Дорога в Мосгосантракт. Глава 9

В первый же день своего пребывания в Доме ветеранов Андрей Лукич, спускаясь по широкой мраморной лестнице на ужин, встретил актера театра «Современник» Бориса Красухина. Они были шапочно знакомы, едва кланялись при редких встречах на различных московских тусовках. Но здесь ветераны обнялись и горячо приветствовали друг друга. После первых дружеских похлопываний Красухин заговорщицки наклонился к уху Андрея Лукича.
– Давай отойдем, Андрей, подальше отсюда, – вполтона, не разжимая губ, произнес он, увлекая Андрея Лукича под лестницу.
– Что за предосторожности такие? У нас же никаких секретов вроде бы нет, – спросил Андрей Лукич, но тем не менее последовал за приятелем в  подлестничный закуток.
– Тут, брат, и у стен есть уши, – назидательно сказал Красухин. – Недавно Трутов создал новую коалицию. Ну, ты же помнишь этого проходимца?
– Нет, что-то не припоминаю.
– Он таганский, любимовский ученичок. За год до выхода на пенсию Заслуженного деятеля отхватил. Мы сейчас воюем с ним, Садальским и всей их бандой. Они, правда, Говорова подтянули – его-то ты хорошо знаешь.
Андрей Лукич молча кивнул.
– По-моему, он в театре Советской Армии служил? – спросил он Красухина.
– Да, армеец. Но ничего, мы тоже не лыком шиты. Скоро подключим нужных людей, но пока об этом ни слова.
Красухин многозначительно посмотрел на Андрея Лукича.
– А в чем проблема? – робко поинтересовался Андрей Лукич. – Из-за чего сыр-бор?
– Как? Ты не знаешь? Ну ты, брат, даешь! – удивился Красухин. – Они же хотят четыре персональных комнаты на первом этаже захватить и одну – на втором. Но это еще не все. В планах у них организовать для себя отдельный угол в столовой, персональный ресторан, так сказать. Вот так, ни больше ни меньше. Зал только для народных и заслуженных РФ. Даже заслуженных деятелей не включили. Такие у них планы. Ни больше ни меньше.
Андрей Лукич стоял и молча в изумлении слушал Красухина.
– Но и это еще не все, – Красухин огляделся по сторонам и перешел на шепот. – Они вышли с ходатайством в местный поселковый совет с предложением выделить на кладбище отдельный участок земли, прямо при входе, только для народных РФ. Представляешь, какие негодяи? Ну, мы тоже кое-что предпринимаем. – Красухин многозначительно поднял бровь и покачал растрепанной седой шевелюрой. Но об этом после, не сейчас и не здесь, – он многозначительно поднял вверх указательный палец. – Ну, я надеюсь, ты с нами, старый товарищ? – он хлопнул Андрея Лукича по плечу. – Ладно, иди заправляйся. Я потом, за тобой. Не надо, чтобы нас вместе видели, не будем карты раскрывать преждевременно – враги не дремлют.
Андрей Лукич, ошеломленный услышанным, вышел из-под лестницы и направился в столовую. «Ну, пока, слава богу, никаких ограждений нет. Но столы и места за ними уже все пронумерованы», – отметил он про себя и начал искать свой восемнадцатый стол.
– Присаживайтесь вот сюда, милейший, – холодно сказала ему пожилая, абсолютно седая женщина, сидевшая за его восемнадцатым столиком и, судя по всему, уже завершавшая ужин. Она небрежно указала Андрею Лукичу на стул, стоящий в очень неудобной позиции прямо напротив серой унылой стены.
– Но есть же свободные места… – начал было робко протестовать Андрей Лукич.
– Эти места, дорогой мой, впрочем, как и мое место, забронированы, они именные, если угодно, – назидательным тоном ответила женщина. – Вы, может быть, еще захотите за седьмой стол сесть, или за десятый? – добавила она с едва заметной презрительной усмешкой.
– Да мне, собственно, все равно, где сидеть, – стараясь не реагировать и не замечать ее усмешек и презрительного тона, ответствовал Андрей Лукич. – А в чем, собственно, разница? – стараясь оставаться дружелюбным, продолжил он. – Столы ведь ничем друг от друга не отличаются, и еду подают ту же самую. Какое это имеет значение?
