Исповедь лётчика

     Воспоминания лётчика, переходящие в наболевшую исповедь, в крик души, в вопль памяти в адрес тех людей, которые на этом свете уже ничего не смогут прокричать, а другие живущие могут, но им думаю нечего будет сказать….
      Рассматривая свои старые фотографии и оглядываясь назад, понимаешь, что это было счастливое, спокойное, уверенное, лёгкое и беззаботное время, наполненное любовью и восторгом. Тогда я даже и не думал, что в этом беспечном, счастливом моём бытие, таится такая неожиданная опасность, сквозь которую, даже не подозревая её присутствия, твоё счастье смотрит восторженно и легко! И вдруг эта неожиданная опасность наваливается на тебя в виде нежданной беды. И отныне она будет смотреть на тебя потупившись горестно, потому что, она видит очень глубоко в твоих тревожных, бессонных ночах, вдруг ставших бесконечно длинными и ужасными от мучительных раздумий.  И ты начинаешь ясно понимать, что счастье, окружавшее тебя ранее, воспринималось тобой как взгляд из самолета, а навалившееся вдруг на тебя горе, видит землю без прикрас. Ты вдруг чётко осознаёшь, что в счастливом твоём бытие было что-то предательское! Что там говорить, - счастлив был я в ту пору, пока не обратился доверчиво к командиру полка гвардии полковнику Иванову Петру Петровичу с вопросом, который мучил меня всё последнее время, а самое главное казался мне естественным и разрешимым. После этого обращения всё вдруг пошло не так, полетело кувырком, всё пошло насмарку…. Моя наивность, моё незнание жизни и человеческой психологии, а также низменные качества окружающих меня людей, таких как зависть, подлость и ложь чуть не сгубили всю мою жизнь….
Перебираю всё это в своей памяти и до сих пор чувствую, как от этих воспоминаний по спине моей пробегает неприятный холодок...
Однажды всё-таки решился напроситься к командиру полка на приём.
Он сидит за своим столом и крутит в руках карандаш. Была такая особенность у нашего командира полковника Иванова Петра Петровича прибывшего к нам в морскую авиацию из истребительно-бомбардировочной авиации ВВС.
 – Товарищ полковник, нас только пятеро отобрано из морской авиации.
 - Я, Напёрстков, Кудряшов, Дрёмин и Новиков. Мы лётчики первого класса, а нас уравняли с Власовым, Апакидзе, Саратовцевым и остальными семнадцатью лейтенантами, прибывшими из училища, назначив всем одинаковую программу ввода в строй.
 - Скажу про себя. Я без затруднений освоил полёты и посадку на промежуточном самолёте Су-7у. Я быстро и без замечаний, вылетел самостоятельно на Су-17м, летаю на нём легко и свободно. Поэтому я не понимаю, зачем меня так много и долго "возить" по кругам, под шторкой по приборам, в зону на простой пилотаж и в облаках, - я всему этому обучен, поэтому считаю, что по этим видам лётной подготовки, мне вполне достаточно всего лишь несколько контрольных полётов, а учитывая мой опыт, мой первый класс и то, что я пришёл с Ил-28, наверно правильнее было бы дать мне больше полётов на сложный пилотаж, на боевые применения, особенно со сложных видов маневра одиночно и в составе пары, - основной тактической единицы штурмовиков ...
 - Товарищ полковник, прошу Вас,  слетайте со мной и вы убедитесь, что я прав!
      Командир очень долго, словно застыв, смотрел как бы мне в лицо, но мимо меня, не глядя в мои глаза, при этом продолжая крутить свой чёртов карандаш… Стоя напротив, я пытался поймать командирский взгляд, но его невозможно было ухватить… Сидя напротив и глядя на меня в упор, его отчуждённый, бездушный взгляд проходил мимо моих глаз, он словно просачивался сквозь, не оставляя акцента на мне…
В полном его молчании я простоял перед ним, как мне показалось целую вечность и когда понял, что наша «беседа» затянулась до неприличия долго, спросил:
 – Разрешите идти товарищ командир?!
 – Он буркнул, - Иди!
     Мне бы в будущем смолчать, попридержав свой язык и больше не возвращаться к этому вопросу, но, на мою беду, к нам летом в Остров прилетел вновь назначенный Командующий авиацией Балтийского флота генерал-лейтенант Павловский Анатолий Иванович. В то время он облётывал все полки, для знакомства с ними.
     При встрече генерал много говорил сам, как бы располагая людей к себе, а в конце спросил:
 - Товарищи лётчики! У кого есть ко мне вопросы?
Вот тут-то и дёрнула меня нелёгкая задать ему тот же вопрос. Надо сказать, что Командующий меня очень внимательно выслушал, и обратившись к командиру полка, сказал, что в моих словах есть свой смысл и очевидно, необходимо будет продумать программу ввода в строй этих лётчиков ещё раз.
Я, наивная душа, подумал, что всё хорошо, а буквально через неделю командир вывел меня перед строем полка и, обвинив в воздушном хулиганстве, как гром среди ясного неба, снял с лётной работы, со словами:
 - «Будешь техником в ТЭЧ гайки крутить!».
     Я наивный, ничего не понимал! Хулиганства конечно же никакого не было, я летал в зону и согласно заданию выполнял запланированный упражнением пилотаж. На одной из вертикальных фигур, я превысил перегрузку, обычно это выполняется в пределах 4,5 – 5,5. Я же выполнил более круче, с перегрузкой 6,2. При проверке техники пилотирования эта ошибка укладывалось в оценку «удовлетворительно», только и всего, а меня обвинили в воздушном хулиганстве. Эта дикая неправда и несправедливость просто распирали меня и я пытался всем доказать, тем более ведь это так просто, есть объективный контроль, всё лежит, что называется на поверхности! Но меня никто не слушал, от меня просто все шарахались как от чумного, а я никак не мог понять, почему люди вдруг поверили в явную дичайшую ложь и сочли меня виновным?! Любое моё пояснение воспринималось как оправдание моей вины.
     Боже, какое это ужасное состояние, когда понимаешь, что ты не виноват, но не имеешь возможности это объяснить.
     Мой комэска, подполковник Бородин В.И. цинично мне заявил, что такого лётчика у него больше нет в эскадрильи и вообще, вали вон, через полосу, к своим на Ту-16, в свою любимую морскую авиацию, может тебя там примут!
     Так что меня обвинили во всём, во всех грехах и даже в том, что я не совершал и естественно не мог за это нести ответственность.
Срочно провели партийное бюро и собрание офицеров, где на меня с каким то дьявольским удовольствием навесили непомерный груз, навьючили непосильную ношу и наказали за то, что я уже не был в состоянии ни предотвратить, ни исправить, ни компенсировать чем то. И главное мне было очень обидно, что никто меня не защитил, не сказал в мою защиту не единого доброго слова. Я конечно защищался как мог но сразу понял, что в деструктивном моём самооправдании появилась какая то страшная составляющая - тщетность, бессмысленность, бесполезность и жуткое моё бессилие!
      Всё, я был обвинён, а остальное уже неважно… 
      Тем не менее всё было грамотно обставлено, даже мой самолёт оттащили в ТЭЧ, якобы на нивелировку, а какая там нивелировка, когда перегрузка была 6,2 при допустимой 7,5.
      Я ничего не понимал! Пошёл к начальнику ТЭЧ полка майору Земляному Ивану Андреевичу и задал ему свои вопросы.
      Он говорил с явной неохотой: - Капитан, мне приказано обследовать твой самолёт, вот я и выполняю это указание.
      Хочешь правду!?
 - Да, самолёт абсолютно исправен, но я против командира полка не пойду! А тебе советую, смирись и не ищи справедливости, иначе вообще летать не будешь.
Уж поверь мне, я в этой жизни повидал больше твоего и нашего командира полка я хорошо изучил. Пойми, пройдёт время, и всё уляжется. Больше с этими вопросами ко мне никогда не подходи, я тебе, итак, сказал много лишнего!
В общем я в одночасье стал изгоем, а по гарнизону поползли слухи и разговоры, один другого нелепее.
       А как меня прославили на всю морскую авиацию, расписав в телеграмме все ужасы «моего хулиганства»?!
       А как повели себя некоторые мои друзья?! Часть из них просто перестала со мной здороваться и даже нашлись такие, которые моей жене говорили в глаза всякую гадость и гнусность! Мой дружок по училищу из соседнего братского полка, земляк из Уфы Валера Шишкин, не подумав, каково же мне в этой ситуации, решил насыпал свою щепотку соли на мою рану, и как-то при встрече остановил меня и стал воспитывать:
 - Володя! Как ты мог нарушить полётное задание, зачем тебе это нужно было, о чём ты думал, на что ты надеялся…?!
 В соответствии со своим характером я послал его куда подальше и пошёл прочь.
       Снятие с лётной работы автоматически лишило меня питаться в лётной столовой, в техническую я принципиально не стал ходить, обедал в аэродромной платной столовой для гражданских лиц. Оклад техника самолёта, был как минимум в два с лишним раза меньше, чем у замкомэски.
 Лариса, чтобы как-то поддержать наш семейный бюджет пошла работать в магазин военторга, причём это тогда была несказуемая «везуха». Ребёнка в садик водить нам отказали, пришлось бабушку из Риги вызывать.
        Помню однажды, уже зимой, жена приходит домой и говорит:
 - Представляешь, иду с работы, а меня вдруг останавливает лейтенант Лёша Дегтярёв, из твоей эскадрильи и так ехидно мне улыбаясь, злобно говорит:
–  Ну, что Тузилина?! Погнали твоего муженька с должности! Подожди, скоро и тебя выгонят с магазина! Подумаешь какая гордая красавица нашлась, «рижанка»! Много о себе представляешь и думаешь! 
      Я просто одурел от сказанного и говорю ей: - А ты что?
 –  А я что, оттолкнула его и пошла домой!
 – Представляешь какой он оказывается подонок! Я настолько опешила, что даже ничего ему не сказала и не ответила! От неожиданности я просто растерялась! Знаешь, чтобы, тебя не расстраивать, я всё молчала и не говорила тебе, как меня некоторые злобные наши бабы достают то на почте, то в магазине. Некоторые как бы сочувствуя и жалея меня, но с нескрываемым злорадством смакуют это, и главное в основном те, кто прибыл в наш полк из ВВС, где от их мужей просто избавились. Я это ещё раньше знала, потому что мне каждая, про каждого рассказывала, наговаривая друг на друга всякие гадости, когда ты был при власти. Это не люди, а какие-то жуки в банке! У нас, в нашем рижском полку, такого не было, там все были воспитанными, душевными, интеллигентными и вообще, это были лётчики!
 А тут ещё, представляешь!?
 Я как-то иду, а навстречу мне Олег и Ольга Новиковы, я с ними поздоровалась, а они мне не ответили и демонстративно перешли на другую сторону улицы!!!
       Вот такая была обстановка вокруг нас! А уж, когда вскорости после случившего, мои родители, из нашей далёкой башкирской Раевки, вызвали меня на переговоры и стали расспрашивать, за что меня сняли с лётной работы, я просто впал в замешательство! Оказалось, что мой однокашник Валера Никитин, на год раньше меня закончивший училище, мой дружок и земляк, закончивший со мной одну и ту же раевскую школу, написал с Тихоокеанского флота письмо своим родителям, рассказав эту новость, а его мать естественно известила всю нашу «большую деревню»!
       Эх Россия! Добрая душа! Хорошо, что это был не 37 год, а то бы я, наверное, не писал эти строки!
 В результате всего этого я просто потерял ориентировку в этой жизни и можно сказать был полностью сокрушён.
        Столкнувшись с подлостью и несправедливостью, очень трудно сохранить своё сердце чистым и искренним, а нарвавшись на предательство и молчание своих друзей и приятелей, у тебя пропадает доверие ко всем окружающим людям. Потом ещё долго я воспринимал свою жизнь до, и после, всего случившегося! Моё воспитание, моя восторженная влюблённость в жизнь, вера в людей, в справедливость с одной стороны и в то же время вдруг обнажившаяся подлость и предательство близких людей, как-то раздвоили меня, и я коренным образом изменил своё отношение к людям. Забегая вперёд, скажу, что я никогда никому не отомстил за их такое поведение касаемо меня, хотя возможностей было более чем достаточно. Более того, с истечением времени, будучи их непосредственным и прямым командиром и начальником, я только всегда и во всём им помогал. Я встречался в компаниях по разным поводами, пил с ними водку, улыбался, разговаривал и вёл себя так, словно ничего и не случилось, словно и «не терял я высоты» и веры в них …  Конечно, тогда я не стал их всех поголовно считать «козлами», но выводы сделал во всех направлениях. Но несмотря ни на что, я сохранил тёплое, поистине благосклонное и доброе отношение к своим однокашникам и это во мне осталось навсегда.  Хотя после того, как я, используя весь свой ресурс и огромную волю, во времена «перестройки» и глобального сокращения нашей авиации, в те тяжёлые времена, когда не знали куда девать своих сокращённых лётчиков, я всё-таки смог перевести, с Дальнего Востока, бывшего начальника штаба моей эскадрильи своего однокашника Олега Новикова опять в Калининград на перспективную и престижную должность заместителя командира полка по лётной подготовки. Помог ему в короткие сроки с получением прекрасной квартиры. После этого моя жена сказала мне: - «Тузилин, ты у меня неисправимый дурак! Зная Олега, он этого доброго дела, которое ты для него сделал, достойно не оценит и не будет тебе благодарен! Скажу больше, он тебе принесёт ещё не мало неприятностей! Поверь мне!». 
А сколько я натерпелся издевательств и глумлений за полтора года своего восстановления на лётной работе! Такого нарочно не придумаешь, такое только надо испытать! Как моё сердце всё это вынесло, до сих пор не пойму! А чего только стоила изощрённая динамика моего дальнейшего восстановления на лётной работе?! В глубине своей израненной души, я всё ещё возлагал большие надежды на нашего Командующего генерала Павловского Анатолия Ивановича, как на высшую инстанцию, как на Бога, я надеялся и верил в его основательность, благородность, его порядочность и справедливость, надеялся, что он непременно во всём разберётся и восстановит эту самую справедливость. Ведь он помнит, как я обращался к нему и поймёт, что это просто интриги и месть за то, что я стал просто кому-то неугоден. С нетерпением и большой надеждой я ждал тот день, когда Командующий приедет в наш далёкий, а раз тут происходят такие случаи, забытый Богом гарнизон. 
           Наконец то, через полгода, в конце ноября, чтобы утвердить боевой расчёт полка на новый учебный год, он прилетел к нам. Командующий долго заслушивал сначала командира ракетоносного, а потом дело дошло и до нашего штурмового полка. Рабочий день шёл уже к 12-ти часам ночи. Обсудив ещё около часа оставшиеся вопросы, исполняющий обязанности начальника штаба полка майор Куликов доложил Командующему, что по плану остался ещё один вопрос, это восстановление на лётной работе капитана Тузилина с вводом его в боевой состав полка. На что Павловский многозначительно посмотрев на свои часы изрёк:
 – Нет, уже поздно. Что мы будем беспокоить его в столь позднее время. Оставим этот вопрос на следующий раз.
         А я, всё это время, ждал и надеялся, стоя под дверью, что вот сейчас меня пригласят, ведь командование полка уже за меня! Вдруг двери открываются, из них выходит Командующий в своей распахнутой генеральской шинели, за ним командиры обоих полков, их заместители и мимо меня идут на выход. Павловский сел в свою чёрную «волгу», стоявшую непосредственно у штабного крыльца, и поехал в лётный профилакторий на Гороховое озеро. За ним проследовала кавалькада командирских «уазиков». Я надел свою шинель, намотал шарф на шею, нахлобучил свою военно-морскую шапку и вышел под ноябрьский дождь и снег, которые скрывали мои вдруг некстати нахлынувшие горькие слёзы. До сих пор помню тот жуткий ноябрь, он был на редкость холодный, ненастный. Шиферные крыши аэродромных построек поникли и почернели. Над взлётной полосой, из-за реки Великой, тащились, цеплялись за облетевшие берёзы, рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался снег вперемешку с холодным  дождём. По Островским просёлочным дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать и лишь ветер свистел в голых ветвях, сбивая последние листья... Размышляя о несправедливости этой злой жизни, я прошёл пешком несколько километров напрямик по колхозному полю и пустырю в свой лётный городок, где ждала меня моя молодая, преданная жена с ребёнком, стойко и с достоинством переносившая все несправедливые тяготы и лишения нашей военной жизни.
Далее опять потянулись тяжёлые дни и месяцы моей тоскливой жизни, скрашиваемые теплящейся надеждой, что возможно скоро Командующий опять навестит наш дальний Островской гарнизон…
Чтобы как то не забывать своё лётное мастерство, я продолжал ходить на лётный тренажёр, но тут вдруг вмешался «особист» полка, сказал, что к нему попала анонимка, где сказано, что я снят с лётной работы и не имею право летать на тренажёре, а ещё имеются основания, что «капитан Тузилин может улететь за границу…». Глядя в глаза особиста, которые были как у больной собаки, я понял, что ему этот разговор неприятен, а что делать, служба и он обязан реагировать….   
       Только через три с лишним месяца Командующий опять прилетел к нам на своём «Ан-26 салон» с чёрной «волгой» на борту, с которой он никогда и нигде не расставался, вовсю реализуя уже тогда свои служебные привилегии. К этому времени, своей безупречной штабной работой, я прочно заручился поддержкой командования нашего полка, что меня уже пора восстанавливать на лётной работе.  Всё было, как и три месяца назад, я в безупречной форме одежды, выбрит, подстрижен, стоял и ждал, когда меня вызовут к Командующему. Долго ждал! Наконец дверь отворилась и меня пригласил, всё тот же майор Куликов Владимир Михайлович, сказав: - Заходи! Я зашёл. Щёлкнул, как учили, каблуками своих новых армейских ботинок и доложил: - Товарищ Командующий! Гвардии капитан Тузилин по Вашему приказанию прибыл! Павловский, вальяжно развалившись, сидел за огромным столом, покрытым тяжёлой зелёной скатертью, держа в руках дымящуюся сигарету. Перед ним стояла синяя, круглая пепельница, наполненная окурками, и лежала пачка редчайших на то время сигарет «Мальборо».  Глубоко затянувшись сигаретным дымом, прищуренным взглядом он долго и внимательно всматривался в меня, в мои глаза…  Потом неуловимым артистичным движением сменил свою вальяжность, на позу искренне удивлённого человека и как-то дурашливо сказал: - Тузилин?! А я тебя не вызывал и не отдавал приказания пригласить тебя к себе на приём!
