Мама

Вы все знаете о Войне. Обычно ее так и называют. С большой буквы. На Марсе это Война за независимость. В Поясе Война в Системе. На Внешних планетах это Война за будущее. На Земле это Гражданская Война или даже Колониальные Войны.
В зависимости от того, где вы родились, название может быть разным. Но война, она всегда Война. Это самое лучшее, что научились делать люди. На Земле, на Марсе, в Поясе, на Ио и Энцеладе, на Европе и Ганимеде.  Смерть, страх, ужас… Смерть тысяч и миллионов. Всё во благо будущей светлой цели. Только тех, кто умер не спросили…
Война началась почти пятьдесят лет назад. Сначала ничего не значащие обстрелы кораблей. Первые жертвы. Потом бомбардировки колоний. А потом и Земли. Всё закончилось около двадцати лет назад. Земляне отступили, Марс, Пояс и Внешние миры праздновали победу.
Только тем, кто умер под бомбами Земли, Марса, Пояса или Планет было всё равно.
А как все хорошо начиналось!
Пару сотен лет назад земляне начали колонизировать Систему. Сначала Луна, потом Марс. Потом Пояс. Церера, Веста, Паллада… Потом спутники планет гигантов. Ио, Европа, Ганимед, Энцелад, Калисто…
Все эти базы землян были связаны с материнской планетой. Без транспортов они бы не выжили. Пока один хитрый землянин не придумал реактор. Реактор Шермера. Это реактор на холодном термояде, то есть на холодном термоядерном синтезе. И все, что нужно – это вода. Реактор Шермера – это не совсем реактор. Это целый завод, принимающий на вход воду, а на выходе дающий энергию, кислород и туже воду для гидропоники. Ведь в воде есть кислород для дыхания и водород для энергии, и сама вода для жизни.
Если есть Бог в этой Вселенной, то более гениального нельзя было придумать!
И, где бы не нашлась вода, реактор Шермера позволял колонистам не ждать помощи Земли. Что главное в этой Системе? Энергия! И ее было в избытке. Если у тебя есть реактор Шермера, то у тебя есть все, что нужно для жизни. Кислород, чтобы дышать, водород для энергии, вода, чтобы выращивать еду…
Тогда колонисты в дальних мирах вдруг задумались, что они, возможно, слишком много ресурсов передают Матушке Земле. Но ребята с Матушки Земли не были согласны. И тогда люди с Земли, Марса, Пояса и Планет начали то, что человечество умело делать тысячелетиями. Войну.
Я родился на Титане. Тогда, двадцать лет назад это была чисто Земная колония. Наверное, из-за атмосферы и ужасных ветров на поверхности, которые могли сдуть даже кожу с лица.
Я родился в шахтерской колонии. Там добывали редкоземельные металлы. Даже это название звучит смешно. Редкие земные металлы. На Титане их было много.
Тогда все младенцы, родившиеся вне Земли, должны были до двух лет половину времени проводить в гравияслях. С нормальной земной гравитацией. Спасибо реактору Шермера, который давал эту возможность. Если что, на Титане гравитация, примерно одна седьмая от земной.
Собственно это меня и спасло. Гравиясли имели собственный источник энергии. И когда Марсианские силы или Пояс или Силы объединенных Планет начали бомбардировку нашей колонии, я был в этих самых гравияслях.
Мне тогда было, наверное, полтора года. Я это вычислил после долгих разбирательств в архивах Марса и Земли. У меня были родители и старший брат. Но я их не помню. Иногда мне кажется, что я вспоминаю какое-то лицо. Мамы? Отца? Скорее всего, мне только хочется в это верить. Лицо моей «Мамы» я никогда не забуду…
Тогда все погибли. Бомбы разрушили купол и транспортный коридор, связывающий жилые отсеки с монорельсом, ведущим к шахтам. А шахты накрыло еще раньше. Первой бомбардировкой.
Я не знаю, как она сумела спастись. Конечно, ей не нужен воздух для дыхания и еда и…
Но, как она смогла спасти меня, я не знаю.
