Отчий дом. Глава 6

— Нужно заказать панихиду на завтра по отцу, — задумчиво произнесла Серафима, с жалостью глядя на голые кронированные верхушки тополей, сиротливо присыпанные снегом. Сквозь тяжёлые кучевые облака пробивалось солнце и играючи отражалось бликами на лобовых стёклах проезжавших машин.
— Как всё прошло вчера? — спросил Сергей. — Не донимали вопросами про заграничную жизнь?
— Вам бы всё шутки шутить… — отмахнулась Серафима. — Они были очень серьёзными и не задавали лишних вопросов. Вспоминали об отце, о его деловой хватке, тяжёлом характере и планах, которые так и не свершились…
— А ты?
— А я вспоминала, как их всех зовут… Они казались призраками из прошлой жизни. — Женщина поморщила нос в попытках избежать подробностей вчерашнего обеда и украдкой взглянула на мужчину. — Я была рада Вашему звонку.
Сергей выглядел невозмутимым и спокойным, на его переносице больше не красовалась чёткая глубокая линия, придававшая ему грозный вид, даже когда лучи солнца озаряли его лицо, то он совсем не хмурился, а смотрел вдаль открытым чётким взглядом, как капитан корабля. Серафима остановилась взглядом на профиле мужчины.
— Сергей, Ваше лицо мне кажется знакомым… Я точно Вас не видела раньше?
Сергей бегло взглянул на Серафиму, а потом снова устремил свой взгляд на горизонт, словно боялся сбиться с курса. Губы его едва дрогнули в заискивающей улыбке.
— Лично мы не знакомы. Я же лет десять назад устроился к твоему отцу, ты уже не жила в его доме. Он не сразу о тебе рассказал, да и я особо не втирался к нему в доверие, это не в моей компетенции. Но когда Григорий всё выложил мне, я и предложил ему… — мужчина слегка замялся, будто подбирая нужные слова, — быть к тебе поближе.
— Это как, позвольте узнать? — Серафима не скрывала своё нарастающее любопытство.
— Ну как, как… — Сергей остановился и посмотрел ей прямо в глаза. — Съездить к тебе и посмотреть, как ты, как поживаешь, не нуждаешься ли в чём. Ненавязчиво.
Серафима поймала себя на мысли, что если бы не серые глаза, внимательно смотрящие прямо на неё, по-доброму и открыто, то её любопытство сменилось бы на негодование. Теперь, в свою очередь, подбирала слова она:
— Ненавязчиво значит… — женщина в раздумьях сдвинулась с места, желая избавить себя от испытывающих её глаз Сергея. — Я смутно, конечно, но припоминаю тот день… Это была Родительская суббота, на заупокойную службу пришло много народа, я была тогда в храме, убирала свечи, принимала трапезу от прихожан. И я Вас не сразу заметила: Вы выглядели так, словно не знали, как себя вести в стенах церкви.
— Неправда, я часто у себя в родном городке бывал в храмах, — мягко остановил задумчивый женский монолог Сергей и пошёл к Серафиме навстречу. — Просто моей целью была ты.
— Знаете, двусмысленно звучит, — смутилась женщина.
— Я приехал с целью осведомления о твоей жизни при храме, — поправил себя Сергей. — Я хотел своими глазами увидеть и убедиться, что всё хорошо, не держат ли тебя насильно…
— Меня держали только в доме отца, а ушла я по своей воле, — перебила Серафима. — Как можно служить Господу не по своей воле? Если только это не секта и не религиозный фанатизм, но сейчас не об этом… Вы следили за мной.
— Иными словами, да, — без тени сомнения признался Сергей. — Но это было во благо.
— Во благо кому? Отцу или мне?
Сергей сложил руки на груди и нахмурился. Переносицу вмиг рассекла привычная глубокая морщина, и взгляд окрасился в тёмно-васильковый оттенок.
— Я тебя не для этого позвал. Ты хотела услышать правду, я её и не скрываю. Я человек прямой и серьёзный. Но я не люблю долгих и пустых предисловий. С детства.
— Сергей, я ценю Вашу прямоту, но нужно называть вещи своими именами. Вы следили за мной. На протяжении последних десяти лет, как я понимаю. Я ушла от отца, но скрыться от его зоркого ока так и не смогла… Благодаря Вам, кстати. Это же Ваша идея была? Со слежкой? Вы меня что, фотографировали? Снимали?