 В кабинете наступила мёртвая тишина! Чувствовалось, что все присутствующие просто замерли от происходящего. Я смотрю на него и ничего не могу понять! Он, в упор смотрит на меня, как бы ухмыляясь. В полной тишине мы очень долго смотрели друг на друга! И я вдруг чётко осознаю, что мои надежды на справедливость мгновенно рухнули, никакого стремления меня выслушать и понять у Командующего нет, и вообще, он сегодня не намерен решать мою судьбу! Чтобы как-то выйти из этого глупого положения я сказал: - Разрешите идти, товарищ Командующий?! Он с лёгкостью ответил мне, – Идите! Я повернулся и вышел. И опять, только уже поздней, влажной и вьюжной февральской ночи, я шёл напрямки по бездорожью домой, глотая от обиды непрошеные горькие слёзы. Валил водянистый снег, на гарнизонных пятиэтажках выступила серая изморозь. Хмурое ночное небо все ниже опускалось на наш военный городок и время словно бы остановилось для меня, оно стало тягучим, ничем не скрашенной скукой опостылевших дней...
    Только через долгих два с лишнем месяца, самолёт командующего снова приземлился на нашем аэродроме. Весь лётный состав был собран в актовом зале по причине заслушивания решений командиров полков на предстоящих учениях. Основные схемы размерами «два на полтора» были развешены вдоль стен. Командир нашего полка с указкой в руках производил доклад Командующему. Павловский, как всегда, сидел на возвышенном видном месте за столом с тремя бутылками «боржоми», чистыми стаканами на подносе и лежащей перед ним неизменной коробкой сигарет «Мальборо» с пепельницей, и принимал доклад. Схемы, доклад и само Решение командира я знал наизусть, так как принимал самое активное участие в их исполнении, - клеил, чертил, заполнял таблицы, писал плакатными перьями… Во время этого доклада я находился в коридоре, за слегка приоткрытой дверью, наготове с остальными второстепенными схемами таблиц, расчётов, графиков и чертежей на случай, если они вдруг понадобятся нашему командиру полка. Вскоре именно этот момент и наступил! Командующий вдруг задал вопрос о достигнутых и фактических допусках минимума погоды лётчиков полка, участвующих в учениях. Я мгновенно сориентировался, отобрал нужную таблицу, тихонько открыл дверь, вошёл и повесил её перед своим командиром полка. Это моё решительное действие Командующему очень понравилось, и он сказал что-то про толковость и своевременность ассистента, его сноровку и уместность его действий…  И тут он вдруг, в одетом в морской китель проворном капитане, узнаёт своего «крестника» и уже всё его внимание сосредотачивается на мне! Он, тут же начинает: - Ба, Тузилин! Ну понятно, выслуживаешься! И сразу ушат грязи на меня:
 - А ты знаешь, что твоя тёща написала мне письмо!?
От неожиданности я застыл перед дверным проёмом, в котором намеревался раствориться. Пришлось повернуться к нему и замереть по стойке: «Смирно!». Очевидно, моё лицо очень резко и явно выражало такое дикое удивление и непонимание о чём идёт речь, что, осознавший это Павловский сам как-то оторопел и растерялся, но только на очень короткое время! А я действительно не знал про письмо и ничего не понимал! Оправившись от моего изумлённого взгляда, Павловский с издёвкой в голосе и с нескрываемым сарказмом продолжил:
 - Эх ты! Нашёл кому жаловаться! Тёще!!! … В общем он ещё долго продолжал куражиться надо мной и говорить всякие гадости и гнусности. При этом чувствовалось, что он получает своеобразное удовольствие, глумясь надо мной. Я единственно нашёлся, в конце его гадкого монолога, твёрдо ответить:
- Товарищ Командующий! Я никогда никому и не на что не жаловался! Потому, что не имею такой вредной и гадкой привычки! А если мать моей жены, вдова погибшего военного лётчика прошедшего всю Отечественную войну и написала Вам письмо, так это её право! Повернулся и вышел вон, вдогонку слыша тишину. Возможно, Командующий понял, что сказал что-то не то и не стал возвращать меня на место. Его возбуждённый голос через весьма значительную паузу стал слышен вновь сквозь неприкрытую дверь.
 - Иванов, сколько тебе надо транспортных Ан-12, чтобы перевести технический состав и авиационное оборудование на учение в Калининград?!
Наш командир ест его глазами и молчит! Павловский продолжает: - Два хватит? Иванов с подобострастной готовностью подтверждает: - Два! Тот смотрит на него и продолжая говорит: - А может «Три!?». Иванов опять угодливо подтверждает: - «Три!». Павловский начинает выходить из себя и в крик:
-Так сколько тебе надо, «ДВА» или «ТРИ»?!! Наш Пётр Петрович тупо молчит! Павловский стремительно близко подходит к нему и пытаясь заглянуть в его глаза с нажимом в голосе повторяет всё тот же вопрос: - Так чёрт возьми! Ты можешь чётко сказать, сколько тебе нужно самолётов, «ДВА» или «ТРИ»?!! В ответ многозначительная тишина! Выведенный из себя Командующий бьёт указкой по висящему «Плану перелёта» полка на аэродром Храброво, отчего его плотная чертёжная бумага лопается пополам. В сердцах он забрасывает указку за сцену и со словами: - По новой, доложить мне здесь же в 18.00 всё, что касается плана перелёта! И под команду начальника штаба полка: - Встать! Смирно! Быстрым шагом идёт по проходу, образованному рядами стульев и поднявшихся с них офицеров.
             В этой застывшей тишине, за Командующим мельтешит наш плотненький командир полка. И вдруг, в конце зала, перед выходной дверью он останавливается, не повернувшись к людям, чётко произносит: - Зато ничего лишнего не сказал!!! И толкая дверь ногой, за которой только что скрылся Командующий, выходит вон!
Все стоявшие, кто раньше по ВВС не знал его, вдруг поняли, — эта фраза, есть кредо жизни нашего командира!
 В этот момент и я чётко осознал, что мой командир полка затеял всю эту свару со снятием меня с лётной работы при непосредственном согласовании и поддержке прибывшего к нам с ТОФ нового Командующего Павловского и «пощады» в ближайшее время мне пожалуй от них не дождаться.
Придя домой, я рассказал Ларисе про это злосчастное письмо, она ответила: - Да Володя, я знала, что мать, видя твои страдания, как вдова погибшего военного лётчика, чисто по-женски решила написать Вашему Командующему письмо, где указала какой хороший у неё зять и попросила восстановить тебя на лётной работе, а что тут плохого, она хотела тебе помочь! В моей голове пронеслось… Помочь - благое дело! Зачем!? Кто её просил?! Она хотя бы для начала выяснила, хочу ли я её помощи? Вот и получается, она желала добра, а вышло всё наоборот…
Что я мог Ларисе на это сказать? Подумав немного, и чтобы её не расстроить окончательно, я решил вообще промолчать. Тогда я чётко осознал, что свою горькую чашу, я ещё долго не выпью всю до дна! Впервые я задумался тогда и понял, что вообще человек сам по себе слаб и злобен, и не все слова его надо слышать! Я дал себе установку, — даже при такой моей подавленности, я не должен давать волю своим чувствам. Пусть они клокочут у меня внутри! При этом лучшим для меня будет если я вскину голову выше, словно подставив её под удары судьбы, от которых не уклоняются, которыми скорее упиваются! И я буду пить свою горькую чашу до дна!
Вечерами я стал пропадать в спортзале истязая себя. В это время как раз наш молодой лейтенант прибывший из лётного училища Тимур Апакидзе стал искать себе единомышленников для занятия рукопашным боем, я и составил ему компанию. Такой дикой физической нагрузки я, пожалуй, не испытывал больше никогда в жизни. Как ни странно, но это подействовало и как-то уравновесило, и успокоило меня.
А судьба тем временем подносила мне всё новые и новые сюрпризы. Следующая встреча с Командующим произошла опять где-то через три-четыре мучительно долгих месяца. К тому времени, моя безупречная служба, моя самоотверженная работа потихоньку делали своё дело! Стоя на штате техника самолёта, я постоянно работал в штабе полка. В кабинете начальника РЭБ полка, начальник штаба дал команду установить мне стол, где я и располагался. Требования ко мне были очень высокие, я следил за таблицами и графиками подготовки лётного состава, вёл штабную документацию, отвечал за плановые таблицы полётов, за что получил дружеское расположение к себе прекрасного человека, замечательного лётчика заместителя командира полка по лётной подготовки подполковника Лебедева Евгения Борисовича. В то же время, отмечая в таблицах рост профессионализма прибывших из училища лётчиков, я с болью в сердце осознавал, насколько сильно я упускаю своё время. Начальник штаба подполковник Куликов Владимир Михайлович сам был из морской авиации, окончил наше Оренбургское лётное и относился ко мне с большим уважением и теплотой. Замполит полка Смоляченко Виталий Николаевич мне как-то сказал, что он обращался к Члену Военного Совета генералу Грекову Б.И. с просьбой помочь восстановить меня. Да и командир полка полковник Иванов Пётр Петрович чувствовалось, что стал относиться ко мне с теплотой. Одним словом, я был уверен, что следующая встреча с Командующим будет для меня положительной. И вот этот долгожданный день наступил!
