Мак Маг. Там, где ты ещё не был, гл. 1

- Смешение чувств часто дорого обходится. Утреннее пробуждение и ленивый первый взгляд на мир ничуть не преображённый. Увы.
Синтетический мир, навязанный прохожими мыслями, мотивами, молитвами, моралью.
Хочется вырваться из него, обычного, ежедневного, повторяющегося, но смешение чувств мешает набрать настоящий разгон.
Смешение чувств раздражает затаённую грусть, грубость, гниение, горбатость собственного существования. И тебе хочется снова - уснуть.
Одно время тебя спасает наркотический алкоголизм, изрядные забавы с противоположным полом, но ты не видишь и конца и края подобным «наслаждениям».
Здоровье, и нервы, и личная неприкосновенность  задёрнута мутной занавеской  полиэстера, как в ванной комнате большой коммунальной квартиры, где много нечистых пятен от чужих пяток на полу.
Тебе приходится входить в неё каждый раз, чтобы просто умыться перед запотевшим зеркалом, и скорее выскочить оттуда. Успеть полюбоваться искромётным кривлянием в тот, стеклянный зеркальный мир – другой, другого тебя.
...Разговоры о следующей жизни меня, Макс, увлекли.
Как-то я познакомился с таким особенным человеком, который убеждал меня в существовании феномена реинкарнации.
Он свято верил и жил этим то каждое утро, когда я пробуждался в смешении. Смешение чувств ему в срок перестало мешать, он, кажется, знал смысл всего, ожидал определённых знаков, готовящих к ощущению себя неким иным, неизвестным, новым человеком.
Вся серьёзность всякого вопроса вдруг восстаёт при сокрушении прежних представлений, и особенно – когда ты сам убеждаешься в феномене перевоплощений.
Сиолония,  как способность сознательного сна оказывается ничтожной по сравнению с тем, когда что-то обострённое встречается в реале. И так бывает.
Беатрис в кремовом пальто я встретил однажды осенним днём и сразу понял, что эта женщина необыкновенная.
Ее русые волосы, кончики, ниже плеч развивались на лёгком ветерку, и улыбка таяла мороженком в светлом лице доброты и признательностью всему окружению.
Однако даже когда мы познакомились, она не могла понять, что существует из будущей жизни именно для меня.
Я говорил ей о чувствах, тех смешанных чувствах, которые разоблачались при виде ее, любви моей во мне, для неё.
Она кивала под зонтом, капли лились мне на одежду, но я делал вид, что не замечаю. А она все знала. Поднимая высоко зонт над головой просто так, - в забаву – нам обоим, желая развлечь себя, таким образом, и мой тяжёлый лоб, сморщенный в неизвестных для неё думах.
Какое-то предубеждение стояло в ней насчёт меня, и она только слушала, слушала мои сказки о своей же исключительности, и не верила до конца.
- Вообще-то у меня есть парень, - говорила она и демонстрировала ровный безымянный пальчик - обручальное кольцо на нем, переливающееся светлым дорогим золотом, потом усмехалась, хмурилась заодно, задумывалась и производила странное, - только я не знаю, люблю ли я его.
И, казалось, вот-вот то мгновение, когда она поймёт, что я, я есть единственный из нашей общей теперь прошлой жизни, что мы встретимся ещё – в будущем все-равно ведь и будем по-настоящему счастливы где-то как-то…
Однако каждый раз я расставался с ней, теряя по капле надежду в верности своего же убеждения в той самой великолепной общности с ней, метаморфоз незаурядности бытия, мешая расползанию смешения чувств.
Она заставляла меня мучаться, страдать. И, кажется, Макс, это доставляло ей удовольствие.
Так начал свой рассказ Владимир Осинский, мой нынешний клиент.
Между нами впервые состоялась беседа в обычном формате: кресло напротив кресла, но скоро выяснилось, что мы близкие соседи.
