Глава вторая. Кордон. Часть третья

Далее произошла трагедия в семье Кульбацких. После посещения ими кордона Люся, вкусив земляники и подышав свежим воздухом запросилась у родителей пожить у нас на кордоне. У родителей, видимо, не было времени, а у нас у всех не было желания привечать эту худобу, поэтому её отправили в пионерский лагерь. И там, когда дети из лагеря пошли в лес, Люся нечаянно наступила на спящую гадюку (в наших краях их было много). Змея укусила её в ногу. Так, видимо, тому и быть. Медицина и высокопоставленный папаша ничего поделать не смогли, через несколько дней она умерла.

В нашу жизнь и быт вошло новое существо – собака, добродушная и покладистая дворняга, с жёлтыми подпалинами на морде, с чёрным окрасом и белыми носками на всех четырёх лапах. Мы так к ней привязались, что наша жизнь  с ней приобрела большую значимость, хотя бы потому, что Лапку надо было кормить, заботиться о ней. Выполняли мы это добросовестно, и она платила нам за это своей собачьей преданностью. Она позволяла играть с ней и сама охотно разделяла и активно участвовала в наших играх. Она оказалась на редкость сообразительной собакой. Когда кто-нибудь из нас кричал: «Тону!», и изображал тонущего и скрывался под водой, она не раздумывая прыгала в воду, хватала незадачливого ныряльщика зубами, вытаскивала чуть ли не на берег, причем делала это так ловко, что на коже не оставляла никаких следов. Мы дали ей кличку Лапка от того, что она при первом же знакомстве стала всем подавать лапу. Лапка по принадлежности была моя и Галина и в то же время она была как бы общей. Её все знали и никто не обижал её, каждый норовил всучить ей как можно больше еды. Лапка охотно ела жаренных гальянов, которых мы в великом множестве вылавливали из канавы, Лапка ела хлеб, ягоды, закусывала щавелем, словом, она была чисто рабоче-крестьянской собакой, не избалованной всяческими изысками. Эта чрезвычайно умная животина имела очень скверную привычку – она питала революционную ненависть к машинам. Что у неё было связанно с ними я не знаю, но как только Лапка слышала звук мотора, она прижимала уши, преображалась – это была уже не наша смирная Лапка. Шерсть встала у неё дыбом, она вырывалась, если её удерживались и неслась навстречу своему врагу. Она лаяла и бросалась на машину, продолжала погоню до тех пор, пока машина не скрывалась за облаком пыли на дороге.

Кончилось всё это для неё весьма печально, она однажды увязалась за Раей, которая пошла с подругами в Мишкино. Занимаясь своими делами мы всё поглядывали – не вернулась ли лапка домой, после обеда вернулась Рая, и, зная о том, как мы все любим Лапку, осторожно сказала:

– А на вашу Лапку машина наехала.

– Как наехала?! – загалдели мы все разом.

Это случилось примерно в четырёх километрах от лесхоза. В этом месте был мостик через протоку, так пояснила Рая. После сообщения Раи мы полетели к месту происшествия, чтобы помочь лапке. Рая вслед крикнула нам:

– Лапка там лежит! Под мостиком!

Мы неслись во весь дух. Я, Галя, Немой, Катька Волкова, Боиха и кто-то ещё. Вот и мостик. Здесь машины всегда притормаживали, и Лапка, видимо, решила, что враг от её лая остановился, кинулась на колесо, шофёр дал газ и Лапку кинуло под колёса.
Мы спустились с крутого откоса под мостик и сразу увидели Лапку. Ей было очень плохо. Подтаскивая задние лапы, которые были измяты колёсами, Лапка захватывала зубами траву, пытаясь подняться. Из её широкой пасти капала кровь. Мы хором заревели над ней и понесли к воде. Лапка долго и жадно лакала воду, потом опустила морду на лапы и закрыла глаза. Мы стояли и размышляли над тем, что же нам делать. Было определённо ясно, что Лапку надо нести. Но как? Одному её было не поднять, собака была довольно крупная. Вдвоём – неудобно. Родилась идея – надо сделать носилки.

