Самозванка. Глава 1. Упыри. 1

«Беру я от дупла осинова ветвь сучнистую, обтешу орясину осистую, воткну еретнику в чрево поганое, в его сердце окаянное, схороню в блате смердящем, чтобы его ноги поганые были не ходящие, скверные его уста - не говорящие, засухи не наводящие..."
Заговор супротив «опивца зубастого, головастого, как гадина, еретником именуемого», Симб. Губ. 

По околице, подозрительно безлюдной для нежного весеннего вечера, брёл в задумчивости бледный чернявый мужик, изредка подпинывая ногами в высоких, подкованных сапогах с завлекательно поблескивающими серебром шпорами встречные булыжники, да в пыль сердито поплёвывая. Потому как в корчмёнке местной отобедать случилось. Городские красоты и архитектурные изыски Хуторья гостя неблагодарного, судя по надменно-скучной физиономии, мало прельщали. Что, в сущности, не мудрено: кривенькие избы да дворы неметёные, с зимы отсырелые, редко больше, чем в два этажа терем, и то в несказанную роскошь. Под стать подгорелому кушанью.

Зодчие местные не стремились к излишнему разнообразию. Главное, чтоб от дождя хоромина защищала. Да под ветром не шибко раскачивалась. Почему пейзаж поселковый мрачностью быстро перещеголял соседнюю Хмурь. Глухие заплоты да торфом переложенная кровля, кое-где буреющая по-над частоколами, навевали воспоминания о заброшенных погостах, древних могильниках северных пустошей и, отчасти, их беспокойных обитателях.

Так что проезжий - а затаившиеся по закоулкам обыватели, гневом праведным, жадность лихоимную извинявшим, преисполнявшиеся пропорционально демонстрируемой путешественничком безобидности, искренне на то надеялись - и брёл, неспешно, под ноги глядя да в уме что-то прикидывая. Небось, планы коварные, шельмец, измышлял, как ещё набедокурить.

С виду старвец выглядел безвредным, бледным разве, что умертвие сушёное, долговязым и мосластым, да поселковый контингент, бдительный-сознательный, за последнее время наслушался-насмотрелся. Ходят тут, понимаешь, виритники*-волколаки (* - здесь и далее, сноска, примечание; еретик, колдун), волхиты* (* - Волхв, кудесник, волшебник) приблудные, озев наводят да скотину портят, а то и девок. На днях-от у Сминишны бурёнка околела. Даром, что жила с полвека спокойненько, а тут – на тебе – вдруг и околела горемычная. Неспроста… А то ещё Бажай Шесток, коробейник старший, вдруг умишком тронулся. Заблажил что-то про ворожбу да кобылиц чёрных, на журавль колодезный взлез да спускаться отказался. А как сняли – ослеп на оба глаза, сердешный, трясся весь да вонял преотвратно. Хоть друзья сказывали, накануне ещё нормальный был, гулял по обычаю, бочонок горькой на спор сам-на-сам приговорить похвалялся. Вот не иначе, сглазили…

Смущение у достопочтенных обитателей Хуторья вызывала даже не пыльная одёжа - ну, мало ль, охотник аль бродяга какой, молнией шарахнутый, у самих гардероб не лучше, - а маленький, незатейливый амулет, что бродяга тот, стервец, на ладошке подбрасывал. Без указки и не доглядели бы.

Неизвестно, далеко б успел, подковыривая встречные камешки ногами, забрести злополучный мужик, кабы не молодецкий посвист и дрын, внезапно в пыль дорожную шлёпнувшийся, дорогу эту загораживая. Чернявый поднял на оседлавшего забор свистуна загодя прищуренные, желтоватые зенки и вопросительно выгнул бровь. Мужичок, рыжий и вихрастый, мрачно ухмылялся.

-Слышь… мил человек, - цыкнув зубом, привычно начал он, недвусмысленно дрыном тяжёлым постукивая. – Ты, того, куда путь держишь?

-Прямо, - прохладно откликнулся «мил человек», исподволь озираясь: на пустынной ещё мгновение назад улице откуда ни возьмись появлялись люди. Пока – осмотрительно, чуть поодаль, вроде как, беседой дурковатой подчёркнуто не интересуясь.

-Эх, беда, - притворно загрустил свистун. – Тут, понимаешь, какое дело: вот именно прямо тебе и нельзя…

-С чего бы? – в тон удивился чернявый.

-Да, видишь ли, ты, погань, вор, чтоб тя чирей!.. - не слишком разнообразив и без того грязную околицу, курами-козами бурно изгвазданную да и прочей скотиной не помилованную, оратор выразительно сплюнул пришельцу в ноги.

-С какого ляду? – не понял обвиняемый, улыбчиво выскалившись.

-С самого обыкновенного, - заржал мужик, оправляя роскошный шугай, не иначе, с жинки снятый. Выглядел в нём свистун живописно до колик. Эдаким забор заседлавшим пестрядевым пугалом. – С рук же самых цепу стибрил, у всех на глазах да посередь бела дня… То воровством зовётся. Аль ты не знал?

-Хм? – чернявый надменно вздёрнул выскобленный – не на здешний лад – подбородок. А мужичок, крякнув, бодро спрыгнул с облюбованного насеста в лопушки. И, благополучно на дорогу выбравшись, подобрал брошенный дрын:

-Вот те Хозяина Солнца знак, как балий* (* - Он же волхв, зелейник, колдун) наш и предрёк давеча. Рылом тощий, башкой чёрный… - мужичьё и бабы посмелее уже обступали пегой гурьбой. Обвиняемый непонимающе воззрился на поселян, диковато выгнув бровь:

-Рылом?.. – свистун цветисто выругался:

-В жизни нечисти не поверю! Гадина виритная, чего зенки жёлтые лупишь? Хиткий притворщик, а мы про тебя наперёд, падаль, всё знаем, - сообщил он, снова суеверно плюнув. - Навёл осуду, что и проповеднику не отчитать. Скотина мрёт, бабы чахнут! Вода, во, в колодце, черным черна! Поди, похлебай, вмиг околеешь! Твоих же рук дело, еретник?

-Какая сказочная чушь, - почти всерьёз восхитился «еретник», разглядывая толпу.

-Сознавайся, погань, - особенно выразительно дрыном пыль прихлопнув, рявкнул вихрастый блюститель встрепенувшегося околотка. – Ты досточтимого нашего балия обидел да барей-колдунов прогневил, бесовские твои клыки? - чернявый, поняв, что прикидываться дальше нет нужды, выскалился красноречивее. Окончательно растеряв остатки эфемерного очарования. Тощесть «рыла» уже не казалась обнадёживающей. А скорее намекала на голодную прожорливость. Пыл обличителя слегка поугас. Чутка напор сбавив, свистун невзначай посторонился поближе к присмиревшей толпе, закончив скомкано и даже вопросительно. -  Нам и без проезжей, своей нежити хватает, понял, что ль, виритник окаянный? – вампир, сердито сощурив паскудно воссиявшие зенки, холодно сплюнул свистуну на лапти:

-Сдалась мне эта дыра. Ни балия, ни «барей» и пальцем не трогал, а что бабы чахнут – так пить да лупить их меньше надо… Ещё есть вопросы?

Надменный тон поселян не вдохновил; ряды сплотились, и настрополились всерьёз: не просто прибить, а ещё потом и труп попинать. Рыжий свистун, удобнее перехватив дрын, оскалился:

-Ишь ты, басалай! Думаешь, коли ты железнозубый, управы на тебя не сыщется? – чернявый, глянув вдоль по околице, прикинул шансы. Безрадостные. Поселян – что немаловажно, вооружённых и недовольных – становилось всё больше. За спиной свистуна, например, мрачно нарисовались двое верзил. Предсказуемо, с вилами. И физиономиями наковальней. – Гля, ты ж безоружный…

-Дай пройти, - неуловимо подбираясь, приказал «виритник». – И никто не пострадает.

