Короткие мысли о длинном 66

В моем детстве были такие булочки с повидлом. Если булка чуть черствела, то становилась абсолютно не вкусной. Но ты все равно грыз ее героически - в поисках этого самого повидла, в предвкушении его. Так же мы грызем почерствевшую с годами булку-жизнь: ищем и ждем повидла-Любви. А когда понимаем, что повидла не будет, то разочарованию нашему нет границ, но уже поздно: булка кончилась, а второй нам никто не продаст.

Современные дворяне - это те, кто живут во дворе. Современные бояре - это те, кто пьют боярышник.

Когда-нибудь утихнут приступы шизофрении, отступит галлюцинаторный синдром, рука перестанет конфликтовать с рукой, части вспомнят, что они целое, и мы снова станем единым организмом. Да, хворающим, со своей больничной картой и привычными диагнозами. Но даже хронические болезни излечимы, если на едином скелете, под единой кожей внутренние органы не устраивают междоусобных баталий.

Западная модель подчеркивает индивидуальность (даже в отвратительных проявлениях), требует с уважением относиться к любому агрессивному фрику. Отсюда нацизм, чайлдфри, однополая любовь напоказ, проблемы с гендерной и расовой самоидентификациями, разрушение института семьи, эмансипация в обнимку с феминизацией, демократия и наркотики. В самой ее концепции заложено стремление к самоуничтожению.
Восточная модель обнаруживает тягу к общественной однородности, во благо которой порой приходится поступаться личными интересами. Ее онтология в почитании предков, в культе семьи, в соблюдении традиций, в патриархальности, склонности к монархическому типу правления.
Западная толерантность выпячивает различия, а потому разобщает и ведет к хаосу. Восточная толерантность объединяет и сглаживает различия.
Истина, как всегда, где-то посередине, но восточная модель более стабильна и жизнеспособна. За ней будущее, а нам, вслед за Освальдом Шпенглером, остается лишь запастись терпением и наблюдать неизбежный "Закат Европы".

Автопилот теперь даже в автотранспорте. Мы делегируем функции управления, расслабляемся и с улыбкой наблюдаем, как меняются картинки за окном. С уголка губ стекает слюнка, и даже пункт назначения заботливо выбирает автопилот. Кто виноват, что приедем не туда?

Почти две тысячи лет назад Гай в "Институциях" писал: "Пред­ки [наши] утвер­жда­ли, что даже совер­шен­но­лет­ние жен­щи­ны вслед­ст­вие при­су­ще­го им лег­ко­мыс­лия долж­ны состо­ять под опе­кою…" Как же Европа, наследница римских правовых установлений, допустила появление феминизма?

Каждый из нас изо всех сил пытается доказать всему миру свою исключительность. Между сном, приемом пищи и походами в туалет.

Терпеть недостатки - это не любовь. Не замечать недостатки - это не любовь. Помогать справиться с недостатками - тем более не любовь. Обманывать себя, называя недостатки достоинствами, - это тоже не любовь. Любовь обитает где-то в той стороне, где недостатки зримы, осязаемы, понимаемы, но воспринимаемы в качестве органичных частей единого целого. И вот как раз без них-то снова будет не любовь.

Со времен прочтения Астрид Линдгрен (лет с шести-семи) зародилась во мне смутная тревожность: навстречу патриархальному миру движется нечто темное – женское, необузданное, вне логики, вне принципов, без традиционных понятий мужской чести, непредсказуемое, совершенно глупое (с мужской точки зрения), предвещающее конец всему, что дорого и понятно. Принять это было бы предательством самого сокровенного, противиться этому было вершиной глупости.

Преступление без возмездия романтизируется. Прощенный проступок становится подвигом.