Мак Маг. Там, где ты ещё не был, гл. 2

Но я молчал. Девушка однозначно глядела на меня заданным вопросом. Ей было удивительно, что я в чем-то сомневаюсь, не отвечаю.
Край платья ее подался ударом резкого ветра, и волосы взвились так, что она прикрыла глаза, и ей пришлось вновь поправлять их, рукой отбирая у глаз.
За ее спиной рыжее солнце набирало мощь: нещадно палило все вокруг, и море, играющее в свою очередь барашками хитрых волн, придерживало свою энергию для будущих великих дел.
«Если бы этот момент можно было зафиксировать в вечность. Я бы стоял вот так напротив девочки-рыбачки на фоне лазурно-синего цвета, и размышлял о своём смешении, смешении, которое никому никогда не будет ясным. Даже, наверное, мне».
Оленька бросила руку, щедро, хлёстко ударив ею о бедро. Продолжала глядеть на меня вопросительно.
Я ощутил запах ее чистого тела, девичьей ауры вокруг неё, кажется, касающейся и меня.
- Чего ты молчишь? – Спросила она. Губы надулись.
«Эта девочка опытнее всех моих притязаний», - пронеслось в моей голове.
- Я просто сплю здесь иногда, - ответил и поджал живот, который как мне показалось, слишком был выпячен и порывался сорвать пуговицу держащую пояс.
- Я с отцом лет в десять уже выходила ловить рыбу, - сказала Оленька, по щекам ее медленно разлился румянец.
- А! Понятно! – ответил я, глядя почти в упор на ее густо и медленно дышащую грудь.
Она была на голову меня ниже.
На лбу крохотная  горизонтальная отметинка и те беспокойно бегающие волоски на нем.
Глаза серо-зелёные с оттенком перламутра. Молодость!
Брови короткие, густые, краями выжжены частым пребыванием на побережье.
- Ты учишься? – Спросил я.
- В техникуме. Буду поваром и пойду в рейс большим плаванием.
- Вот как! – Посмеялся я. Потёр кончик носа и, кривляясь всей физиономией спросил:
- Что ж ловит твой отец? Селёдку?
Оленька посмеялась.
- Не селёдку – омаров. Сейчас - омаров.
- Ого!
- А у вас (она перешла на «вы) любимое занятие есть? – Спросила.
- Да, пожалуй, я люблю поспать, - отшутился я неловко.
Девушку словно передёрнуло, она засмеялась, всплёскивая руками.
- Спать! Смешной вы! – Руки ее сомкнулись, хлопнули ещё и ещё раз, упали в подол платья, натягивая его плечики и, таким образом, больше оголяя шею.
Когда она успокоилась, улыбка укрывала чудаковатую последнюю радость событий, губы от чего повлажнели.
- Вы очень похожи на нашего учителя, - сказала она и шагнула вперёд, в мою сторону.
Я увидел широкую плюсну ее ноги, устанавливающуюся плотно, надёжно на ближайшей верхушке большого камня.
- Он - учитель – настоящий шутник! Каждый день шутил, даже если не шутил. А когда злился, то и не злился вовсе. Он часто выгонял меня из класса, делая свирепым лицо, глядя мне прямо в рот с каким-то требованием. А я не понимала: чего это ему нужно от меня. И наша парочка была на обозрение всех остальных  ещё смешнее.
Девушка, вскинула рукой, подняла глаза к ясному, разошедшемуся тучками небу, вспоминая что-то.
- И вы, я гляжу – идеалист!
- Хм, - что значит идеалист? – Переспросил я, не имея понятия: оскорбиться ли мне, или отшутиться.
- Идеалист, идеалист! – повторила Оленька, на этот раз ещё смелее шагнув в мою сторону.
Она подошла вплотную ко мне.
Я хорошенько разглядел ее внешность, все трещинки, вспененную кожу от перегрева солнцем. Запах ее сущности оказался не тем, что пришло мне сразу.
Она подняла руку, не отрывая от меня лукавых глаз, и притронулась к предплечью двумя пальцами, ощупывая бицепс.
- И слабенький такой! Ха-ха. В наших краях таких мужиков не очень уважают. Здесь сильные люди живут, а вы кроетесь в дырявом домике. Наверное, вам одиноко?
- Совсем и нет! – Меня стал возмущать, волновать такой подход столь малого знакомства. Захотелось собрать вещи, еду, которую я припас на несколько дней, вернуться в рабочий лагерь.
«И нет же покоя от людей ни днём, ни ночью. А так славно можно было провести еще два, два дня!»
- А много вы зарабатываете? – Спросила Оленька, отходя на расстояние и не переставая подбрасывать короткие брови, обозревая меня с ног до головы.
- Тебе-то что? – Задался я, поджал губы, но тут же мой рот нервически распахнулся и я нарочно, и я не стеснялся, что Оленька обратила на это своё особенное внимание.
Мне казалось моё лицо теперь довольно уродливо.
