Старый дом...

Бензиновый двухлитровый двигатель универсала Wolksvagen Passat работал тихо, без посторонних шумов, не досаждая водителю...
На календаре был 1999 год. Вадим Владимирович ехал на машине на свою малую Родину по давно и хорошо ему знакомой трассе... Свернув в центре Сергиева Посада под стрелку налево, в соответствии с синим указателем "Калязин", он знал, что через 2 или 2,5 часа приедет в пункт своего назначения...
Он ехал с тяжёлым сердцем... Мимо мелькали с детства знакомые названия посёлков и деревень... Иудино, Волковойня, Осиновец, Поречье, Василёво... Он ехал продавать старый дом на берегу Волги, где его предки жили не одну сотню лет в 200-х километрах от Москвы...
Несмотря на то, что приезжать сюда на Волгу год от года становилось всё тяжелее, и при самом хорошем раскладе время в пути из Москвы занимало минимум 4 часа, этот поступок его Совесть воспринимала, как предательство...
С одной стороны, ему не в чем было себя упрекнуть... Пока были живы старики - дедушка с бабушкой по отцовской линии, он ежегодно возил их сюда из Москвы на весь дачный сезон - с апреля по октябрь... И в течение всего лета неоднократно наведывался к ним, чтобы помочь с садом и огородом, привезти продукты, наколоть дров, заправить баллоны для  газовой плитки, выполнить какой-никакой мелкий ремонт по дому...
Пока были живы... Но жизнь - есть жизнь... 6 месяцев тому назад старики умерли. Почти одновременно, в течение всего лишь одной недели. Говорят, так иногда случается... Теперь он и сам убедился в этом... Двойные похороны...
Он упокоил их достойно, в соответствии с христианской традицией проводив в последний путь. И через полгода, вступив в права наследства по завещанию, серьёзно задумался о судьбе дедовского дома.
Вадим Владимирович понимал, что без присутствия хозяина, хотя бы краткого - на дачный сезон, дом будет постепенно разрушаться. Даже при всём при том, что брёвна, из которых он был сложен, были ещё крепкими, а доски пола - не гнилыми. Кроме того, он знал, что известие о смерти стариков наверняка привлечёт к дому любителей поживиться за чужой счёт. Проще говоря - воров... На окраине города, в посаде с названием "Свистуха", говорившем само за себя, подобных случаев было немало.
Да и с его сумасшедшим темпом жизни, которым он уже привык жить многие годы, о постоянном пребывании здесь - в дедовском доме и речи быть не могло.
Это - с одной стороны... Но, с другой - была Совесть... И она продолжала терзать его, несмотря на любые доводы разума.
Отчасти Вадима Владимировича успокаивало то, что дом он собирался продавать соседу - хозяйственному мужику, крепкому собственнику, с которым и его старики и сам он были в хороших отношениях. Предварительные договорённости были достигнуты. Сделка у нотариуса в Калязине должна была состояться завтра.
А сегодня, борясь с противоречивыми чувствами и нахлынувшими воспоминаниями, он приехал прощаться с дедовским домом. Куда, хотя и не слишком часто приезжал в годы своего детства и юности.
Вадим Владимирович помнил рассказы деда - потомственного калязинца из мещан - об истории этого старинного русского города, первые упоминания о котором в летописях, как о поселении, находящемся на месте нынешнего Калязина, относились к XII веку. Тогда его называли, как монастырь Николы на речке Жабне. Речке, сохранившейся и поныне, впадающей в Большую Волгу.
В другой летописи в 1339 году упоминался укреплённый городок Святославле Поле, являвшийся крепостью на восточном рубеже Тверского княжества, оспаривавшего у Москвы право Великого княжения на землях Руси.
Значение поселения возросло с основанием здесь в XV веке Калязинско-Троицкого Макарьевского монастыря на противоположном берегу Волги.
Около 1468 года город посетил Афанасий Никитин, упомянувший о нём в своих знаменитых путевых записках "Хождение за три моря".
В конце XVII века в район монастыря совершал свои «потешные походы» молодой царь Пётр I.
В конце XVII века Калязинская подмонастырская и Никольская слободы, а также село Пирогово были объединены в одну Калязинскую слободу.
В 1609 году в эпоху Смутного времени под Калязином формировалось русское ополчение под предводительством полководца Михаила Скопина-Шуйского. А в битве под Калязином русскими полками была одержана важная победа над польско-литовскими интервентами.
В 1775 году указом Екатерины II Слободе был уже присвоен статус уездного города.
В XVIII—XIX веках Калязин являлся большим торговым центром, дважды в год здесь устраивались ярмарки. С конца XIX века в Калязине развиваются строительство судов, кузнечный промысел, валяльное и кружевное дело. Процветает рыбный извоз в Москву и города Подмосковья.
После революционных событий в  России, в феврале-октябре 1917 года в Калязине была установлена Советская власть.
Позднее, в 1939—1940 годах большая часть территории старого города, включая все основные памятники истории и архитектуры, в том числе знаменитый, старинный Макарьевский монастырь, была затоплена при строительстве Углической ГЭС, необходимость возведения которой мотивировалась нуждами водоснабжения постоянно растущей и расширяющейся Москвы...
Вместе с Калязином, в те годы разлившейся Волгой было затоплено огромное количество поселений на берегах Великой русской реки. Калязин и Мологу - ещё один крупный торговый город,затопленный на Волге, современники называли "Русской Атлантидой".
Вадим Владимирович помнил, как мрачнело и становилось суровым лицо деда, когда он при случае вспоминал и рассказывал о тех печальных событиях. Помнил он также о том, как в детстве, они с отцом и дедом ходили на вёслах рыбачить, заплывая далеко от берега, почти на середину Волги и, забрасывая сети, поднимали вместе с рыбой обломки кирпичей. На его вопрос откуда в центре реки отмели и кирпичи, дед, особенно не вдаваясь в подробности, сурово отвечал, что это осколки русского Православия. Осколки знаменитого христианского Макарьевского монастыря, куда за честь приезжать на богомолье считали русские цари-самодержцы.
Дед тогда говорил, и позднее, интересуясь своей родословной, Вадим Владимирович нашёл тому подтверждение в исторической хронике, что Макарьевский монастырь, как Православную Святыню можно было сохранить. А не взрывать... Требовалось лишь укрепить берега, изменив русло реки. И монастырь Святого Макария Калязинского был бы спасён. Но в то время - годы борьбы большевиков с Христианством, никто не захотел этого делать. Да и денег под такой проект не стали выделять. В итоге, что случилось - то случилось.
Теперь 2/3 старинного русского города лежали в руинах под водой, лишь обломками кирпича напоминая о трагедии, случившейся здесь 60 лет тому назад. Храня горькую Память, торчала огромной, более чем 70-метровой Стеллой из воды почти на середине реки колокольня взорванного Никольского собора, являясь маяком для проходящих мимо судов, обозначая фарватер.
Вадим Владимирович оставил машину возле ворот дома и, открыв в них калитку, вошёл на придомовой участок. Участок был большим, без малого полгектара. Полого спускаясь к Волге, он заканчивался тремя огромными липами, возле калитки в заборе, ведущей прямо к воде.
Он вспомнил, как они с отцом в детстве ловили подлещиков возле самого берега. Отец тогда только учил Вадима ловить удочкой рыбу. Вспомнил он и о том, как всякий раз сзади них с отцом на берегу длинной шеренгой сидели местные кошки и коты, ожидая свою долю рыбацкого улова и переговариваясь на своём, им лишь одним понятном языке.
После смерти стариков Вадим Владимирович написал стихи, которые сейчас всплыли в Памяти:

"Старый Дом, старый сад...и дорожка в саду...
Между яблонь и слив, что ведёт нас к реке...
Там, как три исполина - три липы в цвету...
Источают в жару благовоний букет..."

Он прошёлся по двору и заглянул в сад. Сад вокруг дома был небольшим, но по-деревенски уютным. В густых зарослях смородины и крыжовника стояли большие многолетние яблони, вишни и сливы. Он погладил ствол самой его любимой вишни. Сорт "Владимирка"... Он хорошо помнил её с детства. Ягоды с этого дерева были самые вкусные в саду.
Крупные, сочные, блестящие... Как будто покрытые лаком, сладкие-сладкие. По вкусу напоминающие черешню, темно-фиолетового цвета.
Дед имел привычку торговать в сезон вишней на городском рынке, возле ж/д вокзала. Он помогал деду возить корзины на рынок. С наступлением сезона продаж, Вадим всегда старался действовать на опережение. То есть до этого момента съесть как можно больше любимых ягод. Оставляя деду для продажи два других сорта вишни в саду - "Мичуринка" и "Шубинка", которые он любил меньше.
Яблони он также знал все по деревьям и сортам: "Грушовка", "Антоновка", "Анис", "Пепен-Шафран". Ах, да... Чуть не забыл... Ещё райские яблочки, из которых бабушка на керосинке каждый год варила вкуснейшее варенье.
А вот рядом с тропинкой и маленькая сторожка в саду, сшитая из старых досок, где Вадим в детстве любил летними ночами спать, охраняя сад от местной яблочной шпаны. Заглянув в неё, он обнаружил значительно выцветшую от времени карту СССР, по которой проверял свои знания по географии страны...
Опять вспомнилось:

"И, блуждая глазами по старым местам,
Я как будто бы в Детство вернулся опять,
Вон Сторожка в саду... Я у бабушки там
Обожал под кузнечиков стрёкот поспать..."

