Глава 15 Последний и решительный

Неожиданно стропа резко ослабла. После этого, мне, каким то чудом всё же удалось зацепиться за уступ и второй рукой. Трясущиеся от гигантского перенапряжения ноги, ещё секунду назад безнадёжно болтающиеся в воздухе в предсмертных судорогах, неожиданно нащупали небольшую точку опоры.

Это уже было что то. Самым сложным оказалось вытянуть из спасительной расщелины пальцы левой руки. Она, эта трещинка, похоже меня и спасла, ибо была слишком узкая, что бы пальцы смогли оттуда самостоятельно выскользнуть под тяжестью непосильного груза из двух здоровых мужиков, висящих на мне.

Но расплатою за моё спасение были два сломанные пальца. Как мне показалось сначала, вполне адекватная цена за продолжение жизни как таковой.

Последним усилием воли я всё же выкарабкался оттуда, и наконец то перевалившись через гребень, обессилено распластался на вершине скалы. И хотя я был спасён, победа моя была теперь совершенно бессмысленна. Что я здесь, изрядно покалеченный, смогу сделать против кучи фашистов, да ещё и с пулемётами?

«Ребята погибли, ты вроде бы почти жив, но что ты сам, один, сможешь теперь тут сделать?» - более отчётливо сформулировалась в голове паническая мысль.

И как бы в ответ на этот немой вопрос, неожиданно послышался откуда-то снизу, из тёмной бездны, горячий, прерывистый шёпот: «Дима, помоги мне, подай руку».

Я, перегнувшись в темноту обрыва, здоровой рукой, наощупь, стал искать протянутую мне руку и наконец нащупав её, со всей своей дури потянул парня наверх. Не знаю как у меня хватило сил, но я таки втащил его на вершину.

Видать после всего пережитого, тот тоже рухнул рядом со мной как убитый, но чуть отдышался и горько произнёс: «Витя сорвался, пытался зацепиться, и когда отчаялся, что бы нас не утянуть, вырезал себя из связки. Он висел полностью на тебе, а на моей стропе ещё слабина была. Я думал, что когда он от тебя отрежется меня потянет вниз, и уже приготовился его удержать, а оказалось, что и он это тоже предусмотрел, поэтому сначала отрезался от меня, а уж потом от тебя, и ушёл в бездну без единого звука".

Слова тут были явно излишними. Смерть выкосила ещё одного бойца из наших рядов, но война на то она и есть война, что бы творить своё чёрное дело. Надо спасать остальных ребят идущих на эту же смерть, там, под пулемётами.

Стрельба на выходе из батареи немного уменьшилась, но мы таки смогли вычислить расположение вражеских пулемётных точек.

Фрицы оказались очень предсказуемы в своей тактике. Их "орднунг"(порядок) похоже их самих и сгубит когда-нибудь. Так же, как и в Карантинной бухте, здесь за каждым пулемётным гнездом был вырыт окопчик, в котором сидели ракетчики. Только здесь уже было три таких точки, расположенные с трёх сторон. Две на высотках по флангам от тропинки с батареи, и одна прямо напротив, на возвышенности.

Мы решили бить их как обычно, в порядке живой очереди, начиная с ближних от нас. Фашисты похоже чувствовали себя здесь в полной безопасности, обрыв сзади них был тупиком, а скала здесь уходила вниз метров на двадцать, не меньше. И ни один фриц в здравом уме, видимо не мог предположить, что какой то сумасшедший сможет здесь попытаться вскарабкаться. Но что для фрица сумасшествие, для русского - обычное дело.

В идеале было бы, конечно, захватить центральный пулемёт, и с него покрошить два остальных, но нам бы не удалось незаметно до него добраться, минуя тех, что сидели на нашем фланге. Решили рискнуть и начать с ближайших. Одним броском, мы с напарником, выждав промежуток между ракетами, с финками в зубах влетели в окоп сигнальщиков. Те не успели даже пикнуть напоследок. В десяти шагах впереди маячили спины пулемётчиков. Мы поползли в их сторону, и были уже в нескольких шагах, когда подо мною грюкнула пустая консервная банка, и на этот шум к нам повернулся второй номер у пулемёта. В свете пущенной ракеты, мы были видны как на ладони, немец схватил карабин, и начал уже прицеливаться, но я опередил его выстрелом из своего верного друга-нагана. Второго, того что был за пулемётом, тут же пригвоздил к земле короткой очередью, мой напарник из своего автомата.