Командующий через длительное время, вновь прилетел к нам по своим делам. Как всегда, был собран весь руководящий состав обоих полков и в конце их работы я был приглашён к нему на ковёр! Зайдя, я доложил:
- Товарищ Командующий! Гвардии капитан Тузилин по вопросу восстановления меня на лётной работе прибыл!
Павловский при этом был сама доброта! Улыбаясь мне, он сказал:
 - Тузилин! До меня дошла информация, что ты много и хорошо работаешь! Что сделал правильные выводы для себя, осознал содеянное и не ищешь справедливости на стороне. Ты исправился и достоин, чтобы тебя восстановили на лётной работе. Ну что же, я не против и готов тебя восстановить. Но давай послушаем, что думают по этому поводу твои командиры и начальники: — Заместитель командира полка по лётной подготовки подполковник Лебедев, Ваше мнение!?
 Встаёт мой Евгений Борисович и опустив голову тихо говорит:
 - Товарищ Командующий, его рано восстанавливать! 
- Хорошо! Садитесь. — Замполит полка подполковник Смоляченко!
Встаёт наш замполит и чётко так, бойко, докладывает: – Товарищ Командующий, я считаю, что товарищ Тузилин, ещё не до конца осознал всю тяжесть своего проступка! Считаю его ещё рано восстанавливать!
 Командующий говорит: - Хорошо! Начальник штаба.
 Встаёт наш Михалыч и опустив голову докладывает: - Товарищ Командующий! Капитана Тузилина ещё рано восстанавливать на лётной работе!
От их слов у меня, что называется произошло помутнение в мозгах. Не пойму, что происходит!? Посмотрев по сторонам, я вдруг обратил внимание на застывшие от изумления и сострадания лица присутствующих здесь офицеров из руководящего состава братского ракетоносного полка! Только один Павловский был явно всем доволен и весел! Потирая свои руки, он продолжал:
– Та-ак!!! Теперь исполняющий обязанности командира полка подполковник Костров, Ваше мнение?
И этот орёл, тут же по-холуйски, быстро вскакивает и бойко так докладывает: - Товарищ Командующий, я тоже считаю, что рано восстанавливать Тузилина на лётной работе! Пусть ещё походит! Пусть подумает!
Донельзя довольный Павловский обращаясь ко мне, картинно разведя в разные стороны руки говорит:
- Ну вот Тузилин, что тут поделаешь, я может и рад был бы тебя восстановить, но…! Вот твои командиры против!!!
             Ничего не понимая, я стоял перед ним в полном оцепенении. В то же время мне вдруг очень захотелось раскрыть глаза Командующему на двуличность и лицемерие этих людей! Но, раздавленный вероломством происходящего, я промолчал. Чувствовалось, что Павловский ждал моей реакции, он с интересом смотрел на меня и его взгляд как бы говорил: - Ну что молчишь?!  Давай говори! Ну выскажись по этому поводу!
Но подавленный происходящим я упорно молчал. Не дождавшись моего ответа, Командующий ещё раз театрально развёл руками, тем самым дав мне понять, что разговор окончен. Молча повернувшись, я вышел из кабинета.
Полностью раздавленный и деморализованный, в горьких раздумьях, не включая света, я сидел в полной темноте за своим столом и не хотел никого видеть. Минут через тридцать ко мне вошёл очень возбуждённый заместитель по лётной подготовки подполковник Лебедев. Включив свет, он молча поставил на стол бутылку водки, достал из шкафа два стакана и, наполнив их до краёв водкой, сказал:
- Давай пей!
Глядя на пьющего большими глотками свой стакан Евгения Борисовича, я молча взял свой и медленно выпил его весь до дна.
 – Ты понимаешь Володя, какой интриган, этот наш Командующий! Он подлый плут, каналья и бессовестный шельмец! Перед тем как тебя вызвать на беседу, он сказал: - Вы кого хотите восстановить на лётной работе? Ещё не прошло и полгода как его сняли, а вы восстанавливать хотите?! Он, как заместитель командира эскадрильи, должен был подавать пример лётчикам, воспитывать их, а на деле он сам был воздушный хулиган!
- Володя, я один из всех присутствующих попытался ему возразить, сказав, что фактически прошло уже больше года как над тобой издеваются! Закатив свои бешенные глаза, он так заревел на меня, что честно скажу, мне жутко стало! В общем, не считаясь с мнением присутствующих, он просто разыграл перед тобой эту бесовскую сцену устроив всем нам театр одного актёра!
После его ухода, я ещё долго сидел один и размышлял: - Зачем меня воспитывала наша советская школа, мои родители, высшее лётное училище быть честным и правдивым, открыто заявлять о своём мнении, зачем?! Что я такого мог сделать, чтобы человек, наделённой огромной властью, имеющий столь богатый жизненный опыт, потерявший сына, который на год был старше меня и учился в нашем Оренбургском училище лётчиков, не стал восстанавливать справедливость, а сделал всё, чтобы просто так в лёгкую сломать и смахнуть меня с моего жизненного пути, чтобы я потерял веру в людей, веру в справедливость?! Почему люди такие злые, недобрые? Я понимаю, что все разные, но занимающие такие высокие должности, от решения которых зависят людские судьбы, должны обладать простой человечностью, душевным пониманием и большой ответственностью, иначе какие убийственно ядовитые семена они разбросают по жизни и какой гадкий след оставят после себя?
 В общем мне был преподнесён такой жизненный урок, после которого я поклялся, что сам никогда не опущусь до этого.
          Только ещё через мучительно долгих полгода, при той же самой обстановке Командующий вызвал меня и сказал: - Хочешь летать?! Хорошо, будешь летать! Я восстановлю тебя правым лётчиком на Ту-16! И обращаясь к сидящему рядом командиру 12-го Гвардейского полка Заслуженному лётчику Советского Союза полковнику Михееву, сказал:  — Михеев, возьмёшь его к себе «праваком»?
Анатолий Тимофеевич встал, посмотрел на меня и сказал:
 - Товарищ Командующий, ну что я буду брать истребителя, замкомэску, лётчика 1-го класса на должность «правака»?! Да и хватит уже с него!!!
 На, что Павловский значительно долго смотрел на меня, затем негромко сказал: - Капитан Тузилин, вы будете извещены о моём решении по поводу вас!
 Через месяц пришёл приказ о моём восстановлении на должность рядового лётчика в третью эскадрилью в звено бывшего моего подчинённого старшего лейтенанта Андрюши Ельникова, который, не имея допуска к инструкторским полётам с полгода учил меня как правильно заполнять полётные листы.
          Восстановили меня в мае, а из-за козней полковых недоброжелателей, летать я начал только в октябре. В этот период мне пришлось пережить ещё одно, пожалуй, самое подлое отношение к себе, которое до сих пор не укладывается в моей голове. Один из нашей пятёрки, что пришёл со мной из Риги с Ил-28, мой однокашник по училищу, можно сказать мой хороший приятель Толя Дрёмин, исполняющий обязанности замполита эскадрильи, в которую я был восстановлен, тот, кого я уважал, которому бесконечно доверял и верил, спустя  некоторое время, этот человек нанёс мне подлый удар в спину, по другому этот поступок я назвать не могу! На мой взгляд это был высший пилотаж человеческой подлости и низости! От такой дичайшей неожиданности и непредсказуемости я в очередной раз просто обалдел! А случилась эта ужасная и очень гнусная по своей сути история через три месяца, после приказа о моём восстановлении на лётной работе рядовым лётчиком. Вводить меня быстро в строй никто особенно-то и не старался, по причине того, что у меня были очень серьёзные недоброжелатели моего восстановления, это прежде всего заместитель командира полка подполковник Костров А.С. и два командира эскадрильи подполковники Бородин В.И. и Горбач И.Ф. Если коротко, то это была редкая сволочь, что один, что другой и люди натерпелись от них. Оба комэски пришедшие к нам, а скорее всего от них просто избавились, из ВВС, как от плохих людей. По своей сути, этим пришлым командирам вообще ничего не нравилось в морской авиации, это были, так сказать, очень спесивые «истребители», а мы по их пониманию «бомбёры», которые «лаптем щи хлебают»! Несмотря на повышение их в должности и присвоение очередных воинских званий, они всё наше доброе охаивали, оговаривали, поносили и при этом в открытую хулили всю Морскую авиацию, у кормушки которой они вдруг оказались, благодаря благосклонности судьбы. Самое неприятное в их поведении, что эти разговоры они вели в кругу молодых, младших себя по званию офицеров и молодёжи, прибывшей из училища. Сложившаяся вокруг меня обстановка была им как бы в помощь, которую нельзя упустить, чтобы лишний раз проучить этого «упрямого, спесивого и заносчивого» лётчика, воспитанного на традициях морских офицеров и любви к военно-морскому флагу. Уверен, что именно по этой причине они всячески тормозили моё продвижение по лётной подготовке, после моего восстановления на лётной работе. Бывают такие вот люди! В принципе их, наверное, можно было бы перетерпеть, если бы при этом они не коверкали судьбы, а порой и жизни хороших людей! Что касается меня, то им всячески противостоял зам. по лётной подполковник Лебедев Евгений Борисович и делал всё, чтобы я как можно быстрее и полностью «встал на крыло». Надо сказать, что после моего полного восстановления, уже будучи начальником службы РЭБ полка - старшим лётчиком, я как-то был спланирован в плановой таблице ведомым к своему бывшему командиру первой эскадрильи подполковнику Бородину В.