Граница

Граница


«Оба — два
                мои дядья
играли в янтарные шахматы…»

(Сэм Симкин)

 
«Homo proponit, sed Deus disponit.»
«Человек предполагает, а Бог располагает».
(Притч. 19: 21)


Баста!
— Ничего нельзя сделать, пани, ничего! — твердил доктор.
А она, Ева, всё смотрела, не отрываясь,   на   синюю жилку на виске дочери, которая, казалось, одна лишь и жила, билась, проступая сквозь  почти  прозрачную бледную кожу девочки.
— Неужели это всё, неужели всё?
Еве вспомнилось  предупреждение их семейного столичного доктора пана Вышневецкого перед отъездом на курорт. Он был категорически против поездки, считая, что ребёнка не нужно подвергать риску, менять климат и обстановку. Но лето выдалось такое  славное, хорошее, что редко бывает  в Прибалтике, и было так солнечно, так тепло, что они, конечно, решились и поехали.
И вот вдруг опять повторилось то, что уже давно не повторялось…
Когда малышка родилась (а роды были тяжёлыми!), девочке сразу поставили диагноз «сердечная недостаточность». С тех пор Ева не помнила, был ли в их жизни период, когда бы она не беспокоилась о жизни ребёнка. Ада росла красивой, но бледной и  болезненной девочкой. Врачи просили избегать больших физических нагрузок. Так что любая пробежка, прыжки через  скакалочку  или элементарные «классики» с перепрыгиванием в  нарисованные мелом квадраты с битой были строго дозированы. И Ева всегда теперь была рядом с дочерью. Она рядила её в невиданные платья, приучала к более спокойным  занятиям, учила шить, вышивать, рисовать, но остановить вполне нормальное желание дочери  активно двигаться, конечно же, не могла.
Слёзы  застыли в глазах Евы, она почти не слушала местное светило, врача, которого  к ним пригласила хозяйка пансиона. Она винила теперь себя за то, что позволила  Аде  сегодня утром резвиться в дюнах, на пляже, у моря, играть с отцом в бадминтон. Поверить вдруг, что её дитя  уйдёт, исчезнет навсегда, она не могла. 
— Если пани позволит, — продолжил доктор, — я бы посоветовал сегодня же везти девочку в больницу. Но до Ковно далеко…
— Вы хотите сказать, что мы можем её и не довезти? — смахнув слезу с ресниц и  уже совсем приходя в себя, спросила Ева.
— К сожалению, да, — повторил доктор.
Супруг Евы пан Ковальски, который как раз вошёл в  комнату, тут же решительно произнёс:
— Тогда везём её в Мемель! Баста!
— Но как же, послушай, ведь граница! — Ева обессиленно взглянула  на мужа.
— Действительно, граница, и порядки там теперь очень строгие, так что это вряд ли возможно, — подтвердил доктор.
— Собирай вещи, я сейчас вернусь, — категоричным тоном  заявил  муж и вышел.
Граница
— Герр капитан! Эти литовские поляки совсем обнаглели! Требуют пропустить через границу семью с больным ребенком! Как будто нам всем здесь больше делать нечего! Вы же знаете, что инструкции …,  — доложил дежуривший у телефона Краузе.
Герр Херцман положил трубку и подошёл к окну. Крошечная Немерсета, где он нёс службу, чем-то напоминала ему  его родной Штайндорф. Только вот работа здесь была собачей, нужен был глаз да глаз,  не приведи Господь, какая-нибудь провокация, и войны, призрак которой уже витал в воздухе,  не миновать! 
Он взглянул на календарь. 1939-ый год. Мемель недавно снова стал немецким, фюрер выдвинул литовцам, новым хозяевам  края, ультиматум, так что отдать территорию для них было благоразумнее, чем  воевать…
 Перед глазами Херцмана  вдруг возникла его бездетная Дора, её вечно несчастное лицо, когда она видела вокруг чужих детей… Ему вспомнились  их тщетные усилия завести собственного ребенка и  унылые прогнозы врачей. Однажды в отпуске на пароходе Дора чуть с ума не сошла от умиления, когда увидела пару англичан с усыновленным темнокожим мальчиком.  Ей тоже непременно захотелось кого-то усыновить, и он, Херцман, не возражал, хотя  его и её родители были категорически против. И даже кандидатура была найдена — крошечный трёхлетний малыш, выходец из Алжира. Но в последний момент Дора вдруг сказала: «Нет!» Испугалась ответственности? Наверное, она и сама не смогла бы ответить на это вопрос… 
Херцман,  прекрасный служака, инструкцию знал и всегда выполнял её беспрекословно. Иначе  ему  этот пост  и не доверили бы. Буквально на днях предписание сменили. И ни о каких поездках личного свойства в данный момент там речи не было.
Он ещё раз взглянул в окно, а потом  поднял трубку, набрал номер дежурного и буркнул сердито:
— Пропустить!
…Огромные овчарки с обеих сторон автомобиля…У Евы с детства был панический страх перед большими собаками, но сейчас она не имела права поддаваться собственным слабостям, она просто замерла, велела себе замереть, когда большая жёлто-чёрная собачья морда коснулась края её платья…Люди в форме с надписью на пряжках
 «Gott mit uns » сновали туда-сюда…Строгий досмотр багажа… И вот они   уже мчатся  по немецкой дороге.
— Хорошо, что муж сам водит машину, — думала Ева, гладя волосы девочки, дремлющей у неё на коленях.
Ей сейчас меньше всего на свете хотелось видеть рядом кого-нибудь чужого, вести никчемные  разговоры или напряжённо молчать. Пока не решится  судьба дочки, она ни на шаг  никого подпустить к  своей семье не могла.

