Дорога в Мосгосантракт. Глава 1

В театр Андрей Лукич вернулся худым и сильно ослабевшим. Подойдя к общей гримерной, которой пользовались актеры второго плана и массовки, он, к своему удивлению, не нашел своей фамилии в общем списке готовящихся к репетиции. «Меня давно не занимали, – подумал он. – Надо бы Тучина найти. Он все знает. Где его черти носят?»
Тучин, как и Андрей Лукич, служил актером второго плана, правда, сейчас он скатился до массовки, но с ним Андрей Лукич часто делили грим и тушь. Как всегда он пришел за два часа до начала прогона. Репетиции еще не начались, и театр был пуст. Несколько минут поразмышляв, Андрей Лукич поплелся в кадры.
– Сейчас проверим, товарищ, – безразличным тоном сказала ему молоденькая девушка-секретарь, не отрывая головы от монитора компьютера. – Сейчас, обождите минуточку, я найду приказ. – Она выключила компьютер и подошла к огромному шкафу, стоящему в углу комнаты. – Так, сейчас-сейчас. Как ваша фамилия? Михайловский? Михайлов… Михеев… Михайловский. Есть. Вот, ознакомьтесь, – секретарь протянула ему выписку из приказа. – Внизу распишитесь, пожалуйста, вон там, в графе, где ознакомлен. «…В связи с достижением пенсионного возраста и полной выслугой лет, – читал Андрей Лукич, – вывести за штат … с числа … начислением … согласно статье …». Пол под ногами Андрея Лукича пошатнулся, дыхание перехватило, и он ухватился за спинку стула, чтобы не упасть.
Затем он машинально подписал приказ, минуту постоял в полной растерянности и недоумении и вышел из канцелярии.
«Как?! За что?! Почему?! – вертелось у него в голове. – Надо срочно идти к Добужинскому, у него связи, он поможет, – думал он, направляясь к выходу. – Но Добужинский всего лишь третий помощник режиссера. Пешка. Что он знает? Нет. Надо успокоиться. Вернуться домой», – наконец решил он и направился к выходу.
Зайдя в квартиру, Андрей Лукич быстро разделся и, не ужиная, лег в постель. Он не спал всю ночь. Несколько раз вставал, пил валокордин и долго ходил по комнате. Мысли, одна другой страшнее, одолевали его. Лишь под утро он забылся коротким тревожным сном. На следующий день, встав в четверть девятого, совершенно разбитый, с головной болью, он наскоро побрился, сильно поранив губу, и, выпив чашку горячего кофе, поехал в театр.
И тут его ждало второе разочарование. Войдя в здание со служебного входа и привычно приложив пластиковый пропуск к вертушке на проходной, он вдруг выяснил, что пропуск не работает.
– Не понимаю, в чем дело? По-моему, ваша система дает сбой, – спросил он у подошедшего охранника.
Позади Андрея Лукича уже начала собираться небольшая очередь. Люди нервничали. С дисциплиной во МХАТе было строго. Опозданий на службу начальство не терпело. На рабочем месте надо было быть вовремя. Хотя потом, отметившись, можно было делать что угодно.
– Давайте отойдем, – предложил немолодой охранник. – Я сейчас проверю.
Он взял электронный пропуск из рук Андрея Лукича, зашел в свою пластиковую будочку и почти сразу же вышел.
– Аннулирован ваш пропуск, уважаемый, с сегодняшнего дня отменен. Так что, извините, милый человек. А вам, собственно, куда, к кому направляетесь?
– Как куда?! – пораженный услышанным, переспросил Андрей Лукич. – Не понял. Вы что имеете в виду?
– Чего не понял-то? – в свою очередь удивляясь, переспросил охранник. – К кому следуете? По какому вопросу?
– К себе! К себе я иду! На работу! Понимаете? Я служу здесь почти сорок пять лет! – почти закричал Андрей Лукич, отчаянно жестикулируя при этом руками.
