить все завоеванные позиции на суше и на море и вернуться в довоенные пределы.
Григория Орлова взбесило такое предложение. Обе делегации должны вот-вот демонстративно встать из-за стола, наговорить друг другу гадостей и покинуть Фокшаны.
С этого момента Денис Федорович Салтыков потерял интерес к переговорам. Он явился к командующему, объяснил свой скорый отъезд неотложными делами на флоте, посоветовал Румянцеву готовиться к боям и отбыл из расположения.
Его пребывание в Фокшанах оказалось полезным. Он хоть и немного, но ускорил срыв переговоров. Он завербовал перспективного австрийского чиновника. Но, самое главное, он нашел исполнителя на главную роль в другой маленькой пьеске.
«С этим Пугачевым все получилось, как нельзя лучше», – думал Денис Федорович Салтыков, сидя, несмотря на жару, в закрытом возке. Пара резвых коней несла его в славный город Прешов, что относился в то время к Венгрии. Там по его поручению готовили в «самозванцы» польского шляхтича Яноша Гордиевского. Ничем примечательным Янош не выделялся на фоне других польских конфедератов, разбитых и рассеянных по всей Польше отрядом Суворова. Ничем, кроме внешности. Редко встречаются на свете люди настолько похожие друг на друга, как Янош Гордиевский походил на убиенного императора российского Петра III.
Янош, безусловно, хорош. Найдись он раньше, можно было бы разыграть с Фридрихом красивейшую партию, после которой ни у кого язык не повернулся бы назвать его «Великим».  Не пришлось бы в срочном порядке сажать на престол своенравную Екатерину. Хорошо еще, что ее своенравие не сочетается с развитым умом.
Вспомнилась характеристика, данная будущей российской императрице ее покойной матушкой: своенравная, ограниченная, постоянно нуждающаяся в наставнике. Третий пункт характеристики сыграл главную роль в выборе сценария июльских дней 1762 года. Только его, графа Сен-Жермена, присутствие в Санкт-Петербурге позволило забитой и униженной Фике сесть на трон.
Вспомнился ее животный страх, когда множество народа, возбужденного слухами об убийстве царя, собралось перед дворцом в Петергофе. «Бежать, бежать отсюда», – в панике повторяла Фике, метаясь по залу дворца. Только окрик ее наперсницы Екатерины Романовны Дашковой привел испуганную девочку в чувство: «Куда?! Куда ты собралась бежать? Россия большая – далеко не убежишь».
За десять лет царствования Екатерина избавилась от наставников, а вот от страха быть призванной к ответу, судя по рассказу Алексея Орлова, так и не смогла. Что, в таком случае, напугает императрицу больше: тонкая психологическая игра с внезапным появлением «ожившего» супруга или беспощадная смута черни? Без сомнения, второе. Как же вовремя появился этот прохиндей Пугачев! Грубовато, конечно, получится, но не всегда же плести тонкие кружева. Иногда надо встряхивать мир, чтоб не спал. Вот пусть Емелька его и встряхнет, а Гордиевского пока можно перевести в резерв на случай, если реально придется менять русского царя.
Мундир генерала русской армии на цивильный костюм Салтыков поменял на первой же остановке. Русские вообще, а особенно военные, так и не стали желанными гостями в славянской Польше. «Братья-славяне» готовы были отдаться хоть османам, хоть черту лысому, лишь бы насолить русским. «Ему они и отдались, – ухмыльнулся про себя Салтыков, – только почему лысому?».
Небольшой городок Прешов был наводнен польскими «беженцами». Из них Салтыкову предстояло набрать группу ненавистников «оккупационной империи» для выполнения важной миссии в России. Но сначала из русского Салтыкова предстояло превратиться в другого персонажа. Мысленно примеряя на себя свои маски, он с удивлением обнаружил, что ни одна из них здесь не уместна. Англичанина Уэлдона могут сделать ответственным за то, что Англия поддержала Россию в деле раздела Польши. Французов Сен-Жермена и де Сюрмона заставят отвечать за позорное поражение генерала Демурье от Суворова у Ландскрунского замка. Пожалуй, настала пора добавить в коллекцию новый образ.
В прошлый свой приезд сюда он обратил внимание на развалины. Ему рассказали, что еще не до конца сумели восстановить, сильно потрепанный во время восстания короля Ракоци, город. Тогда это имя лишь отметилось в памяти. А теперь оно всплыло. Ракоци – это же почти полная анаграмма английского слова rescuer, что означает «спаситель». Сколько раз он назывался этим именем? Не счесть! Значит, решено: он будет незаконным сыном короля Ракоци. Князь Ракоци. А что? Звучит не хуже, чем граф Сен-Жермен.
Когда среди польских эмигрантов распространился слух, что некий князь Ракоци набирает решительных бойцов для дела, которое навредит ненавистной России, от желающих не было отбоя. Ракоци отобрал две дюжины настоящих головорезов и, снабдив их инструкциями и письмами, отправил в Ливорно.
Первое письмо было адресовано графу Алексею Орлову. В нем генерал Салтыков оповещал командующего Средиземным флотом о скором окончании перемирия и просил его переправить группу подготовленных лазутчиков на Османский берег «для учинения всяческих неприятностей в тылу супостата».
Во втором письме некий Аль-Басир просил визиря Османской империи принять группу «друзей Порты» для последующей переправки ее в Россию. Составитель письма предупреждал визиря о скорой смуте на Кубани и Яике и рекомендовал ему вместе с группой послать «правоверных, к тайному делу приученных», с тем чтобы «посулами и уговорами башкирцев, татар и других единоверцев к смуте приспособить».
«Теперь можно перевести дух, – разговаривал сам с собой новоиспеченный князь Ракоци, – русские выполнят свою задачу. Турецкий флот потеряет владычество на Средиземном море, влияние Порты на Египет ослабнет, а в Леванте появится плацдарм.
Кто будет расширять плацдарм до Суэца, и кто восстановит Суэцкий канал, решится по ходу пьесы. Ясно лишь одно: это не будут русские. За тысячелетия своего существования этот народ так и не сумел стать цивилизованным. Русские из поколения в поколение передают заветы своих, как они думают, древних богов. Они даже христианство смогли под себя приспособить. Русские непредсказуемы. Никогда не знаешь, что они выберут, если выбор стоит между выгодой и справедливостью.
Зато русские умеют воевать. Вот пусть и воюют».

***
    
Закончив с делами Прешове, граф Сен-Жермен отправился в свое поместье в Голландии, купленное на имя французского подданного де Сюрмона. Сюда приходили послания от большого числа доверенных лиц графа. Управляющему имением Робберу Мариньи или попросту Бобби приходилось сортировать письма и подшивать невероятное количество газет, которые стекались на их адрес со всего света. Кроме этого, в обязанность Бобби входило обеспечение идеального порядка и чистоты к приезду хозяина. А так как хозяин мог появиться в любой момент без предупреждения, уборка производилась ежедневно.
Семейная пара, пожилых голландцев, ежедневно приходящая убирать и без того чистый дом, боготворила хозяина. Господин де Сюрмон так щедро платил Ханне и Грету Мунсам за столь «непыльную» работу, что они однажды даже предложили готовить ему еду в те дни, когда он бывал дома. Причем дополнительной оплаты за это не просили. Но хозяин великодушно отказался. «Не хочу обременять вас лишними заботами», – прямо так и сказал! Ну, разве он не ангел, спустившийся с небес?
В этот раз хозяин появился до обеда, поэтому встречать его на крыльцо вместе с управляющим вышла и чета Мунсов. В отличие от «господина Мариньи», который стоял в напряженном ожидании, Ханна и Герт безмятежно улыбались, показывая, как безмерно они рады возвращению их благодетеля.
– Как дела, Ханна? Как ваш внук? – Сен-Жермен, как обычно сделал вид, что интересуется делами прислуги. Ему это ничего не стоит, а им – за счастье.
– О, все хорошо, господин де Сюрмон! Благодаря вам, мы смогли отдать его в школу, – поспешно ответила Ханна. Она хотела сказать еще что-то, но хозяин уже обращался к «господину Мариньи»:
– Бобби, из Англии было что-нибудь?
– Да, мессир. От Дэвида Юма большой конверт и из «Лунного кружка» от Джеймса Уатта.
– Хорошо. Принеси в кабинет.
Через пять минут граф Сен-Жермен читал письмо Уатта. Изобретатель благодарил за подсказки, существенно увеличившие полезную работу парового двигателя, но сетовал на большие потери в цилиндре из-за больших неточностей в изготовлении деталей.
«Как дети малые, – не удержался граф, дочитав письмо. – Для чего я им «Лунный кружок» создал? Чтобы собирались, обменивались информацией, объединяли идеи. Тем более что идей каждому из них я накидал столько, что, объединив их, можно уже паровозы и пароходы создавать. Неужели так сложно?».
Однако его ответ был лишен подобных эмоций. В письме Сен-Жермен советовал обратиться к производителям пушек и пушечных ядер. Технологии литья на этих заводах позволяют довольно точно изготавливать и стволы (читай цилиндры) и ядра (читай поршни).
Закончив с ответом Уатту, граф очистил стол и распечатал пухлый пакет, присланный Дэвидом Юмом. Юм писал, что, наконец, получил рукопись Адама Смита и рад переправить ее сиятельному графу Сен-Жермен для рецензирования.
Граф давно ждал рукопись Смита. Бедолага возится с ней уже пять лет. Но он не может окончательно выйти за рамки сегодняшнего общества. Ведь возили его и в Париж к энциклопедистам, и с Жан Жаком Руссо долго общался, и Юм, как может, его просвещает. А результат? Кроме роли разделения труда и критики меркантилизма, ничего революционного не высказывает. И что это за название: «Исследование о природе и причинах богатства народов»? Ладно, название пусть остается, а суть никуда не годится. По замыслу это должна быть бомба, которая взорвет экономическое сознание у текущего и всех последующих поколений. Содержание тех глав, которые уже присылал Юм, не содержало даже зерен «пороха». Может окончательный вариант лучше?
Сен-Жермен по диагонали пробежал творение Адама Смита. Все то же самое. Автор подгоняет его замечания под свою логику. В результате получается мешанина. Впору хоть снова самому писать.
Но граф сразу же отверг эту мысль. Был уже такой опыт с «Общественным договором» Руссо. Ни к чему хорошему это не привело. На бедного философа начались гонения во Франции, и он готов был отказаться от авторства скандального труда. Пришлось прятать беднягу в Англии у Дэвида Юма. Однако душевные терзания и природная подозрительность, объединившись, вызвали у Жан Жака тяжелую форму паранойи. Теперь сложно спрогнозировать, что он выкинет в следующий момент.
Нет, пусть Адам Смит думает, что он сам написал свое «Богатство народов». И Сен-Жермен, придвинув к себе пачку листов бумаги и обмакнув перо в чернила, начал писать замечания к творению будущего экономического пророка.

***
   
Граф Алексей Орлов маялся от безделья в Ливорно, когда ему доложили о прибытии польского шляхтича Яна Дворжецкого с письмом от генерала Салтыкова. Обрадованный граф распорядился немедленно доставить к нему посланника. Надежда на то, что, наконец, пришла весть об окончании перемирия, вернула Алексея Григорьевича к жизни. Местные светские развлечения и бесконечные флирты со знойными тосканскими красавицами не затрагивали его глубоко. Во всем этом участвовала лишь часть Алексея. Другая, большая его часть в это время строила планы будущих славных битв. А может оно и к лучшему, что османы соберут весь свой флот в один кулак? Еще одна большая битва, еще одна большая победа – и его имя навсегда впишется в анналы истории.
Вошедший посланник прервал размышления командующего русским флотом. Граф одним взглядом оценил поляка. Хорош! Высокий, широкоплечий, идет мягко, будто крадучись. Хорош. С таким, пожалуй, можно было бы и потягаться.
Алексей Григорьевич, обладая богатырским сложением, всегда ревниво относился к людям, которые оказывались под стать ему. Сейчас был как раз такой случай.
– Ян Дворжецкий, господин генерал, – представился вошедший, – с письмом от генерала Салтыкова.
– Давай, – граф протянул руку, взял конверт и пока надрезал печать, как бы между делом, спросил, – подковы разгибаешь?
– Простите, господин генерал, не понял, – шляхтича покоробил тон этого русского. Он не к конюху своему обращается, а к польскому шляхтичу!
– Я говорю, подкову разогнуть сможешь?
– Ни вем, не знаю, не пробовал.
«Как же, не пробовал. Все пробуют. Не можешь – так и скажи». Настроение графа улучшилось и его не смогло испортить даже отсутствие в письме официальных сведений об окончании перемирия.
– Сколько вас прибыло? – спросил командующий, дочитав письмо.
– Со мной двадцать четыре человека.
– Когда будете готовы к погрузке?
– Хоть сейчас.
– Хорошо. Завтра вас отправлю. Сегодня могу разместить в казармах или на корабле.
– А нельзя переночевать где-нибудь в городе?
– Да почему же нельзя? Можно. Только вряд ли вы все в одном постоялом дворе поместитесь.
– Ничего. Мы разделимся, – ответил шляхтич, только теперь осознав, что не одну неделю придется ночевать с вонючими русскими матросами.
Поляков высадили на турецкий берег в конце сентября. Одновременно с этим командующий Российским флотом получил депешу об окончании перемирия. Немедля ни минуты Орлов приказал грузиться на корабли своему небольшому отряду в Ливорно и в этот же день отбыл на основную базу флота в Аузу, на острове Парос.
Здесь были собраны последние данные разведки, из которых следовало, что османы не объединили свои эскадры в единый кулак, а собираются напасть на русский флот одновременно с разных направлений. Чтобы напасть синхронно, самая дальняя эскадра вышла первой. Она базировалась в крепости-порте Дульциньо в Адриатическом море. В поход отправились тридцать семь боевых единиц из них двенадцать транспортов. По данным разведки транспорты отправились полупустыми. Это означало, что десант собираются досаживать на корабли где-то по пути.
Русская эскадра в составе семи боевых единиц, среди которых главной силой являлись два линейных корабля, выдвинулась навстречу неприятелю. Сближение произошло недалеко от греческого города Патры. Как и ожидалось, транспорты отстали. Они догружались десантом на острове Корфу, и командир русской эскадры капитан первого ранга Михаил Тимофеевич Коняев решил их не дожидаться. Он сходу атаковал турецкую эскадру и вынудил ее прижаться к берегу под защиту береговых батарей. Целый день из дальнобойных орудий линейных кораблей велся огонь по берегу. Одна за другой смолкали турецкие пушки. К вечеру из крепости перестали отвечать на стрельбу русских.
На следующий день осталось хладнокровно расстрелять сбившуюся у берега эскадру неприятеля. Лишь шести быстроходным шебекам удалось вырваться из этого побоища. На всех парусах они кинулись навстречу транспортам с десантом.
Капитаны транспортов, видя, как шебеки, не сбавляя хода, проносятся мимо, не долго гадали, что бы это могло означать. Они быстро изменили свой курс на противоположный и на полном ходу поползли вдогонку. Им еще сильно повезло, что командир русской эскадры Коняев приказал не преследовать неприятеля. Капитан не видел чести для себя топить беспомощные транспорты и не собирался при этом нести потери в экипажах. Даже потеряв в этом сражении убитым одного офицера, Михаил Тимофеевич считал, что и этого можно было избежать.
Не успели европейские газеты обсудить новую победу русского флота, как пришла еще одна новость. Она уже подавалась с нескрываемым сарказмом. «Русская эскадра рыскала по всему Эгейскому морю в поисках неприятеля, – писали газеты, – но неприятель спрятался и не показывал носа. Потеряв всякую надежду встретиться с флотом Порты, русские решили по старой привычке зайти в Чесменскую бухту в надежде обнаружить его там. Однако кроме нескольких строящихся кораблей, ничего, напоминающего турецкий флот, там не оказалось. Зато османы успели пополнить провиантом свои склады. Опустошив эти склады и спалив строящиеся суда, раздосадованные русские убрались восвояси».
В Европе на глазах происходила странная метаморфоза. Еще недавно непобедимая и грозная Порта, покорившая балканские народы, захватившая торговые пути между Западом и Востоком, в сознании европейцев превращалась в комедийный персонаж.
Укреплению нового образа Османской империи способствовало еще одно курьезное событие. Оно произошло чуть раньше патрасского сражения, но известие в Европу о нем пришло чуть позже.
Все статьи, написанные разными авторами об этом событии, начинались одинаково: с описания безрассудного, на грани безумного, плана русских. По этому плану один фрегат в сопровождении фелюки (одномачтовой посудины с двумя косыми парусами) должен был сразиться с турецкой флотилией, базирующейся в Египте.  В состав этой флотилии входили шесть равнозначных фрегату шебек и множество мелких парусников и галер.
Несмотря на ничтожность своих шансов на победу, командир русского фрегата лейтенант Панайоти Алексиано нападает на гавань порта Дамьетта.  Здесь он топит две шебеки и захватывает несколько мелких судов. На следующий день он в открытом море захватывает еще одну шебеку с турецким наместником в Египте. После этого комендант Александрии топит весь свой оставшийся флот на входе в бухту, опасаясь русского вторжения.
Невероятная история, которая говорит о безумстве русских и полной панике в стане османов.
Так и можно было подумать, не зная всей предыстории этого события. На самом деле, подготовка рейда в Египет началась еще полгода назад, когда генерал Салтыков отправил лазутчика с письмом коменданту Александрии. Как и многие другие мамлюки, комендант тяготился османским присутствием в Египте. Он лично составил подробный план стоянки турецких судов в Дамьетте и Александрии. И лично организовал переправку этих сведений с торговым судном в Ливорно.
Лейтенант Алексиано, отправившись в рейд, знал весь расклад и имел четкий план действий.
Впередсмотрящие обоих турецких шебек, которые стояли параллельно друг другу на входе в бухту Дамьетты, заметили приближающийся корабль одновременно. Один парусник с непонятным флагом не вызвал никакого опасения у командиров сторожевых шебек. Смутное подозрение стало к ним подкрадываться только тогда, когда один из впередсмотрящих заметил за медленно идущим фрегатом еще один парус, а сам фрегат предпринял странный маневр, собираясь проскочить между шебеками.
Подозрение капитанов оправдалось, когда люки над амбразурами фрегата открылись, и залп с обоих бортов разнес в щепки бомбардирские отделения шебек. Дело довершила фелюка, которая забросала брандскугелями (зажигательными снарядами) безоружные неприятельские корабли.
Паника на «флагманах» передалась и экипажам остальных судов. Османские моряки бросались в воду и искали спасения на берегу. Это было одно из самых коротких морских сражений в истории. С момента входа в бухту и окончательного захвата мелких парусников русскими прошло меньше часа.
Но на этом операция не закончилась. Алексиано выждал в порту Дамьетты до следующего утра. Слух о разгроме флотилии должен был достигнуть уха турецкого наместника Селим-бея.  Это произошло еще ночью, и Селим-бей вместе с комендантом Александрии разработали замечательный план.
По этому плану одна шебека в качестве приманки выходит на рейд Александрии. Остальные три вместе с галерами ждут в засаде. Как только завяжется бой между «приманкой» и русским кораблем, засадные шебеки заходят ему с тыла и в упор расстреливают.
Селим-бею так понравился этот план, что он решил лично возглавить шебеку-приманку.
На рассвете впередсмотрящий с шебеки увидел, как османские небольшие парусники пытаются оторваться от преследования русского фрегата. Турецкие моряки высыпали на верхнюю палубу и подбадривали убегающих одобрительными окриками и жестами.
Четыре суденышка облепили шебеку со всех сторон. Абордажные крючья впились в борта шебеки. Но даже это не удивило ее экипаж. Ну, а чего еще можно ждать от людей только что избежавших столкновения с русскими? Они и штормтрапа дождаться не могут.
Удивление пришло позже, когда турки, вместо своих собратьев, увидели переодетых русских, со всех сторон взбирающихся на их шебеку.
Стоя на стене крепости, комендант Александрии с удовлетворением наблюдал в подзорную трубу, как русские захватили шебеку Селим-бея без единого выстрела. Турецкий экипаж сдавался на милость победителя, не сопротивляясь.
 Подзорная труба пошла по рукам. Вся свита, сопровождающая коменданта, удрученно молчала. Лишь один, самый смелый турок, решился подать голос:
– А мы не должны как-то помочь уважаемому Селим-бею, эфенди? – обратил он свой вопрос к коменданту.
– Нет, – ответил тот, – у русских теперь два больших корабля против трех наших. Кто мне даст гарантию, что мы победим?
Те, кто мог ответить на этот вопрос – капитаны шебек – были на своих кораблях, остальные промолчали.
– Тогда передайте приказ на корабли: затопить суда у входа в бухту. Флотилию мы погубим, зато город спасем – подвел итог комендант.
Все в окружении коменданта облегченно вздохнули. Но они еще несколько часов напряженно наблюдали, как лавируют их шебеки у входа в бухту, как экипажи покидают их на шлюпках, как суда погружаются в воду. И только когда русские со всей своей добычей взяли курс на север, александрийские аристократы окончательно поверили: теперь лично им бояться нечего.