Наверное, мне тогда было три года или чуть меньше, или чуть больше. Это мое первое осознанное воспоминание. Ее лицо. Она кормила меня с ложечки. Я отворачивался, а она говорила: «Если не будешь есть, не вырастешь», и улыбалась.
Моя мама. Она всегда защищала меня. Иногда мне было страшно. Тогда мы спали вместе. Она согревала меня, гладила меня по голове и пела песню. Я, почему-то так и не запомнил эту песню. Когда она начинала петь, я засыпал. Глубоко и безмятежно.
Моя мама. На самом деле она никогда не спала. Она что-то чинила, что-то паяла. Наверное, так она смогла починить целый отсек колонии, перед тем, как достать меня из гравияслей.
Мы часто говорили. У нее был приятный бархатный голос. Да и вообще, она была очень красивой. Теперь, когда я увидел много людей, я могу так сказать.
Когда я был на Марсе и Земле, я пытался понять, кто она. Единственное, что я нашел, это андроид-шпион, который должен соблазнить каких-то президентов… Вы верите, что на Титане могла быть робот-шпион?
Реактор все время сбоил. Мама выходила наружу и что-то чинила. Однажды реактор сдох совсем. Мне, наверное, было восемь или девять.
Мама сказала:
– Тин. Нужно идти в шахты.
Тин. Так она меня назвала. Почему? Не знаю. И теперь это мое имя. Навсегда.
Нужно было запустить реактор в шахтах и проложить кабель до нашего жилища. Точнее устранить обрывы.
И мы пошли. Скафандр был мне велик. Иногда приходилось подниматься на цыпочки, что бы разглядеть то, что происходит вокруг.
Мама тоже надела скафандр. Ей он не был нужен, но, наверное, она так поступила, что бы поддержать меня. Чтобы я не боялся.
Мы шли долго. По полуразрушенным тоннелям. Перебирались через завалы, проползали по трубам. Иногда там встречались странные куклы.
У меня были солдатики, с которыми я играл. Мама мне рассказывала про историю Земли. Ганнибал, Александр, Наполеон. Она меня учила. Точнее пыталась учить. Ведь для меня тогда не было других людей, кроме меня и мамы. И все эти рассказы казались мне такими же сказками, как рассказы про принцесс и драконов. Тем более, что я даже не мог понять, кто такие принцессы.
Это странно. Очень странно. Представьте, что весь мир для вас состоит из четырех стен, робота-андроида, которого вы считаете своей мамой, густых рыжих облаков над теми четырьмя стенами…
Но тогда я не знал другой жизни. И мне все нравилось. Даже новые куклы.
Они были большие. Больше меня. Со странной коричневой кожей.
Я увидел их, когда мы с мамой первый раз пошли в тоннель. Мы тогда смогли запустить реактор в шахтах и устранить два или даже больше порыва кабеля.
Потом, пока мама не видела, я надевал скафандр и ходил в тоннели. И играл с большими куклами. Их руки и ноги были очень хрупкими. Первый раз, когда я попытался усадить «куклу», ее нога отломилась, и я, испугавшись, убежал. Потом, осмелев, я иногда специально отламывал руки и ноги у кукол. Пока мама не увидела. И не сказала, что «куклы» – это такие же люди, как и я. Я тогда ей не поверил…
Когда мне стукнуло двенадцать, мама испекла торт. Мы перед этим обсуждали с ней, как нужно справлять День рождения. И тут торт! Это был самый лучший день рождения в моей жизни!
Конечно, торт был не торт. Сами понимаете, что могло остаться на станции после бомбардировки.  Но свечка была. Я даже не знаю, из чего мама ее сделала. В принципе, я никогда не голодал. Старых запасов на тысячи человек хватило на меня одного.
Когда мне исполнилось четырнадцать мама стала говорить, что ее скоро не станет. Ее топливный элемент заканчивался, а здесь на Титане такой найти было невозможно. Когда она мне это сказала, я проплакал всю ночь. А на утро решил, что умру вместе с ней. Я тогда даже не совсем понимал, что значит умереть.
