Судьба снайпера глава 9

     Глава 9
   О Леониде Илларионовиче Черноруке в войсках ходили легенды, суть которых сводилась к следующему: это был своего рода волшебник, всемогущий и властный, требовательный и недосягаемый, а самое главное было то, что этот субъект всегда добивался своего, выходил сухим из воды, подстилал себе соломку, если предстояло ему больно падать, мёд всегда тек ему в рот даже с усов, поэтому он был притчей во языцех, ведь столько судеб прошло через его руки, и многих он обобрал, как липку, я рассупонил и заарканил, как умелый охотник, и липкие его сети постоянно ловили неосторожных и беспечных, иначе как бы он жил и катался, как сыр в масле. Короче говоря, этот Иуда жил у Христа за пазухой и в ус не дул, но старался изо всех сил, чтобы нажиться, облапошить и откусить от любого пирога, запах которого он чуял за три версты и больше. Собой он представлял мелкого, тщедушного человечка, немного колченогого, слегка перекошеного, и, когда он передвигался, то казалось, что он катится на коньках, заложив руки в карманы, или танцует танец ему одному известный, но больше всего похожий на кичливый рок-н-ролл, а может даже и на ошарашенный твист, в общем, со стороны, если он приближался к вам, казалось, что он подкрадывается к вам, но так это было необычно, с такой неимоверной амплитудой и так артистично, что вы запросто подпускали к себе этого сквалыгу, а там и не могли опомнится, как уже тю-тю - или ваши денежки, или имущество, а то и жена, дочь, здоровье и, в крайнем случае, если вы окажетесь совсем сладким фруктам, то и ваша, ничего для него незначащая, жизнь.
   Однако прямо в глаза он зачастую не смотрел, лишь изредка бросал косой взгляд, будто бы моментально оценивал что-то и дальше складывал и вычитал, кроил и резал, а также отмерял, вычислял, усугублял и пытался использовать каждое ваше слово, действие или даже мысль, но еще больше того была та данность, которая звалась его женой, она по сути и была его кукловодом, дрессировщиком, крупье, коммерческим директором, судебным приставом, прокурором и судьей. Под её массивным каблуком был и Чернорук, и их дети, и их бизнес - всё видимое и невидимое было в руках Татьяны Николаевны Чернорук, всё было ей должно и крутилось по её щучьему велению, по её хотению. Не дай вам бог случайно попасть в зону поражения её волевого оружия, её голосового аппарата, из которого зачастую лился матерный русский язык всех этажей, причём начиная с самых последних сразу.
   Однако про серого кардинала мало кто знал, и все велись на самого Чернорука, благо, что он хорошо знал свою роль и следовал инструкциям своей Шахерезады, сказки которой отлично пленили и его, и всех остальных обывателей. И эта сладкая парочка делала погоду во всём обеспечении всех войск, ела из всех кормушек, пила из всех поилок и грелась у всех костров, способных отдать своё тепло этим предприимчивым и лихим по своей сути людям, родом из девяностых, когда родился особый сорт людей, способных выжать из всего прибыль, будь ты человек или даже кусок железа или пластмассы, собственно, всё могло трансформироваться в их желание и наживу, главное, чтобы они смогли увидеть это, а остальное - дело техники.
   Чужая душа - потемки, как говорят люди, а чужая неординарная душа - просто царство теней и, наверное, никто никогда не узнает, даже если задастся такой целью, помнят ли подобные люди всё-то, что когда-то натворили? Возможно ли вообще упомнить столько чужой боли, столько своей радости? Наверное всё-таки нет, хотя кто знает наверняка; мне думается, что проскакивают мимолётные моменты, когда из застенков памяти, из подвалов воспоминаний и казематов прошедшего времени всплывают, просачиваются и выскакивают те самые чувства, ощущения и переживания, приобретённые благодаря встроенным и полученным особенностям сущности этих людей. И возможно в эту секунду они чувствуют лёгкий, а может и сильный укол совести, страха и стыда ( не хотелось бы думать, что ничего подобного у них нет), который они научились сносно переносить, глушить его или удачно забывать до следующего раза, да так, что никто не замечает этого, и они сами тоже не замечают всего этого груза, висящего на них и никуда не исчезающего.
