Антология русской прозы Литвы 5 том 1 часть

АНТОЛОГИЯ
РУССКОЙ ПРОЗЫ
ЛИТВЫ




Том V















Вильнюс 2021











Библиографическая информация об издании представлена в Банке данных национальной библиографии (NBDB) Литовской национальной библиотеки имени Мартинаса Мажвидаса.

Leidinio bibliografiniai duomenys pateikti Lietuvos Nacionalin;s Martyno Ma;vydo bibliotekos nacionalin;s bibliografijos duomen; bankui (NBDB).

***

В «Антологии русской прозы Литвы» представлены произведения авторов разных национальностей, чья судьба, творчество или описываемые события связаны с Литвой, начиная с XIII века – от «Хроник Быховца» по наши дни. Включены отдельные произведения различных жанров литературы – повести, романы, мемуары, публицистика, драматургия, интервью, письма, доклады, а также представлены отдельные переводы с французского, английского и немецкого языков, писателей, живших в Литве. Формат издания не позволил поместить произведения полностью, поэтому они даны в сокращённом виде. Произведения, за редким исключением, представлены по изданиям, в которых они были опубликованы или авторской редакции.
 
* * *

„Lietuvos rus; prozos antologijoje“ pristatomi ;vairi; tautybi; autori;, kuri; likimas, k;ryba ar apra;yti ;vykiai siejami su Lietuva, k;riniai, pradedant XIII a. – nuo Bykhovco kronikos iki ;i; dien;. ;traukiami atskiri ;vairi; ;anr; literat;ros k;riniai: pasakojimai, romanai, atsiminimai, ;urnalistika, drama, interviu, lai;kai, reporta;ai. Taip pat pristatomi pasirinkti ra;ytoj;, gyvenusi; Lietuvoje, vertimai i; pranc;z;, angl;, jidi; ir vokie;i; kalb;. Leidinio formatas neleido k;rini; talpinti iki galo, tod;l jie pateikiami atskiromis i;traukomis. K;riniai, i;skyrus retas i;imtis, pateikiami pagal leidinius, kuriuose jie buvo paskelbti, arba autoriaus redakcijose.


***


АНТОЛОГИЯ РУССКОЙ ПРОЗЫ ЛИТВЫ...: Литературно-художественное издание. – Вильнюс: Печать «BMK leidykla», 2021. – 500 с.
ISBN 




© 2021 Литературное объединение «Логос»


ПРИСУТСТВИЕ НЕПОСТИЖИМОЙ СИЛЫ…

Присутствие Непостижимой Силы
Таинственно скрывается во всем:
Есть мысль и жизнь в безмолвии ночном,
И в блеске дня, и в тишине могилы…

Иван Никитин


В последние годы в Литве, наряду с периодическими изданиями религиозной литературы на русском языке — журналов Виленской епархии «Вестник», приходских изданий «Романовский вестник» (Вильнюс), «Живоносный источник» (Висагинас), «Иверская свеча» (Паланга), «Покровский листок» (Клайпеда) и других,  стали издаваться и книги соответствующей тематики.
Теме литовской и русской истории, взаимоотношений католичества с православием, посвящены книги журналиста Германа Шлевиса «Православные святыни Вильнюса. Страницы истории» (2003) и «Православные храмы Литвы» (2006). Современному состоянию церквей и жизни православных приходов отражены Владимиром Кольцовым-Навроцким в книге «Православные храмы Литвы. Заметки паломника» (2005). В исследовании доктора философии, историка Андрея Фомина (Клайпеда) «Православные святые в истории Литвы» (2015) представлены жизнеописания православных святых XIII – XX веков. «Историю Михновской общины» (2015)  подготовила Светлана Устименко (Висагинас), издав её по благословению благочинного Висагинского округа протоиерея Иосифа Затешвили.
Заметное место в литовском книгоиздании заняли сборники духовно-нравственной поэзии подготовленный к 700-от летию основания митрополичьей кафедры на Литовской земле — «Присутствие Непостижимой Силы» (2017) изданный по благословению Митрополита Виленского и Литовского Иннокентия и «День вдохновенный. Опыт духовной поэзии» (2015). Творчество поэтов в духовном сане вошло  в «Антологию русской поэзии Литвы» (2019-2020) и вот на суд читателей  издается новый труд - «Антология русской прозы Литвы», в которой среди литературного наследия выдающихся исторических личностей и современников, значительное место занимают авторы в духовном сане потрудившиеся на литовской земле.
Следуя исторической хронологии событий произошедших на Литовской земле, в издании первыми следует читать труды митрополита Кирилла Туровского (1130 — около 1182),  канонизированного Русской православной церковью в лике святителя, произведения которого приобрели большую популярность и распространялись в списках XII—XVII веков. Его «Молитвы повседневные» были напечатаны в типографии города Еве в 1615 г. (совр. Вевис) и в Вильно (1635). Далее следует выделить полемическое сочинение архиепископа Мелетия (Смотрицкого) (1577 — 1633) «Плачь восточной церкви» (Вильно, 1610), где он с горячо выступил против униатства. Заслуживает внимания  «Казание (Cлово) на Преображение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа»  архимандрита виленского Свято-Духова монастыря Леонтия Карповича (1580 — 1620). Эта проповедь изданная  в Евье, в 1615году, призывала всеми силами в условиях Унии защищать православие.
В издании помещен «Плачь» архиепископа  Симеона (Полоцкого) (1629 — 1680) — духовного писателя, богослова, поэта, драматурга, переводчика, наставника детей русского царя Алексея Михайловича.
Уникальным источником информации, по истории воссоединения униатов с православной церковью, являются помещенные в издание «Записки» Литовского митрополита Иосифа (Семашко) (1798 — 1868), в которых непосредственный вдохновитель этого исторического события раскрывает свой жизненный путь, личные переживания и побуждения к переходу от униатства в православие. После кончины Преосвященного Иосифа (Семашко), Литовскую кафедру на десять лет принял архиепископ Макарий (Булгаков) (1816 — 1882), написавший 12-ти томный труд «История Русской Церкви» (1883) и подробно изложивший состояние дел в Западнорусской, или Литовской, митрополии (1458–1596).
В заслугу составителям следует отнести включение духовного наследия участников исторического Поместного Собора 1917-1918 гг., - патриарха Тихона (Беллавина) (1865 — 1925), возглавлявшего литовскую кафедру в начале Первой мировой войны и «виленского златоуста»  протоиерея Георгия Спасского (1877 — 1934), ставшего после революции в России главным священником Черноморского флота. 
В «Воспоминаниях» архиепископа Виленского и Литовского Алексия (Дехтерева) (1889 — 1959),  отражено служение в Русской православной церкви за границей и возвращение его на родину.
Уроженец Литвы, архимандрит  Алексий (Чернай) (1899 — 1981),  выбравший после Второй Мировой войны эмиграцию, пронёс служение церкви в качестве миссионера в Южной Африке. В одном из эпизодов своих воспоминаний «Жизненный путь русского священника», он повествует как церковь в Векшняй, приняла под свои своды на сохранение мощи Новгородских святых, вывезенных немцами из России.
Несомненно вызовут широкий интерес выдержки из наставлений основателя и духовника Михновской общины протоиерея Понтия Рупышева «Избранное» (2017) и размышления в письмах протоиерея Николая Гурьянова служившего после Второй мировой войны на приходах в Литве.
В издании помещен отрывок из многотомного труда митрополита Волоколамского Иллариона (Алфеева) — «Иисус Христос. Жизнь и учение. Начало Евангелия» (2017). Владыка является автором ряда статей для «Большой Российской энциклопедии» и «Православной энциклопедии». Раритетом у верующих стала книга почетного настоятеля Никольской церкви протоиерея Василия Новинского «Очерк истории православия в Литве» (2005).
У современного читателя несомненно вызовет интерес включенные в издание фрагменты описания виленских и ковенских военных церквей «неподвижных и пехотных полков», из книги священника Григория Цитовича «Храмы Армии и флота» (1913)  и «Путеводитель по городу Вильне и его окрестностям» (1904) Александра Виноградова, где отдельная глава книги посвящена описанию  виленских церквей начала ХХ века. 
Историк Флегонт Смирнов (? — 1905)  подробно описал Виленский Свято-Духов монастырь, схиигуминия Варвара (Трофимова) (1930 — 2011) Марие-Магдолинскую женскую обитель, протоиерей Лев Савицкий (1902 — 1978) составил «Летопись церковной жизни Литовской епархии» (1965).
Несомненно заслугой литературного объединения «Логос», является собранные воедино труды митрополитов, священников, монашествующих и мирян, послуживших в разные годы распространению православия на Литовской земле.






Митрополит ИННОКЕНТИЙ (ВАСИЛЬЕВ)
(1947)

Митрополит Виленский и Литовский. Окончил  Московский государственный институт международных отношений. С 1980 года — иподиакон кафедрального собора в городе Курске. В мае 1981 года рукоположён архиепископом Курским и Белгородским Хризостомом (Мартишкиным) в диакона, затем в священника.
15 января 1992 года в Свято-Троице-Сергиевой Лавре, пострижен в монашество с именем Иннокентий, 26 января в Богоявленском кафедральном соборе был хиротонисан во епископа Хабаровского и Благовещенского.
4 июня 1999 года Священный Синод, от имени Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, поручил осуществлять архипастырское попечение о приходах Японской автономной православной церкви и совершать в них богослужения. 6 октября 1999 года назначен епископом Корсунским, в юрисдикцию Корсунской епархии входят православные приходы Франции, Италии, Швейцарии, Испании и Португалии.
25 февраля 2002 года возведён в сан архиепископа. С мая 2006 года по декабрь 2007 года, являлся временно исполняющим обязанности управляющего Сурожской епархией. 15 апреля 2008 года назначен канцлером вновь учреждённой Парижской духовной семинарии.
С 24 декабря 2010 года архиепископ Виленский и Литовский.
20 ноября 2016 года в кафедральном соборном храме Христа Спасителя в Москве возведён в сан митрополита. Является членом комиссии Межсоборного присутствия по богословию и богословскому образованию.


Я СЧАСТЛИВ СЛУЖИТЬ БОГУ!

Митрополит Виленский и Литовский Иннокентий (Васильев) в этом году отмечает два юбилея: 26 декабря исполнилось 25 лет его архиерейского служения, а 9 октября владыке исполняется 70 лет. Его биография — это обширная география от Атлантического океана до Охотского моря. Что было самым приятным в Сибири и на Дальнем Востоке, что было самым сложным в Париже и Лондоне и как сейчас проходит его служение в Литве — своими мыслями между юбилеями митрополит Иннокентий поделился с «Журналом Московской Патриархии».

—  Высокопреосвященнейший Владыко, как Вы готовитесь к предстоящему юбилею?

—  Юбилеи — это, конечно, хорошо. Они могут быть очень полезны для души. Это нам как бы напоминание от Бога: «Где ты?..» В такое время должна обострятся память о смерти, совесть как бы требует дать отчет о делах тобою совершенных. Всегда нужно помнить слова из великого покакянного канона: «Душе моя, душе моя, что спиши, конец приближается...» Особенно сейчас, когда приближается 70- летний юбилей. Это главное. А как праздновать — дело совести, обстоятельств, традиции. Думаю его отметить. Хотел бы, чтобы это было достаточно скромно, без пышности. 25-летие архиерейства, слава Богу, таким и получилось. А грядущий юбилей, боюсь, уже так скромно не удастся провести. Иначе меня не все поймут. Но пышных, многолюдных торжеств не будет точно.
Главная суть юбилеев не в том, как их отпраздновать, а в том, какие духовные выводы ты из этого сделаешь. Ведь для меня, как архиерея, самое главное — служение Богу, Церкви и людям. Отсюда вопросы: что ты сделал и сделаешь для спасения людей? Главное, чтобы спаслись все люди, духовное попечение о которых тебе дано, чтобы не погибла ни одна душа.
Касательно себя: 70 лет — это уже возраст, когда надо подводить итоги всей своей жизни. Сколько еще земной жизни будет тебе доровано — только Богу известно. Наступает время сугубого покаяния, размышления и молитв. Важно, как ты готовишься завершить свой земной путь. Сокровенные размышления сопровождают меня давно. А чем ближе юбилей, тем больше думаю: если сподобит Господь пройти этот рубеж — то как жить дальше? Нельзя, на мой взгляд,  остаться в том же положении, как ты есть. Всегда надо стремиться как-то изменить свою жизнь: усугубить свою молитвенную деятельность, вести более замкнутый образ жизни, больше отдавать времени молитве, размышлениям и чтению, исполняя при этом, разумеется, свои прямые архиерейские обязанности.   

— К каким итогам вы пришли, размышляя о своей жизни ?

— Для себя лично я пришел к не очень утешительным выводам: многое не удалось сделать. Не потому, что не хотел или не стремился, но, может быть, не было достаточных талантов, способностей и не проявил должного усердия. Но самое главное, о чем буду всегда сожалеть — если я не научусь молиться, не познаю разные виды молитвенного делания, о которых говорят святые отцы. Даже на рубеже 70-летия могу признаться честно, что я не научился молится.

— Диаконом Вы стали в 33 года. Как выпускник МГИМО попал в храм? Как созрело это решение?

— Это произошло в 1978 году. Но не я Бога нашел, а Бог меня нашел, Он мне открыл себя. Бог откликнулся на мои внутренние искания. Тогда еще они были вне церковной сферы: я искал истину у философов, мыслителей, в основном, западноевропейских. Я находил у них много глубоких мыслей, но каждый раз меня постигало разочарование. Больше же всего меня трогали слова тех философов, которые говорили о религии. Мне это было очень интересно, хотя тогда я был еще человеком совершенно не верующим, далеким от Церкви, ничего не понимал. Мне кажется, Господь, видя такие мои искания, открыл мне Сам себя чудесным образом. Это было такое сильное чувство, и оно подвигло меня к кардинальным переменам в моей жизни!

— Кто повлиял на Ваше воцерковление?

— После того как я уверовал в Бога, я начал посещать московские храмы. Началось постепенное мое воцерковление. Более того, у меня появилось сильное желание оставить мирскую деятельность и стать священнослужителем. Естественно, у меня было много духовных вопросов, появился первый церковный опыт, познакомился со многими церковными людьми, которые оказали мне реальную духовную помощь и поддержку. Но решительный поворот произошел после того, когда познакомился со своим будущим духовником. Кто то из моих знакомых мне посоветовал поехать в Белгородскую область, в село Ракитное. Там жил старец архимандрит Серафим (Тяпочкин), известный подвижник. Надеюсь когда-нибудь он будет прославлен. Отец Серафим меня направил к архиепископу Хризостому (Мартишкину) в Курск. 1 ноября 1980 года — я это хорошо запомнил — началось мое служение: я был зачислен в штат иподьяконом Курского кафедрального Сергиево-Казанского собора (сейчас кафедральным собором является Знаменский собор Курского Знаменского Богородицкого мужского монастыря. прим. ред. Журнала)
 
— Вы служили в Забайкальском крае, Чите, Хабаровске в годы перестройки и первые годы после распада СССР. Это были годы церковного возрождения в России. Какие у Вас остались найболее яркие воспоминания об этом времени?
—  Я стал священником в 81-м году. Полгода служил в селе Михайловка Курской епархии — это был мой первый священнический опыт. Там заболел настоятель и владыка меня отправил помогать ему. Потом меня вернули в Курск, где я служил и работал в епархиальном управлении. В 1985-м отправился в Иркутск, куда переведен владыка Хризостом, и служил там, а затем последовали назначения на служение в Хабароввск и Читу. Это были трудные годы служения в суровом крае. Но время было особенное - «перестройка», частичная церковная либерализация, начавшееся возрождение Церкви, приток новых людей, в том числе и молодых. Священнослужителей стали приглашать в учебные заведения, на телевидение, печатать в газетах. Это было прекрасное время. Я познакомился со многими замечательными людьми. С ностальгией вспоминаю мою жизнь в Сибире и на Дальнем Востоке.
Потом была Одесса, преподавание в духовной семинарии и призвание на епископское служение. И вновь Хабаровск, и вновь Чита, но уже в качестве архиерея. Правда, между Хабаровском и Читой мне довелось потрудится в ОВЦС под руководством нынешнего Святейшего Патриарха Кирилла, где я приобрелновый для себя опыт, который мне пригодился в будущем. В 1999 году был назначен на служение в Западную Европу.

