Туда, куда идут дожди

(Классицизмус)

    Все же, отсутствие мыслей хуже наличия хоть какой захудалой мысли. Пусть даже пошлой…
    Онегин молча тащился ниткой эскалатора, перебирая счёт светильников, проплывающих мимо. Полный абсолютный ноль во всех затронутых сферах.
    Без почёта и грубо выгнанный из сетевых чатов, он, заблокированный всеми своими тринадцатью «личностями», остался теперь лишь паспортной правдой в налоговой. Один наедине с этой государственной машиной. С чем и имел теперь лишь одно обязательство – быть. Просто быть, и платить, возвращать, пытаться закрывать… Больше он был никем.
    Хотя и «никем» случалось выходить разнообразием. Сейчас – подневольным рабом движения вверх, на ленте эскалаторных тележек.

    Его несло под купол вестибюля, под монотонное подвывание механизмов, тянущих вверх последних ночных пассажиров. Туда, где стройный ряд турникетов закрывал ему дорогу назад, выгоняя в вестибюль, который готов был торжественно, под свет рекламной ерунды, выплюнуть Онегина под своды козырька на улицу… Туда, куда идут дожди.
    Онегин молча пересчитывал лампы, невольно соглашаясь с числами, написанными на них. Словно считал свои провалы, всё увеличивая и увеличивая счёт. Его заблокировали даже в группе социальной поддержки тех, кого блокируют на других ресурсах!
    Это – полнейшее отнуление его личности! Точнее, даже тени личности, растворённой в кислоте бытового безразличия. Онегина больше нет.

    Дожили! Ему даже ноги промочить было не для кого, чтобы простудиться, рухнув с температурой… Даже заболеть не выходило никаким смыслом. Его отвергли и стёрли отовсюду!
    С работы уволили без отработки. В спину рукой не помахали. Словно он три месяца труда «ничем» валялся на складе…
    В магазине балы обнулили, лишив Онегина скидок. И проездной закрыт – лимита больше нет… 
    А дождь лупил каплями, вбивая пыль мостовых в спины разогретых плит, и разливался в лужи, которые возбуждённо пузырились и чернели в ночи. Вода танцевала и срывалась потоками вниз, по мостовой, к стокам. В её стремлении насытиться пространством и влиться бурными потоками в реки, в единении мощи и силы – и то смысла было больше, чем в нынешнем биосуществовании Онегина.

    Закурить? Закурить…
    А не у кого. Пустынные ночные рукава улиц и пятак площадки перед метро явили Онегину отсутствие людей. Он осмотрелся – никого. Те, редкие, с кем он выплывал из глубины на ступенях эскалатора, растворились, едва вышли в улицу. Словно сладкая вата в воде; сразу и в никуда…
    А Онегину как назло, захотелось закурить! Глубоко и вкусно! Затянуться крепким ароматом сигареты; до щекотки в лёгких, до головокружения и слабости в ногах, носом выпустив сизый дым и поймав сухое послевкусие. Но даже стрельнуть было не у кого. Такой декаданс…
    Улицы пусты, дождь лупил и кусался, а ветер шевелил душу, в порывах выбивая её, словно пыль из матраса!
    Онегинщина…
 
    Поговорить? Поговорить…
    Но с кем?! С небом? С ляпающими каплями? С вестибюлем метро?
    Двери станции безвольно висели, отблёскивая светом дальних ламп. Никто уже не выходил. Ни в дождь, ни из дождя…
    Онегин неуверенно потоптался на месте. Дальше-то что? Дождь сливал на него литры воды: плечи уже промокли, волосы обвисли, очки покрыла непрозрачная мозаика капель. Дождь начинал заглядывать за воротник, отдельными каплями пробежав по спине.
    Надпись «бар» на той стороне дороги зазывала спрятаться от непогоды. Но карта… Карта пустая в ноль уже почти неделю. Так, кусок пластика, хоть и блестит красивым логотипом банка! А в кошельке свистит остаток прошлой жизни – сто рублей бумажка, металлический пятак и два рубля. Даже на бокал пенного не хватит! А ещё куда-нибудь бы добраться, на последнем трамвае… Лишь бы кондуктор спал. Тогда и зайцем можно пристроиться…
 
    Онегин плотно намокал, теряясь в рассуждениях. Куда ему?
    Вроде, никогда не грубил… Утренним чаем подносил завтрак, всегда подкинув хоть одну живую розочку или гвоздичку. И в магазинах был учтив, и не спешил, покорно ожидая все её неторопливые покупки со шлейфом длинных рассуждений выбора.
    Он улыбался… Он всегда и почти постоянно улыбался, желая создать ей комфорт и ощущение веселья… Вполне возможно, иногда выходило глупо; может, и наивно. И, возможно, не всегда к месту. Но он улыбался! Широко, открыто и с ямочками, которые так умиляли её…
    Она просыпалась – а он улыбался. Она ругалась – а он улыбался. Она обижалась – а он улыбался.
    Он даже не храпел ночами – только бы она спала, молочным лобиком открытым спокойно возлежав на подушке и раскинув тёмные красивые волосы…
    Он старался стать её вторым я; хвостиком или тёплой тенью, не требуя ничего взамен, и только умиляясь с ниточек своей любви, сплетённых в плед тепла и мягкости, которым он её укутывал всю. Даже мизинчики на ногах… 
    А ей под ним стало душно. И она решилась на мужской поступок: выгнала, захлопнув дверь, и удалила из друзей, стерев их розовую мармеладную историю. Она Онегина списала в ноль! Сама, и без предупреждений…

