О белом солнце

Я не помню, какого цвета было солнце во время моей первой поездки на юг.
Надо сказать, и сама поездка сохранилась в памяти довольно смутно, хотя прошло менее десяти лет. Это был мой первый тысячекилометровый выезд: мать хотела показать мне море и заодно проверить, действительно ли такие марш-броски безопасны для моего своеобразного здоровья.
Оказалось, я могу преспокойно находиться в поезде сутки с лишним, но плохо переношу летнюю крымскую жару. Мы провели в Судаке две августовские недели и большую часть времени вынуждены были сидеть в номере – мама тоже не любила солнце.
Самое яркое воспоминание о поездке – самостоятельная прогулка по местному базару. У меня было как никогда много денег (обычно такой суммы хватало на пару-тройку месяцев сносного существования) и страстное желание впервые в жизни завалить друзей многочисленными сувенирами. За несколько часов прогулки я наторговался до хрипоты, оброс огромным количеством пакетов  и полностью опустошил кошелёк. Весь этот шумный, говорливый поход надо мной нависали крыши магазинчиков, тенты палаток, грозди рокерских «волчьих хвостов», разномастные панамы, кепки и ковбойские шляпы, связки бус и браслетов, платки и парео. Солнце сквозь них проглядывало как-то неприметно, поэтому не врезалось в память (в отличие от шикарного ножа с костяной рукоятью в форме головы дракона; единственное, что удержало меня от покупки – вероятные проблемы с таможней).
На следующий год мы с матерью отправились в гости к её сестре, в Оренбург. Что характерно – тоже в августе. Тогда-то я и увидел впервые белое солнце пустыни.
Мы стояли в самый разгар дня на автобусной остановке. Солнце палило нещадно, и под металлической крышей было гораздо хуже, чем в тени хилого деревца рядом. Что-то бормотала местная реклама – аудиооборудование с ней было размещено на многих остановках общественного транспорта. (Мой дядюшка утверждал, что знаком с человеком, который придумал и организовал такую систему объявлений во всём городе; я догадывался, что горожане этого товарища недолюбливали за его выдумку).
Под крышей остановки висел экранчик, показывавший поочерёдно то дату и время, то температуру воздуха. Я несколько минут безуспешно пытался заснять зловещие «+52» на свой глючный телефон и в итоге махнул рукой.
Надо сказать, оренбургская жара переносилась гораздо проще судакской. Видимо, большую роль играла влажность. Сухой степной воздух шпарил не сильнее московских плюс тридцати и ни в какое сравнение не шёл с крымскими плюс тридцатью пятью.
Итак, мы стояли на остановке - всем нашим дружным родственным сборищем. Нашей целью была дешёвая, но хорошая оптика на какой-то из дальних улиц. Мы с матерью не знали, какой автобус наш, а тётушка не посчитала нужным сообщить его номер и отчаянно высматривала требуемый транспорт сама. Ожидание затягивалось, я заскучал и начал озираться по сторонам – пожалуй, самое лучшее и полезное занятие в чужом городе. Особенно, если тебе не дают познакомиться с ним самостоятельно и водят по улицам, не объясняя, куда именно и какими путями вы идёте.
- Смотри, - сказала мне мать, - а солнце-то белое…
Я поднял голову и с удивлением увидел что она права. Солнце было белым – без заметного в средней полосе золотисто-рыжего сияния. Белые лучи играли на оконных стёклах и крышах палаток. В сторону солнца я смотрел не более секунды – меня ослепило почти мгновенно, хотя я глядел не на сам диск. Белого цвета оказалось слишком много, и он был ярким, гораздо ярче, чем все солнца, которые мне приходилось встречать прежде.
Все дни до отъезда я при каждой возможности проверял моё белое солнце пустыни – удостовериться, что оно по-прежнему не нашло свои жёлтые оттенки. Наблюдения показали, что солнце всё-таки использует иные цвета и чаще делает это либо рано утром, либо на исходе дня. Во время нашей вечерней прогулки по Национальной деревне светило окружал золотисто-оранжевый ореол. Белый цвет гнездился в самой серединке, куда нельзя смотреть без хорошенько затемнённого стекла.