— Вы уже много лет служите в зарубежных епархиях РПЦ: Корсунская, Сурожская, теперь Виленская и Литовская... 

— Это действительно так. Уже почти 18 лет я служу заграницей. В начале это была Франция, Италия, Испания, Португалия и Швейцария. Временно (2006-2007 годах) управлял Сурожской епархией (Великобритания). Это было особое и одновременно непростое служение. Очень непростое, но вместе с тем это было чрезвычайно интересное, насыщенное событиями, встречами, переживаниями время.

— Какие были самые трудные моменты в служении в Корсунской и Сурожской епархиях?

— Их было три. Первый — 75-летний юбилей основания русского Трехсвятительского прихода на улице Петель в Париже. Это было масштабное событие, которое помогло нам выйти из тени Архиескопии русских приходов Константинопольского Патриархата. Русская Православная Церковь Московского Патриархата стала более заметной, о ней стали чаще говорить.
Как только мы отпраздновали юбилей, начались волнения в Сурожской епархии, когда после кончины митрополита Антония (Блюма) она пришла к расколу. Уврачевание этого раскола  - это второй трудный момент моего служения заграницей.
Но самое трудное — это визит Святейшего Патриарха Алексия Второго 3-4 октября 2007 года в Париж.

— Вы, наверное, его запомнили по часам?

— Безусловно я помню все. Святейший патриарх тогда не очень хорошо себя чувствовал. Программа была под срывом. Но надо  отдать должное мужеству Его Святейшества. Несмотря на болезнь, он ничего не отменил из намеченной программы.
В подготовке и проведении этого визита очень много сделал нынешний Святейший Патриарх Кирилл, который тогда был председателем ОВЦС. Много трудов и волнений выпало на долю моих ближайших помощников: нынешнему правящему Корсунской епархией епископу Нестору, иеромонаху Александру (Синякову), возглавляющему Парижскую семинарию, и многим другим людям: и светским и церковным. В итоге визит прошел, на мой взгляд, успешно.
Кстати, именно тогда на встрече с призедентом Франции Николя Саркози был поднят вопрос о строительстве храма и Российского культурного центра в Париже. Который открылся совсем недавно. Его появление, убежден, имеет огромное значение.
Храм на улице Петель — это мой любимый храм, в котором я прослужил 11 лет. Он маленький, очень уютный, намоленный. Но, на мой взгляд, он свою историческую роль исполнил.
 
— В этом году как раз отмечается 10-летие объединения Русской Церкви. Считаете ли Вы, что тоже внесли в это вклад?

— Скажу честно: я оказался к этому причастен, но моей заслуги в этом нет.

— Если подводить некий промежуточный итог Вашего уже семилетнего служения на Литовской кафедре, что Вы считаете главными своими свершениями на этом посту?

— Я делаю то, что и обязан делать. Тут скорее надо отметить заслуги моего предшественника — митрополита Хризостома (Мартишкина). Он принял епархию в самом начале 90-х годов, на стыке геополитических перемен — развала Советского Союза и восстановления независимости Литовского государства. Тогда Церковь оказалась в очень сложном положении. Но он своей мудрой политикой сумел заложить основы дальнейшего существования Русской Православной Церкви в Литве.
 
— Наша задача и основная деятельность сугубо церковная. Политикой мы не занимаемся. Мы уважаем власть и законы государства и, конечно, мы искренне молимся о властях, воинстве и народе Литвы.

— А как относится к епархии Литовское государство?

— Православная Церковь Литвы входит в число девяти традиционных религиозных конфессий Литовской Республики и пользуется всеми правами, определенными законом о религии. Например, духовенство не облагается подоходным налогом, наши священники имеют право на бесплатную медицинскую помощь и базовую пенсию. Кроме того, епархия ежегодно получает из госбюджета определенную денежную сумму на поддержание своей жизнедеятельности.
Православная Церковь Литвы принимает, насколько это возможно, полноценное участие в общественной и даже законодательной жизни страны. На мой взгляд, государственные служащие  самых разных рангов вполне уважительно относится к нашим священнослужителям. Когда я приехал в Литву, меня приняли первые лица государства — президент, премьер-министр и глава Сейма, то есть парламента республики. Все они выразили свое уважение к Православной Церкви в Литве, к ее вкладу в развитие страны и формирование гражданского общества. Кроме того, меня как правящего архирея, наряду с другими иерархами и главами христианскихконфессий, регулярно приглашают на многие государственные мероприятия. Так что, можно смело утверждать, что отношения у нас сложились хорошие.

— Как местные власти относятся к ведению миссионерской и социальной деятельности РПЦ в стран на фоне осложнившихся политических отношений между Россией и Литвой в последние три года?

— На самом деле мы этогофона не ощущаем. Как я уже сказал, мы не занимаемся политикой, и поэтому наши пути и не могут идти вразрез с государством. Наши проекты направлены на сохранение и развитие церковной жизни, православной культуры, традиций и на проповедь Слова Божия. И в этом мы нередко получаем поддержку со стороны Литовского государства.

— Ваше служение сейчас проходит в стране, где большинство верующих — католики. Как складываются отношения Вашей епархии с иерархией и верующими Римско-Католической Церкви?

— Действительно, в Литве около 86 % населения исповедует Католичество. Православных около 5 %. При этом мы плодотворно сотрудничаем в социальной, гуманитарной и информационных сферах. Так, секретарь епархиального управления регулярно ведет передачи о Православии на католическом «Радио Мария». Мы так же вместе защищаем христианские ценности, особенно, когда в Сейме ведутся дискуссии по законопроектам, касающимся семьи, детства, общественной морали, биоэтики. Тогда представители основных христианских конфессий, если необходимо, принимают совместное обращение к парламентариям и правительству Республики. На личном, приходском и епархиальном уровнях у нас очень хорошие, доброжелательные отношения.

— Что сегодня представляет собой православная паства Литвы? Русская Православная Церковь в Литве — это церковь для русских.
 
— Как я уже говорил, православными себя здесь считают около 5 % от общего числа населения. В основном это русские, белорусы, украинцы и немного литовцев. В одном из храмов Вильнюса богослужения совершаются на литовском языке. Это стало возможным благодаря усилиям секретаря епархиального управления протоиерея Виталия Моцкуса. Он по национальности литовец, а также и диакон этого храма, Виталий Даупарас, тоже этнический литовец. Община насчитывает около 50 человек. Отец Виталий организовал и возглавил группу филологов, которые перевели богослужения на литовский язык.  И эта работа продолжается до сих пор! Как ни странно, но в этом переводе нуждаются ни только этнические литовцы, но и подрастающее поколение ассимилировавшихся русскоязычных жителей. Во многих смешанных семьях дети учатся в литовских школах. Они уже ни настолько хорошо знают русский язык, не говоря уже о церковнославянском.

— Если ли у РПЦ в Литве возможность преподавать Закон Божий в государственных школах? Как к этому относятся родители и дети?

— Как только Литовская Республика восстановила свою независимость от СССР в 1990 году, все традиционные конфессии и религии получили право преподавать основы религии в средних школах. Этот предмет включен в сетку обязательных предметов на ряду с уроками этики. Родители могут выбрать, какой предмет — религию или этику — будут изучать их дети. Конечно, в разных школах это происходит по разному. Надо принимать во внимание, что в Литве в государственных средних школах преподавание ведется на разных языках: литовском, русском и польском. Поэтому в одних школах родители традиционно выбирают католичество, в других православие. А бывает даже, что группа детей, изучающих религию, делится на две части: православную и католическую. Но я могу вам сразу сказать, что уроки Православия пользуются спросом. Например, в одной из столичных школ им. А. С. Пушкина даже есть классы, в которых православная компонента интегрирована в другие предметы.

— В России, как Вы знаете, вопрос реституции церковного имущества часто вызывает широкий общественный резонанс и до сих пор еще не везде решен. Как был решен вопрос о возвращении недвижимости РПЦ в Литве? Все ли удалось вернуть?
 
— В Литве этот процесс начался практически сразу после восстановления независимости. Гражданам, религиозным и этническим общинам была возвращена отобранная в советские годы собственность. Объекты,  которые не могли быть переданы натурой, возврщали эквивалентной недвижимостью или денежной компенсацией. Конечно храмы возвращались натурой. Православная епархия получила практически 100 % своего имущества, на которое могла претендовать. Частично в виде денежных компенсаций. Безусловно процесс не был простым, многие здания были возвращены в виде руин, необходимо было их восстанавливать, искать инвесторов, иногда даже судиться. Весь этот гигантский труд выпал на долю моего предшественника митрополита Хризостома (Мартишкина). И он, как я уже говорил, прекрасно справился с этой задачей, чем заложил прочный материальный фундамент, который обеспечивает жизнедеятельность епархии.

— В России за последнюю четверть века было построено много новых храмов, в том числе по программе типового строительства. Были ли построены в постсоветское время новые храмы в Литве? В каком состоянии здесь православные храмы?
 
— Слава Богу, в Литве сохранилось достаточно храмов, что бы удовлетворить нужды верующих. Многие даже не закрывались: все-таки антирелигиозная политика Советского Союза в Прибалтике была не такой жесткой, как в России. И тем не менее в некоторых городах новые храмы были построены. В Висагинасе, например. Этот город построенный в 1975  году как город-спутник Игналинской атомной электростанции не имел храмов вообще. А уже в годы независимости построили даже два — Введено-Пантелеимовский и Иоанно-Предтеченский. В курортном городе Паланга на средства православного мецената Александра Павловича Попова построен храм в честь Иверской иконы Божией Матери и приходской дом. Думаю о нем знают и россияне, отдыхавшие в последние годы на литовском побережье Балтийского моря. Он пользуется большой популярностью среди отдыхающих. Тот же Александр Попов наряду с другими благотворителями помог построить и еще один храм — большой Николо-Покровский храм со зданием для просветительского центра в портовом городе Клайпеда. В небольшом городке Шальчининкай построен молитвенный дом в честь святителя Тихона Патриарха Московского. В ближайших планах этой общины — строительство храма.

— В Литве есть уникальный опыт православной общины в Михново. В чем ее феномен на Ваш взгляд?

— Михново, действительно, уникальное место. Опыт михновской общины надо обязательно распространять. Не сомневаюсь, что он будет востребован и в других местах. Особенно сегодня, когда люди буквально изнемогают от суеты, потока негативной информации и многого другого, что опустошает душу. А жизнь в такой общине успокаивает, духовно укрепляет человека. Для этого не нужно уходить в монастырь, а можно всей семьей временно или постоянно окунуться в иную реальность, наполненную тишиной, трудом и молитвой.
 
—  И, если позволите, последний, личный вопрос: не было ли у Вас сомнения в сделанном главном выборе вашей жизни?

— Никогда! Я счастлив служить Богу!

Интервью записала Наталья Фролова. Автор благодарит за помощь при подготовке интервью секретаря епархии по внешним связям прот.Владимира Селявко.







ПОМПЕЙ БАТЮШКОВ
(1811—1892)

Русский историк, этнограф, автор трудов по истории, археологии и этнографии Юго-Западной и Северной России. Действительный тайный советник. В 1850 году назначен  вице-губернатором Ковно. В 1865—1867 годах руководил церковно-строительным комитетом в Западном крае, в результате деятельности которого построено более двух тысяч православных церквей. С 1868 года  попечитель Виленского учебного округа.
Широко известны произведения — «Атлас народонаселения западно русского края по исповеданиям» (1862, 1865), «Памятники русской старины в западных губерниях»в (1865, 1874, 1885, 1886), «Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края» (1890) и др.


БЕЛОРУССИЯ И ЛИТВА.
ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО КРАЯ
Введение