Мы долго говорили, и мама сказала, что, возможно, удастся подзарядить ее топливный элемент, напрямую подключив его к реактору Шермера.
Мы так и сделали. Пошли вместе в шахты. Мама не стала одевать скафандр. Я тогда первый раз увидел маму голой. Она сняла одежду, чтобы подключится к реактору. Я не знаю, как это описать. Представьте четырнадцатилетнего паренька, впервые увидевшего голую женщину. Даже если это его мать. Даже если это не его мать. И даже не человек…
В итоге все получилось. Правда, когда я подключил разъем реактора чуть выше ягодиц мамы, она вскрикнула и, вдруг, упала на пол. Я очень испугался.  Пытался ее поднять, но она была такая тяжелая!
Она лежала и не шевелилась. Я начал плакать, но тут мама поднялась.
– Дай мне одежду.
Я подал ей платье.
– Молодец, Тин. – она погладила меня по голове. Точнее по шлему скафандра.
С того дня мама стала говорить, что нужно найти других людей. Мы ходили с ней к радиолокационной станции, пытались починить передатчик. Получилось только завести орбитальный приемник.
Мама часто пересчитывала запасы.
– Хватит на пять-шесть лет. Тин, ты должен выбираться отсюда.
Я даже не представлял, что значит выбраться отсюда. Куда? Есть какой-то другой мир?
Прошел еще год. И еще один. Все изменилось в один день.
– Сос! Сос! Все, кто меня слышит! – это раздалось из передатчика, подключенного к орбитальному приемнику.
Голос был чем-то похож на мамин. Такой же высокий и бархатный.
– Говорит транспортник ИО пять четыреста семнадцать. Протокол восемь. Поймали мину на орбите Титана. Все кто слышит!..
Голос начал всхлипывать.
– Всем, кто слышит! Я одна!.. Все погибли!.. Меня зовут Айя!..
Рыдания. Наверное, я так же плакал, когда мама сказала, что умирает.
– Пожалуйста! Мы падаем!..
Мама положила руку мне на плечо.
– Не бойся. Мы ее спасем. А потом спасут тебя.
Несколько лет назад мы с мамой починили транспортер. Точнее просто нашли практически неповрежденный транспорт в ангаре. И сейчас мы мчались на этой машине к месту падения корабля с Айей.
Когда мы подъехали, все пылало до горизонта.
– Стой, – мама взглянула на сканер. – Была спасательная шлюпка. Она должна была приземлиться в двадцати километрах отсюда.
Я схватил ручки управления и бросил транспортник к указанному мамой месту.
Мы нашли капсулу на берегу метанового озера. Пришлось повозиться, чтобы лебедкой вытащить ее на твердую почву. Потом еще пришлось использовать плазменный резак, чтобы открыть люк.
Айю я сам вытаскивал, она была без сознания. Слишком поздно решила покинуть корабль.
Когда я ее нес, конечно, она была в скафандре, и ни о чем таком и подумать нельзя! Но я. Вдруг подумал. О тех куклах в тоннеле. Ведь они такие же, как Айя. Я сильнее прижал ее к себе, неся к транспортеру.
Мы с мамой привезли девушку на станцию. Вытащили из скафандра. Я это отчетливо помню. Особенно ножки Айи. Когда мама ее доставала из скафандра. Такие милые пальчики. С перламутровым лаком на ноготочках.
Мы положили ее в мою постель. Мама немного переживала, но в итоге позволила мне остаться с девушкой. Я сел в кресло напротив. И задремал.
– Эй! – я получил пощечину.
Вскочив спросонья, я схватил Айю и повалил ее на кровать.
– Пусти, скотина!
Я отпустил и отпрянул назад.
Я впервые видел другого человека. Конечно, я видел маму. Но она была роботом. Тогда я этого не знал. Но мама была всегда. А тут Айя!