В Волгограде и Волжском солнце тоже бывало белым, но лишь ближе к полудню. На восходе оно окрашивалось в ярко-рыжий, на закате менялось от изжелта-цыплячьего до страстного малинового.
А потом была трасса на Мурманск.

***
Весь первый день пути солнце время от времени показывалось из-за облаков и было совершенно обычным. Неудивительно – к вечеру мы с Ш. только-только миновали широту Петербурга, одолев семьсот с хвостиком километров.
Вторые сутки прошли под пасмурным серым небом. Периодически облачный слой распадался на полупрозрачные белые пушинки, и тогда над нашими головами словно расстилался ковёр небесных одуванчиков. По обе стороны М-18 рос густой лес, сквозь который солнце не проглядывало – но мы знали и чувствовали, что оно здесь.
Я с нетерпением ждал второй ночёвки. Июнь приближался к солнцестоянию, и я знал, что сейчас в Заполярье ночью так же светло, как днём. Нужная книжка по астрономии попалась мне ещё до подготовки к школе, и многие её главы я помнил наизусть, но представить, что солнце не зайдёт, отчего-то не получалось.
Мы встали на ночлег у поворота на Чупу. В половине одиннадцатого в густом лесу действительно было много света. На камнях и деревьях рос пышный лишайник, подобного которому я никогда раньше не встречал. Само собой – рассматривал его, ворошил, перебирал пальцами. Весь мир вокруг казался мне совершенно новым, необычным и загадочным. Я ощущал себя заново родившимся – маленьким ребёнком, который впервые в жизни выбрался за пределы леса бетонных коробок.
Ближе к полуночи темнее не стало, и мне пришлось на ночь завязать глаза банданой – в летней палатке было ярко как днём, и это ужасно мешало спать.
В шесть утра мы начали новый день – перекусили, собрали вещи и выползли на пустую трассу. Небо за ночь почти лишилось облаков, а воздух – плюсовой температуры: на выдохе из носа вырывались густые облачка пара, а хилый ветер выбивал дрожь. Мы отчаянно ловили крохи драгоценного тепла и ради них не ушли с неудачной позиции: стоило бы подняться на соседний холм, благо и идти было близко, но там тени деревьев полностью накрывали трассу, не пропуская ни лучика.
Сперва я познакомился с правой стороной дороги. Взяв бинокль, попробовал прочесть указатель вдали, едва различимый. Изучил взглядом лес – буквально каждое деревце, каждый камень. Разбил птичье многоголосье на отдельные песни. Потом повернул голову влево и… увидел белое солнце.
Оно было не чета белому солнцу степи – в сравнении с ним то теперь казалось молочно-бежевым. Огромное, окружённое ореолом светило, белее свежевыпавшего снега, расчёркнутое такого же цвета лучами, на которые смотреть было не менее больно. Зажмурившись, я навёл телефон на небесное сияние и нажал кнопку. Глянул результат. На фотографии солнце получилось меньше, чем в реальности, но такое же белое, а вот лучи утратили чистоту, приобретя оттенки пунцового и зеленовато-бирюзового.
Солнце поднималось всё выше, и я сполна прочувствовал смысл идиомы «белый свет». Мир действительно становился «белым светом», выцветая и утрачивая краски. Лес сгустился до тёмного изумрудного, и мне на ум пришло другое словосочетание – «чёрное солнце». Откуда оно, я так и не вспомнил.
К полудню солнце не сделалось менее белым, но вокруг него рассыпались яркие искры всех цветов радуги. Пейзаж казался открыточным – будто кто-то, играясь с его изображением в фотошопе, выставил на максимум параметры вибрации и насыщенности. Небо вдоль горизонта полностью выцвело, оттенило и без того глубокие силуэты облаков; над нашими головами оно было ярко-голубым и слепило не хуже солнечного света.
Потом его наводнили облака – как стая овечек набежала. Лазурь сдавала позиции, и к Мурманску небо пасмурно засерело. Таким оно оставалось все три дня, что мы провели в городе – одинаковое и днём, и ночью. Не поменялось и на обратном пути – изредка дразнило солнечными лучами, пробивавшимися сквозь пелену облаков, но не давало рассмотреть само светило.