Своё — чужое

Йонас только что побрился и ещё раз внимательно посмотрел на себя в зеркало. Да, мать права, ему уже давно пора жениться, ведь тридцать  на днях стукнуло. Но … ничего особенного он как жених-красавец  из себя, увы,  не представлял. И даже  в его личном деле было записано, мол,  особых примет у него нет. Его невысокий рост, неброская внешность делали его совершенно незаметным в толпе, но незаменимым  в том деле, которому он себя посвятил: работники «тайной  канцелярии», составляющие основу основ охраны любого государства,  именно так и должны выглядеть!
Однако такая внешность  совершенно не привлекала к нему внимание девушек, а девушки в Литве были высокие и красивые, очень красивые. Взять хотя бы красавицу Руту, черноволосую, яркую, румяную, стройную, и глазищи у неё  море синее — океан.  Или блондинку Пятре, дочь соседей из дома напротив. Она и высокая, и стройная, и глаза и брови у неё черны, как у цыганки, и кожа нежная-нежная, и бёдра у неё округлые  — такая детей будет рожать и мужа любить, а чего семье для счастья ещё надобно?
 Йонас выдавил маленький прыщик на вздёрнутом носу, прижёг его одеколоном и снова посмотрел на себя в зеркало, затем взял крохотную   расчёску и принялся  тщательно —волосинка к волосинке — укладывать  свои коротко остриженные волосы.
Аккуратист, спортсмен, скаут, благодаря учёбе в престижной гимназии он знал языки, в университете освоил инженерное дело, но риск, оружие и аналитическая работа привлекали его больше, чем конструкции мостов, которым он посвятил свою выпускную  работу.  А возможность служить в охране края и негласное правило, о котором всегда твердил отец « быть  в нужном месте, в нужный час», помогли ему оказаться среди тех, кто из Ковно прибыл в январе 1923-го в Клайпеду, а затем  он так и остался здесь, и   работал вместе с Антанасом Мяркисом, который приметил смышленого парня и держал его недалеко от себя, доверяя ему самые ответственные поручения.
Владевший немецким, Йонас хорошо чувствовал себя на улице, в толпе, на рынке, на митинге, в пивной, потому что именно по-немецки говорило в Мемеле-Клайпеде большинство. А заварушки местного Сеймика отражали непосредственное отношение общества к тому новому, что только родилось  и чуть ли не в мгновение ока перекроило карту Европы, получив при этом название НЕЗАВИСИМАЯ ЛИТОВСКАЯ РЕСПУБЛИКА. Стародавние  немецкие территории, которые не удержали во время восстания  после Первой мировой временно откомандированные сюда Антантой французы, были отданы не полякам, как того хотела  русская сторона, а литовцам, которые оказались прозорливее и этот шаг тщательно подготовили, получив взамен незамерзающий порт и выход к морю! 
Всё  прибывающее из Большой Литвы литовское население  — такова была политика нового государства  при освоении вновь полученной территории  — тем не менее сталкивалось с серьёзными проблемами. Большинство мест в Сеймике при любом раскладе принадлежало немцам и  мемельлендерам, литовское представительство там можно было по пальцам пересчитать!
 В воздухе всё время висела опасность, что большинство будет преследовать цель политической ориентации на Германию. Свой язык, культуру, традиции оно, большинство, ценило превыше  всего, неохотно взирая на процессы литуанизации, которые активизировались в обществе после присоединения Мемельского края к Литве.