– Столы возле окна, дражайший, предназначаются для старожилов и актеров остепененных, но вы, как я понимаю, второежка. Вам простительно не знать.
Она еще раз бросила на Андрея Лукича презрительно-оценивающий взгляд, отодвинула к центру стола пустую грязную тарелку и вышла из-за стола.
Мало-помалу Андрей Лукич втянулся и познал жизнь в Московском государственном доме ветеранов сцены с ее особым укладом и непростым распорядком. Пожилые, убеленные сединами люди, еще недавно занимавшие высокие должности в театральном и культурном мире страны, некоторые даже будучи кумирами миллионов, сейчас отчаянно воевали друг с другом за стол, стул, комнату и даже место на кладбище. Старые, казалось, давно забытые обиды и конфликты разгорались с новым пылом и страстью.
– … Это вы, вы, костюмерша заштатная, должны мне в гримерную платья принести, а не я к вам в подвал, в цех ваш вонючий спускаться должна! – кричала бывшая актриса Театра сатиры своей бывшей костюмерше. – Распустили вас, понимаешь! Управы на вас нет!
– Ничего-ничего, корона с вас не упадет. Спуститесь, если надо. А через весь театр я вам платья таскать не нанималась. Да вам и без платья в театре не привыкать…
– Что? Что вы сказали? А ну-ка повторите!
– И повторю. Давно хотела вам правду в лицо сказать. Все в театре знают, как вы роль Софьи в «Горе от ума» получили. Вы думаете, мы глупенькие, ничего не понимаем, так вот нет. Все нам известно. Так-то…
– И как? Как я, по-вашему, эту роль получила? Договаривайте, если уж начали. Скажите при всех, мне стыдиться нечего.
– Прямо так уж и нечего? Вся труппа знает, как вы эту роль заслужили и, главное, где.
– Ах вы сплетница! Дрянь ты этакая! Я талантом своим, трудом все роли заслужила. Ясно тебе?!.
– Талантом, прямо-таки. Какой такой талант у вас, известно всем… На диване в кабинете у шефа все таланты ваши проявлялись…
Такие сцены и им подобные время от времени происходили между постояльцами и потом долго являлись предметом пересудов, обрастая все новыми и новыми подробностями.
Правда, случались в пансионате истории по-настоящему драматические, и даже трагические. Одно из таких событий произошло сразу после приезда Андрея Лукича на жительство прямо на его глазах. Более того, он некоторым образом стал одним из героев происшествия.
– Вот, смотрите, наш главный герой-любовник идет. Вон там… Явился не запылился, – как-то раз за завтраком, понизив голос, сказала ему соседка по восемнадцатому столу, указывая головой куда-то в сторону.
Андрей Лукич слегка повернул голову вправо и увидел высокого красивого старика. Его седые, белые, как снег, волосы были аккуратно подстрижены. Смуглое худое лицо выглядело несколько болезненным, но живые карие глаза скрашивали этот недостаток. Одет постоялец был немного театрально, даже вычурно. На шее был повязан красный шелковый платок. Велюровый пиджак неопределенного цвета, несколько свободно висевший на нем, не очень сочетался с расклешенными темно-коричневыми брюками и светлыми остроконечными туфлями на высоком каблуке. Но держался мужчина очень свободно и естественно. Эта чуть преувеличенная театральность никак не вредила ему. Остановившись в центре зала, он оглянулся, словно ища кого-то, а затем уверенно пошел к дальнему столику возле колонны.
– Ну наконец… Нашел-таки свою Джульетту, – хмыкнула соседка Андрея Лукича. – Ему далеко за семьдесят, а все туда же… – Она прожевала наконец большой кусок хека, вытащила изо рта длинную рыбью кость и положила ее на край тарелки. – И балерина эта хороша, нечего сказать. Ну, вас-то, мужиков, я еще понять могу, но она, она-то куда лезет? Как вы думаете, между ними было уже что-то серьезное?