В следующий раз я увидел солнце под Петрозаводском, и белым оно уже не было – рассветное, сверкало оттенками жёлтого.

***
Следующий год – июнь, день до солнцестояния, трасса на Архангельск. Мой напарник отправился в автостопный путь второй раз в жизни (первый тоже был со мной – на Можайск, парой лет раньше). Дорога стала долгом, но утешала мысль, что тысяча двести километров на север – это довольно много и шансы увидеть белое солнце у меня есть.
Первый день вёз так себе – мы не добрались даже до Вологды и нарвались на неприятную личность; мне пришлось изрядно помолоть языком, чтобы водитель счёл свои зыбкие намерения плохой идеей и высадил нас. Дальше люди попадались хорошие, даже замечательные, и палатка не пригодилась, нам предоставили приют на ночь (правда, матрасы и одеяла оказались общежитиями клопов; блохи вроде тоже были). Следующие сутки пошли бодрее, во второй половине дня мы очутились в кабинах фур, державшихся связкой – не по цели, но по старому доброму знакомству. Планировали ехать всю ночь, но одного из дальнобойщиков, давно не спавшего, таки одолел сон, и оба дракона встали на небольшую заасфальтированную площадку-стоянку. Рухнули на пару-тройку часов, запланировав подъём в половине четвёртого и дальнейший сольный. Ночь так и не наступила, затормозив на лёгких сумерках. Я лежал на верхней полке фуры, напоминавшей гамак, смотрел в щель между шторок и думал о белом солнце. Водителя сморило быстро; его храп давал мне понять, что он ясно услышал моё твёрдое «нет» в ответ на руку, приобнявшую мою талию. Дальнобойщики по этой части прямы и честны, умеют принимать отказы и не имеют обыкновения настаивать – за это я доверяю им.
Выехали со стоянки, когда не было и четырёх утра. Мой напарник, которого долго и нудно выковыривали из соседней фуры, клевал носом; я поглядывал на ремонтируемую дорогу. Машина шла неровно, как по волнам при сильной качке – автомобилям предоставили обочину, плохо примятую после того, как на неё накидали земли со срытых холмов. В какой-то момент меня сильно, до хруста, впечатало спиной в стенку; я смог найти в себе силы не взвыть, но уголок губы прокусил почти насквозь. Боль угнездилась в позвоночнике, непрерывно напоминая о себе колотьём.
Справа от нас, то уплывая назад, то касаясь трассы, сияло огромное белое солнце.
«Белое безмолвие – моя победа,» - бормотал я строки из песни Непомнящего, которые пел на квартирнике меньше недели назад. – «Белое безмолвие – моя беда, горизонт пустой, там никого нету, уходи домой и не ищи…»
Карта давно потерялась – выпала из кармана в машине милой дамы, которая подобрала нас за Волгой. Вторые сутки мы ехали в неизвестность.
Белое-белое солнце, бессонная ночь и пронзительная боль вогнали меня в странное состояние транса, когда вроде бы осознаёшь происходящее и реагируешь на него, но действуешь, думаешь и движешься будто во сне.
В Архангельск мы въезжали по длинному мосту через Северную Двину. Солнце плясало-мелькало над стальными конструкциями. Рация материлась, К. пытался дремать, говорил мало и вяло. Я с каким-то садистским удовольствием представлял, как сообщу ему, что мы прибыли и до гостиницы в пять утра придётся добираться пешком через десяток кварталов.
Заселились мы в шесть с хвостиком, позволив себе полноценный двухместный номер – цены были удивительно дружелюбны к путешественникам.
К., приведя себя в порядок, сразу рухнул спать. Я так и не сомкнул глаз – с мокрой после душа головой, в «городских» брюках и расстёгнутой рубашке сидел на полу, навалившись локтями на кровать, и пытался отрисовать в автостопной тетради новую карту трассы - со всеми её поворотами и развилками. Потерпел сокрушительное поражение, но ничуть не расстроился по этому поводу. В девять утра растолкал напарника, мы спустились на первый этаж и поели в чересчур роскошном для нас ресторанном зале (завтрак входил в стоимость номера; я не удержался и утащил с собой хлеб и шоколадные шарики, ссыпав в пакет). После чего вышли на улицу – навстречу новому для нас городу, приключениям и пронзительно-белым солнечным лучам.