Мы выломали две берёзовые палки, положили попереченки, нарвали камыша и травы, положили Лапку, и вчетвером подняли и понесли её. Нести было тяжело, мы иногда останавливались и осторожно ставили носилки на землю. Лапка не сопротивлялась, вела себя смирно, только иногда глухо рычала – это, наверное, от боли. Так мы, строя разные догадки о возможности в дальнейшем её выздоровления, добрались до кордона.

Наши познания в медицине были абсолютно нулевыми. А фельдшер на кордоне, хотя и занимал штатную должность проявил крайнюю черствость и к нам, и к собаке. Он отказал нам в какой-либо помощи, тем более не дал лекарств. Главной причиной было то, что он оказался в стельку пьяным. Мы от души пожелали, чтобы по фельдшеру проехала машина, но ему это явно не угрожало, потому что дальше канторы он не уходил. Иногда, правда, он доходил до скотного двора, где по доброте душевной наливал стопочку дедушке Копе.

Мы хлопотали как могли, поили Лапку водой, жевали для неё хлеб, кормили ее разжеванной массой. Лапка глухо визжала и скалила зубы. С задними ногами мы решительно не знали что делать. Мы отказались от купания и игр, горестно сидели возле неё.

К вечеру пришёл дядя Кузьма. Мы знали, что он великих дел мастер и в своей кузне может сделать всё что угодно. Дядя Кузьма постоял возле нас, покрякал и ушёл, но вскоре вернулся с какими-то дощечками и верёвочками.
– Держите собаку! – скомандовал он.

Мы вцепились в Лапку так, что пошевелиться ей не было никакой возможности.
 
– Кости не сложить, – сказал дядя Кузьма, – раздроблены. Да и я в этом деле мало что понимаю. Ну, да ладно, авось срастутся, только вот бегать она не будет.
 
Он так ловко и очень прочно закрепил в досочках Лапкины перебитые задние конечности, что она даже двигаясь не смогла бы повредить себе.

Лапка много пила воды, а от пищи отказывалась, она стала худой, шерсть её потускнела. Сверстники наши вернулись к своим обычным занятиям и забавам, только мы с Галей много времени проводили возле Лапки. Мы старались накормить её чем-нибудь. Однажды я принёс ей большого жаренного карася. Я сел на корточки и отломил у карася хвост, положил его перед Лапкиной мордой. Она обнюхала еду, а потом, хотя и с большим трудом, отгрызла у него кусочек и медленно разжевала. Я принялся чистить карася и совать мясо без костей Лапке в пасть. Она, хотя и с трудом, глотала еду. Так мы и прикончили всего карася. Я воспрял духом, с надеждой, что Лапка скоро поправится. Но произошёл случай, который чуть было не поставил нас в равное положение с Лапкой.

Дело было в воскресение, мать с утра ушла в Мишкино по каким-то своим делам. Мы с Галей накормили Лапку и пошли на канаву, там уже был почти весь наш сбор. Купились, играли в гагары, в клёк, кстати сказать, сколько было много хороших игр, несправедливо забытых. К обеду пришли на школьное крыльцо и начали травить разные байки. К тому времени мы знали массу анекдотов, конечно, они по своему содержанию были примитивны и не вредные, каких-либо ярких картинок в них не было. Это были байки из серии про Сайнтё и Вантё, про татарина и русского, про Гитлера и Сталина и подобные.

Нас было много и даже Миша Ешунин был здесь. Он был закоренелым второгодником и только с четвертой попытки перешёл во второй класс. Был он высок ростом, с силой немереной, и казалось, что ему уже давно пора жениться, а не мучиться над букварём.

Справа от школы шёл забор до конторы лесхоза, влево – короткая загородка в три жердины, метров пять-семь.