Осинский снимал рядом с моим домом квартиру и мы, ранее не знающие друг друга, вскоре проводили длительные прогулки, и диалоги наши вели на свежем воздухе.
- Прошлое не оставляет, - говорил мой новый друг, - оно преследует тайными воспоминаниями и той самой привязанностью к человеку. Неизвестным касанием какого-то вязкого лепестка чудного растения, наверное, из Того, из Того Мира.
Возможно, наши роли были перепутаны: и я был из будущего, а она – из прошлого. Но это не суть важно.
Когда лил последний дождь нашей встречи, я пытливо вглядывался в черты ее лица, пытаясь запомнить надолго выражение неповторимого эффекта притяжения всего ко всему.
Больше мы не виделись так близко. Да.
Она вышла замуж, я уехал к морю, устроившись на вахтенную работу разнорабочим. Это был край полуострова, где мы добывали медно-никелевые, железные руды.
Смешение чувств, так и не раскрывшись, по-прежнему, и где-то больше -тревожило меня.
Продолжительными вечерами я удалялся подальше от лагеря рабочих и бродил по побережью в поисках самого себя.
Однажды на скалистом берегу моря я обнаружил небольшой деревянный сарай, сколоченный из досок проморённой древесины, в которую трудно было вбить даже гвоздь.
Старые, измученные, проржавевшие гвоздочки, которые были здесь испокон создания данного сооружения, служили мне крючками для одежды.
Жаркими ночами, я снимал с себя белье и лежал в исподнем, запрокинув руки за голову, на прядях травы и высохших до проволочного состояния водорослях. Глядел в стеклянные звезды сургучового неба сквозь дыры в крыше, размышлял так - почти ни о чем.
Мне доставляло удовольствие просто думать, развивать новую полосу моих смешанных чувств, невидимых. И удивляться, как легко становилось вдруг на душе. Ни с того вроде, ни с сего. Вдруг: легко и понятно. В тишине и одиночестве.
«Беатрис, - размышлял я, - пройдёт немного времени и вспомнит меня по-настоящему. Где я буду шагать рядом с ней в ее снах, представлениях, мечтах».
Тёплый шорох дыхания волн моря проникал между досок, о чем-то шептался со мной и иногда, будто выговорившись, затихал до утра.
Раннее утро, вздымающееся восставшим заревом великолепного солнца, разоряло все тёмные связи притихшего мира, требовало действий. Я одевался и шёл в лагерь на свою смену.
- Где ты шатаешься, друг? - Спрашивали меня.
- Я?! – Смеялся в ответ, - хожу на свидание.
По моему помятому и иногда небрежному виду было понятно всем, что никакого свидания не было.
И я, и мы, как многие на рудах, не обременённые семейством, просто выдумывали себе старые истории, чтобы потом идти зарабатывать деньги для будущей основательной жизни.
Однажды, отдыхая от тревожных будней, посетив свой излюбленный деревянный замок на все полагающиеся мне выходные, я проснулся ранним утром под незнакомые мне звуки.
Было около пяти утра.
Солнечные зайчики застыли пушистыми хвостами на морщенной фактуре досок и я, пробудившись, не спешил подняться, различая чудные воображаемые картины на рваных стенах отсыревшего помещения.
Но когда явственно прозвучал певучий женский голос, тянущий какой-то мотив, переливающийся в смуте волнующегося моря, я поднял голову.
«Нет, не приснилось!»
Подсунув рукой самодельную подушку из душистых приморских трав, насторожился.
Это был голос девушки, не подозревающей ничьего присутствия вокруг, кроме просыпающейся природы.
Мне стоило быстро подняться и проползти к стене сарая, чтобы в слепящих и жарких щелях досок разглядеть обладательницу данного голоса, натянуть на себя хоть что.
На самом деле, это была девушка в лёгком платьице, широкий подол которого развивался при всяком дуновении ветерка.
Она запрокинула руки за голову и глядела в горизонт. Временами ее песнь затихала, терялась в глубинах сиреневой атмосферы воды, потом вдруг возникала, через терцию поднималась, взбухала чудными тонами, межующимися низким и высоким тоном.