-Ха-ха, - неуверенно оглянулся на крытые присенья слева мужичок. Еретник, проследив взгляд, фыркнул. Балий, мышастого цвета дед в замызганном кафтане, улыбался в лоснящуюся бородищу. Кто у кого что «стибрил» ещё следовало разобраться. – Цепу отдай и проваливай…

-Идите к ляду, - возмутился вампир и резво драпанул вдоль по улице. Только вихры чёрные плеснули по ветру. 

-Лови поганца! – рявкнул балий зычно, потрясая примотанными к посоху дощечками, как погремушкой. Резкий стрекот раздражал подчёркнутой дисгармонией на фоне дремотной сельской идиллии. – На вилы тварь виритную! 

Свистун предсказуемо засвистел. А контингент добросовестно ломанулся следом за чернявым. Голося и гикая под заливистый лай местных кобелей да улюлюканье недопорченных, а потому особенно сварливых, девиц. Привычная потеха: разъярённая толпа с дрекольем гоняет по городу очередного злополучного идиота. 

Тылы пополняя да уверенностью наворопников  подпитывая, в толпу ту потихоньку вливались из кутов-переулочков группки азартом общим подхваченных ратозеев. Облава ширилась, забава веселела. Самому объекту преследования, однако, подобной радости аттракцион гостеприимных аборигенов не доставлял. Мужик, лихо свернув в побочный лаз да ладошку об очередной шедевр местного зодчества окровавив, зыркнул через плечо на катящуюся следом гурьбу потных молодцев и протест выразил пусть не слишком благозвучно, зато однозначно. Влекомые жаждой справедливости – и поживы, само собой – поселяне приободрились: дорогу попутал, колоброд божевольный, в тупик свернул.
 
Обомшелое Хуторье, отродясь эдакого разгуляя не видавшее, едва не подпрыгивало от молодецкого гиканья, плетнями хлопая, да стрехами помахивая.

Запоздало глянув вдоль по облюбованному лазу, беглец сообразил ошибку. Впереди, тупичок несколько оживляя, чернела щетинным валом человечья застава из ещё одного здоровенного детины с очередным крепким дрыном, бойкого старичка, воинственно потрясавшего клюкой, и огромного мужичины, выломавшего для благородных целей истребления мимоезжего паскудства колодезный журавль. Бажаем тронутым, очевидно, недоломанный. Паскудство восхитилось и резво затормозило каблуками, проехав по жирной грязи аккурат под стеночку. Где проворно получило рогатиной в живот. Бесполезно, подумалось прижатому к – неожиданно - каменной кладке чернявому с досадой. Дом мужик выбрал удачно - личная «резиденция» местного старосты заплотом глухим в подворотню. От ароматов, в подворотенке господствующих, едва глаза не вылазили, а тут ещё какое-то… чудо в поворозках… дыхнуть сподобилось. Чернявый проморгался, выскалившись. Рогатина прижала горло.

-Дави гадину! – тонко взвизгнуло с соседнего конька. «Гадина» тем временем, изловчившись, отпихнула наиболее назойливый ухват. Пока алчущие справедливости сбирались с духом, тыкая нелюбезного гостя вилами да чем подлиннее, чернявый в ситуации разочаровался окончательно. Злобно повёл жёлтыми зенками да пронзительно засвистел, мордой подбитой чернея. Отчего толпа на диво купно втянула головы, разом присмирев. Загодя о виритных способностях удальца осведомлённая по байкам да кривотолкам, на ночь детишкам скармливаемым.

Захлопали ставни, с соседней крыши, трагически возопив, сверзилась крикливая бабёнка, огрев зажатым подмышкой кулем детину с дрыном да ближайших загонщиков соломкой припорошив. Следом за бабой рухнула парочка особо впечатлительных ворон. С улицы, шибая копытами зазевавшихся да крупом тараня нерасторопных, к упырю пойманному с гортанным ржанием, скорее рёв обвала горного напоминавшим, попёрла здоровенная тварь, размерами и статью, а так же выражением злодейски-плотоядной морды вполне годная бесчинствовать по большакам автономно, без хозяйского призору-руководства. Мастью коняга была вороной, зенками алыми – безумной. И воспоминания у поселян вызвала общие. «Бажаева Кобылица!» - заголосили, суеверно обмахиваясь да соседей оплёвывая, хуторчане. «Чёрная!» «Хозяин Солнца нас упаси!»
 
И пусть «кобыла» на деле конём оказалась, опророчествованных это не вразумило.  К тому же, притороченная у седла сабелька тоже воодушевлению не способствовала. Одно дело безоружного еретника околотком травить, дрыном тыкать, другое – с мечником цапаться. Но деваться из подворотни было некуда – толпа набилась плотно, задние ряды, масштаб трагедии пока не доглядевшие – ну, ржал кто-то, так, может, голос такой, с кем не бывает? – а потому храбрые, напирали. Передние, пристыженные энтузиазмом, мялись и косели: желтоглазая холера, не будь дурак, отбивался с чувством, привычно да умело, отобрав у кого-то менее расторопного увесистое поленце. Мужики же непосредственного мордобоя пока сторонились: известное дело, нечисть, как-никак, сглазит, аль ещё чего похлеще. Баял же ведун наднесь: воду в колодце чернявый лично травил, сглазом да плёвом. Волхв сам-на-сам наблюдал, из соседнего лозняка. А что чернявый о том ни сном, ни духом, так чего с виритной бестии взять! То одержимостью в народе прозывается. Селяне-то сметливые, догадались ужо, кто такой желтоглазый да острозубый – а никак не гнилое сено да прилетевший с Хмури ядовитый миазм - виноват в поголовном падеже домашней скотины: «всем кровь попортил, вурдалак проклятый». И дела нет, что «вурдалак» тот – Лучистого Стяга гвардеец, наследник одной из знатнейших семей долины Олвадарани. Лишь бы вилы такого хорошего да невиновного взяли. И вообще, когда это с мнением еретичьем в честном народе считались? Вона какие цепи ремневые, поди, дорогущие, да серьга в ухе самоцветная. Да цацек в вороте мотается, точно у девицы. Продать, почитай, всей околице на прожитье до зимы хватит. Всё одно награбил, поди, где по дорогам, людей губил, зубами щёлкал. Что храбрости, конечно, не способствовало, зато ситуацию оправдывало: краденное, то есть ничейное, и прикарманить не зазорно.

Рогатиной ушибленный да вилами потыканный упырь, наконец, изловчился заскочить в седло. Околоток посторонился под впечатлением – откалывать подобные коленца, по общему мнению, нахальная нежить права не имела. А нежить, скрипя зубами, задала коню шпор, особых иллюзий не питая, сапогами ладными страждущих справедливости отпихивая. Воронок, взревев на зависть окрестным звероящерам, рванул напрямки, вновь тараня недовразумлённых.

-Пущай драпает, сдыхоть виритная! – басок поселкового балия, заправлявшего происходящим с безопасного расстояния, из крытых присеньев, сквозил злорадством. - Камнями его!

Придавленные да потоптанные, поселяне и сами сообразили, чем дело пахнет, проворно из-под копыт разбегаясь. Прильнув к конской шее, не ожидавший столь горячих «хлеба-соли» мужик аж зашипел:

-Курва! Пшли б в Заземье, черти суеверные… Я ж вас не трогал…

Но в Заземье контингент маршировать не собирался, даже в присоседившуюся Зелёную Хмурь свернуть не подумал, а, сопроводив позорное отступление шквалом метких и не очень бросков, ломанулся следом. И хорошо так, прицельно ломанулся, вымуштрованной «свиньёй». Видел бы упырь – прослезился под впечатлением. Только из-под града камней да подвальной гнили, что сельчане припасали в качестве снарядов, верно, не первый год, впечатлялось всё больше матерно, нелицеприятно.