– Давайте в догонялки! – предложил Миша.

– Давайте! – согласились все.

И завертелось колесо, кто за кем не разобрать. Миша погнался за мной как щука за мальком. Я от него на забор и через забор, Миша чуть было не нагнал меня, но я, проявив невероятную ловкость и прыть, всякий раз уворачивался от этого кабана. Это его не на шутку разозлило. Миша в очередной раз кинулся за мной и заорал:

– Малка! Морду разобью!

Ну, тем более попадаться ему в руки не стоило. Я оказался по одну сторону изгороди, Мишка по другую. Всякий раз, когда он перескакивал ко мне, я уже был на другой стороне, и вот, я как рыбешка, скользнул по жердине перегородки и длинный и очень тонкий, прямой как гвоздь сучок вошёл мне в ногу чуть ниже колена, и тут же с треском сломался, вырвав попутно из ноги кусок мяса.

Я, по-началу, не почувствовал боли и тупо смотрел как из ноги хлещет кровь. Вся наша орава подняла дикий вой вперемешку с рёвом и визгом, да так, что из конторы лесничества выскочил директор вместе со своим сыном Николаем. Я помню, что Николай схватил меня на руки и побежал в контору. Вот где мог бы пригодиться фельдшер, но оказать помощь он, конечно, не мог, по причине крайнего опьянения.
Леонидов обложил Мишу матом нисколько не стесняясь нашего присутствия, на фельдшера замахнулся и сказал:

– Сволочь, я тебя все-таки выгоню!

Тут Николай, взяв фельдшера за горло, стребовал с него склянки с йодом, спиртом, бинты и какой-то порошок. Николай, видимо, немного соображал в этих делах. Нашёл в фельдшерской сумке щипцы. Я был положен на кровать. Николай прижал меня ногой, плечом, покопался и рывком выдернул сучок из ноги. Рану обработали и засыпали порошком. Я до сих пор считаю, что действовали они не правильно. Я орал на весь кордон, не так от боли, как от испуга. Ногу мне туго забинтовали марлевым бинтом во много слоёв. Я хотел уковылять домой, но Николай меня не отпустил. Я тогда еще был не в том состоянии, чтобы оценивать поступки взрослых.

Николай унёс меня к себе домой. Они жили в здании канторы, только с другой стороны. Он дал мне сахару, показал фотоаппарат, и, что самое интересное, завёл патефон, честно сказать я эту штуку видел впервые.

Я долго разглядывал картинки в большом альбоме, который мне всучил Николай. За мной пришла Анна Фёдоровна. Они сидели у стола и долго о чём-то разговаривали. Мне надоела их долгая беседа. «О чём только говорят!» – размышлял я, – «Наверное, всё обо мне!». А вот что будет, когда узнает мать даже думать и представлять не хотелось. Наконец, Анна Фёдоровна взяла меня за руку, я запрыгал рядом на одной ноге.

К вечеру вернулась мать, и, узнав что случилось, выдала мудрейшую фразу:

– Ну чё! Для этого черти не носят!

Я был рад радёшенек такому великодушию. Хоть не бьют – и на том спасибо. Я временно был изолирован от наших забав и игр, я скучал в одиночестве, разговаривал обо всём с Лапкой. Она была очень внимательным слушателем, молчала и только мигала своими умными глазами.
 
Прошло ещё несколько дней и мы сняли шины с лапкиных ног. Кости у неё срослись, но вставать на ноги она не могла. Однажды Лапка попалась на глаза матери.

– Что вы собаку мучаете, а? Люди-инвалиды, так это ведь люди, а тут собака!

Я принялся убеждать её, что Лапка обязательно поправится, надо только время, но моя мать никогда не решала вопросы компромисно. Утром я не нашёл Лапку на обычном месте. Бросившись в розыски я долго рыскал по двору и всевозможным закуткам, собака висела на обрывке верёвки в углу стаи. Мать ночью её повесила. Я не плакал, я как-то ожесточился всем своим маленьким существом. Мне было не так жалко Лапку, как было обидно за людей, за мать, за все действия.

