Гадание на кофейной гуще

        Раз уж речь зашла о гаданиях, давайте я расскажу о моей прабабушке. Зачем мне вам рассказывать о каких-то посторонних гадалках, когда у меня была своя собственная родная прабабушка Женя, которая умела гадать, видеть прошлое и предсказывать будущее, причём делала это абсолютно безошибочно и совершенно бескорыстно?  Жила она скромно и небогато, но совесть не позволяла ей получать плату за своё гадание. Мама говорила, что полгорода пользовалось её бесплатным гаданием. А жила она в Батуми, сами знаете, что это не самый маленький город, всё-таки столица Аджарии. Но обо всём по порядку.
   
        Она приходилась мамой моей бабушке, бабушкой моей маме и, следовательно, прабабушкой мне.  Но мама в разговоре со мной всегда называла её «старенькой бабушкой», в отличие от бабушки, которая считалась просто бабушкой. Звучало это примерно так же, как у военных: есть старший лейтенант, а есть просто лейтенант.

        Но, что примечательно, разница в возрасте между прабабушкой и её старшей дочерью была минимальной: прабабушка родила мою бабушку, когда ей было всего четырнадцать лет. Но в те времена, то есть в самом начале XX века, ещё до первой революции, это было самым обычным делом. Угнетённые царизмом девушки были вынуждены рано выходить замуж. Это уже при советской власти замуж стали выходить после восемнадцати. Но прабабушке её ранний брак не помешал прожить долгую и счастливую жизнь со своим мужем (моим прадедом), родив трёх дочерей и пережив все русские революции и мировые войны.

        Была она маленькой, хрупкой старушкой, которая, наверное, сильно похудела за последние годы:  на щеках у неё были глубокие складки и морщины. Такие же морщины были и на вяленых маслинах, которые раньше продавались в Москве в рыбных магазинах, выложенные горкой на поднос. Кстати, прабабушка очень любила эти маслины, и родители их покупали специально для неё.

        Прабабушка с прадедом жили в Батуми, а мы в Москве, поэтому мы виделись с ними нечасто, только, когда они приезжали погостить на нашу подмосковную дачу. Мама и мы с братом рвались летом на юг, к морю, но людям пожилым прохладное подмосковное лето подходило гораздо больше, чем удушливая духота влажных субтропиков. Да и поездка большой семьёй на юг стоила кучу денег.

        Это только так говорится, погостить на даче. Это сейчас многие дачницы позволяют себе на даче ничего не делать, только сидеть в беседке, курить электронные сигареты или нюхать цветочки. А в годы моего детства у женщин на даче всегда было, чем заняться. Вот и прабабушка никогда не сидела без дела. Она помогала бабушке готовить щи на дровяной плите, варить варенье на керосинке, а потом садилась на лавочке под орешником, но не отдыхала, а вязала крючком половички. Это такие коврики, круглые или прямоугольные, связанные из полосок разномастных лоскутков. Мне очень нравилось разглядывать пёстрые косички этих ковриков и пытаться отгадать, чем они были до того, как попали в руки прабабушки: разорвавшейся простынёй, прогрызенной мышами скатертью, маминым ситцевым халатом или моей рубашкой, порванной, когда я перелезал через забор.

        По вечерам вся семья собиралась за самоваром, пили чай. Мы все пили чай внакладку, а прабабушка – вприкуску. Но не с сахаром, а с карамелькой. Знаете, есть такие карамельки, у которых под твёрдой оболочкой начинка из джема.

        Карамельки эти сами по себе не очень большие, а прабабушка откусывала щипчиками для сахара от такой карамельки лишь четверть и с этим крохотным кусочком выпивала целую чашку чая.

        Остатки карамельки она заворачивала в фантик и откладывала до следующего раза. Мне это было крайне удивительно, потому что сам я запихивал эти карамельки в рот сразу по три штуки. Запихнул бы и больше, если бы бабушка разрешила.

        Единственным отдыхом, который позволяла себе прабабушка, было чтение книг. Читала она много и делала это очень необычным образом. Любую книжку она читала вслух, мурлыча слова себе под нос, причём она делала это не для того, чтобы почитать окружающим, а потому, что не умела читать про себя. Её тихое мурчание никого не отвлекало и не беспокоило, но при желании можно было сесть рядом и послушать, как она читает.

        Она привозила с собой любимую колоду карт. Мне эти карты трогать было категорически запрещено. Потому что я мог бы побежать с ними к другу, жившему напротив, чтобы сыграть в пьяницу или в дурака. Но делать этого было никак нельзя, потому что карты, которыми хоть раз играли в азартные игры, утрачивали свою волшебную силу и могли всё наврать про прошлое или будущее.

        Поэтому бабушкина колода карт с зелёной рубашкой лежала в буфете под замком. Если кто-нибудь просил, прабабушка всегда раскидывала свою колоду. Смотрела на карты, бормотала что-то невнятное, а потом наклонялась к уху того, кому гадала, и тихонько, чтобы не слышали окружающие, рассказывала ему, что было, что будет, и чем сердце успокоится.

        Однажды я попросил прабабушку погадать и мне. Она раскинула свои карты, и сказала, что это я в прошлом году разбил мячом стекло в двери чёрного хода в мясной магазин и сбежал с места преступления ещё до того, как в окне появился разъярённый мясник с огромным топором в руках. Я был всегда уверен, что никто этого моего проступка не видел, иначе слух о нём дошёл бы до родителей, и я подвергся бы неотвратимому, но справедливому наказанию. Откуда старенькая бабушка, находившаяся в то время Батуми, могла об этом узнать, остаётся для меня загадкой.