Это звучало наивно и - от души.
Убедившись, что кроме этой девочки больше никого не было, я поднялся на ноги и вышел из сарая.
Девушка не сразу заметила меня.
Касаясь длинных светлых волос, расчёсывая их пальцами, запрокидывая голову и изображая схватить их - в ком, связать невидимой нитью, она продолжала мурчать мелодию себе под нос.
Я видел, как ясно просвечивалась ее несколько нескладная подростковая фигура в ситцевом платьице, как она, волшебно справившись со сборкой волос, вдруг опускала руки, клала их на талию, и длинно-длинно проводя по ней, будто ласкала себя, приговаривала что-то при этом.
Мы встретились взглядами неожиданно.
Я был увлечён юностью прибывшей особы, она – сама собой и влажностью моря, ожидая точёного полного восхода солнца.
- Кто вы?! – Спросила она, едва шевеля губами вполоборота развернувшись ко мне, путаясь в собственных ногах и чуть не рушась наземь.
Лавируя руками, раскидывая их по сторонам, она удержалась.
Ступни бойко переступали в выгодную позицию немедленного бега.
- Не бойся меня! – Сказал я ей в испуганное лицо, изучая его же экспромтом.
- Как вы тут очутились? – Говорила она, формируя в моем сознании индивидуальность ее голоса.
Та песнь, которую она посвятила морю, была куда насыщеннее, благостней. Ее настоящий голос был насыщеннее.
И мне хотелось знать его, эту девушку лучше.
- Моё имя Володя, - произнёс я, придавая уменьшительное значение ему.
Это только больше испугало девушку.
Глаза ее округлились и она, пожалуй, придумывала, в какую наиболее выгодную сторону срочно ретироваться.
Ее ноги были босы. Бежать по каменистому берегу весьма проблематично.
И я, и она старались во взглядах друг на друга выяснить что-то фундаментально безопасное.
Я видел крепость ее фигуры.
Отнюдь - не тело Дюймовочки. Я видел перед собой довольно сложившуюся ширококостную молодую особу. И предполагал ее совершеннолетие.
- Оленька, - вдруг произнесла она, и глаза ее беспомощно повлажнели, выдавая истинный страх и растерянность.
- Что ты тут делаешь? – Спросил я в свою очередь.
- Я тут живу, - ответила она. Улыбка мелькнула в ее устах.
- Где же ты живёшь? Здесь, что ли? – Я небрежно толкнул рукой жест сзади себя, на полуразрушенный сарай, будто бы сам не постоянно пропадал тут.
- Не здесь, в селе. Я дочь рыбака. А отец ушёл в море. А ты как тут? – Обратилась просто она ко мне.
- Я? Гуляю, - ответил.
Лицо девушки вдруг прояснилось. К непослушной, взбивающейся чёлке она направила руку. Прижала ее ко лбу, внимательно присмотрелась.
- Я вас знаю. Я вас видела, - сказала она и снова пошатнулась на босых ногах, видимо, ощутив острый край камешка под ними, избавляясь от него, шевеля пальчиками. – Вы работаете на шахте, правда?
- Правда. Верно.
- А зачем вы тогда здесь?
- Гуляю, - повторил я.
Оленька позволила себе пройтись взглядом по моей мятой одежде и вдруг, убирая руку со лба, чёлки своей, бросила ее к своим губам, прыснула в неудержимом смехе в ладошку.
- Вы видели себя? – Спросила она, поджимая увлечённо голову к плечам, все ещё держа руку у рта, ложечкой.
- А что этакого?
- Вы наизнанку одели штаны.
Я посмотрел вниз и, действительно, поспешил. Лоскуты карманов брюк висели наружу.
- Это фирменная одежда, - начал вдруг говорить я, создавая серьёзное лицо, - иногда ее следует одевать наоборот.