Мы похоронили Лапу со всеми почестями, на какие только были способны. Моя нога заживала, действительно, как у собаки. Ни лекарств, ни перевязок, так, иногда, кто-нибудь из взрослых посмотрит, похмыкает – и всё лечение. Главное то, что обо мне забот не было и от меня нытья не слышали.

Дядя Кузьма и дядя Фёдор взяли над нашей семьей в некотором роде шефство, они связали для нас две сети, которые ставили вместе со своими. Улов был всегда богатым, не менее ведра отборных жёлтых карасей. Мы объедались рыбой, жарили их в огромной сковороде со сметаной. Нашей пацаньё взрослые многое доверяли, мне, кажется, в тех условиях, максимально приближённых к первобытным, люди гораздо быстрее взрослели. Например, нам спокойно доверяли лошадь подержать, увести её на скотный двор или просто проехать по улице. Доверяли лодку, правда, назначали старшего. Взрослые были уверены и знали, что любой шкет, если он уже ходит на собственных ногах – не утонет. Но однажды такое доверие чуть не обернулось нам боком.

Ванька-пастух – парень больше, чем подросток, предложил мне и Немому сплавать на другую сторону и проверить его мордушки. Кстати, о мордушках. Из длинных прутьев тальника, что в изобилии рос по берегу озера, взрослые умельцы сплетали бочонок с одним конусообразным входом во внутрь, по другую сторону бочонка было узкое горло заткнутое пробкой. Бочонок крепился к длинному шесту, который втыкался в илистое дно озера, внутрь бочки ложилась приманка: хлеб, отруби. Гальяны и караси заходили внутрь бочонка и не могли выбраться обратно, мордушку вынимали, доставали кляп-пробку, и вытряхивали рыбу. Ванька-пастух, ставя задачу, объяснил немому (он с ним хорошо общался). Немой всё понял. Мы были полностью готовы к выполнению такой задачи.

Лодка была другая, не подаренная нам. Была она тяжеловатая, тупорылая и утлая, кое-где она подтекала, но мы на это не обращали внимания, если вода мочила ноги, то мы вычерпывали ее консервной банкой за борт. Я растолковал немому, что он будет грести с одной стороны, а я с другой, и делать это мы будем одновременно. Итак, орудуя веслами справа и слева, мы придали нашей бригантине такой ход и скорость, что по бокам лодки шла высокая волна. Вода рассекалась носом лодки. Ещё и ещё быстрее, это уже не лодка, а несётся какой-то линкор! Противоположный берег быстро приближался навстречу нам. И тут раздался удар и треск! Наша лодка подпрыгнула как добрый конь. Средняя доска днища проломилась и, в образовавшуюся пробоину, хлынула вода. Нас от удара вышвырнуло из лодки, как котят. Мы барахтались в воде совершенно не понимая, что же могло произойти.

А всё дело объяснялось очень просто. В какие-то времена, наверное, давние, были постройки, возможно и жилые, со временем озеро предъявило права на эту территорию и она была затоплена. Отдельные столбы, сваи изгнили, некоторые сохранились, а другие почти выступали из воды или просматривались вблизи зеркала озера, и вот мы на нашей крейсерской скорости налетели на один из таких столбов, которые подстерегали таких неосторожных простачков как мы. Лодка прочно сидела на столбе, как стрекоза на иголке. Влезть в лодку не было никакой возможности. Когда мы с Немым подплывали к корме, наваливались на борт, пытаясь влезть, корма сильно опускалась, а нос резко поднимался и на наш обрушивался поток воды. Опускаясь в глубину, лодка норовила утащить нас за собой. Мы тот час отпускали борт и корма круто шла вверх. Меня очень пугала глубина, что была подо мной, вся храбрость куда-то бесследно исчезла и я готов был заорать «караул», а немому было еще хуже – он толком и заорать не мог. До берега было сравнительно не далеко и сил бы у нас хватило, но на всём пути просматривались сучья, ветки, торчали коряги, в которых запутаться было – пара пустяков. Мы плавали вокруг лодки, придерживаясь за борта. Утонуть нам не грозило.