***

Всего месяц прошел с момента окончания перемирия, а русский флот вновь оказался без дела. Османы попрятали оставшиеся свои корабли во внутреннем Мраморном море, которое надежно защищал узкий пролив Дарданелл.
Алексей Орлов понимал, нужен новый план кампании. В открытое море османы больше не выйдут. Придется штурмовать прибрежные крепости, а, значит, нужно дождаться сведений от засланных лазутчиков и ударить по самым слабым местам неприятеля.
Однако командующему российским флотом в Средиземном море пришлось отложить свои притязания. Османы вновь запросили перемирия. Граф Орлов отнес такую перемену в настроении турецкого командования на свой счет. Ведь сухопутная армия Румянцева за этот месяц не успела даже развернуться. Только активные действия на море могли повлиять на решение султана.
Так же думали и при дворе Екатерины. Поэтому высочайшим указом императрица повелела возобновить переговоры в надежде, что теперь османские паши будут посговорчивее.
Никто даже представить себе не мог, что настоящая причина крылась не в этом.

***
      
Польский отряд Яна Дворжецкого легко добрался до Стамбула. Поляки сдались первому же турецкому кордону, заявив, что они посланники конфедератов к великому визирю. Османы радостно приветствовали своих союзников и в сопровождении небольшого отряда янычар препроводили в столицу.
Великий визирь Мухсинзаде Мехмет-паша принял польского посланника в роскошном зале дворца султанов. Немного ошалевший от кричащей из каждого предмета роскоши, Ян Дворжецкий не сразу понял обращенный к нему по-французски вопрос:
– Что привело к нам уважаемого союзника Порты?
– Мой французский недостаточно хорош, уважаемый Мехмет-паша, чтобы объяснить детали моей миссии. Но тот человек, который нас к вам направил, сказал, что в письме вы найдете ответы на все вопросы.
С этими словами Дворжецкий надорвал подкладку своего кафтана, достал письмо и с поклоном протянул визирю. Пока Мехмет-паша читал послание, поляк разглядывал детали обстановки дворца. Если бы он вместо этого сосредоточил взгляд на визире, то мог заметить в мимике его лица необыкновенную эволюцию чувств от едва скрываемого равнодушия в начале письма до полного счастья, смешанного со злорадством – в конце.
Дочитав письмо, визирь хлопнул в ладоши и дал указания мгновенно появившемуся сановнику. Тот поклонился визирю, затем поклонился польскому посланнику и вытянул руку в пригласительном жесте.
– Идите с ним, уважаемый Ян. Отдыхайте. Вам и вашим людям ни в чем не будет отказа.
– Простите, уважаемый Мехмет-паша, но как долго нам отдыхать? Мои воины рвутся в бой, и мне не хотелось бы сбивать их настрой.
– О, поверьте, ваш отдых будет недолгим.
Выпроводив поляка, визирь кинулся в покои султана. После традиционного буханья на колени и получения высочайшего соизволения открыть рот, визирь заговорил:
– Аллах пришел к нам на помощь, ваше величество! Я только что получил послание от почтенного Аль-Басира. Он пишет, что в России вот-вот начнется смута, и, если мы поможем ей разгореться, то русские сами запросят мира.
– Аль-Басир, говоришь? Помню такого. И где он сейчас?
– Судя по всему, в Польше, ваше величество.
– И что он предлагает? Как мы можем раздуть русскую смуту?
– Он прислал отряд поляков, ваше величество. По его замыслу они должны проникнуть на Кубань и под видом казаков присоединиться к смутьяну некоему Пугачеву. Мы, в свою очередь, отправим вместе с этим отрядом своих эмиссаров к правоверным народам России. Если пообещать их ханам поддержку Порты и немного денег, они присоединятся к армии Пугачева.
– А за одну поддержку Порты они не присоединятся? – пошутил султан.
– Дело в том, ваше величество… – визирь принял реплику султана за чистую монету.
– Ладно, я пошутил. Денег не жалей. А, главное, не жалей обещаний. И попроси русских о перемирии. А то, пока будем ждать смуты, русские до Стамбула дойдут.
– Но ведь мы только что прервали переговоры и отказались от перемирия, ваше величество! Русские ни за что не пойдут на это.
– Пойдут. Поменяй посланников на переговорах, скажи, что старые действовали не по повелению султана, скажи, что султан уже отрубил им головы.
– Я все понял, ваше величество.
Султан оказался прав. Екатерина решила, что на этот раз Порта примет условия, выдвигаемые русской стороной на переговорах. Но цель, поставленная визирем своим переговорщикам, была совсем другая. Они должны, углубляясь в мелочи, затягивать переговоры, ставить перед русскими новые, неприемлемые для них требования. Такая тактика дала османам восемь месяцев передышки.

***
    
Между тем бойцы отряда Яна Дворжецкого, поодиночке просочившись между кордонами на Кубани, стекались к месту сбора: постоялому двору у Яицкого городка. Выбор места встречи определился еще на границе. Лазутчики из кубанских казаков, верно служащих султану, сообщили, что, по слухам, смута в России «затеяна лишь яицкими казаками, а более нигде нету».
Дворжецкий, прибыв на место одним из первых, принялся выяснять обстановку. Он подсел к двум казакам и, угостив их медовухой, завел разговор:
– А что, братья казаки, не слыхать ли здесь про смуту?
– А ты кто таков будешь? Что-то личности твоей я не признаю.
– Не мудрено. Я ведь из илецких казаков, Иван Творогов именем. Не слыхал?
– Что ж ты, казак, с первым встречным про смуту толкуешь?
– Так ведь видно: свои вы.
– Кому свои, а кому и чужие. Тебе в чем интерес?
– Да прошел у нас слух, будто царь Петр Федорович здесь объявился. Вот и прислали казаки прознать: так ли?
– Считай, паря, ты в рубашке родился. Учинил бы ты спрос с кого другого, уже сидел бы в остроге.
– Что ж такие строгости то у вас?
– Дак был здесь царь. Объявился он одному, а тот его возьми и сдай. Уж с месяц, как повязали царя и повезли, говорят, к жене на расправу.
– А что ж казачки не вступились?
– Да кому вступаться-то? Кто в остроге, а кто по домам сидит, носа не высунет.
– Так говоришь, в столицу увезли? – попытался уточнить поляк значение фразы «к жене».
– Ну а куда еще?
– Ну, может, в губернию, допрос учинить.
– Может и в губернию, кто ж теперь знает?
«И что теперь? – думал Дворжецкий, – возвращаться назад, как побитые собаки? А что на это скажет князь Ракоци, или кто он там есть на самом деле? Вряд ли можно рассчитывать на его благосклонность после провала задания. Нет, возвращаться сейчас нельзя. Если есть шанс, что самозванца оставили в губернии, надо его использовать.
– Вот что, братья казаки, – принял решение Дворжецкий, – спасать надо царя нашего.
– Не уж ты столицу воевать собрался?
– Может и столицу. Но сперва в Казанский острог заглянуть надобно. Если он там – отобьем.
– Как же ты в одного-то его отбить собираешься?
– Зачем в одного? Со мной еще трое казаков имеется. Да вон они за дальним столом сидят.
– Дак там же четверо, – посчитав на два раза, засомневался разговорчивый.
– Четверо. Но один здесь останется. К нам окольными дорогами с Илецка еще казаки добираются. Их кому-то встретить нужно. Ну, прощевайте, пора нам, – вставая из-за стола, произнес Дворжецкий.
Казаки переглянулись, перекинулись между собой парой слов, и разговорчивый тоже поднялся со своего места.
– Коли так, бери нас собой, Иван Творогов, – проникновенно выговорил он.
– Тут такое дело, братья казаки, – осадил их порыв поляк, – коли хотите помочь государю, здесь вам остаться надобно, казаков собирать. Вернется царь, а у него уж и войско есть. Если яицких, да илецких казаков воедино собрать – это ж какая силища будет!
– И то верно, – согласился разговорчивый.
На том и порешили.
Дворжецкий в сопровождении троих соратников отправился в Казань в полной уверенности, что к его возвращению войско будет собрано. Он принял решение: вернется он с царем. А Пугачев это будет или кто-то другой – дело десятое.