– Шуметь не надо. Успокойтесь, товарищ, – несколько сбавляя тон, сказал охранник. – Присядьте вон там, на диванчике, и обождите, я сейчас проверю, все выясню.
Охранник вновь зашел в свою будку.
Андрей Лукич присел на вытертый диван, но, увидев в окне идущих к проходной актеров и служащих театра, встал и постарался придать себе беззаботный, скучающий вид. Некоторые, увидев Андрея Лукича, слегка кивали ему, кто-то протягивал руку, быстро пожимал и проходил к вертушке. Многочисленные актеры и служащие расходились по своим рабочим местам.
– Ты чего тут трешься, Лукич? – хлопая его по плечу, спросил реквизитор Андросов, пожилой полный человек, страдающий одышкой. – Пойдем отметимся – и в буфет согласно штатному расписанию. Моменто море.
– Нет, друг, иди. Я здесь… по делу. Жду человечка одного, – Андрей Лукич озабоченно посмотрел в окно.
– А, ну жди… Жди, если надо. Потом забегай если что, – Андросов прошел к вертушке.
– Хорошо, зайду… Давай, иди-иди, а то опоздаешь, – подтолкнул Андрей Лукич приятеля в спину.
– Подойдите сюда, гражданин! – выкрикнул ему в это время охранник, высунувшись из двери.
Андрей Лукич вновь подошел к проходной.
– Проверил, уважаемый. Выяснил. Докладываю. Вы, гражданин М… Ми-хай-лов-ский, – прочитал он по слогам бумажку, которую держал перед собой, – со вчерашнего дня выведены за штат. Такие вот дела. Позвольте карточку вашу. – Он ловким движением выхватил из рук Андрея Лукича пластиковый пропуск.
– Ну а если у вас какая встреча или еще чего – вон телефон, звоните, за вами придут.
– Нет… Нет у меня никаких встреч, – промолвил Анд­рей Лукич и, повернувшись, медленно пошел к выходу.
Охранник безразлично смотрел ему вслед.
Не доходя до дверей, Андрей Лукич остановился. «Нет. Ну что же это делается? Надо позвонить помощнику зав­труппой», – подумал он и, круто повернувшись, подошел к служебному телефону. На стене висел длинный список номеров внутренних телефонов ответственных сотрудников театра. С минуту постояв в нерешительности, он наконец отважился набрать нужный номер. Помощник завтруппой был человек в театре новый, относительно молодой. По гримерным и уборным шушукались, что он бывший сотрудник органов, сослан в театр за какие-то темные делишки. С актерами второго плана и статистами не здоровался. Со звездами был подчеркнуто вежлив и даже подобострастен порой.
– Слушаю. Ремезов, – услышал Андрей Лукич после продолжительных длинных гудков.
– Здравствуйте! Тов… извините, господин Ремезов… э… м-м... Иван Васильевич, – ведя пальцем по длинному списку фамилий, произнес Андрей Лукич. – Беспокоит вас некто Михайловский. Да-да, Михайловский. Я служу… э… точнее, до сегодняшнего дня работал актером второго плана, служил…
– Вы статист? – не дав закончить, перебил его Ремезов.
– Нет, уважаемый Иван Васильевич, я не статист и не массовка, я – актер! Понимаете?! МХАТовский выпускник. Актер второго плана. Я уже говорил вам. Михайловский моя фамилия, – Андрей Лукич начал заметно раздражаться и нервничать.
– И чего вы хотите? Слушаю вас, товарищ Михайловский.
– Чего я хочу? Да… Вот… Я хотел бы знать, почему я… Меня, прослужившего в театре сорок три года, даже почти сорок четыре, сыгравшего в «Вишневом саде», «Бесприданнице», «Сладкоголосой птице»…
– Товарищ Михайловский, сформулируйте, пожалуйста, ваш вопрос, – вновь не дослушав, перебил его Ре­мезов.