***
В Северодвинске белое солнце было ещё белее. Его сияние терялось в ветвях и силуэтах домов, пока мы бродили по городу, зато захватило всё побережье.
Берег моря был густо усеян обломками мелких ракушек. Хотя день клонился к вечеру (часы показывали восемнадцать с гаком), тёмно-жёлтый песок не торопился остывать, и наступать на него босыми ногами было неприятно. К., натёрший ногу, не рискнул соваться в воду и остался ждать меня на бугорке песка, к которому потихоньку подбирался прилив. Я же разулся, подвернул брюки и радостно попёрся навстречу слабеньким, добродушным волнам. Зашёл по колено – городские штаны не были приспособлены к экстремальным условиям и сохли медленно, так что не хотелось ими жертвовать.
Передо мной сияло белое солнце в цветнистом ореоле. Его отблески драгоценностями играли на загадочном тёмном бархате Белого моря.
Пока я любовался волнами и общался с двумя местными девчонками, которые забежали сюда искупаться, море отрезало песчаный островок К. от большой  земли. Я одолжил ему свои кроссовки на толстой подошве, но их высоты не хватило, и остаток дня я провёл в сырой, хлюпающей обуви. К счастью, за ночь она высохла.
Девочки, почему-то привязавшиеся к нам, на прощание одарили нас красивыми ракушками, которые успели собрать, и бутылкой морской воды. От второго сувенира пришлось отказаться – он не влез бы в рюкзак К., а я опасался лишней ноши из-за травмированной спины: припухлость от удара сходить не торопилась, невзирая на лечебный гель и нежное обращение.
Весь следующий день, пока мы неумолимо приближались к Вологде, солнце старательно пряталось от нашего взгляда за немногочисленными облаками. На следующий день оно ярко светило на праздновании Дня молодёжи, развернувшемся вдоль берега Вологды-реки, и приобрело желтоватый оттенок.

***
Двумя годами позже, в июле, я сидел в маленьком, мрачном медицинском центре поблизости от МКАДа, ожидая результаты МРТ и ангиографии мозга.
Почему-то все маленькие медицинские центры в дальних районах кажутся мрачными, даже если не выглядят таковыми. Здесь, впрочем, скорее были виноваты неудачное освещение и недостаток окон, чем мои настроение и самочувствие. Второе не радовало особенно – я еле-еле выдержал полчаса в такси, а ведь предстоял и обратный путь, через вечерние пробки.
Со мной сидели пожилая пара (дед ласково, ободряюще поглаживал бабулю по колену, скрытому тёмно-зелёным платьем в красно-белый цветочек) и мама с девочкой лет четырёх. Девочка была здесь самым буйным и шумным посетителем с колоссальным отрывом от остальных претендентов. Мать уже не старалась унять её – сидела, мрачно глядя в пол.
Я пытался читать книгу, но никак не мог сосредоточиться – строчки скакали, а детская трескотня мешала.
- Ой, мама! Мам, а почему этот цветок вянет?
- Не знаю.
- Мама, мама, а что вон там написано?
- Мне не до этого, извини.
- Мама-мама-мама, смотри! Ну смотри же! Солнце совсем белое!
Я рывком поднял голову и повернулся к низкому окошку.
Девочка была права. Посреди разгоравшегося заката висел снежно-белый диск, до которого никак не могли дотянуться подступавшие персиково-рыжие краски.
В этот момент из кабинета вышел врач с листом бумаги в руке и позвал меня.
Ещё не увидев результатов обследования, я понял, что всё хорошо. То, что сейчас настигло меня – не смертельно. Оно пройдёт, затаится, даст мне чуть больше времени и много километров дорог, в том числе – пригоршню автостопных.
Спустя месяц я «сапсаном» уехал в Петербург на охоту за белым солнцем.