   И чем больше такие люди накапливают подобного груза, тем спонтанней и внезапней бывают у них приступы страха, сомнений и подозрительности, которые опять же срочно нужно перекрывать, перестилать, закрашивать новыми, но точно такими же поступками, ведь это просто заколдованный круг, заезженная пластинка, непреодолимая зависимость и личный выбор каждого человека так коверкающего свою единственную жизнь. Но здесь я ещё раз повторюсь - мало кому это всё доподлинно известно, и хотя таких людей не много, но и не мало, то и встречать их приходилось и приходится почти каждому в течение жизни, поэтому с невыносимо-завидным постоянством,  с кошмарно-изворотливо-хитрым коварством множатся и множатся дела людей заблудших, людей одиноких, людей беспощадных и к себе, и к другим.
   Этим прохладным для людей и для некоторых заморских растений утром во дворце Черноруков собирались укутывать на зиму пальмы. Однажды в прошлом этого вовремя не сделали и сразу лишились всех финиковых пальм, которые потом пришлось заново покупать, привозить, садить и теперь всегда вовремя утеплять, укутывать, упаковывать южных красавиц, оберегая их от нашего зимнего холода, и от смерти, фактически.
   Делали это для пальм и для Черноруков всегда одни и те же специально обученные люди, судьбы которых тесно переплелись и с пальмами, и с нашими отрицательными героями. И в этот очень холодный, местами дождливый день, они так же, как всегда, на отлично справились со своей работой, хотя всё это было плотно окутано и матом, и ссадинами, и нервным напряжением, потому что столько в этом было нюансов, столько различных тонкостей и даже обрядов, что сам Чернорук почти и не отходил от них, руководя и даже помогая, там где это требуется. Короче говоря, процесс этот был хорошо отлажен и происходил всегда почти в одно и тоже время, когда надвигались холода, а так как особняк Черноруков находился за городом, то было это всегда чуть раньше, чем холод доберется до города.
   А на город действительно надвигались настоящие холода, его окрестностях вообще должна было появится что-то в районах -1, -2, хоть это и был юг, но холода сюда тоже добирались нередко, и многие южане мерзли и кутались, покрывались пупырышками, у них немели кончики пальцев, Но самое главное, было то, что и природа и море, конечно, очищались от всех наростаний, от всего наносного, всё приходило в норму, баланс выравнивался, и кристалл жизни сиял, горел первозданным и красками, искрился каждой своей неповторимой гранью, крутясь в пространстве животрепещущим калейдоскопом, качаясь на руках первоначальных сил, обласканный ими и взлелеянный, летящий в пространстве и постоянно меняющийся, но незыблемый и невероятно красивый, просто бесподобный, совершенный в своей уникальности и беспредельности.
   Однако некоторые обитатели города и его окрестностей, а в нашем случае объездной дороги, отреагировали на этот метеорологический катаклизм однозначно - они просто не вышли несколько дней на свою важную и социально значимую работу и оставили без тепла и ласки многих дальнобойщиков и любителей придорожных развлечений. 
   Ну  и как же наша история может перекликаться совсем этим? А очень даже просто, но всё равно сюжет наш немного подзакручен и герои наши немного увлечены своими страстями. У некоторых из них страсти были такими навязчивыми и непреодолимыми, что приходилось удовлетворять их чуть ли не каждый день.
   Но на самом деле все обстояло так низко и неприглядно для обычных читателей, что только подготовленный человек смог бы стойко и не предосудительно лицезреть всё то, что будет описано далее. А дело было в том, что Леонид Илларионович Чернорук очень был падок на продажных женщин, особенно молодых, ну очень молодых, и практически каждый день на какое-то время совмещал эту свою страстишку с другой - ему нравилось гонять по трассе, утопив педаль газа в пол, нравилось обгонять все попутные машины, подрезая некоторые из них; он обожал всю эту суету, риск, драйв, скорость, а уж потом, когда порядком нагонявшись, раскрасневшись и несколько устав от адреналина и всех его гормональных спутников, Чернорук подкатывал к определённому месту на трассе, которое все, кому это нужно было хорошо знали и посещали, ведь мотыльки всегда летят на запретный свет, и всегда сгорают в нём, опалив свои нежные крылышки души.