Он ходил по двору и узнавал старые, с далёкого детства знакомые предметы деревенского быта. Сарай, где когда-то нашёл себе пристанище большой хорёк, регулярно оттуда совершавший свои набеги на курятники соседей.

"Вон и старый чурбан, весь прогнивший насквозь,
А когда-то он был мне подспорьем в делах,
Как учил меня Дед колке дров на мороз,
Вон поленница дров...сложена в штабелях..."

Вадим Владимирович вошёл в дом, открыв ключом тяжёлый висячий замок на выкрашенных голубой, давно облупившейся краской входных дверях на крыльце. Открывая их, он услышал, как испуганно взвизгнули ржавые петли на створках дверей. На него сразу пахнуло затхлым запахом не проветриваемого уже давно помещения.

"Старый Дом... вон Чулан...Полный ящик добра,
Платья, юбки, жакеты, шарфы и платки,
С леденцами коробочка...Словно вчера
Я таскал их оттуда...по два, да по три..."

Да... Было, что вспомнить... В чулане также стояла старинная деревянная кровать, на которой когда-то обожал спать его, давно ушедший в Мир иной, отец. Вадим Владимирович вспомнил, как через единственное в чулане окно, солнце в определённое время дня освещало цветную фотографию с картины неизвестного художника "Казнь декабристов". А ещё вспомнилось, как именно в этом чуланчике отец давал ему - шестилетнему мальчишке первые уроки нотной грамоты и учил играть на металлофоне.
Пройдя небольшим, узким и тёмным коридорчиком, он прошёл на жилую половину дедовского дома.
И вновь в его памяти всплыли строки:

"Печка с целой шеренгой немых чугунков,
Как на ней было здорово греться зимой...
В холода, под размеренный шёпот часов
Слушать треск от поленьев...сердитый и злой..."

Вадим Владимирович огляделся по сторонам. Ничего здесь не изменилось за 30 лет. Та же побелённая русская печка. То же огромное зеркало в рост человека, в старинной тяжёлой деревянной раме, выкрашенной в темно-коричневый с бардовым оттенком цвет. Тот же тяжёлый комод, накрытый белой, матерчатой скатертью, с неизменными семью слониками на нем, и напротив него ещё более тяжёлый буфет, в котором Вадиму Владимировичу с детства были знакомы все чашки и блюдца. И, разумеется, маленький стеклянный графин с водкой, который бабушка всегда прятала от деда, хотя тот не особенно любил выпивать. По праздникам разве что...
За деревянной тонкой, оклеенной дешёвыми обоями, перегородкой - две старинные железные, пружинные кровати, на которых маленький Вадим обожал скакать и прыгать, как на батуте. За что регулярно получал ремнём по мягкому месту от бабушки.
Те же фотографии близких и родных людей на стенах комнат. Которых уже давно здесь нет...
-Надо будет аккуратно снять их, положить в альбом и забрать на Память... Подумал он и громким шёпотом сказал:

"На стенах фотографии в рамках, как встарь,
С них глядят те, кого лишь Добром поминать,
И у каждого (каждой) был Свой Календарь,
Богом данный, как стал я теперь понимать...

Вот мой Прадед... Седая щетина усов...
Он на лодке на фото - рыбачить любил,
Дед водил на Причал...Трогал ржавый засов
На Амбаре...То Прадед когда-то срубил..."

Вадим Владимирович вспомнил старинный амбар из вековых брёвен, стоящий на Причале города Калязина. Куда однажды привёл его дед... Он ещё в тот момент, хитро глядя на деда, постучал по ним рукой, как бы поверяя на прочность, когда дед сообщил ему, что этот амбар построен его - Вадима прадедом, занимавшимся до Революции рыбным извозом в Москву. И сгинувшем впоследствии бесследно в Соловецких лагерях, как чуждый партии рабочих и крестьян элемент.
-Не бойся, 200 лет простоит - не рассыплется. Тогда люди на века строили...  Не только о прибылях думали. О Душе, в первую очередь... Прокомментировал, улыбнувшись, его поступку дед.
Переводя взгляд с одного фото на другое, Вадим Владимирович вслух прочитал по Памяти:

"Вот опять Он - потомкам Геройский пример,
С обнажённою саблей на фото стоит...
Раскрасавец Драгун...Унтер-уж-офицер...
"Фотография Каца", как надпись гласит...