– Вопрос? Да… Вот… Мой вопрос чрезвычайно прост: почему меня уволили, даже не потрудившись заранее уведомить об этом? Я все-таки…
– Я понял ваш вопрос, товарищ Михайловский. Одну минуту. Я проверю, – в трубке раздался треск и шорох. Очевидно, Ремезов искал нужный документ. – Вы слушаете меня? – спросил он через несколько минут.
– Да.
– Так вот. Вас никто не увольнял. Вы, уважаемый Анд­рей Лукич, переведены на заслуженную пенсию по истечении допустимого возраста.
– Но…
– Позвольте, я закончу, товарищ Михайловский, – повысив голос, продолжил Ремезов.
– Да, пожалуйста, – подавленно согласился Андрей Лукич.
– Итак. К начисляемой вам пенсии будет добавлен перерасчет за истекший месяц. Да, и, разумеется, ваш перевод на пенсию согласован с дирекцией и художественным руководством. У вас есть еще вопросы?
– Вопросы…. М-м… еще? Да нет. Я бы только хотел…
– Ну, если вопросов нет, тогда желаю вам всего наилучшего. До свидания, товарищ Михайловский, – и в трубке раздались короткие гудки.
Андрей Лукич немного потоптался у телефона, но, увидев поджидающего своей очереди посетителя, повернулся и направился к выходу.
Уже в вагоне метро он решил, что вот так просто он не сдастся, будет бороться. «Кому звонить? Кого просить? Кто реально может помочь? – мучительно думал он, перебирая в уме фамилии знакомых актеров, режиссеров и театральных деятелей. Может, Сетковецкий? Почему бы и нет? Точно, Сетковецкий!» – пришла ему в голову счастливая мысль. С Аверьяном Сетковецким они вместе учились в школе-студии МХАТ, правда, на разных факультетах: Андрей Лукич – на актерском, Сетковецкий – на постановочном отделении. После окончания школы пути их разошлись. Но пять лет назад, на встрече выпускников приятели встретились, тепло обнялись и минут десять дружески беседовали.
– Друг, как я рад тебя видеть! – со слезами на глазах восклицал Сетковецкий, не выпуская из рук фужер с коньяком и бутербродом с красной икрой. – Сколько нас осталось? И сколько нам осталось? Вот в чем вопрос! – восклицал он. – Звони, брат, вот тебе моя визитка. – Сетковецкий одним глотком осушил фужер и целиком отправил в рот бутерброд. – Звони в любое время, друг. Дружба ведь понятие круглосуточное, – провозглашал он, похлопывая Андрея Лукича по плечу и упираясь своим огромным животом ему в грудь.
Освободившись наконец от могучих объятий Сетковецкого и отойдя в сторону, Андрей Лукич с удивлением прочитал всю в вензелях и гербах надпись на визитке. Из прочитанного он с немалым удивлением узнал, что Сетковецкий ни больше ни меньше как заслуженный деятель искусств… лауреат премии «Гвоздь сезона» Союза театральных деятелей, и даже награжден премией ООН за особые достижения в социальной рекламе. Ну, и работал Сетковецкий, конечно, в Союзе театральных деятелей России, где занимал солидную должность заместителя заведующего сектором сценической пластики.
Дозвониться до Сетковецкого, ясное дело, не удалось: телефон его либо не отвечал, либо был вне зоны доступа. Немного поколебавшись, Андрей Лукич решил ехать в Союз театральных деятелей и попытаться там встретиться с Сетковецким лично. Трясясь в переполненном вагоне метро, он решил, что встреча должна состояться как бы случайно, ненароком. Сетковецкий, конечно же, спросит его, как дела и что нового. А Андрей Лукич как бы невзначай, вскользь упомянет о досадном недоразумении и как бы нехотя согласится принять помощь старого товарища. Он даже мысленно отрепетировал основные диалоги, мимику и жесты. План действий был составлен.