Местоположение Белоруссии и Литвы их соседство, близость между собою и общие исторические судьбы; периоды развитии исторической жизни и характеристика этих периодов.
В настоящее время под Белоруссией в тесном смысле известны две нынешние губернии Могилевская и Витебская, за исключением трех уездов последней Динабургского, Люцинского и Режицкого. Но белоруссы живут также в губерниях Минской и Гродненской, за исключением южных уездов их, занятых малороссами, в большей части Виленской губернии, за исключением северо-западного угла ее, и в Смоленской губернии.
Литовское племя ныне населяет почти всю Ковенскую губернию, северо-западную часть Виленской, большую часть Сувалкской губернии п некоторые местности Гродненской губернии2).
Таким образом, белоруссы и литвины в настоящее время населяют почти весь Северо-Западный край России, в иных случаях переступая за его пределы, а в других—не достигая их. Поэтому история Белоруссии и Литвы может быть отождествлена с историей Северо-Западного края России. По крайней мере, здесь, в пределах этого края, завязывались почти все главнейшие исторические нити обоих соседних племен, белорусского и литовского, определившие их взаимные отношения между собою.
Из всех народов европейской семьи славяне и литовцы находились в ближайшем между собою родстве по языку, вере и обычаям. У литовцев было то же поклонение верховному богу громовнику Перуну, который по-литовски произносился Перкунас. Это было божество огня. Солнце, как источник света и тепла, чтилось под именем Сотвароса, соответствующего славянскому Сварогу. Литовский бои света или мудрости Корос прямо напоминает славянского бога Хорса, также выражающего свет. В числе литовских божеств встречаются славянские Лель и Ладо, означавшие также солнечного или светлого бога. Земное или собственно подземное царство принадлежало Поклусу, который соответствовал славянскому Пекло). Литовские праздники довольно похожи на древние славянские. Весенний праздник Сутинкау праздновался в первых днях апреля или в конце марта, т. е. в начале первого литовского месяца. Праздновалась встреча весны. Девицы с первыми лучами солнца выбегали на улицу, пробегали с песнями и хлопаньем в ладоши до конца деревни и таким же порядком возвращались назад и заходили в дома, в которых молодые люди устраивали им пиршество. Праздник Расса, т. е. росы, был совершенно похож на древнерусский праздник Купалы. Были также праздники начала и конца жатвы, праздник дедов осенью в память умерших, наконец праздник Коляды, совершенно сходный с древнерусским праздником Коляды4). Обыденные народные обычаи, поверья и обряды частной домашней жизни, доселе сохраняющиеся в Литве и на Руси, во многих случаях так сходны между собою или даже одинаковы, что литовцы и русские являются как бы одним народом, или же родными, не смотря даже на то, что Литве и Жмуди теперь много навязано поляками чужого и враждебного Руси, во время их владычества над здешним краем).
Ее первоначальному, исконному родству славян с литовцами присоединились близкое соседство и исторические связи литвинов с нынешними белоруссами. Литва и Русь, поселившись рядом одна возле другой, вступили в тесные связи между собою, которые повели оба племени к взаимному влиянию друг на друга в языке, вере, просвещении и промышленности и к совместной самозащите от внешних врагов, при чем преобладающее значение долгое время оставалось на стороне русского племени.
В общих чертах, исторические отношения между Литвой и Русью можно представить в следующем виде. Сначала юго-западные и западные русские племена, сильные своим единением с остальными частями Руси, постепенно берут верх над литовскими племенами, проникают в их пределы, поселяются между ними и мало-помалу подчиняют их своей власти и гражданственности. Но с конца XII и особенно в XIII веке литовские племена, теснимые с севера и северо-запада пришлыми немецкими орденами Ливонским и Тевтонским, с юга поляками и юго-востока русскими славянами, начинают сплачиваться в одно государство и подчинять своей власти соседние славяно-русские племена, ослабленные к тому времени разделением русского государства на уделы и татарским нашествием на Русь. Таким образом, к началу XIV века в пределах нынешнего Северо-Западного края России образовалось из литовских и русских племен могущественное Литовско-Русское государство, в котором однако же русский язык и русская гражданственность получали все более и более видное значение. Но окончательному, естественному слиянию литовских н славяно-русских племен в один народ помешал противоестественный союз русевшей и склонявшейся к православию Литвы с католической Польшей, вызванный главным образом угрожавшею обоим государствам опасностью от немцев и возобновлявшийся несколько раз. В первый раз соединение Литовско-Русского государства с Польшей провозглашено было в 1386 году, а закончилось полным, насильственным слиянием Литовско-Русского государства с Польшей в 1569 году. В этом промежуток времени польская гражданственность и польское католичество проникают не только в Литву, по и в русские ее области, и производят внутренний разлад между важнейшими составными частями населения Литовско-Русского государства. Русское население его обнаруживает естественное тяготение к единоплеменному и единоверному государству Московскому, которое начинает теперь вмешиваться в дела Литвы и Польши и пытается отторгать от. Литвы русские ее области. В виду обнаружившейся глубокой розни в самом составе населения и угрожавшей опасности от Московского государства,—польско-литовские государи, вельможи, шляхта и польско-католическое духовенство пытаются, с конца XVI столетия, превратить православное население Литовского государства, в польско-католическое, чтобы искусственно создать из разнородных составных частей один народ с одною верою; но все меры к тому, отличавшиеся насильственным характером, привели к совершенно противоположным последствиям. Оскорбляемое и насилуемое в самых высших духовных потребностях и стремлениях своих, православное население Польско-Литовского государства сильнее прежнего стало склоняться своим сочувствием к единоверному Московскому государству и затем к Российской империи, которая наконец в 1772 и 1793 годах окончательно присоединила к себе русско-литовские области Польско-Литовского государства. С того времени Северо-Западный край остается под владычеством России, постепенно очищаясь от позднейших исторических наслоений, наложенных на него польско-католическим ярмом.
Сообразно с главнейшими течениями жизни Белоруссии и Литвы, историю их можно разделить на следующие периоды: 1) первый период преобладания западно-русских племен над Литвой, приблизительно до нашествия татар на Россию, в первой половине XIII века; 2) второй  период—развития и усиления Литовско-Русского государства и подчинения ему западно-русских областей, до конца XIV века или до первого соединения Литвы с Польшей в 1386 году; 3) третий период постепенного усиления влияния Польши и католичества на Литовско-Русское государство до окончательного соединения Литвы с Польшей в 1569 году; 4) четвертый период преобладания полонизма и католичества с унией в Литовско-Русском государстве с 1569 года до первого разделения Польско-Литовского государства между соседними державами в 1772 году; 5) пятый период восстановления русского господства в крае со времени воссоединения его с Россией в 1772 году и до настоящего времени. В первые два периода русская народность, сначала господствующая, а потом подчиненная Литве, постепенно возрастает и развивается в пределах северо-западной Руси; во втором и третьем она подавляется насильственным воздействием и влиянием на нее польской гражданственности и католичества й ищет опоры и защиты для себя у Московского государства; в пятом, последнем периоде она переходит, вместе с остатками литовского племени, под власть России и получает все условия и способы к освобождению себя от чуждых давлений и влияний и к самостоятельному развитию.

















ЭДВАРДАС ГУДАВИЧЮС
(1929 — 2020)

Литовский историк, известный специалист по истории Литвы XIII—XVI веков, хабилитованный доктор гуманитарных наук, профессор, работал в Институте истории АН Литвы. Окончил Каунасский политехнический институт (1953) и исторический факультет Вильнюсского университета (1968). Автор монографий «Отметины собственности и знаки в Литве в XVII—XX вв.» (1980), «Войны крестоносцев в Прибалтике и Литве в XIII в.» (1989), «Возникновение городов в Литве» (1991)[6], книги «История Литвы с древних времён до 1569 года» (1999), многочисленных статей по истории.

   
ИСТОРИЯ ЛИТВЫ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО 1569 года
От русской редакции издания

Появление на русском языке труда по истории Великого княжества Литовского представляется важным научным событием. Русь и Литва – ближайшие соседи, и это определяло их многовековые политические, экономические и культурные отношения в разные исторические периоды. Литовская государственность складывалась в тесной взаимосвязи с Древнерусским государством. Великое княжество Литовское в течение долгого времени было основным соперником Московского Великого княжества в борьбе за объединение в своих границах бывших земель Древней Руси. Представители знатных  семейств Древнерусского государства составили заметную часть социальной верхушки Великого княжества. А многочисленные княжеские и боярские роды Великого княжества Литовского перешли на службу к новгородским, затем великим московским князьям и вошли в российское феодальное сословие. Специалисты по русской медиевистике так или иначе обращаются к истории Великого княжества. Вместе с тем, сталкиваясь с историей этого государства, историки-русисты, не знающие литовского языка, весьма редко имеют возможность знакомиться с точкой зрения литовских коллег. Число работ литовских историков, появляющихся в последние годы на английском, немецком, польском языках, еще недостаточно для объемного представления о концепциях литовской историографии по разным проблемам исторического развития Великого княжества. В этом отношении перевод обобщающего труда профессора Э. Гудавичюса, в котором автор пропускает через призму своей научной оценки многолетний опыт изучения истории Великого княжества Литовского, может быть очень полезен и для русских ученых, и для исследователей других стран (например Украины, Беларуси), для которых русский язык более доступен, чем литовский.
Хотя отдельные мысли и выводы Э. Гудавичюса могут казаться спорными, вызывать возражения, без чего, впрочем, не обходится ни один серьезный научный труд (решающим было мнение автора и при редактировании русского текста), ценность книги, столь всесторонне представляющей историю Литовского государства, не подлежит сомнению. Надеемся, что книга будет востребована специалистами как научный труд, и как учебное пособие для студентов-историков, и как возможность для любого любознательного читателя познакомиться с историей Великого княжества Литовского.
Книга на литовском языке по замыслу издателей не содержит научного аппарата. Однако при подготовке русского издания было решено (по согласованию с автором) сопроводить текст библиографическим разделом, куда включен список источников, на которых строится изучение истории Великого княжества Литовского. Приведен также список исследовательских работ, в основном, последней трети прошлого и начала этого столетия (упор делается на книги и статьи на русском, польском и основных европейских языках), которые помогут читателям лучше ориентироваться в огромном массиве сведений по истории Литовского государства.

I глава
ПРЕДЫСТОРИЯ ЛИТВЫ
1. Древние жители Литвы
а. Конец палеолита

Процесс возникновение человека, вобравший сотни тысяч или миллион и более лет, прошел вдали от нынешней территории Литвы. Северная граница области позднего палеолита в постледниковой Европе (Мустьерская культура), пролегает через Центральную Германию и Центральную Польшу. Территории Литвы достиг уже homo sapiens, предки которого не располагали здесь условиями для жизни в течение почти всего периода плейстоцена – последней, кайнозойской геологической эры (около 2 млн. – 8 тыс. лет до Р.Х.).
Плейстоцен – ледниковая эпоха, обычно характеризуемая т. н. хронологией квартера.
Территория Литвы испытала 4 или 5 оледенений. Около 1.8 млн. – 800 тыс. лет до Р.Х. длилась Даумантайская предледниковая эпоха, в масштабах Европы маркируемая как  Эбуронское похолодание и Вальское потепление. 800 тыс. – 700 тыс. лет до Р.Х. – Дзукийское (Европ. – Менапское) оледенение. 700 тыс. – 400 тыс. лет до Р.Х. – Тургяльский (Европ. – Кромерский) межледниковый период. 600 тыс. – 500 тыс. лет до Р.Х. – Дайнавское (Европ. – Эльстерское) оледенение. 500 тыс. – 400 тыс. лет до Р.Х. – Бутенский (Европ. – Гольштейнский) межледниковый период. 400 тыс. – 300 тыс. лет до Р.Х. – Жямайтийское оледенение, 200 тыс. – 100 тыс. лет до Р.Х. – Мядининкское оледенение (Европ. – 400 тыс. – 100 тыс. лет до Р.Х. – Зальское оледенение). 100 тыс. – 70 тыс. лет до Р.Х. – Мяркинский (Европ. – Эмский) межледниковый период. 70 тыс. – 10 тыс. лет до Р.Х. – Неманское (Европ. – Висленское) оледенение. Начало нынешнего периода голоцена кайнозойской эры  почти совпадает с появлением первых людей на территории Литвы.
В ту пору (10-8 тыс. лет до Р.Х.), по мере таяния льдов, на месте современного Балтийского моря формировалось ледниковое озеро. Примерно за 8 тыс. лет до Р.Х. оно соединилось с океаном, и возникло т. н. Йолдийсское (Joldija ) море. Холодный климат постепенно теплел, в конце Йолдийского периода тундру стали сменять хвойные леса.
Появление людей на территории Литвы было следствием и составной частью относительного роста популяции позднего палеолита. Техника обработки камня, дерева и кости уже позволяла приспосабливаться к более или менее холодным условиям, в обиход вошла одежда из звериных шкур, сшитых сухожилиями. Люди на территории Литвы появились в X тысячелетии до Р.Х. В общеевропейском масштабе рубежом палеолита и мезолита считаются XVI–XIII тысячелетия до Р.Х. Но в Литве это случилось позднее: прогресс в технике обработки камня шел медленнее на окраинах человеческого обитания. Здесь почти до 8 тыс. лет до Р.Х. длилась культура эпипалеолита, причисляемая к типу Мадленской культуры. Территорию Литвы стали осваивать два потока охотников на оленей, двигавшиеся с запада (современной Дании и северной Германии) и юга (современной Польши). Последний обозначил себя как представитель Свидерской культуры (X–IX тыс. лет до Р.Х.). К настоящему времени в Литве исследовано по несколько десятков стоянок, принадлежащих Свидерской и Мадленской культурам. В ту эпоху охотники на оленей селились в Литве лишь временно, край был весьма редко населенным.

б. Мезолит

Примерно около 7 тыс. лет до Р.Х. вновь прервалась связь Балтийского моря с океаном, и  надолго создалось т. н. Анцильское озеро. С отступлением северных оленей появиласьлесная фауна – лоси, олени, кабаны. В VIII–VII тысячелетии до Р.Х. на территории Литвы жили люди, пришедшие по южному побережью Йолдийского моря, чья мезолитская культура причисляется к европейскому типу культуры Маглемозе (Maglemose ). Территория Литвы принадлежит к наиболее устоявшейся зоне земной коры – землетрясения тут весьма редки. Все-таки перемены земного рельефа влияли на регион Балтийского бассейна. Около 5500–5000 г. до Р. Х. Анцильское озеро вновь соединилось с океаном и стало т. н. Литоринским морем. В период его существования на дне современного Куршского залива образовались янтареносные слои вторичного происхождения.
В VII–VI тысячелетиях до Р.Х. на большей части современной Литвы сформировалась культура мезолита, т. н. Неманская культура, развившаяся из культур позднего палеолита. Она охватила Срединную равнину и территорию к югу от низовьев Нярис и Немана. Северная часть Литвы в ту пору относилась к распространившейся из Эстонии Кундской культуре (V–III тысячелетия до Р.Х.). Череп, найденный близ Кирсны (Kirsna), позволяет охарактеризовать антропологический тип людей Неманской культуры: это были узколицые и длинноголовые европеоиды.
В эпоху позднего мезолита климат потеплел (среднегодовая температура была почти на два градуса выше нынешней). Смягчившиеся природные условия и заметно шагнувшая  вперед мезолитская техника обработки камня и кости делали охоту более эффективной, позволяли улучшить быт. Человек тех времен всё большее время проводил на стоянках.

в. Возникновение оседлой жизни

В Европе в целом мезолит сменился неолитом в VI–V тысячелетиях до Р.Х. В Литве ранний неолит охватывает IV–III тысячелетия до Р. Х. Неолит на территории Литвы начался позднее, чем он /16/ закончился в наиболее быстро прогрессировавшей Южной Месопотамии (начало бронзового века здесь датируется VI тысячелетием до Р.Х.). В IV–III тысячелетиях до Р.Х. климат еще более потеплел, стал мягким суббореальным, и территорию Литвы покрыли лиственные леса. В этих условиях жители Литвы сосредоточивались в постоянных или долговременных селищах, техника обработки камня, характерная для неолита, позволяла успешнее охотиться, ловить рыбу и обустраивать быт. Керамика из обожженной глины решила вопрос приготовления и хранения остатков съестного. Помимо собак, в первобытном хозяйстве держали немногочисленных волов, сбор растений начал приобретать черты мотыжного земледелия (освоены конопля и просо). На рыболовстве благотворно сказалось употребление деревянных лодок и весел. Жилищем служили постройки столбовой конструкции. На территории Южной Литвы Неманская культура мезолита сменялась ранней культурой неолита. В северо-западной части Литвы господствовала Нарвская культура неолита. В период раннего неолита она была достаточно изолированной. Антропологические показатели представителей Нарвской и Неманской культур имеют небольшие различия.
Характерный для Неманской культуры мезокраннный узкий череп, найденный близ Турлоишек, является свидетельством смешения с типом, свойственным северо-восточным соседям Литвы. Немногочисленные группы угрофинов (культура гребенчатой керамики), во второй половине III тысячелетия до Р.Х… вторгшиеся в массив, обжитый европеоидами, значительного влияния не имели. Антропологический тип представителей Нарвской культуры был также европеоидным (мезокранный, широколицый). В поселениях Нарвской культуры найдены клады и остатки мастерских по изготовлению янтарных украшений. Столб из дерева, изображающий божество с человечьим ликом, костяные обрядовые посохи с лосиной головой (символ верховной лосихи) свидетельствуют о культе воплощенных природных сил.