-Позёмыш! - рявкнул мужик, явственно ощутив пустоту в притороченном к седлу кожаном кошеле. Не хватало в этой дыре Спутника лишиться. На потребу местной «знати» семейной реликвией: как же, зверь зачарованный, виритной гадине первый помощник-сподручник, да и на воротник примотать можно. «Еретник» свистнул, неловко озираясь. Куда унесло этого проныру? В зашибленной голове шумело, по виску текло, а к рассечённой скуле пристали волосы. Горностай с синим ошейником Спутника кубарем слетел с ближайшего конька, взвизгнув и заюлив в полете. Чернявый насилу изловчился подхватить зверька, поразившись клятой меткости аборигенов. На крысах, что ли, тренировались?

Вампир вызверился, собираясь возмутиться чуточку очевиднее. Например, порядку ради да в назидание злопамятным потомкам, пригрызть парочку особо ретивых остолопов иль саблей посечь. Но тут очередной булыжник крепко саданул мужика по затылку, испоганив просветительские затеи на корню. Упырь, кратко охнув, ничком ткнулся в конскую шею и несвоевременно отключился. Хорошо, умная животина только ходу наддала, разворотив хлипкий плетень на выезде. А несчастным праведникам богомольного захолустья пришлось гнев – ага-ага – праведный поунять да при активном – и не бесплатном – содействии местного ведуна «попорченный», лешаками основательно по ночной поре помеченный, колодезь отчитать. Ну, и попричитать на завалинке седмицу-другую, дескать, прогневили Хозяина Солнца, послал «нечисть распоганую: бельма жёлтые, зубы аршинные, да ещё конём чёрным оборачивается и в воздухе гинет, что твой снег».

***

Воронок гладким намётом нёс злополучного седока в Голые Земли, безводные и пустые степные просторы на юге Ветряного кряжа, где отроги сменялись плоскогорьем. В Зелёную Хмурь на ночь глядя ни один здравомыслящий зверь, даже недоброй памяти Бажаева «кобылица», не попрётся, разве что твёрдо вознамерившийся свести счёты с постылой судьбой. Голые тоже гостеприимным краем назвать не получалось, несмотря на заманчивую топонимическую бирку. Альтернатива, ясное дело, на радостях удавилась.

А чёрный жеребец стремительным галопом нёсся через прошлогодний сухостой, кроша полые стебли редкой, невзыскательно-суровой растительности. Коня звали Духом, но становиться оным в угоду прозвищу здравомыслящая животина пока не намеревалась. Чернявая беда, безвольным кулем обвиснув в седле, инициативы не проявляла. Зато очухался горностай, ловко вскарабкавшись на спину к хозяину, а оттуда, змеей серебристой мазнув в чёрной гриве, и на конскую голову. Позёмыш был дорогой поживой. Юркий зверёк в синем ошейнике Спутника, окольцованный обсидианом, да в Каменной Розе клеймённый, на ярманке правиградской или в Златых Вёрстах Дзвенцска пошёл бы по цене табуна сносных кобылок. Взращенный чародеями в зверинце замковом, даром, что на четырёх лапах бегал, умом многих двуногих превосходил. Во всяком случае, по его собственному, сугубо субъективному, мнению. Натасканный Спутник – незаменимый сподручник уважающей себя «виритной гадины».  Как раз не на шутку благополучием «гадины» обеспокоенный.

Голые Земли к ночи превращались в плацдарм волчьих, а то и волколачьих войн. Местные стаи, озверев с голодухи так, что браконьерам и не снилось, грызлись промеж собой, не делая особых различий. Да и не одни они, тех же вурдалаков-еретников-упырей неприкаянных, между которыми «честной народ» не делал особой разницы, пруд пруди, из всех щелей пёрли. А с Зелёной Хмури, мало того, болотники расползались, так ещё жмарь да забулдыги утоплые, шиши, водяные топали с невозмутимостью бывалых негоциантов в поисках относительно лёгкой поживы. Ходил слух, туманщики появились.
 
В общем, не планировал чернявый в их тёплой компании ночку коротать. Совсем не планировал. Переждать до рассвета в Хуторье, а там в галоп до Вампирьего Поста. За день полосу отчуждения пересечь. Однако конь, повинуясь природным инстинктам, выбирал из двух зол. А волков он боялся меньше, чем болотников.

В седле упыря здорово растрясло. Сознание возвращалось неторопливо, то и дело отлучаясь пошнырять в окрестных кустах. Да и кровь, проникшись духом бродяжничества, не спешила останавливаться. Вампир сипел и лязгал зубами, а местность вокруг, изрытая оврагами да непотребством колючим заросшая пустошь, наполнялась всё более характерным урчанием. Выкатившаяся, было, на небосвод луна, щербатая и блеклая в  предвкушении «вахты», поглядела-поглядела свысока, но, картинкой не заинтересовавшись, проворно нырнула в ближайшую тучу. И Голоземье разом почернело, точно в рундуке лучину задули. А где-то неподалеку громко и одухотворённо завыли волки...  Скорее всего, волки. Крик души – вопль некормленого брюха – заставил «еретника» в сознании слегка укрепиться.

Мужик пощупал затылок. Ушибленная голова гудела. А пейзаж, затейливо темнотой задрапированный, но, погань такая, узнаваемый, навевал соображения самого расчудесно-провидческого свойства: «Щас сбегутся… трапезничать. Кровищей до самого Заземья прёт». 

Челюсти сводило, мысли свивались чёрными гадюками. Повыть, что ли, для пользы общей, оборотни говорят, им помогает. Хотя себе дороже. Что за блажь - выть посреди ночи на пустых холмах, как раз по соседству с урчащей животами стаей волколаков, стройности исполнения которых позавидовал бы даже Сердаградский певчий хор.

Горы обозначились жирной неровной чертой на горизонте, всё ещё слишком далёкие, дабы послужить воодушевляющим знаком. Вампир поддёрнул ворот, зябко ёжась в распоротом неуемными хуторчанами кафтане да прокровившейся тунике. Выглядывать подходящую для ночёвки кочку с конской спины впотьмах – то ещё развлечение. Поди, угадай, на чьём посмертно-перевалочном пункте прикорнёшь. До хозяйского-то пробуждения к полуночи ближе. Волков отогнать, допустим, - не беда, а с остальными как? Участником торжественной трапезы по случаю неожиданного – и несвоевременного – знакомства, а тем паче гвоздём кулинарной программы становиться как-то не хотелось. Размышляя, мужик приметил-таки не самый забулдыжный овражек, без признаков сакральных захоронений потенциально активного свойства. Свёл коня по крошащемуся отлогу, даже, было, принялся разводить костерок – чем чёрт не шутит? - когда волна морозно-затхлого воздуха ударила в спину.

Нынче, очевидно, настроение у рогатого не задалось совершенно.

Вампир, продолжая упражняться в остроумии на все лады, отступил к седлу, проворно едва затлевший в ямке мох затоптав. Приспело ведь… лихо.

Ночного путника шатало робкой осинкой в ураган, в глазах плавали и беспорядочно множились витиеватые узоры. А окрестность всё больше себя дискредитировала. Говорили же, благородство непрошенное до добра не доводит. Ведун Хуторский, балий клятый, ещё б чего-нибудь язвительного прибавил об отравлении колодцев, да «поделом» каркнул, по славному обычаю. Как здесь, в Голоземье, выжлец* (* - Гончий кобель. Просторечное название Псов Иргибы на службе Семи Ветров, осуществляющих охоту за нечистью) очутился, да ещё такой квалифицированный, «еретник» не знал. Ну, не пристало им, сердешным. Всё больше по светёлкам да покоям высиживать, вина заморские попивая. Не мог же этот шарлатан Хуторский в звериной шкуре да с букетиком поганок на груди такого переполоха наделать. После удара соображалось вдвое медленнее обычного, зато фантазировалось раздольно, но представить, как несчастный волхв козьим скоком мчится до Иргибы, с пеной у рта заклиная, что в деревне побывал сам Темный Князь, расширения кругозора ради, со товарищи, упырь так и не смог.