Помощь

Автомобиль свернул на Симон-Дах-штрассе  и остановился у городского госпиталя.
Тут же подошла охрана. Ежи Ковальски вышел и стал объясняться по-немецки.
Девочка всё  ещё спала после принятого лекарства, положив  голову на колени Евы.
Через несколько минут показались люди с носилками, они были  в белых халатах, накинутых на мундиры. Приоткрыли дверцу авто, девочку бережно  переложили на носилки и понесли в приёмный покой. Ева и Ежи отправились следом.
Пока Ева разговаривала с медбратом (женщин в госпитале не было!), и тот записывал с её слов всё, что касалось Ады, Ежи Ковальски  беседовал с врачом, немолодым лысоватым военным в очках в тонкой золочёной оправе.
— Ну что ж, — резюмировал доктор. — Вы ещё вовремя её привезли.
А потом, обратившись к помощнику, приказал:
— Готовьте девочку к операции!
Если бы Еву попросили рассказать, что было потом, она бы вряд ли смогла это сделать. Ежи после разговора с доктором сразу уехал, чтобы  позаботиться об отеле для них. А она то сидела в комнате ожидания, то  стояла, прислонившись спиной к стене  и безучастно смотрела куда-то перед собой, то  ходила взад-вперед, измеряя шагами бесконечность,  и сколько это длилось, она точно сказать не могла.
Иногда ей казалось, что она засыпала на несколько мгновений, стоя у стены, и тогда во время  короткого  полузабытья  она видела саму себя маленькой девочкой, молившейся перед сном, как учила её мама, бабушка Ады.  Произнося слова молитвы, Ева одновременно размышляла  о том, что Бог может всё, ей было страшно от этой мысли, но детское любопытство брало верх над страхами, и тогда она   думала, а есть ли кто-то, кого слушается Бог, тот, кто может сказать ему:
— Ты должен и обязан помочь этому человеку или этим людям!
Наконец, в помещение вошёл  тот же самый немолодой доктор, который был похож на Бога из её  нынешнего мгновенного сна,  и, обратившись к Еве,  сказал, что операция прошла успешно, что девочке сейчас нужен покой, и что родители смогут увидеть её только утром.
Ева сначала растерялась, потом, когда до неё дошёл смысл сказанного, она вдруг стала медленно спускаться вниз по стене, присела на корточки и … расплакалась в голос. Даже слов благодарности доктору она выдавить из себя не могла: на какое-то мгновение она   почему-то забыла все известные ей немецкие слова.

