Святой Антоний 2

           Явь 

       Вспомнить-то она вспомнила, но что делать с этим воспоминанием, мама не знала. Немного растерянная, немного напуганная своими откровениями, она видела во мне мостик, соединяющий все отдельные картинки в одну и освобождающий её от страхов.  А для меня началась вторая серия ещё одной семейной, а может, уже и общечеловеческой, легенды о Святом Антонии. Если бы я знала, когда начинала писать этот рассказ, что будет ещё и третья серия…
      А мама, покачиваясь, тихо начала второй рассказ. Она всё так же смотрела в окно и продолжала меня удивлять… 
               
— Шёл 1942-й или 43-й год, точно не помню. Было мне четыре, не то пять лет. Голодно, тревожно, война. Все только об этом и говорили…
       Мама вздохнула, лицо её изменилось. Глаза смотрели в обыкновенное московское окно, но через него она  видела некогда забытое, военное прошлое своей детской жизни.
                *******
       Моя бабушка тогда была молодой женщиной тридцати шести-тридцати семи лет, имеющей на руках пятерых детей и беременной шестым. Тихо собираясь на базар, она выглядывала, кого бы с собой сегодня взять. С бабушкой на базар любили ходить все. Базар был таким местом, где всегда можно чем-то полакомиться. Бабушка жалела детей и, несмотря на ворчание деда, часто баловала их вкусненьким. Стакан молока с хлебной горбушкой, чай с сахарином или, если повезёт, верх детских ожиданий — кусок сваренной колбасы перепадал тому, кто ходил с ней на базар. Колбасу варили прямо там, в железных кружках на огне, огнём же и грелись. Аромат стоял сумасшедший! Запах еды во время войны — самый лучший запах в мире, особенно для голодных детей. Но детей было пятеро, и как бы не хотела она всех накормить, взять с собой могла только одного.

       Базар… Странное дело, хоть и висела вывеска над местом всеобщего торга «Колхозный рынок», но почему-то в нашем городе все называли его базаром. Имелся и торговый ряд на склоне повдоль лаврской стены, рядом с большаком. Но палатки там стояли утлые, ряд был один, так что поговорить, посплетничать от души никак не получалось — слишком на виду. Только энкавэдэшников да комендатуру дразнить, а это себе дороже, война ведь. Несмотря на успехи на фронте, Загорск оставался прифронтовым городом, здесь шло формирование 1-й Ударной Армии. К тому же на самой лаврской площади находился горсовет.

— Галинка! Собирайся скоро, со мной пойдёшь, — шепнула бабушка ей на ушко.
Мама обрадовалась и не заставила себя долго ждать. Она любила таскаться с бабушкой по злачным местам. Там всегда можно было подкормиться. То гостинец какой перепадёт от знакомой торговки, то бабушка сверх бюджета раскошелится. Опять же любопытство можно утолить, а если повезёт, то и на приключение нарваться.

      Мне, как дочери, видимо, это передалось по наследству. Теперь понятно, почему, приезжая в новый город, я первым делом иду на рынок. Там настроение и дыхание города ощущаются ярче и видно всё, как на ладони.  Приехать в новый город — это как в первый раз зайти к кому-то в гости. А рынок или, как у нас говорили, базар — первое место для сбора информации и понимания, в чьи гости ты попал.
       Загорский базар, в этом смысле, был местом примечательным. Из-за большой учительской общины, традиционно находящейся здесь, половина города знала всех детей, их родителей, бабушек и дедушек. Другая половина была этими самыми детьми, их родителями и так далее. Многие называли друг друга по отчеству не столько из уважения, сколько по привычке — учителей много. В общем, почти все друг друга знали, если не напрямую, то через одно рукопожатие.
        Народ на базаре был разношерстный, задорный, вездесущий и всё знающий, одним словом, интересный. Где, какие новости, сплетни или подлости врага — в первую очередь узнавались там. Живое, ходячее, так сказать, справочное бюро, как сейчас бы назвали — интерактивный, многоканальный интернет. Только передача информации  шла не по сети, а из уст в уста. Но главное, там ходили поверья, байки всякие, народные приметы и местные небылицы, которым народ очень верил. Уж больно место необычное — лавра! Она как магнитом притягивала всякие чудеса и поэтому всегда была окутана ореолом тайны.