Принятое за поисковый круг выжлеца, прочёсывавшего произвольно Голоземье на предмет случайно подвернувшейся приблудной нечисти,  на деле оказалось творением  колдуна. Талантливым, ненавязчивым и сугубо-профессиональным. Отдав дань изяществу исполнения, «еретник» выскалился во тьму. Почувствовал разницу. Доброе заклятье, хоть в гроб ложись, да колом накрывайся. И то, не факт, что поверит.

Позёмыш, разделяя хозяйские настроения, нервно зашебуршал за пазухой. Узкая мордочка ткнулась в воротник. Понюхав стылый, волками да вымороженным прахом попахивавший воздух, горностай выразительно чихнул.

Мужик, тем временем, нащупал рукоять сабли, при седле оставшейся, похлопал ободряюще коня по крупу. «Принесла нелёгкая, - подумал мужик мрачно. Навряд клятый страж правопорядка жил где в окрестной канаве. – Не сидится на печи, мать его…». Вампир прекрасно понимал, что поиск прицельный. Иначе на кой ляд в Голоземье затеваться, где под каждым кустом, на худой конец, хоть лешак, да притаится. Прогуляйся эдак среди ночи по Мрачным Холмам, добычи хватит на «заслуженного ударника» в Семи Ветрах, да с почестями и полным пансионом на старости. Только ни выжлецам, ни колдунам перспектива не по вкусу. Вместо «общественно-бесполезного» труда изничтожения нежити опустевших земель по городам промышляют, родимые, оборотней оседлых ловят, вампиров-одиночек. Каждую ночь в той же Затопье люди пропадают, да и в Горкморе, хоть за крепостными стенами, жизнь несладкая да короткая. Зато борцы со злом всегда свой хлеб с маслом имеют. А то и каравай с медовухой.

Ветер, наконец, пропал, а перед кривящим физиономию кровососом возник надменным привидением долговязый, поджарый колдун в форменном плаще. С дюжиной цепей при поясе да в шипастом кожаном ошейнике – не второсортный шарлатан из Охотенки, профессионал из самой Иргибы. К тому же, хорошо вампиру знакомый да памятный. Выжлецом – эдакое ласковое прозвище-оскорбление – за особые заслуги ратные прозванный и, вот диво, ничуть тем не тяготившийся. Нрав колдун имел самый, что ни на есть, для своей профессии подходящий, ушлый, а ум – изворотливый. И всё же, среди собратьев по ремеслу, выгодно отличался. За что и поплатился. Справившись со спазмами да головокружение поуняв, чернявый потуже перехватил рукоять сабли.

-Здорово, Упырь, - помахал амулетом колдун, одёргивая полы плаща, запутавшиеся в сухих колючках. – Чего, гуляешь?

-Гуляет ветер по околице, я – путь держу, - мрачно буркнул «еретник», пытаясь сфокусировать разъезжающиеся зрачки на противнике. – Подойди поближе – поклонись пониже…

-Ого. А чего мы не в духе?

-Ещё чего поумнее спроси, - предложил прозванный Упырём, привычно скалясь. Колдун спрятал амулет. Огляделся:

-Ну, да, Голоземье. Так ваш же, упырий выгон, а? – вампир поразмыслил, стоит ли намекать нечестивцу, насколько не ко времени его зубоскальство, или сразу огреть по темени экономии ограниченного ресурса ради. – Ладно тебе. Это ж моя работа – не забыл, часом?

-Твоя работа мимо с распушённым хвостом бегает да по мою душу воет, - отрезал мужик сердито. И, в подтверждении, где-то удручающе-близко заворчал недоупокоенный мертвяк.

Колдун пожал плечами, присев на корточки рядом со всё ещё гарью отдающим кострищем размером едва в пядь. Неодобрительно фыркнул, по достоинству оценив отопительные способности сооружения. Глянул снизу вверх почти сострадательно. Позёмыш снова нюхнул местных ароматов, да и спрятался обратно за пазуху от Выжлеца, до странных выходок охочего, подальше. А вампир продолжил степенно оглядывать безжизненные кочки пологого ската, то ли просто от нечего делать, то ли избегая сочувственного взгляда колдуна.

-Я тебя в Хуторье чуял… Какой леший тебя в Голые погнал на ночь глядя, чудо клыкастое? И чего ты какой… помятый?

-Люди, - невозмутимо откликнулось чудо. И, подумав, ехидно присовокупило, - добрые…

-Чё, так просто и напали? – не поверил колдун.

-Ага, ватажкой. У тебя только не спросились…

-Жаль… - не понятно, о чём больше – крестьянском самоуправстве или упырьей несговорчивости – взгрустнул тот. – Подумал грешным делом, встречи Фладэрик ищет, может, поумнел-одумался. Приятель, всё ж…

-Приятель? Встречи? – скривился чернявый мужик. – Не иначе, с волками. Примерещилось тебе, Выжлец. Иди, куда шел. И с грибами завязывай, а то бредишь уже…

Встречи искать с острыми волколачьими клыками «еретнику» ох как не хотелось, а с крепкими, поди, ещё и травленными против вампирской крови Иргибскими кинжалами Выжлеца того меньше. Драться сейчас с колдуном, особенно, этим конкретным, в планы чернявого не входило. Впрочем, как и ночной моцион по местам волчьей славы. А поди ж ты! Чернявый усмехнулся безрадостным умозаключениям: дребезжащая, словно чан на плетне башка против добротного боевого заклинания. Да, самоирония. Последнее прибежище внезапного неудачника. Выжлец поднялся на ноги – физиономия, в ночи бледностью упырьей не уступавшая, мрачно вытянулась, подрастеряв былого дружелюбия.

-Ты правильно сказал: я Выжлец… верный пёс Норта, - пояснил-таки для чего-то колдун, медленно вытягивая меч из роскошных, серебром обоймиц да чеканного устья поблескивавших в полумраке ножен, припрятанных в складках плаща. Хм, даже предупредил. Вампир мысленно усмехнулся. «Приятель», как же. Вместе бражку пили, вместе большак топтали, вместе девок тискали. Молодость-молодость…

-Умный пёс тоже не станет тявкать на всех подряд, - философски заметил чернявый Фладэрик, плавным движением - к вящему неудовольствию упыря, значительно медленнее, чем хотелось, - сабельку обнажая.

-Чего ж ты от людей драпанул, краснобай бродячий? – недовольно скорчился уязвленный колдун.

-Краше, если б я их обратил скопом? Или, скажем, всем селом в Хмурь топиться спровадил? Это ж люди.

-Какой благородный! – не удержался мужик, проворным выпадом рассекая воздух, однако обманчиво-флегматичной упырюги уже и след простыл. Спину колдуна всё с тем же непроницаемо-философским видом озирая, да размышляя между делом, а не слинять ли вовсе, игнорируя дурные светские околичности, чернявый мужик легко переступал по ржавому, обомшелому торфянику. Ну, подергается Выжлец, поплюется да на общее падение нравов попеняет. Ничего не попишешь.

-Молодец, наглеешь, - заметил Фладэрик, не спеша с атакой. Авось, одумается балбес, поостережётся. Не тут-то было. Выжлец зарычал.

«Приятели» обошли круг у почившего костерка, примериваясь да прицеливаясь, и ещё не известно, чем бы всё кончилось, когда в многострадальный овраг разом вывалилось с десяток шальных волколаков. Одичавшие, хрипло потявкивающие и очень – очень - голодные, твари таращили горящие зенки, скалили желтозубые, слюнявые пасти, скребли когтями мшистый дёрн и нежничать явно не собирались. Дела нежити не было до дуэльного кодекса, как и до личностей поединщиков. Хоть Наследник с Королевой сам-на-сам сцепись. Всё, что пахло тёплой кровью (или не успевало дать дёру по причине отсутствия ног), уже прекрасно отвечало критериям обеда… Чернявый облизнул пересохшие губы: что ж ему везёт-то, как утопленнику в именины, а то и меньше? Колдун – полбеды, ну, побренчали бы железом, побранились для порядку, по старой-то дружбе, а этих как? Потрошить да жилы сечь, иначе до самого поста жизни не дадут.