– М-м… Ну откуда же мне знать? – в некотором смущении ответил Андрей Лукич и посмотрел в сторону мужчины. В этот момент тот элегантно отодвинул стул и помог встать из-за стола худенькой, стройной и совсем еще не старой женщине с правильными чертами лица. Ее темно-каштановые волосы были собраны в пучок на маленькой изящной головке. Взявшись за руки, пара медленно пошла к выходу, о чем-то оживленно беседуя друг с другом. К обеду Андрей Лукич уже знал о них все. Она из Перми. Начинала в Пермском областном театре оперы и балета. Два сезона исполняла главную роль Феи в «Щелкунчике» и партию Лизы в «Тщетной предосторожности», была замечена и приглашена в труппу Большого театра. Мужу места в столичных театрах, увы, не нашлось. Детей у них не было. Через пару лет семья распалась. Карьера в Большом театре у Анны Михайловны Строгиной (а именно так звали нашу героиню) не задалась. Она претендовала на роль Авроры в «Спящей красавице», но Асаф Мессер протежировал Плесецкую, и, конечно же, Аврору отдали ей. Несколько сезонов Анна Михайловна репетировала Терезу в «Привале кавалерии». Но в конечном итоге роль получила Максимова, ученица великой Улановой. А годы шли. Так постепенно Анна Михайловна скатилась до одной из лебедок в «Лебедином озере» и по достижении 37 лет была отправлена на заслуженную пенсию. Она пыталась преподавать в хореографическом училище, но, увы, однажды на совещании директор академического театра во всеуслышание обвинил ее в том, что она учит воспитанниц танцевать «вполноги». На следующий день Анна Михайловна подала заявление об уходе. Больше в театр она не возвращалась.
Высоким, седым, худощавым мужчиной оказался Илья Львович Шорт. Вскоре Андрей Лукич встретился с ним в библиотеке, где оба они бесцельно бродили вдоль книжных стеллажей, забитых советской классикой. Когда они почти столкнулись во второй раз, Шорт спросил:
– Вы что-то конкретное ищете?
– Да нет, так, что-нибудь для души, время убить, – ответил Андрей Лукич.
– Понятно, – протянул Шорт. – А я, знаете ли, хочу найти что-нибудь на производственную тему.
– Зачем это вам? – удивился Андрей Лукич.
– Видите ли, здешний массовик-затейник попросил написать ему курсовую работу – пьесу или рассказ. Вот я и сочиняю ему «болты в томате».
Мало-помалу они разговорились. Сидя в мягких креслах у окна, слово за слово, Шорт поведал Андрею Лукичу свою историю. После окончания филологического факультета МГУ был направлен по распределению во Владимирский драматический театр. Там и проработал всю жизнь. Дослужился до должности руководителя литературно-драматической части. Женился рано. Еще до рождения ребенка, дочери, разошелся, оставив жене квартиру, которую получил как молодой специалист, и все немногие накопления в придачу.
– Не мне вам рассказывать, – горячо говорил Шорт, беря Андрея Лукича за руку, – завлитский цех – это святая святых в каждом театре. Театральная кухня с нас начинается. Мы, завлиты, определяем курс и направление театральной политики.
Андрей Лукич кивал головой в ответ и вежливо соглашался. На смуглом лице Шорта выступил едва заметный румянец.
– Сейчас в завлиты лезет кто угодно – и жук, и жаба. Люди случайные, неподготовленные, с простым журфаковским образованием, главное, чтобы хорошо пиарил, а все остальное ерунда. Знаний – ноль. А как пиарить, когда пьеса, извините за выражение, дерьмо. «Слева стульчик, справа я, постановочка моя». Ну как такое продать? Режиссер вызывает: «Организуй рецензию, и не где-нибудь, а в центральной прессе». Актер приходит – приглашай на телевидение, в прайм-тайм, да на федеральный канал. А это ж все платное – и критики, и рецензенты. Эх, то ли было раньше – сел на телефон и за полдня все вопросы порешал. Друзья-критики все прикормлены. А уж вечером в ресторане можно и с автором посидеть. Вопросы отрегулировать, по рюмочке пропустить, а заодно и с женщиной познакомиться. Да, было время, было да прошло. Жаль, – с грустью завершил он свою эмоциональную речь.