Всё-таки на кордоне жили очень толковые мужики. К нам уже неслась лодка и в ней сидел никто иной как дядя Кузьма. Нам стало достоверно известно, что  прежде чем ехать к нам на выручку он самолично смазал Ваньке-пастуху по шее. Дядя Кузьма затащил в лодку Немого первым, а меня вторым. Лодка понеслась к берегу. Мы выскочили из лодки и помчались домой, слыша как дядя Кузьма, бросив вёсла на дно лодки, крикнул:

– Езжай! Снимай лодку и чтобы к вечеру была починена.

Ванька пастух уже махал веслом, удаляясь от берега.

Мы здорово увлекались рыбной ловлей, и надо сказать, что в этом занятии преуспели. Пузатые гальяны становились нашей добычей, но пользовались мы такой примитивной снастью, удочками, что приходится только удивляться нашему проворству и рыбацкой подготовке.

– Нужна снасть! – Эту мысль, как лозунг «даёшь пятилетку», выдвинула Галя. Мы с ней все согласились.

Да, действительно, нужна, но где её взять? Однако Галя продолжала развивать свою мысль, видимо, у неё уже сложилась какая-то концепция на этот счёт, она поясняла:

– В Мишкино есть крючки, леска, поплавки, грузила и многое другое, нам всё это надо купить.

– На чё? – изрёк я. В финансовых делах я был более рассудителен.

– На деньги, – последовал ответ.

– Вот, дура! Где их взять?

– Заработать! Вот где! – ответила Галя.

Это было что-то новое.

– А как? – пытался я дойти до истины.

– Да просто очень! В лесничестве принимают семена акации, а их вон сколько – полно! По всему кордону!

От слов мы перешли к практическому обсуждению вопроса, потом всей толпой направились в лесничество, где узнали что и как. Один килограмм абсолютно сухих и чистых семян принимался по цене шестьдесят копеек.

– Дурацкая работа, – тут же рассудил я.

– Сам дурак! Ничего не соображаешь, – накинулась на меня Галина, боясь, что я, своими разговорами, в корне загублю задуманное предприятие. – Ты чё хочешь, чтобы тебе рыболовную снасть даром дали? Ну, не ходи! Без тебя обойдемся.

Меня такой оборот дела не устраивал. Как это без меня?! Я тоже хочу быть в доле.
 
– Я тоже буду.

– Будешь-будешь! – пообещала Галина.

Мы вечером долго обсуждали сколько можно собрать семян, если, конечно, постараться. Галина привела убийственный аргумент в пользу задуманного.

– Вот знаешь чё? Разве нам с тобой было легко картошку полоть?

– Не легко, – согласился я сразу, вспомнив этот каторжный труд.

– Ну вот! Так это же было задаром, а это – за деньги. Кумекаешь?

Улеглись мы за полночь, утром все дружно вышли на промысел. Галина, вникнув в суть коммерции, выставила условия:

– Вы вот что, собирайте, сушите в свои посудины, это ваши заботы, каждый отвечает за себя. Вот.

Возражения не принимались. Она как-то само собой стала главной. Через полчаса работы добрая половина работяг ушла, отказались от работы.

– Ну и ладно! Зато нам больше достанется. – подытожила Галина.

Мы решили начать с могучих кустов, что росли сразу возле дома, нарвали пожелтевшие и уже сухие стручки и покидали каждый в свою посуду. К обеду я так напрыгался, что готов был бросить такую работу. Галина посматривала в мою сторону всё более подозрительно и, наконец, сказала:

– Ты чё это, крот, ослабел?