***

По правде, ничего из плана «воскресшего императора» у Пугачева не вышло. К его появлению, казацкий бунт был уже подавлен. Уговорить оставшихся казаков двинуться на Кубань не удалось даже посулами денег. Что было делать? Ничего не делать мешал страх перед «царем». Но и что-то сделать не выходило. Емельян Иванович решил пойти на хитрость. Он начал каждому встречному и поперечному рассказывать, что он, де, царь Петр Федорович. Много за это не дадут. Что взять с сумасшедшего? Ну, может, плетьми высекут. Зато на волю богачом выйдет: «царь» целых пятьсот рублей на мелкие расходы выдал.
Все получилось, как и задумал Пугачев. Кто-то из тех, с кем он откровенничал, его сдал. На допросе у коменданта Яицкой крепости Емельян Иванович проявил все свои актерские способности, чтобы сойти за умалишенного. Это ему удалось. Комендант мог его и отпустить, если бы не высочайший указ: всех самозванцев переправлять в губернский город, там допрос учинять, а протоколы в столицу отправлять.
Против высочайшего указа не попрешь, и комендант отправил «юродивого» с минимальным конвоем. Пугачеву даже рук не связали. По дороге он мог десяток раз сбежать, но вместо этого он вживался в роль блаженного.
– Ребятушки, а вы меня к царице везете? – вдруг встревожено обращался он к конвоирам.
– К царице, к царице, – успокаивали его.
– Вот она обрадуется! Она и не знает, что я живой. Ей ведь сказали, дескать, убили меня, а они не меня убили.
– Конечно, не тебя, раз ты с нами на телеге едешь.
– Только вы уж скажите ей, что я тихо себя вел, а то не любит матушка, когда балуют-то.
– Скажем, скажем. Лежи тихо – и скажем.
Пугачев повторял этот спектакль на каждом этапе, конвоиры воспринимали его игру за чистую монету, и он надеялся так же провести следователей в Казани. Но до настоящего дознания дело даже не дошло.
Секретарь губернатора обходил заключенных в остроге, чтобы матерых воров отделить от тех, которые по «ничтожным казусам воли лишились». Последних по указу Екатерины предполагалось использовать на верфях и оружейных заводах. Война вынуждала искать резервные рабочие руки.
В камере с кандальниками секретарь обратил внимание на мужичка, который выделялся веселым и глуповатым видом.
– Кто таков и за что сидит? – ткнул в заключенного пальцем чиновник, обращаясь к сопровождающему его начальнику острога.
Начальник заглянул в список и ответил:
– Это самозванец. Выдает себя за покойного государя Петра Федоровича.
– Петр Федорович! – громко воскликнул секретарь, уставив взгляд на арестанта.
Тот никак не отреагировал и продолжал улыбаться.
– Он же блаженный, – обратился губернский чиновник к начальнику острога, – разве не видно?
– Они все блаженные. Кто ж в здравом уме себя за царя выдавать будет?
– Ну не скажите. Тот же Лжедмитрий, весьма умом недурен слыл.
И уже обращаясь к Пугачеву, секретарь спросил:
– Так ты говоришь, царь ты, Петр Федорович?
– Истинно так, – часто кивая головой, ответил Пугачев.
– Так ведь помер ты…
– Э-э, вашбродь, как же помер, коли я тут стою?    
– А чего ж ты в кандалах стоишь?
– Дак заковали! Шел я матушке-царице поклониться, да живым сказаться, а они меня в кандалы, – с обидой в голосе произнес Пугачев.
Секретарь взял из рук тюремного начальника протокол допроса, составленный яицким комендантом, и пробежал его глазами. Тот же бред умалишенного, что арестант несет и сейчас.
– Тут написано, что ты жил в хоромах царских. Опиши их.
– Дак на чем писать-то? И руки у меня в кандалах.
– Ну, расскажи, как выглядят хоромы царские.
– Известно как: терем большой, золотом да каменьями украшенный.
Губернский чиновник вместе с сопровождением вышел из камеры и в коридоре распорядился расковать Пугачева, переведя его на общий режим. «Безобидный он», – пояснил свое решение секретарь.
Докладывая губернатору о результатах своей инспекции, он, как о курьезном случае, упомянул о блаженном самозванце.
– Ну, вот! – расстроился губернатор, – блаженный, не блаженный, а депешу в Сенат послать мы обязаны. Составь-ка ты докладную, какую придумаешь, а я подпишу.
5 января 1773 года докладная с приложением протокола допроса и комментариями секретаря, за подписью губернатора, была отправлена в Санкт-Петербург.
Начальник острога перевел Пугачева в общую камеру, но про себя решил за самозванцем присмотреть. Однако ежедневные доклады надсмотрщиков не отличались разнообразием. Арестант большую часть свободного времени проводил в молитвах, с другими заключенными в контакт не вступал, смуту не чинил. Однообразные доклады, в конце концов, начали надоедать, и наблюдение с Пугачева сняли. О нем забыли на четыре месяца. 
Могло так случиться, что о нем вспомнили бы только тогда, когда высочайшим повелением определилась его дальнейшая судьба. Но случилось по-другому.
Ян Дворжецкий, прибыв в Казань в конце января, первым делом узнал, что арестант, выдающий себя за «императора Петра Федоровича», сидит в местном остроге. Чтобы это выяснить, оказалось достаточно дать небольшую мзду одному из охранников. Но как его оттуда вытащить? Не будешь ведь брать острог штурмом. Здесь нужно действовать хитростью.
Через прикормленного охранника поляк разузнал, что есть список благонадежных арестантов, которых выводят на работы в город. В этом списке был некий Петр Федоров, но после первого же выхода, его вычеркнули: как блаженный, он показал полную неспособность к любой работе.
– А нельзя вывести этого блаженного по ошибке? – спросил поляк охранника.
– Отчего же нельзя? Можно. Только мне ведь тогда назад путь заказан. На что я буду жить?
– Это поправимо. Назначьте сумму.
– Чего сделать?
– Я говорю, пятьдесят рублей вас устроит?
– Сто рублей, – назвал охранник, и сам ошалел от сорвавшихся слов.
– Хорошо, – не торгуясь, согласился поляк.
Неделя ушла на подготовку операции. Маршрут, в обход патрулей, намечен. Запасной конь закуплен. Фиктивный заказчик работ определен. Задачи соратникам-полякам поставлены. Но в условленное время охранник появился один.
– Где арестант?! – не сдерживая эмоций, осведомился Дворжецкий.
– Он отказался, – разводя руками, выдавил из себя охранник.
– Как отказался? Ты сказал, что ему побег устроят?
– Сказал. А он говорит: не побегу, мол, меня и так скоро выпустят.
«Что он творит?  – разозлился Дворжецкий, – неужели он не понимает, что каждый день на вес золота? Или он все понимает, но ведет свою игру? В любом случае, пока из тюрьмы его не вытащишь, ответов не получишь».
Нежелание Пугачева бежать добавило сложности в задачу, и без того трудно выполнимую. Поляк голову сломал, думая над ее решением, но ничего путного придумать не мог. Он уже готов был отказаться от плана освобождения Пугачева, и начать «создавать» нового самозванца. Но удача в этот раз улыбнулась Дворжецкому.
В конце масленичной недели выдался теплый солнечный день. Поляк решил развеяться, подышать весенним воздухом, а если повезет, то и в кулачных боях поучаствовать. Когда еще доведется безнаказанно набить морду какому-нибудь русскому? Прогуливаясь в толпе веселящегося народа, он нос к носу столкнулся с Антонием Пулавским. Сначала оба опешили: встреча двух польских конфедератов на улице в русской Казани – событие невероятное. Поэтому вопрос: ты как здесь? – у обоих вырвался одновременно. Оба поляка рассмеялись, обнялись и пошли выпить по чарке медовухи. Первым свой рассказ начал Пулавский:
– Да и рассказывать особенно нечего. Попал в плен. Русские посчитали, что я не опасен. Сослали сюда. Вот и все.
– И чем ты здесь занимаешься?
– О, брат, не поверишь. Я личный друг губернатора. Живу у него в доме на всем готовом, ничего не делаю, да еще и пансион получаю. Каково, а?
– Да, неплохо, – подозревая неладное, задумчиво сказал Дворжецкий, – чем же ты так потрафил русским?
– Тут все просто. По приезде, представился губернатору. Мы с ним проговорили целый час. Потом он начал меня приглашать на званые обеды, после которых мы уже беседовали по нескольку часов кряду. А потом и вовсе предложил переехать к нему и выхлопотал мне пансион. Понимаешь? Ему нужен собеседник. Сижу, болтаю с губернатором о том, о сем, а сам считаю, на сколько я стал богаче, – и Антоний расхохотался.
– Да, смешно, – согласился Дворжецкий, решив, что объяснение приятеля похоже на правду.
– Ну, а ты? – с интересом спросил Пулавский.
– Я здесь по делу. Нужно вытащить из острога одного арестанта.
– Понимаю. Не хочешь – не говори.
– Я правду говорю: нужно вытащить из острога арестанта.
– И кто он?
– Брат одной крали.
– И в Россию ты ради этой крали приехал? – в голосе Пулавского проскользнула обида.
– Нет, Антоний. В России я с другой миссией. Но о ней я тебе сказать не могу. Не потому, что не доверяю, а потому, что лучше тебе о ней не знать.
– Не смею настаивать.
– Ну, не обижайся, брат. Лучше помоги.
– Чем же я могу помочь?
– Надо придумать, как его из острога вывести.
– А он что, кандальник?
– Нет, он на общем режиме, Антоний. Но на работу его не выводят. Он блаженный.
– Тут надо подумать, Ян. Хорошо, скажи, где тебя найти: как только что-то придумаю, я тебе сообщу.
– Я сам тебя найду. Ты же понимаешь, я не сижу на одном месте. Ты, главное, придумай.
Приятели выпили еще по чарке медовухи, поговорили о прошлых делах, об общих знакомых и разошлись. Дворжецкий вернулся на постоялый двор, передумав участвовать в кулачках. А Пулавский отправился в губернаторский дом.
По дороге он размышлял: сдать ему Дворжецкого или постараться выполнить его поручение. Сдать получалось предпочтительней. Жизнь, к которой он привык, от этого только улучшится. Он окажет услугу государству, а это уже совсем другие перспективы, не сравнимые с обычной благодарностью губернатора.
Мешало этому плану лишь одно: он не знал, где находится Дворжецкий. Пока того будут искать по всему городу, он может ускользнуть. И он догадается, кто его сдал. Тогда никакие стены, никакая охрана не поможет. Ян – страшный человек. Значит, сдавать его нельзя. Но и задание можно не выполнять. Он ведь как сказал? Подумай. Это не сложное задание. Можно думать, пока блаженного и так не выпустят. Таких долго в тюрьме не держат.
Дворжецкий нашел Пулавского через неделю после их встречи. Он неожиданно возник перед Антонием на пустой ночной улице, когда тот возвращался от одной замужней дамы. От неожиданности Пулавский вздрогнул.
– Появились, мысли, Антоний? – без обиняков спросил Ян.
– Пока нет. Думаю, – стараясь скрыть дрожь в голосе, ответил Пулавский.
– Думай, думай, Антоний. Времени нет, – исчезая в темноте, произнес Дворжецкий.
«Друг губернатора» еще долго стоял посреди улицы. Сердце его бешено колотилось. Как ему могла прийти мысль сдать бывшего соратника? Лежать бы сейчас Антонию Пулавскому в этой весенней грязи с потухшими глазами. Нет, надо быстрее что-нибудь придумать, чтобы больше не видеть этого громилу.
Спасительная мысль пришла неожиданно, когда на следующий день, за беседой губернатор посетовал на нехватку в казне денег.
– Так ведь расходы, наверное, большие, Яков Илларионович? – забросил удочку поляк.
– Да, все так. Расходы растут, а доходы – нет.
– Так, может, следует поискать, где новый доход получить?
– Эх, Антоний Юзефович, где ж их искать-то? Опять новую подать вводить? Народ уже и так ропщет.
– Да можно найти, Яков Илларионович. Вот, для примеру, сколько у вас арестанты с дневных работ в городе приносят?
– Бывает, что алтын, бывает, что и меньше. А почему вы спросили?
– Да потому, что блаженные на паперти больше собирают.
– Так то блаженные. Русские всегда юродивых жалуют.
– Да большинство этих «блаженных» притворством деньги выклянчивают! Кто вам мешает отобрать смекалистых арестантов, научить притворству, да и посадить на паперть?
– Хм, неплохая мысль, Антоний Юзефович! – обрадовался губернатор, – а сколько, по-вашему, собирают блаженные?
– До пяти алтын, Яков Илларионович, а воскресные дни – и больше.
– Обрадовали вы меня, Антоний Юзефович. Я, как раз, вспомнил: есть в остроге настоящий блаженный. Его и притворству обучать не надо. Выведу, пожалуй, я его на паперть, да посмотрю, сколько милостыни он соберет.
– Вот видите, Яков Илларионович – всегда можно найти выход.
– Вы правы, только ведь этого мало. Нужно еще придумать, где доходы взять.
– Так поставьте задачу своим чиновникам. Пусть думают.
– Эх, если бы они могли думать… а вы, Антоний Юзефович, не согласились бы подумать? У вас ведь вон какая голова светлая! Как вы с блаженными быстро придумали.
– Отчего же не подумать. Яков Илларионович? – без всякого напряжения согласился Пулавский.
Идея оказалась просто замечательная! В первый же день на паперти блаженному Петру Федорову подали семь алтын. Губернатор тут же отдал распоряжение начальнику острога приступить к «обучению притворству» смышленых арестантов. Пусть, де, они по очереди с блаженным сидят и науку впитывают.
Дворжецкий ничего этого не знал, пока через две недели не «отловил» своего польского приятеля на улице. На этот раз среди бела дня.
– Чем порадуешь, Антоний?  – после краткого приветствия спросил он.
– Как, а ты разве не знаешь? – удивился Пулавский.
– О чем я должен знать?
– Так ведь блаженных выводят на паперть. Уж две недели как.
– Что же ты молчал?! – вырвалось у Дворжецкого
– Так… – ошарашенный вид приятеля мгновенно вернул Яну самообладание.
– Ах, да, прости. Не подумал. Так, говоришь, выводят моего блаженного?
– Ну, твоего или нет, я не знаю. Сейчас их уж полдюжины сидят у церквей ежедневно. Может и твой там.
– Ну, спасибо, брат! Выручил ты меня. Я у тебя в долгу.
– Ничего, сочтемся, – радуясь перспективе иметь такого «должника», изрек Пулавский.
Расставшись с приятелем, Дворжецкий, не мешкая, направился искать знакомого охранника, но в остроге его не оказалось. Он конвоировал одного из восьми «блаженных», отправленных «на заработки». Поляку пришлось обходить одну церковь за другой в поиске нужного человечка. Благо еще весеннее солнце подсушило городскую грязь на дороге, и не нужно было тесниться по узким, скользким мосткам, сталкиваясь плечами со встречными.
Нужного охранника он обнаружил у третьей, по ходу, церкви. Дворжецкий подошел сзади и тронул его за плечо. Охранник вздрогнул и резко обернулся.
– Что ж вы так пугаете, вашбродь?
– Честному человеку нечего пугаться, – улыбнулся Дворжецкий, – скажи, ты не нашего блаженного конвоируешь?
– Нет, вашбродь. Но завтра я могу напроситься его взять.
– Завтра не нужно. Я скажу, когда.
– Дак это, вашбродь, вы про сто рублей не шутейно сказывали?
– Получишь ты свои сто рублей. Все сделаешь, как надо, и получишь. Но за эти деньги тебе нужно и со вторым охранником договориться.
– Нечто я ему из своих заплатить должен?
– Это уж как хочешь. И еще. Не сказывай блаженному о побеге, понял?
– Так точно, вашбродь!
На этот раз подготовка заняла целый месяц. Препятствие возникло, как считал Дворжецкий, на пустом месте. Когда он объявил охраннику намеченный день побега, тот, вдруг, заявил, что никто из его напарников не соглашается отпустить арестанта за деньги. Но есть, де, такой, которого можно подпоить, только надо придумать, как.
У поляка сразу же возникло подозрение, что прикормленный охранник просто не захотел ни с кем делиться своей мздой, но уличить хитреца он не мог. Вновь пришлось менять все планы. Возникло множество вопросов. Где подпоить? Как заманить? Что потом с пьяным охранником делать? Ответов не было.
Отчаявшись искать мягкий способ побега, он решил действовать жестко: Вчетвером, вместе со своими соратниками, в открытую напасть на конвой, оглушить охранников и пользуясь неизбежной растерянностью властей покинуть город. Способ был всем хорош, кроме одного: за ними мгновенно снарядят погоню и тогда надежда только на коней. А, вдруг, кони преследователей окажутся быстрей? Несмотря на такую опасность, Дворжецкий решил рискнуть.
Утром 27 мая соратники Дворжецкого заняли свои места неподалеку от церкви, на паперти которой сидел Пугачев. Двое охранников, один из которых был хорошо знаком Дворжецкому, отошли в тенек за сторожку. Момент был самый удобный: снаружи охранников не видно, а в церкви после заутренней народу нет. Послав знак своим, быть наготове, Дворжецкий направился к охранникам.
Он подошел, поздоровался, сделал вид, что собирается задать вопрос, и приготовился нанести два сокрушительных удара. Но в это мгновение из церкви вышел священник. Постояв на крыльце, он остановил взгляд сначала на блаженном, потом на его конвое и двинулся к ним. Поляк повернул голову в его сторону и при этом лихорадочно соображал, что сказать охранникам?
– Кажется, батюшка к нам идет? – только и смог придумать он.
– Никак нет, вашбродь, – ответил незнакомый солдатик, – это он к блаженному.
Догадка солдата подтвердилась. Священник подошел к Пугачеву и бросил мелкую монетку в его кружечку.
– Как звать-то тебя, раб божий? – спросил он убогого.
– Не велено мне сказывать, батюшка.
– А за кого ж я молиться буду?
– А ты за всех молись, батюшка, глядишь, и мне чуток достанется.
– Не зря прихожане о тебе рассказывают. Да и то: устами блаженного глаголет Бог.
Священник перекрестил Пугачева и подошел к охранникам. Определив старшего, поп обратился к нему:
– Ты сторожишь этого блаженного человека, раб божий?
– Мы сторожим, батюшка.
– А не заведено ли у вас так, чтобы арестанта не на паперть, а к кому в дом привести?
– Водили мы, батюшка. Да только старший наш за рубль, не меньше, эдак-то пускает.
– Будет вам рубль. Сведите его завтра ко мне. Вон дом с высокой трубой видите?
– Видим, батюшка.
– Вот туда и приведите, – сказав это, священник отправился домой.
Дворжецкий остался стоять. Душа его ликовала. Он слышал весь разговор, и в его голове мгновенно родился новый план.
– Мне нужно с тобой поговорить, братец, – сказал он прикормленному охраннику.
– Отчего ж не поговорить, вашбродь? Можно и поговорить.
– Завтра к попу возьмешь с собой того пьяницу, понял? – приказал поляк, когда они отошли в сторонку.
– Так точно, вашбродь! Только уж и вы про сто рублей не забудьте.
– За это не волнуйся. Главное, приведи к попу блаженного.
Дворжецкий вернулся к соратникам и приказал раздобыть повозку.
– Что означает раздобыть, Ян? – поинтересовался один из них.
– Это означает: выехать за город и отобрать первую попавшуюся повозку.
– Что делать с возницей?
– А сам как думаешь? Ничего не делай! Дождись, пока он придет к коменданту и расскажет, как на него напали трое конных и увезли его телегу в Казань.
– Я просто спросил, Ян. Чего ты так завелся?
– А не надо задавать глупых вопросов. Оттащите его от дороги, и прикопайте. Ясно?
– Все сделаем, Ян.
Всю ночь Дворжецкий спал, как убитый. План казался настолько простым и легко осуществимым, что завтрашний день ничуть не волновал поляка. Напряжение последних месяцев, отступило, и сон взял свое. Проснулся он поздним утром, кликнул полового и приказал принести воды для умывания. Приведя себя в порядок, он отпустил полового, вынул из-под подушки два заряженных пистолета и сунул их себе за пояс. Это было единственное имущество, которое он решил взять с собой. В его небольшой баул ничего, кроме двух бутылей медовухи, не вошло.
К дому священника Дворжецкий подошел одновременно с хозяином. Тот как раз возвращался с заутрени.
– Здравствуйте, отче, – поприветствовал поляк попа.
– И тебе дай бог здоровья, сын мой. Что привело тебя ко мне?
– А не пройти ли нам в избу, отец мой? На улице какой разговор?
– И то верно. Лицо мне твое знакомо, сын мой, – проходя в избу, произнес священник.
– Не удивительно, отче. Я вчера рядом стоял, когда вы с блаженным разговаривали.
– Верно! – обрадовался священник, – теперь вспомнил. Садись за стол, говори свою просьбу, а то ко мне скоро люди придут.
– О них я и хотел поговорить. Если точнее, то об одном – о блаженном. Тронул меня ваш разговор. «Как же так, – подумал я, – блаженный, святой человек в остроге сидит. Несправедливо это».
– Истину глаголешь, сын мой. Несправедливо.
– Вот я и подумал тогда: а ведь мы можем спасти его. Я и вы, отче.
– И как же мы это сделаем?
– Я уже все придумал и даже с одним охранником договорился. Пока вы будете беседовать с блаженным, охранник напоит допьяна своего напарника и все, путь свободен. У меня уж и возок приготовлен.
– Не гоже это, сын мой, – после долгой паузы задумчиво произнес поп. – Как же ты без спроса блаженного его жизнь изломать собрался?
– Да почему изломать-то, отче? – начал раздражаться Дворжецкий, но в это время заметил мелькнувших в створе окна «гостей»: Пугачева с двумя охранниками.
«Сейчас их пускать никак нельзя, пока не уговорю священника», – мгновенно возникшая мысль не оставляла времени на раздумье. Поляк ударил хозяина дома кулаком по голове и лишил сознания. Затем он оттащил священника в угол, который не просматривался с обоих окон и запер дверь изнутри.
Пока «гости» стучали в дверь, заглядывали в окна, ходили вокруг дома, Дворжецкий сидел в углу рядом с попом и вязал его сдернутой бельевой веревкой. Вскоре охранники поняли тщетность своих усилий, и повели Пугачева обратно в острог. Дворжецкий выглянул в окно, увидев удаляющийся конвой, он забил кляпом рот священника и бросился из избы.
Окольной дорогой он раньше конвоя добежал до острога и двинулся навстречу охранникам. Проходя мимо них, он бросил своему знакомому: «Через час там же». После этого он вернулся в дом священника.
К приходу злоумышленника поп пришел в себя. Он силился что-то сказать, пока Дворжецкий развязывал веревку.
– Если я выну кляп, ты не будешь кричать, отче? – решил поляк использовать последнюю возможность реализации первоначального плана.
Священник отрицательно затряс головой, и это успокоило Дворжецкого. Он вынул кляп.
– Плохое дело ты задумал, сын мой. Нельзя людям менять судьбу блаженного. За ним бог присматривает, – спокойным голосом начал говорить священник.
– Вот пусть он за ним на воле и присматривает.
– Блаженному везде воля. Ты подумай, он же беглым будет, нигде покоя найти не сможет. А ему покой нужен.
– Значит, не поможешь, отче?
– Нет, хоть убей!
– Убивать мне тебя незачем.
С этими словами, Дворжецкий одной рукой схватил священника за челюсть и оттянул ее вниз, а другой – вновь засунул кляп в открытый рот. Когда поляк стягивал рясу и вязал старика, тот не сопротивлялся.
Закончив с последним узлом, Дворжецкий откинул крышку подпола, которую заметил сразу, как только вошел в избу. Подпол оказался глубоким погребом с деревянной приставной лестницей.
«Так даже лучше», – подумал поляк.
Он подтащил хозяина дома к погребу, спустился на несколько ступенек и стащил того за собой вниз головой.
– Если будешь шуметь, отче, я убью блаженного. Если понял, кивни.
Кивнул старик или нет, Дворжецкий в темноте не увидел, но был уверен, что кивнул. По всему было видно, что священник свою жизнь ценит меньше жизни юродивого.
Злоумышленник пошарил руками в темноте и наткнулся на бочку. Ощупывая бочку дальше, он обнаружил гнет – тяжелые камни, придавливающие крышку. Гнет и крышку – долой, а под ними квашеная капуста. Вот это находка! Будет теперь, чем закусить медовуху.
Он быстро поднялся в комнату, нашел большую глиняную миску, вновь спустился в погреб и наполнил капустой тару, нагребая руками. С трудом удерживая тяжелую посудину в одной руке, Дворжецкий поднялся наверх, поставил миску на стол и аккуратно, без стука закрыл крышку погреба.
Натянув на себя рясу, даже без зеркала поляк понял, что выглядит комично. Из-под подола выглядывали краешки синих шаровар, заправленных в сапоги, а из широких рукавов торчали, чуть ли не по локоть, могучие волосатые руки. Сам бы он ни за что не поверил, что такое пугало может быть настоящим попом. Но отступать уже некуда. Надо хотя бы нижнюю часть своей фигуры гостям не показывать: сесть за стол и не вставать. Так, тогда стол бы сразу накрыть. Где у него чарки?
Через минуту на столе стояли четыре разнокалиберные чарки, миска с квашенной капустой и бутыль медовухи, а во главе стола сидел огромный поп.
Такая картина открылась Пугачеву, когда охранники ввели его в избу. Только почему поп, не тот, не вчерашний? Арестант в недоумении обернулся к охранникам, но те никакого удивления не выказывали.
– А проходите, гости дорогие, давно вас поджидаю. Жалко, что отец Димитрий не смог здесь объявиться. Он бы вас лучше попотчевал, но уж чем богаты, тем и рады, – все это огромный «поп» говорил с искренней улыбкой на лице.
Но ни эта искренность, ни спокойное поведение охранников не смогли обмануть Пугачева. Он нутром чуял подвох. Вспомнил! Он же вчера видел этого громилу рядом с охранниками. Они что, его выкрасть собираются? Ну, нет, не бывать этому. Дело идет к тому, что его и так скоро выпустят. Пусть даже на поселение отправят, все лучше, чем всю жизнь беглым скитаться.
Пугачева посадили в угол стола. С одной стороны от него восседал лжепоп, а с другой – двое охранников. Из-за стола не убежать. Разве что стол опрокинуть, так ведь успеет схватить верзила. Решив, что пока о побеге в острог, нечего и думать, Пугачев стал по обыкновению входить в состояние блаженного. В этом состоянии он отпускал все мысли и болтал, что в голову взбредет.
– Ну, наливайте, гости дорогие. Выпьем по чарочке, чтобы разговор лучше клеился, – призвал верзила.
Охранники охотно поддержали этот призыв, а арестант отказался:
– Не нужно это зелье для разговору – только голову туманит и мысли путает.
– Неволить тебя не могу, божий человек. А вы, солдатики пейте, закусывайте, – пододвинув охранникам бутыль с медовухой, произнес «поп».
Охранники пили, закусывали, только один из них пил добросовестно, а второй наливал крепкого напитка себе на донце, да и то выплескивал.
– Отец Димитрий наказал мне спросить тебя, божий человек, – прервал небольшую паузу лжепоп, обращаясь к Пугачеву.
– Спрашивай.
– Вот скажи, зачем человек на свете?
– Известно зачем: правду искать.
– Правду? – искренне удивился «поп», – а зачем ее искать?
– Дак ведь с каждым, кто ее найдет, она сильней становится.
– Правда сильней становится? Вот новость! Ей-то, зачем сильней становиться?
– А как она одна с кривдой справится? Кривды много, а правда одна.
– И ты ей, стало быть, помогаешь, правде-то?
– Не я один. Много нас по церквям-то сидит.
– По-твоему выходит, что правду одни блаженные знают?
– Есть и другие, которые ее не боятся.
– Чего ж ее бояться-то?
– Дак ведь тяжко с ней жить, с кривдой-то полегче будет.
Дворжецкого утомил этот разговор. Видя, что незнакомый охранник уже доходит до нужного состояния, он наклонился к Пугачеву и еле слышно произнес:
– Хватит валять дурака, Емельян, сын Иванов. Лучше скажи, зачем ты в тюрьме спрятался?
Произнося эти слова, поляк внимательно наблюдал за Пугачевым, но ожидаемой реакции не заметил. Внешне тот даже взгляда не изменил. Как смотрел в одну точку на столе, так из этого состояния и не вышел.
«Вот это самообладание!», – восхитился Дворжецкий.
Не знал он, что Пугачева в это время пробила внутренняя дрожь. Не вздрогнул тот от слов лжепопа лишь по причине нескорого выхода из состояния «блаженства». Теперь, вернувши свое обычное сознание, Емельян Иванович пребывал в жутком страхе. Дотянулись-таки до него длинные руки государя Петра Федоровича. Пугачев взял со стола бутыль, стараясь сдержать дрожь в руках, налил себе полную чарку и выпил одним махом.
– Дак нешто я по доброй воле? – так же тихо ответил он лжепопу, – схомутали меня, выдал кто-то.
– Почему не сбежал при первой возможности?
– Куда бечь-то? Ни коня, ни денег. На первом посту и вернули бы. Только уж в кандалах. Я и нынче не побежал бы: скоро и так отпустят. Я ж блаженный, – улыбнулся Пугачев.
– Некогда ждать. В степь нам пора. Иль ты забыл, зачем послан?
– Забудешь тут… Ладно, в степь так в степь.
– Вот и славно! – Дворжецкий встал из-за стола. Играть спектакль дальше не имело смысла. Единственный зритель уже «набрался под завязку» и сидел с поникшей головой. Изредка он поднимал голову, осоловелыми глазами смотрел на стоящую перед ним чарку, и, будто вспомнив о чем-то, неожиданно четким движением брал ее в руку и опрокидывал в рот.
Поляк обошел стол и, подойдя к прикормленному охраннику, шепнул:
– Пора. Выйдете на улицу, увидишь повозку через три двора. Идите к ней и садитесь. И присматривай за блаженным. Все понял?
– Так точно, вашбродь,
– Идите, я вас догоню, – уже в полный голос скомандовал «поп».
Пугачев и один охранник встали одновременно. Второй – в очередной раз схватил чарку и удивленно обнаружил, что она пуста, заглянув внутрь. Не поверил. Перевернул. Пустая. Он вскинул взгляд на своего напарника и протянул ему пустую чарку. На дне бутыли еще мутнела огненная жидкость, и она перекочевала в сосуд пьяного охранника. Там она тоже надолго не задержалась и быстро оказалась в его желудке.
Арестант подхватил впавшего в сон солдата под одну руку, напарник – под другую, и вдвоем, они поволокли обездвиженное «тело» к повозке.
Оставшись один, Дворжецкий стянул с себя рясу, откинул крышку погреба и спустился вниз. Освободив священника от пут и кляпа, поляк произнес:
– Я не хочу убивать тебя, отче. Ты меня здорово выручил. Но запомни: я убью блаженного, как только увижу погоню.
Приняв молчание попа за знак согласия, поляк покинул погреб вышел из дома и отправился на постоялый двор. Там его ждал накормленный и жаждущий растратить кипящую в нем энергию конь. Через полчаса вороной красавец с огромным седоком на спине нагнал повозку на дороге далеко за городом. Соратники-поляки с запасным конем ждали командира там же.
– Ну, нам пора, – передавая тугой кошель с деньгами охраннику, сказал Дворжецкий, – держи свою мзду.
– Вашбродь, возьмите меня с собой, – попросил охранник.
– Я бы взял, так ведь продашь при первой возможности.
– Как можно, вашбродь? Возьмите. Верой и правдой служить буду.
– Как думаешь, Емельян Иванович, взять?
– Нет таким веры, – ответил Пугачев.
– Тогда садись на коня. Торопиться нам надо. Неровен час погоню вслед пустят.
Всадники ускакали, бросив бесполезного теперь охранника на дороге.
«Обидно. Вот и делай добро людям!» – поначалу расстроился охранник. Однако тяжесть тугого кошеля переключила его внимание на более практичные дела. Он почесал затылок, сел в повозку и отправился обратно в город. Повозку со своим недвижимым напарником он бросил на постоялом дворе, а сам купил цивильную одежду и верховую сбрую для лошади. Лошадь он решил не покупать, а выпрячь из повозки. К вечеру новоиспеченный мещанин покинул Казань.
Дворжецкий напрасно опасался погони.
Оставленный на повозке пьяный охранник проснулся на следующее утро. Как он оказался на постоялом дворе в распряженной повозке? Что он здесь делал? Откопать в своей памяти ответы он не смог, как ни силился. Придумать себе оправдание, чтобы избежать наказания не получалось. Да и боязно. Неизвестно ведь, что напарник про него наговорил. Поэтому, добравшись пешком до острога, он сразу же повинился перед старшим надзирателем, что, дескать, отстал от напарника с арестантом по причине пьянства. За такой проступок надзиратель посадил солдата под замок, но сам еще не всполошился. Как можно поверить в то, что тихий блаженный решится на побег? Невозможно!
Лишь на следующий день надзиратель отправился докладывать о происшествии начальнику острога. Старый служака оказался единственным из всех, кто не удивился происшествию и сразу вынес вердикт: блаженный сбежал. Как чувствовал тюремный начальник, что с этим арестантом не все ладно. Теперь надо идти, «порадовать» губернатора.
Главного губернского начальника на месте не оказалось, но секретарь пообещал немедленно, как только тот появится, слово в слово передать доклад начальника острога. Да и чего волноваться? Скорее всего, из столицы придет приказ арестанта выпороть и отпустить. Так ведь с блаженными обычно поступают?
Успокоенный тюремный начальник отправился к месту своего «заключения», как он называл рабочий кабинет, совмещенный с небольшой жилой комнатой на территории острога.
А секретарь, меж тем, впал в панику. Ведь именно по его рекомендации губернатор подписал столь легкомысленный доклад Сенату относительно самозванца. Если сейчас рассказать все, как есть, можно навсегда лишиться доверия начальника. Лучше всего, организовать поиски самому. Обрадованный найденным решением, секретарь быстро написал приказ губернатора комендатуре, подделал подпись начальника и вручил письмо посыльному.
Через полчаса комендант Казанской крепости прочел приказ, в котором говорилось, что из острога «…утек пешим арестант, именуемый себя царем Петром Федоровичем. Утеклеца изловить, заковать в кандалы и в острог вернуть». Немедленно, по всем окрестностям Казани были пущены конные разъезды, с выданным на руки словесным описанием беглеца. 

