Ночные объекты и чувства

Тонкий белый луч света. Прямо в глаза. А я доволен – теперь-то я изменю свое положение на диване. Мимоходом удивляюсь – а почему я сижу? Шея затекла, голова словно сама думает – заболеть ей вот прям сейчас или не заболеть. Хочется пить. Оглядываюсь – темно, и сквозь ночную темноту просматриваются контуры вещей той комнаты, в которой я и нахожусь. А что я тут делаю? А луч света, что за луч-то? Смотрю. Свет от лампочек выключенной техники – компьютера, телевизора, ноутбука - мелок и недалек.  В глаза мне ударил свет либо луны, либо какого-то фонаря с улицы. Но странно! Я ведь не у себя в постели, где окно рядом, где фонарь не идет по траектории, как Луна, а слепит все время одинаково в одно и тоже место, пока утро не настанет. И Луны с той стороны нет. Значит, сейчас меня высветила Луна? Думаю про это. И слышу звук машин. Дождь был что ли, успел этой ночью? Машина будто бы по лужам едет, там, внизу, я слышу как она едет по луже, такой звук, как воду льют. А воду и правда льют. То ли вверху, то ли на нижнем этаже, кто-то решил принять ванну, и я слышу, как вода у него из крана льёт сильно и бодро, а человек этот сидит ванной, наверное, и смотрит на поток воды. Вода должно быть горячая…
Снова просыпаюсь. Сколько я спал-то? Минут пять, восемь. Слышу машину, она едет внизу, шины шуршат по воде, и вот такие блики от фар идут, как двигающиеся проекции, как плывущие витражи одного цвета, лунного цвета. Это – свет от ее фар, непонятно как достигнул моего этажа; этот-то свет и разбудил меня чуть раньше. Почему же я снова заснул? Оглядываю комнату, в ней выступают контуры вещей. Снова темно, блики уехали. Знаете, что нужно сделать, чтобы не заснуть опять? Включить телевизор надо, но звук сделать очень тихим. Я чувствую под рукой у меня пульт, включаю телевизор и сразу зажимаю регулятор звука: а то вскрикнет кто-то там сейчас с экрана, и что останется тогда от остатка этой ночи.
Вот, вот так хорошо. Слышно, что идет активное действие, а что именно и как оно идет – не слышно. Какой-то баскетбольный матч, оранжевый цвет площадки, на которой мелькали рослые фигуры, слегка озарил пространство перед телевизором. Становится уютнее. Пусть это даже не прямая трансляция, но все же: там идет матч, сражение, много людей и никто не спит, а я вот лежу перед экраном на диване и сплю. Или не сплю. Мое дело, спать или нет. Главное – покой, и время до того, как он прекратится, еще есть. Свет от экрана снова представил мне контуры вещей. В контурах этих что-то заложено, слегка тревожно. Каждый контур – предметен, за ним стоит та или иная вещь, а если всмотреться в нее и вспомнить про нее, то за каждой такой вещью стоит то или иное дело.
Нет, надо вернуть то чувство уюта. Назад, глазами на экран: матч все идет. А мое личное дело, спать или нет. Высокий, видимо, спортсмен, кидает мяч в сторону противника через всю площадку. А теперь игры нет: на площадке танцует группа поддержки команды хозяев. Как так может быть: от броска начинается сразу перерыв? Видимо, я снова заснул, и я вспоминаю, как команды уходили на перерыв. Значит, я заснул с закрытыми глазами.
А ведь можно, пока я лежу, думать о важных вещах. Есть такой сорт вещей – они называются «важные». Вон, там где в углу темнеет мой стол, там эти вещи и должны как-то решаться, разворачиваться. Я там должен сидеть, в чем-то участвовать, что-то предлагать…Мне кажется, на столе я вижу какие-то углы, угловатые предметы. Книги, что же это еще может быть. А над ними громоздятся пустоты. Страшные пустоты, страшные оттого, что они и есть нереализованные старания. Вроде как и хочешь что-то сделать настоящее, чтобы и тебе, и всем другим стало ясно сразу: вот, ты сделал что-то настоящее. Хочешь сделать – а не получается. Плодишь эти пустоты, складываешь их, и вот от этого делается страшно.
Но вот пока я тут здесь лежу, и пока я ощущаю, что мысль моя идет в нужном направлении, я же могу думать, могу обдумывать разные важные вещи. Вот, например, можно разгадать смысл существования человечества. Можно понять, для чего живут люди. И это будет какой-то особенный день…Нет, почему будет? Этот день уже идет, он наступает. И все началось, когда этот день наступил. В этот самый день мне стало так легко от того, что я понял всю эту схему, и от того также, что я сразу осознал, что сам-то я действую по совсем другой схеме, что я просто таки не бежал даже, а летел над мокрым тротуаром. Дождь только что прошел. Воздух был свеж, каким он обычно бывает после дождя в теплое время года. Я видел, как в длинном панельном доме, который шел вдоль тротуара на противоположной стороне этой улицы, на седьмом или восьмом этаже, мужчина без майки курил, выйдя на балкон. Он смотрел в какую-то одну точку. Больше людей не было. И не будет ничего, ни в других окнах, ни на крышах. День сегодня вот такой особый, и у меня где-то внутри опять поднялась волна восхищения чужими дворами; волнение мое было крайне сильным, несмотря на очень спокойную остановку на улице. Бетонные блоки, которые составляли дом, в местах от девятого этажа и до крыши еще не высохли от дождя. Я слышал какой-то запах. Запах пустой улицы после дождя.