   Однако мы с вами не будем глубоко вдаваться во всякие подробности того , что и как делал Чернорук с молодыми девочками, разве же это так важно? Упаси вас Господь от воображения и размышления на эту тему. Лично меня воротит от подобного, надеюсь, и вас тоже - искренне надеюсь на это, ведь если нет, если кто-то тянется к подобным вещам, если кто-то искренне загорается и липнет к этому, а также думает, мечтает, или вообще как-то касается данной неимоверно мерзкой, ужасно низкой и просто антиэволюционной темы, то его жизнь, а значит и вся жизнь целом, несчастна, зациклена, обезображена, исковеркана, а возможно и просто уничтожена и изгажена.
   В общем и целом я думаю, что мы покончили с этой очень щекотливой и, наверное, избегаемой всеми темой, хотя я ещё долго мог бы обличать и карать все побуждения и всевозможные тайные и явные притяжения к этому, но могу добавить ко всему этому лишь одно - позволить себе такое может только богатый, фактически беспринципный человек, имеющий определенный статус, а, соответственно, и средства, хотя, конечно, и удачный маньяк тоже мог бы довольствоваться подобными картинами и утехами.
   Наш же Чернорук и был таким одержимым человеком, который не мог и не хотел справиться со своей приобретенной, хочу здесь заметить, зависимостью, а значит все таки был отличной мишенью для людей, желающих проследить и использовать его низкие слабости. И такие люди нашлись в лице Эмиля и Анжелы, которые все это разведали, разузнали, ужаснулись и построили на этом свой карательный план, который, возможно, мог бы остановить и наказать беспощадного и  неостановимого человека, преступившего и закон, и мораль, и этику, преступившего вообще всё, а значит, вышедшего за границы реальности, нормы и всего самого святого, что есть в жизни.
   А план был такой: используя особенности распорядка дня Чернорука, наши герои решили устроить ему ловушку-сюрприз почти на том же самом месте, куда он частенько наведывается, только чуть поближе и в сторонке от основной точки. На удачу несколько последних дней выдались очень прохладными, и местные жрицы любви перестали выходить на трассу, в чем хорошо убедился Эмиль, следуя за Черноруком - в конце их маршрута никто их не ждал, и Эмиль на второй уже день ясно понял, что это их единственный шанс осуществить задуманное на следующий день, другого могло и не быть.
   Ему стало понятно, что Чернорук за эти несколько дней накопил столько негатива, столько раз не разрядился, что его, вероятно, просто распирало, гнобило и угнетало отсутствие обычной для него разрядки, а значит, он пошел бы на все, чтоб ее получить. Здесь бы они его и подловили, но действовать следовало быстро, рискованно и безошибочно, а главное, что приманкой в ловушке должна была стать Анжела, согласившаяся сыграть путану, чтобы наказать Леонида Илларионовича за все то, что он сделал людям и ее отцу, в первую очередь.
   Поэтому, когда они встретились около интерната, и Эмиль все ей рассказал и ещё раз повторил на какой риск они идут, а особенно она,то  Анжела так посмотрела на Эмиля, что он сразу же понял - эта женщина, эта богиня во плоти с горящими, пылающими глазами дикой кошки, с сердцем, принявшим его и вместившем со всем его прошлым, идущая с ним в бой плечом к плечу, мстящая за своего отца и его доброе, но поруганное имя. Она подарок ему от судьбы, от провидения, и он понял, как счастлив рядом с ней, счастлив впервые за долгие годы, и импульс, проскочивший в нем, примагнитил его к ней, они слились в долгом поцелуе, передавая друг другу через него свою нежность, свою заботу, любовь и весь букет нерастраченных чувств, но и ещё что-то несказуемое, на что могут только намекнуть тончайшие, еле касающиеся и возвеличивающие поцелуи, ласки, прикосновения и снова поцелуи, поцелуи, поцелуи.