***
 
Дворжецкий еще по дороге придумал, где укрыть Пугачева на время, пока будет комплектоваться его армия: у казахов. Турецкие эмиссары, прибывшие из Стамбула, уже наверняка нашли казахского князька, недовольного своим сегодняшним положением.
Встретившись с соратниками-поляками на том же постоялом дворе около Яицкого городка, где они и расстались, Дворжецкий, прежде всего, выяснил, нашелся ли такой, лояльный их планам казахский феодал. И ведь нашелся! Именно такой: молодой, умный, амбициозный и, при этом, почти нищий. Его звали Сейдали-султан.
Он считал себя несправедливо оттесняемым от всех благ, которые другим достаются незаслуженно легко. Выделенный ему во владение маленький улус никак не соответствовал его амбициям. Со своим небольшим войском в двести всадников султан не мог защитить даже свои пастбища, не говоря уже о том, чтобы пустить коней на пастбища соседей. На севере против этого решительно выступали илецкие казаки, а на юге – свои же двоюродные и троюродные братья, имеющие больше войска.
Когда турецкий эмиссар намекнул ему о возможном покровительстве Высокой Порты и нового русского царя взамен на его воинов, Сейдали без раздумий согласился. С такой поддержкой он мог смело надеяться занять место, чем шайтан не шутит, своего дяди Нурали-хана – владетельного хана всего Младшего жуза.
Радушие, с которым Сейдали-султан принял в своем стане «русского царя Петра Федоровича», не знало границ. В порыве преданности султан даже согласился присягнуть «царю» вместе со всем улусом. Именно в его лице «Петр Федорович» получил первого своего подданного, а к царской армии численностью двадцать пять человек присоединилось еще двести вооруженных луками степных воинов.
Надежно пристроив Пугачева, Дворжецкий направил своих соратников по станицам яицкого и илецкого войска для вербовки сторонников в армию Пугачева, а эмиссары Османской империи двинулись вверх по Яику в земли единоверцев-башкир. Операция «Самозванец», наконец, началась.
Но она началась с задержкой на полгода, и это сломало все расчеты Порты добиться от русских существенных уступок на переговорах в Бухаресте. Затягивать переговоры и дальше не было никакой возможности, и в конце июня 1773 года, когда перемирие закончилось, военные действия возобновились на суше и на море.