2. Индоевропейцы и балты на территории Литвы
а. Культура шнуровой керамики и ее представители

Немногочисленные антропологические данные позволяют лишь весьма обобщенно характеризовать европеоидов, живших на территории Литвы с окончания палеолита до позднего неолита. Жители неолита, без сомнения, оцениваются как этнический компонент предков литовцев, однако решающая роль в этногенезе предков принадлежала пришедшим в эти местности индоевропейцам. С тех времен история указанной части этого основного этноса складывалась на территории современной Литвы. Сегодня о наших индоевропейских пращурах мы можем с наибольшим успехом судить по самому литовскому этносу. Литовский язык принадлежит к балтийской ветви индоевропейской языковой семьи. В настоящее время чрезвычайно интенсивно развиваются гипотезы о происхождении индоевропейцев и балтов, поэтому их непросто обобщить, а также датировать или синхронизировать разделение либо сформирование балтского и литовского этносов. Ясно одно: придя на территорию Литвы, индоевропейцы слились с находящимися здесь жителями. Субстрат этих последних мог так или иначе повлиять на говор пришельцев, тем не менее – возобладали индоевропейские наречия. Вопрос о прародине индоевропейцев до сей поры остается без ответа. На территорию Литвы они явились с юга и юго-запада. Индоевропейцы ассоциируются с культурами неолита – т. н. шнуровой керамики и лодочных боевых топоров. Считается, что было целых две волны представителей шнуровой керамики. В III тысячелетии до Р.Х. на территорию современной Литвы проникали лишь их разрозненные группы, не обустроившие долговременных поселений. А на исходе этого тысячелетия – в начале II тысячелетия представители шнуровой культуры здесь преобладали повсеместно. Ранняя культура шнуровой керамики охватывает пространство от Альп и Рейна до Балтики и Волги. Балты (точнее – еще прабалты) были, собственно, самыми северными индоевропейцами на восток от Балтийского моря. С ними связываются три археологических культурных ареала: Приморский (бассейнов Немана и нижнего течения Даугавы), Верхне-Поднепровский и Фатьяновский (верховьев Волги). Они образовались самостоятельно, скорее всего, по мере раскола и разделения балтов. Хронологически культура Днепровского ареала была чуть более /18/ поздней, чем Приморская, а Фатьяновская – чем Днепровская. Приморская культура сохранила наиболее яркие черты шнуровой культуры. В Восточной Литве она возобладала не сразу: здесь еще и во II тысячелетии до Р.Х. господствовала поздняя Нарвская культура. Приморская культура неолита существовала с конца III тысячелетия до Р.Х. до окончания первой четверти II тысячелетия. Люди культуры шнуровой керамики были животноводами и умели обрабатывать землю (выращивали пшеницу, ячмень). Покойников они нередко хоронили с подогнутыми ногами (в Нарвской культуре покойников иногда осыпали охрой). Антропологический тип рабалтов не был однородным. В целом преобладал долихокранный тип с высокой мозговой частью черепа, покатым лбом и узким носом. Балтские наречия сравнительно недалеко ушли от индоевропейского праязыка.

б. Балты и их развитие до начала античного влияния

Около XX в. до Р.Х. в ареалах Приморской и Верхне-Поднепровской шнуровой культуры выявился этнос, говорящий на наречиях балтского праязыка. В индоевропейской языковой семье наиболее близки балтам славяне. Они, балты и германцы иногда выделяются в группу северных индоевропейцев. Однако по традиции, пусть и несколько устаревшей, в разделении индоевропейцев на восточную (сатемическую) и западную (кентумическую) ветви, балтов и славян относят к первой, а германцев – ко второй ветви. Рядом с традиционным объяснением происхождения «чистых» балтов выдвинута гипотеза венедического инстрата. Венеды (или венеты) – ныне исчезнувший индоевропейский этнос, оставивший свои топонимы на пространстве от Балтики до Адриатического моря. На юге с ними столкнулись римляне, немецкие источники упоминают о последних венедах, ассимилированных балтами на территории современной Латвии в начале XIII в. нашей эры. В Литве отмечены названия местностей, напоминающие этнонимы венедов. Эти факты заставляют примириться с определенной вероятностью пребывания венедов в Приморском культурном ареале. Иногда выдвигается версия, будто венеды могли оказаться первыми индоевропейцами, пришедшими на территорию Литвы, однако она еще не была подвергнута всесторонней и исчерпывающей дискуссии. Поэтому следует ориентироваться на чисто балтийское происхождение индоевропейских предков литовцев, с чрезвычайной осторожностью оценивая этническую историю Литвы II–I тысячелетий до Р.Х. и даже более  поздних веков.
Бронзовые изделия на территории Литвы появились во второй четверти II тысячелетия до Р.Х., однако их местное производство началось лишь около 1500 г. до Р. Х. Бронзовое оружие, инструменты и украшения изготавливались из дорогого привозного сырья, их было немного, поэтому они не изменили образа жизни, свойственного неолиту. Однако завершенные формы изделий собственного производства, а также их изменения, свидетельствуют о том, что уже сложилась прослойка местных ремесленников, освоивших навыки изготовления предметов роскоши. В бронзовом веке земли Приморского культурного ареала обрабатывались каменными мотыгами со змеевидными остриями. Поскольку основным занятием было скотоводство, – охота и рыболовство лишь незначительно пополняли рацион древнего балта. Охарактеризовать жителей этого ареала (ареал змеевидной мотыги) весьма нелегко, ибо восточная его часть в раннем бронзовом веке принадлежала Нарвской культуре, а не культуре шнуровой керамики. Мезокранные черепа западной части ареала, найденные близ местечка Дуонкальнис (Duonkalnis ), – высокие и широколицые.
Можно обобщенно определить два основных признака бронзового века (он длился до середины I тысячелетия до Р.Х.): захоронения в курганах в западной и укрепленные поселения (особенно на холмах) в восточной части Приморского культурного ареала. В последней трети II тысячелетия до Р.Х. скелетные захоронения сменились сожжением усопших. Этот обряд распространился из Придунайских пространств, откуда доставлялись и материалы для компонентов бронзы. Западный (курганной культуры) ареал поддерживал связи с южными и западными соседями, чему немало способствовала и торговля янтарем.
Внешние контакты восточного ареала (культуры укрепленных поселений) менее заметны. Если неолит и бронзовый век достигли территории Литвы с большим опозданием, то железный век наступил с меньшей задержкой; однако не следует упускать из вида контраст между резко ускорившимся в эту эпоху ходом развития цивилизации и скудостью начальных проявлений железного века на территории Литвы. Первые следы железных изделий здесь обнаруживаются только в начале второй четверти I тысячелетия до Р.Х., а в Западной Европе уже IX век до Р.Х. обозначил себя культурой развитой металлообработки – Гальштатской культурой. Ранний железный век на территории Литвы охватывает вторую половину I тысячелетия до Р. Х. Здесь еще не умели добывать железо из местной болотной руды, а железных изделий извне поступало немного. Кстати, в ту пору снизилось количество бронзовых изделий. Инвентарь той эпохи выглядит даже более скудным, чем ранее, однако заметен явный прогресс в земледелии. Все-таки жизненные условия в похолодавшем климате несколько затруднились. В ранний железный век в вышеупомянутом Приморском ареале завершилось формирование западного и восточного (т. е. Днепровских балтов, также именуемых и центральными) балтийских этносов, относимых соответственно к курганной археологической культуре и культуре городищ (укрепленных поселений). Из этой последней еще в бронзовом веке выросла т. н. культура штриховой керамики. На юге балты граничили с индоевропейскими, но принадлежащими ирано-персидской семье, скифами и сарматами. Труднее поддаются исследованию контакты западных балтов с венедами и германцами и, в целом, контакты балтов со славянами, поскольку до сих пор существует множество противоречивых мнений относительно археологического наследия последних.

3. Племенной этнос литовцев
а. Приближение цивилизации к балтам

В первые века н. э. балты, преимущественно через посредников, завязывают торговые контакты с провинциями Римской империи. Стало возникать, пусть незначительное, влияние античной цивилизации на жизнь балтов. Великое переселение народов свело на нет это влияние, однако в конце раннего средневековья (X–XI в.) складывающиеся и ширящиеся латинская Западноевропейская и Византийская Восточноевропейская цивилизации начали непосредственно сталкиваться с балтами. Это меняло условия жизни и существования балтов. Поздний железный век в Литве приходится на первую половину I тыс. Его  определяющая черта: балты сами научились добывать железо из местной болотной руды.
Местное железо дополнялось многократно выросшим импортом металла. Железные орудия  помогали ускорить и облегчить работу: топор позволял значительно расширить лесные вырубки, серп и коса – расчистить лесные площади и заготовить сено на зиму. Количественно и качественно выросшее земледелие заметно приблизило выращиваемый скот к отдельным родовым хозяйствам, стационарным стойбищам и загонам. Добытые запасы продовольствия и множащиеся орудия труда в отдельных случаях позволяли делать долговременные накопления; эти накопления стали превращаться в имущество со всеми вытекающими из этого факта социальными последствиями. Сравнительно большие количества накопленной бронзы и получившего распространение серебра определяли превращение имущества в богатство. Известная доступность железа стимулировала производство оружия, предназначенного для защиты или отъема имущества и богатства. В первые века н. э. балты достигли того, к чему Западная Европа пришла почти на тысячелетие раньше; это говорит о большом отставании, но не следует забывать, как быстро оно сокращалось.
Первый из известных нам источников, описывающих балтов («Германия» римского историка Тацита), характеризуя их жизнь в конце I века н. э., отмечает преобладание в вооружении деревянной дубины и отсутствие интереса к римским деньгам, однако называет балтов хорошими землепашцами. Информация Тацита была несколько запоздалой: бурно растущее земледелие обусловило острую потребность в металлическом инвентаре уже на стыке I–II веков (тогда и была написана Тацитова «Германия»). Мертвых было принято хоронить вместе с большим количеством орудий, оружия и украшений, на западных землях балтов получили распространение римские монеты, вскоре стали возникать денежные сбережения. Накопление имущества предопределило дифференциацию, выделение богатых родов. Повышение производительности труда привело к появлению патриархальных рабов. Рабы кормили особую прослойку племенной аристократии. Укрепленные поселения уже не могли вместить разросшихся родовых хозяйств. Возникли открытые селища, родовые усадьбы и скрытые убежища, которыми пользовались лишь во время опасности. Все более многочисленные к середине I тысячелетия городища, поначалу небольшие, указывают на возможность накопления богатства и усиления власти. Крепнущая родовая аристократия способствовала объединению наиболее постоянных и крупных территориальных единиц, а само существование таких единиц – выделению наиболее стойких отдельных балтских этнических структур. О первых балтских племенных образованиях источники упоминают применительно ко II–III векам (галинды, судувы, или судавы, селы). Правда, всё это –племена ареала курганной культуры. Несколько труднее охарактеризовать ареал культуры штриховой керамики: о нем письменные источники I тысячелетия не упоминают, лишь недавно обнаружены первые захоронения, относящиеся к началу этого тысячелетия. Непросто говорить об этнических процессах, происходивших в I тысячелетии н. э. Ясно одно: в первые века н. э. вблизи Литвы жили готы, в середине I тысячелетия набеги гуннов и аланов достигали нынешней центральной Литвы. Таким образом, великое переселение народов отчасти сказалось и на жителях Литвы. Однако наибольшие перемены принесло вторжение славян с юга в земли Днепровских балтов, начавшееся в V–VII веках. На самой территории Литвы в те времена также многое менялось. Восточные балты были предками литовцев и латгалов (летгола ). Литовский и латышский языки выделились из балтского праязыка приблизительно в VI–VII веках. Кроме того, балты, объединенные культурой штриховой керамики, в середине I тысячелетия начали прорываться на территорию Центральной, а позднее и Западной Литвы, ассимилируя местных жителей. Таким образом, литовские племена расширили свою территорию и увеличились численно. Письменные источники отражают структуру расселения литовского этноса только с XIII века, но по ней можно судить, как этнос разрастался, начиная с середины I тысячелетия. Колыбелью литовских племен следует считать Литовскую землю (только в узком смысле). Это территория между средним течением Немана, реками Нярис и Мяркис. Она долгое время расширялась на юг до верховьев Немана (вбирая земли ятвягов) и на север, охватывая правобережье Нярис до впадения реки Швянтойи. Очень рано литовские племена заселили  Нальшяйскую землю (Nalpia, Нальшя, Нальшия), – современную северо-восточную Литву. Как и Литовская земля, эта территория принадлежала культуре штриховой керамики. Дялтувская земля (Дялтува, Deltuva) раскинулась вокруг современного г. Укмярге. Это также одна из старейших территорий обитания литовских племен. Довольно рано литовцы освоили область вокруг современного Каунаса. Часть упомянутой области составляла земля Нярис по левому берегу нижнего течения этой реки. Из этого района литовцы продвигались на север и запад. Северный поток достиг границы земгальских земель (по рекам Лявуо и Муша), крупнейшей обособленной территорией здесь была земля Упите (область близ современного Панявежиса). Так литовцы постепенно окружали земли селов (окрестности современных городов Аникщяй, Купишкис и Рокишкис) с запада (Упите), юга (Дялтува) и востока (Нальшя). Западный поток из окрестностей Каунаса распространился вплоть до южных областей обитания современных жямайтов (дунининков, dunininkai) (Говор, определяемый по особому произношению слова «duona» (хлеб), – прим. пер.) После ассимиляции куршей (корсы, куроны ) или близких им западных балтов, здесь образовался литовский этнос жямайтов (жмудин). По мере роста литовского этноса родоплеменная организация уже не могла эффективно действовать на расширившейся территории. Литовцы раскололись, по меньшей мере, на два племени: восточных литовцев (именуемых непосредственно литовцами) на землях Нальши и Дялтувы, и литовцев-жямайтов на землях современной Южной Жямайтии. Неясно, были ли литовцы Центральной Литвы (на землях Упите и Нярис) отдельным племенем, или они принадлежали племени восточных литовцев.
Также неясно происхождение этнонима «аукштайтийцы» (аукштайты): если литовцы Центральной Литвы были отдельным племенем, тогда аукштайтов следовало бы называть его именем, если нет – тогда этноним «аукштайты» применим к литовцам как Центральной, так и Восточной Литвы, т. е. соответствует современному пониманию. Границы наречий лишь отчасти совпали со структурой этих земель. На Литовской земле (в узком смысле) преобладали говоры, ныне причисляемые к наречию южных аукштайтов; на землях Нальши, Дялтувы и Упите – восточных аукштайтов; на земле Нярис в восточной части территории жямайтов (земли Шяуляй, Арёгалы и Бятигалы) – западных аукштайтов; на западной половине территории жямайтов - (земли Расейняй, Кражяй, Лаукувы и Каршувы) – жямайтов. Кроме селов, на современной территории Литвы жили и другие балтские племена. Почти все Занеманье принадлежало ятвягам (судувам, дайнавам), окрестности Йонишкиса, Пакруойиса и Пасвалиса – земгалам (жямгалы, семигола ), Крятинги, Мажейкяй, Клайпеды, Скуодаса, Плунге – куршам, Шилуте – скалвам. Между тем, южные границы земель восточной Польши и Литвы в начале II тысячелетия простирались далеко за нынешние границы. Весьма возможно, что стремление литовских племен к западу было вызвано вторжением славян в северную часть днепровского бассейна, «ославянившим» днепровских балтов в VII–IX веках. Примечательно и проникновение пруссов вдоль Немана во второй половине I тысячелетия.