— Так, я не намерен отчитываться. — Сергей поднял правую ладонь, чтобы успокоить Серафиму, левой доставая пачку сигарет из кармана брюк. — Идея была моя, а всё остальное — уже воля Григория. И денег он мне за это не платил, я делал это исключительно из добрых побуждений.
— Так Вам нужны деньги?
— Они здесь вообще ни при чём. Я скажу лишь одно, а ты уже сама решай: но если бы мой отец так волновался о моей судьбе, то я бы, может, и не опустился бы до слежки за блудной дочерью богатого москвича. Может, моя жизнь и сложилась бы по-другому.
Слова Сергея, словно отрезвляющая пощёчина, отвернули женщину в сторону и на миг оглушили. Ей стало по-женски обидно, больно и стыдно. Глаза заслезились, и поджались губы. Женщина изо всех сил старалась не выдать в себе дрожь. Даже Мила, накануне обвинившая её в безучастии к больному отцу, так не ранила её.
— Ты просила называть вещи своими именами, я не пытался тебя обидеть или… — Сергей прищурился и с досадой выдал: — Ты что, плачешь?
Серафима уже отвернулась и только мотнула головой. Первая слеза предательски коснулась щеки, но женщина смахнула её быстрым движением руки. За спиной послышались шаги.
— Ты что, я ничего такого не имел в виду, я лишь хотел сказать, что Григорий о тебе заботился всегда, понимаешь? По-своему, по-отцовски… И взамен он ничего не ждал. Ты же его единственная дочь, он никогда не думал, что всё так получится… Ну… Я чувствую себя последней сволочью.
— Да при чём здесь Вы?! — выпалила вдруг Серафима, пытаясь освободить плечи от крепких рук Сергея. Она чувствовала от них горький аромат табака и еле уловимый сладковатый запах кожаного салона, исходивший от его куртки. — Я боялась себе признаться в этом всё время! Да, жестоко я обошлась, что прекратила с ним общение и упустила столько времени! Жаль, что не успела сказать столько… хорошего. И того, что он заслужил. Я жалею! Но ни Мила, ни Вы не знали того Григория, который был моим отцом! Не знали мою мать, которая всегда была в неведении о том, что творится за её спиной, терпела его деспотичный нрав, замашки аристократа и атеизм, но это ещё ладно… А измены?! Сколько их было? До меня, при мне, после?! А моя мать его все равно боготворила и не позволяла мне слова плохого сказать в его сторону! А я просто отказывалась терпеть… Я почти… почти ненавидела его после каждой их ссоры, я хотела видеть их вместе, а не его над ней, как коршуна над добычей. Господи, что я говорю… О нём либо хорошо, либо ничего… Господи Боже. — Серафима закрыла лицо ладонями и уткнулась в плечо Сергею. Она не слышала, как он мягким вкрадчивым голосом успокаивал почти рыдающую женщину, почти шептал ей на ухо, как сильно она права и что он уже всё знает. Серафима лишь ощутила, как её прижали к груди, услышала едва различимые стуки сердца человека, который едва ей знаком. Но он знает её на протяжении десяти лет. Серафима хотела провалиться под землю от стыда. Она забыла, что не подпускает к себе мужчин, забыла, какая она сильная, крепкая и мудрая, позабыла, что такое настоящие человеческие объятия. Она боялась открыть глаза и встретиться глазами с человеком, который сумел обнажить её сердце. А он всё говорил и говорил, пока она не обняла его в ответ. Сергей замолк, словно боялся спугнуть этот момент. В груди Серафимы ещё ныло, но тело расслабилось, и где-то внутри затеплилось чувство сродни стеснению, но в то же время и спокойствию. Нос почти не дышал, а лишь учащённо всхлипывал, но всё равно она уловила аромат выстиранного свитера, после которого начала приходить в себя, словно это был резкий запах нашатыря.
— Все мы под Богом ходим, — медленно произнёс Сергей.
— Это Вы к чему? — отстранившись, спросила Серафима.
— Хватит мне «выкать» уже! Тем более после того, что между нами было. — Его губы растянулись в добродушной улыбке, и в уголках его глаз распустились веера морщин. — Это я к тому, что Бог всё видит. Одному ему известно, кто прав, а кто нет. Он всех рассудит. А сейчас старое ворошить ни к чему, тем более вам удалось поговорить с Григорием. Он себе душу отвёл. Правда, не успел тебе сказать самое главное.
Женщина посмотрела на Сергея красными и слегка опухшими от слёз глазами, в которых читался немой вопрос. Он подошёл к ней почти вплотную и вложил в её ладонь носовой платок, словно собираясь с мыслями.