***

Поручик Степан Баумгартен, одетый как бедуинский кочевник, только что покинул прибрежный город Сур в Леванте и направлялся в соседний город Сайду. В Суре он купил недорогую, смирную лошадку и объездил на ней весь город. Ко всем встречным и поперечным поручик обращался с единственным вопросом: где найти шейха Дахира. По-арабски, естественно. Не то чтобы Степан владел арабским. Напротив, заученная за неделю фраза: «абхас ан шах альзахири» была единственной в арсенале его арабского.
Да и в этой фразе он уже не был уверен. Все арабы или турки (кто их разберет?), к которым он обращался с этим вопросом, с непониманием смотрели на него и спешили удалиться. Такое безответственное поведение местного населения вынудило поручика покинуть Сур и поискать счастья в другом месте. Он отправился в соседний город Сайду.
Не успел он отъехать от города, прямо по курсу показалось пять или шесть (издалека не разглядеть) вооруженных всадников. Поручик оглянулся. До города не больше полумили. Если прямо сейчас развернуться, можно успеть доскакать и затеряться в толпе. Но уж очень не хотелось показывать спину этим басурманам.
Всадники приближались. Остановившись в нескольких ярдах от него, один из всадников, высокий бедуин в черной одежде, по всей видимости, старший, выкрикнул что-то по-арабски. Как ни напрягал поручик воображение, ни одного знакомого звука в этом выкрике он не услышал. На всякий случай, Степан решил козырнуть своим знанием и произнес единственное заученное сочетание звуков, напоминающих арабскую речь.
К его удивлению, «черный» кивнул, будто понял эту тарабарщину, всадники взяли поручика в конвой, и вся кавалькада двинулась по дороге. Ленивым шагом под палящим солнцем они прошли около двух миль и свернули в направлении гор. Еще час они плелись по едва заметной тропинке, пока взору не открылась стоянка кочевников.   
Странная это была стоянка. Посреди временных ветхих навесов, возвышалась английская штабная палатка. Откуда она здесь?  Степан благоразумно отложил этот вопрос на потом, тем более что всадники, сопровождающие его, начали спешиваться. Покинул седло и он.
Старший нырнул в палатку, но через несколько мгновений вышел и жестом пригласил поручика пройти внутрь. На входе у поручика забрали саблю, но полностью обыскивать не стали. «Разгильдяи, – подумал Степан, – я мог под этой одеждой фузею пронести». По привычке, он хотел сделать разнос, но вспомнил, что они не его подчиненные, да вдобавок и русскому не обучены.
В палатке, устланной коврами, на подушках восседал пожилой мужчина с лицом, украшенным седой бородой и усами. Одетый в простую одежду кочевника, он мало походил на шейха в представлении поручика Баумгартена. К кому же его привели? Однако хозяин палатки частично развеял сомнения гостя. Он посмотрел на вошедшего и спросил на сносном английском:
– Вы меня искали?
– Если вы шейх Дахир, то да.
– Зачем?
– У меня послание от генерала Салтыкова.
– Салтыкова… – хозяин повторил незнакомое слово, – это русский?
– Натурально, русский.
– Давайте.
Поручик порылся в своем бурнусе и извлек из его недр запечатанный конверт. Уже передавая конверт из рук в руки, он, вдруг понял, что сильно оплошал. Этот человек мог оказаться кем угодно, вплоть до османского шпиона.
Если произошла ошибка, то исправить ее можно только кровью. Он погибнет и это будет знаком командиру небольшой эскадры, стоящей на рейде Бейрута, что операция отменяется.
Но, видя, как спокойно хозяин палатки читает послание, Степан начал успокаиваться.
– Кто это писал? – неожиданно спросил кочевник, не отрываясь от чтения.
– Я же сказал: генерал Салтыков.
– Я спросил, не кто диктовал, а кто записывал?
– Генерал писал сам. Причем ваше письмо, если я не ошибаюсь, он писал левой рукой. Правая у него была занята. Ей он писал другое письмо: александрийскому мамлюку.
– Да, это он! – вырвался радостный возглас из уст шейха. Он соскочил с подушек, и в один миг, оказавшись рядом с посланцем, обнял его за плечи.
Выглянув из палатки, шейх что-то грозно выкрикнул, и через минуту в помещение начали входить женщины и вносить разные яства.
Угощение было кстати. Поручик не ел со вчерашнего дня, и при виде съестного изобилия у него разыгрался аппетит. Шейх молча дал гостю время утолить голод и только после этого предложил обсудить план компании. План был прост. Русские подходят к стенам Бейрута с моря, начинают палить из пушек и идут на штурм с берега. Дахир со своим войском подступает с суши. Гарнизон крепости пугается и сдается на милость победителя. Все. Да, еще. Если русские не воспользуются законным правом на ограбление города, то шейх готов выплатить небольшую компенсацию.
– На сколько небольшую? – поинтересовался поручик.
– Триста тысяч пиастров.
«Действительно не густо, – подумал Степан, – около трех тысяч фунтов. Но, с другой стороны, мы и не собирались грабить город. И могли это сделать совершенно бесплатно».
– Я передам ваши пожелания командованию, – вслух сказал он.
После этого шейх начал рассыпаться в любезностях, восхваляя русский флот, а когда гость решил, что уже пора уходить, хозяин с мольбой в голосе попросил:
– Если бы вы могли ненадолго задержаться, я мог бы передать письмо уважаемому Аль-Басиру.
– Кому?
– Вашему генералу, простите.
Через час поручику торжественно вручили письмо с пожеланиями здоровья и многих лет процветания его получателю. Можно было возвращаться в Сур.
В Суре лазутчика ждали. Капитан-лейтенант Иван Войнович третий день кряду высаживался на берег с шебеки «Забияка», стоящей на якоре в бухте порта, и подолгу стоял на пристани. Капитан-лейтенант лично знал Баумгартена и даже вздрогнул от неожиданности, когда подошедший к нему вплотную бедуин, заговорил голосом поручика:
– Не меня ждете Иван, Иванович?
– Степан Григорьевич, вы?! – быстро оправившись от неожиданности, искренне обрадовался Войнович.
– Собственной персоной.
– Идемте на шебеку, по дороге все расскажете. Надеюсь, здесь у вас дел больше нет?
– Дел больше нет, а рассказать есть, о чем.
Офицеры сели в шлюпку, и поручик рассказал об их с Дахиром договоре. Войнович внимательно выслушал, и по окончании рассказа, выдержав небольшую паузу, в течение которой он обдумывал услышанное, спросил:
– Скажите, Степан Григорьевич, насколько для вас важно выполнить свои обязательства перед Дахиром?
– О чем вы, Иван, Иванович? Что может быть важнее слова офицера?
– Это я к тому, что мы собирались просто осадить Бейрут. С моря мы его надежно запрем. Если с суши его осадят кочевники Дахира, через месяц город сдастся.
– Простите, Иван Иванович. Я этого не знал. Ну что ж, пойду на штурм один. По крайней мере, честь моя, в таком случае, не пострадает.
– Не говорите глупости, поручик. Честь офицера – в доблести служения отечеству, а не в позерстве перед… неизвестно кем. Но вы правы: наши союзники должны понимать, что за словом русского офицера стоит вся мощь русской армии. Поэтому вы получите штурмовой отряд и поведете его на приступ.
– Благодарю, Иван Иванович! Тогда я завтра вернусь к Дахиру и согласую детали операции.
 
***

Штурм Бейрута, возглавленный поручиком Баумгартеном, окончился неудачей. Штурмовой отряд, в который кроме русских морских пехотинцев входили еще греки и албанцы, потеряв тридцать четыре человека, отступил. Атаку русских не поддержало войско Дахира. Более того, оно даже не появилось на согласованных позициях. 
Предательство? Так, поначалу, русские и подумали. Но вскоре выяснилось, что шейху в это время самому пришлось туго. С тыла на него напали турки в составе корпуса, который шел из Халеба на выручку к гарнизону Бейрута. К чести Дахира, ему удалось разбить и рассеять османов. После этого он немедля приступил к стенам Бейрута.
Когда положение Бейрута стало безнадежным, к осаждающим присоединился еще один союзник: эмир Леванта Юсеф. Но его присоединение к коалиции не ускорило, а оттянуло падение Бейрута. Дело в том, что Ахмад аль-Джезар, командовавший обороной города, был кровным врагом эмира, и по этой причине не горел желанием сдаваться. Эмир публично пообещал отрубить Ахмаду голову сразу, как только тот попадется ему в руки. Аль-Джезар предпочел до последнего оборонять город. И лишь когда в Бейруте съели всех собак, он прислал к Войновичу парламентеров с предложением сдаться русским.
Русский десант вошел в Бейрут с берега, в то время как с суши гарнизон продолжал оборону. Аль-Джезара перевезли на «Забияку», где он выразил желание поступить на службу к шейху Дахиру.
Трехмесячная осада Бейрута завершилась. Русские получили триста тысяч пиастров отступных, захватили с собой уцелевшие турецкие суда и отбыли на свою базу не острове Парос.

***
    
Граф Сен-Жермен получил сведения о взятии Бейрута спустя месяц после события. Наряду с уничтожением турецкого флота, это и было главной целью, ради которой он стравил русских с османами. Теперь торговый путь для Ост-Индской компании через Средиземное море на восток был открыт. Рынки Леванта, Персии, Индии, Китая – все это возвращалось в руки прежнего хозяина после четырехсотлетнего владычества магометан над торговыми путями.
Настало время заканчивать войну. Ни в коем случае нельзя допустить полного разгрома Порты, иначе место турок на торговых путях займут русские и неизвестно, что хуже.
Если бы Пугачев не выпал из игры на полгода, все бы сейчас и закончилось. Можно ли теперь надеяться, что он успеет наверстать упущенное и напугает Екатерину раньше, чем Румянцев займет Стамбул? Надеяться можно, закладываться на это – нельзя.
И Сен-Жермен вновь едет Прешов к польским конфедератам. Там он отбирает трех офицеров, которые должны стать курьерами между ним и Яном Дворжецким. Это позволит получать сведения о ходе восстания спустя пятнадцать дней, а не тридцать, как сейчас.
С этого момента обстановка в прешовской обители князя Ракоци стала напоминать фронтовой штаб. Стены библиотеки небольшого особняка, который он приобрел еще в прошлый приезд, «украшали» карты России и Балкан. Сам он, будто начальник этого штаба, отмечал флажками все изменения в ходе боевых действий.
Тем временем с русско-турецкого фронта приходили неутешительные данные. К концу лета 1773 года полевая армия турок была разбита в нескольких боях. Ее остатки укрылись в крепостях. Мелкие крепости русские войска брали мимоходом и к ноябрю осадили Варну и Шумлу.
Но на этот раз османам помогла осенняя распутица. Осадные орудия вязли в грязи, а с легкими полевыми пушками Румянцев идти на штурм крепостей не решился и отвел армию за Дунай на зимние квартиры.
20 ноября 1773 года прибыл первый курьер от Дворжецкого.
– Срочное донесение для князя Ракоци! – услышал Сен-Жермен, находясь в своем «штабе».
Слуга графа ввел курьера в библиотеку и вопросительно посмотрел на Сен-Жермена. Получив в ответ успокаивающий кивок хозяина, слуга удалился.
– Рассказывайте, – велел граф курьеру.
– Восстание началось 20 сентября, ваше высочество. К 5 октября было взято шесть крепостей и начата осада Оренбурга.
– Дальше.
– Дальше, все, ваше высочество. Под Оренбургом армия Пугачева застряла.
– Вы говорите, армия? И сколько в этой армии солдат?
– Солдат немного, ваше высочество. В основном казаки и киргизы.
– Я спрашиваю, какова общая численность?
– Около десяти тысяч. Но каждый день подходят люди. Бывает, что целыми отрядами.
– Тогда какого черта он такое войско держит под провинциальным городком уже полтора месяца? Вот что. Отдохните пару часов и возвращайтесь назад. Передайте Дворжецкому, чтобы направил отряды в сторону Казани, Уфы, Челябинска, Тобольска. Понятно? Пусть поднимает татар, башкир, уральских казаков. Армия должна стать в пять раз больше.
– Все понял, ваше высочество.
11 декабря прибыл второй курьер и радостно доложил:
– Очередная виктория, ваше высочество! Присланный Екатериной корпус генерала Кара разбит наголову. Кар сбежал.
– Отличная новость. Пугачев все еще держит всю армию возле Оренбурга?
– Нет, ваше высочество. Направлены большие отряды к Казани, на Урал и в Сибирь. Под стенами Оренбурга осталось около двадцати тысяч.
– Хорошо. У меня тоже есть новость для Дворжецкого. Из Польши в Казань перебрасывается усиленный корпус генерала Бибикова.
При этих словах глаза польского курьера засияли радостью. Значит, усилия польских патриотов не проходят даром! Скоро вся Польша освободится от оккупантов.
– Благодарю, вас, ваше высочество! – восторженно произнес поляк, – нет для польского патриота счастья большего, чем видеть приближение освобождения Польши.
– Вернемся к делу, – осадил его пыл «князь». – Генерал Бибиков – не подарок. Он бил и прусаков, и турок, и поляков. Передайте Дворжецкому, чтобы против него выставил только боеспособные части. Необстрелянных он быстро сомнет, и паника охватит все войско. Понятно?
– Да. Передам, ваше высочество.
– И еще. Передайте Дворжецкому: Бибиков – это главная угроза. Не его корпус, а сам он лично. Пусть подумает, как эту угрозу устранить.
– Передам, ваше высочество.
Очередной курьер прибыл в Прешов 29 января 1774 года. Он по памяти начал перечислять крепости, взятые армией Пугачева. «Князь Ракоци» отмечал их красными флажками на карте. К концу доклада Поволжье, Урал и Западная Сибирь изрядно «покраснели».
– Что Бибиков? – спросил «князь».
– Бибиков расположился в Казани, ваше высочество.
– Уже были столкновения с его корпусом?
– Еще нет.