Я шел быстро. У меня в сумке было пара гранатовых бутылок, из зеленого толстого стекла. Они не позвякивали, и я не просто знал об их существовании; я их осязал. Сейчас. Сейчас. Сейчас гранатовый разольется во мне теплом, кристаллизуется рубином в голове, и я, выйдя на балкон, снова вдохну этот воздух. Сейчас.
Но вот тут то все и началось. Слишком уж было все как-то уютно. В этот самый момент, когда я радовался тому, что все понял, оно и началось. Сначала я увидел, как к остановке на той стороне улицы, что находится в начале длинного панельного дома, подъехал троллейбус. Я четко видел штанги над самим вагоном. Я точно видел, потому что конечно же сначала подумал, что они мне показались. Подъехал троллейбус, и в него кто-то совершил посадку. Троллейбус двинулся дальше, а я стоял на месте как вкопанный. Вот оно, вот оно и началось. У нас никогда тут не было троллейбусов. По этой улице троллейбусы никогда не ходили. На этой улице нет проводов…Минуточку, провода…Я поднял голову: под столбами на моей стороне троллейбусных проводов не было. Односторонний маршрут? Провода есть там?
Я стал переходить улицу чтобы посмотреть на провода. Мне почему-то показалось, что со своей стороны улицы я их не увижу. Когда я перебежал улицу, я не смог посмотреть на провода. Мне стало не до них.
Я увидел человека, которого все считали погибшим еще десять лет назад…Он махал мне рукой, даже двумя руками. В руках он держал какие-то синие букеты. Потом он стал делать прыжки: один вверх, второй – ноги в стороны, ноги разводил вместе с руками, и букеты шелестели, потом снова прыжок вверх…Вся улица за ним, глубь дворов, была оранжевого цвета, как баскетбольная площадка, и когда я это понял, я увидел яркий свет.
Яркий свет шел с экрана телевизора: смена картинки, началась реклама. Я не совсем понимаю, в какой стороне моя комната, чтобы встать, пойти, и нормально лечь в постель. Я помню даже: вот как-то встанешь так, и не поймешь, в какую сторону идти, чтобы продолжить обычные дела, как вот надо. Я вот думаю: надо вопреки тем, кто мог бы все это видеть, встать и пойти нормально в кровать. Направление я уже знаю, вот они – проемы в комнатах, зияют, освещает их только желтые и зеленые глаза, большие пары, но внизу. Вот кто не спит! Если бы знать, что они знают в свою очередь и ощущают, и думают. Почему-то я ощущаю себя будто я выкупался в море в тот сезон, когда еще никто не посмел бы искупаться, скажем этак в начале мая. И почему-то ноги, ступни – кирпичные, каменные, бетонные…Такими бы ступнями идти по кирпичной кладке, или даже нет, попробовать втиснуть их, эти ступни, в хорошую обувь с каблуком.  Доцокав до проема, я вижу кровать. Она выступает углом почему-то, будто она вертится. Будто как на сцене, или на съемочной площадке: сначала ее зритель видит перед собой, но вот круг под ней, встроенный в полу, поехал, и вот перед нами угол кровати. Вот я и вижу, как на кровати что-то есть… 
Когда-то у меня была теплая удобная кофта, кофта-моржовка, как ее называли. Стоило только мне в нее облачиться, как я прямо чувствовал, насколько я защищен от всего, что может стоить мне лишения комфорта. Вот бы сейчас – в такую моржовку, и хоть на улицу, хоть навстречу темноте, сочетаемой с луной, желтым светом фонарей, отражением луны, фонарей и редких светящихся окон в лужах. Удаляющиеся в тумане красные задние фары какого-то автомобиля. Идти можно по обычным, знакомым местам, хоть вокруг дома, но вот в это вот самое время каждый самый близкий метр становится дальше, каждый шаг длиннее и числится гораздо большим. Кто-нибудь обязательно попадется навстречу: какая-нибудь парочка с большой собакой на поводке; собака подозрительно но добро обнюхает, а парочка будет тоже вполне себе адекватной, улыбчивой. С ними можно будет пройтись.
А я как раз дошел до кровати, в темноте скинул с нее рукой наугад что там лежало, и просто представил, что будет, когда я упаду на нее. Вот я, наклонясь, боком, падаю, и я и вправду почувствовал, как я теряю контроль над собственным телом, и сейчас я упаду! Резко вздрогнув, в самую последнюю секунду я сознательным усилием ловлю себя…от падения. Да, я заснул в этот момент, и дернулся, знаете, как когда в транспорте внезапно засыпаешь, и дергаешься во сне, и просыпаешься, чтобы не упасть…Снова вот. Резко и быстро я открываю глаза, и занимаю прямое положение, а то ведь упасть бы мог, и спать на полу. Поэтому надо это прекращать, подниматься, и идти ложиться нормально в кровать.