Феноменальное невезение передавалось по воздуху, как холерина, поскольку молодецки поводящий мечом чаровник, пятясь, угодил ногой ровнехонько в костровую ямку, потерял равновесие и плюхнулся на то самое место, решениями которого, по  мнению вампира, руководствовался по жизни. Вот пил – знатно, всегда приятно пообщаться, а в остальном – дубина дубиной. Сколько дрались они – и оружно, и без, - не перечесть, а всё олух неугомонный на рожон лезет. Забывчивостью природной прикрываясь. А то и слабоумие профессиональное таким нехитрым способом декларируя.

Под хищный аккомпанемент над гребнем овражка показалась кудлатая башка, судя по размерам и общей безобразности, вожака. Фладэрик аж присел от неожиданности: стая. Полноценная. Это как же их после зимы прижало? Колдун, солидарно возмутившись, подскочил с земли и к вампиру благоразумно отпятился. Не сговариваясь, мужики замерли спина к спине, прикрывая друг друга. Одновременно сообразив, что волколаку, в сущности, без разницы, упырь ты там или высокопоставленный колдун прямо из Семи Ветров – в желудке одинаково урчать будешь.

Волколаки неспешно, ленивой, раскачивающейся рысцой перебравшего морехода обошли тесным кружком «обеденный стол». Конь упырский рычащих тварей совершенно не интересовал, как продукт сомнительного, отнюдь не натурального, происхождения, да ещё и заговорённый. Так что на плод кропотливого труда замковых чароплётов никто не покушался. Рыча и огрызаясь, стая в ожидании жарко дышала в унисон раззявленными, зловонными пастями. Вампир, понаблюдав за этим благолепием, только зубами скрипнул, тоскливо помянув по матери негостеприимных поселян, чтоб им на печках икалось. Колдун, самопризванный из уютных апартаментов по ту сторону равнины, от ленивого досуга и всех прелестей его добровольно отказавшийся для-ради шального случая перехватить упырюгу без свидетелей, клял энтузиазм поганый, на чём свет стоит.

Первыми не выдержали тощие пащенки: куцые, обдёрганные хвосты и рваные уши о распределении симпатий в стае сообщали недвусмысленно. Но следом за доходягами бросилась вся свора. Колдуна реорганизация полуоборотнического контингента, обыкновенно цивилизованностью пренебрегавшего, не порадовала. Мужик забористо выругался, извлекая из-под камзольца серебряную цацку с чеканным охранным знаком. Сцепиться на смерть с голодным оборотнем – паршивый конец, но волколак и того гаже. Мало, погань бешеная, заразная, что прокажённый, так ещё и совершенно неустрашимая. На клинки кидается с самоотверженностью, достойной лучшего применения – вон, хотя бы очерет полоть или в трясине соседней топиться. Только не в радость сердешным ни водные процедуры, ни садово-парковые увеселения. Выжлец мысленно выплетал соответствующие фразы, амулет пробуждая. Фладэрик, мягко и легко переступая, поводил сабелькой, ловя на обоюдоострую елмань клинка случайные отблески Князей. Звёзды путевые, над Голоземьем особенно яркие, с отстранённым плотоядием наблюдали с небес. Ещё б, такое развлечение.

У колдуна меч был двуручный, а значков мудрёных на нем – хоть залейся. Правда, волколаков он рубил едва ли не вдвое медленнее. Вампир, оглянувшись на бубняшего заклинания чароплёта, несвоевременно отвлёкся, за что чуть было ни поплатились оба: чернявый едва умудрился вывернуться из-под раззявленной пасти, отскочив в сторону и тем самым открывая колдунов тыл. Выжлец, сосредоточенный на манипуляциях воспламенившейся нежно-лиловым рыцарской орясины, двигался слишком неповоротливо. И достать тварь, наскакивающую сзади, явно не успевал. Упырь развернулся. Мягко отсёк лезвием по мохнатой, свалявшейся шее. Захрустел, переламываясь, хребет, влажно чавкнуло – туша рухнула к ногам ни то витиевато матерящегося, ни то отчаянно заклинающего окрестности колдуна. Выжлец мог похвастаться равноценными успехами, хотя, по известным причинам, дыму да эффектов у мужика получалось побольше. Зарницы полыхали до самых небес, ровно демонов Тёмного Князя ратоборствовал, а не дрянь трущобную лупцевал. Фладэрик, кривясь, в броске уцепил левой рукой за шкиряк обезумевшую от голода зверюгу, рванул в бок, наподдал ногой, корректируя направление, отбросил в вересковые заросли на отлоге. На бледно-сизом лице «еретника» лихим цветом распустилась жуткая усмешка, неторопливо, почти изящно – для особо утончённых натур – переродившаяся в ещё менее привлекательный оскал. Натурам вышеуказанным совсем бы не понравившийся. Огромная, ощеренная пасть, возникшая прямо перед носом Упыря, обдавала смрадом и клочьями жёлтой пены, брызжущей с неправдоподобных клыков. Волколак хрипел, щёлкал челюстями и к числу слабонервных, восприимчивых да легко ранимых «утончённых натур» явно не принадлежал. Потому как усмешкой  почему-то отбрыкивавшегося обеда много вдохновился. Тварь легко, как котенка, повалила Упыря на землю, благо, у колдуна, отбивавшегося от особо ретивого гостя, ума хватило отпрыгнуть, манёвр предвосхищая. Чудище придавило чернявого, рвануло когтями, дёргая облепленной пеной пастью. Задние лапы заскребли дёрн. Горностай, вывалившись из-за пазухи, кубарем откатился в сторону и опрометью стрельнул промеж ног и лап к коню, не разбирая дороги. Новая компания хозяина ему не приглянулась. Вскарабкавшись на седло, Позёмыш затаился под лукой, проклиная паскудный нрав обладателя: нет бы в замке сидел, у Королевы под крылышком, с куртины поплёвывал, да его, Спутника, на атласном поводочке водил, куропатками потчевал! Всё носит по буеракам… обетованным.