Шахматы

Когда в 1927-ом  году Антанаса Мяркиса перевели на должность бургомистра в Каунас (Ковно),  Йонас  тоже отправился вместе с ним, то есть вернулся  на родину, в дом родной. Своя команда — это главное для любого, делающего карьеру начальника. А Йонаса Мяркис  уже к тому времени знал, как облупленного, и взял его с собой, тем более, что тот  был коренным каунасцем и всегда мог подсказать, на кого можно опереться.
Йонас любил Ковно, так называли его город  русские. В трудный для Отчизны час именно Ковно суждено было исполнить судьбоносную роль  в деле определения  места  Литвы  в Европе и в мире. Рухнувшие после Первой мировой  империи позволили зародившимся  силам  трубить в новые трубы, строя демократические, не монархические  государства. На тот момент Ковно и его регион были той самой первой литовской республикой, которая сумела сплотить патриотов и присоединить к себе в результате переворота ничейный Мемель, где французы временно выполняли сдерживающую заинтересованные стороны функцию.
Часто ломая голову над происходящими перед его глазами событиями, Йонас ловил себя на том, что нужно бы заняться игрой в шахматы. Ведь они помогают думать! 64 чёрно- белые клетки, и на них судьбы всего человечества!
Он купил себе по случаю небольшие (почти дорожные) шахматы и всюду возил их с собой вместе с  газетными вырезками с разбором классических партий, а также партий новоявленных чемпионов  Ботвинника, Касабланки, Алёхина и других.
Так  невольно о собственной работе, да и о жизни, которая интенсивно менялась,  он начал думать на языке шахмат.
Вечное противостояние Михаила Ботвинника и Хосе Касабланки он рисовал себе как борьбу великих европейских держав за влияние в Прибалтике, в которой  к 1939-ому году  победили Германия и СССР.
Разбирая партию 1851-го года А. Андерсена и Л. Кизерицкого, он видел параллели, как Андерсен (Россия ) сначала жертвует слона (Польшу, отказывая  Германии в  претензиях на Литву в обмен на территории  Варшавского и Люблинского воеводств ), две ладьи (Латвию и Эстонию), ферзя (Литву, отдавая  Германии Мемельский край) и выигрывает, делая мат агрессивной  Финляндии!   
На календаре был уже конец октября  1939-го года, и   Европа  успела  пожертвовать 1-го сентября  ненасытной военной машине Германии Польшу…
А 28-го сентября был заключен договор между СССР и Эстонией о взаимопомощи, при этом звучали следующие слова Сталина:
— С Вами могло бы получиться, как с Польшей. Польша была великой державой. Где теперь Польша?
В течение октября контингенты советских войск были введены в Латвию, Эстонию, об этом же шли переговоры с Литвой.
И советско-финская война тоже уже началась. 

Сбудутся самые невероятные мечты и чаяния?