- Это чтобы не загрязнились? – Спросила и она, посерьёзнев.
- Так точно, - ответил я и подумал о том, что неплохо было бы на самом деле переодеться.
Девушка обернулась к морю, вытянула руку и сказала:
- Во-он там, видите такая маленькая блестящая плавучая точка? Это лодка моего отца.
- А! Я слышал – тут улов бывает, - дал я метку.
- Да, - девушка на этот раз посмотрела на меня внимательнее, выискивая что-то в моем пробудившемся облике, - да, - сказала она, - иначе отец бы не ходил.
- И все-таки, - спросил я изменённым, чуть охрипшим голосом, - ты где-то тут живёшь?
- В селе. Это там, - девушка дала шаг в сторону, подтянулась на носочках и дугой, будто желая обойти препятствия возвышенностей, скал, указала, - Степное.
- А! – среагировал я, тихонько тем временем откашлявшись, прочищая горло, - и я – знаю.
- Мищенко, - произнесла она, все так же внимательно вглядываясь в мою внешность, все также нечто, для  себя находя в ней, настораживая меня этим и смущая.
- Хм, - поджал я губы, не зная точно, что ответить, - хм-м.
Олечка глядела мне на пояс, с вывернутой пуговицей, судя по которой никак не скажешь, что брюки на мне коим-то специалистическим способом были одеты.
Явно я натянул их просто не правильно.
Но ее это не беспокоило.
Мне казалось, она должно быть, многому в жизни ещё верит, ещё можно было ее в чем-то многом обмануть, и даже – воспользоваться.
Глаза Олечки легли на волосатую мою грудь, скользнув мельком, куда-то вверх, мимо плеча мановением, вместе с рукавом пролетевшего ветра надо мной.
Она отвернулась, уперев ручки в бока. Я же видел, как излишне толсты ее запястья и предплечья. Их ждала скорая участь набраться объёмом.
«Не пройдёт и пяти лет от восемнадцатилетия, как она превратиться в дородную рыбацкую бабу. Станет похожей на тысячи подобных. Неотличимой. И только вот теперь…
В ней можно сыскать что-то единственно прекрасно-юное, просеивающееся каждую минуту сквозь время, прямо сейчас, уходящее в вечность».
Олечка продолжала глядеть в горизонт моря. Хотел бы я знать, как выглядят  ее глаза, о чем это она думает.
«Может быть, обо мне?»
- Ну, ладно-с, - произвел я, вдыхая аромат терпкого насыщенного морского воздуха и едва не давясь им.
Чем-то больным, душевно больным, кольнуло мне в сердце, предупреждая об аккуратности, обходительности собственного поведения.
Олечка обернулась, смахнула с белой широкой щеки упавший волосок, глаза ее как-то чудно сузились и стали выразительно красивы, как-то необычно привлекательны.
Я развернулся и пошагал назад, в сарай. Там принялся стягивать с себя штаны, переодеваться.
В моей голове бродили яркие грешные мысли.
Я бы мог только представить, как воспользоваться самым моральным образом доверием этой сельской девчонки с широкими плечами, в таящей талии, но так ловко, нежно ухаживающей за своим телом, безысходно.
Так эдак здорово проводящей коротенькими пальцами, устроенных на широкой землянистой ладони по бёдрам и вперёд – ближе туда, - к мягкому пушку живота.
- Эй! – Услышал я извне, - вы там скоро?
Переодев брюки, набросив футболку, раздирая себе подмышки, я вывалился наружу.
- Что?
- Вы часто тут бываете?
Я не понимал вопроса.
Я хотел увидеть что-то вполне определённое в выражении, вкладывающимся в эти слова, хотел уловить в ее жестах, внешности девушки, нити манеры – с какой такой целью она интересуется?
Жаром почти точечным, локальным где-то ускользала, выжигало внутреннее предупреждение и смешанность чувств былая, рвалась наружу.
От слов, которые я теперь скажу, я был уверен – многое будет зависеть.