***

Прибыв в Казань, генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков не спешил навстречу войску Пугачева. В зимнюю стужу сражаться с противником, который сидит по крепостям, а сам ты в это время находишься в чистом поле – полное безумие. Заморозить свою армию в планы Александра Ильича не входило. Поэтому зимние месяцы он потратил на пополнение своего корпуса людскими резервами. Дворянская милиция, городские и сельские ополченцы на две тысячи человек увеличили его четырехтысячный корпус.
В середине марта потеплело. Теперь можно и сразиться с самозванцем. Генерал-аншеф разделил имеющиеся в его распоряжении силы на две неравные части. Бригаду в составе двух полков под командованьем полковника Михельсона он отправил освобождать Уфу и Челябинск, а остальные двинулись дальше, к Оренбургу.
     24 марта осада Уфы была снята, и Михельсон двинул свою бригаду на Челябинск.
     Под Оренбургом правительственные войска под общим командованием генерала Голицына нанесли поражение отборным силам Пугачева. Пугачев потерпел поражение, но разбит не был. После шестичасового боя отряды повстанцев отступили в боевом порядке на свою базу в Бердах. Однако победу под Оренбургом Голицын представил, как полный разгром Пугачева.
Первыми весть о разгроме Пугачева получили в Казани. Губернатор решил дать торжественный бал в честь победителей самозванца. Бал предстояло подготовить в сжатые сроки, поскольку главный виновник торжества, генерал-аншеф Бибиков намеревался отбыть в войска 17 апреля. Поэтому бал назначили на шестнадцатое.
К предстоящему балу готовилось все высшее общество губернского города. Дамы шили наряды, разучивали модные танцы, заучивали французские стихи. Не отставали от них и кавалеры. Только вместо стихов они готовили анекдоты. Ибо прослыть искусным рассказчиком, означало быть первым на очереди среди приглашенных на званые обеды и ужины в дальнейшем.
Антоний Пулавский, как и все радовался предстоящему балу. Он только что покинул портного, где примерял новомодный фрак. Перед глазами еще стояло его отражение в зеркале в идеально подогнанном по фигуре темно-коричневом костюме. С улыбкой на лице Атоний повернул к дому губернатора, но неожиданно дорогу ему преступил неизвестный господин.
– Пан Пулавский? – полувопросительно произнес он.
– Да…, – растерялся Антоний, – а вы…?
– Вам привет от Яна Дворжецкого.
– Но я ведь все сделал…, – Пулавский искренне не понимал, что еще от него нужно Яну.
– Мне об этом ничего не известно. Мне только поручено передать, что вам предстоит сделать.
– О, Езус Мария! Что вам еще от меня нужно? – к испугу в его голосе добавилось раздражение.
– Ничего особенного. Вы ведь будете на балу губернатора?
– Естественно, буду.
– Тогда возьмите вот это, – неизвестный протянул небольшую склянку с прозрачной жидкостью на донце.
– И что мне с этим делать? – Пулавский взял склянку и рассмотрел ее на просвет.
– Ничего особенного. Вольете это незаметно в бокал генерал-аншефа Бибикова – и все.
– Вы с ума сошли?! – возмутился Пулавский, – вы предлагаете польскому шляхтичу стать отравителем?
– Успокойтесь, пан Пулавский. Это не яд. Это слабительное. Мы просто хотим, чтобы «победитель самозванца» обделался посреди бала.
– Ха-ха-ха, – наконец расслабился Антоний, представив картину унижения русского генерала, – тогда, пожалуй, я это сделаю.
– Вот и договорились.
Весь вечер во время бала Антоний ждал, когда начнет действовать слабительное, которое он подлил в вино Бибикову в начале застолья. Но ничего не происходило. Или доза оказалась недостаточная или здоровье генерал-аншефа поистине богатырское.
На следующий день генерал-аншеф вместе со своим помощником генерал-майором Щербатовым в сопровождении батальона гусар двинулся в сторону Оренбурга. Но в дороге он почувствовал рези в животе и сильный озноб. Тряска в возке многократно усиливала боль, и генерал распорядился остановиться в ближайшем населенном пункте. В версте от этого места располагалось село Бугульма. Командир батальона отправил вперед разведчиков с заданием разыскать доктора. Доктора в селе не оказалось. Был только фельдшер. Когда Бибикова доставили в его дом, генерал был совсем плох. Фельдшер не смог понять, что за болезнь так быстро скрутила столь важного пациента, и поставил диагноз – лихорадка.
– Мне нет дела, чем он болен! – закричал на фельдшера генерал Щербатов, – ты должен его вылечить!
– Чем, ваше превосходительство? – тихо промолвил фельдшер, понурив голову, – я могу только кровь пустить, а дальше – все в божьей воле.
– Ты богом-то не прикрывайся, – уже спокойней сказал Щербатов, – делай, что должен.
После кровопускания командующему полегчало, но он уже не верил в окончательное выздоровление. Генерала Щербатова он назначил своим заместителем и уснул, а на следующее утро Александра Ильича Бибикова не стало.
Назначение командующим генерал-майора Щербатова, фактически лишь адъютанта покойного Бибикова, сильнейшим образом раздосадовало генерала Голицына. Как же так? Ведь он победитель Пугачева. Ладно, он был готов делить славу с великим генерал-аншефом Бибиковым, но с этим ничтожеством Щербатовым…, нет уж, увольте. И Голицын принял решение ничего не делать без распоряжения нового командующего. А новый командующий не имел ни малейшего понятия, что нужно делать.
Ничего этого в Санкт-Петербурге не знали. Екатерина, получив победные реляции от Голицына и оренбургского губернатора, несколько успокоилась. Еще недавно она пребывала в полной панике. В марте месяце Екатерина отправила Румянцеву сто тысяч рублей для подкупа турецкого визиря. Она просила Румянцева поскорее заключить с Портой мир, а армию перекинуть для подавления Пугачевского восстания. Деньги надлежало использовать для того, чтобы условия мирного договора не оказались совсем уж позорными для России.
Румянцев не успел воспользоваться ни деньгами, ни заключить с турками перемирие, которое те настойчиво предлагали. В конце апреля он получил новое высочайшее предписание: мира с османами не заключать, а всеми силами добиваться военной победы. Вот такие предписания генерал-фельдмаршал любил и немедленно приступил к составлению плана летней военной кампании.
Пугачев получил неожиданную передышку. Он прошелся по всей Челябинской провинции, разоряя железоделательные заводы, что очень нравилось кочевым башкирам. Заводы загрязняли воздух их пастбищ и сгоняли их с исконных земель. Кочевники, вооруженные луками, валом вливались в армию Пугачева. Здесь же к «государю Петру Федоровичу» присоединялись отряды заводских рабочих, лишившихся работы.
Если бы полковник Михельсон со своей бригадой периодически не выбивал в каждой стычке до половины Пугачевского войска, то оно могло разрастись до пятидесяти тысяч к началу июля 1774 года. Но Михельсон знал свое дело, и, как хорошая охотничья собака, однажды взяв след, уже не выпускал свою добычу. Полковник не сомневался: дни самозванца сочтены. Его «армия» деморализована. Прирастая людьми, как снежный ком, она становится малоподвижной. За одно сражение он ее разобьет или за десять – не важно. Важно, что самозванец обречен.
Однако беда в том, что полковники не составляют докладных для высочайших особ. Этим заняты генералы. Генерал Щербатов слал императрице одну докладную страшнее другой.
Екатерина, распечатывая очередное донесение каждое утро, боялась узнать о потере нового города. «10 июня пал Красноуфимск, – читала она, – 24 июня пал Воткинск, 27 июня – Ижевск, 3 июля – Мамадыш». Все. Путь на Казань открыт.
Примерно в это же время, 20 июня 1774 года Румянцев наголову разбил турецкую армию у местечка Козлуджи. Путь на Стамбул был открыт. Отправив в Санкт-Петербург донесение о большом военном успехе, главнокомандующий не ждал особых поощрений. Все это будет потом, после полной победы. Но то предписание, которое он получил в ответ, повергло его в шок. Императрица приказывала немедленно приступить к мирным переговорам с неприятелем.
Что это? Может, государыня не поняла? Путь на Стамбул открыт. Еще два-три месяца – и полная виктория. Да и где он должен искать великого визиря? После разгрома под Козлуджами он мог укрыться в любой крепости и даже сбежать в Стамбул.
Румянцев находился в деревне Кючук-Кайнарджи в состоянии полной растерянности, когда 13 июля к нему пришли представители визиря с предложением начать переговоры о мире. Равнодушно взглянув на османов, генерал-фельдмаршал согласился.
За два дня до этого Пугачев подошел к Казани. 20 июля Румянцев получил высочайший приказ подписать с османами договор на любых условиях, а все освободившиеся войска направить на защиту Москвы и столицы.
21 июля договор о мире был подписан. По этому договору Россия возвращала Османской империи все отвоеванные у нее земли, за исключением Крыма и Кубани. Крым и Кубань передавались «татарской нации». На побережье Черного моря русским оставили два порта: Керчь и Еникале и «разрешили» базировать здесь свой флот. Русский флот обязан покинуть Средиземное море и сдать османам все отвоеванные острова. Особыми условиями оговорено покровительство России над друзами, подданными шейха Дахира. За ними закрепляются все добытые в боях территории.

***
    
23 июля на площади возле Петропавловского собора в Казани творился суд. Суд справедливый, потому что не может быть другим царский суд. Император Петр Федорович восседал в кресле, которое притащили из соседнего купеческого дома и установили на высоком крыльце собора. Вокруг императора расположилась его свита. Какой же царь без свиты? Нешто он сам должен выкрикивать свои приказы и манифесты, как простой извозчик? Нет, Пугачев уже освоил «царские манеры»: говорил негромко, повелевающие жесты делал плавно, головой не крутил в разные стороны.
Вот и сейчас он, выпрямив спину, как положено императору, сидел в мягком кресле и смотрел прямо перед собой. Казаки подводили очередного «подсудимого», который не успел или не захотел сменить дворянский наряд на «холопское» одеяние.
– Кто таков? – выкрикивал секретарь «императора».
Независимо от ответа, секретарь наклонял свое ухо к голове царя, затем выпрямлялся и громко выносил вердикт:
– Повесить!
Казаки уводили обреченного для исполнения приговора, а пред высочайшими очами представала очередная жертва.
– Кто таков? – в сотый раз устало выкрикнул секретарь.
– Антоний Пулавский.
– Повесить!
К уху императора наклонился Иван Творогов.
– Это Пулавский, – зашептал он, – это он помог вытащить тебя из тюрьмы и отравил Бибикова.
Пугачев кивнул и пальцем поманил к себе секретаря. Когда тот наклонился, император долго о чем-то говорил ему на ухо. Получив указания, секретарь выпрямился и, глядя в бумагу перед собой, огласил:
– Милостью божьей государь всея Руси, император Петр Федорович, дарует тебе жизнь. Присягнешь ли ты на верность государю нашему?
– Присягну! – упал на колени Пулавский.
Пугачев махнул рукой.
– Подойди, – огласил царскую волю секретарь.
Антоний поднялся с колен, подошел к «трону», но тут из-за спины царя выдвинулся Иван Творогов и, приблизившись к Пулавскому, отвел его в сторону. Пугачев с удивлением «проглотил» такое безобразие. Не будет же царь на людях выяснять отношении со «своим» полковником. А поляк этот успеет еще присягу принять. И Пугачев махнул рукой, что означало: «давай следующего».
Отведя спасшегося от виселицы поляка подальше от «справедливого суда», Дворжецкий обнял его за плечи и произнес:
– Как же так, Антоний? Ты почему не в крепости?
– Знаешь, Ян, я ведь в Москву подался. Здесь такие слухи…. Никто не верит, что стены кремля выдержат долго. Все молятся только на какого-то Михельсона. Надеются, что он успеет подступить к Казани, пока их еще не всех перебили. А я, ты же знаешь, надеюсь только на себя, вот и решил выскочить из города.
– Ну, и выскочил бы! Зачем же остался? Неужели здесь замешана дама?
– Какая дама, Ян?! Меня казаки за городом схватили.
– Тише. Ты чего кричишь? Я теперь не Ян, а Иван. Иван Творогов, запомни. Это имя и любая бумага в руке – лучший пропуск среди этого сброда.
– Запомню. А скажи… Иван, вы и вправду собрались на столицу идти?
– А почему нет? Сейчас я готовлю манифест, дающий волю крестьянам. Ты представляешь, какое войско соберется у «императора», когда к нему присоединятся крестьяне? Сотни тысяч! Идем, кстати, почитаешь. Может, поправишь что-нибудь, а то здесь всех грамотеев: я, да секретарь пугачевский.
Через два дня манифест был готов, но зачитать его не успели. Казачий дозор принес дурную весть о приближении Михельсона и Пугачев, выслав навстречу ему половину войска, с оставшейся частью пошел на Саранск.
28 июля на въезде в город, царя-батюшку, заступника народного, встречали хлебом и солью. На центральной площади собралось великое множество народа, и при высочайшем присутствии был впервые зачитан манифест о крестьянских вольностях. Народ ликовал. Многие не прочь были присоединиться к «царевому войску». А что? Хлеба посеяны, травы скошены, до уборки время есть, почему и не повоевать за царя-батюшку? Без него-то, чай, волю отберут.
«Ветеранам» армии Петра Федоровича такие города не нравились. Царь под страхом смерти запретил грабить население городов, которые «добровольно ложились под государеву руку». Ну, вот что им стоило хотя бы пару раз со стен пальнуть? Сейчас было бы, чем поживиться. К счастью для «ветеранов» в Саранске не пришлось даже заночевать. Оставленное оборонять Казань войско не сумело задержать Михельсона, и он вновь наступал на пятки.
Загрузив провиантские запасы и приняв пополнение, Пугачев двинулся на Пензу. По дороге его армия прирастала с каждой попутной деревней, и на подходе к городу людское море стало необъятным для глаз.
Творогов подъехал вплотную к Пугачеву, который восседал на гнедом жеребце и оглядывал свое войско с вершины холма.
– Емельян, нам такую армию не прокормить, – негромко заявил полковник.
– Сам вижу, а что делать, Иван?
– Надо дать бой Михельсону. Иначе эта собака так и будет по следу идти.
– И то верно. Даже если не разобьем немца, то хоть от лишних ртов избавимся.
– Я о том и говорю. Надо бы обмозговать это дело. Глянь, и место удобное: засаду есть, где спрятать. Зови-ка полковников, да поехали с казаками в город.
Пенза встречала царя 31 июля не менее торжественно, чем Саранск. Здесь так же перед огромной толпой зачитали новый манифест, и «штаб императора» отправился к дому городского старшины на «совет».
Иван Творогов шел в окружении полковников вдоль живого коридора. Внезапно, его взгляд выхватил из толпы знакомое лицо. Это же курьер князя Ракоци! Иван не пошел в избу вместе с членами «штаба», а принялся пробираться сквозь толпу следом за удаляющимся курьером.
– Срочное донесение, пан Дворжецкий, – доложил курьер, когда они, выбравшись из толпы, оказались на пустынной улице. – Русские подписали с османами мирный договор. Сейчас вся армия Румянцева движется к столице. А генерал-поручик Суворов с кавалеристской бригадой уже где-то на подходе к Москве.
– Вот и все, пожалуй, – задумчиво произнес Дворжецкий, – спета наша песня. Что-то еще?
– Да, пан Дворжецкий. Князь беспокоится за вас и предлагает покинуть Пугачева.
– Легко сказать, покинуть. Меня без документов на первой рогатке схватят.
– Есть еще возможность: вместе с армией Пугачева двигаться в сторону Астрахани, а там морем пробираться в Турцию.
– Почему в Астрахань, а не на Кубань?
– Кубань по мирному договору отдали крымскому хану, а он сейчас выслуживается перед русскими. Если вас там поймают, обязательно сдадут.
– Хорошо. А относительно Пугачева есть какие-то распоряжения?
– Да, князь сказал: «…относительно Пугачева передай, что он мне больше не интересен».
– Это все?
– Все, пан Дворжецкий.
– Что ж, тогда не смею задерживать.
Распрощавшись с курьером, Иван Творогов поспешил на заседание «штаба». Народ с площади постепенно рассасывался, и полковник без труда добрался до дома старшины. Около крыльца его поджидал Пулавский.
– Что-то случилось, Ян? – негромко спросил он.
– Случилось. Русские договор с турками подписали и теперь всю армию кинут на нас.
– Это же конец, Ян!
– Конец чему, Антоний? Тебя что волнует судьба этого сброда?
– А ты думаешь, они будут отделять, кто сброд, а кто шляхтич?
– Не надо допускать, чтобы тебя отделяли, Антоний. Надо самому отделиться. Ты меня понял?
– Спасибо, Ян, – Пулавский обнял земляка за плечи и поспешно удалился, вскоре исчезнув в толпе.
Иван Творогов поднялся на невысокое крыльцо и вошел внутрь. В избе стоял гам множества голосов. Каждый полковник предлагал свой план боя с ненавистным Михельсоном. Пугачев отстраненно сидел во главе стола и молчал. Или Творогову показалось или Пугачев, на самом деле, обрадовался его приходу.
– Давай, господин полковник, расскажи теперь ты свой план, – официальным тоном распорядился «государь».
– Государь, и вы, господа полковники, выслушайте, что я вам скажу, – Творогов дождался тишины и продолжил, – в Россию возвращается армия Румянцева, а Суворов с конной бригадой уже вышел на нас из Москвы.
– От те на! – не поверил ему один из полковников, – и как же ты, Ваня, это узнал?
– Только что прибыл мой курьер из Москвы.
– Давай сюда этого курьера. Пусть всем расскажет.
– Не могу. Уже отправил его обратно. Он будет следить за рейдом Суворова.
В комнате нависла гнетущая тишина, нарушить которую, казалось, никто не решался.
– На юг пойдем. На Кубань, на Дон, – раздался в тишине голос Пугачева, – тамошних казаков подымем и с великой силой вернемся.
– Дело государь говорит! – поддержал его Творогов, рассчитывая после Царицына повернуть на Астрахань.
На том и порешили. Бросив под стенами Пензы огромную крестьянскую армию, Пугачев с закаленными в боях «ветеранами»: казаками и легкой конницей из башкир, татар, мордвы и чувашей отправился на Саратов.
Такого маневра от самозванца никто не ожидал. Михельсон, освободив Казань от остатков Пугачевского войска, направил свою бригаду под Арзамас, чтобы не бегать за супостатом, а преградить ему путь на Москву. Из Оренбурга к Москве через Самару спешил со своим корпусом генерал-майор Голицын. В Москве готовился к обороне, сменивший Щербатова на посту командующего, генерал-аншеф Петр Иванович Панин.
Поэтому крестьянскую армию, стоящую под стенами Пензы никто не атаковал. Крестьяне, простояв без всякого дела около суток, начали разбредаться по домам в полном непонимании, что теперь делать: уже можно делить помещичью землю или еще подождать?
Зато по пути следования Пугачева таких вопросов не возникало. Крестьяне изгоняли, а то и убивали помещиков. Понятно, что изгоняли «добрых», а убивали «злых» хозяев. Крестьянский бунт разрастался гораздо быстрее продвижения войска Пугачева. Народ везде его встречал, как освободителя. Слабая попытка обороны была предпринята в Саратове, но пыл защитников остудили сами жители. Они разоружили гарнизон, оставшийся без командования, которое сбежало в Царицын, и город встретил Пугачева колокольным звоном.
После Саратова триумфальное шествие царя-освободителя продолжилось. К его войску примкнули казаки приволжского войска. После торжественного прохода через Камышин, в его армию влился трехтысячный отряд калмыков. На подступах к Царицыну армия Пугачева вновь достигла десяти тысяч бойцов, половину из которых составляла легкая конница. С такими силами Пугачев попытался сходу взять город, но потерпел неудачу, что не очень его обескуражило. Взяв Царицын в осаду, «император» рассчитывал в скором времени получить подкрепление с Дона. Туда еще из Саратова были направлены его эмиссары. Но все обернулось по-другому. На Дону эмиссаров Пугачева арестовали, а на подмогу защитникам Царицына отправили два казачьих полка.
Эта его ошибка была не самой страшной. Остановка армии под Царицыным имела более серьезные последствия. Самозванца настиг Михельсон. Еще в Саратове он отставал на четыре дня (о чем Пугачев не знал), и вот он уже в пределах прямой видимости.
«Император» посчитал неразумным вступать в бой с Михельсоном, имея в тылу мощный гарнизон Царицына. Он мгновенно передал приказ о снятии осады и со всей прыти пустился вниз по Волге.
Михельсон, уже изучивший тактику самозванца, предусмотрел такой ход и еще раньше выслал вперед большой отряд донских казаков. Они и встали на пути авангарда пугачевской армии у села Черный Яр. Вскоре сюда подошли и основные силы повстанцев вместе с висевшими у них «на хвосте» полками Михельсона.
Войско Пугачева прижали к Волге и наголову разбили. Две тысячи убитых, шесть тысяч пленных, больше тысячи утонувших. Немногим удалось переправиться через Волгу.