Ежи заехал за Евой в госпиталь. Закончив разговор с доктором, он бережно взял жену  под руку и повёл её к авто. Ева, прекрасно знавшая своего мужа и то, как он любит Аду, иногда не переставала удивляться, как же он умеет не показывать окружающим  свои эмоции. Жизнь и общение с деловыми партнерами, несомненно, закалили его, и у него было чему поучиться! 
По дороге в гостиницу она впервые с момента приезда могла спокойно смотреть через  окно автомобиля на город. Когда они ехали сюда, она думала лишь о  дочери, не замечая, что происходит вокруг. Ей вспомнились Клайпеда и Паланга 1927-го  года, когда они с мужем впервые приезжали сюда, на взморье. Ады тогда у них ещё не было.
 В те времена  буржуазная Литва жила надеждой, что всё в стране наладится и что сбудутся самые невероятные мечты и чаяния. Однако  один лидер государства сменял другого, увеличились инфляция и  безработица, лит был нестабильным, началась миграция. Литовцы, оседлый, работящий народ, массово  уезжали в Европу, а оттуда в Америку и в Австралию.
В декабре 1926-го  года  к власти снова пришёл президент Смятона, объявивший себя диктатором.  Новая  Конституция  укрепила возможности президента за счёт Сейма, и  Литовское государство из парламентской демократии стало президентской демократией.
Ева, женщина образованная и любознательная,  была приятно удивлена, когда во время концерта во Дворце Тышкевичей среди почетных гостей в первом ряду увидела и президента с супругой.
— Может, всё наладится, — подумала она тогда. — Если уж президент ездит на курорт  и бывает  на концертах, не сидит сутками  в своем рабочем кабинете, то, возможно, всё не так уж и плохо! 
Она тут же написала об этом своим друзьям, уехавшим в Кливленд. Пусть порадуются! Ведь если всё хорошо, тогда можно подумать и о скором возвращении!
В гостинице она заставила себя вздремнуть, а вечером Ежи уговорил её пойти в кино. Честно говоря, Ева не очень любила кино, она предпочитала театр или оперу, но всё же послушала мужа. Лучше уж быть в кино, чем всё время думать про  Аду! И они пошли в «Капитолиус», который находился почти рядом.
В Клайпеде на тот момент  действовали  три кинотеатра. Один из них был  на берегу Данге у Биржевого моста.  Литовцы сразу же после прихода к власти в 1923-ем  году стали называть  реку «Дане» по-своему, убрав  прусское — «нг», то немногое, что осталось от канувших в лету древних племен, населявших когда-то этот край и сохранивших своё место в череде исторических событий в топонимике. «Паланга», «Кретинга», «Данге»…
Второй кинотеатр находился  на помпезной (благодаря архитектуре!) улице Адольфа Гитлера в самом центре города, и был очень любим немецкими военными. Югенд-штиль и неоготика здесь  восхитительно дополняли друг друга, а шумевшие  кронами  липы  превращали  улицу в сквер для прогулок. По выходным на площади перед сквером шумел городской рынок, и купить здесь можно было абсолютно всё!
Третий кинотеатр, куда, собственно, и шли они сейчас, назывался «Капитолиус», он  был открыт  здесь,  на Либау-штрассе, богатыми евреями. В нём обычно показывали американские фильмы.
— Действительно, американское кино! — воскликнул Ежи, когда они пришли.
— Неплохо! — ответила ему с улыбкой Ева. Она всё-таки научилась у него кое-чему  за годы их супружеской жизни. После  слова  «Америка» у неё сразу возникли мысли   об их друзьях   из Кливленда, которые   так и не вернулись назад в Литву.  Оказались прозорливее?  По крайней мере, сейчас  ей самой  настоящее и будущее не казались такими уж прекрасными, как когда-то во время концерта в Паланге. 
В фойе она увидела яркую блондинку, которую просто нельзя было не заметить, а рядом с ней какого-то  мужчину, чьё лицо как будто было  ей знакомо, но кто это был, Ева не знала, не смогла сразу вспомнить, может быть, просто обозналась или ошиблась. Да и откуда здесь было взяться её знакомым?

