Интермеццо

       Перед ней ворох деловых бумаг и включенный монитор. Она работает. Я по обыкновению бездельничаю. Мои очки на лбу. Нога запрокинута на ногу. Сижу рядом в приёмной, жду директора и массирую пальцем экран смартфона, прокручиваю вверх бесконечную ленту популярной социальной сети.
   – Как обидно! Такой сюжет пропал всуе! Уже написан и сыгран Вертер! И, увы, не мной! – восклицаю я.
     Она отрывает взгляд от страниц дублирующего экселевскую таблицу на мерцающем экране компа толстенного гроссбуха с продетой сквозь пронумерованные изжелта-серые листы суровой нитью, которая закреплена в картонной обложке нашлепкой с печатью. С неподдельным любопытством смотрит на меня.
   – Ты имеешь в виду Гёте или Массне?!
   – И даже не Катаева! Поверь! Но, черт меня возьми, каков сюжет! Чистейший Уильям Сидни Портер! То, что надо для нового сборника рассказов. Получилось бы чудесное интермеццо. Дабы мои читательницы успели утереть слезы отчаяния между двумя печальными историями. И даже, возможно, улыбнуться.
   – А по сути?
   – В самом конце семидесятых в одном из североамериканских штатов некий заключённый по имени Сайт Сельмер, до той поры осуждённый за мошенничество двенадцать раз и отсидевший в общей сложности почти три десятка лет, был выпущен из тюрьмы. Под домашний арест. Но не за какие-то особые заслуги или примерное поведение. Просто гуманная американская Фемида напоследок смилостивилась над загибающимся от неизлечимой онкологии гражданином и подарила ему возможность завершить последние дни своей, столь по-прежнему бесполезной для общества, жизни не под паллиативной капельницей, поставленной на деньги налогоплательщиков в тюремной больничке, а заходясь надсадным кашлем от самокрутки с каннабисом на жестком и неуютном лежаке в затрапезном трейлере, в котором, после смерти матери, одиноко обитала столь редко видевшая папашу его единственная дочь Элизабет.
     Сайт по достоинству оценил муть оконных стекол, пыльний хитин высосанных пауками до остатка тусклых мух, застрявших под потолком в паутине, неистребимый запах цвёлой сырости от единственной условно чистой простыни, которую дочь уступила ему, и тот пресловутый, но столь необходимый стакан воды, который она наливала ему по первому же требованию, поддерживая при этом его трясущуюся голову крепкой рукой с заусеницами и неухоженными ногтями, под которыми скопилась никогда не вымываемая до конца грязь. Потянув очередной косячок, притупляющий на мгновения уже не проходящую боль, Сайт задумался, а потом попросил дочь дважды пересчитать оставшуюся скудную наличность, отнести её в банк, положить на счёт, получить чековую книжку, а на обратном пути домой купить десяток почтовых конвертов. В тот же вечер, покряхтывая от боли, Сайт надиктовал Элизабет короткий текст для тиражирования и последующего размещения в разделах платных объявлений крупнейших федеральных газет. Каждый экземпляр предлагаемого для публикации объявления он, вместе с чеком, свидетельствующим об оплате услуги, собственноручно подписал дрожащей от непомерного усилия рукой. А уже через несколько дней читатели могли познакомиться с его предложением. «Я умираю, – писал Сайт Сельмер, – и могу всего лишь за пять долларов передать ваши письма покойным родственникам. Посылка, учитывая определенные сложности с логистикой, будет стоить несколько дороже, но, согласитесь: даже пятнадцать долларов, перечисленных на банковский счет, не такая большая цена за доставленную посланцем отправителю и получателю обоюдную радость».
     Сайт умер через месяц. Для обустройства могилы пришлось нанимать мощную строительную технику: вместе с гробом усопшего хоронили ещё тринадцать лакированных полноразмерных гробов с письмами и подарками. А целых два миллиона и ещё семьсот тысяч долларов, полученных от сограждан предоплатой за свои грядущие почтовые услуги, Сайт завещал единственной дочери. При едином условии – перед переселением в уютный домик в приличествующем миллионерше буржуазном квартале, прибраться наконец в трейлере, выбросить цвёлое тряпьё, вымыть окна и, по возможности, вымести паутину из углов.
   – История хороша! Но как бы ты переносил её в наши реалии? Можно, конечно, напрячься, поселить героев не только в ржавый трейлер или пустующий жестяной ларек на заброшенном базаре, но даже в колодец теплотрассы, чугунную крышку которого они же сдали за гроши в приёмку металла. Только вот кто сейчас читает газеты? И кто в наши дни будет писать письма? Да ещё, не имея точного адреса получателя. Куда их слать?! В рай? В ад? Нет, не пойдет! Ментальность у наших сограждан иная.
     Я знаком с ней уже четверть века. И совершенно об этом не жалею. С ней хорошо иметь дело. Она обязательна, компетентна и абсолютно надежна. Не говоря уже о том, что она по-прежнему очаровательна. А стильные деловые пиджаки, мастерски скроенные и пошитые мужем – не последним в городе кутюрье – и узкие клетчатые брючки, едва прикрывающие узкие щиколотки, лишь подчеркивают чудом сохранившуюся девичью стройность. Чудо это вполне объяснимо и имеет сугубо прозаическую основу. Она сама делилась секретом в дамской курилке. Рецепт прост: «Для начала – больше двигайся и не жри после шести вечера. А хочешь достичь большего – просто не жри!».