Я встаю, и какими-то очень тяжелыми шагами направляюсь к темноте проема комнаты, за которым и есть моя кровать. Я вглядываюсь в темноту, в ушах будто осыпается какой-то звон или песок, но я вижу, что на моей кровати что-то лежит. Надо это убрать.
Как мы раньше относились ко сну? В те далекие времена, когда в воздухе пахло дождем, когда было так легко встать и пойти, когда было столько уверенности в надеждах, убежденности в правильности действий. Тогда надо было только дождаться темноты, а с нею приходило и время ложиться в постель: вот и наступало время постепенного погружения в сон, время, которое несет с собой некоторое прощение самого себя. А что происходит сейчас, когда мы ложимся? Все стало совсем по-другому. Утром, уже когда светло, ждать и гадать: а будут ли снова эти жуткие угрызения, мысли о пропаже времени, о собственной пустоте и никчемности. Ты видишь, насколько густа пустота над твоим столом? Тебе страшно? Ты понял, что все ускоряется, все становится быстрее, а пустот все больше, и где твоя уверенность в том, что все, что происходит, происходит правильно и неслучайно? А что тебе снится в этот момент?
Вот оно, в самую точку. Сама концентрация того, что может быть страшнее всего. И это не просто навязчивый сон, сюжеты, проснулся – и улетучились. Нет; кто-то назвал это самим злом…Я вижу перед глазами прозрачные шарики, которые образовали квадрат: двенадцать или шестнадцать шариков, четыре по четыре, и такой квадрат вполне себе реален. Я тянусь к нему рукой, и квадрат из шариков пропадает, но не исчезает насовсем: он просто перенесся от меня далеко, к противоположной стороне спортзала, и я эти шарики четко вижу уже там. Они не исчезнут, они переносятся вместе с полем моего зрения, а это значит, что вот оно – сейчас наступит этот ужас, на который совсем не хочется смотреть, хотя я и знаю уже – какой именно. Есть ли смысл о нем говорить, если я его все равно вижу? В воздухе, на полу – рой невероятных насекомообразных существ; да и мало ли что надо мной, но давайте не будем, не будем на это смотреть, и мне кажется, я в силах все это остановить.
Меня прямо-таки пронзает мысль, которая делает меня счастливым. Испугавшись своего такого дерзкого появления, эта мысль тут же спешит потеряться, потонуть где-то в глубинах других мыслей, приходящих образов и чувств; нет, нет, не уходи! Я не дам ей улизнуть; и правда, я ее крепко ухватываю, и прямо-таки смеюсь своему счастью. Я ведь научился здесь делать так, что все мне неприятное, страшное и ненужное я могу в любой момент прекратить! Вот это совсем просто, это очень похоже на то, что обычно, днем, мы называем усилием воли, но тут это выполняется легче! Я хочу, и я прекращаю вот это все, что происходит, весь этот парад существ, к этому времени уже сильно выросших, и я меняю сознательно и легко эту мрачную картину с тупиком, я просто беру, и меняю все, как хочу; да что там! Я поднялся в воздух и парю! И я невидим для всех!
Подо мной – огромная высота, и я вижу мосты и реки, дома. Высота такая, что ощущается всем телом: чувствую такую щекотку внутри, которая всегда появляется перед высотой. Спутанные мысли, смешиваясь с появившейся головной болью, сигнализируют о том, что долго эта высота быть не может. Держать долго она не может, а ведь я вам еще не рассказал про двух девочек, двух подружек, скрывавшихся от дождя в подъезде дома, в квартире одной из них. Обязательно надо будет погрузиться в эту историю, но это потом, а пока – я зависаю на месте. Всем телом чувствую начало падения, и осознаю его одновременно! Все ускоряется, очень быстро ускоряется, я ухнул вниз, и я понимаю, что я слышу сам звук падения. Я вздрогнул, очень сильно дернулся, так сильно, что, скорее всего, дернулся и наяву, в своей кровати. Упал, но надо еще спать, чтобы прошла боль в голове, и я все это понимаю. Надо еще спать, а это устроить очень легко: достаточно разрешить это себе. Я легко себе это разрешаю, и передо мной комната, полная различных кошек…Мне становится все ясно, я сплю и не сплю, даю себе команду спать, но уже все: фонарь не слепит в глаза, лучей света нет, лежать удобно, а комната полная кошек говорит мне о том, что ночные обладатели желтых и зеленых светящихся глаз где-то рядом. Я открываю глаза. Ночь прошла.
В углу – стол. Я что-то знал важное, связанное с ним. Но ничего не вижу такого, кроме поверхности стола и предметов на нем. Что нужно было с ним сделать? Чего-то я должен был опасаться, чего-то исправить? В углу – стол. Может, решение придет само собой. Стол – это плоскость, пусть пока так…Когда луч света ударит мне в глаза, я все пойму.