– Аверьяна Илларионовича нет на месте, – сказала ему пожилая секретарша, сидевшая за большим двухтумбовым столом в маленьком прокуренном кабинете. – Он встречает киргизскую делегацию, – со значением добавила она, оценивающе оглядывая Андрея Лукича.
– И когда же он будет на месте? – спросил Андрей Лукич, стараясь придать голосу интригующую важность.
– Увы, не докладывает, – холодно произнесла секретарша, по-видимому, вспоминая дни ушедшей молодости, когда она лучше знала распорядок дня своего шефа.
Андрей Лукич вышел из приемной и, решив все же во что бы то ни стало дождаться Сетковецкого, начал читать длинный список творческих союзов и художественных мастерских, с которыми сектор Сетковецкого поддерживает активные связи. Прослонявшись таким образом около полутора часов по пыльным коридорам здания, Анд­рей Лукич решил перекурить и направился к выходу. Тут-то он и увидел подъехавшую ко входу синюю «вольво». Дверца пассажирского сиденья открылась, и вначале живот, а затем и сам весь Сетковецкий выполз из машины. «Все получилось как нельзя лучше», – радостно подумал Андрей Лукич и, зайдя за угол длинного коридора, стал поджидать свою жертву. Через минуту-другую огромный живот Сетковецкого появился из-за угла, и Андрей Лукич с размаху воткнулся в него головой.
– Ба, как я рад! – закричал Сетковецкий, хватая обеими руками лацканы пиджака Андрея Лукича. – Какими судьбами?! Сколько лет?! Сколько зим?! Ты чего здесь делаешь?!
Последний вопрос не застал Андрея Лукича врасплох.
– Да вот в орготдел заходил, хочу поликлинику поменять, говорят, открыли новую на Вернадского.
– А… ну это дело нужное, брат. Годы идут, и мы не молодеем, увы. А что, есть проблемы? – с надеждой в голосе спросил Сетковецкий.
– Да нет, вроде ничего особенного, так, давление скачет иногда, – стараясь не особо разочаровывать Сетковецкого, ответил Андрей Лукич. – Простата шалит, сам понимаешь, друг, возраст.
– Ну, простата у тебя дай бог каждому. Амплуа твое – герой-любовник. Поди молоденьких актрисулек щупаешь еще, а? Помню-помню, герой- любовник, да, были времена…
– Да ладно тебе издеваться! Я старик уже. И ты знаешь, какое недоразумение со мной случилось давеча? Не поверишь, друг.
– А?! Что!? Не встал?! Это, брат, уже частенько бывает и со мной. Годы, годы…
– Да нет, не это. Я…
– А, так, значит, стоит как прежде, – сально засмеялся Сетковецкий, – Молодец! Держишь марку. Ну, продолжай в том же духе, боец.
– Послушай, Аверьян Илларионович, у меня к тебе дело есть, раз уж мы встретились, – сказал Андрей Лукич серьезным тоном, понимая, что сценарий его, как и весь план, трещит по швам.
– Дело?! – удивленно спросил Сетковецкий, и улыбка вмиг сползла с его круглого лица. – Какое такое дело? – Он сделал шаг назад и подозрительно оглядел Андрея Лукича. – Я, брат, сейчас, честно говоря, стеснен в средствах, одолжить не могу, извини. И не проси, не могу.
– Да я и не прошу в долг, – удивленно ответил Андрей Лукич. – У меня совсем другое дело.
– Ах, ну раз в долг не просишь, тогда это хорошо, это не может не радовать, – лицо Сетковецкого вновь засияло улыбкой. – Так в чем суть дела твоего? – он снова обнял Андрея Лукича за плечи и притянул его к своему огромному животу.
– Да как сказать… Тут, друг, такое случилось: меня из Али-Бабы и сорока разбойников вывели.
– Вон оно как! И за что? Интересно, рассказывай, давай, ну!