        Бабушка с маленькой мамой вошла на базар и направилась к знакомой тётке, продававшей товары для шитья. Румяная от природы торговка, опершись локтем на прилавок, прихлёбывала морковный чай с чем-то вприкуску, это что-то она таскала из затёртого серенького кулёчка. Завидев бабушку, женщина  широко улыбнулась:
— Здравице, Аннушка! Давно тебя было не видать.
Торговка подманила бабушку рукой и развернула свой кулёчек.
 — Вот, наторговала сегодня, решила раскошелиться на сахарин. Угощайся, Григорьевна!
Она хитро подмигнула бабушке, плеснула кипяточку в железную кружку и пододвинула бумажку со сладкими кристалликами. Потом нагнулась, громко шурша и кряхтя, вытащила из-под прилавка маленький чёрствый бублик.
— Держи, Галинка! Это тебе. Лавочник из хлебной целый мешок откуда-то приволок. Вот я своим ребятишкам и взяла. — Она наклонилась к бабушкиному лицу и тихо зашептала: — На станции, наверное, неделю назад спёр, раньше достать боялся. Гад, их уже хоть об дорогу бей.
     Торговка отклонилась и доброжелательно закивала маме:
 — Детка, ты макай, макай в чаёк! Так вкуснее и помягше.
     Вот же счастье привалило! Целый бублик! Мама обеими ручками взяла гостинец, поднесла его к лицу, засунула в дырку нос и, закрыв глаза от удовольствия, втянула в себя ванильно-сладкий хлебный дух. Бабушка подставила ей свою кружку и улыбнулась, так смешно мама тискала в ней подаренный бублик.
— Чего-то ты с пустой кошелкой, Аннушка? — спросила торговка.
— Да мы с дочкой в лавру шли. Эт, я так, завернула на базар, вспомнила по дороге, что мыло хозяйственное нужно и нитки. Вот к тебе, Шура, и зашли. За одно, может, новости какие узнать.
— А, ну понятно. Шить чего надумала? Али, так? Про запас?
— Кое-что для приданого младенцу.
— Ой, гляди, Аннушка, раньше срока не положено, примета плохая. А в лавру чего?
— Помолиться хочу. До срока недалеко, а дитё что-то тихое. Неспокойно мне.
     Маленькая мама на радостях после вкуснющего распаренного бублика, как сытый весёлый щенок, начала кружиться и бегать вокруг бабушки и встречных людей.
—  Галя! А ну, перестань! Веретено, а не девка.
Мама остановилась, как вкопанная и, широко растопырив глаза, уставилась на торговку. Та поёжилась.
— Да уж, она у тебя шустрая уродилась. Гляди, глазищи какие синие, прямо в душу смотрят…
Шура даже немного оторопела.
— Галинка, прекрати таращиться на людей! Ты права, такая любопытная, сил нет, а ещё больно скорая, не поспеваю за ней, — пожаловалась бабушка.
Шура наконец отлепилась от мамы и перевела взгляд на бабушку:
— Ты сама к Сергию или попёнка искать будешь? — невзначай полюбопытствовала торговка.
— Их там осталось-то всего ничего. По каким углам теперь искать? — посетовала бабушка. — Я уж сама. Помолюсь, да домой. Как думаешь, Шур, может, из-за войны службы разрешат? Ничего в народе не слышно?

      Бабушка была набожной, и лавра для неё всегда была святым местом. Дед не поощрял её походы туда — после прокатившейся по семье волны репрессий боялся за детей. Тем более что службу в лавре не служили уже двадцать с лишним лет. Чего, спрашивается, там толкаться? Но сердце русской женщины — это непостижимое явление, подчас даже для неё самой. Поэтому бабушка тихо себе под нос отвечала:
— Как же Русь без лавры? Быть такого не может. Службы нет, так место осталось. Батюшка Сергий всё время бдит. А обедня она в сердце, как и молитва.
— Вот и молилась бы дома… — ворчал дед.
     А бабушка, ни с кем не споря, никому ничего не объясняя, тихой сапой упорно продолжала приходить в лавру.