***

Еще до заключения мирного договора генерал-фельдмаршал Румянцев получил высочайшее предписание срочно откомандировать генерала-поручика Суворова в Санкт-Петербург. Ни тот, ни другой не догадывался, с чем связан подобный вызов. Но предписание необходимо выполнять, и Александр Васильевич отбыл в столицу. Доложив о своем прибытии в Военной коллегии, он в этот же день, 11 августа, был вызван к императрице. Суворов предстал пред ней, не успев сменить полевой мундир.
Но Екатерина даже не обратила на это никакого внимания. Было видно, что не вопросы придворного этикета ее волнуют, а нечто совсем другое.
– Скажи-ка ты мне, Александр Васильевич, не числился ли за тобой в Фокшанах такой арестант хорунжий Пугачев? – суровым, не сулящим ничего хорошего, голосом спросила императрица.
– Было дело, матушка.
– Хорошо, что не отказываешься. И куда ты его дел?
– Зачем отказываться? Я его передал генералу Салтыкову.
– У тебя так и записано. Но казус в том, что генерал Салтыков никакого Пугачева не принимал. Его уже опросили.
– А который Салтыков, матушка? Генерал-квартирмейстер Салтыков? Денис Федорович, кажется.
– Погоди, Александр Васильевич. Что за новость? Никакого другого Салтыкова, кроме Петра Семеновича, генерала-поручика, в Фокшанах не числилось.
– Да как же не числилось, матушка? Мне на него командующий указал.
– Румянцев?
– Точно так.
– Все это очень странно, Александр Васильевич, – после недолгого раздумья произнесла императрица, – очень странно. А ты лично видел этого арестанта?
– Видел, матушка.
– Хорошо. Потому, как есть сведения, что самозванец и ваш арестант – это одно и то же лицо. Когда его поймают, ты единственный, кто сможет это подтвердить.
– А нельзя ли мне, матушка, самому его изловить?
– А излови, Александр Васильевич.
Суворов вернулся в Военную коллегию, где в течение часа изучал донесения Михельсона и Панина. Последнее донесение Михельсона датировалось 8 августа. В нем сообщалось, что армия самозванца предположительно двинулась в направлении на Саратов. 
Взяв под свое начало сотню казаков, Александр Васильевич ринулся в погоню. Но после Саратова продвижение замедлилось. Никто толком не знал ни куда направился самозванец, ни куда – его преследователь. Приходилось высылать разведку по нескольким направлениям, и ждать пока все вернутся. В результате, в Царицын Суворов прибыл одновременно с Михельсоном. Правда, Михельсон туда вернулся, уже разбив Пугачева у Черного Яра.
Здесь выяснилось, что никто точно не знает, выжил Пугачев или нет. Среди убитых его не нашли и это подтвердили две сотни пленных, проводивших опознание прямо на поле боя. Но он мог утонуть при переправе через Волгу. Для государства не могло быть худшего исхода, чем бесследное исчезновение самозванца. В этом случае, имя Пугачева всегда могли использовать, как знамя, для новой смуты.
Ладно, допустим, он выжил. Куда он подался? Да куда угодно! Может на Каспий, а оттуда или к османам, или в Персию. Может в степь к киргизам. Там его не найти, если киргизы добровольно не выдадут. Может на Яик, а дальше на Урал и в Сибирь.
Куда бы он ни ушел, искать надобно везде. Свою сотню казаков Суворов поделил пополам, отправив одну половину на Каспий, а со второй отправился в Яицкий городок. Относительно киргизов, он написал Панину рекомендацию обратиться с официальной просьбой к ханам всех трех жузов не принимать у себя беглого преступника.
В Яицкий городок Александр Васильевич прибыл 17 сентября. К этому времени Пугачев уже два дня сидел в крепостном остроге. Оказалось, его сюда привезли связанным его же соратники во главе с Иваном Твороговым. Этим они заслужили для себя помилование.
– Вы уже допросили самозванца? – задал вопрос Суворов следователю яицкой комендатуры.
– Допрашивали, ваше превосходительство.
– Говорит?
– Говорит, но врет, подлец! Во всем винит Ивана Творогова, дескать, тот его и из острога Казанского насильно вытащил, и войско собирать и воевать заставил. Ясно дело, зло срывает и измены простить не может.
– А не упоминал ли он имя генерала Салтыкова?
– Вот чего нет, того нет, ваше превосходительство.
– Я хочу его допросить.
– Сейчас распоряжусь, его приведут.
– Нет, я допрошу в камере.
Следователь проводил генерала в камеру самозванца и хотел оставить с ним двоих конвойных, но Суворов пожелал говорить с арестованным наедине.
– Узнаешь ли ты меня? – задал вопрос генерал, когда все вышли из камеры.
– А как же? Вы, считай, крестный мой. Расстреляли бы тогда – и ничего этого не было бы.
– Не я твой крестный, а генерал Салтыков. Если бы он тебя не взял тогда, быть тебе расстрелянным.
– Дак, ведь не было никакого генерала Салтыкова.
– Как это не было? Я сам тебя к нему водил!
– А так, не было. Не генерал он вовсе.
– Не генерал? Да кто ж он тогда?
– О том я не ведаю, но руку его у себя на шее до сих пор чую.
– Что ж неволить и пытать не буду, бог тебе судья, – с этими словами Суворов покинул арестанта.
После этого разговора Пугачев пережил не один десяток допросов. Большинство из них сочеталось с пытками. Но ни разу Пугачев не упомянул имя Салтыкова. Лишь однажды он позволил себе сделать намек на правду. Это произошло в Симбирске, когда Суворов передавал арестанта с рук на руки генерал-аншефу Панину.
Панин подошел тогда вплотную к деревянной клетке – обители Пугачева на время «путешествия» из Яицкого городка в Симбирск – и спросил:
– Как же смел ты, вор, назваться государем?
– Я не ворон. Я вороненок, ворон-то еще летает, – ответил Пугачев.
 
***
 
Плач стоял над островами Киклад. Русские уходили. Но не из-за горести расставания с русскими плакали греки. Они со страхом ожидали возвращения османов. Четыре года свободы вытравили этот страх из сознания греков. Теперь не нужно было бояться, что твоя дочь или молодая жена приглянется какому-нибудь янычару и к вечеру придет зареванная и опозоренная на всю жизнь. Или, вдруг сам ты посмеешь вскинуть взгляд и встретишься глазами с османским «господином» и ему покажется, что он угадал дерзость в этом взгляде. Тогда, самое лучшее, что тебя ждет – это плеть. Или надсмотрщик увидит, как ты незаметно хотел проглотить оливу при сборе урожая и этим нанес вред Великому Султану. Что за этим могло последовать, зависело только от отношения к тебе надсмотрщика. Он мог просто тебя высечь, а мог и на галеры отправить.
Страх, многовековой страх пронизывал сознание и передавался из поколения в поколение.
И вот пришли русские и изгнали турок с благословенной земли островов. Вместе с русскими солдатами и моряками проливали свою кровь и греки, вырезавшие ненавистных османов. В благодарность православным братьям, греки приняли русское подданство, и оно их нисколько не тяготило. Русские не вмешивались в дела греков: жили себе на своих базах на побережье, иногда уходили на кораблях бить турок и всегда возвращались радостные, с победой.
Казалось, такая жизнь – навсегда. Греки учили русский язык, гречанки не боялись надевать праздничные наряды и открывать на улице свою красоту. Множество морских пехотинцев, моряков и офицеров обзавелись семьями, а курносые светловолосые дети перестали быть редкостью в этих краях.
Ничто не предвещало беды. Ее просто неоткуда было ждать. Русский флот настолько напугал Порту, что она смирилась с потерей островов и даже не помышляла их возвращать. По слухам, османы уже готовились уступить все Балканы, лишь бы им оставили контроль над Босфором и Дарданеллами.
Что же произошло такого, от чего освобожденные от векового гнета, политые кровью своих солдат земли, должно добровольно возвращать в руки побитого супостата?
Этот вопрос не давал покоя командующему Средиземным флотом графу Алексею Григорьевичу Орлову. Он получил приказ из Военной коллегии о полной эвакуации флота и передаче османам всех занимаемых островов в сентябре 1774 года. Алексей Григорьевич не поверил своим глазам. Здесь явно какая-то ошибка. Такую догадку косвенно подтверждал приход новой эскадры на следующий день после получения пресловутого приказа. Непонятно, зачем посылать эскадру за тридевять земель, если, не успев прибыть, она отправится обратно?
Граф составил письмо Екатерине, в котором подробно описал все политические и экономические преимущества для России от нахождения его флота в Средиземном море. Он писал о том, что Средиземный флот может существовать автономно и не потребует расходов казны. Он писал, что теперь русский флот будет гарантировать безопасность всех торговых путей по Средиземному морю за «справедливую плату».
Но этому письму не суждено было добраться до адресата. Екатерина прекрасно знала нрав командующего, поэтому, вслед за депешей Военной коллегии, она отправила личное послание Алексею Орлову, в котором подтвердила все положения приказа. Граф получил это письмо в тот самый момент, когда уже ставил на расплавленном сургуче, запечатавшем конверт, свою личную печать.
Прочитав послание императрицы, граф сжег свое письмо и на неделю ушел в запой. Крепкие напитки не заглушали душевную боль Алексея, а только взращивали в нем злость. С ней он забывался на короткие часы сна, с ней он просыпался и вновь наполнял чарку ромом или греческим самогоном – вкуса он не ощущал. К концу недели злость возросла настолько, что, не зная на ком ее выместить, Орлов разбил и переломал всю мебель в своем кабинете, после чего уснул на целые сутки, а когда проснулся, был готов к выполнению приказа.
Прежде всего, он подготовил обращение к населению Киклад. В нем говорилось, что русские уходят с островов, но не собираются бросать новых российских подданных на расправу туркам. Всех желающих переехать на новое место переправят туда на кораблях русского флота.
Благородно. Но желающими оказалось все население островов. Никто не хотел вновь оказаться во власти османов. С таким наплывом флот справиться не мог. Приходилось отбирать для эвакуации только тех, кто активно боролся против турок, но даже таких набралось столько, что военные корабли уже не могли их вместить. Орлов на свои деньги зафрахтовал одиннадцать торговых судов и, забив их переселенцами под завязку, под военным конвоем отправил в Керчь через Дарданеллы и Босфор.
Разочарование и злость на русских все чаще стали вырываться наружу. Теперь загулявшего моряка могли и побить. После нескольких таких случаев командирам кораблей было запрещено отпускать экипажи на берег.
Когда русский командующий окончательно покидал базу флота, из толпы провожающих к нему прорвался тщедушный старый грек.
– Что ты делаешь, русский?! – с болью проговорил он, – нельзя так делать с народом: дать надежду, потом забрать надежду. Лучше бы вы не приходили!
– Прости, отец, – только и смог вымолвить Орлов и быстрым шагом двинулся к кораблю.
По щеке его стекала слеза.

***
   
Граф Сен-Жермен мог бы собой гордиться, будь он обычным человеком. Русская карта разыграна как по нотам. Досадно немного, что произошел сдвиг по времени, относительно плана. Но что такое полгода и даже год по сравнению с вечностью? Ноль! Граф улыбнулся: действительно ведь, если любое число поделить на бесконечность будет ноль.
Когда люди поймут, что их жизнь – это лишь миг, они начнут ценить каждую минуту. Надо только подсказать, чем эти минуты заполнить. Сегодня пришло время наполнить жизнь людей борьбой. Борьбой с чем? Конечно же, со всем старым! Борьбой за что? Естественно, за все новое. На это уже больше десяти лет работают писатели, философы, ученые: Дидро, Вольтер, Мирабо, Даламбер, Руссо, Юм, Смит, Монтескье, Гельвеций. Их идеи проникли в сознание не только третьего сословия, что было бы не удивительно, а и знати. Да что там знати! Даже отдельные представители духовенства начинают отходить от вечных догм и подстраиваться под веяние времени. А куда деваться? С паствой надо говорить на ее языке. Продолжая бубнить проповеди на латыни, растеряешь последних прихожан.
«Прогресс» – вот слово, которое чаще других упоминалось в сочинениях современных авторов, в салонах знати, на студенческих вечеринках, на кафедрах университетов, в тавернах и кабаках. Прогресс означает ожидание чего-то нового. И когда это новое к людям придет, они будут думать, что именно его и ждали.
Тогда к людям придут пастухи и поведут в это новое, и никто не будет сопротивляться.
Осталось подготовить пастухов.

Глава 5. Циркуль и угольник.