– Я? Да ты чё?

– А ничё! Собираешь? Собирай! Больше комаров бьешь, чем работаешь.

– Ты, лохудра, да я тебя счас!

– Крот! Получишь! – предупредила Галина меня. – Ладно, рви давай. Норму не выполнишь – не получишь ничего.

– Какая норма? Ты что мне задание давала? Да я тебя, мышь, в капкан загоню!

Я влез на очередное дерево и заметил, что к стволу приклеен какой-то шарик серого цвета. Что бы это могло быть? Я придвинулся поближе и попытался оторвать шарик от ствола, но он сидел прочно и тут случилось то, чего я никак не ожидал. Откуда-то снизу поднялись крупные насекомые с жёлтыми полосками на брюшках, точно такие же начали вылезать из тронутого мной шарика. Я попытался срочно отступить и замахал руками, но шершни, а это были именно они, решили дать мне бой. Я не успел опустить ногу на очередной сук, как самый ловкий шершень вонзил свое жало мне под глаз. Боль была жуткая. Я завыл и грохнулся с куста вместе с ведром. Тот же самый, а может быть и другой шершень догнал меня и ужалил ещё раз в лицо. С криком я влетел в избу и заорал дурминой. Меня умыли холодной водой и чем-то смазали места укуса. Уже через час моя физиономия распухла так, что казалось будто я резко поправился на несколько килограмм. Я выбыл с трудового фронта и в душе был даже немного благодарен этим шершням, что они по-джентльменски помогли мне избавиться от такой работы. Я считал и сразу сказал об этом, что вхожу в равный пай, так как пострадал за общее дело. Галя работала с Немым, хотя он рыбной ловлей не увлекался и в снасти не нуждался. Через несколько дней окончательно высохшие стручки мяли, веяли, сортировали, выкидывали подозрительные и негодные семена, ссыпали в мешок. Галина на пару с Немым поволокла мешок в кантору лесхоза. Галина торжественно заявила:

– Вот, крот! Дали семь рублей, двадцать копеек. Всего двенадцать килограмм.

Я поражался галининой голове, вот надо же такое придумать. Теперь, конечно, будем со снастью. На другой день Галя с Раей пошли в Мишкино, меня не взяли, по причине, что на меня было страшно смотреть. Крючки, леска, грузила, поплавки – были на славу. Мы называли их «базарскими», то есть не изготовленные самодельно, а заводские. Недостатка в удилищах не было, из тальника можно сделать любое. Рыбачили мы часто, и хотя ощутимых доходов от нашего труда не было, мы гордились своими успехами и помышляли, набив руку на гальянах, перейти на карасей.
 
Рая, моя сестра, жила в то время в каком-то своём мире. Она была гораздо старше меня и Галины. Она шушукалась с Пунькой Волковой, хохотали над вещами для нас непонятными, для чего-то старались чаще умываться и вплетали в волосы цветные тряпочки, выдавая их за банты и ленты. Взглянув друг на друга они понимали всё без слов. Мать била Раю смертельным боем. Видимо, по мнению матери для этого были веские причины. Раины сверстники уже гуляли по вечерам, сидели у сторожевой вышки, парни курили махорку и ветками отгоняли от девушек комаров. Щелкали семечками, кто-то мог взвизгнуть в темноте. Мы кружились тут же, гоняли и ловили жуков, лазили по молодым берёзкам и всё удивлялись: чего сидят? Чудно! Задавали тон и строили погоду в их компании двое: Рая и Пунька Волкова. Поздно вечером, возвращаясь домой, они подняли с земли большую коровью лепёшку и поставили её на оконную раму дома одной из самых зловредных тёток, которая постоянно наводила на них хулу и называла всех шарлатанами. Раей и Пунькой замышлялась как маленькая месть, которая обернулась большой неприятностью для одной из них.