б. Включение балтов в кругозор цивилизаций

Территория Литвы долгие тысячелетия оставалась окраинным ареалом развития человечества. Влияния цивилизаций Передней Азии и Египта балты, удаленные от этих краев, не испытали. Лишь ко времени Рождества Христова проявилось незначительное влияние античной цивилизации. Приблизительно тогда же произошло включение балтов в поле зрения античных народов. Этническая идентификация невров (неуров )и будинов, данная Геродотом в описании событий VI века до Р.Х., включавшая и балтов, – не более чем гипотеза. Определенно о балтах упоминает римский историк Тацит в конце I века н. э. В середине II века о них повествует александрийский географ Птолемей. Эти два сообщения достигли античного мира разными путями, различны их судьбы и значение. Птолемей первым указал два конкретных и известных в дальнейшем балтских племени – судувов, они же судины (ятвяги) и галиндов (голяди ), а также их ближних и дальних соседей: германские племена – готов, ругиев и лемовов. Эта, сравнительно точная информация, увы, в дальнейшем не была дополнена и не обрела влияния. В Александрию эти сведения попали через Балканский полуостров или греческие колонии на Черном море. Тацита информировали римские купцы, но исходным их источником были соседи балтов – германцы. Скорее всего, германским является происхождение слова эстии (в нашей литературе ставшее литовским словом айстис, aistis), которым называли балтов. Это обобщающее имя, применявшееся в более поздние века I тысячелетия германскими племенами и народами ко всем обитателям восточного побережья Балтийского моря (от Вислы до Финского залива) и окончательно оставшееся за современными эстонцами. Так Тацит именовал пруссов, ибо именно отсюда начинался упомянутый им Янтарный путь к Дунаю. Эстиями балты называются и в письменных памятниках остготов (знавших труды Тацита) VI в. Из них явствует, что племенная знать балтов стремилась сохранить торговлю янтарем с жителями Италии, невзирая на последствия Великого переселения народов. Распад Римской империи и королевства остготов положил конец этим стремлениям. Возросшее во II–V веках влияние античной цивилизации на балтов прервалось. Европа раннего Средневековья сберегла давние германские сведения, а с VIII в. их расширила. Баварский географ (VIII в.) впервые со всей определенностью сообщил о пруссах. Эстиями балтов называл биограф Карла Великого Эйнхард (нач. IX в.) и шлезвигский купец Вульфстан (Вульфстэн, конец IX в.; он действительно бывал в Пруссии). Германский агиограф Римберт описал поход шведов на Апуоле (Апуле, Apuole) 853 г. и познакомил читателей с куршами. Куршей и пруссов, а также племенные образования последних – самбов (семба ) и вармов (варме ) – описал саксонский историк Адам Бременский (XI в). Таким образом, более точное представление о балтских племенах в латинской Европе возникло лишь после распада Франкского королевства. Кстати, это представление складывалось в непосредственной близости от земель балтов: исчерпывающая информация обнаружилась в Германии и осталась не востребованной ее западными и южным соседями, – во французской «Песни о Роланде» из племен Восточной Балтики упоминаются только ливы, а встречающееся в литературе объяснение слова «vilna» (в англо-саксонской поэме «Видсит») как «Вильнюс» является элементарным недоразумением. Эта «близость» определялась особенностями расширения средневековой европейской цивилизации: феодальные сообщества накапливали получаемые сведения, однако эти сведения еще не получали должного хождения во всём ареале этой цивилизации.
Представление о балтах в Европе было весьма односторонним. Фактически в поле  зрения европейцев попали только курши и пруссы, т. е. довольно узкая полоса Балтийского побережья. В X XII веках это представление пополнили польские хроники и скандинавские саги, а также рунические надписи на камнях. Тогда Европа впервые узнала о ятвягах и земгалах, что позволяло судить об окраинах всего балтского этнического массива. Однако глубина этого массива еще не была осознана; а ведь речь идет именно о жизненном пространстве литовских племен. В XII–XIII веках скандинавские географические трактаты даже не упоминают о реке Неман. Между тем, в восточном соседстве с Литвой в середине IX в. возникла огромная Русь, вскоре присоединившаяся к ареалу византийской культуры. Если от скандинавов Литву отделяли курши и земгалы, а от поляков – пруссы и ятвяги, то с Русью Литва граничила непосредственно. В X–XII веках русские узнали литовцев куда лучше, чем поляки и немцы. Есть основания говорить об определенных контактах литовцев и скандинавов. Древнее литовское слово «vaizbunas» (купец) происходит от названия города Visby, а литовский этноним «vokieuiai» (немцы) – производное от названия области Vak в Швеции, т. е. Шведы стали первыми серьезными представителями германских народностей. Хотя Литва осталась в стороне от Даугавы (Западной Двины) как торговой артерии, связывавшей Скандинавию с Русью, отношения со шведскими викингами были важны. Племенная знать литовцев, а также куршей и земгалов, переняла от шведов систем взвешивания драгоценных металлов, а также понятие о накоплении богатств.  Русские летописи X в. упоминают о походах своих князей против ятвягов; ятвяго можно было встретить и в составе русских дружин. Влияние Руси ощутила и Литва. Русское соседство стало фактором, определившим все дальнейшее развитие Литвы.

в. Первое упоминание о Литве

Контакты с германскими племенами, а также торговля с Римскими провинциями – совпали с довольно резким подъемом в технологиях обработки металла и земледелии в первые века нашей эры. Именно это и было той «хозяйственной» предпосылкой, которая позволила литовскому этносу расширить территорию и ассимилировать своих балтских родственников в середине I тысячелетия и во второй его половине. Возникновение мощного комплекса литовских племен изменило их отношения с балтскими соседями – последние стали постоянным объектом грабежа и экспансии со стороны литовцев. Так была присоединена значительная часть селов; граница с ятвягами медленно, но неумолимо подвигалась к югу, были теснимы земгалы и курши. Ощущалось сильное литовское влияние на Скалву и Надруву (Надровию). Присоединив селов, литовцы стали нападать на своих северных соседей-латгалов.
Успешные походы обогащали племенную литовскую знать. Рабы стали постоянным и растущим общественным слоем, окончательно отделившим быт знати от соплеменной среды. Во второй половине I тысячелетия территорию обитания литовских племен покрыли небольшие (а позднее – весьма обширные) укрепленные усадьбы, стали появляться настоящие деревянные замки. Украшения прибавили в весе, утеряв эстетические пропорции и став способом хранения и демонстрации благородных металлов. Открывшиеся хозяйственные и организационные возможности превратили воинские дружины из случайных отрядов в социальную прослойку, а это в свою очередь расширило географию военных походов. Ремесленники обзавелись устойчивым слоем заказчиков, а выборные вожди уступили место именитым наследникам знатных родов. Богатые вожди и воинские командиры, сталкиваясь со шведскими викингами, без труда переняли одальное право собственности на землю, тем более, что и в самой Литве складывалась аналогичная социальная структура. Всё это в XI–XII веках сформировало викинговое литовское общество (только лодку здесь заменил конь). Общественная организация литовцев с сильным институтом вождей (впоследствии князей) и воинства далеко обогнала социальную и политическую схему других балтских племен. Наиболее интенсивно этот процесс проходил  на Литовской земле (в узком смысле слова).
Именно такая Литва в 1009 г. упомянута в первом из всех известных источников – в немецких Кведлинбургских анналах. Событие, вызвавшее это упоминание, описано не единожды: был убит миссионер – св. Брунон (Бруно) Бонифаций. Однако там говорится не о Литве, а о Пруссии. Это красноречиво свидетельствует, что немцы и поляки тех времен литовцев еще не знали: все балты (во всяком случае, их наибольшая часть) для них были «пруссами». Литву Кведлинбургские анналы упомянули потому, что они располагали самой точной информацией, идущей из окружения самого св. Брунона (а он в 1008 г. посетил Русь и имел возможность познакомиться с ее соседями). Источники, описавшие смерть св. Брунона, рисуют вождя племени Нетимера, располагавшего 300 воинов, наследственной властью и стражей на границах своих владений. Нетимер хотел креститься, что говорит о его весьма широком политическом кругозоре. Он это и сделал. Ему, однако, противостояла сильная оппозиция, от рук которой пал миссионер. О том, что случилось далее, сведений нет. История св. Брунона повествует о такой политической организации литовцев, которой мы не найдем у других балтских племен даже в XIII в. И тут, естественно, встает вопрос: почему литовское государствосложилось лишь 200 лет спустя. Ответ мы находим в действиях Руси. В сороковых годах XI в. Русь и Польша совместно воевали против мазовшан и племен, выступивших в их поддержку. Именно в 1040 и 1044 гг. князь киевский Ярослав ходил на Литву (возможно, это был один поход, поразному датируемый в разных русских летописях). Литовцы были вынуждены признать верховенство Руси и платить ей дань. Подобное положение замедлило развитие нарождающейся литовской государственности. Серьезная опасность угрожала самому существованию Литвы: зависимость могла смениться полным присоединением к Руси, следствием этого должно было стать принятие православия со славянской литургией, что означало бы русификацию еще не ставшего народностью литовского этноса. К счастью для Литвы, Древнерусское государство в начале XII в. распалось, и в 1131 г. литовцы обрели свободу. Возрожденная политическая самостоятельность вновь ускорила развитие Литвы. В XII в. Литву окружали слабые соседи: Древнерусское и Польское государства рассыпались на отдельные княжества, скандинавская экспансия прекратилась, а другие балтские племена и в дальнейшем оставались объектом литовских набегов. В конце XII и начале XIII в. литовские отряды доходили до Эстонии и Карелии на севере, на юге проникли вглубь Польши и достигли территории современной северной Украины. В русском обществе сложился образ «храброй Литвы». Возникла возможность ускоренного развития литовской общественной элиты и ее военного потенциала, и Литва начала выбираться из ямы вековой отсталости, где она пребывала в силу всемирно-исторических обстоятельств. 
 * * *
Заключительное слово
Началом этого труда следует считать лето 1992 г. Именно тогда проф.  Э. Александравичюс от имени фонда Видунаса предложил мне взяться за него. Я попросил дать мне время на обдумывание и оценку своих возможностей: написать историю своей страны непросто, я опасался, что не успею, кроме того, тревожила необходимость говорить о периодах, которых не знаю. С другой стороны, я хорошо понимал, что срок для такой работы давно пришел. Не давал покоя пример З. Ивинскиса, которому трудно жилось и еще труднее работалось, и все же он взялся за этот труд и оставил наилучший синтез литовской истории вплоть до смерти Витовта Великого. Меня подбадривало то, что в своих стараниях я не одинок. Действительно, уже появилось несколько учебников по истории Литвы. Состоялось второе издание истории Литвы до 1775 г. супругов Кяупа и А. Кунцявичюса. Вскоре должна была выйти история Великого княжества Литовского работы А. Бумблаускаса. Правда, в 1992 г. подобного еще не было, однако важно, что я в этих надеждах не обманулся. Поэтому я согласился взяться за работу (кажется, это произошло в 1993 или 1994 г.). Меня поддержал фонд Видунаса, за что я очень признателен и хочу лично поблагодарить г. В. Микунаса, а также г. Я. Варякоене и г. Э. Куликаускаса. Фонду Видунаса в свою очередь оказал поддержку союз писателей Литвы (председатель В. Свянтицкас), за что я также благодарен. Хочу отдельно отметить г. В. Гирдзияускаса, не впервые спешащего на подмогу без всяких моих просьб. Выражаю благодарностьсамозабвенно трудившимся Э. Валотке, Р. Орантасу, Д. Кавалюнайте, Д. Мелинене, Д. Тункявичене, Л. Сидарене, Д. Каджюлите, А. Даугнорене, Э. Милыпянене и другим, отдавшим силы этой работе.
Я писал эту книгу, когда находилось свободное время. Не знаю, когда напишу другие тома. Ответ один: надо работать.
Автор



МИХАИЛ ГОРБАЧЁВ
(1931)

Советский государственный, политический, партийный и общественный деятель. Самый долгоживущий правитель России в истории. Последний Генеральный секретарь ЦК КПСС (1985—1991), первый и единственный президент СССР (1990—1991). Лауреат  Нобелевская премия мира (1990). С 11 по 13 января 1990 года, первым из советских руководителей посетил Литву. Литературная деятельность заключается в издании книг: «Избранные речи и статьи» ( 1—7 том, 1986—1990), «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» (1987), «Августовский путч. Причины и следствия» (1991), «Декабрь-91. Моя позиция» (1992), «Годы трудных решений» (1993), «Жизнь и реформы» (2 тома, 1995) и др.
Журнал Time включил Михаила Горбачёва в сотню выдающихся людей XX века в категории «Лидеры и революционеры».
В октябре 2020 года, в честь 30-летия объединения ГДР и ФРГ, в котором Горбачёв сыграл ключевую роль, на ратушной площади города Дессау-Рослау (Саксония-Анхальт, Германия) Горбачёву установлен памятник.