      Румяная Шура махнула рукой, отряхивая обширную грудь:
— Разрешат, как же, где там! А и служить кому? Монасев почти всех постреляли. А оставшихся женским обшажитием смущают. Тьфу! Грех-то какой. Противно. Хорошо хоть совсем её не закрыли, а то не знаю, чего б народ делал. И так война идёт…
     Женщины тяжело вздохнули и замолчали. Обе знали, что думают об одном и том же — нельзя лавру закрывать, иначе жди беды. Потом торговка неожиданно встрепенулась и затрясла бабушку за рукав.
— Ой, Анюта, забыла чего сказать-то! Весь базар вчера кипел, как самовар. Прилетел мальчишка заполошный с площади, с торговых рядов, и рассказывает взахлёб. Митричу из москательной лавки сон приснился. — Она запнулась и посмотрела по сторонам. — Иди-ка поближе…
    Бабушка наклонилась, и Шура торжественно и страшно зашептала ей прямо в лицо:
— Будто явился к нему во сне сам Сергий и сказал: «Завтра будет ехать по площади телега. Колесо провалится. Там копайте. А как раскопаете, сами ничего не трожьте, зовите кого не то из лавры. Пущай вначале замки сымут. А то все в столбы превратитесь». Во как!
— Да не уж то сам батюшка приходил? Как же?  В столбы-то? Не по-людски. Не уж то мы бога так прогневили, как же так… — заволновалась бабушка, взялась за живот и нахмурилась. Что всё это значит? Как понять? Какие здесь слова батюшки Сергия, а какие нет. И как их отделить от слов Митрича, мальчишки и Шуры?
— Так уж в третий раз снился, — доверительно продолжила торговка. — Должно быть сегодня телега сломается. Я уж с утра на площадь забегала. Народ собрался, ждали, ждали, да и разошлись не солоно хлебавши. Митрича из рядов на смех подняли. Я тоже пошла торговать. А вдруг не сегодня? Чего день-то терять?
    Из-за мешка выглянула соседка по торгу:
— Не слушай её, Нюр, не мужику сон приснился, а бабе, которая напротив лавры живёт!
— Дуры вы, бабы! Только языком молоть! Не мужику и не бабе! А келарю монастырскому! А он уж мужика на площади предупредил…

      Вспомнив главную новость, базар загудел как улей. Бабушка отыскала маленькую маму, взяла её за руку и, расплатившись с торговкой за нитки, пошла на лаврскую площадь. «Кому приснился батюшка и что сказал, теперь уж не разобрать, да это и не важно. Так ли, нет, ясно одно — день выдался знаковый и пропустить его никак нельзя. Правильно она сделала, что именно сегодня решила сходить помолиться, как чувствовала». И бабушка в некотором волнении поспешила к лавре со своими мыслями.   
     Непоседливая мама начинала кружиться и подпрыгивать на месте всякий раз, когда бабушка останавливалась передохнуть. Подходя к площади, они заметили сборище на самом склоне. Увидев стоящую наперекосяк телегу со сломанным колесом и рабочих с кирками да лопатами, бабушка побледнела. «Не уж то правда?»

     Волнение витало над лаврской площадью, но не в пример утреннему базарному ажиотажу, здесь было довольно тихо. Бабушка взяла маму за руку и вплотную подошла к месту событий. Одной рукой обнимая живот, другой подталкивая дочку вперёд, она прошептала:
— Галинка, ну-ка проберись в центр, погляди, чего там да как. А то мне с пузом тяжело. Ты маленькая, лезь в самый перёд. Может статься, благословение получишь.
      Худенькая и юркая, как ласка, мама тут же пробралась сквозь толпу. Расталкивая всех и лихо пролезая между ногами взрослых, она просочилась вперёд и нашла удобное местечко. Земля после дождей на склоне оползала быстро, открывая старую кладку и каменный свод, похожий на грот. Раскапывать пришлось немного. Просто отвалить землю, освободить и расширить открывшийся проход. Такое впечатление, будто бы одна стена грота разом рухнула и мокрый грунт, сползая, обнажил картину из глубокого, а может, и не очень глубокого, прошлого.