Везение

— «Цэйтунг», —  Йонас попросил у киоскерши газету так, как здесь все, литовцы и нелитовцы, её  называли.
Недавно  вернувшись  в Мемель,  он сразу заметил, что город переживал Возрождение немецкого духа: вывески, названия, плакаты, афиши — всё было по-немецки. Реванш за годы, прошедшие после поражения в Первой мировой войне?!
Он собирался уже отойти в сторону, как вдруг какая-то блондинка лет 25-ти, оказавшаяся рядом с ним, наступила ему на ногу.
— О, простите! — искренне извинилась она.
А он, вдруг поняв, какая красавица стоит перед ним, забыл обо всём и … пошёл в атаку!
И уже через несколько минут они шли бок о бок вдоль улицы к ближайшему кинотеатру. Кино, к счастью,  было тем самым удивительным явлением, которое  тогда любили и ценили все! И они отправились  в находящийся неподалёку  «Капитолиус».
Луиза , так звали его новую знакомую, сразу заявила ему, что она, хоть и патриотка Третьего Рейха, но американские фильмы просто обожает! Фраза понравилась Йонасу. Особенно подтекст — патриотка, мол, но фильмы американские… Хитра!
В темноте зала, пока она, не отрываясь, смотрела на  экран, где то открывались, то  закрывались двери салуна, звучали выстрелы и быстрые лошади несли своих смелых всадников через прерии, догоняли и перегоняли скорые поезда, он, Йонас, тоже не отрываясь, смотрел на тонкий профиль Луизы и на её даже в темноте блестевшие яркие напомаженные губы…
Надо сказать, что хотя к себе он относился достаточно критично,  но красоту ценить умел, и женщины время от времени появлялись в его жизни. Это была то красивая молодая вдова, потерявшая мужа во время Первой мировой, то какая-нибудь мать-одиночка, их  вдруг стало очень много  по всей Европе. Сказывался недостаток мужского контингента, их, будущих мужчин,  ещё надо было родить! Женщины составляли  теперь среднестатистическое большинство. Религиозные и общественные нормы морали смазывались, жизнь брала своё!
Конечно, поверить в то, что Луиза станет к нему благосклонной, было трудно, но … попытка не пытка…
Вечером они, прогуливаясь,  шли по городу, и Луиза рассказывала ему о себе. Она оказалась довольно словоохотливой. Так он узнал, что служила она в  городской типографии «Мемелер Дампфбоот» у Зиберта. Йонас, не будь он Йонасом,  тут же подумал, что судьба послала ему не только красавицу, но и новую следственную нить. Настроения среди печатников были очень важны, ведь одну «революцию» они уже помогли однажды выиграть, когда нелегально ввозили из Малой (прусской) Литвы в Большую (Ковно) газеты и книги на литовском языке, почти исчезнувшем тогда  в Российской империи.