— Григорий хотел, чтобы я исполнил его просьбу. Как его верный слуга. — Он почтительно приложил ладонь к груди. — Но прежде чем я её исполню, я хочу знать, готова ли ты. Сейчас.
Серафима молча кивнула, сжимая платок.
— Он написал тебе письмо. Не знаю, можно ли его назвать прощальным… Понимаешь, Григорий не был до конца уверен, захочешь ли ты его видеть. А сердцу биться вечно не прикажешь, поэтому он тянуть не стал. У Бога свои планы, сама знаешь… Думаю, ты найдёшь ответы на многие свои вопросы.
— Я уже растеряла все свои вопросы. Как дочь я должна молиться сейчас за отца и за его душу.
— Всё встанет на свои места. Письмо в машине, пошли.
Оказавшись в салоне авто, Серафима глубоко вздохнула, ощущая нарастающее волнение. Сергей вручил ей аккуратно заклеенный белый конверт с сургучной именной печатью. Это было так в стиле отца. Женщина всё ещё не знала, хочет ли она вскрывать эту тайну.
— Я выйду за кофе и подожду снаружи, пока покурю. Тебе захватить?
Серафима кивнула, изучая конверт. Её пальцы коснулись затвердевшего сургуча, а потом провели по своему имени, аккуратно выведенному чёрной ручкой. Когда за Сергеем захлопнулась дверь, сомнения вмиг улетучились. Серафима резким движением вскрыла конверт, достала несколько тетрадных листов и с бьющимся сердцем принялась читать.

«Здравствуй, моя дорогая Серафима! Моя родная дочь. Как же я горд называть тебя своей дочерью. Ты унаследовала мой твёрдый и несокрушимый характер, о чём говорит твой поступок. Мы не виделись очень давно, но я до сих пор каждое утро и каждый вечер вспоминаю тебя и проговариваю вслух твоё имя, как молитву, хотя молитвы — это не моё. Хочу, чтобы ты знала, что я не осуждаю тебя и не злюсь. Ты сделала свой выбор, и я, как отец, должен его принять! Признаюсь, что я писал тебе много писем, но не все смог отправить. Причина одна: отцовская трусость. Ты себе даже не представляешь, как я боюсь, что не получу от тебя ответа. Это будет значить лишь одно: моя дочь меня не простила. Твоё прощение для меня — спасение! Я уйду со спокойной душой к твоей матушке — к моей Верушке. Она мне не простит, что ты ушла. У неё попросить прощения я не успел, поэтому прошу у тебя. Прости меня, моя родная Фима, что не уберёг тебя, не остановил тебя и не остановился сам. Видимо, порода у нас такая: горделивая. Сейчас сижу, дурак, и не знаю, как к тебе подступиться. Не держи на меня зла!
Со здоровьем в последнее время плохо, хоть я и не так стар. Кажется, моё сердце истосковалось по тебе, доченька, вот и начало барахлить. С момента, как ты покинула мой дом, я начал хворать. Я стал больше курить, пить крепкий кофе больше положенного и совсем перестал гулять. Даже хотел завести собаку, чтобы себя растормошить, но ты знаешь, что я за собой и то плохо слежу, а тут целый живой организм, требующий внимания, заботы и терпения. Я понял, что собаки — не для эгоистов вроде меня. Если от меня сбежала родная дочь, то и собака тоже сбежит… Но не будем о плохом!
Я хочу заботиться о своей дочери даже после своей смерти, поэтому я решил переписать квартиру и другую недвижимость на тебя, Фима. Думаю, ты сумеешь распорядиться моим наследством достойно! Я доверяю тебе, как самому себе. А ещё я доверяю человеку, который передаст тебе моё письмо лично в руки. Сергей не просто мой водитель, он мой помощник и моё доверенное лицо. Он поможет тебе вступить в наследство. Не бойся ему доверять. Кстати, ты могла его видеть раньше, я посылал его к тебе в монастырь, и не раз. Он передавал от меня пожертвования храму и приглядывал за тобой. Это я его к тебе приставил, хотя идею подал мне сам Сергей. Сдаётся мне, что это неспроста: я показывал ему твои фотографии много раз, и что-то мне подсказывает, что ты ему понравилась. Не хочу показаться сватом, но присмотрись к нему, за десять лет я успел его узнать, а тебе сейчас не помешает надёжное мужское плечо!