Поселившись в приюте ветеранов, Илья Львович вовсе не предполагал, что здесь он найдет любовь, которой не испытывал никогда в жизни. Романов и мимолетных связей у него было бесконечно много, но настоящей любви – нет. Целью его жизни было получить максимум удовольствия. Что касается женщин, то их разнообразие нисколько не смущало его. Он тщательно избегал связей, которые могли бы угрожать его свободе. Не раз, будучи молодым, он оставлял женщин, с которыми в то время был в связи, в затруднительном положении и абсолютно не жалел об этом. Сейчас, на склоне дней своих, он временами испытывал острые угрызения совести. На второй или третий день знакомства, беседуя с Андреем Лукичом о прошлых романах, Шорт заметил:
– Соблазнить женщину, добиться ее может почти каждый – тут много ума не надо, хитрость невелика. А вот расстаться по-хорошему, по-человечески – не каждый способен. Это штука тонкая. Тут особый такт нужен.
Андрея Лукича очень поразили эти его слова. Ему тоже, конечно, было за что упрекнуть себя. За Анной Михайловной Шорт начал ухаживать сразу же по прибытии в пансионат. Скорее всего по привычке. В нее были влюблены все мужчины, и, конечно же, самолюбию Ильи Львовича льстило, что из множества претендентов она выбрала его.
До приезда в пансионат Илья Львович жил в центре города, один в большой трехкомнатной квартире, которую получил по ходатайству театра незадолго до выхода на пенсию.
– А по какой причине вы оставили свою квартиру, извините за нескромный вопрос? – поинтересовался Андрей Лукич в одну из их встреч.
Со временем он и Шорт очень сблизились, тесно общались, гуляя по парку до завтрака и вечером после ужина.
– Пенсия-то у меня крошечная, сами понимаете, званий, регалий нет. Вот и решил я квартиру сдать. Люди вроде приличные и платят исправно. Деньги на карточку поступают регулярно. Но, честно сказать, не это главное, – помолчав, с горечью добавил Шорт. Некоторое время они молча, сосредоточенно шли по аллее, невзирая на сильный ветер и лужи на их пути. – Да, так вот, главная суть в том, – продолжил наконец Шорт, – что я приболел, и болезнь моя такая, что в любой момент могу в ящик сыграть. Хорошо, если сразу. А так ведь можно и «овощем» стать. Я, видите ли, бомбу в голове ношу, и когда взорвется, бог его знает.
– Какую бомбу? – Андрей Лукич даже остановился от удивления.
– У меня аневризма мозговой артерии. Лопнуть может в любой момент, – выпалил Шорт одним духом.
– Так, может, вам прооперироваться? Сейчас же хирурги чудеса творят.
– Эх, в том-то и дело, что риск операции больше пятидесяти процентов, так врачи объясняют. Локализация аневризмы сложная, – вновь после длительного молчания заговорил Шорт. – Миронов Андрюшка от этого скончался. – Оба они, как по команде, вновь остановились и уставились друг на друга. – Я, понимаете ли, Андрей Лукич, боюсь один дома оставаться, особенно по вечерам. Вот, думаю, лягу спать и не проснусь. Или упаду где-нибудь в ванной или на кухне. Ведь найдут, извините, когда завоняю. Такие вот дела. Вот и решил перебраться сюда. Все же не один, общество, люди кругом как-никак. А сейчас вот Анну встретил. Так пожить хочется. Я только сейчас понял, какие бывают женщины и как много я потерял. Жаль, уже не наверстать. Эх, если бы можно было назад отмотать. Но увы…
– Ну а дети, дети есть у вас? – спросил Андрей Лукич, понимая всю глупость своего вопроса.
– Есть, конечно… Дочь. Да что толку-то? – махнул рукой Шорт.
– Ясно. У меня тоже… дочь, – они обменялись понимающими взглядами.
– Я уж и не помню, как она выглядит, – добавил Шорт, и они вновь зашагали по дорожке, усердно махая руками и разбрызгивая воду из луж.