Сны и сновидения

Ночью Ева увидела во сне дом своих родителей в Вильнюсе неподалеку от железнодорожного вокзала. Ей снились черно-белый китель отца, чиновника от министерства путей сообщения, и бесконечный перестук колес железнодорожных составов, который  не давал ей в детстве спать по ночам. Поезда сутки напролёт шли через Вильнюс на Восток и на Запад: роскошные пассажирские составы с вагонами для путешествующих 1-ым и 2-ым классом и товарные, в которых везли скот.
Вдруг в одном из вагонов товарняка, который шёл на Запад,  сквозь неплотно прикрытую дверь она увидела своё собственное лицо, лицо Ады и Ежи, они все втроём стояли, обнявшись, на их тёмной одежде желтели  шестиконечные звезды. И тут же с параллельного пути уходил такой же товарный состав на Восток:  замученные лица людей  были видны за дюжими спинами охраны в униформе с красными звёздочками.
Проснувшись, Ева  решила, что она просто устала и переволновалась из-за Ады, да ещё и кино — вестерн добавило впечатлений.
Выпив кофе, она отправилась в больницу к Аде. Ежи, занятый какими-то разговорами по телефону, сказал, что немного задержится.
У  дежурившего внизу медика Ева спросила, где находится её дочь, и, следуя его указаниям, поднялась наверх.  Дверь палаты была приоткрыта. Ева заглянула туда и чуть не упала в обморок. Ада лежала в постели, а рядом у её кровати сидела огромная овчарка. Девочка, которая прежде, как и сама Ева, побаивалась собак, гладила псину по голове и приговаривала:
— Пэс, мой пэс, моцны, дужы, пенкьны.
Доктор, который вдруг оказался за спиной Евы, поздоровался с ней и тихо свистнул. Пёс тут же оставил свой пост у постели девочки и побежал к двери.
— Наш медбрат, — пошутил доктор, погладил собаку и пошёл вместе с ним дальше по коридору.
………………………………
Автомобиль увозил Еву и её  семью назад, в столицу. Дочка была спасена, значит, можно было жить и радоваться каждому дню, который им суждено было провести вместе. Жить и радоваться!
……………………………
Антанасу Мяркису не спалось. Сквозь дырявую крышу саратовской избы, куда поместили его и его семью, буркнув,  что это только на первое время, сияло звёздное небо. Ему, когда-то неплохо разбиравшемуся в астрономии, вспомнилось, что небо над Волгой и небо над Балтикой в разных географических широтах, и мерцает другими  звёздами, но свет их так же притягателен, как и на родине.
Судьба шутила зло, безжалостно: из хозяев бывшего Мемельского края, где отнюдь не всё было гладко, и даже  огромное количество переселённых из Большой Литвы людей атмосферу в Мемеле-Клайпеде исправить не смогли, он, Мяркис,  оказался никем…   
Делая карьеру и   переезжая из Клайпеды в  Каунас, а затем и в Вильнюс, он понимал, что в общем-то с задачей  своей во вновь присоединённом к Литве, веками немецком, Мемеле не справился, и что город и край по-прежнему жили немецким духом. Фотографии, сделанные  литовскими агентами в  марте 1939-го  года на площади перед театром во время выступления фюрера, прибывшего  на корабле «Deutschland», потрясли Антанаса  меньше,  чем его соратников, в Мемеле-Клайпеде бывавших лишь мимоходом. Город  был с фюрером, и что делали  и куда в  тот момент подевались десятки тысяч ввезённых новых граждан  новых литовских территорий, неизвестно.
Последовавшие за этим пакт Риббентропа-Молотова, оккупация  СССР  Прибалтики и начало  Второй мировой, нападение Германии на Польшу были лишь следствием крупной  игры больших партнёров против малых. Съеденная Союзом Прибалтика встречала советских цветами, поляки прогнулись под гигантской военной махиной Германии, но не сдались окончательно, ввязавшись в затяжную борьбу.
Грозный Смятона, ужесточивший конституцию и взявший на себя обязанности диктатора, после предъявления ультиматума  Союзом Литве в панике бежал, временно передав ему, Антанасу Мяркису, власть. А через месяц последовал  арест службистами из НКВД, и отправка Антанаса  вместе с семьёй и товарищами в товарняке сюда, где Волга разлилась без конца и края, где вода до самого горизонта…
Светало. Где-то  запели петухи, замычали коровы. Неожиданно под дверью, неплотно прилегавшей к выщербленному полу, Антанас услыхал какой-то звук. Присмотревшись, он увидал старческую узловатую руку с набрякшими суставами. Она пыталась втиснуть в щель между дверью и полом крынку с молоком.
— Так вот откуда каждое утро появляется  молоко! — промелькнуло у Антанаса в голове.
Очевидно, какая-то сердобольная старуха, подоив свою Зорьку,  тайком, пока охрана спала, приносила им, заключённым врагам, молоко…
Здесь их никуда не водили, плохо кормили, односложно отвечали на все вопросы, из дома разрешали выходить  лишь по крайней нужде, но из-за высокого забора почти ничего рассмотреть было невозможно. 
По дороге сюда сначала из щелей вагона, а  потом из кузова полуторки он успел увидеть  гигантскую реку и дома и домишки, которых было немало.  Потом через прореху в крыше  был виден  лишь  великий космос, который  взирал  на Антанаса  и на его спящую на душистой соломе семью. А  вокруг за стенами  дощатого  строения стрекотали свою августовскую песнь кузнечики, и  пели утреннюю зарю птицы.
— Вот она, правда жизни! — опять с горечью мелькнуло у Мяркиса  в голове.
…………………………………………
P.S. Ева, Ежи  и  Ада Ковальски  в 1941-ом  году  как литовско-польские евреи  вместе с тысячами своих соплеменников были отправлены в товарном вагоне в Польшу и  сожжены там в газовой камере в одном из  КЦ.
……………………………………………..
Март —апрель 2018
Клайпеда