ЖИЗНЬ И РЕФОРМЫ
Глава «Литовский синдром»

...Во второй половине 1989 года, когда в Литве к власти фактически пришел «Саю-дис», литовский вопрос обсуждался едва ли не на каждом очередном Пленуме Центрального Комитета.
Я считал крайне важным разобраться, что же происходит в республике, какие настроения господствуют в народе, можно ли переубедить сторонников полного отделения. С этой целью и по поручению ЦК была предпринята поездка в Литву в январе 1990 года, в которой меня сопровождал избранный к тому времени секретарем ЦК и главным редактором «Правды» Фролов. В Вильнюсском аэропорту нас встретили Бразаускас и секретарь ЦК Компартии Литвы (на платформе КПСС) М.Бурокявичус, Председатель Президиума Верховного Совета республики В.Астраускас, Председатель Совета Министров В.Сакалаускас, а также прибывшие сюда раньше и уже имевшие ряд встреч с литовскими руководителями Медведев и Маслюков.
Детали этой поездки живо сохранились у меня в памяти. Встречали нас повсюду приветливо и доброжелательно, но буквально с первых же бесед с жителями литовской столицы на площади Ленина и до последних прощальных минут обсуждалась фактически одна тема — отделение Литвы от СССР. В своей поездке ставку я делал на диалог, на убеждение — с кем бы ни вел разговор. Так было и на встрече с рабочими в Доме культуры завода топливной аппаратуры.
— Перестройка, — говорил я, — создала атмосферу открытости, гласности, демократизации, высветила наши проблемы, обострила их. Сейчас мы вышли на самый критический отрезок пути. Были митинги, была определенная политика, теперь появились законы, новая экономическая, правовая среда. Добрались до системы управления, коснулись кадров, партии, армии. И все это делается в огромной стране, где проживают многие десятки народов. В этих условиях наш первый принцип должен быть таков: все люди, к какой бы национальности они ни принадлежали, где бы ни жили, должны пользоваться равными полными правами.
Недопустима никакая дискриминация меньшинств ни в стране, ни в республике, ни в регионе. Все должны чувствовать себя уверенно везде, где живут, трудятся, куда судьба их занесла. Не поймем этого, можем наломать таких дров, так отравить отношения между людьми, что потом целые поколения не сумеют ничего поправить.
— Вы помните, — говорил я своим слушателям, — чем это обернулось в Эстонии, Молдавии. Не обошло и Россию, Украину. А посмотрите, что возникло в Узбекистане, в Фергане, что делается вокруг Нагорного Карабаха. Как мучительно трудно ввести события в нормальную колею. Люди жили вместе, а теперь хоть раскалывай семьи. И беженцы появились на почве нетерпимости по отношению к людям иной национальности. Что нас ждет, если будем глухи к этим урокам и каждый будет замкнут только на какой-то свой стереотип?
На конкретных примерах, с цифрами в руках я старался показать, насколько иллюзорны расчеты на то, что, отделившись, республика чуть ли не на другой день разбогатеет. Ведь она получала от Союза валютных товаров больше, чем поставляла в другие республики. А ее промышленность, созданная в основном за послевоенные годы, настолько тесно интегрирована в народно-хозяйственный комплекс, что разрыв этих связей нанесет огромный ущерб экономике.
Я настойчиво предлагал литовцам еще и еще раз обдумать ситуацию, осознать опасность поворота, на который толкают сепаратистские силы.
— Мы должны иметь обновленную партию, обновленную федерацию, обновленную демократическую структуру, обновленное общество. Строить все это, взаимодействуя и сотрудничая, а не разрушая, не отлучая, не проклиная, не сея недоверие и неприязнь по отношению друг к другу.
Должен сказать, что в интернациональном производственном коллективе (а там 30 процентов литовцев, примерно столько же поляков, 20 процентов русских, белорусов и других) все эти аргументы, как мне показалось, были правильно поняты. Сравнительно легко было приходить к взаимопониманию и в беседах с крестьянами, чей хозяйский, практический склад ума позволял представить негативные последствия отрыва от России.
Иное дело — творческая и научная интеллигенция, с представителями которой я встретился в вильнюсском Доме печати. Там в полном смысле слова было жарко. И боюсь, мне не удалось тогда найти контакт с аудиторией, которая в большинстве своем была бесповоротно настроена на отделение. И до этого, и после не раз приходилось мне встречаться с людьми — образованными, вполне доброжелательными и терпимыми по натуре, которые тем не менее никак не откликались на самые весомые и безупречные доводы, потому что были одержимы фанатичной решимостью действовать по-своему, в соответствии с тем, что стало для них символом веры.
— Путь к политическому суверенитету, — говорил я, — к экономической независимости, культурному развитию, сохранению всех традиций один — через Конституцию суверенных государств, объединенных в федерацию. А вы знаете, что такое федерация?
Из зала закричали:
— Знаем, знаем!
— Откуда вы знаете, ведь мы в ней еще не жили. Литовцы — народ сдержанный. Но куда же все это так быстро исчезает, включая и плюрализм мнений, когда я прошу вас выслушать мои доводы.
Боюсь, это была риторическая фраза. Ответ заключался в том, что к тому времени практически всеми средствами массовой информации владел «Саюдис» и пропаганда шла в одном ключе. А если людям изо дня в день твердят с телеэкрана, что, обособившись, они станут жить в несколько раз лучше, то через некоторое время, не столь продолжительное, это становится «идефикс» всего населения. Примеров тому великое множество в современной истории.
Но не хочу я ни в коем случае и упрощать дело. У представителей научной и творческой интеллигенции Литвы были свои веские основания добиваться полной независимости. Да, все мы не жили при настоящей федерации, но кто мог дать гарантию, что она непременно будет. Один из моих собеседников так прямо и рубанул:
— Вы, мол, Михаил Сергеевич, останетесь у руководства еще девять лет, а там мало ли кто придет, и не вернут ли нас в прежнее состояние!
Редактор газеты «Червоный штандар» З.Бальцевич на собрании республиканского партийного актива зачитал письмо коммуниста из Новосибирска Митина Виталия Михайловича. Во что он писал:
«Как коммунист-интернационалист я горячо приветствую решение XX съезда Компартии Литвы. На выход ее из КПСС вас толкнули мы сами, русские коммунисты... У литовцев было два варианта быть равными с русскими. Первый — на равных с русскими управлять страной и КПСС. Второй — выйти из состава СССР и КПСС. Первый вариант заблокировали мы, русские. К управлению всей страной литовцев близко не допускали. Правительство СССР практически состоит только из одних русских. Политбюро ЦК КПСС — тоже. Вот литовцам и остался лишь второй вариант. Этот вариант, кстати, уже приготовлен и другим тринадцати союзным республикам и партиям. Их тоже не допускают к управлению общесоюзными делами, тоже дают подачку в виде некоторой самостоятельности, но только в местных делах, не более того.
Без интернационального Политбюро нам не обойтись никак, федеральное управление страной должно осуществлять тоже интернациональное правительство из представителей всех пятнадцати союзных республик, а не только одной РСФСР. Иное ведет к развалу партии и страны, и отвечать за это нам, русским, а не литовцам».
Замечательно четкая и честная постановка вопроса. Работник ПМК «Запсибзолотострой» в Новосибирске осмелился сказать то, о чем мало кто смел у нас говорить даже в первое время с приходом гласности. Но ведь тогда, в 90-м году, у нас уже были решения Пленума ЦК по национальному вопросу. Очень скоро, после XXVIII съезда партии, Политбюро будет формироваться на основе представительства всех компартий, а внутренняя и внешняя политика страны вырабатываться в Совете Федерации, этом своеобразном «надправительстве». И сейчас я думаю, что, если бы все это было сделано на год раньше, вполне вероятно, многие литовцы не стали бы с такой непреклонностью требовать полной независимости. Реальные очертания федерации убедили бы их, что нет нужды пускаться в одиночное рискованное плавание. Впрочем, все это теперь одни догадки.
Тогда же, повторяю, они твердо стояли на своем. Вот что, например, говорил доцент Вильнюсского университета Ю.Каросас.
— На встрече с деятелями культуры вы, уважаемый Михаил Сергеевич, несколько раз добивались от наших ораторов более ясного обоснования решений XX съезда КП стать самостоятельной. Разумеется, в его основе лежит вызванное перестройкой национальное возрождение Литвы. Одно связано с другим. Одно невозможно без другого — именно так мы это понимаем. После того как КПСС решила положить демократию в основу нашей политической жизни, у нас в республике это было воспринято прежде всего как провозглашение права на самоопределение. Для нас демократия тождественна этому праву. Вы, Михаил Сергеевич, приняли всерьез демократию, мы соответственно приняли всерьез свое право на свободу. Поэтому для нас очень скверно звучит упрек в стремлении к сепаратизму как Литвы, так и КПЛ. На наш взгляд, свобода есть неотчуждаемое право наций, а не предмет роскоши, без которого она может обойтись.
Уважаемый Михаил Сергеевич, — продолжал ученый, — мы уверены, что вы искренне желаете всем людям добра и понимаете, что нельзя сделать народ счастливым против его воли.
Вот решающий аргумент, с которым нельзя было не согласиться. Приводился в беседах и такой довод: Ленин в 1918 году признал независимость Литвы. То же самое обязано сделать нынешнее руководство, если оно искренне, а не декларативно провозглашает право наций на самоопределение. Этой темы и я не избегал. Но постоянно подчеркивал при этом:
— Нужен конституционный механизм реализации такого права. Проект соответствующего закона уже есть, он будет вынесен на всесоюзное обсуждение. Если же кому-то упрощенно представляется, что сегодня-завтра пройдут выборы, вы соберетесь, проголосуете и сразу выйдете из Советского Союза, то это не политика.
Словом, допуская возможность отделения в принципе, я, не скрою, надеялся, что развитие экономической и политической реформы будет опережать процедуры «отделенческого процесса». Ощутив реальные блага федерации, люди перестанут быть одержимы идеей полной независимости. Начало уже сделано: в Верховном Совете на подходе решение вопросов о земле, собственности. Затем на очереди закон о разделении компетенции союзных и республиканских органов.
— Литовская ситуация, — это говорилось в последние часы пребывания в Вильнюсе, — имеет не только республиканское, но и общегосударственное значение. Речь идет о судьбе страны, о ее роли, весе и о реализации замысла, который мы в широком историческом плане рассматриваем как переход от авторитарно-централистской модели общества к социализму гуманному, демократичному, сориентированному на человека. Разве это может нас разделить?
Я уезжал из Литвы со смешанными чувствами тревоги и надежды.
Но уже очень скоро выяснилось, что переломить ход событий нам не удалось. Не прошло и двух месяцев, как «Саюдис» одержал безоговорочную победу на выборах в Верховный Совет. Не дожидаясь второго тура голосования, его руководители собрали ночью 11 марта депутатов, открыли сессию и приняли акт о независимости Литвы, провозгласив, что на территории республики Конституция СССР и законы нашего государства больше не действуют.




























ФЕЛИКС ДЗЕРЖИНСКИЙ
(1877 — 1926)

Революционер, советский государственный и партийный деятель. Родился в родовом имении Дзержиново, Ошмянского уезда, Виленской губернии, Российской империи. В автобиографии писал: «Учился в гимназии в г. Вильно. В 1894 году, будучи в 7-м классе гимназии, вхожу в социал-демократический кружок саморазвития; в 1895 году вступаю в литовскую социал-демократию и, учась сам марксизму, веду кружки ремесленных и фабричных учеников». В июле 1897 года первый арест и заключение в Ковенскую тюрьму. Основатель и председатель ВЧК (1917 — 1922), при котором был отдан приказ о массовом расстреле научной и творческой интеллигенции Петрограда, обвиненных в «контрреволюционном заговоре». По воспоминаниям революционера, активного деятеля Коминтерна В. Кибальчича: «Один наш друг отправился в Москву, чтобы задать Дзержинскому вопрос: «Можно ли расстреливать одного из двух или трёх величайших поэтов России?» Дзержинский ответил: «Можем ли мы делать исключение для поэта?».
С именем Дзержинского связано свыше 1300 наименований - памятников, площадей, проспектов (улиц или переулков), промышленных предприятий, теплоходов, дивизия оперативного назначения внутренних войск МВД России.
Изданы литературные труды: «Основные вопросы хозяйственной политики» (1925), «Основные вопросы хозяйственного строительства СССР» (1928), «Избранные статьи и речи 1908 — 1926» (1947), «Дневник заключенного. Письма» (1966) и др.


ДНЕВНИК ЗАКЛЮЧЕННОГО. ПИСЬМА

30 апреля 1908 г.

Всего две недели я вне живого мира, а кажется, будто прошли целые столетия. Мысль работала, охватывая минувшее время – время лихорадочного действия, – и доискивалась содержания, сущности жизни. На душе спокойно, и это странное спокойствие совершенно не соответствует ни этим стенам, ни тому, что покинуто мной за этими стенами. Словно на смену жизни пришло прозябание, на смену действия – углубление в самого себя.
Сегодня я получил эту тетрадь, чернила и перо. Хочу вести дневник, говорить с самим собою, углубляться в жизнь, с тем чтобы извлечь из этого все возможное и для самого себя, а может быть, хоть немного и для тех друзей, которые там думают обо мне и душой болеют за меня, – и этим путем сохранить силы до возвращения на волю.
Завтра Первое мая. В охранке какой-то офицер, сладко улыбаясь, спросил меня: «Слышали ли вы о том, что перед вашим праздником мы забираем очень много ваших?» Сегодня зашел ко мне полковник Иваненко, жандарм, с целью узнать, убежденный ли я «эсдек»,[64] и, в случае чего, предложить мне пойти на службу к ним… «Может быть, вы разочаровались?» Я спросил его, не слышал ли он когда-либо голоса совести и не чувствовал ли он хоть когда-нибудь, что защищает дурное дело…
Вот в том же коридоре, в котором нахожусь я, сидит предатель – рабочий-слесарь Михаил Вольгемут, член боевой организации ППС, захваченный под Соколовой после кровавого нападения на почту, во время которого было убито шесть или семь солдат. Когда жандармы перехватили его записку к товарищам с просьбой отбить его, начальник охранки Заварзин[65] уговаривал его в течение 10 час, обещая в награду за предательство освободить его, – и он сделался предателем. К делу было привлечено 27 человек, в том числе семнадцатилетние юноши и девушки. Я вижу его на прогулке, он ходит угрюмый, пришибленный и, насколько я смог заметить, никогда не разговаривает с товарищем по прогулке и ни с кем не перестукивается…
Где выход из ада теперешней жизни, в которой господствует волчий закон эксплуатации, гнета, насилия? Выход – в идее жизни, базирующейся на гармонии, жизни полной, охватывающей все общество, все человечество; выход – в идее социализма, идее солидарности трудящихся. Эта идея уже близится к осуществлению, народ с открытым сердцем готов ее принять. Время для этого уже настало. Нужно объединить ряды проповедников этой идеи и высоко нести знамя, чтобы народ его увидел и пошел за ним. И это в настоящее время насущнейшая из задач социал-демократии, задач той горсточки, которая уцелеет.
Социализм должен перестать быть только научным предвидением будущего. Он должен стать факелом, зажигающим в сердцах людей непреодолимую веру и энергию…
Небольшая, но идейно сильная горсть людей объединит вокруг себя массы, даст им именно то, чего им недостает, что оживит их, вселит в них новую надежду, что рассеет эту страшную атмосферу недоверия и жажду кровавой мести, которая обращается против самого же народа.
Правительство убийц не наладит порядка, не повернет жизнь в старое русло. Не пропадет даром пролитая кровь ни в чем не повинных людей, голод и страдания народных масс, плач детей и отчаяние матерей – жертвы, какие должен нести народ, чтобы преодолеть врага и чтобы победить.
Уже поздно. Я хочу хотя бы здесь вести правильную жизнь, чтобы не отдать им своих сил. А я чувствую, что у меня столько сил, что мне кажется – я все выдержу и вернусь. Но если даже я не вернусь, этот дневник дойдет, быть может, до моих друзей, и у них будет хоть частичка моего «я», и у них будет уверенность, что я был спокоен, что я звал их в момент тишины, печали и радостных дум и что мне хорошо настолько, насколько здесь может быть хорошо в тишине и одиночестве с мыслями о весне, о природе, о них, здесь, где иногда царит такая тишина, что можно вообразить себе, как живую, улыбку друзей…