Упырь, на локте отжав страшную пасть, тщетно выворачивался. Пальцы на осклизлых от крови костяных щёчках рукояти разомкнулись, вампир обхватил нещадно смердящую дохлой псиной тварь обеими руками, и нечисть, сцепившись, покатилась по поляне, путаясь в колючках и вереске. Зверюга активно рвалась к упырьей глотке, сам вампир, идеей не прельщаясь, всячески препятствовал. Колдун держал круговую оборону, отмахиваясь горящим клинком и источавшей искры ладошкой. Подпечённые волколаки отскакивали, тявкали и огрызались, но бросались снова. Фладэрик зарычал. Когда зубы бестии на какой-то вершок не достали физиономии, мужик, окончательно взбешённый, засадил пальцы в заросшую грязно-бурым мехом шею прямо под нижней челюстью. Холодно блеснули по-звериному вытянувшиеся когти. Влажный треск лопнувшей кожи и отчаянный визг-хрип закашлявшей, забулькавшей твари странно-органично влились в общий гвалт рычаще-лающей своры. Упырь стиснул кулак и рванул, выдрав часть трахеи вместе с окровавленным мехом и шматом мяса. Волколак лихорадочно дернулся, щедро поливая несостоявшийся обед густой, мутной кровью. Нечисть сцепилась крепче, спазматически дёргаясь, сшибая наскакивавших тварей, мочаля дёрн. И когда начавший нервозно оглядываться на жуткий, рычащий ком колдун вовсе потерял терпение, патлатое чудище (то, что чуть менее человекообразное), всё ещё хрипя, полетело кубарем... далеко полетело кубарем. Аккурат в царапучий кустарник на отлоге. А Фладэрик (чудище чуть более человекообразное), кашляя и неистово ругаясь, гадливо кривя и без того искорёженную, дикую образину, вскочил на ноги, сабельку неловко подбирая. Выжлец ухмыльнулся. И дорого заплатил за оплошность. Подобравшийся со спины, тощий, мелко подбрёхивающий от нетерпения волколак с визгом скакнул на миридикского чароплёта. Хватил за плечо, не достав до шеи двух пальцев. Торжестующе заурчал, рванув лапами. Колдун взвыл от боли и ярости, локтем саданул нежить под рёбра, захлебываясь жуткой, сладковатой вонью. Схватил за шкирку второго, сбоку подбиравшегося, и отшвырнул, изумив Упыря: что-то больно ретиво яд волколачий подействовал, силушку чёрную пробудив. Выжлеца окружили. Твари бросались разом, только успевай  меч подставлять, что мужик не всегда мог сделать. Фладэрик, так или иначе, помогал, презрев этническую солидарность, но колдуна уже оттеснили. Даже четыре рехнутые твари смертельно опасны. Вампир прикончил покалеченного уродца, на брюхе, волоча подрубленные и обожжённые колдуном лапы, подбиравшегося к ногам Выжлеца. Ушибленная зверюга, неправдоподобно дёргаясь, медленно расселась пополам, вывалив лилово-чёрные потроха. Как Упырь ни старался, «приятеля» донимали со всех сторон. Стая, чуя кровь, сосредоточила усилия, напрочь игнорируя преобразившегося и крепко смердящего неприятностями собрата. Фладэрик, зарычав – и тем самым родословную лишь подтверждая, - врубился в грязную свору, пренебрегая возможностью, а может, и нарочно игнорируя, под шумок, в общей свалке, засечь и незадачливого колдуна. Ломило затылок, жгучей болью рвануло мышцы рук и спины. Внутренности обожгло. Миридиканец, наконец, восстановил душевное равновесие и умудрился раскидать шавок заклинанием, в страшных гримасах так поганя окровавленную физиономию, что до икоты напугал заглянувшего на метафорический огонёк мертвяка. Еретник, оценив шансы, предпочёл слинять обратно за кочку, где, зарывшись под мох, притворился законопослушными и благонадежными останками добронравного образа мысли. Фладэрик бы поступил так же, кабы выбор был.

Пошло бойчее, однако, когда последняя гадина, трагически взвизгнув и тем испоганив собственный конец, благополучно издохла, колдун мешком повалился в кусты багульника, чудом уцелевшие и лишь слегка подкопчённые. Пепельно-серый, ожесточённо проклинавший округу, выглядел Выжлец скверно. Подозрительно зыркнув на мужика, упырь, на ходу срывая пучок сухой, пальцы режущей травы и смахивая с клинка смрадную кровь, неспешно приблизился, опустился на корточки, ещё раз, из чистой брезгливости отёр перо любимой сабельки о мох, жёсткий и оранжево-бурый, несмотря на недавно сошедший снег. Колдун, даже не пытаясь осмотреть рану, полулежал в шуршащих от каждого вздоха, одуряюще пахнущих кустах, и продолжал ругаться сразу на двух языках: родном и общем. Щегольский кафтанец набухал кровью из размахрённого плеча. Что творится со спиной, Упырь предпочёл не загадывать, но дышал Выжлец скверно. Позёмыш легко приземлился хозяину на плечо, проворно юркнув за пазуху. Неубедительно подтянув драный ворот, Упырь поджал губы:

-Что-то не так? – галантно полюбопытствовал он, картинно опираясь о воткнутый в землю Выжлецов меч.

-Я умираю, - спокойно, насколько тому приличествовали обстоятельства, процедил Выжлец. Вампир протянул замызганную тёмной кровью руку, слегка отогнув воротник, потом тронул мужика за подбородок, покрутив голову из стороны в сторону, критически осмотрел, прищёлкивая языком. Выжлец даже не сопротивлялся.

-Не-а, - со знанием дела протянул Фладэрик. – В Армандирне починят...

-Ты дурак? – ощерился колдун.

-Драб Варьян? – вскинул брови, словно не понимая, «вурдалак». – Далековато, но ты ж и перенестись можешь…

-Как есть, кретин! – зашипел, морщась, тот.

-Ну, не хочешь напрягаться, могу отвезти ко Вдовьей Запруде, тут близко. Починят, авось. Дальше, уж прости, не поеду, поручение у меня… в замке ждут…

-Убей меня, Фладэрик, - простонал внезапно севшим голосом Выжлец, судорожно ухватив изгвазданную руку в запястье. Да ещё зенками воссиял так, что покойным волколакам и не снилось.

-Ты чё? – опешил вампир, слегка откачнувшись.

-Ты видел: он меня тяпнул… - Выжлец поперхнулся, бурно раскашлявшись. Рот обнесло алым. Лопнуло пару пузырей. Чернявый ругнулся: да, насчёт спины верно мнилось.

-Тебя ж, вроде, не за голову укусили. Чего это ты такой гордый? – тем не менее, презрительно скривился «вурдалак», облизнув пересохшие губы. – Одно слово, Выжлец.

-Твою… мать… - просипел колдун. – Фладэрик, как побратима прошу!

-Нашёл побратима! Я  нечисть… поганая! – откликнулась оная, хмуря брови. – Окстись, колдун! Заштопают тебя в Запруде. Я знахарей тамошних знаю.

-А законов наших не знаешь? – продолжая покашливать, приподнялся на локтях мужик. - Упырь, меня свои убьют. Скоро… начнётся.

-Мы теряем время, - нетерпеливо, словно ожидая новой порции страховидл за куцым кусточком, обернулся через плечо нечистик, свесив кисть с витой крестовины мертвенно лучившегося отблесками меча. Изысканно выгравированные чародейные письмена радужно мерцали, предавая оружию недостойно праздничный, легкомысленный вид.

-Сколько мы дрались, Фладэрик, - прошипел с улыбкой, больше напоминавшей очередную гримасу, колдун. – Закончи уж. Убей меня! Не заставляй просить…

-Вот ещё, - фыркнул Упырь, не спеша подниматься. – Вспомни Миридик… красивое же место, чтоб его черти Горные на камне драли. Будешь бегать, кустики метить, чем плохо?

Колдун завыл почти по-волчьи, утверждая в худших подозрениях. На вожака смахивает, подумал вампир, оценив как тональность, так и качество укуса. Локти, на которые Выжлец опирался, задрожали, спесивый кафтанец на животе тоже подозрительно темнел, ошметки форменного плаща столичной расцветки разукрасили кусток причудливой бахромой. И всё равно, живописнее прочего смотрелось окровавленное плечо в обрывках растерзанной туники. Да полусодранный амулет, краса и гордость верного крысюкова прихвостня. Поразмыслив, вампир понял: до Запруды они такими темпами не дотянут. Выжлец раньше дух испустит. Колдун, тяжело дыша, скривил рот:

-Слушай сюда, Упырь, - выдохнул он, пытаясь подбородком окончательно сорвать ремешок. Оценив порыв, «еретник», не чинясь, помог в благородном начинании. – Вот так… Прощай, любимая работа… - колдун горько усмехнулся. – А ты… нечисть упёртая… слушай. Слушай теперь. Я… Я Ваа-Лтар, седьмой колдун Сартана… А, пропасть… Нет времени. Короче! Я, Ваа-Лтар, сын Ваа-Знара, отрекаюсь от Семи Ветров, Наследника и клятв, ему принесённых… от мастерства и всех его… его даров… Князья свидетели, нет надо мной более его благословения… пропади оно пропадом… Слушай, нечисть… Слушай и запоминай! То, что в Станбергваэре Огниффском творится, что правитель тамошний на Дитмара обозлился и оборотней грозит извести – это Семь Ветров… Норт… В Переправе… эмиссар нортов местного князька, Бренчишло, настропалил. Тот сюзерену челом ударил… А в Диколесье походом идти капитулы орденов тамошних тоже колдун засланный подзуживает. На востоке… На Оборотенку напали вчера. Обошли Волочаны горкморским трактом, вдоль Стены, ударили быстро. Разъезд, вроде как. Карательная экспедиция. Миридик стягивает выжлецов отовсюду, даже из-за Волнистых Гор. Нападение готовится… большое. Наследник собирается атаковать ваш Пост. Колдуны и чернокнижники Семи Ветров выдумали новую штуку... Особые… знаки. Калейдоскопы новые. Но… самое скверное… для тебя, - Выжлец отвёл взгляд, мрачно и зло скривился. Фыркнул. – Королева. Сам прочтёшь… Возьми! – он неловко, локтем, с трудом шевельнув теряющей чувствительность рукой, рванул отворот кафтана. Вампир, вновь удружив с «братской» помощью, беззастенчиво охлопал прокровившуюся тунику, вытащил из закромов несколько перекрученных свитков.