И. Мы возвращались с очередных учений на свой аэродром Остров, хорошо помню этот полёт, потому что было пасхальное воскресенье. Выйдя парой на «точку», Бородин мне не дал команды на роспуск, а резко перевёл самолёт на снижение, спикировав прямо на наш военный городок, разогнав скорость до тысячи с лишним и снизившись до крыш наших «пятиэтажек». При этом он резко берёт ручку управления на себя и идёт на «петлю», далее делает комплекс «переворот-петля-полупетля» и выйдя к третьему развороту, даёт мне команду на роспуск. При выполнении фигур сложного пилотажа, я стоял как привязанный на минимальном интервале и дистанции, плотно прижавшись к нему, это было так неожиданно, но мне очень понравилось! На сложный пилотаж парой, меня до этого «капитально натаскал» зам по лётной подполковник Лебедев Е.Б. Так, что держаться за Бородиным, мне не составило никакого труда, даже появился какой-то кураж, своеобразный азарт, потому что я почувствовал, что Бородин хочет сбросить меня со «своего хвоста», оторваться от меня, но не тут то было! И когда ведущий, вдруг неожиданно на горке выполнил разворот в мою сторону, причём включив форсаж, перешёл на форсированный разворот, я, в целях безопасности, тут же мгновенно перешёл к нему во внешнюю сторону разворота, то есть занял левый пеленг, при этом строго выдерживая минимальный интервал и дистанцию нашей пары… После посадки я подошёл к Бородину со словами, - Товарищ подполковник, разрешите получить замечания?!  На что он неожиданно пожал мне руку и сказал: - Ты молодец! Не ожидал и не думал, что удержишься! На, что я ему ответил: - А Вы, Виктор Иванович, всегда почему-то относились ко мне предвзято и не объективно!
    С тех пор он перестроил своё отношение и стал совершенно по-другому относиться ко мне, и конфликтов, между нами, больше не было, хотя буквально через полгода, его за постоянное пьянство, что называется по-тихому Командующий уволил из вооружённых сил. Следом за ним, также был выгнан на «гражданку» и комэска второй эскадрильи подполковник Горбач И.Ф. Непосредственную причину его изгнания не хочу озвучивать, поскольку она была настолько гнусна и позорна, что просто жуть… А основная причина увольнения этих «орлов» заключалась в том, что они были плохими людьми и кроме гнусной спесивости, пьянства и подлости ничего в Морскую авиацию не привнесли.
      Сейчас с «вершины» прожитых лет, я, оглядываясь назад, понимаю, что многих своих ошибок мне можно было избежать, если бы я, что называется был бы «похитрее», вовремя бы пригибал голову при накате очередной волны и главное руководствовался весьма простым правилом, - пока молчу, я человек! Но эти тонкости жизни нам никто и негде не преподавал, до всего доходили сами.   Вспоминаю, когда в конце января 1976 года, в Эстонии в своём «финском» домике на грунтовом аэродроме Нурмси наш Командующий Герой Советского Союза генерал-полковник Гуляев С.А. беседовал с нами с пятью счастливчиками отобранными на самолёт Су-17м. При беседе, среди прочего, он чётко обозначил мысль, что из ВВС к нам, для создания истребительно-штурмовой авиации прейдут не самые хорошие офицеры и не самые лучшие лётчики по причине того, что нам отдадут не лучших, а скорее тех, от кого там просто захотят избавиться и одна из ваших задач, привить им любовь к военно-морскому флагу, к морской авиации…  И как он был прав! Прежде всего меня удивило то, что большая половина прибывших лётчиков были не кадровые, а пришедшие из ДООСАФ и экстерном закончившие среднее лётное училище, например майор Давыдов В. был лётчик 3-го класса… У нас, среди лётчиков, такого не было. Уверен, если бы Гуляев Сергей Арсентьевич побыл бы ещё немного времени на должности Командующего, моя судьба сложилась бы совершенно по-другому, во всяком случаи он не дал бы меня в обиду и докопался бы до истины в моём деле…
         Продолжаю свою историю, - мы были в калининградской командировке и лётный состав жил в лётном профилактории. По заведённому распорядку дня нашей командировки каждый вечер в 22.00 у нас проводилась вечерняя поверка. Помню, был воскресный день и нас трое лётчиков, Толя Резкин, Юра Саратовцев, и я немного не рассчитав опоздали из города на эту проверку буквально на 10 минут. Собственно, и шума то большого не было, но на следующий день меня вдруг «приглашает» на партбюро эскадрильи наш замполит Толя Дрёмин и как гром среди ясного неба вносит предложение исключить меня из партии. Причём это было так неожиданно и безосновательно не только для меня, но и для самих членов партбюро, которые, мягко сказать, от этого предложения пришли в состояние замешательства и растерянности вместе со мной. Помимо Дрёмина, в это партбюро входили командир эскадрильи Василий Звеков, заместитель Станислав Кун, командир звена Андрей Ельников и заместитель командира АЭ по ИАС Валерий Остапенко. Боль от этого бюро в моём сердце до сих пор сидит как заноза!  От услышанного воцарилась такая гнетущая тишина, что никто не нашёлся, что сказать. Прейдя в себя от услышанного, первым заговорил замкомэска Станислав Кун, он был человек с юмором поэтому сказал: - Анатолий Васильевич! А ты что не знаешь, что такие вещи заранее оговаривают, чтоб у людей не случился инфаркт от неожиданности. Когда пауза затянулась, я Дрёмину на это только и смог сказать:
– Толя! Друг ты мой надёжный!  И кто же тебя на это надоумил? Ты понимаешь, что этим предложением не оставляешь мне никакой надежды на лётную работу?! В крайнем случае разве, что «праваком» на Ту-16 или Ан-2!? И как же ты после всего этого будешь смотреть мне, да и другим людям в глаза!?
Что он мог ответить на эти вопросы, если уже тогда, при этом разговоре, он не смел смотреть мне в глаза...
        Помню, из пяти членов бюро два проголосовали «за», а три «против»! Поэтому дальше партийного бюро эскадрильи это его предложение не пошло. Хотя, описывая этот случай, я до сих пор жалею, что это его предложение не вышло на партсобрание полка, тогда свидетелями его необдуманности, а скорее всего низости и подлости, были бы все коммунисты нашего полка, и в дальнейшем он не смог бы отказаться от этого факта, сказав: - Такого не было!
       По истечении очень длительного времени, прошло более 40 лет, мы как-то с однокашниками, как всегда, собрались по случаю «принятия нас в лётчики». Все были хмельные, довольные и весёлые. Каждый вспоминал яркие детали и события своей курсантской жизни и лётной работы. Одним словом, всё было, как всегда. Дрёмин, как и все, вписался в наш разговор и что-то начал рассказывать, делая упор на свою порядочность, честность, пристойность и неподкупность! Вот тут-то я и не выдержал, и потеряв контроль над собой, что называется, открыл «этот злосчастный ящик Пандоры»! Захмелев от выпитого, я сказал ему: - Толя! А расскажи-ка нам, наш мил друг, как это ты, такой вот весь «белый и пушистый», так некрасиво поступил со мной? Я напомнил Дрёмину этот случай, спросив, чем же он тогда руководствовался, вынося это бредовое предложение исключить меня из партии!?
Если бы он ответил: - Володя, я даже не хочу и не буду перед тобой извиняться, потому что тогда я был вот таким бескомпромиссным и принципиальным коммунистом! Или: - Извини Володя, но мне поставили эту задачу! А этим пришлым негодяям, занимавшим солидные должности в полку, я, ну не смог тогда противостоять и выполнил их указание!
В этом случае мне всё было бы понятно, и я этого больше нигде и никогда не вспомнил бы ни разу! Как это было всегда, во все предыдущие длинные годы, о чём могут свидетельствовать мои однокашники, но неожиданно для меня он сказал: - А такого не было! От этого подлого нахальства я просто растерялся и даже не пытался что-либо ему доказывать. Я понял вдруг и осознал, что он, как был тогда полным моральным уродом без совести и чести, так им и остался! Всё это время, я думал, что людей, допустивших необдуманно подлый поступок, хоть иногда должна мучить совесть! Но это не тот случай! Совершив однажды подлость относительно своего друга, все эти годы этот вопрос его не волновал. Этот вопрос оказывается волновал и мучил лишь одного меня! Поэтому я сделал вывод: - Дрёмин как был гнилым человеком, так им и остался! Я не знаю теперь как при нашей встречи подавать ему свою руку?! Правильно говорят в народе, что Совесть, она такая.... Она мучает не тех, кого должна мучить, а тех, у кого она есть. Мои однокашники как-то ушли от этого разговора, никто не предложил разобраться. Только Коля Хартав сказал мне: - А я уверен, что это было именно так! С чего бы тебе поднимать этот вопрос через столько лет?!