– Да в том-то и дело, понятия не имею за что. По ва­лидно­сти вопросов ко мне не было и нет. Аттестацию в августе прошел. Вполкирпича я никогда не играл и не играю. Ты же меня знаешь. Помоги, Аверьян Илларионович, если тебе не сложно, помоги, друг, выяснить причину, в чем суть.
– Да не парься ты на этот счет, Андрюха. Все порешаем. У тебя сейчас Кедров выпускающий?
– Нет, Самохин.
– Так это же отлично! Просто замечательно! Ну, я с Самохиным еще с ГИТИСа знаком. Наш человек. Завтра же ему позвоню и все улажу. Вкрути винт, Андрюха.
И Сетковецкий вновь со всего размаху хлопнул Андрея Лукича по плечу.
– Ну, спасибо, друг, вот уж ты меня просто к жизни вернул, век не забуду, – Андрей Лукич горячо благодарил Сетковецкого, совершенно позабыв о намеченном ранее им сценарии разговора.
Он тряс руку Сетковецкому и с благодарностью заглядывал ему в глаза.
– Да не благодари ты меня так, Андрон, не за что, – скромно отвечал Сетковецкий. – Еще, брат, поморозишь в «соплях с медом».
– Да ты пойми, Аверьян, обидно же, сорок пять лет отдал. На аванку я никогда не лез – не блатной. Ну несправедливо же, скажи?
– Да не переживай ты так, завтра я все порешаю. Пойдем лучше вон в кафе, по пятьдесят грамм коньячку накатим за дружбу да за удачу, – предложил Сетковецкий, указывая на близлежащую забегаловку с яркой вывеской «Три пескаря» на фронтоне здания.
– Конечно, конечно пойдем, – легко согласился Андрей Лукич. – Я угощаю, – добавил он со значением. Сетковецкий тут же взял Андрея Лукича под руку, и они дружно зашагали в указанном направлении.
Пятьюдесятью граммами дело, конечно же, не обошлось. Они просидели в кафе до позднего вечера. Сетковецкий играючи опрокидывал двухсотграммовые фужеры, закусывая их бутербродами с семгой и бифштексами.
– Ты, Андрей, вяло пьющий – это факт. Да, увы, брат, – упрекал он Андрея Лукича, – компанию поддержать не можешь. Я сейчас позвоню одному важняку, подтянем его, он человек нужный. Ты не против, надеюсь? – со значением спросил он.
Андрей Лукич был не против. К концу вечера официанты с большим трудом выпроводили из кафе шумную компанию. Вернувшись домой, Андрей Лукич долго подсчитывал, во сколько обошелся ему кутеж, а главное – как продержаться до очередной пенсии и на чем можно сэкономить. «Ну, ничего, продержимся, – успокаивал он себя, – не впервой, зато как все удачно получилось. Надо будет завтра позвонить выпускающему, узнать, когда репа, – вяло думал он, засыпая. – Ишь ты, на пенсион меня выгнать собрались, нет, не на того напали, шалишь, брат».
Сетковецкий, конечно же, не перезвонил ни на следующий день, ни через неделю. Все попытки Андрея Лукича связаться с ним по телефону успеха не имели.
– Он занят… В командировке… На совещании… – отвечала секретарша Сетковецкого и быстро вешала трубку.
Через десять дней она и вовсе, услышав голос Андрея Лукича, бросала ее, ничего не объясняя. Андрей Лукич был в отчаянии. Деньги таяли с невероятной быстротой. Увы, он уже отнес в ломбард золотой брегет начала ХХ века с надписью, выгравированной на задней поверхности крышки: «Андрею Лукичу Михайловскому от почитательницы Вашего огромного таланта. Татьяна. Нижний Новгород, 1977 г.».
– Можем взять, – вяло, словно делая одолжение, согласился маленький тщедушный приемщик. – Тысяча пятьсот рублей.
– Как тысяча пятьсот рублей? – возмутился Андрей Лукич. – Это же золотой брегет, вещь антикварная. Вы что, издеваетесь?