Харьков, Слоним   Куда не бросали их Полк?
Пачка писем, обернутых в плотный конверт,
Где Калязин и где городок Белосток,
Где влюбился в красавицу-польку прадед..."

А он этого и не знал... Совсем недавно, после смерти стариков, разбирая вещи на чердаке дома, он нашёл старые, пожелтевшие от времени письма и дневник прадеда в плотной обложке, который тот аккуратным почерком вёл многие годы, с момента призыва на военную службу.

-А ведь прадед, судя по всему, чуть не женился тогда на той польке. Вот ведь Любовь какая у них была... Родители, наверное, только им свадьбу строжайше запретили.
Подумал Вадим Владимирович, пролистав Дневник. Письма он читать не стал, полагая, что это было бы оскорблением чувств двух влюблённых людей.
Глядя на фото в рамочке под стеклом, стоящее на комоде, он вспомнил:

"Баба Маня...была ты строга, но добра,
А забалуешь если - ремнём наподдашь...
Дядя Ваня - всегда молчалив...Как вчера
Помню как мастерил ты в чулане стеллаж..."

При взгляде на фотографии в Памяти Вадима Владимировича всплывали воспоминания далёкого детства.
Баба Маня - удивительная женщина, умевшая буквально из ничего соорудить прекрасный обед или ужин на всю семью.
Он вспоминал, как она подавала на стол на одной сковороде сразу несколько гарниров - на выбор. Как говорится:
-На вкус и цвет товарищей нет...
Небольшими кучками лежали на сковороде обжаренный картофель, тушёные морковь и свёкла, гречка, макароны, рис. На отдельной сковороде также соседствовали тушёнка, обжаренная докторская колбаса, сосиски, несколько мясных или рыбных котлет. Причём, приготовлено всё это было изумительно как вкусно.
А к обеду она всегда подавала первое блюдо - щи или борщ. Особенно хорош был борщ. Наваристый... Иногда бабушка варила грибной или вермишелевый суп с курицей. В жару делала окрошку...
Но стоило ему что-то нашалить - ремнём завсегда могла стегануть. Ремень у бабушки Мани был всегда под рукой. На худой конец - пучок крапивы. Если события развивались на улице...
Да и рука у бабушки Мани была рабочая, тяжёлая. Лучше было её не бесить...
Дядя Ваня... Старший брат деда отличался молчаливостью и замкнутостью характера. В отличие от своего младшего брата, любил давать советы и делать нравоучения. При этом был чрезвычайно нудным.
Тётя Полина... Она почему-то всю жизнь не выходила замуж, хотя страшной не была. Полжизни своей прожила в одной комнате с тётей Шурой - божьей женщиной, чрезвычайно набожной, которую, порой, в минуты раздражения называла приживалкой, дармоедкой и выгоняла из дома. А потом сама же бегала по дворам, искала свою подругу, извинялась и упрашивала вернуться. А тётя Шура лишь кротко улыбалась в ответ и, конечно же, прощала её выходки.

"Тётя Шура...и вечный с ней рядом Псалтырь,
Кроткий взгляд из-под полуопущенных век,
И Полкан - верный пёс - твой всегда поводырь,
Когда стала слепой ты однажды навек..."

Сколько мог всего рассказать Вадиму Владимировичу этот старый дом. Повидавший много на своём веку и переживший многих, кто когда-то жил в нём или бывал здесь.
Опять вспомнилось:

"Я хожу по скрипучим и пыльным полам
И щемит где-то там за грудиной чуть-чуть,
Я массирую грудь...дать бы волю слезам,
Чтобы выплакать всю наболевшую муть...

И урчанье Кота, словно речитатив,
Я услышал сквозь не затворённую дверь...
Заходи, будь как дома и пой свой мотив
Самый нужный сейчас мне и ласковый Зверь..."

-Ты чей? Молчишь? Ну, молчи-молчи... Кушать хочешь? У меня сарделька с собой есть... Бери, ешь... Голодный... А ест с достоинством... Как будто делает мне одолжение...

"Посидим...помолчим... подружимся с Котом,
Он прижмётся бочком и закроет глаза,
Только всё ж, приходя в старый Дедовский Дом,
Хошь-не хошь, а скатится скупая слеза..."

Вадим Владимирович спал эту ночь на старой кровати. Той, на которой спал ещё в своём детстве. Рядом на вязаном коврике лежал, свернувшись калачиком, пропахший мышами, кот. Своим звериным и безошибочным чутьём он понял, как сегодня нужен друг Человеку. И потому всю ночь пел ему, утробно урча, свои житейски-мудрые кошачьи песни...