   Сделав несчётное количество глотков любви, они вышли из машины слегка опьяненными новым счастьем и вдохновленными на свершение правосудия завтра, этот безумный с их стороны шаг, но вместе, рука об руку. Так, держась за руки, они и пошли за своими гавриками-воробушками, и даже холодный, неистовый, почти по-зимнему пробирающий до костей ветер не смог тронуть и единого волоска на их голове.
   А после, когда они уже поехали к мальчикам, чтобы пережить эту ночь всем вместе, и, как теперь уже стало привычкой, слушали рассказы своих детей о прошедшем дне, они урывками, когда это было возможно, держались за руки, словно укрепляли, множители эту космическую связь, так нежданно начавшуюся и спаявшую наших героев, наделившую их, и раскрывшую в них ту самую сокровенную суть, которая кроется в каждом из нас и пребывает в состоянии покоя до тех самых пор, пока с нами не случится судьбоносное событие, душевный катаклизм или духовное прозрение, катарсис.
   Дома у Эмиля, когда все ужинали, уже ближе к концу, Саша, вероятно поднявший, что грядут изменения в их жизни, стал задавать некоторые уточняющие вопросы.А как иначе могло бы быть, ведь Саша был выдающимся человеком и очень-очень особым, просто невероятно уникальным, и он вопрошал:
   - Миль, Ты любишь Анзелу? Я люблю! - и он нежно тянулся к Анжеле, будто сосунок тянется к матке.
   - А Анзела будет жить у нас? Я хочу!
   - Ты будешь спать с Анзелой? Да?
   И только после того, как ему ответили на каждый из них, и, конечно, по нескольку раз, только тогда Саша успокоился и продолжал глотать, не жуя, пельмешки. Анечка же напротив: после услышанного она вроде бы и вида не подала, даже и бровью не повела сначала, будто эти новости и не коснулись её, а скользили только из уха в ухо и были таковы, но это только казалось; она стала тайком, мимолётно бросать особенные, только сейчас осознающие что-то взгляды, то на маму, то на Эмиля, а там и на Сашу, и на кухню, на все предметы в ней, словно в её чудесной головке всё становилось с ног на голову, весь мир переворачивался и расширялся, рос, наполняясь новыми людьми, местами, чувствами, и кто знает чем еще для нас неведомым. Ведь мир ещё полон загадок, полон чудес и невероятностей, парадигм и парадоксов, полнота и насыщенность которых зачастую давят на нас своей беспредельностью незримой, гнездятся где-то за занавесом мироздания и томятся, изнемогают в ожидании тех счастливчиков, удел которых отваживаться на раскрытие всех тайн, преодоление всех пределов и границ, ведь ключи от самого сокровенного находятся внутри каждого человека, и именно там плещутся все неисследованные океаны, все сгорающие и рождающиеся солнца, множатся и разбегаются во все стороны неведомые тропинки неисчислимых мест, по которым бегают, крадутся и скачут, живут и умирают, а значит оставляют свой неповторимый и уникальный след мириады живых существ, бесконечное многообразие которых наполняет все сущее жизнью во всех её проявлениях, на всех уровнях, пространствах и мирах.
   Сегодня, накануне завтрашних событий, нужно было пораньше лечь спать, чтобы всё успеть, ведь времени было в обрез, а выложиться надо было по полной. Поэтому решено было, что Саша будет спать в своей комнате, как обычно, а Анжела с Анечкой займут кровать Эмиля, сам же наш герой будет спать на полу. Приготовления были недолгими, собственно говоря, постелили только свежее белье на кровать, да и всё - сделала это сама Анжела, по-хозяйски, ловко и очень умело, как это могут делать только одни женщины.