Моя постановка торса, чуть преклонённая вперёд, могла вызвать приступ страха. Да! И руки, длинные мои руки, жилистые мои руки могли совершить преступление. Могли бы!
Но Оленька, ещё раз поправив волоски со лба, немедленно прыснула со смеху в крупный свой кулачок.
«Дура она, что ли? - Металось в моей голове, - я же и того… убить способен!»
Дальше мне пришло на ум, как мои товарищи также смеялись над чем-то подобным, когда я стоял перед мухой с полотенцем в руке, медленно подтягивая полотнище, сжимая до синевы пальцы, дабы ударить точно – размазать надоедливое жирное насекомое по стенке палатки.
В лице моем также было нечто комично-угрожающее той малютке, наверное. И парни также точно - взорвались хохотом. А муха?
А муха улетела.
Навсегда.
«Ну, хорошо, если даже какая-то малолетка меня считает идеалистом, тогда, - продолжал думать я, - все правильно, что ушёл далеко от сородичей и обдумываю план дальнейшей жизни…»
Но «плана  дальнейшей жизни» никакого не было.
А было – смешение чувств.
- Идемте? – Спросила девушка, протягивая ко мне руку, - пойдёмте гулять? Во-о-он там, ниже, если спуститься с этой высоты есть прекрасный песочный пляж.
Рядом пирс, к которому мой отец сегодня пристанет. Пирс старый для швартовки лодок. Плавающий. Чтобы подниматься и опускаться во время отлива и шторма вместе с привязанными лодками. Одна лодка вчера разбилась. Вы слышали, как билось море? – Выдала она мне все это враз и замолкла, снова глядя однозначно, наивно на меня, не понимая нечто во мне, что, было самому мне странным, страшным.
Но жизнь обязана катиться вперёд или назад. Ей нет статики, как бы ты не желал.
«И почему бы, - решалось во мне, - не покатиться куда попало?»
Я ступил шаг вперёд, расслабляя тело, напрягшийся было живот. Да, теперь можно было выдохнуть.
Кажется, нечего было тесниться этой простодушной селянки. А чего ёжится?
Больно зацепив добрую горстку мелких камешков пальцами ног, я рванул вперёд, давая непременный знак, что согласен идти с ней.
Мы шли.
Оленька все так же навязчиво время от времени обращалась к своей плавающей чёлке, поправляя ее, заправляя короткие волосы за ухо, именно той стороной, с которой стучал я по почве костяными ногами.
Она то и дело поглядывала на меня.
Взгляд ее сначала слабо фокусировался где-то на высшей точке моей переносицы, потом скатывался, касался губ, подбородка и снова взметал, останавливаясь на зрении моих пекущих карих глаз.
- Мой отец, когда уходит на работу всегда будит меня. Я готовлю ему еду, помогаю очистить катамаран и проверить топливо. Все наспех, но он доверяет. Я ещё ни разу не подвела за столько-то лет! Понимаете?
- Да, - сухо бросал я в стороны одно и тоже.
- Потом я езжу на рынок, торговать. А иногда прямо с судна берут, ведь летний улов - солидный улов. Иногда сети полны настолько, что омары собираются в них в несколько рядов. Вот как!
Оленька глядела на меня, чтобы я дал оценку всей их рыбацкой деятельности, и я отвечал:
- Да.
- А вы, наверное, не очень любите раков?
- Да. Не очень.
- Вы такой интересный, городской. Чем занимаетесь в городе?
Я помолчал. Хмурость моих бровей, статность моего роста - все же я сильнее, крепче был девчонки – результатов никаких не давал. Да и мне почём?
Но эти резкие выражения насчёт какой-то придуманной слабости моей, идеалистичности вовсе были излишними.
Я раскрыл рот, Оленька удивлённо глядела в него, ожидая содержательного ответа.
И из меня вывалилось скупое философское:
- Смешение чувств…
- Чего? – Она притормозила. Ветер бил по ушным раковинам и колотил сзади ее причёской по спине. – Что вы сказали?
- Ну, - я остановился тоже было, но решительно дал шагу, первый из которых меня чуть повёл решимостью своею в сторону, как нетрезвого.
- Ну, - почти вскрикнул я, - это не детского ума деятельность!
Я сказал чётко, громко, постановочно, убеждённо рассчитывая, что сила магических грамотных выражений возымеет силу над сельской рыбачкой.
И, на самом деле, Оленька, я слышал - тронулась с места и шла, четверть минуты, чуть отставая от меня, задумавшись будто.
«С этой девкой, - рассуждал я, - да и вообще со всеми, - устанавливал я правила, - нужно держаться конкретно, строго, чётко! С этих пор и навсегда! Да! Иначе какое-то там смешение чувств полностью выколотит меня же из своей головы!»
Краем глаза я заметил, что Оленька торопилась сократить со мной расстояние после шокирующего высказывания и шла, вот уже, шаг в шаг рядом.