2 мая

Вчера и сегодня мной овладело какое-то беспокойство, дрожь, тревога… Отчего? Не знаю. Но мысли не могут сосредоточиться и бьются и мечутся, как лоскутья, гонимые ветром…
Сегодня опять был у меня полковник. Когда я его увидел, я весь задрожал, словно почувствовал противное, скользкое прикосновение змеи к своему телу. Он пришел с тем, чтобы любезно сообщить, что мое дело передано в военный суд и что обвинительный акт уже послан мне. Он выражал сожаление, что мое дело изъято из Судебной палаты, и уверял меня, что военные суды весьма часто выносят больше оправдательных приговоров и менее суровые приговоры, чем Судебная палата. Он расспрашивал, есть ли у меня книги, как здесь кормят, уверяя, что он устроил бы в тюрьме театр. А когда я вновь спросил его, не заговорила ли в нем когда-либо совесть, он с сочувствием и соболезнованием в голосе ответил, что я не в себе.
Во время этого непродолжительного разговора я чувствовал, что по мне как бы ползет змея, опоясывает меня и ищет, за что зацепиться, чтобы овладеть мной. Я не опасался, что не выдержу этого испытания. Я чувствовал только физическое отвращение и испытывал ощущение, обыкновенно предшествующее рвоте. Я возвратился в свою камеру, чувствуя, что у меня сейчас не хватает сил на обычное мое спокойствие… Я почувствовал на себе грязь, человеческую грязь… Зло, словно раскаленными железными клещами, рвет и жжет живое тело живого человека и ослепляет его. Оно заслоняет весь мир, чтобы каждую частичку, каждое дыхание, каждый атом наполнить болью, – ужасной болью. «Безумие и ужас» – так назвал войну Андреев; но жизнь – это нечто во сто раз худшее; вся жизнь, не только жизнь здесь в казематах.
Ежедневно заковывают в кандалы по нескольку человек. Когда меня привели в камеру, в которой я уже когда-то, семь лет тому назад, сидел, первый звук, какой я услышал, был звон кандалов. Он сопровождает каждое движение закованного. Холодное, бездушное железо на живом человеческом теле. Железо, вечно алчущее тепла и никогда не насыщающееся, всегда напоминающее неволю. Теперь в моем коридоре заковано большинство. Из тринадцати человек – семь. Когда их выводят на прогулку, вся тюремная тишина наполняется этим единственным скрежетом, проникающим в глубину души и становящимся господствующим. И люди ходят, глядя на небо, на деревья, начинающие покрываться зелеными листьями, и не видят красоты, не слышат гимна жизни, не чувствуют теплоты солнца. Их заковывают с целью отнять у них все и оставить только этот похоронный звон. Не может же быть опасения, что люди убегут; еще никто отсюда не убегал, не вырывался из их рук: за каждым из заключенных неотступно шагает солдат с винтовкой, сопровождает жандарм, кругом жандармы, солдаты, решетки, крепостные валы. Заковывают из жажды мести, из жажды крови и стремятся утолить эту жажду те, находящиеся вверху, которые знают, чего хотят, которые собственноручно никого не заковали бы, как не были бы лично и палачами. Роль палачей возложена на этих солдат и жандармов, ради блага которых закованные и совершили преступления. Ведь здесь жандармы служат не добровольно, а «по набору», во время которого народ доставляет рекрутов. И поэтому те, которые заковывают, не знают, что делают. Они привыкли и но понимают, что отнимают у заключенных; ведь условия их собственной жизни не позволяют им почувствовать красоту мира.
Сeгодня я видел, как из кузницы вели уже закованного молодого парня. По его лицу видно было, что в нем все застыло, он пытался улыбнуться, но улыбка только искривила его лицо. Согнувшись, он держал в руках цепь, чтобы она не волочилась по земле, и с огромным усилием шел, чуть ли. не бегом, за торопившимся жандармом, которому предстояло, по-видимому, заковать еще несколько человек. Жандарм заметил, как мучается заключенный; на минуту остановился и, улыбаясь, сказал: «Эх, я забыл дать вам ремень» (для поддерживания кандалов) – и повел его дальше.

7 мая

Сегодня у меня было свидание с защитником. Прошло три недели полного одиночества в четырех стенах. Результаты этого уже начали сказываться. Я не мог свободно говорить, хотя при нашем свидании никто не присутствовал; я позабыл такие простые слова, как, например, «записная книжка», голос у меня дрожал, и я чувствовал какую-то дрожь во всем теле. Мысли путались, но я чувствовал себя спокойным; это не было расстройство нервов. Я отвык от людей и, будучи выведенным из равновесия своего одиночества, не успел в течение нескольких минут найти себя, найти новое равновесие.
Адвокат посмотрел на меня и заметил: «Вы изнервничались». Я возвратился в свою камеру злой на самого себя: я не сказал всего и вообще говорил, как во сне, помимо воли и, возможно, даже без смысла.
Итак, дело будет слушаться в Судебной палате. Кто их поймет? Возможно, что Иваненко хотел меня напугать или проверить, какое это на меня произведет впечатление, а вероятнее всего он сказал правду, сообщив о том, что уже было решено, но еще не дошло до Судебной палаты. А может быть, будут два разбирательства по одному и тому же делу: одно в палате, а другое в военном суде. Впрочем, это не важно, все же надо рассчитывать на несколько лет и вооружиться терпением.
Теперь я с утра до ночи читаю беллетристику. Она всего меня поглощает, читаю целые дни и после этого чтения хожу, как очумелый, словно я не бодрствовал, а спал и видел во сне разные эпохи, людей, природу, королей и нищих, вершины могущества и падения. И случается, что я с трудом отрываюсь от чтения, чтобы пообедать или поужинать, тороплюсь проглотить пищу и продолжаю гнаться за событиями, за судьбой людей, гнаться с такой же лихорадочностью, с какой еще недавно я гнался в водовороте моего маленького мирка мелких дел, вдохновленных великой идеей и большим энтузиазмом. И только по временам этот сон прерывается, возвращается кошмарная действительность.
Только что у какой-то женщины рядом было столкновение с жандармом, а затем она начала истерически кричать, звать на помощь, словно ее собирались зарезать или убить. Долго, ужасно долго и без перерыва раздавался этот крик. В нескольких камерах начался стук в двери и замолк. Жандарм в нашем коридоре испуганным и умоляющим голосом просил: «Не стучите, пожалуйста, ведь я никого не обругал и не обидел». Когда кто-то из заключенных требовал, чтобы он вызвал начальника, заявив, что он пожалуется ему на то, что там кого-то бьют, жандарм смиренно ответил: «Ладно, пожалуетесь». Солдат снаружи грозно требовал прекращения стука и громко звал разводящего. Мой сосед, семнадцатилетний гимназист, обвиняемый в нападении на почту возле Соколова и еще в четырех нападениях, постучал мне в стенку: «Что это? демонстрация?», а сидевший надо мной в это же время стучал: «Что эти варвары выделывают?».
Вскоре после этого все успокоилось, вновь воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь свистками паровозов.
По временам в ночной тиши, когда человек лежит, но еще не спит, воображение подсказывает ему какие-то движения, звуки, подыскивает для них место снаружи, за забором, куда ведут заключенных, чтобы заковать их в цепи. В такие моменты я поднимаюсь, прислушиваюсь и чем больше вслушиваюсь, тем отчетливее слышу, как тайком с соблюдением строжайшей осторожности пилят, обтесывают доски. «Это готовят виселицу», мелькает в голове, и уже нет сомнений в этом. Я ложусь, натягиваю одеяло на голову… Это уже не помогает. Я все больше и больше укрепляюсь в убеждении, что сегодня кто-нибудь будет повешен. Он знает об этом. К нему приходят, набрасываются на него, вяжут, затыкают ему рот, чтобы не кричал. А может быть, он не сопротивляется, позволяет связать себе руки и надеть рубаху смерти. И ведут его и смотрят, как хватает его палач, смотрят на его предсмертные судороги и, может быть, циническими словами провожают его, когда зарывают его труп, как зарывают падаль.
Неужели же те жандармы, которые стерегут нас, неужели же тот вахмистр, всегда любезный, с глазами с поволокой, неужели же тот предупредительный начальник, который, входя ко мне, снимает фуражку, – неужели же они, те люди, которых я вижу, могут присутствовать при этом и принимать в этом участие… Привыкли. А как же чувствуют себя те, кто идет на виселицу? В душе поднимается страшный бунт. Неужели нет уже спасения? Сразу перейти к небытию, перестать существовать, идти собственными ногами, видеть собственными глазами все приготовления и чувствовать прикосновение палача. Страшный бунт сталкивается с холодной, неизбежной необходимостью и не может с ней примириться, не может понять ее. Но в конце концов обреченный идет спокойно на смерть, чтоб раз уже покончить, перестать терзаться.
Я наткнулся на несколько слов, написанных на стене одним из приговоренных: «Иосиф Куницкий, арестованный вместе с женой на улице в городе Вильно 6 июня 1907 г., приговоренный в Сувалках виленским военным судом к смертной казни за убийство шпиона и за принадлежность к боевой организации литовской социал-демократии, привезенный в Варшаву 19 февраля 1908 г. для приведения приговора в исполнение. Пишу 3 марта 1908 г.».

* * *

ПИСЬМА

Из Ковенской тюрьмы 13 января 1898 года  к  сестре Альдоне Булгак 1

    Дорогая Альдона!
Спасибо, что написала мне. Действительно, когда ты почти ничем не занят, когда ты совершенно оторван от жизни, от работы, то получать и писать письма может доставлять известное удовольствие. Ведь я постоянно нахожусь в своих «апартаментах», поэтому новых впечатлений, можно сказать, совсем нет, разнообразия в жизни не существует. Поэтому ценны для меня теперь письма, которые дают какие-нибудь новые впечатления. Но довольно об этом. Ты называешь меня «беднягой» – крепко ошибаешься. Правда, я не могу сказать про себя, что я доволен и счастлив, но это ничуть не потому, что я сижу в тюрьме. Я уверенно могу сказать, что я гораздо счастливее тех, кто на «воле» ведет бессмысленную жизнь. И если бы мне пришлось выбирать: тюрьма или жизнь на свободе без смысла, я избрал бы первое, иначе и существовать не стоило бы. Поэтому хотя я и в тюрьме, но не унываю. Тюрьма тем хороша, что есть достаточно времени критически взглянуть на свое прошлое, а это принесет мне пользу… Тюрьма страшна лишь для тех, кто слаб духом…
По всей вероятности, мне придется еще один годик здесь пробыть, так что твоим желаниям насчет 1898 года не придется осуществиться.
…Не воображай, что тюрьма невыносима. Нет. Стась2 так добр, что заботится обо мне; у меня есть книжки, я занимаюсь, изучаю немецкий язык и имею все необходимое даже в большем количестве, чем имел на воле…
Как здоровье твоего Рудольфика? Он должен был уже подрасти – ходит ли и говорит ли? Смотри воспитывай его так, чтобы он ставил выше всего честность; такой человек во всех жизненных обстоятельствах чувствует себя счастливым! В этом я уверяю тебя. В одной книжке я прочел, что убаюкивание ребенка покачиванием влияет на него, подобно опиуму, и вредит как физическому, так и умственному и нравственному его развитию. Если заставлять ребенка спать, когда он не хочет, покачивая из стороны в сторону, то есть искусственным способом, то это непосредственно влияет на мозг, а отсюда и на весь организм. Такой способ убаюкивания возник уже давно и не для пользы ребенка, а для удобства родителей. Для того чтобы не терять времени, мать пряла, а ногой качала ребенка. Это весьма и весьма вредно.
Ты спрашиваешь о моем здоровье – оно так себе. Глаза немного разгулялись. Будьте все здоровы, веселы, довольны жизнью. Обнимаю всех троих.
Любящий брат Феликс

Примечания:
1 Альдона Эдмундовна Булгак – сестра Ф. Э. Дзержинского.
2  Станислав Эдмундович – брат Ф. Э. Дзержинского.















МАТВЕЙ ЛЮБАВСКИЙ
(1860 — 1936) 

Русский историк, профессор, преподаватель. Окончил историко-филологический факультет Московского университета (1882). Ординарный профессор (1902). Ректор Московского университета (1911-1917). Руководитель Высших архивных курсов (1918-30). После 1917 года занимал руководящие посты в системе Единого государственного архивного фонда (ЕГАФ). Сотрудник РАНИОН (с 1922). Член-корреспондент РАН (1917), академик АН СССР (1929). В 1930 был арестован по «Академическому делу» и сослан в Уфу.
Центральной темой исследований автора являлась история Литовско - Русского государства, которое, по мнению автора  «является прямым продолжением, дальнейшим развитием истории Киевской Руси». Отстаивал точку зрения, что в Литве, существовал альтернативный Москве, центр объединения русских земель. Одна из наиболее значимых работ «Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века»,  опубликованная только  в 1996 году. Труды ученого остаются незаменимым справочником по исторической географии.


ПРИСОЕДИНЕНИЕ К ЛИТВЕ ПОЛОЦКИХ КНЯЖЕСТВ, ПОЛЕСЬЯ И ПОДЛЯШЬЯ

Походы полоцких князей в Литву в XI–XII вв. Колонизация Черной Руси. Политическое раздробление и слабость Полоцкой земли в конце XII и в XIII в. Нападения Литвы на Полоцкую землю и натиск немцев. Подчинение Полоцкой земли смоленским князьям. Смута в Смоленске и захват полоцких княжеств родными Миндовга. Полоцкие княжества под властью Литвы, Смоленска и немцев в конце XIII и начале XIV в. Окончательное включение Полоцка и Витебска в состав литовских владений. Подчинение Минского княжества и других. Присоединение Турово-Пинского Полесья. Земля Берестейская с Подляшьем под властью волынских князей и Конрада Мазовецкого. Захват ее Гедимином.