   Обидно только то, что после того, как я в заметках, на своей страничке «одноклассников» стал выкладывать рассказы своей будущей книги, выложил и этот в усечённом варианте. Новиков Олег, не поговорив даже со мной, вдруг провёл определённую работу среди моих друзей однокашников Коли Хартава, Лёши Ковшикова и мы уже не стали, как прежде, встречаться по поводу приезда к нам наших однокашников из других регионов. Получилось так, что мы все вместе перестали нашей дружной шумной мужской компанией отмечать наши праздники по причине того, что мои друзья-однокашники  приняли его сторону, пошли у Олега на поводу, который, как я понял из разворачивающихся далее событий, осудил меня, «наложив на меня санкции» за то, что я разворошил это негативное прошлое. Очевидно в нашем народе не случайно говорят, что чаще всего удар в спину прилетает от тех, кого мы защищали и заслоняли грудью.
Сейчас я казню и мучаю себя тем, что упустил контроль над собой, невольно и некстати вспомнил эту свою обиду, которая потянула за собой весь другой негатив. Стоит ли оно того, чтобы на излёте нашего пути вспоминать то, что нас мучает на протяжении всей нашей жизни, ведь нечто подобное наверняка было у многих. Сейчас думаю нет, не стоит этого делать! А на следующий день уже по-другому… А может и стоит!!! Надо всегда и во всём разбираться до конца, особенно в том, что нас мучает всю нашу жизнь! Бог нам всем судья…
        Весь негатив, связанный с подлым отстранением когда-то меня с лётной работы, за так называемое «воздушное хулиганство» я пережил и до сегодняшнего дня из-за непонимания меня моими однокашниками, продолжаю переживать. Хотя были и искренне мне сочувствующие в этом деле люди. Помню, по истечению долгих лет, уже после окончания нами академии, моего друга Тимура Апакидзе сняли с должности командира полка и глумились над ним также изощрённо, ставя постоянно старшим патруля по гарнизону Саки, причём и на Новый год! Представляете, - старшим патруля по гарнизону, которым совсем недавно он командовал!
Позже, при встрече в Москве, будучи уже генералом, Тимур сказал мне:
 - Да Николаевич! Только тогда, в полной мере, что называется на своей шкуре я испытал и почувствовал всё то, что ты тогда перенёс! 
У нас состоялся длинный разговор, мне никогда не забыть то, что от поведал мне тогда. Тимур мне рассказал, что прошёл через то, когда ты никому не нужен. Николаевич, помню, я взял отпуск и поехал домой к матери и лежа у неё на диване, я чуть не умер. Представляешь, я лётчик-истребитель, абсолютно здоров, годен к лётной работе без ограничений, лежу на диване и вдруг понимаю, что сейчас вот я умру… Теперь я понимаю, что такое убить человека морально. Я прошёл через это сам и знаю, что это такое! Не просто оставаться самим собою пройдя через всё это. Как ни странно, но как и в твоём случае, друзей и соратников моих в то время рядом не оказалось. Если большой начальник говорит, что ты свинья и если ты при этом не захрюкаешь, то вокруг тебя точно захрюкают!
  Я это всё познал, пройдя через всё это! Тогда я в полной мере осознал, что значит быть морально опустошённым. Меня, командира полка, как начинающего, зелёного лейтенанта сняли и топтали как хотели. Я, как и ты прошёл через людскую подлость, предательство друзей, безразличие окружающих и познал на собственной шкуре, что значит быть в опале у подлых негодяев обладающих властью и тех кто рвётся к ней...
   Моральное опустошение человека, это экзамен на его полную состоятельность и мы с честью вышли из этого положения сделав соответствующие выводы для себя. У каждого из нас был свой экзамен и своя победа над собой.
   А вообще, ты Николаевич, очень порядочный и надёжный человек. Мне никогда не забыть, когда я лейтенантом прибыл в эскадрилью подполковника Горбача И.Ф. и он почему то всегда намеренно искажал и коверкал мою фамилию. Мне это было очень неприятно, но слышавшие вокруг молчали, а отдельные хихикали, и лишь только ты один, при всех, ему заявил, что не делает чести командиру глумиться над молодым лейтенантом! Зная этого подлого, уверенного в себе Горбача, я думал он придумает, что то более гнусное, но как не странно,на него это подействовало, и он больше никогда не опошлял мою фамилию…
Не смотря ни на что, Николаевич, мы с честью вышли из того положения, куда нас с тобой загоняли эти подлые людишки.
          Время всё и всех расставляет на свои места, правда иногда его просто не хватает в нашей жизни и многого не догнать и не вернуть. Например, в академию, я мог бы поступить в 1978 году, накануне я был утверждён в списках поступающих абитуриентов, уже начал собирать документы, а поступить пришлось на излёте своего перспективного возраста, аж в 1985 году. Хочу сказать, что с некоторых пор я стал верить в своего Ангела хранителя, который уберегал меня и выводил из таких ситуаций, из которых, казалось бы, просто нет выхода! А те, которые имели непосредственное отношение к той несправедливости, за которую в худшем случае меня нужно было бы просто пожурить, а не учинять надо мной расправу, всех их Бог наказал! Они так плохо кончили, что мне как-то жутко становилось, причём многие очень рано и неожиданно расстались с жизнью. Дегтярёв при выполнении полёта погиб. Начальник службы объективного контроля капитан Кутузов Николай, которого, кстати всегда мучила совесть, за то, что он, получив указание командира полка: - Найди на Тузилина компромат, иначе тебе не быть капитаном! Поэтому он вскоре и «сфабриковал» этот компромат! С истечением времени он подошёл ко мне и всё рассказал... Единственно, что я ему сказал тогда: - Эх Коля, что же ты меня не предупредил про то, что я у Иванова «под колпаком», возможно я бы как-то уберегся! Мы же вроде были дружны, вместе с семьями ходили на шашлыки на Гороховое озеро.
   Ладно Коля, успокойся! Вижу эта гадость тебе самому все эти годы не давала покоя. Всё прошло и всё быльём поросло!
   А когда он перед моей Ларисой покаялся и попросил прощения, но она, в отличии от меня, сказала ему категорично:
 - Кутузов, сколько из-за тебя мы с мужем перенесли! Сколько я натерпелась из-за тебя! Никогда я тебе этого не забуду и не прощу!
   После этого он вскорости отравился «палёной» водкой и врачи его не смогли спасти.
   Командующего Павловского Анатолия Ивановича, с приходом к власти Юрия Андропова, за все его недостойные дела, с позором сняли с должности и вскорости он умер.
   Про остальных как-то и вспоминать, и говорить не хочется, многих уже давно нет на этом свете, а те, кто остался и живёт, думаю им и сказать то будет нечего…
   Со сменой командира полка Иванова П.П. я был назначен командиром нашей первой эскадрильи, а Новиков Олег был у меня начальником штаба. Вскоре я стал подполковником. За отличную службу Родине был представлен к ордену. Сделал эскадрилью «отличной» и пять лет удерживал это звание, исходя из этого, согласно существующему положению, я был направлен в академию…
   Эх Россия! Добрая душа! Долго, практически до сегодняшнего дня меня мучает вопрос: Русские люди, почему мы бываем такими несправедливыми и такими подлыми относительно друг друга!?
   И когда же мы русские перестанем вести войну друг против друга? Нам уже давно пора повернуться друг к другу лицом и стать поистине родными и очень сплочёнными людьми!
   Это касается всех от Президента до простого рабочего! И это всё звенья одной цепи! Когда президентское окружение носит на руке часы стоимостью десятки миллионов, а строившие всю свою жизнь коммунизм люди живут на мизерную пенсию, это по меньшей мере просто неприлично! Нам всем, в нашей стране, необходимо срочно меняться, особенно сейчас, когда русофобия в мире просто зашкаливает.
   Может, кому-то, прочитавшему мои мемуары, мой рассказ от первого лица, чем-то не понравится, - не обижайтесь, ведь это правда, а на правду говорят, обижаться не стоит.
   Допускаю, что, назвав некоторые конкретные фамилии, увязанные по месту и времени, я снова возвращаю их в те неприятные для них времена, и я вроде бы держу в своей душе не прощённую обиду на них, это не так. Будьте справедливы и снисходительны! Вспомните сколько потом доброго я сделал для вас, или вы считаете: - Что однажды бескорыстно оказанная услуга и доброе отношение уже ничего не стоит?
   А ещё мне очень не хотелось бы, чтобы у прочитавших этот рассказ, Анатолий Иванович Павловский выглядел таким уж бездушным и не добрым человеком, особенно для тех, кто с ним был совершенно незнаком.
   В жизни ему было многое дано: - Статный гренадерский рост, мужское обаяние и шарм, незаурядный пытливый ум и красота.
   Да, человек был непростой и очень интересный, яркий, знающий, умел расположить к себе. А, что знающий, это уж точно! Помню я уже был подполковником, командиром эскадрильи, он собрал всех лётчиков обоих полков гарнизона Чкаловск в Доме офицеров, не помню по какому случаю, но настроение у него было хорошее, шутил и на него вдруг нашла очередная блажь, очередное, на этот раз лирическое, благодушное настроение. Он стал превозносить себя, какой он простой и доступный для подчинённых человек...!
   Глядя на меня, неожиданно говорит: -Тузилин, знаю ты получил новую трёхкомнатную квартиру. Хорошо! Рад за тебя! А я вот такой человек! Ты пригласи меня и я приду, и помогу тебе поклеить обои или ещё что...!