- Я страсть люблю эта разные рассуждения! Страсть! – Говорила она, - Однажды мне попалась какая-то литературная книжка с критикой какого-то произведения, художественного, понимаете, и я… И я, вы слышите? – Она непозволительно тронула меня за плечо, заставляя меня же тут же оценивать причинённый моральный ущерб личности.
- Вы слышите? Я была так поглощена умными мыслями, умозаключениями. Как можно так ловко думать, а?
- Все можно, - назидательно выпало из меня, - да-с.
- И вы умеете так рассуждать? – Интересовалась она.
Тем временем мы стали спускаться вниз со скальных пород. Я подавал девочке руку, она крепко хваталась, прыгала вниз, при том почти не глядела на мои услуги.
А мне почему-то казалось именно здесь это было важным.
Мы преодолели спуск и оказались на плотном песчаном плато, расстилающимся благостью прибрежного, остро пахнущего берега.
- Вот вы там, в городе умные, храбрые приезжаете сюда зарабатывать деньги, но как же вы можете обманывать нас, простых людей?
Она снова резко закончила и ожидала ответ.
Я оглянулся на неё, не понимая суть вопроса.
Однако под натиском ее ясного, однозначного таки ожидания просто обязан был сочинять что-то. В голове моей стучало, отдаваясь шагом твёрдых ступней, которые недавно, буквально этой ночью я выставлял из сарая на свет Луны, дабы наблюдать сквозь щели пальцев игру мёртвого спутника. И это было забавным…
- И что? – спросила она.
- Что?
- Ну, как вы ответите? – Оленька деловито кашлянула в крупный кулачок и снова притязательно взглянула на меня, и снова ожидала от меня чего-то особенного, умного.
«Смешение чувств!» - болталось в моем сознании и только.
Мне нужно было сгруппироваться и говорить с малолеткой с высоты возраста, мудрости, полученных городских знаний, умений.
«Смешение чувств!» И только.
- Это, значит, ты говоришь, что мы обманываем вас, то есть, простых людей, да?
- Ага!
- И чем же, позвольте спросить? – Вставил я «позвольте», удивительно, откуда взявшимся, и при том шевельнул ушами.
Олечка обратила на это уважительное внимание.
- Но вы получаете деньги, уезжаете. Копаете руду, забираете рыбу. А потом шикуете на материке. А мы, как думаете, мы? Как мы живём?
- Как вы живете?
- Прошлой зимой совсем худо было. Еле дом растопили.
- Эт-то, э-э… - вспоминал я название селища.
- Степное!
- Так. Ну, так ты же тоже учишься в техникуме? Заработаешь деньги на то же жилье в городе, да и махнёшь – к нам, а?
Произведя силлогизм я умно-вопросительно постановил на плоской переносице Олечки задание.
- Ага. Но я-то - опять в море. Я в городе сидеть, не согласна.
- Ну, и хорошо. А кто-то сидит? И там ничего хорошего нет.
- А любовь, какая там?
- Чего?
- Любовь… - повторила девчонка, и, кажется, впервые за все время знакомства потупила взгляд, смутилась.
- Какая еще любовь? В городе никакой любви нет.
Мы молчали. Я упорно продолжал стучать по утрамбованному песку. Мы вышли на пляж, где удивительно поверхность песка распушилась, стала горячее, и одновременно, в каких-то промежутках, прогалинах можно было поймать затаившуюся, застоявшуюся влагу.
Чашечки пальцев ощущали это. Это было изумительно и приятно.
Шум моря стал близок внезапно. Овладел тут же всей аурой наших сущностей, двоих, величественно давая понять: кто здесь является кем.
Олечка подбежала насколько было возможно близко к воде, бухнулась на песок, поджала коленки и мгновенно уткнула в них подбородок. Продолжала молчать.
Я подошёл к ней, стоял, глядел в поглощающее, пожирающее пространство моря, думал о чем-то и думал и о ней, о девушке.
Смешение чувств вот-вот должно было раствориться, как царской водкой здесь, именно здесь.
«Почему раньше я не додумался сюда прийти?» - Вот вопрос!
- А я думала…, - Олечка, чуть отрывая от коленок подбородок, искоса глядя на меня, не затрудняя особо полным обращением, - а я думала, у вас все по-другому…
Я присел на корточки, спустив кисти рук с колен, по-бандитски.
- Ничего, Скоро поймёшь.
- Что поймёшь? – Она подняла обращение.
- Ну, там то-се... Что значат все эти рассуждения, пересуды в книжках-то каких-то...
- А вы много прочли?
- Было…, - прошелестел из уст моих голос, будто говорилось им о каких-то важных боевых заслугах, гремучем образе жизни, поглощающем неуемным вниманием со стороны женщин и все такое.
Олечка напряглась, внимательно изучая каждое моё движение.
Чайка гулко прокричала над нашими головами, и я ощутил одиозную дрожь по всему телу.