Тишина

      Иной живет как монах. Отринул город, людей… — и получил.…  Вроде рядом Москва, центр, но деревня есть   деревня.
Спокойно. Умиротворенно. Тишина кругом. Но порой человека одолевают сомнения: не рано ли?  Не рано ли   так жить?   Что-то надо предпринимать, куда-то надо спешить. Мчаться... быть на виду.  В Москву? И куда? Что там ему скажут о жизни?  Кто те люди, которых ему не хватает?  Воздыхатели? Навряд ли.  Это обычные миражи. Обычные образы. Их нет в настоящей жизни. А если и есть, то они должны   были встретиться ему по жизни.  Пусть даже один из них, но должен же!
   — Подожди, — должен был сказать он, — мы же с тобой одной крови. Нам, должно быть, с тобой по дороге… Но ему этого никто не сказал за всю жизнь. Ни разу.
    Поэтому и нет его. Нет их. Нет ничего, что так манит к себе.
Иллюзорность. Мечтательность.  Сентиментальность — это они истинные художники желания, это они рисуют человеку таинственных попутчиков и не дают в полной мере, насладиться покоем и тишиной.
  — Эге-гей, где это я, где? — порой кличет человек.
    Но тишина не отвечает. Ибо она —  тишина. Ибо   в тишине и тихая спокойная жизнь.   Ибо все меньше и меньше человек   сопротивляется ей.  А она окутывает его с ног до головы.  Все тише и тише становится жизнь человека, все незаметней.
А если и есть кое-какие попытки   вернуться в старое, то это уже рудименты, отжившее. 
    И тишина снисходительна. Дает еще человеку подергаться, пошуметь напоследок: валяй, человек, попрощайся, …  увлеку ведь скоро, совсем увлеку, мною будешь. Частицей моей.  Кровушкой.
     И действительно, все тише и тише человек с годами, даже в городе шумном тих, не так как, правда, в деревне, но — тих.
Почему-то не хочется с годами шуметь, ой как не хочется. И не шумит более человек, незаметен и безголос он теперь, как бы бережет слово свое, жест для чего-то важного и последнего.
      Бережет и ладно. Видно, так устроено все на земле, видно, еще много чего есть в человеке, что мы и не знаем, что для нас всегда будет загадка: для чего жил   он? что оставил? что понял он из всего увиденного? насладился ли жизнью? Ответь нам, человек, ответь сквозь свою тишину, ибо только сквозь тишину можно расслышать главное о человеке.
    Расслышать и понять.  Опять же, понять в своей тишине, неторопливо, основательно, словно по-стариковски. Цедя каждое слово, через ситечко свое, то есть — сердце.   Да и цедить-то, думаю, особо не надо.  Там оно уже, словно заноза, застряло и кровоточит, давно уже кровоточит, мучает.
   Вот так вот, а за жизнь-то этих заноз   столько засело, что, возможно, и стихает человек, не дают они ему развернуться, пошуметь по-прежнему, что-то явно мешает   там, в сердце, и…кровоточит.
    Возможно, это все преувеличение, и нет никакой тишины, нет никаких заноз, и все это блажь и писательство чистой воды. И, возможно, только личное.
   Да возможно. Но что-то все равно не веселы люди с годами.  И улыбки-то у них, и смех как бы мосфильмовский: а ну,  лапа!  Давай еще дубль и повеселей.
   И пробует. И получается. И верят окружающие в искренность, в сюжет, а выходя из кинотеатра—ревут, ой как ревут, не на людях, конечно, но ревут уж точно. «Ревут»—это преувеличение, но если    это отнести к душе, к нутру нашему, то слово это вычеркивать незачем, кстати оно. Да и чему радоваться-то. Тишина ведь впереди, жуткая.