   Зубы чистили все вместе, потому что у запасливого Эмиля нашлись еще две щетки: все смеялись и гримасничали, потому что Эмиль вдруг стал кривляться и гримасничать, взбивать ртом пену, крутить головой и паясничать, что в другой раз он бы себе никогда не позволил, но этот день был особенным - сегодня начиналась новая пора, новый период их совместной жизни, и что-то волшебное, новое, яркое входило в них, устраивалось поудобнее, зажигало огни, иллюминацию, настраивало на новые свершения и поступки, пело песни и играло самые красивые мелодии, наполняя истосковавшиеся души единением и частичками самого доброго, самого родного света, напоенного теплом сердец и любовью.
   Перед сном все пожелали друг другу доброй, спокойной ночи, и, действительно, всё тот час же исполнилось: Сила, хранящая наших героев, оградила их невидимым и непроницаемым щитом, оберегая их сон от малейшего омрачения, от любых проникновений извне и даже от собственных мыслей, от них, наверное, в первую очередь, ведь своими мыслями мы зачастую сами строим себе преграды, которые потом трудно, или даже невозможно, преодолеть.
   Когда они выключили свет, то долго лежали в темноте, сохраняя тишину, в которой вскоре Анечка и уснула, отправляясь в свой заветный мир единорогов и русалок, воздушных, сверкающих бриллиантами, замков, добрых драконов, летающих сквозь бесчисленные радуги, искрящихся и вибрирующих, в мир высочайших и недоступных в своей первозданной красоте гор, бездонных океанов, наполненных таинственными, но добрыми существами, лесов бескрайних, шумящих голосами своих листьев, трав, зверей и птиц. Только в этом тончайшем мире Анечка чувствовала себя как дома, всегда ждала с ним встречи и, "улетая" туда, всецело погружалась в свои идеальные фантазии, бесчисленные миры и их отражения, которые каждый раз раскрашивала в новые цвета и оттенки, наполняла новыми существами, новыми историями и сказками.
   Так как Эмиль лёг на полу, то ему не составило большого труда бесшумно придвинуться к кровати, как только он понял, что Анютка заснула. Тьма в комнате была кромешная, но это не помешало ему безошибочно дотронуться до руки Анжелы, которую та уже протянула ему. Рука её была чуть холодна, и он почувствовал, что его тепло стремится к ней, чтобы согреть, сохранить и наполнить, да и сам он, буквально, стал возноситься к ее родному образу как светящийся четырехкрылый херувим, летящий к трону небесному - он и защитник, и провозвестник, слуга и жрец, окрыленный любовью, осененный гением её, сверкающий доспехами своими серебряными, как молния, как отблеск горнего мира.
   Они так и пролежали неизвестное количество времени, держа друг друга за руки, и это была такая, почти недосягаемая людьми ласка, такое воссоединение разлученных изначально душ, что все остальное, даже подобное этому, меркло рядом с ним, было тускло и недоделанно, и хотя это были одного поля ягоды, сравнивая их можно лишь сказать, что одна из них - дикая земляника, мать которой сама Природа, а вторая - садовая клубничка, отцом которой является человек.
   Ночь пролетела так быстро, как только смогла, она и избавила их от всего лишнего, и наделила соответствующими их подвигу силами, расшиблась, но сделала это, превозмогла природу человеческую, извернувшись в победном прыжке. Но те сны, над которыми она оказалась почему то не властна, обтянули души наших героев новой кожей, осветили их внутренние пространства, наделили их сверхумением, сверхтерпением, сверхсилой. Ночные видения наших героев были настолько близки по духу, по сути своей, что если бы их соединить, получился бы целостный, нерушимый фильм, и режиссером его была трансцендентная, непознаваемая, но ближайшая к человеку Сила, ипостасями которой являлись и боги, и ангелы, и стихии, и день, и ночь, и свет, и мгла, всё обозримое включала она в себя, и всё равно таила в себе большую свою часть, открыть которую подвластно лишь сверхчеловеку, превосходящему собой все выше перечисленное. Ну, а каковы по вашему наши герои? Я считаю их именно такими, не иначе.