-И что это? – удивлённо присвистнув при виде печатей, вскинул брови Упырь, смерил мужика подозрительным взглядом.

-Тайные… мать их, сведения… Я ж сказал, седьмой… колдун. А то – моя весточка Норту… Подстраховался я… Чай, знаешь его порядки…

-Неужто мне с самого начала всучить собирался? – уточнил «вурдалак» почти с очевидным изумлением, припрятав подарочек.

-Нет, дурень ты, я тебя захватить обязался… Башку твою дурную в Семь Ветров привезти, желательно, вместе с прочими… частями. Но можно и без. Достал ты крепко Лилию… - Выжлец снова сморщился, снова начал отчаянно перхать. – Прознал Эрвар про твои подвиги… вестимо, - кашель вспенил кровь в углах отчаянной жестокостью перекривлённого рта. – Всех вас, лазутчиков острозубых, велел изловить да на спытки отправить: кожу сдирать, калённым железом печь да розгами драть… помнишь ты, поди, его забавы… - Валтар попытался презрительно плюнуть, но вязкая краснота лишь измарала гладко выскобленный подбородок. – Хватит… погань паскудная… Довольно я всякого дерьма натворил… хватит… Помнишь, как мы рыбу ловили, Упырь? В деревне под Просекой… – неожиданно застонал он. – А как в Аллесцэ «Под Каблучком» отдыхали… Фладэрик, со мной покончено… По дружбе прошу… я ведь тебе, прелагатаю* (* - разведчик, соглядатай) королевскому, сейчас такое отдал… Окажи ответную услугу, убей меня… назад дороги нет.

Вампир сжалился. Прикинул, какой теперь приемчик обеспечен Валтару. Встал на одно колено, боком повернув саблю, мазнул пером, самым кончиком, по шее, обозначив неприкосновенность трупа для мелкой нежити, прочёл причитающуюся формулу. А потом резвым, секущим ударом добил застывшего, напрягшегося колдуна. Голова Выжлеца безвольно свесилась набок, медленно скатилась вниз, промеж пол элегантного кафтана, ноги конвульсивно дёрнулись.

-Спасибо, - пожал плечами упырь, размышляя, как бы посподручнее сбыть тело. Возиться с сухожилиями не хотелось.

Валтар, или, на имтильский лад, как сам он себя порой называл, Ваа-Лтар, сын Вазнара из рода Варди – сравнительно молодой, по меркам профессии, колдун Сартана, происходил из Ставмена, материкового анклава державы Мореходов, но, поддавшись странной моде, избрал призвание иного толка. А именно – решил стать колдуном. Ну, и стал. Учился, соответственно, в Миридике, наместничал в Ставмене, жил в Семи Ветрах, не отказывая себе в удовольствие проехаться туда-сюда по озёрной равнине да по долине Окуня. Как выяснилось, докатался – или докатился, это как посмотреть - до Седьмого колдуна. Людям не мешал, нежить шугал. Знаменитая личность, отчасти из-за приближённости к Норту, Алмазной Лилии. Как щенок почувствовал волю, сразу зажал Миридиканцев в стальной кулак, а значит и Островные города-деревеньки, столичный Шаа-Дан и родной Выжлецу Ставмен, вольные имтильские края. Видать, не понравилось это Валтару. А может… Князь весть, с чего вдруг такая щедрость. «Сведения» его ещё почитать-перепроверить надо. Неизвестно, что там за пазухой шалые перебежчики на чёрный день тягают. Вот сам Упырь чернилам, обычно, не доверял, а коль уж случалась оказия, защитой соответственной обеспечивал.

Отписал хозяину в «завещании» Валтар ещё тот шмат проблем. Подгадил напоследок. Всё ещё размышляя о причинах щедрости, вампир, недолго думая, аккуратно притопил бывшего Выжлеца в ближайшей грязевой луже, понадеявшись, что та достаточно глубока, а мужика утянет на самое дно. Туда же отправился и двуручный меч чароплёта. Зато кольца-кастеты да более-менее пригодные для нежити амулеты прикарманить запасливый Упырь не преминул, не зря, видать, толпа гоняла. Что ж уж добру-то пропадать, хоть делу послужит. Серебряную бирюльку чернявый тоже, не мудрствуя, отправил в карман, подцепив почти с отвращением кончиком пальца. Чай в Голоземье не одна стая шарахалась. Горностай по временам недовольно попискивал за пазухой, откуда так и не соизволил вылезти.

Спать вампиру расхотелось. Словив воронка, мужик забрался в седло, оглядел раскуроченные тела, обломанный очерет и густо залитый кровью мох, размахрённые, парящие в ночи потроха, кружевами растянувшиеся по вытоптанной прогалине, и задал коню шпор. Зверюга, прежде безропотно симулировавшая часть экстерьера, храпнула, наддала копытом дёрн, заплясала, щерясь да звеня трензелями, и со скока перешла разом на резвую рысь, удивив покачнувшегося верхового. Пусть конкретно сейчас Фладэрика волновал иной аспект естествознания, а именно: как скоро запах свежатинки распространится над оврагом и не соберёт ли он парочку другую сотен падальщиков, среди прочего, представленных местными выжлецами, от нечего делать промышлявшими по окаёму Мрачных Холмов. Ведь почуют, мерзавцы. Ну, положим, тела Валтара уже не найдут, грязевые лужи Голоземья – не топляки у Борцовой могилы, - черта-с два поднимешь из них жертву насильственного умерщвления… А вот разобраться, кто на их территории похулиганил, попытаются. Лучше бы за волколаками следили, стражи порядка траханные… Фладэрик, припомнив судорожно стиснутые, полиловевшие и погано окровавившиеся губы колдуна, расширившиеся чуть не вдвое зенки да гадкую обречённость, сплюнул в проносящийся мимо вереск, покрыв окрестности отборными матюками. Не забыл он паводок в деревне под Просекой. И Аллесцэ не забыл. А что толку?