Дорогая Фима, доченька, пишу тебе и не могу подобрать нужных слов. Я переписывал это письмо несколько раз, и всё равно страшно писать заново. А вдруг не поймёшь или осудишь? Но со временем я понял, что нужно писать от чистого сердца и тогда — ты меня услышишь! Оказавшись покинутым сначала Верой, а потом тобой, я долго не мог найти себе места. Я чувствовал свою вину перед вами — своей семьёй. Мне начали сниться тяжёлые сны, в которых ко мне приходила Вера, потом ты, а потом… Ты не поверишь! Я начал видеть Христа во сне. Но если Верушка и ты смотрели на меня с тоской, то глаза Христа смотрели с явной укоризной. Я думал, что схожу с ума, думал, что даже святые начали гневаться на меня. Я падал на колени перед вами и просил прощения. И если вы меня прощали, и я видел в ваших глазах сочувствие, то лик Христа продолжал смотреть осуждающе. И перед ним я сгорал со стыда. Может быть, моей душе нужно было ваше прощение. В особенности твоё, Фима. Возможно, я чувствовал скорый уход, не знаю, но это были страшные ночи. И тут в моей жизни появилась Милана… Сложнее всего мне признаться в том, что я искал успокоения и ласки в руках дочери своей домработницы. Для тебя это может быть грязно и тривиально, но в тот момент она мне казалась участливой и доброй. Не думай, что я специально искал, кем бы «утешиться». Никто мне не заменит твою мать, знай это! Но даже будучи однолюбом, коим являешься и ты, моя дочь, без нежной женской руки и крепкого мужского плеча мы не чувствуем себя живыми! Ты меня когда-нибудь поймёшь. Жизнь у тебя будет долгая и счастливая, и ты обязательно меня поймёшь. Главное правило ты уже приняла: умей отпускать, даже если любишь! Я был готов отпустить Веру, когда моё мужское чутьё мне подсказывало, что она со мной перестаёт быть счастливой. А тебя я не готов отпускать. Как отец я всегда хочу быть рядом, но родительская любовь и опека бывает удушающей. Насильно мил не будешь! Но это не самое главное, что я хотел тебе сказать. Я хочу, чтобы ты узнала это именно от меня, дорогая. Знай, что в этом мире ты не одна. Я сам не понимаю, как у нас с Милой всё зашло настолько далеко… Но отчасти я был этому рад. Я посчитал это подарком судьбы и никак не посмел отказаться от него. За мной и так много грехов. Дорогая дочь, теперь у тебя есть родной брат!..»

Серафима почувствовала, как её тело онемело, сердце гулко заколотилось. Виски резко сдавило, а руки зашлись мелкой дрожью. Внутри прежние чувства боролись с новоиспечёнными. Женщина поборола острое желание бросить письмо и покинуть душный автомобиль, но из уважения к отцу она продолжила:

«Его зовут Михаил, и ему шесть. Он стал моим светом в оконце и той ниточкой, которая меня связывает с внешним миром. Я начал жить с новыми силами благодаря этому мальчику. Я хочу, Фима, чтобы вы обязательно познакомились! Теперь вы — семья. Ты можешь не впускать меня в свою жизнь, но Миша достоин такой старшей сестры. Удивительная закономерность: все мужчины в моём доме при виде твоих фотографий хотят с тобой познакомиться! А я им просто не могу отказать. Хорошо подумай, доченька, но я знаю, что ты примешь верное решение. И не вини ни в чём Милу. В сложившейся ситуации может показаться, что она специально втёрлась ко мне в доверие и случилось то, что случилось. Я видел её растерянные глаза тогда, когда сам был страшно растерян от того, что стану отцом. Но Миша не виноват ни в чём. Он славный малый. Мне будет больно вас оставлять, зная, сколько мне отведено, но я уйду со спокойным сердцем, если буду уверен, что вы вместе. Я знаю, что не вправе тебя о чём-то просить, тем более одну просьбу ты уже выполнила, за что я тебе безмерно благодарен! Ты прочла моё письмо. Но всё же я осмелюсь: позаботься, пожалуйста, о Михаиле. Я очень надеюсь, что для тебя он станет той же нитью, которая будет связывать тебя с мирской жизнью, в которой тоже много радостей. Если ты решишься, то обо всём можешь попросить Сергея! На этом я заканчиваю своё послание. Я не хочу с тобой прощаться, Фима, я хочу сказать: «До встречи». Дай Бог, ещё увидимся с тобой. Двери отчего дома открыты для тебя всегда, моя родная, а после этого письма ты станешь в нём полноправной хозяйкой. Крепко обнимаю, горячо целую и бесконечно люблю. Ещё раз прости. Твой отец».