      Комната была небольшой с высоким сводчатым потолком. Посередине стоял постамент, а на нём возвышался красивый саркофаг белого камня. Мужик, держащий лом, смахнул локтем пыль и медленно прочёл надпись на старославянском:
«Здесь покоятся мощи святого Антония, жившего в теле архимандрита …» И число. Тишина стояла гробовая. Потом кто-то из толпы предложил:
— А давайте, откроем, может, там золото!
      Люд местный загомонил и одобрительно закивал головами. Мужик с ломом поглядел на собравшихся и неуверенно сказал:
— Может, келаря всё же покличем? Кабы чего не вышло.
Но своенравный и любопытный народ загудел:
— Открывай! Ещё чего – попов звать! Сами справимся.
— Ну, глядите. Отвечать всем придётся. — И стал поддевать ломом крышку саркофага.
      Верхняя плита оказалась толстой и тяжелой. Зацепить её он смог, но сдвинуть в сторону никак не получалось. Помогли мужички из толпы, налегли все вместе.
                *******
— Дальше помню, как в тумане, — повернулась ко мне мама, виновато дёрнув плечами. — Я действительно не могла пошевелиться. И никто не мог. Сколько мы так простояли, не знаю, только вдруг услышала я голос мамы, твоей бабушки, словно из ниоткуда: «Галина, где ты? Чего там у вас происходит?»
— А дальше? — как заворожённая, прошептала я.
— Я будто проснулась, сморгнула оторопь и подошла к мужику с ломом, дёрнула его за штанину и спросила: «Дяденька, мама спрашивает, что там у вас? Ей не видно сзади». Он встряхнулся, как ото сна, ошалело посмотрел на меня, погладил по голове и дёрнул за рукав соседа. 
      Мама смотрела на меня и сама удивлялась своим же собственным словам:
— Представляешь, мамин голос разбудил меня ото сна наяву!

     Я не представляла. На тот момент у меня ещё не было такого или похожего опыта. Но, пожалуй, голос моей мамы мог бы достать и поднять меня из преисподней. Природная аналитическая чуйка сработала, даже при температуре у меня заработали мозги, и наконец-то включилась логика.
        «Голос… Что за сила такая в нашем звучании, которая достаёт из небытия, открывает запоры, поднимает ввысь? Не иначе как сила Духа. Слово животворящее... Круто! Надо подумать об этом на досуге».
       Меня распирало от интереса, что же было дальше. Мама немного передохнула и продолжила.
                *******
      Толпа потихоньку оживала. Никто лезть в саркофаг больше не хотел. Белоснежность камня подчёркивала зияющую чёрную щель.  Кто-то вспомнил давешний сон Митрича и сообразил послать гонца в лавру за священником. Мама же пробралась к бабушке и, соскучившись, прижалась к ней всем тельцем. С каким бы нравом и характером не рождались дети, в какой-то момент всем очень нужно ощутить родительскую любовь и чувство безопасности, защищённости от социумного мира и особенно от войны. Бабушка одной рукой держалась за живот, другой гладила маму и умилённо смотрела на всех собравшихся. Слов у неё не было, только чувства, тонкие, едва уловимые и трепетные.
        К моменту прихода лаврских толпа уже примолкла, покаялась и преисполнилась смирения и уважения к событию. Бабушка опять направила маму вперёд. Теперь она прошла на прежнее место без проблем. Люди расступались с возгласами:
— Ребёнка, ребёнка пустите! Она нас всех спасла! Пусть девочка посмотрит! Будет что вспомнить и внукам рассказать!
        Стоя в первом ряду, мама наблюдала за тем, как диакон прочел несколько молитв, как плита всё едино не двигалась, как испуганные мужики стали просить прощения за свою глупость и безверие у преподобного Сергия Радонежского. Как заскулили бабы, поминая войну, и как молодой монашек побежал за подмогой и привёл других из лавры с сербскими требниками, в которых был свод молитв, снимающих магические заклятия. Крышку, наконец, отворили, покрывало под ней тоже оказалось белым. Что там под ним было, мама не могла вспомнить, но благоговейный шёпот «Святой Антоний» летал над лаврой, площадью и городом. Ещё она помнила, что её подняли на руки и дали заглянуть в саркофаг. Белое покрывало показалось ей лёгкой дымкой с густыми золотыми блёстками, и ещё мелькнули книги и свитки. Лаврские священники её благословили, насовали в детские кармашки всякой всячины и отправили через толпу обратно к бабушке. Мама придерживала руками оттопыренные карманы и чувствовала себя добытчицей, но надо ж было ещё всё пересказать маме, как говорится, из первых уст.
     Бабушка выслушала со слезами на глазах сбивчивый рассказ четырёхлетней мамы, она была удовлетворена и наполнена тихой радостью. Хорошо, что послушала своё сердце, отправилась сегодня в лавру. Неважно, что она ничего не видела, главное, её дочка получила благословение от самого Святого Антония. Какой это праздник для души верующей матери!
      От обилия впечатлений детское сознание утомилось. Когда они с бабушкой вернулись домой, уставшая от приключений и ответственности, мама уснула как убитая и проспала до утра. А с новым днём напрочь забылось всё вчерашнее.
     Так мама оказалась живым свидетелем события, которое в официальных источниках не упоминалось. Да и какие тогда были источники? Газеты и радио. Не до чудес стране было, война шла, с фашистом дрались. 