Голые Земли – полоса иссушенных холмов и пустошей промеж Лесным Зеркалом, озером, что в сердце людского царства лежало, и Ветряным Кряжем. Суровые, негостеприимные края, изобильные лишайниками, колючим сухостоем, зарослями вереска, бездонными грязевыми лужами, скверно вонявшими и пузырившимися ведьминым котлом, да широкими трещинами-расселинами сажени в полторы глубиной. Редкие путешественники, порой, натыкались на мрачные сооружения – кромлехи и менгиры периода Старых Войн, Тернеграда, а то и сотворения мира. А зимой, когда снег укрывал следы летних пиршеств изобильной и самовластной нежити, в Мрачных Холмах творились бесчинства покруче, чем в подгорных пыточных Семи Ветров. И волчьи войны оставались наиболее цивилизованным мероприятием. Часто, проезжая вдоль правого рукава Олвадарани, для местных, с особенностями придворной топонимики не знакомых, Вампирянки или Рыжей,  путники видели кровавые следы, ведущие в Голоземье, а то и причину появления оных находили, где под кустом. Зимой жизнь в окрестных поселениях – Хуторье, Беглянке, Дратве, Выжиге, - затихала. Даже в Горкморе и Саженцах, городах сравнительно крупных, супротив возможного лиха укреплённых, с регулярным гарнизоном и справными крепостными стенами, народ предпочитал за эти самые стены носу без надобности не высовывать. Ворота почём зря не открывать, а сидеть по домам да тавернам, запасы предусмотрительные под завывания суеверного певуна изничтожая, пока тот на гуслях да домрах наяривает, волчий вой за околицей перекрикивая. И, понятно, стервенели от безделья, так что готовы были отдать последние гроши выжлецу, лишь бы тот предъявил парочку отпиленных страхолюдиных голов или припёр чучело оборотня (чаще всего – волчье, молью траченое да «героем» храбро из соседнего кабака спёртое). Но горкморские доброхоты, как и активисты из Саженцев, смотрели сквозь пальцы, неизвестно на что уповая. Профанация мало помогала. Зимой северные оборотни редко выбирались дальше Волочан, предпочитая иные забавы, а вот вампиры… Да что, вампиры? Им до людей и дела нет, если, конечно, пожрать среди ночи не приспичит. А так, Фладэрик пожал плечами. Ну пропадёт какой Микал Репка или баба Вторуша, больно кому дело, кабы просто так – по пьяни в яр упал, к мишке на паужин, или опята ложными в кадушке оказались, даром, что красные да крапчатые. Нет, уж коль задрал – то перевертень, потравил – виритник.

Красивое место, Голоземье, особенно на закате, когда солнце кровавым пятном садится в туманы Хмури, а с топляков долетают протяжные стоны-песни утопцев да болотников. Очерет на склонах полыхает, а там, дальше, в сухой осоке и скрипучем вереске… мчатся, свесив языки из кровавых пастей, громадные северные волки, ночной кошмар Озаровых псарей. Или ковыляют, с трудом переставляя ноги, молодцеватые мертвяки, для людей – упыри, для вампиров – умертвия. Туманщики ещё, которых ночью, на пустошах лучше не поминать. Вампир оглянулся в седле, окинул взглядом чёрную полоску перелесков центральной равнины, где пролегали владения людей, не любивших ни зубастых гор, ни снежных равнин Вечных Льдов.

Но повосхищаться пейзажем вдосталь не получилось – мужик задохнулся, хватил ладонью ворот туники, рванул шнуровку, но очередной спазм, давящий глотку, только усиливался. Внутренности крутило так и эдак. Фладэрик засадил пятки в бока коню, посылая в галоп. Что за чудная ночка? Видать, то в уплату от щедрой на прянички с мышьячком судьбинушки за год относительного везения. Теперь, и правда, след взяли выжлецы, ватажкой, как всегда в Голоземье. Страшась одиночества, а пуще того – блудной долинной нежити, к Посту возвращавшейся.

На этот раз вампир добровольно останавливаться не пожелал, погоняя жеребца да цедя проклятья сквозь судорогой сведённые челюсти. На востоке забрезжила первая зарница, предвещая рассвет. Восход, конечно, от банды Иргибских умельцев не спасёт, а всё-таки приятно. Шейкой чужой на рассвете живописном похрустеть, кровушки тёплой поглотать … Не чета лунному зимнему вечеру – классика, супротив которой не попрёшь, - и всё ж таки, приятно. Лишь бы без выжлецов. Эти любой аппетит испоганят, даже волчий. И где Миридик их откапывает? Дружина Сартана. Фладэрик ухмыльнулся.

Впервые за ночь Упырю свезло: от выжлецовского поисковикового круга удалось ретироваться с относительным успехом. Конь удружил, да и сам Фладэрик научился уж, за столько-то лет, за нос их, сердешных, по долам да буеракам водить, в болотцах притапливать. Впрочем, если к закату до гор не дотянет, снова отловят, поганцы. Вот тогда будет заварушка...

Первые лучи, зачерпнув по-за Колючим Змеем разящего холода, вычертили уступами поднимающийся на востоке массив Правобережья Ларьи, буйно поросший лесами и активно людьми обживаемый вплоть до самого Стародревья. Запутались в колючей серой осоке. Потом солнце, ленивое и медленное, как староста с похмелья, соблаговолило, наконец, сменить чахоточный окрас на более подобающую светилу расцветку. «Еретник» прищурился, привычно скалясь. Сквозь серую муть тяжёлого тумана, клоками виснущего на игольчатых ветках багульника и влажных метлах разросшегося до невероятных размеров очерета, лучи пробивались седые и палевые, а тем не менее, воодушевляли. Мужик свесился с коня, разглядывая утоптанную землю: да, изобильный край, густонаселенный, хоть и безлюдный. Плясали тут, что ли. Чернявый задумался, развлечения ради воображая танцы на пустошах с манерно выступавшими мертвяками да чинно погладывавшими «лёгкую закуску» вурдалаками. Закуска вяло отбивалась. Впрочем, при дворе Озара на пирах принято было жрать, пока пояс ни крякнет, и пить до поросячьего визга. После чего, обильно поливая брагой соседей, вскочить на стол, где, на выбор: затеять танцы с запечённой кабаньей башкой, учинить мордобой первому рылом не приглянувшемуся сотрапезнику, а то и завалиться спать среди разносолов. И всё это – под визг дудок, бубнов да тимпанов, собачий лай, ор потешников да вопли девок. В Малом Яснополье, что в Нижних Землях Жеша, воевода учинял гулянья «седмицины», где напивались отвара покупаемых у травников с Чародеевой Пущи грибков, после чего отплясывали в соседней рощице, произвольно предаваясь неконтролируемому блуду, дракам и, порой, самоистязаниям, с дубами-соснами бодаясь. Музыкальные вечера в Огниффских замках редко обходились без бочки крепкого пойла, пары шавок, жрущих с тарелок наравне с хозяевами, на соревновательных началах, «молодух» и поединка, желательно, прямо на месте. Без кирас, верхом на шавках. Короче, «манерностью» не пахло. А смердело куда шаловливее. Упырь, припоминая, кривился всё ядовитее, изгаляясь так и эдак. Позёмыш нервно заскрёб лапкой, напоминая злораднейшему из злорадных, что горностаев иногда и кормить не помешает. Вампир фыркнул: самому бы где разжиться. И фуражу лошади, а то загнётся на местном сухостое. «Хочешь кушать?» - уточнил мужик, доставая из-за пазухи вёрткого зверька. Глянцевые зенки деловито прищурились, подозревая подвох. Сочтя ответ утвердительным, «еретник» расплылся в напоминавшей счастливый оскал медвежьего капкана ухмылке: «Вот и позаботься о нас обоих. Хоть корешков каких накопай». С этим, невзирая на протестующий писк, чернявый невозмутимо «ссадил» Спутника в траву. Пищал зверёк отчётливо матерно, чем лишь веселил обнаглевшего хозяина. Разве не наоборот должно быть? Кто кого вообще кормить обязался?

Упырь, тем временем, спешился под одним из холмов. Расседлал Духа, но привязывать животное не стал, уповая на добрую волю. А то вырванная коряга, по пятам волочащаяся, только от волков убегать мешает. С тем и улёгся прямо на землю, пожёвывая прихваченный тут же венчик сухой травы, забросил руки под саднящий затылок. Спать, вроде, не собирался. Да все поначалу не собираются. Когда взмыленный Позёмыш вернулся, волоча с таким трудом добытого зайца, поганец был чуть не вдвое больше, жирнее, во всяком случае – и известно, почему, добрый хозяин… дрых без задних ног. Горностай укоризненно посмотрел на бледную упырюгу со всей скорбью обильно угнетаемых масс во взоре: скотина эдакая, дрыхнет и в ус не дует… Зайца горностай, в качестве наглядного укора, подтащил к хозяйской груди. Пусть его, может, совесть заест по пробуждении.

***