   В любом случае, когда Анжела всё-таки смогла заснуть, сжимая руку любимого, она некоторое время пребывала в абсолютном покое, пока, наконец, не достигла парадоксальной стадии сна, откуда открывались двери любого астрально-ночного путешествия. В них она и вошла уверенной походкой, с высоко поднятой головой и...  очутилась в детстве, в одном из тех редких дней, когда ее папа был не на службе, а вместе с семьёй. Это было позднее лето, когда уже в воздухе начинали летать паутинки, и на высоких кручах, у подножия которых они с семьёй отдыхали за городом, отцветали дикие каперсы, превращаясь в "бешеные огурцы", и их кроваво-красные, как свежие раны, цветы устилали все насыпи вокруг, оживляя их и насыщая эти омертвевшие, полувыжженные откосы яркими красками. Кроме них ничего здесь, фактически, не росло, лишь сухие травы, умершие, засохшие цветы, да кое-где кермек, словно бледно-сиреневые тени под глазами глиняных круч, пронизанных россыпями каменных глыб, хаотично разбросанных повсеместно.
   Отдыхали они, как ей помнилось, всегда на одном и том же месте, около трёх маслин. Это было очень уединенное место, особенно если правильно поставить палатку и повесить навес. Вечером, как всегда, приготовили овощной плов, поужинали, неторопливо переговаривались о том, о сем, смотрели на появляющиеся звёзды, пытались проникнуть во многие тайны вселенной, улетали в космос, шныряя там как беспорядочные наиярчайшие кометы, ждали несбыточных чудес и чистили перед сном зубы морской водой напополам со смехом. После всего вся семья дружно улегалась в палатке, видавшей виды и прошедшей с ними огонь, воду и медные трубы, и усыпала так, как никогда в другое время года. Ночью над ними всеми свершалось священнодейство, таинство жизни, и каждый имел свою неповторимую роль в этом грандиозном спектакле-свой наряд, свой грим, свои слова.
   Ночь, освещенная почти полной луной, истыканная иглами безудержных, отчаянных звёзд, падала на всех, вваливаясь в любой сон то катастрофой вселенского масштаба, то летним, солнечным, наполненным благом, днём, то бесподобной, гротескной, поражающей собой, трагикомедией, а то и такой запредельной, граничащей с безумием, реальностью, что любой, кто мог бы отведать чего-то подобного, смог бы удержать в своем сознании исходное напряжение, код изначального суфлера, букву празакона, прасна. Что-то невнятное, неперекликаемое с обычной тканью бытия, пронизало их тела, их сознания, беспомощные перед слугами царицы ночи, и допустило в самый центр то, что смогло поколебать все незыблемые фундаменты, все настроенные и нагроможденные башни.
   Рано утром, когда общая традиция семьи велела плыть в море и хрюкать от удовольствия и телесного счастья, Анжела вдруг при выходе обнаружила у себя в руках две рыбки - в правой оранжевую, которая стала с ней говорить голосом Анечки, а в левой - красную, сильно трепыхающуюся, рыбку, говорящую голосом Сашеньки. Они смотрели ей прямо в глаза и говорили почти шепотом:
   - Мамочка, мы тебя любим! Люби и ты нас, как есть, как мы того заслуживаем.
   А рядом с ней вдруг вынырнул ее отец покойный, и у него в руках была серо-голубая тщедушная рыбка, которая говорила голосом Эмиля о том, как хорошо быть рыбкой, плавающей в бескрайнем океане и не знающей отчёта ни в чём, даже в самой бескрайности океана, даже в его сущности и составе.
   С этим и проснулась Анжела, гребя руками, как будто плыла к своей заветной мечте, к земле обетованной, и дышала как рыба, как сам Нептун.
   Эмиль же был подготовлен и мог настроиться на любую волну, любой приказ оказался в выгодном положении, но на что оно ему? Воинственность стала перебраживать в нем, томиться и рвать стенки сознания, причём прямо на глазах у всего сущего. Теперь ему хотелось любви, хотелось единения, хотелось больше, чем было. А Сила любит потомить, чтобы все чувства хорошо настоялись, как выдержанное вино, чтобы накопилось больше, чем есть, чтобы потом выплеснуть это и затопить всё вокруг безудержной и беспредельной энергией.