Вскочив в окоп, я хоть и больно зашиб ногу при падении, и пальцы покалечены были, из последних сил крутанув пулемёт, одной длинной очередью прошелся по вражеским окопам напротив. Ракетчики видать поняли что дело плохо и кинулись было бежать, но и их я скосил второй очередью. Тут я изрядно просчитался. Погнался за количеством и принялся кромсать троих убегающих, упустив из вида последнего за пулемётом, чем тот и не преминул воспользоваться. Пули жизнерадостно эдак взбили фонтанчики пыли вокруг меня, затем я ощутил удар в пулемёт, и наконец сильнейший тычок в голову. От этого я на секунду потерял сознание и скатился на дно окопа.

И это похоже был конец. Пулемётчик из верхнего окопа начал разворачивать ствол своего пулемёта в мою сторону, и это мероприятие как обычно очень мне напомнило кадры старинного дореволюционного ещё синематографа. Кадры там сменялись рывками и очень медленно. Точно Яшка когда то высказался, что время создаётся у нас в мозгу и иногда растягивается как гармошка.

Я был перед фрицем как на ладони, и уже ощущал, как пули вспарывают мои кишки... Тут неожиданно раздалась автоматная очередь и ствол пулемёта прекратил своё душераздирающее движение. Мой парнишка оказался не промах. Я и не заметил, когда он успел туда проскользнуть.

Вернув пулемёт на его старое место, мой напарник полоснул по пулемётчику напротив, но то ли второпях плохо прицелился, то ли прицел сбился - промахнулся. А немец видать был опытным дуэлянтом и встречным огнём застрелил его первым.

Но наши видимо догадались, что тут у нас происходит, и начали медленно втягиваться в узкий проход, сбоку от батареи, по тропинке которая была завалена телами тех, которые туда пошли первыми, пока мы не подоспели.

В окоп последнего пулемётчика полетела туча гранат, и как это не удивительно, но одна всё же взорвалась, покончив с этим гадом. Мне стало даже немного стыдно за плохое мнение о товарище Сориной, производившей эти самые гранаты. Мысленно я даже попросил у неё прощения за клевету, с напраслиной, и поблагодарил за так вовремя взорвавшуюся когда ей и положено гранату с гордым названием "Ф-2".

Впереди всех, прихрамывая шёл наш седой командир с маузером в руке, видимо серьёзно раненый в ногу. Каждый шаг похоже ему причинял нестерпимую боль, но он стиснув зубы, даже попытался мне улыбнуться.



Поравнявшись, мы горячо обнялись, и он в сердцах произнёс: «Если бы не вы, братцы, то лежать бы нам всем сейчас на той тропинке. Жив коли буду, представлю вас к наградам».

- Да особо и некого уже представлять - грустно констатировал я - Один я только и стался.

Мы рассредоточившись цепью и в едином порыве, вдохновлённые недавней победой, рванули цепью вперёд по степи. Рядом со мной бежал матрос Ветров с ручным пулемётом наперевес, и на ходу, задыхаясь, мне хрипло прошептал: "Прости... меня... братишка.., если сможешь.., что, я - последний мерзавец, в тебе сомневался.., и не суди строго". На что я коротко ответил: "Уже. Уже всё забыл. Ничего и не было. Проехали брат и забыли".

Я, как местный житель, знавший эти места в совершенстве, трезво понимал на сколько малы наши шансы. Ведь что бы прорваться к партизанам, нам предстояло сначала сразиться со всей 11 армией генерала Манштейна, и преодолеть километров пятнадцать по открытой местности.

Но надежда, как всегда, умирает последней. Главное на данном этапе, было проскочить совершенно открытое пространство между Казачьей и Камышовой бухтами. Вдалеке уже виднелись какие то заросли и развалины, в которых легко можно было бы наверное укрыться, и организовать оборону.

Но тут предательски рано начал брезжить рассвет. "Эххх, как же коротки в ваших краях южные ночи, в июле то месяце" - вспомнилась мне, совсем недавно, произнесённая нашим командиром фраза.