Между тем время шло. Наступила зима. В этом году она была морозная и снежная. Дороги и тропинки возле старинного особняка убирали от снега плохо, и постояльцы большую часть времени проводили в помещении.
– Знаете, что я сделал? – спросил Шорт Андрея Лукича как-то вечером после ужина, когда они допоздна засиделись в библиотеке. – Я предложил Анне Михайловне стать моей женой.
Андрей Лукич был поражен.
– Ну и что она? – спросил он удивленно.
– Анна ответила, что я сошел с ума на старости лет.
– Согласитесь, Илья Львович, что в этом есть доля правды.
– Конечно, согласен. Но Анна Михайловна все же приняла мое предложение. И это несмотря на то, что она значительно моложе меня. Ей только в следующем году полтинник стукнет. Девчонка.
Расписали молодых в местном поселковом совете. Председатель сельсовета оказался человеком дельным. Приняв в качестве презента три бутылки «Столичной», он не стал придерживаться строгих правил и формальностей. Громко шлепнул печать в паспорта жениха и невесты, предварительно дохнув на нее перегаром. На этом официальная часть мероприятия закончилась. Свадьба, а точнее сказать, праздничный ужин прошел в столовой. Вначале гости чувствовали себя несколько скованно, но к концу вечера разошлись. Звучали искренние поздравления и теплые пожелания. Много пели и танцевали. На прощание отставной баритон Свердловской оперы затянул «Бывайте здоровы, живите богато», после чего гости разошлись. Молодые направились в свою отдельную комнату, которую им после длительных споров выделила администрация.
– Не грим-уборная, конечно, с персональной табличкой, но все-таки своя, отдельная, – как сказал кто-то из гостей, провожая Анну Михайловну и Илью Львовича до дверей их комнаты.
Зима наконец-то шла к концу. Февральский снежок уже плакал. Кое-где под первыми лучами солнца даже пробилась зеленая травка. Некоторые старожилы пако­вали чемоданы и собирались переехать на лето к родственникам, соблаговолившим взять стариков на месяц-другой погостить в их же собственные бывшие квартиры и дачи. Женщины стали краситься ярче и чаще. А мужчины уже начали доставать с антресолей шляпы и пиджаки, готовясь заменить ими потертые меховые шапки и выли­нявшие дубленки. Беда, как всегда, нагрянула нежданно.
– Ну, здравствуй, папочка, узнал? – дверь в маленькую комнатку, где сидели за чаем Андрей Лукич, Анна Михайловна и Шорт, без стука вошла молодая женщина. Она бесцеремонно бросила тяжелую сумку на кровать и уставилась на Шорта. На вид ей было лет сорок пять. Была она невысокая ростом, полная, с короткими руками и широкими бедрами. Длинная, почти до пят, норковая шуба делала ее похожей на хищную птицу, а небольшой с горбинкой нос и серые мутные глаза навыкате только усиливали это сходство.
– Узнал, узнал, – после некоторого молчания сказал Шорт. – Разреши, Анна, представить тебе мою дочь, – он старался сохранять спокойствие, но голос его предательски дрожал. – Фаина.
– Очень приятно, – сказала Анна Михайловна, поднимаясь из-за стола и протягивая Фаине руку. – Шубу можете повесить вон там в шкафу, и присаживайтесь к нам за стол, пожалуйста. Сейчас я вам с дороги чайку налью.
– Я без тебя разберусь, куда мне вещи свои девать, проходимка, авантюристка! – закричала Фаина.
Анна Михайловна без слов опустилась на стул, губы ее дрожали. Лицо стало мертвенно-бледным. Она попыталась что-то сказать, но не в силах была произнести ни слова. Первым опомнился Андрей Лукич.
– Что вы себе позволяете!? Как вы смеете оскорблять человека! – грозно воскликнул он, поднимаясь из-за стола. – Потрудитесь объяснить, в чем дело? – добавил уже более спокойным тоном.
– А ты кто такой, проходимец старый, чтобы я тебе еще что-то объясняла?! – лицо Фаины исказила гримаса презрения. Она поджала губы, а глаза ее налились кровью и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. – Это мой отец, – она небрежно кивнула она в сторону Шорта. – Нам поговорить надо без свидетелей.