    Дождь резал воздух, лупил в лужи, и уже полностью обнимал Онегина, дружески и везде, замочив даже плавки, а он стоял и не решался, куда идти… Бар для него оказался в другой жизни – на той стороне. Денег нет – нет бара, кроме вывески!
    Метро застыло тишиной до новой смены. В тепло не занырнёшь.
    Трамвай сверкнул искрами и укатил в ночь, подвывая двигателями и отбивая чечётку на стыках. Повёз воздух в последний рейс.
    Куда идти? На вокзал, под мост?
    Но даже сейчас, уже измокнув полностью, продрогший и пробиваемый ветром до самой души, не покурив и потерявшись зрением в непрозрачных очках, Онегин снова и снова думал: а как там она? Уснула ли, накрылась ли одеялом, закрыла ли форточку, чтоб не продуло…   
    Единственная, ради кого Онегин хотел промокнуть и слечь, и в температурном угаре ухватиться за край жизни, едва не умирая, и ждать участия, жалости и сострадания – была она! Только ради неё он готов был сейчас стоять и стоять, набираясь тяжести болезни, чтобы завтра свалиться, и…
    Онегин словно воспрял, получив прилив сил. Да что уж мелочиться! Играть, так по крупному!!! Заболеть, слечь, умереть!!!  Да, да! Та самая великомученническая любовная тридышка: заболеть-слечь-умереть…
    Онегин снова улыбнулся, покорив ночную пустоту милейшими ямочками… В голове завертел смерч…
    Да! Сдохнуть сразу, едва она войдёт! Так, чтобы осознала, кого потеряла навсегда! И, пусть с небес, но услышать из её прекрасных уст надрывные крики сожаления, горечи потери и ненужные теперь признания в любви. И нескончаемые просьбы о прощении… прощении… прощении… и ещё раз, прощении…

    Онегин подошёл к дороге, облокотился на защитный заборчик и закрыл глаза. Всё равно нифига не видел: ни глазами со своими минус пять, ни очками без дворников в дождь. Чего моргать напрасно…
    Он облокотился и с лёгкой улыбкой поднял голову, открыв лицо острым каплям тёплого дождя… Ночь, улица, фонарь, бар… Метро, дома, асфальт, дорога… Тоска, фигня, товар, смартфон… Гудрон, гудбай, гудлак, гутморген…
 
    Волна грязных брызг вдруг стеганула по груди, рукам, и резанула по шее!
    Онегин в миг отскочил от заборчика и сразу пришёл в себя… Какое-то корыто с  ночным гонщиком улетело вдаль, подмигивая одним работающим  красным фонарём.
    – Блин! И так мокрый весь! – вырвалось у него, и он широко взмахнул рукой, досылая нецензурную брань композицией из выставленного пальца!
    «Хорошо, хоть вверх смотрел, а то наелся бы грязи», – он тут же оценил произошедшее, и его передёрнуло. То ли от холода, то ли от секундных мыслей ранее…   
    Теперь он ощутил, что весь промок и совершенно беспардонно замёрз. Вдруг стало нестерпимо холодно: рубашка приклеилась по спине, штаны облипли,  по ногам стелили волны почти морского прибоя. Онегин весь был в воде! Лишь ветер шутил, порывами забрасывая ещё больше жидкости, стегая его, переохлаждённого, струями дождя, словно заточенными спицами… Ему стало так холодно и одиноко, что захотелось просто заорать… 
    – Да пошла она нафиг! – с ходу зыкнул Онегин, пальцем смахнул капли с очков и сразу выхватил смартфон откуда-то из внутренних карманов.
    Отлично! Связь ещё есть. Не отключили…
    Он быстро перебрал контакты, прикрывая ладошкой экран от дождя, выбрал один, и тут же, не задумываясь, ткнул «зелёную трубку».
    Тишина… шипенье… гудки… И сонный приглушённый голос: «Да…»
    – Татьяна, это я, Онегин… Онегин Лёха! – заголосил он в трубку, дрожа от холода и растекаясь всем своим мокрым существом: – Я тут под дождь попал… Промок до нитки и замёрз аж зубы сводит! Мне домой не добраться… К тебе можно? – и он замолчал в надежде на ответ.
    С той стороны сначала отозвалась тишина. Потом сонный приглушённый голос ответил: «Да…»
    – Так я зайду? – радостно подхватил Онегин и расплылся в своей обворожительной улыбке, сверкнув в ночи ямочками: – Я рядом, здесь… Сейчас добегу! У тебя горячая вода есть? Только у меня… того… денег нет… – неуверенно проговорил он, теряясь в интонациях. – Так ты, это… одна? Ты мне дашь?! А я потом заплачу… – и он замолчал в ожидании…
    Сонный приглушённый голос ответил: «Да…»

cyclofillydea 2021