Мы бежали молча, со штыками наперевес, и почти что уже проскочили половину пути до тех развалин, когда вокруг начали плотно ложиться мины. Видимо немцы заранее предусмотрели такой поворот событий, и поле это было хорошо пристреляно.

Вот мина слева...мина справа... теперь должна быть третья, которая будет моей. Я щучкой, с разбега, нырнул в глубокую воронку, и похоже, что вместе со мной туда же следом шлёпнулась и та самая, третья мина. Яркая вспышка перед глазами, и вслед за ней наступила полнейшая тишина.



В забытьи мне показалось, что я вернулся в своё далёкое детство, и там мы с пацанами весело играем в прятки. Даже причудилась какая то весьма странная считалка: «Айн плен, цвайн плен, драйн плен, и следом автоматная очередь».

Когда это повторилось во второй и в третий раз, я понял, что это мне не кажется, а всё происходит наяву.

С трудом открыл глаза, уже рассвело окончательно, голова дико пекла, глаза были залиты засохшей кровью. А осколок той злосчастной, третьей мины, нагло торчал у меня из живота, и тоже горел нестерпимой болью.

Приподнявшись над землёй, я неожиданно ясно увидел что там происходит на самом деле. Наши ребята лежали по всей степи разноцветным, безжизненным ковром, и по этому ковру шли автоматчики в немецких касках, беспристрастно произносили ту роковую считалку, и на счёт "три" пристреливали того, кто был ещё жив, но не в силах был подняться на ноги.

Грустно провернув барабан своего верного друга-нагана, я увидел там лишь чёрные отверстия пустых гильз. Похоже даже и застрелиться не получится. Выйдя из оцепенения, я вытащил из кармана брюк партбилет, и вместе с наганом и финкой засунул всё это богатство под большой камень в своей воронке.



Когда наконец подошла моя очередь, показался и надо мной фашист, да затянул свою поминальную считалку, на счёт "два" я таки встал на нетвёрдые ноги и приподнял свои покалеченные руки. В голове помутилось от боли, и я начал было падать, но всё же каким то чудом устоял на ногах.

Автоматчик окатил меня с ног до головы диким, застарелым перегаром, после чего он небрежно простучав меня по карманам, содрал мой поясной ремень, и ничего не найдя, стволом своего автомата указал направление куда мне надо было идти в этот самый "плэн". Потом он больно ткнул меня в бок этим стволом, и в этот раз произнёс одно лишь короткое слово: «Плэн».

Я побрёл в указанном им направлении. Там уже собралось несколько таких же израненных как я, и как это ни странно даже появился медик в форме офицера итальянского королевского флота. К нему подходили наши раненые, он ловко их перевязывал, и оказывал другую необходимую медицинскую помощь.

Я подошёл тоже. Он перевязал мне голову, и с наглой мордой и легкой улыбкой на лице, резко выдернул торчащий у меня из живота осколок. От неожиданности и боли, я рухнул без сознания. Пришёл я в себя когда тот поднёс мне под нос что то с ядовитым, убойным запахом, который наверное и мёртвого бы поднял из гроба гарантированно. Когда я наконец поднялся, он виновато мне улыбнулся, потом залил дырку от осколка какой-то гадостью и приложив к дырке тампон, ловко примотал его бинтом.

Когда он закончил своё колдовство, я его ошарашил, произнеся слова благодарности: «Грация сеньоре». Он с удивлением спросил: «Ви есть итальяно»? На что я ответил: «Нет я русский, но моя бабка родилась в Неаполе, дед привёз её из заграничного военного похода, и потом с ней обвенчался. Она меня потом и заставляла читать книги написанные по-итальянски, и вот похоже на то, что сегодня это мне пригодилось».

- Я Джулио - протянул он мне свою ладонь.

- Не ЦезАре? – спросил я его.

Тот грустно улыбнулся в ответ, и с горечью в голосе произнёс: «Увы, мне есть далеко до нашего великого предка. Он был правитель, а я в прислуге у немцев состою. Я буду сопровождать ваша колонна, если что будет совсем плёхо, обращайся. Как тебья называть?»

- Димитрий - ответил я.

- Не Донской случайно - съехидничал мне в пику итальяшка.

- Увы, мне тоже далеко до моего великого тёзки. Я всего лишь Тузов - подыграл я ему с грустной улыбкой и отошёл.