Пьер де Флери, епископ Шартрский отстаивал мессу на праздновании введения во храм пресвятой Богородицы и искренне не понимал, зачем он понадобился архиепископу в Париже. Зачем он тащился сюда из Шартра? Чтобы простоять весь день рядом с архиереем, а на ночь тащиться обратно?
Когда Флери получил приглашение прибыть в Нотр Дам де Пари, он грешным делом подумал, что грядет его повышение. А почему нет?   Архиепископа Парижского могли перевести в Рим, и тогда парижская епархия останется вакантной. Так эта вакансия как раз для него! Ни умом, ни знатностью рода, ни осанкой, наконец, он не уступает действующему архиерею.
Однако если его пригласили для этого, почему архиепископ ни разу с ним не заговорил? Наоборот, он делал все, чтобы не остаться наедине с гостем из Шартра. Слушая, как его высокопоставленный брат во Христе заканчивает читать последний псалом, епископ готовился подойти и задать мучивший его вопрос. Но в это время кто-то осторожно тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел дофина Орлеанского дома Луи Филиппа, герцога Шартрского.
– Не удивляйтесь, ваше преосвященство. Это я попросил пригласить вас в Париж, – шепотом произнес герцог.
– Но зачем, ваша светлость?
– Это долгий разговор, ваше преосвященство, поэтому приглашаю вас отужинать у меня.
– Несколько неожиданное предложение, но вы заинтриговали меня, ваша светлость. Хотя от ужина я вынужден отказаться. Вы же знаете, сегодня начинается пост.
– О, я думаю, немного русской черной икры с белым вином нельзя считать за полноценный ужин.
– Трудно с вами не согласиться.
– Тогда прошу в мой экипаж.
– Я бы предпочел ехать в своем. Там я смогу переодеться. В праздничной мантии я буду выглядеть несколько нелепо на светском ужине. Не находите?
– Как вам будет угодно, ваше преосвященство.
Дорога от Нотр Дам де Пари до дворца Пале Рояль, резиденции герцогов Орлеанских, занимала пятнадцать минут. Пьеру де Флери хватило этого времени, чтобы переодеться в повседневную сутану. Переодевшись, епископ выглянул в окно. Темнело. Святой отец не заметил, по какому мосту они переправились через Сену. В левом окне уже виднелись огни Лувра, а в правое – он разглядел контуры одного из отелей Пале Рояля. Лошади повернули несколько раз, и карета остановилась.
По длинным коридорам дворца они шли молча. Епископ не хотел показывать свою заинтересованность, а граф, наоборот, рассчитывал разогреть любопытство святого отца.
– Я хочу спасти короля, – заявил герцог сразу же, как только они уселись за накрытый стол друг напротив друга.
– Разве королю угрожает опасность, ваша светлость? – такое заявление не могло не заинтересовать Пьера де Флери. Если есть возможность оказаться полезным королю, значит можно надеяться и на его благодарность.
– Да, ваше преосвященство. С того самого момента, когда он стал королем Франции.
– И все же я не совсем понимаю. Если вы знаете об этой опасности, то почему сами не обратитесь к королю? Вы, принц крови, ищете союза с провинциальным епископом.
– Не будем торопить события, ваше преосвященство. Говорить о важных делах на голодный желудок не в моих правилах. А после мессы у меня разыгрался зверский аппетит. Не хотите попробовать вот это? – указал герцог на блюдо с черной икрой.
Епископ был не прочь перекусить, а такой деликатес – большая редкость во Французских салонах. Что ж, даже если предложение герцога ничего не стоят, время не будет потрачено зря.
– Вы слышали что-нибудь о проклятии тамплиеров, ваше преосвященство? – наконец прервал молчание герцог, отпив глоток шампанского из своего бокала.
– Вы имеете в виду проклятие Жака де Моле? Так он еретик. Его проклятье не действует.
– Не действует? А чем вы объясните, что оно сбывается уже четыре с половиной века? Пятый век Франция живет под этим проклятьем, и за это время ни один король не умер от старости. Ни один. Это, по-вашему, «не действует»?
– Ну, допустим. И как проклятье многовековой давности может угрожать королю?
– Казненный Великий Магистр ордена тамплиеров проклял тринадцать колен королей капетингов. Наш король и его братья – как раз тринадцатое поколение.
– Никогда не думал об этом. Но если все так, как вы говорите, то сам Дьявол стоит за этим. Мы с вами можем только молиться, чтобы Всевышний не дал свершиться дьявольским деяниям.
– Конечно, конечно, падре, нужно молиться, но мы можем сделать и еще кое-что. Мы можем уговорить короля отречься от престола, как только он пройдет коронацию.
– Мы? Я вас не понимаю, ваша светлость. Как я могу повлиять на решения короля? Я не его духовник.
– Нет, ваше преосвященство, вам не придется разговаривать с королем. Мне лишь нужно, чтобы вы нашли первоисточники тех событий. В королевском архиве я обнаружил любопытный документ: письмо герцога д’Эпернона Филиппу де Шеверни, епископу Шартрскому с аналогичной просьбой. Это письмо датировано 1610 годом и всплыло при расследовании убийства Генриха Четвертого. Однако связать с убийством ни письмо, ни самого герцога так и не смогли.
– Но ведь это не доказывает, что такие документы хранятся в Шартре.
– Не доказывает. Но, почему д’Эпернон искал их там? Он знал что-то, чего мы с вами не знаем.
– Предположим, я найду эти документы. Что дальше?
– Дальше я даю их почитать королю и уговариваю отречься от престола, чтобы он спас себя и Францию.
– Но у короля нет наследников, а его братья в таком же положении, как и он сам.
– Именно! Поэтому он отречется в мою пользу.
– Не совсем понимаю. Видимо после выпитого шампанского голова перестала работать. Вы хотите вытащить короля из-под проклятья, а сами под него попасть?
– Нет. Я принадлежу к поколению отца нынешнего короля. Никто из этого поколения не был королем. Когда Людовик Шестнадцатый наденет корону, он станет тринадцатым, а, значит, последним коленом проклятых королей. В момент его отречения проклятие закончится, и тогда любой представитель другого поколения взойдет на престол, не обремененный проклятием.
– Хорошо. А если у короля родится наследник?
– Как, ваше преосвященство? Людовик – импотент. Он женат уже пять лет. И еще ни разу, понимаете, ни разу его хоботок не затвердел.
– Когда вы станете королем, могу ли я надеяться на…, – епископ сделал паузу.
– Безусловно! Когда я стану королем, вы станете архиепископом Парижским и Французским.
Это устраивало Пьера де Флери. Да и просьба наследника Орлеанского дома не столь уж обременительна. Допустим, даже ничего не получится. И что? Никакого риска нет. А что может быть лучше, чем шанс добиться желаемого без всякого риска?
Прибыв в свою епархию, епископ первым делом вызвал своего викария Жозефа Сийеса и поручил ему искать все, что связано с судом над тамплиерами и их казнью.
Молодой, двадцати шести лет отроду, викарий обрадовался возможности проводить дни в библиотеке. Это было лучше, чем следить за многочисленной челядью епархии. Служители церкви, как вольнонаемные, так и духовные, слишком своеобразно толковали заповедь «не укради». Они считали, что все доходы епархии принадлежат богу. А раз они служат богу, то какая-то часть доходов принадлежит и им.
Отец Жозеф, как мог, старался переубеждать заблудших служителей, но уж больно силы были неравные: один против всех. С присущим молодости максимализмом, викарий возлагал вину на себя за все прегрешения челяди. У него просто нет авторитета. А почему? Да потому, что у него не хватает силы характера жестко разговаривать со старшими. Не его это. Лучше читать книги.
Задание епископа Жозеф принялся исполнять со всем рвением. Сначала он обнаружил показания некоего Эскье де Флуарана, бывшего тамплиера высокого ранга, исключенного из ордена самим Великим Магистром и заключенного им в тюрьму. По словам ренегата, тамплиеры-новобранцы должны были плевать на распятье и топтать его ногами, они надсмехались над гробом господним и другими святынями церкви, они поклонялись отрубленной голове и исповедовали друг друга. А еще они занимались мужеложеством. Выше всех церковных святынь они ставили лишь благосостояние и богатство ордена.
Да, это страшные обвинения, но неужели не видно, что свидетель не объективен? У него же есть мотив личной неприязни к Магистру, а через него и ко всему ордену. Есть показания еще одного свидетеля: сокамерника Флуарана, Бернара Пеле. Он пересказал то, что услышал от бывшего тамплиера. Естественно, их показания сошлись. Получается только на основании этих показаний, идущих от одного человека, не скрывающего личного озлобления к тамплиерам, король Филипп Четвертый, устроил разгром ордена.
Чем провинились благородные рыцари перед королем? Настолько провинились, что король не счел нужным согласовать свои действия с Папой. А ведь только Папе подчинены все монашеско-рыцарские ордена. Несмотря на это, Филипп заранее рассылает во все провинции Франции приказ одновременно арестовать всех тамплиеров. Великого Магистра, как и других рыцарей, арестовывают в предрассветный час пятницы 13 октября 1307 года. Только после этого король отправляет письмо Папе, объясняя свои действия «великой опасностью ордена для церкви и для королевства». В подтверждение своей правоты, к письму король прикладывает списки с протоколов допроса Флуарана и Пеле. Неужели король Франции больший ревнитель христианства, чем сам Папа?
Как оказалось, все проще. Король брал у ордена деньги в долг. Много денег. Если бы король попросил у Жака де Моле еще денег, тот бы ему не отказал. Но зачем просить часть, когда можно без спроса забрать все? Тем более, что король собственными глазами видел двенадцать сундуков с золотыми монетами, когда Великий Магистр за месяц до своего ареста показал его величеству кладовую Тампля.
Король Франции стал представляться молодому викарию кровавым убийцей, а тамплиеры – благородными рыцарями. За десять дней допросов под пытками погибли тридцать пять рыцарей. Несколько десятков арестованных не признавали выдвинутых против них обвинений ни под какими пытками и были еще живы. Все остальные сознались во всех «злодеяниях».
Молодой отец Жозеф не понимал, как можно доверять показаниям, данным под пыткой. Чтобы избежать боли, человек признается в чем угодно. Однако пытки применяют до сих пор, и никому не приходит в голову, что из-под пытки выходит не истина, а признание. Причем признаться можно в чем угодно, лишь бы тебе больше не выворачивали руки на дыбе, не подвешивали, зацепляя острыми крючками за кожу, не прижигали гениталии каленым прутом, не вынимали твои внутренности у тебя на глазах.
На десятый день после ареста, протоколы с признаниями рыцарей-тамплиеров принесли Жаку де Моле. Их было больше трех сотен, и все они повторяли друг друга. Что делать? Отказываться от всего? Но выдержит ли пытки его стариковское тело? Всех своих рыцарей он видел в сражениях. Они не были трусами, они знали боль от ран и, тем не менее, все признались. Не надеясь на свою стойкость, Великий Магистр подписал протокол с признанием всех обвинений в ереси, как сказано в протоколе: «не под пыткой и не под страхом пытки».
Однако кое-что показалось викарию странным. Признаваясь в осквернении святого распятья, тамплиеры отказывались признаваться в мужеложестве. Почему? Зачем признавать более тяжкое, с точки зрения церкви, преступление и отказываться от незначительного. Не потому ли, что доля истины в этих признаниях была? Этот вопрос заставил отца Жозефа задуматься еще вот о чем: кому принадлежали богатства тамплиеров, куда они делись и откуда взялись. Ни один рыцарь-тамплиер, даже сам Великий Магистр, не имел никакой собственности. Наоборот, вступая в орден, он передавал ордену все свое имущество, включая землю, замок, крестьян. Своими боевыми конями и вооружением рыцарь тоже не владел, а пользовался лишь до тех пор, пока служит ордену. Никакого права распоряжаться имуществом ордена не имела и церковь.
Если ни церковь, ни король, ни сами тамплиеры не владели богатствами ордена, тогда кто? Кто владел двумя тысячами замков с угодьями и крестьянами, водяными и ветряными мельницами только во Франции? Кто владел торговым и военным флотом ордена? Кто был собственником несметных сокровищ из золота, серебра и драгоценных камней? Этот вопрос так и оставался без ответа.
Жозеф Сийес нашел несколько манускриптов с описанием казни Жака де Моле. Они мало, чем отличаются один от другого. Великий Магистр отрекся от своих прежних признаний, заявил о полной невиновности ордена перед Богом и законом и был заживо сожжен на костре. Когда палач поднес факел к дровам, сложенным под помостом, Жак де Моле выкрикнул: «Ты, Климент, и ты, Филипп, вскоре предстанете перед судом Божьим. Будь проклято все потомство Капета от тебя, Филипп до четырнадцатого колена. Будь прокляты все, по чьему умыслу невинно смерть на себя приняли рыцари Храма». В некоторых источниках текст проклятий был несколько иным. Там уточнялось, что смерть Папы Климента наступит не позже сорока дней после казни главного тамплиера, а король умрет в течение года. Так же Жак де Моле, якобы, предрекал смерть и организаторам лживых обвинений ордена: Гийому де Ногаре и Ангерану Мариньи. Но эти источники датированы десятками и даже сотнями лет после того, как все эти предсказания сбылись, а, значит, доля вымысла в них может иметь место.
Более поздние источники Жозеф отверг, как не достаточно достоверные, но и без них набралось четыре больших папки с документами и два манускрипта, описывающие все перипетии суда над тамплиерами. С этой стопкой бумаг викарий явился к епископу на исходе четвертого месяца после получения задания.
– Вот, ваше преосвященство: все, что смог найти, – выкладывая документы на стол епископа, заявил викарий.
– Если коротко, сын мой, что там произошло?
– Боюсь, коротко не получится, падре. Слишком много там разных узлов и завязок.
– Хорошо, расскажи все, что считаешь нужным.
Жозеф коротко в течение часа, стараясь быть объективным, пересказал основные сюжеты уничтожения ордена тамплиеров королем Франции и Папой. Он понимал, что его рассказ звучит, как обвинение не только короля Франции, но и церкви. Он боялся навлечь на себя гнев или, по крайней мере, неудовольствие епископа сразу по окончании рассказа. Но его духовный отец не спешил выражать недоверие рассказу викария и еще долго оставался в раздумье после того, как молодой служитель церкви смолк.
– Скажи, сын мой, тебя ничего не удивило в этом деле? – наконец вышел из задумчивости епископ.
– Все удивило, падре! Почему тамплиеры признавались в ереси, и не признавались в мелких грехах? Почему такой мощный орден…
– Погоди, сын мой, – прервал его наставник, – я поставлю вопрос по-другому. Что тебя удивило больше всего?
– Больше всего? Пожалуй, то, что не нашли сокровища ордена. Ведь их искали все шесть с половиной лет, пока шло следствие, но не получили ничего. Ни одной ниточки рыцари не дали плачам даже под пытками.
– Вот и меня это удивило. А еще мне непонятно, почему в одном источнике проклятье касается тринадцати поколений капетингов, а в другом – четырнадцати.
– Нет же, падре! Слова «до четырнадцатого колена» означают то же самое, что и «тринадцать следующих поколений».
– То же, да не совсем. Ладно, ты хорошо справился. Возвращайся к своим обязанностям викария.
На следующее утро епископ Шартрский, взяв с собой один манускрипт, где была формулировка проклятья с «тринадцатью поколениями», и одну папку с протоколами допросов, отправился в Париж.
Март месяц не самое лучшее время для путешествий. Дорогу местами, где она подставляется весенним, солнечным лучам, порядком развезло. Да и на тех участках, которые пролегали в тени деревьев, где утренние заморозки еще сковывали пропитанную влагой землю, к обеду стало непроходимо вязко.
В Пале Рояль Пьер де Флери прибыл поздним вечером. Пока еще было светло, он читал материалы дела, но с наступлением сумерек епископ отложил чтение и предался размышлениям: «А что если герцог Шартрский захотел получить материалы по тамплиерам совсем не по той причине, какую назвал мне? Ведь все короли в той или другой степени изучают историю. Не может тема проклятья не всплывать в связи с именем Филиппа Четвертого. Что нового может узнать Людовик Шестнадцатый, прочитав мой манускрипт? Да, скорее всего, ничего. Тогда зачем он понадобился наследнику Орлеанского дома? Может, его тоже интересуют сокровища тамплиеров?». Эта версия имела право на существование, и неплохо бы ее проверить.
Принц Орлеанский Луи Филипп выказал небывалую радость по поводу прибытия епископа. Он посетовал, что уже второй раз его преосвященство гостит в Пале Рояле во время поста, что лишает хозяина проявить должное гостеприимство, но возможно, трюфели, только что доставленные с юга Франции и приготовленные поваром без капли жира, смогут утолить голод гостя, одновременно не вводя его в грех.
– Благодарю вас, ваша светлость, за заботу о безгрешности моей души, которую я могу оправдать лишь тем, что смог выполнить вашу просьбу. Вы оказались правы. В Шартре нашлось очень много материалов по делу ордена тамплиеров. Часть из них я вам привез.
– В них есть тема проклятья, ваше преосвященство?
– В этом манускрипте полный текст проклятья и описание всех событий в течение семи лет процесса.
– Превосходно! Это то, что нужно. Тогда идемте ужинать. Надеюсь, бокал шампанского не будет считаться страшным грехом?
– Я думаю, такой грех Господь легко простит.
За ужином Пьер де Флери долго ждал повод задать давно мучивший его вопрос: что герцог Шартрский думает по поводу сокровищ тамплиеров. Но так и не дождался. Хозяин дома придерживался исключительно интересующей его темы, а именно о полной бездарности Людовика, как короля. Принц Орлеанский убеждал и себя, и собеседника в том, что Людовику лучше продолжать заниматься своими любимыми занятиями: выезжать на охоту и мастерить безделушки своими руками.
– Этот король не рожден для большего, – говорил герцог, – да он и сам не рад своему положению. Для него лучше точить детальки для своих замочков.
– Простите, ваша светлость, – не выдержал епископ, – вы ведь и раньше слышали обо всей этой истории?
– Естественно слышал.
– А вам не показалось странным загадочное исчезновение сокровищ тамплиеров?
– Никакой загадки тут нет. Тамплиеры никуда не делись. Неужели вы думаете, что их истребили всех до единого? Они просто поменяли вывеску и стали масонами.
– Вы хотите сказать, что сокровища тамплиеров дошли до наших дней и ими управляют масоны?
– Хм, не совсем. Если бы масоны ими управляли, я бы знал. Думаю, сокровища просто не дошли до наших дней, а растратились за четыре с половиной века.
Дальнейший разговор перестал представлять интерес для епископа. Он машинально вставлял стандартные фразы, невпопад отвечал на вопросы, наконец, сославшись на усталость, попросил разрешения удалиться отдыхать.
Во сне к нему пришел его викарий Жозеф и сказал, что нашел замок, в подвале которого тамплиеры спрятали свои сокровища. Епископ немедленно отправился в этот замок. Вот он спускается по узкой витой лестнице, и уже в самом низу свет от факела выхватывает из темноты сундук. Рядом возникает еще много сундуков и епископа охватывает блаженство. Он подходит к первому сундуку, откидывает крышку, но вместо сокровищ внутри оказывается герцог Шартрский, который кричит страшным голосом: «Зачем вы сюда полезли? Я же сказал вам: сокровищ нет!».
В страхе священник проснулся. Его сердце бешено колотилось. Рассвет еще не наступил, но епископ отправил слуг запрягать лошадей. Герцогу он решил оставить записку с извинениями за внезапный отъезд. Но, выйдя из дворца, он увидел принца Орлеанского возле своей кареты.
– Хотели сбежать, падре? – широко улыбался принц.
– Зачем, ваша светлость? Просто хотел покинуть Париж, пока дорогу не развезло.
– Ну, что ж, разумно. Я надеюсь, ваше преосвященство, нет смысла предупреждать вас о полной конфиденциальности наших действий?
– Безусловно, ваша светлость. Это ведь и в моих интересах. Только позвольте задать единственный вопрос?
– Что за вопрос?
– Вчера вы сказали, что знали бы, если бы у масонов были сокровища. Как бы вы это узнали?
– Странно, мне казалось, вы меня не слушаете. Отвечу. Тем более что секрета здесь нет. Я Великий Магистр объединенной масонской ложи Франции.
– О! – на лице епископа было написано столько удивления одновременно с недоверием, что герцог не смог удержаться от смеха.
– Простите, ваше преосвященство, – отсмеявшись, произнес хозяин дома, – я думал, вы знаете. 
– Теперь буду знать, – забираясь в карету, и осеняя крестным знамением своего собеседника, ответил епископ.
Вернувшись в Шартр, глава епархии вновь осчастливил молодого викария. Теперь епископ поручил ему искать следы сокровищ тамплиеров. А это даже интереснее, чем предыдущее расследование.