        Потом прабабушка взяла мою руку, провела несколько раз пальцем вдоль линий моей ладони, и спокойным голосом, не вдаваясь в детали, сказала:
        — Всё у тебя будет хорошо!

        Прогноз этот был, конечно, не очень конкретный. Я и без прабабушкиного предсказания был в то время уверен, что всё у меня будет хорошо. А как же иначе! Думаю, все советские дети в свои шесть лет верят, что всё у них будет хорошо. Лишь потом, лет через пятьдесят, когда я чудом выжил в автомобильной аварии, в которой самым вероятным исходом был летальный, я понял, что прабабушка не просто так сделала своё предсказание. А тогда, в шесть лет, я не придал её словам особого значения и побежал играть в футбол.

        Помню, мама попросила бабулю погадать, и процесс гадания тогда оказался гораздо сложнее, чем со мной. Я в это время был поблизости, возился со своим конструктором, поэтому всё видел и кое-что слышал.

        Сначала прабабушка раскинула карты. Смотрела на них и так, и этак. Говорила какие-то слова типа «казённый дом», «дальняя дорога». Что такое дальняя дорога я представлял, а вот, что такое казённый дом, было непонятно.

        Потом прабабушка взяла в свои морщинистые ладони мамину ладонь, водила по ней своим пальчиком и что-то бормотала себе под нос так же тихо, как читала книжки.

        — Давай, я тебе на кофе погадаю, —  сказала прабабушка маме.
 
        Она встала из-за стола и пошла сама готовить кофе, потому что кофе мы пили редко, и мама не умела готовить кофе по-восточному. А только такой кофе и годится для гадания. Варят его в медной турке, которую ещё иногда называют джезвой. Свою маленькую джезву, украшенную узорной чеканкой, прабабушка привозила с собой из Батуми. У нас турки не было, мы больше чай пили. Кофемолки, в которой зерновой кофе нужно было смолоть перед самой варкой, чтобы аромат сохранился, у нас тоже не было, а был только молотый кофе в красной пачке. Прабабушка засыпала в джезву три чайных ложечки кофе и добавила три чайных ложечки сахара. Она говорила, что без сахара кофе для гадания не получится.

        Мне приготовление кофе по-восточному представлялось каким-то колдовским обрядом. Прабабушка священнодействовала около джезжвы и не отходила от неё, потому что волшебный напиток был своенравным и мог убежать. Потом она попросила маму достать из буфета две маленькие фарфоровые чашечки, которыми мы в обычной жизни никогда не пользовались. Разлила в них кофе из джезвы, сама свою чашечку едва пригубила, лишь для того, чтобы убедиться, что кофе вышел правильный, а маме велела, не торопясь, выпить свою порцию до дна. А когда мама допила свой кофе, началось самое интересное.

        Прабабушка велела маме накрыть свою чашку блюдечком и медленно и аккуратно перевернуть её, чтобы блюдечко оказалось внизу, а чашка на нём донышком вверх. С минуту они о чём-то разговаривали, а потом прабабушка Женя взяла эту чашечку за ручку, перевернула её и стала осматривать что-то там внутри. Потом она стала что-то говорить маме своим чуть слышным голосом, таким же, каким она бормотала прочитанное в книгах. Бормотала она медленно и монотонно, и выражение её морщинистого лица не менялось. Зато я видел, как округлились от удивления мамины глаза.

        Потом прабабушка закончила бормотать и допила свой кофе, но не стала переворачивать свою чашку. Мама встала из-за стола, подошла и наклонилась к ней, а прабабушка поцеловала её в лоб.

        Потом мама подошла к бабушке, то есть к своей маме.
 
        — Ну, как? – спросила та.

        — Она сказала, что всё складывается к лучшему, — ответила мама, но по голосу было слышно, как она взволнована.

        — А ты веришь её предсказанию? – скорее с любопытством, чем с иронией, спросила бабушка.

        — Конечно, верю! Она ведь всё видит через свои карты и кофейную гущу. Она такие вещи обо мне рассказала, о которых никто на свете знать не мог. Я о них никому-никому не рассказывала, даже тебе. А она всё точно описала, да ещё с подробностями! — мама явно была поражена чудом, свершившимся прямо на её глазах  и имевшим непосредственное отношение к ней.

        —  А ты не хочешь, чтобы бабуля и тебе погадала? – спросила она у бабушки.

        Бабушка лишь покачала головой из стороны в сторону:
      —  О чём гадать, я и так всё про своё прошлое знаю. Как мужа арестовали, как потом реабилитровали и вновь назначили на ответственную работу, как мой старший сыночек умер совсем малышом, как во время войны мы были в эвакуации в Казахстане и выращивали там тыквы. Былого не вернёшь, дочь выросла, внуки подрастают, всё у вас будет хорошо… А знать, когда и от чего я умру, мне незачем. Даст Бог, поживу ещё, если твои шалопаи не будут меня доводить.

        Шалопаи — это мы с братом, ведь хлопот с нами было много, хотя мы любили бабушку и старались её слушаться.


        Лет через десять, когда бабушке было семьдесят лет, она умерла во сне: у неё было больное сердце. А прабабушка после её смерти жила ещё года  четыре. И говорят, что почти до самых последних её дней, батумские женщины ходили к ней за гаданием, и она никому не отказывала и ни с кого денег не брала. Ведь она могла только безошибочно видеть чужое будущее, но не в её силах было его изменить.