Нас выстроили в шеренгу по четыре, и какой-то "талантливый" оратор, видимо из отдела пропаганды (у фрицев наверняка что то похожее должно быть), при больших чинах и регалиях, начал нам вешать видимо стандартную, дежурную немецко-фашистскую лапшу на уши. Что то типа, что мы мол великие героические воины, и его фюрер дарует нам с барского плеча жизнь, только сначала мы должны соблюсти одну небольшую формальность: вытолкнуть из нашего строя всех командиров, коммунистов и евреев.

Я стоял в первой шеренге и почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, оглянулся. Мой старый знакомый Ветров как мне вдруг показалось, пристально на меня смотрел, видимо взвешивая все за и против, выдавать меня немедленно, или потянуть с меня кишки немного неизвестностью.

«Не дождёшься гад!» - мысленно ответил я ему, и сделал первым шаг вперёд из строя. Рядом со мной вышел из строя прихрамывая наш седой командир, потом откуда-то сзади, расталкивая здоровых мужиков, протиснулся и мой щуплый комсомолец Василий, с перевязанной рукой.

А следом, яростно работая локтями, протиснулся и сам братишка Ветров, стал впереди меня, закрыв меня своей мощной грудью, и до боли сжав мою ладонь в своей руке.

Следом ожил и зашевелился весь наш строй. Бойцы всё выходили и выходили, пока и все вышли.

Фашисты о чём-то между собой бурно посовещались. И главный фриц снова вкрадчиво продолжил лить свой сладкий яд на наши покалеченные изнутри и снаружи души: «Ви ест настоящий герои. Мы вас будем лечить, и вы будет иметь великий честь послужить наш великий фюрер. Ему нужны такий как вы, настоящий герой. Вы будет иметь всё что будет только ваш русский душа пожелать: вотка, деньги и женщины. Я вас не имею торопить с ответом. Вы может подумайть ровно дейсять минутен».

Когда он замолчал, из строя вышел, сильно прихрамывая наш седой командир, весь окровавленный, но всё с той же лёгкой улыбкой на устах. И произнёс, совершенно неожиданную для нас, да и для фрица, такую пламенную речь: "Я, как их командир, отвечу вам за всех своих подчинённых: "Мы все согласны служить великому фюреру вашему".

Потом развернулся к нам и грустно произнёс, на этот раз только для нас: «Отцы и братья! Мы славно били этих фашистских гадов! И если бы нас не предали, бросив здесь без воды и патронов, то мы бы наверняка разбили их, а не они нас. Но надо признать своё поражение, и послужить теперь ихнему фюреру, так, как он это честно заслужил».

У наших отвисли челюсти, в его адрес послышалась нецензурная брань и возмущённый ропот. Но седой уже никого больше не слушал, а шагнув в сторону немца, прихрамывая брёл и спокойно продолжал говорить: «Я согласен служить твоему фюреру по гроб жизни».

От этой неожиданно произнесённой фразы, рот фрица расплылся до ушей, и он даже что то презрительно сказал своим подчинённым, кивнув в нашу сторону. Хоть я и не сильно разбираюсь в их языке, но моя жена была учительницей немецкого и я кое чего успел нахвататься. Фашист примерно так сказал: "Этих славянских животных сложно победить в бою, но зато их элементарно можно обдурить. Что с них взять? - Дикие люди. Отбросы общества."

Когда до самодовольно улыбающегося фашиста осталось всего пару шагов, седой одним длинным прыжком кинулся на немца и вцепился зубами в его глотку. Они покатились под откос, а вокруг как перепуганные тараканы бегали фрицы рангом поменьше, что-то истерично крича и стреляя в воздух.

Они исполосовали спину капитана в клочья, думаю он умер мгновенно, но фрицу это уже не помогло. Хватка нашего командира была смертельной, и зубы его сведённые судорогой смерти им так и не удалось разжать, сколько они не пытались.

Так они и остались лежать рядом, примирённые смертью. Озверевшие немцы начали стрелять в воздух над нашими головами и нам под ноги. Мы упали, и лежали пока они успокоились. Потом нас подняли ударами прикладов и погнали по пыльной дороге. Так началась эта печальная, для многих из нас последняя, дорога смерти.