Анна Михайловна сделала движение, чтобы подняться, но Шорт уже пришел в себя после первого потрясения. Он взял ладонь Анны Михайловны в свою руку и крепко ее сжал.
– Сиди, Анна, – повелительным тоном произнес он. – Это моя жена, ясно тебе? И у меня от нее секретов нет. Впрочем, как и от моего друга Андрея Лукича. – На смуглом лице Шорта выступил яркий румянец. Руки его заметно дрожали, а голос предательски срывался. Но в целом он вполне владел собой.
– Жена?! – передразнивая отца, закричала Фаина. – Какая такая жена? Походно-полевая, да? Ты что, на старости лет совсем из ума выжил? Она же квартиру твою… нашу забрать хочет. И дачу в Жуковке. Неужели неясно? Тебе что, старый дурак, непонятно это? – Фаина сняла с головы огромную меховую шапку, бросила ее на кровать и, распаляясь все больше и больше, продолжала кричать. – Я знала, что ты больной на голову, что тебе плевать на меня, но все же имеет свои пределы. Ничего ты, авантюристка, не получишь, – она вновь повернулась к Анне Михайловне, – шиш тебе. У меня справки от врачей имеются, что у этого старого идиота с мозгами проблемы… Сейчас, вот, полюбуйтесь, – она открыла сумку и извлекла оттуда какие-то медицинские документы. – Я пойду в этот ваш загс, покажу эти бумаги, и брак ваш расторгнут, ясно? А тебя, папочка, признают недееспособным и в психбольницу запрут. А еще я напишу в Союз театральных деятелей, как под вывеской Дома ветеранов сцены обворовывают беспомощных стариков. Я вам устрою веселую жизнь! Вы у меня попляшете, артисты.
– Как вам не стыдно так вести себя? Мне от вашего отца совершенно ничего не нужно, – обретя наконец дар речи, укоризненно произнесла Анна Михайловна. – Я, мы… – слезы душили ее, не давая сказать ни слова.
– Успокойся, Анна, прошу тебя, успокойся, не плачь, не надо, – Илья Львович достал из кармана платок и передал жене. Он не переставал держать ее ладонь в своей руке. – Пошла вон, мерзавка, вон отсюда, и чтобы духу твоего здесь не было, – вставая из-за стола, совершенно спокойно и отчетливо сказал Шорт. – Убирайся к чертовой матери, ну, живо! – закричал он и отшвырнул в сторону стул.
– Я уйду… Уйду. Но ты не раз пожалеешь об этом, старый осел.
Фаина поправила свои реденькие жирные волосы и натянула на лоб шапку-папаху.
– Я уйду, но ты у меня еще пожалеешь, – вновь пообещала она отцу и с грохотом захлопнула за собой дверь.
К ночи у Шорта поднялось давление. Он слег в постель. Анна Михайловна, как могла, старалась помочь ему: меняла холодные компрессы, приносила воду, помогала запивать таблетки. Сидя у изголовья, она крепко держала его вялую прозрачную ладонь в своей руке.
Дежурная медсестра беспрерывно измеряла давление и клала Шорту под язык одну таблетку каптоприла за другой. Шорт не отводил своих печальных карих глаз от Анны Михайловны и беспрекословно выполнял все, что от него требовали.
– Нет, ничего не помогает. Надо вызывать «скорую», – категорически заявила медсестра через час. – Ничего не поделаешь, везем в больницу.
«Скорая» приехала относительно быстро, минут через сорок. Но услуги врачей уже не понадобились. Шорт лежал на кровати, широко раскинув руки. Рукава пижамы его были закатаны по локоть, и на левом предплечье ярким пятном застывала кровь на месте внутривенной инъекции.
– Какой диагноз ставить? – спросил молодой розовощекий круглолицый фельдшер, на коленках заполнявший карту умершего, у пожилого врача, курившего в стороне у открытой форточки.
– Инсульт, конечно, – ответил тот и выдохнул в окно тонкую струйку дыма.

_______________

Второежка – актеры второго плана (театр. жарг.).
«Болты в томате» – пьеса на производственную тему (театр. жарг.).