   Временной затишье в окопах - снилось Эмилю. Солдаты отдыхают, штопают своё белье и пишут письма любимым. Пишут на коленях огрызками карандашей любви, пишут и любят одновременно, потому что только так сейчас и можно выразить это малопонятное, почти бессловесное и всепоглощающее чувство, даже букет чувств. В этот момент все прощают и просят прощения, ибо понимают, что в любой следующий их могут убить, порвать нить жизни. В этот момент все ссоры и недомолвки кажутся такими ничтожными перед лицом смертельной опасности и истинной непререкаемой любви.
   Каждый здесь встал на колени перед своей любимой и обнял ее родной, милый сердцу образ. Тишина опустилась на их мужественные, секунду назад усталые плечи и распустилась крыльями любви, самыми величественными крыльями во вселенной. Война прекратилась, чуткий ветер унес её едкий, ядовитый дым с собой за линию фронта, туда, где сидели их враги, такие же солдаты, такие же люди. Все вокруг преобразилось, и винтовки покрылись цветами. Вибрации были настолько сильными, что само пространство изогнулось и воссоединило такие далекие и такие близкие души и сердца. Глаза всех присутствующих засветились ярче солнца, и нежность лилась из них, исцеляя любые, даже смертельные, раны.
  Вдруг Эмиль, озарённый, словно пораженный молнией, встал в своем окопе. Он действительно будто бы был уже не здесь. Глаза его воззрились в любовную пустоту, он улыбался, слёзы текли по его щекам, такие живые и горячие, что упади они сейчас на сухое дерево, оживили бы его тотчас. Он медленно танцевал, слегка кружась в ритме любви. Все оторвались от своих писем и смотрели только на него, мысленно танцуя вместе с ним.
   Внезапно грудь Эмиля разорвалась и обагрилась горячей пылающей кровью - шальная пуля пробила любящее вечное сердце, остановила жизнь, но не любовь. Танец, до того медленный, стал убыстряться и вот он уже превратился в вихрь, в северное сияние, сгусток высшей энергии, во что-то невыразимое словами. Экстатичная улыбка отразилась на преображенном божественном лице: оно просто сияло огнём. Глаза вышли из орбит, тело изогнулось в последний раз, кровь хлестала и заливала всё вокруг, оживляя убитую войной землю. Несколько капель её упали на отброшенное незаконченное письмо и поставили многоточие в нём, в самом его конце.
   И тут же на глазах у пораженных его однополчан огненная душа Эмиля вылетела из его тела и ринулась к любимой своей, чтобы напоследок шепнуть ей о том, чего он не успел ей написать - о своей несказанной любви, вечной и прекрасной как сама Весна. Ведь вокруг была весна, всё пыталось зацвести и проснуться ото сна, придуманного зимой и войной вместе. Птицы, оглохшие от выстрелов и канонады, рьяно пели, а тела их вибрировали в такт песням их, потому что они тоже звали своих любимых, томимые и одинокие, ждущие и верные, вечные и прекрасные.
   А солнце озарило поле боя, освятив всё своей любовью священной. Лучи его своими бесконечными жаркими руками обнимали искалеченную, истерзанную войной землю, и лечили её, пестовали, так всегда было с самого начала времён. Однако только последние несколько тысяч лет ему приходилось это делать после того, как дети Земли ранили и обижали свою родную мать, кромсали и делили ее на куски, убивали напрасно себя и всю остальную жизнь, получая от всего этого дикое маниакальное удовольствие, которое лелеяли в своих мелких, горбатых душонках, ничего не давая взамен. И лишь иногда любили её в своих стихах, книгах, музыке, иногда - между войнами - пахали и сеяли её, но всегда, даже в самых весёлых песнях, для неё слышались затаенные и совестливые грусть и печаль, в которые, как в зеркало, смотрелись их истинные, плачущие и одинокие души.


Рецензии