– Ну так и идите в антикварный магазин, несите туда. Часы там будут год лежать, пока их кто-нибудь купит после трех уценок. А мы деньги сейчас выдаем. Наличные… – многозначительно добавил он. – Впрочем, дело ваше, – приемщик подвинул часы поближе к Андрею Лукичу. – Забирайте.
– Ладно-ладно, я согласен, берите, – Андрей Лукич передвинул брегет по прилавку обратно в сторону приемщика.
– Жулики, – подходя к кассе, вполголоса ворчал он, – проходимцы несчастные, расплодились на нашу голову. Триста грамм с трусами, недомерок, а вон как нагрел.
Вернувшись домой, Андрей Лукич тщательно пересчитал всю имеющуюся у него наличность – российские рубли и доллары. Вышло не очень много. Как оказалось, за всю свою жизнь он сумел накопить и отложить всего лишь три тысячи сто долларов и сорок пять тысяч рублей.
«Так, надо посчитать месячный бюджет», – решил он, садясь за письменный стол и беря в одну руку карандаш, а в другую – калькулятор. После долгих расчетов и споров с самим собой был найден неустойчивый компромисс: вместе с пенсией месячный бюджет не должен превышать 15 тысяч рублей. Львиную его долю составляли траты на медикаменты. «Нельзя болеть, только бы не заболеть, – как мантру, повторял Андрей Лукич, заканчивая подсчеты. – А так жить можно, продержимся. И хуже бывало». Затем он вывалил на стол груду писем из ящика письменного стола. Освободил содержимое конвертов и аккуратно вывел на каждом из них название месяца, разложив по конвертам деньги равными долями. «Только бы черные лебеди не прилетели, – размышлял он, пряча конверты на полки шкафа между книгами. – Ну сколько я могу еще протянуть? Лет семь, дай бог, ну десять, если повезет, продержусь», – размышлял он.
Прошло полгода. И Андрей Лукич начал привыкать к своей новой жизни на пенсии. Он даже находил в ней некоторую прелесть. Не нужно было вставать рано утром, бриться, наспех перекусывать, одеваться, а затем бежать в театр. Не было нужды заучивать мизансцены и реплики, покорно выслушивать упреки и претензии помощника режиссера. Никто не требовал от него присутствия на собраниях и разборах. Не было нужды отпрашиваться у помощника завтруппой на часок-другой, чтобы сходить в магазин или просто раньше уйти домой. И, что особенно радовало его, он больше не участвовал в Бородинских битвах. Вставал и ложился Андрей Лукич поздно. Утром не спеша съедал тарелку овсянки, запивая ее жиденьким кофе, и, если была хорошая погода, выходил гулять в местный парк. Он уже наметил себе постоянный маршрут и неизменно придерживался его, стараясь ходить правильно и по возможности быстро. Все было бы хорошо, но вот беда: Андрей Лукич не мог справиться с бюджетом. Деньги буквально таяли на глазах. В конце октября он уже распечатывал декабрьский конверт, говоря себе: «Ну все, это в последний раз». Нужно было что-то предпринимать, действовать, кому-то звонить, о чем-то договариваться, узнавать, предлагать, но с годами Андрей Лукич совершенно утратил способность к активным действиям. Проще говоря, потерял нюх.
Как-то раз ему поздним вечером на городской телефон (а других телефонов у Андрея Лукича не было) позвонил театральный звукооператор Коктышев. Они быстро обменялись дежурными приветствиями, и Коктышев, придав голосу особое значение и солидность, предложил Андрею Лукичу работу.
– Да, Андрей, предлагаю тебе ангажемент, ни больше ни меньше, ангажемент, – повторил он со значением, явно наслаждаясь, что может к месту произнести такое красивое слово.
– И что за работа? – спросил Андрей Лукич.