У нее были рыжие волосы. Прямо как огонь! Она была длинная и какая-то нескладная. Как, наверное, и я. Тем более, что ей, как и мне было шестнадцать.
– Сученок, даже не вздумай на меня лезть!
Это были первые слова, которые я услышал от Айи. От другого человека.
– Я!.. Я…
– Что, «я», «я»? Говорить умеешь?
– Прости. Вообще-то я тебя спас.
Айя поморщилась.
– А остальные?
– Мы только тебя нашли.
Айя потупилась.
– Мы, это кто?
– Я и мама.
– Мама?
Тут вошла мама.
– Прости, девочка, мы смогли спасти только тебя.
– Это твоя мама? – Айя засмеялась. – А ты, хотя бы, знаешь, что она жестянка?
– Кто?
– Жестянка! Робот!
А непонимающе смотрел то на маму, то на Айю.
Айя была другой. Ни как мама. Какой-то… Какой-то живой?
– Тин. Пойдем.
Мама позвала меня.
– Тин. Скоро сюда прилетят спасатели. За Айей и за тобой. Ты узнаешь других людей, другие миры. А мое время уходит.
Она вдруг села посреди коридора и оперлась спиной о стену.
– Энергии больше нет. Прощай, Тин. Надеюсь, я была хорошей матерью.
Я не успел ничего ответить. Даже подумал, что это какая-то игра. Розыгрыш. Сейчас мама засмеется и встанет. Но она не встала. Я начал ее тормошить, толкать, бить по щекам. Пока меня не оттащила Айя.
А она сильная. Айя.
Потом я впал в какой-то ступор. Айя что-то говорила, но я не понимал что. Я просто лежал и смотрел в потолок. Пока вдруг сверху не заскочила Айя.
– Я есть хочу! – она залепила мне несколько пощёчин.
Это вывело меня из ступора. Я поднялся и провел Айю в столовую. Мимо мамы, которая все также неподвижно сидела в коридоре, смотря остекленевшими глазами в бесконечность.
– Жрачка, конечно, дерьмо, – возмущалась Айя, уплетая разогретый концентрат. – Даже у поясников лучше. Впрочем, для тебя, наверное, и такое сойдет.
А ведь она, реально, надо мной издевалась. Я тогда даже не понимал.
Что я вообще мог думать, если моя мама лежит в коридоре с остекленевшими глазами?!
А потом Айя зашла ко мне ночью.
– Двигайся! – она забралась под одеяло, отодвинув меня к краю кровати. – Холодно тут у вас. Завтра за нами прилетят. Я по орбитальной связи с транспортником говорила.
Я повернулся к ней лицом и, случайно положил ладонь на грудь. Айя была голая. Как мама тогда. Нет, не так.
– Ты хоть знаешь, что делать?
Я не знал. И Айя не знала. Но мы справились.
На завтра челнок сел в полукилометре от базы. Я помог Айе надеть скафандр. Она мне.
Так я стал членом человеческого общества.
Люди. Много людей. Много мнений, много желаний и интересов. На Марсе, на Луне, в Поясе, даже на Земле.
Все люди чего-то хотят. От тебя. Что бы ты им что-то дал. Но часто ничего не дают взамен.
Только мама ничего не просила.
Айя. Да, мы долго были вместе. Даже поженились. По марсианским законам. Но не сложилось. Наверное, я виноват. Такому как я сложно ужиться с другим человеком. Когда я прилетаю на Марс, Айя всегда меня встречает. И потом в постели обвиняет очередного мужа.
А я всё думаю о другом.
Там на Титане осталась моя мама. В том коридоре между столовой и жилым модулем.
И я много раз хотел полететь туда. Деньги есть. Но…
Когда вы подключаете робота, что он говорит?
– Я робот что-то-там-ковырнадцать, готов служить новому хозяину.
Примерно так?
И если я прилечу на Титан, найду маму и заменю топливный элемент, что она скажет? Узнает ли она меня? Будет ли она моей мамой?