   Я естественно поднялся со своего места, слушаю эти речи и как бы настраиваясь на его благодушный тон, что называется перешёл грань дозволенного и с незначительной долей иронии отвечаю ему: - Да товарищ Командующий, я знаю, Вы наш человек! Что называется свой в доску!
   Его лицо вдруг мгновенно изменилось, стало очень жёстким, глаза недобро сверкнули, но он на этот раз почему-то сдержал себя… Глядя на меня, он жестом опускания руки показал, что я могу сесть...
   Анатолий Иванович относился к той редкой породе людей, которому дай в руки, например спичечный коробок и он пол дня будет рассказывать про него такие интересные и всё новые сведения и данные, что ты будешь сидеть, не шевелясь и слушать с открытым ртом от интереса и удивления...
   Анатолий Иванович Павловский был с 1926 года рождения. В войне непосредственно не участвовал. Как один из лучших выпускников лётного училища, был оставлен лётчиком-инструктором. В 1956 году окончил с золотой медалью командный факультет Военно-морской академии. Летал, служил, стал одним из самых молодых послевоенных генералов. В ВМФ СССР был известен как один из первых командиров частей морской ракетоносной авиации, имевших на вооружении самолёт Ту-16 и принимавший активное участие в освоении тактики его боевого применения.
   Жизнь его не всегда баловала, перенёс жуткий удар, - потерял сына Анатолия, который был на год старше меня и учился в нашем Оренбургском лётном с моим другом Геннадием Калининым.
   Нелепая трагическая случайность! На втором курсе приехал домой на каникулы, стал чинить магнитофон и его убило током. Не дай бог никому такое пережить.
   С 1987 года – в запасе. Жил в Ленинграде. Умер 22 августа 1990 года. Похоронен на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге.
   Недавно в «одноклассниках» прочёл комментарий к фотографии с его надгробья, в котором было сказано, что за памятником никто не ухаживает. Очень жаль. 
Когда Анатолий Иванович Павловский умер, был спланирован самолёт Ан-26 из Калининграда в Ленинград, тогда ещё он не был Санкт-Петербургом.
   Помню, меня вызвал к себе наш Командующий генерал-лейтенант Гончаров Пётр Иванович и сказал:
   - "Слышь! (он очень часто при доверительном разговоре произносил это слово). Слышь, Тузилин, полетишь на похороны, повезёшь Ему венок от Авиации Балтийского флота, возложишь и произнесёшь прощальные слова...". 
   Так, я простился с Анатолием Ивановичем в субботу 25 августа 1990 года. И искренне жалел, что он так рано ушёл из нашей жизни...
   Так уж получилось, что с Анатолием Ивановичем Павловским меня связывало много различных жизненных моментов и как мне виделось, я всегда был в его поле зрения, а может я ошибаюсь, но мне это так казалось. Впрочем, Павловского и отличало от других командующих то, что он всегда и всех держал в своём поле зрения. Другое дело, я как-то не всегда его понимал, не «подыгрывал» ему и не стремился в чём-то угодить, понравиться, а такие моменты были в моей жизни.
   Помню к концу учебного 1982 года, во всех частях проводились отчётно-выборные партсобрания, где по первому вопросу с докладом должен был выступить командир подразделения.
   Я заранее подготовил свой доклад, где отметил стоящие задачи перед нашей Первой гвардейской эскадрильи и ход их выполнения. И вот наступил этот отчётный день, когда наши коммунисты заняли места в классе подготовки лётчиков к полётам, секретарь парторганизации давал последние указания по ведению собрания.
   Я находился рядом в своём рабочем кабинете и сидя за столом просматривал материалы отчётного доклада.
   Вдруг неожиданно заходит замполит полка подполковник Северин Евгений Георгиевич и говорит мне, что внезапно приехал Командующий и, судя по всему, хочет поприсутствовать у вас на отчётном партсобрании.
   Для меня это, конечно, стало неожиданностью, а с другой стороны, раз Командующий хочет, пусть присутствует.
   Со своего второго этажа я выглянул в окно и увидел, что у чёрной «волги» стоит Командующий и наш командир полка Смоляченко Виталий Николаевич и о чём-то беседуют. Тут Командующий посмотрел на свои часы и направился к входу в наш штаб. Я вышел в коридор и слышу, как он поднимается по лестнице ведущий к нам на второй этаж. Выйдя навстречу, я представился ему. Он поздоровался со мной и зайдя в мой кабинет, как всегда, начал с нравоучений:
   - Тузилин, тебе замполит полка сказал, что я иду к вам на партсобрание, я ответил:
   - Так точно, товарищ Командующий! Ну а ты, что стоишь истуканом! Ты должен сделать радостное приветливое лицо и пригласить меня к себе на это партсобрание, причём пригласить меня от имени и по поручению всех коммунистов эскадрильи!   
   Глядя на меня, он как-то безнадёжно махнул рукой, снял свою фуражку, повесил её на вешалку и глядя мне в глаза сказал:
   - Ну, давай Владимир Николаевич, приглашай!
   Мы вышли из кабинета и зашли в класс, где собрались коммунисты эскадрильи. Командующий был сама демократия! На мою команду:
   - Товарищи офицеры!
   Он жестом руки усадил всех на свои места и театрально произнёс:
   - Товарищи коммунисты! Накануне ваш командир и секретарь партийной организации пригласили меня принять участие в работе вашего партийного собрания. Я с удовольствием согласился. Мне как командующему и как коммунисту вышестоящей партийной организации очень интересно принять участие в вашем отчётном собрании…
   Далее секретарь нашей партийной организации открыл наше собрание и всё пошло как по накатанной. Вновь избранный председатель предоставил слово докладчику и я стал излагать свой доклад. Командующий сидел в президиуме и делал кое-какие пометки в своей записной книжке. Перейдя к задаче подготовки лётчиков-лейтенантов, прибывших из училища, я сделал акцент на фразе, которую, накануне готовясь к занятию с лётчиками, вычитал в учебнике по метеорологии нашего района. В нём было сказано, что в отдельных районах Калининградской области нецелесообразно производить полёты на предельно-малой высоте в период с июля по август, так как на крыло становятся молодые птенцы и велика вероятность столкновения с птицами….  Это словосочетание как-то запало в мою голову и готовя свой доклад на партсобрание, я применил это выражение сказав, что перед коммунистами эскадрильи стояла задача «поставить на крыло» лейтенантов Кожина, Анищенко и Мамонтова вновь прибывших к нам из училища….
   При этих словах я как-то интуитивно почувствовал, что эта моя фраза, это моё выражение очень понравилось нашему Командующему, сделавшему пометку в своём блокноте…
   Прошло пара месяцев и вот в конце года я уже присутствовал на расширенном Военном совете авиации флота, где с докладом выступал наш Командующий и каково было моё удивление, когда я услышал, уже в его речи, это красивое, некогда произнесённое мной словосочетание «ставили на крыло молодых лётчиков»…!
   Зная свою молодую цепкую память и внимание, я никогда и ни от кого не слышал раньше этого красивого выражения! А потом, именно после этого случая, как бы с лёгкой руки нашего Командующего, я как-то неоднократно и всё чаще стал слышать это своё высказывание «ставить на крыло» …. 
   Это красивое крылатое выражение стало произноситься устами не только нашего командования, офицеров морской авиации, но оно пошло гулять и по всей России.   
   Позже, с истечением времени, появилась очень красивая песня, где были слова   
   - «Сильная, смелая, как лебедь белая, Я становлюсь на крыло!...».
    Так, что Анатолий Иванович невольно популяризировал это моё словосочетание у нас в России.
    Совсем недавно я был приглашён в лётный полк базирующийся на нашем аэродроме Чкаловск, где командир полка полковник Малафеев Алексей Александрович за праздничным столом в нашей лётной столовой перед присутствующими произнёс до боли знакомую мне фразу:
   - «Мы ставили на крыло лейтенантов, прибывших из училища…»!
   Вот эта красивая фраза, она то и всколыхнула мою память.
   Во времена компании Юрия Владимировича Андропова, стремившегося навести порядок в стране, с Командующим Павловским Анатолием Ивановичем, считаю, очень круто обошлись. Недаром в Библии Иисуса сказано: - Тщательно обдумывайте то, что вы слышите. Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы и какою мерою мерите, такою и вам будет отмерено и с вас спросится даже больше…
По сравнению с тем, что творят нынешние коррупционные руководители, беззастенчиво разворовывая миллиарды бюджетных денег, он был просто святой мученик!
   Но судьба сделала так, чтобы он на себе испытал и в полной мере прочувствовал, что такое строгость кары! Она, эта самая кара, заставила его, что называется на себе испытать её незаслуженно жёсткую пристрастность, а возможно и почувствовать всю излишнюю, а потому и несправедливую тяжесть его наказания… 
   О чём он думал тогда? Вспоминал ли он те отдельные моменты прожитой жизни, когда поступал несправедливо? Жалел ли о своих поступках, когда ломал людей через колено, гробя их судьбы?! Надеялся ли сам на доброту и отзывчивость людей, занимавшихся его делом?!...
   Это одному Богу известно.