     Впрочем, женская утонченность во всех смыслах не мешает ей любить клубнику, взбитые сливки и хороший брют. А однажды, во времена былые, мы даже распили с ней по случаю целую литровую бутылку немировской «медовой с перцем», используя лишь стопки для текилы и «медовую», как выпивку, а «перец», как закуску. Теперь я, пожалуй, сразу бы умер. А тогда ничего – валялся рядом с ней на лужайке и осквернял хрустальную тишину майского вечера песнями советских композиторов из предусмотрительно захваченных из дома винтажных песенников пятидесятых годов прошлого века. Когда очередной песенник заканчивался, я захлопывал его и отбрасывал в сторону, а она, пошатываясь, приподнималась, оборачивалась к катящемуся за горизонт багровому солнцу, трогательно прижимала руку к сердцу и в качестве интермеццо очень гармонично исполняла первую строфу из «Знамя, усыпанного звездами»: «О, скажи, видишь ты в первых солнца лучах, что средь битвы мы чли на вечерней зарнице?»
      Она совершенно права. Эта заокеанская история новоанглийских пуритан, пресная в своем следовании догматам благодатного ковенанта, ни разу не взойдет на наших грядках. Для доступности и пущей урожайности её сперва надо изрядно унавозить бытом и густо перемешать с чернозёмом реальности. Хотя, казалось, чего усложнять? Что может быть проще? Чёркаешь по-быстрому строчку-другую в мессенджере, кладешь молчаливому Харону с веслом на плече, что нетерпеливо переминается с ноги на ногу у тебя за спиной, в оттопыренную идиотской улыбкой губу щерящейся пасти цинковую монетку, покрытую тонким слоем гальванического никеля, машешь вслед его отплывающей лодке и смиренно дожидаешься ответа с того берега Стикса.
   – Неужели тебе никогда не хотелось отправить весточку кому-нибудь из тех, кто уже по ту сторону занавеса?
   – Мне? – она откатывается в офисном кресле немного назад, запрокидывает голову и мечтательно скрещивает руки на затылке. – Ни разу! Да и есть ли смысл в односторонней связи? Хотя, нет! Вру! Я бы, пожалуй, ещё разок пообщалась с матушкой. Сперва бы прощения попросила. А потом…спросила, куда она перед смертью припрятала остальное золотишко. Любопытно, до икоты! Не поверишь, в своё время год боялась продать квартиру. Всё думала тайник найти, чтобы в чужие руки не утекло. Стены простукивала. В щелях половиц шарила. Даже подоконники из цементной крошки ковыряла.
   – И?
   – Всё без толку!
   – А спрашивала?
   – Не то слово! И по-хорошему просила. И, грех сказать, даже слала по матушке!
   – А она!
   – Известное дело – молчала в ответ. И смотрела с укоризной с портрета на стене сквозь провисшую траурную ленту. А потом…
   – Что потом?
   – Черт меня подери! Ведь если бы сейчас не спросил, так бы и не задумывалась над этим никогда. Думала – всё сама! А ведь это она мне знак подала! Даже не знак – прямо ответила!
   – Ты о чем?
   – Я когда уже совсем надежду потеряла отыскать что-либо в ее комнате, чертыхнулась в сердцах да со всей дури, уходя, дверью хлопнула. Так, что портрет на стене покачнулся. В этот миг карниз, на котором шторы и тюлевые гардины держались и обломился. А на половицы из карниза золотые градинки посыпались. Колечки и сережки. Чего удивляешься? Ну помнишь, были такие деревянные цилиндрические карнизы с деревянными же клипсами. А держались они в отверстиях, выточенных из дерева креплений, полых внутри и похожих на новогодние остроконечные елочные шпили. Вот в такой маманя часть наследного золотишка до поры и запихнула. А тут обиделась, видать, вот и швырнула, как подачку, на мол, доченька, пользуйся!
   – Однако!
   – Это ещё не всё. Пока я мамино наследство под плинтусами искала, муж в квартире швейную мастерскую устроил. Стол для кроя смастерил, стеллажи для рулонов с тканью, машинки поставил, оборудование для утюжки. У мамы тоже хорошая гладильная доска сохранилась. Широкая, деревянная. Мы, когда квартиру наконец продали, её с собой забрали. В дело приспособили. А со временем на её тканевом покрытии характерный прямоугольник проступать начал: оказалось, мама свои книжки сберегательные под ткань зашила. Вроде и денег на них по тогдашним меркам немало. А попробуй сними. Разве что жалкую тысячу. Курам на смех. Суеты не стоит. И ведь не поймешь, кто в этой ситуации больше стебётся: беспамятное жуликоватое государство или обиженный корыстью потомков покойник. Так что, у них за океаном связь с загробным миром, видать, по-другому работает. А у нас – гиблое это дело. Поэтому думаю, лучший выход – просто помнить. И ждать. Когда придет возможность пообщаться без посредников. И уж тем более, не по переписке. Согласен?
   – Пожалуй, ты права!
   – А если согласен, то пошли, покурим. Что-то ты мне сегодня душу разбередил. По-настоящему! А ведь так весело всё начиналось!