     Что было дальше с саркофагом и открывшимся на площади гротом, мама не помнила. Говорили дома об этом или нет, тоже не припоминала, маленькая была. Но если и говорили, то наверняка шёпотом, потому что социализм, пытающийся перерасти в коммунизм, предполагал атеистическое воспитание.
     А на мамину память опустилась пелена забвения на целых шестьдесят с лишним лет.
                *******
       Мы встали, попили чаю и сделали мне укол. Я убедила маму логически и душевно, что Святой Антоний пришёл не за ней, а для того, чтобы напомнить о необычном событии в её жизни и прикосновении к чистому источнику, тайнам лавры, а может, и мира. Закончив рассказ, она и сама увидела абсурдность её поспешных выводов. Мама выговорилась и спокойно уснула, а я лежала лицом к стене, размышляла и, как в детстве, ковыряла пупырчатые обои.

        Завершая картинку из сердечка и двух медвежат, я тихонько  улыбалась. Теперь я взрослая и это мои обои, и никто меня за них ругать не будет. Да и мама давно изменилась, успокоилась и помягчала. Дети и внуки выросли,  работа больше не заботит, каждый день радует собой по-новому. Самое время вспоминать и открывать в памяти детские приключения. Детские… Ну, это как посмотреть. Не такие уж они и детские! Мысль полетела ввысь и вглубь меня одновременно.
      Что же меня так зацепило в этой истории? Что я отложила на «подумать»? Ах, да, голос! Бабушкин, мамин, не важно чей, женский голос. Голос, который будит сознание, возвращает к жизни, достаёт память из глубин небытия, отрезвляет и проникает в сердце. Он видит душу, ведёт к цели, поднимает с колен. Сила благословения такого голоса является защитой и напутствием одновременно, а напутствие — значит наставление на путь и открытие его. А если вдруг найдутся такие женские голоса, которые смогут пробудить спящее детское сознание, сознание Рода, Мира? Да, масштаб… Эко меня занесло! Наверное, это должен быть не просто женский голос, а материнский и, несмотря на всё несовершенство этого мира, справедливый. Наполненный чистой любовью к людям, к свету и миру. Эх, где ж его взять-то? Такой вот голос. Если только Матери Мира возьмутся за такую ношу. Как там у Даниила Андреева в «Розе Мира» было… «светлая из светлейших, чистая из чистейших»? Если ты есть, дай бог тебе силы духа и огромной, огромной любви в сердце!


      Шум за окном усилился, как найденная волна в радиоприёмнике, — это мир просыпался, спешил на работу, в школу, по своим делам. Я тоже выздоровею и займусь своими делами. Сдаётся мне, что Божественное устроило мамино «забытьё» специально. Чтобы не затёрлась детская чистота восприятия, не обросла взрослыми предположениями и домыслами. А может, ещё для чего-то. Поживём – увидим!
      Я доковыряла ногтем сердечко на обоях и, удовлетворённая своими художествами на стене, уснула. И так же, как  мама, забыла об этой истории. Забыла на десять лет.

(Продолжение следует)



21.05.2021г.
Светлана Бойко