– Все просто, работа не бей лежачего, – затараторил Коктышев. – Сейчас люди богатые расслабляются, как бояре в старину, все по-настоящему: и прикид, и слуги, и интерьер, и баня. Я показал твое фото хозяину фирмы, той, что все это организует, и он согласен взять тебя в Али-Бабу.
– Я не против, дело хорошее, – быстро согласился Анд­рей Лукич. – А ты сам-то что там делаешь?
– Я звукач и подушки взбиваю. Гараж гарантирован.
– И давно ты там служишь?
– С полгода как. Гоприк приличный.
– Ясно. А мне что предлагают?
– Дворецким будешь. Текст минимальный. «Слушаюсь, Ваше превосходительство», «Как изволите, Ваше превосходительство», «Пожалуйте к столу, господа». Правда, по ходу пьесы есть один нюанс, – несколько помедлив, закончил Коктышев, – ерунда одна.
– Какой такой нюанс? – насторожился Андрей Лукич.
– Ну, дворецкий этот, значит, во фраке, бабочке, при манишке – и в трусах.
– Как в трусах? – искренне удивился Андрей Лукич.
– Ну так господам по ходу пьесы хочется. То есть, тьфу, каким господам? Бизнесменам этим, жуликам.
– Нет, Сань, спасибо за предложение, – после минутного размышления сказал Андрей Лукич. – Не подойдет мне этот ангажемент. Еще раз благодарю тебя за предложение, но нет, спасибо.
– Ну, как знаешь, Андрей. Сейчас с работой напряженка. Особенно в твои-то годы. Смотри сам, бывай, – и Коктышев повесил трубку.
– Бывай, – в задумчивости произнес Андрей Лукич, отходя от телефона.
«Нет, нет, я все же МХАТовский кандидат, – думал он вечером, лежа в постели. – Так унижаться… Нет. Можно и на лекарствах подсэкономить, и сыр покупать подешевле. Всему же есть предел», – успокаивал он себя.
Столь же неудачно закончились и другие попытки Андрея Лукича найти себе применение, а главное – заработать хоть какие-то деньги. Ничего не получалось. Он уже втайне жалел, что так легкомысленно отказался от роли дворецкого. «Ну постоял бы в трусах, и что? Ничего, корона бы с головы не упала», – корил он себя за гордыню. Но путь назад был уже закрыт. Перезвонив Коктышеву, он услышал: «Нет, старик, извини, но взяли человечка. Аксененко из Ермоловки. Он, брат, на все готов, но, если что, я звякну, бывай». Конечно же Коктышев не перезвонил. Недолго посокрушавшись, Андрей Лукич прекратил всякие попытки поиска работы. «Надо экономить, – твердо решил он. – Тратить только на необходимое», – говорил он себе всякий раз, переступая порог ближайшего дешевого продуктового магазина. Увы, ему приходилось меньше выдавливать зубной пасты на зубную щетку, реже покупать журнал «Театральная жизнь» и даже вовсе прекратить походы в ботанический сад и кино, но соблюсти бюджет это почти никак не помогало. Он уже начал было задумываться, не продать ли ему свою двушку в Староконюшенном переулке и переехать в однушку на Юго-Западе, но встреча с дочерью, которую он не видел и не слышал много лет, круто изменила его судьбу.

_______________

Али-Баба и сорок разбойников – театральная труппа (театр. жарг.).
Вполкирпича – халтурно (театр. жарг.).
Вкрути винт – не падай духом (театр. жарг.).
Поморозишь – поучаствуешь в новогодних представлениях (театр. жарг.).
«Сопли с медом» – мелодрамы, сентиментальный жанр (театр. жарг.).
Аванка – передний план (театр. жарг.).
Репа – репетиция (театр. жарг.).
Бородинская битва – борьба актеров второго плана за место в гримерной (театр. жарг.).
Взбивать подушки – раскладывать реквизит (театр. жарг.).
Гараж – гонорар (театр. жарг.).
Гоприк – плата за вечер (театр. жарг.).