   Командующему А. И. Павловскому посвящаю своё стихотворение:
      
               ***
   Звёзды, как и прежде, падают на землю
   Дымящим шлейфом огненных костров
   И тишина опять спокойно дремлет
   Средь мраморных распятий и крестов.

   Но горе отступает понемногу,
   В полётах крылья крепнут с каждым днём
   И исчезает из души тревога
   И мысль пронзает дерзкая, рискнём!


   Ещё до всей этой истории, начиная только жить, летая в Острове, я был абсолютно счастлив! И от избытка чувств любви и восторга, я, в очередной раз впадая в юношеский идиотизм, который, коснулся меня в полной мере, писал стихи.
   Тогда они ложились на бумагу так легко и свободно потому, что всё в моей жизни было просто и естественно, что видел, чем дышал, чем восторгался, о том и писал!
   
               ***
   За взлётной полосой румянится заря,
   День начинается обычный для полётов
   Лучи восхода пламенем горят
   На стреловидных крыльях самолётов

   Грохочет гул запущенных турбин,
   Из сопел рвутся огненные струи.
   Замки закрыты на фонарях кабин,
   Даёт РП добро, и взлёт быстрее пули!

   И высоту бескрайнего простора
   Пронзает мой послушный самолёт,
   Не успевает следом рёв турбины,
   Рвать тишину заоблачных высот!

   Так дай мне Бог всю жизнь летать!
   Чтобы вся жизнь была в одном полёте!
   Чтоб каждый день встречать и провожать
   В стремительно летящем самолёте!

   А последующее стихотворение описывает уже иное моё душевное состояние, после того как я ушёл из армии в запас…

                ***
   Так же, как и прежде я опять летаю,
   Сверхзвуковые покоряя рубежи.
   Так же, как и прежде жизнь воспринимаю
   Без суеты, без фальши и без лжи.

   Как будто ничего и не случилось,
   Как будто не терял я высоты,
   Хотя с тех пор так много изменилось
   Мой сон стал продолжением мечты.

   Я в нём лечу, так как летал когда то
   И молнией пронзая высоту
   Я улетаю далеко куда то
   С тобой любимая в прекрасную мечту...

   Или вот ещё:

                ***

   Трудно лётчику жить без полётов,
   И во сне облака под крылом,
   А в ушах гул турбин самолётов
   И огромное небо кругом!

   На земле много разных соблазнов,
   Только рвётся душа в небеса,
   Интереснее там, где опасней
   Где секунды длинной в полчаса.

   Устремляется взгляд в бесконечность,
   В голубую бескрайнюю даль,
   Улететь бы с тобой прямо в вечность
   Обогнав и тоску, и печаль!

   Да, трудно полковнику жить без полётов,
   И во сне облака под крылом,
   А в ушах гул турбин самолётов
   Да огромное небо кругом!

       Прочитавшие мои стихи, возможно могут подумать и сказать: - Да Тузилин, ты очевидно всегда был повёрнут только на своей лётной работе, а это небо, самолёты, высота и скорость, высший пилотаж!  Да! Для меня полёты, это свыше что то, но у меня бывала и лирика, например, про женщин, об этом мужчина не может не писать, а его художественное представление с применением аллегории, иногда рождает конкретный, горячо любимый, милый образ и стих ложится на бумагу легко и свободно, как в далёкой юности….
               
                ***
Ко мне сегодня осень заглянула,
Взмахнула веткой золотых листов,
Нахмурясь туча дождиком всплакнула
Над клумбой увядающих цветов...

А это значит, что промчалось лето!
Природа раздеваясь перед сном,
Как моя милая, вдруг залитая светом
Горит стыдливо золотым огнём!

А на исходе уж бабье лето!
И звёздочкой в пруду
Серебрится в лунном свете
Твоя грудь, как яблоки в саду!

И последние остатки
Летних ласковых ночей
Так приятны и так сладки
В изумрудной зелени твоих очей!