Новообразовавшееся Великое княжество быстро стало обрастать с востока и юга западнорусскими землями и прежде всего расширилось за счет Полоцкой земли.
Полоцкая земля в данном случае стала на первую очередь не случайно, а по требованиям своей географии и истории. Из всех западнорусских земель Полоцкая ближе всех примыкала к Литве, теснее других связывалась географически. Географическая близость обусловила между ними давнишнее житейское общение и знакомство. В течение XI и первой половины XII в. полоцкие князья много раз навещали Литовскую землю в поисках добычи и полона. По следам князей пробиралось в Литву, по всем признакам, и мирное население, искавшее здесь удобных земель и угодий. Так называемая Черная Русь, по-видимому, была полоцкою колонией в Литовской земле. С половины XII в. отношения между Литвою и Полоцкою землею сделались обратными. Полоцкая земля к тому времени, подобно всем другим русским землям, утратила свое политическое единство, разорвалась на несколько княжений под управлением потомков Изяслава, как-то: Полоцк, Витебск, Минск, Друцк, Изяславль, Логожск и т. д. Предания родового старшинства слабо держались между Изяславичами полоцкими, и столы либо добывались силою, либо замещались по соглашению с населением. Последнее чаще всего имело место в главном городе Полоцкой земли, средоточии сильного боярства и богатого купечества. В усобицах из-за столов Изяславичи полоцкие, как и южнорусские князья, обращались за помощью к поганым, но только этими погаными в настоящем случае были не половцы, до которых было далеко, а литовцы – соседи. К литовцам полоцкие князья стали обращаться за помощью и против немцев, которые в конце XII и начале XIII в. сделались их соседями, отняли у них данников на низовьях Двины – ливь и летьголу – и грозили дальнейшим наступлением на полоцкие владения. Опасность от немцев заставляла полоцких князей дружить с литовскими, и мы видим, например, князя Герсики Всеволода зятем литовского князя Довгерда (Доугеруте). Но литовцы стали часто являться в Полоцкую землю со второй половины XII в. и непрошеными гостями. Мы знаем, что к тому времени литовцы стали соединяться в крупные общества и привыкли ходить на войну большими партиями, разлакомились добычею и начали уже промышлять войною. Нападения их со второй половины XII в. участились и заставили певца «Слова о полку Игореве» тревожно смотреть на будущее полочан. «Двина, – читаем у него, – болотом течет оным грозным полочаном под кликом поганых». Полоцкие князья, обессиленные дележом и усобицами, уже не в состоянии были давать им отпор. «Ярославе и вси внуци Всеслави! – обращается к ним певец. – Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте из дедней славы». «Один только Изяслав Василькович, – плакался певец, – позвонил было своими острыми мечами о шлемы литовские, но, покинутый родными братьями, лежит под красными щитами на кровавой траве, изрубленный литовскими мечами, выронив жемчужную душу из храброго тела через золотое ожерелье». В 20-х гг. XIII в. литовцы стали уже рыскать по Полоцкой земле, как по своей собственной. Они беспрепятственно проходили по ней из конца в конец, нападая на владения черниговские (1209 и 1220 гг.), на смоленские (1226), на тверские и московские (от руки их пал и первый московский князь Михаил Хоробрит), на новгородские волости (они опустошили окрестности Торопца в 1223 г., Русы – в 1224 г. и Торжка – в 1226–1227 гг.). Слабость, обнаруженная при этом полочанами, которые не препятствовали литовцам проходить через их землю и даже, по-видимому, не прочь были дружить с ними, заставила смоленских князей предпринять в 1222 г. поход на Полоцк и занять его. В Полоцке под рукою великого князя смоленского сел один из младших смоленских князей, который должен был оберегать землю от Литвы. Но это ему не удавалось, и литовцы по-прежнему хозяйничали в Полоцкой земле. Зависимость Полоцка от Смоленска в начале 30-х гг. XIII в. прекратилась и вовсе. Сидевший в нем смоленский князь Святослав Мстиславич ушел на княжение в Смоленск. Наступили затем смуты в Смоленске, во время которых Полоцк предоставлен был собственной участи и отделился от Смоленска; в Полоцке сел какой-то князь Брячислав, судя по имени, из местного княжеского рода Изяславичей. Литовцы тем временем продолжали свое дело, и шайки их появлялись в новгородских волостях, торопецких и около Дубровны. Наконец, какой-то литовский князь напал даже на Смоленск и занял его. Великий князь владимирский Ярослав Всеволодович предпринял в 1239 г. поход на Смоленск, выгнал оттуда литовского князя и урядил Смоленск, посадив на старшем столе Всеволода Мстиславича. Но ничего подобного не сделал он относительно Полоцкой земли. Наводняемая каждый год литовцами, эта земля все более и более отрывалась от остальной Руси и спаивалась с Литвою. Покинутое на произвол судьбы русское население этой земли, естественно, должно было искать себе спасения и защиты от погромов в покорности литовским князьям. После этого не неожиданным является и появление литовских князей на столах Полоцкой земли. В начале 50-х гг. XIII в. там расселились родственники Миндовга: в Полоцке – его племянник Товтивил, в Друцке – другой племянник Едивид, в Витебске – дядя этих князей по матери жмудский князь Викинт. Миндовг, как уже было сказано, воспользовался уходом этих князей для того, чтобы захватить себе их земли и имущества, покинутые на Литве. Это заставило князей побросать полоцкие столы и начать борьбу против Миндовга в союзе с Романовичами волынско-галицкими и немцами. Но Товтивил спустя некоторое время, помирившись с Миндовгом, вернулся в Полоцк и продолжал княжить там в зависимости от Миндовга. Поэтому и в последовавших войнах Миндовга с Романовичами, татарами и смольнянами мы видим Товтивила полоцкого на стороне Миндовга: Полоцк сделался как бы вассальным владением великого князя литовского. Это положение вещей продолжалось некоторое время и при преемниках Товтивила, погибшего вскоре после Миндовга. Сначала в Полоцке сидел какой-то князь Константин, посаженный соперником Товтивила Тройнатом (известие о его княжении относится к 20 августа 1264 г.), а затем князь Изяслав, который считал себя «в воли Молшелгове», т. е. Войшелка, великого князя литовского, как гласит его грамота, писанная к немцам. В воле Войшел-ка, по всем данным, был и союзник этого князя витебский князь Изяслав. Оба эти князя вскоре же, уже в конце 1264 г., должны были уступить свое место литовскому князю Герденю, продержавшемуся в Полоцке и Витебске до 1267 г. включительно, когда он был убит псковичами. После этого и на полоцком, и на витебском столах мы видим уже русских князей. Полочане и витебляне, очевидно, воспользовались смутами, происходившими на Литве по смерти Миндовга, междоусобиями за великое княжение и эмансипировались несколько от Литвы. Они стали принимать к себе на княжение природных русских князей, хотя с уверенностью нельзя утверждать, что эти князья были независимы от Литвы. Только Витебск в 80-х гг. XIII столетия освободился совершенно от Литвы и подчинился было смоленскому князю Федору, который и управлял им через своих наместников. Но в Полоцке в конце XIII в. мы видим снова литовского князя. Этот князь, неизвестный по имени, будучи не в состоянии бороться с немцами и не получая надлежащей помощи от соплеменников, принял католичество и, не имея наследников, завещал свое княжество Рижской архиепископии. После его смерти немцы вступили в Полоцк и принялись заводить там свои порядки, вводить католичество и обирать жителей. Полочане, возмущенные всем этим, обратились за помощью туда, откуда она и прежде в таких случаях приходила – в Литву. Великий князь Витень в 1307 г. явился в Полоцкую землю и перебил почти всех застигнутых там немцев, а католические церкви разрушил. Некоторое время он посылал в Полоцк своих наместников, предоставляя полочанам ведать свои дела самим и решать их по-старому на вече. Позже, около 1326 г., в Полоцке сел на княжение уже брат Витеня Воин. С этого времени Полоцк соединился уже прочными политическими связями с Литвою и никогда от нее не отделялся. Поэтому и 1307 г. можно считать годом окончательного присоединения Полоцка к Литовской земле.
За Полоцком наступила очередь Витебска, который обособился от Полоцка в самостоятельное княжение. В Витебске в конце XIII в. княжил какой-то князь Ярослав Васильевич, быть может, из рода князей смоленских, утвердивших свое владычество в Витебске как раз в конце XIII в. В 1318 г. этот князь выдал свою единственную дочь за литовского князя Ольгерда Гедиминовича, а в 1320 г. скончался, не оставив после себя мужского потомства. В Витебске сел тогда зять его Ольгерд, крестившийся в русскую веру. Ольгерд кроме Витебска имел еще особое княжение на Литве, в Креве, данное ему отцом. С уверенностью можно полагать, что Ольгерд подчинялся отцу не только как князь кревский, но и как витебский, ибо и в Витебске он сел, конечно, не без воли отца, а может быть, и его содействия. Витебск таким путем вошел в сферу политического господства великого князя литовского. Подчинение Витебской земли Литве было при Гедимине только восстановлением и упрочением литовского господства, и ранее уже устанавливавшегося в этой земле. Гедимин простер свою деятельность и далее в том же направлении. Он привел в зависимость и князя минского. Летопись под 1326 г. сообщает между прочим, что приходили в Новгород послы из Литвы: брат великого князя Гедимина Воин, полоцкий князь, Василий, князь минский, и князь Федор Святославич. Значит, князь минский в 1326 г. был уже подручником Гедимина. Но если Минское княжество, Полоцкое и Витебское были в зависимости от Литвы, то необходимо предположить, что и промежуточные между ними княжества, каковы были княжества Лукомское и Друцкое, были также приведены в зависимость от Литвы. По крайней мере, позже владетели этих княжеств выступают уже в качестве вассалов великого князя литовского.
С подчинением всех этих владений Литве под верховною властью великого князя литовского очутилась уже вся Полоцкая земля в древнейшем и обширном смысле.
В начале же XIV в. молодое Великое княжество Литовское включило в свой состав и Турово-Пинское Полесье, т. е. бассейн Припяти.
Около половины XIII в. мелкие и слабые турово-пинские князья из рода Святополка Изяславича (Ярославова внука) подчинялись князю Даниилу Романовичу и его брату, галицко-волынским князьям. Но подчинение их не отличалось постоянством: князья, по выражению летописи, имели «лесть» к Даниилу и Васильку и склонялись нередко на сторону другого могущественного соседа, великого князя Миндовга, утвердившегося в Черной Руси. Это колебание Полесья из стороны в сторону в конце концов и разрешилось присоединением Полесья к Литве. При каких обстоятельствах состоялось это присоединение и когда именно, в точности неизвестно. Мы знаем только, что Гедимин еще при жизни своей посадил в Пинске, главном городе Полесья, сына своего Наримунта Глеба. На других городах Полесья, впрочем, и после того встречаем русских князей, как, например, на Несвиже. Но эти русские князья уже находились под верховною властью великого князя литовского, служили и подчинялись ему наравне со всеми другими подручными ему князьями, литовскими и русскими. Из сего явствует, что одновременно с утверждением в Пинске Наримунта все или почти все Полесье подчинилось Литве.
Тогда же или еще ранее приросла к Литве и земля Берестейская, в западной своей части называвшаяся Подляшьем.
Под именем Берестейской земли в XIII в. слыла южная часть Ятвяжской области, колонизованная с юга русскими людьми с Волыни, с запада – поляками из Мазовии. В состав этой области входили во второй половине XIII в. города Берестье, Каменец, Кобрин, Дорогичин и Мельник с их волостями. Эта область клином врезывалась между Мазовией, с одной стороны, и литовскими владениями – с другой, мало имела территориальной связи с Волынью, отделяясь от нее болотами и лесами по верхней Припяти и Мухавцу. В первой половине XIII в. значительную часть ее с городом Дорогичином во главе захватил было князь Конрад Мазовецкий. Конрад поместил здесь так называемых добринских рыцарей, услугами которых он пользовался для борьбы с пруссами и другими литовцами. Но князь галицкий Даниил Романович вытеснил из нее «крижевников» и воротил свою отчину. Внук Даниила Юрий Львович, помогавший крестоносцам против великого князя Витеня, вызвал против себя нападение брата его Гедимина. В 1315 г. Гедимин захватил Берестье и Дорогичин, а затем продвинулся к самой столице Волынской земли – Владимиру. В происшедшей затем под стенами Владимира битве пал Юрий Львович. Его сыновья, по некоторым известиям, продолжали борьбу с Гедимином и пытались вернуть Берестейскую землю, но безуспешно. Гедимин, ставший вскоре великим князем, удержал за собою Берестье, Каменец, Дорогичин и другие здешние города и посадил здесь на княжение еще при жизни своей доблестного сына своего Кейстута.
С присоединением Подляшья коренная Литовская земля окружилась целым поясом подвластных литовским князьям русских земель, и Великое княжество Литовское еще больше, чем прежде, приняло вид и характер государства Литовско-Русского.



















ВЛАДИМИР КАРПОВ
(1922 — 2010)

Российский и советский писатель, публицист и общественный деятель. С 1939 года  курсант  Ташкентского пехотного училища, в феврале 1941 года арестован и осуждён военным трибуналом Средне-Азиатского военного округа за антисоветскую агитацию на 5 лет лишения свободы. В октябре 1942 года направлен в штрафную роту на Калининский фронт. В феврале 1943 года за проявленное отличие в боях судимость была снята. В дальнейшем был командиром взвода разведчиков, участвовал в захвате 79 «языков» противника. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1944 года В. В. Карпов удостоен звания Героя Советского Союза. В 1947 году окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе, а в 1954 году вечернее отделение Литературного института им. А. M. Горького. В 1947—1954 работал в Генштабе (ГРУ)
Автор романов, повестей, рассказов и исследований о Великой Отечественной войне.  Лауреат Государственной премии СССР (1986).

ГЕНЕРАЛ АРМИИ ЧЕРНЯХОВСКИЙ
Глава скорби (написана с использованием публикаций в газетах)

19 февраля 1945 года на первой полосе «Правды» — большой портрет Ивана Даниловича Черняховского в траурной рамке и правительственное сообщение:
«Совет Народных Комиссаров СССР, Народный Комиссариат Обороны СССР и Центральный Комитет ВКП(б) с глубоким прискорбием извещают, что 18 февраля скончался от тяжелого ранения, полученного на поле боя в Восточной Пруссии, командующий 3-м Белорусским фронтом Черняховский Иван Данилович — верный сын большевистской партии и один из лучших руководителей Красной Армии.
В лице тов. Черняховского государство потеряло одного из талантливейших молодых полководцев, выдвинувшихся в ходе Отечественной войны.
Похороны генерала армии Черняховского И. Д. состоятся в городе Вильнюсе — столице Литовской Советской Социалистической республики, освобожденной от немецких захватчиков войсками генерала армии Черняховского. Похороны принять за счет государства. Память генерала армии Черняховского И. Д. увековечивается сооружением ему памятника в городе Вильнюсе».
На следующий день опубликован Приказ Верховного Главнокомандующего:
«Сегодня, 20 февраля, в 17 часов в столице Советской Литвы городе Вильнюс (Вильно) состоятся похороны генерала армии Черняховского И. Д., командовавшего войсками 3-го Белорусского фронта.
Армия и флот Советского Союза склоняют свои боевые знамена перед гробом Черняховского и отдают честь одному из лучших полководцев Красной Армии.
Приказываю:
В час погребения генерала армии Черняховского отдать умершему последнюю воинскую почесть и произвести в столице нашей Родины Москве салют в 24 артиллерийских залпа из ста двадцати четырех орудий.
Верховный Главнокомандующий
Маршал Советского Союза
И. Сталин
20 февраля 1945 года»


20 февраля в 10.00 траурный поезд подошел к перрону Вильнюсского вокзала. Протяжные паровозные гудки возвестили о прибытии в столицу Советской Литвы останков выдающегося полководца, командующего 3-м Белорусским фронтом дважды Героя Советского Союза генерала армии Ивана Даниловича Черняховского.
Древний литовский город, освобожденный от немецких захватчиков войсками генерала Черняховского, оделся в траур. На зданиях — траурные флаги, повсюду вывешены экстренные выпуски газет. Освобожденные из фашистской неволи, трудящиеся столицы Советской Литвы вместе со всеми народами Советского Союза скорбят о тяжелой утрате.
Для встречи праха генерала армии Черняховского на вокзал прибыли руководители правительственных и партийных организаций, командиры воинских частей, представители промышленных предприятий.
Боевые товарищи покойного выносят гроб из вагона и устанавливают на автомобиль. Траурная процессия по запруженным народом улицам медленно движется к центру города — зданию Совнаркома Литовской ССР.
Через главный зал Совнаркома, где был установлен гроб, сплошным потоком шли рабочие, служащие, офицеры и солдаты, женщины, дети, старики, молодежь. Прощание с героем и освободителем длилось несколько часов. Всего прошло более восьмидесяти тысяч жителей Вильнюса.
Каждые пять минут менялся почетный караул. В последнюю смену встали М. А. Суслов, Ю. И. Палецкис, М. А. Гедвилас, представитель Ставки генерал-полковник Ф. Ф. Кузнецов, генералы Макаров, Казбинцев.
В 15 часов доступ в зал прекратился. У гроба остались семья покойного, близкие фронтовые друзья Ивана Даниловича, руководители партии и правительства Советской Литвы.
…Траурная процессия направляется по запруженным народом улицам. Множество венков. Впереди — от Центрального Комитета Коммунистической партии, от Совнаркома СССР, Генерального штаба Советской Армии. Вслед за венками генералы 3-го Белорусского фронта несут на шелковых подушечках две Золотые Звезды Героя Советского Союза, орден Ленина, четыре ордена Красного Знамени, два ордена Суворова I степени, орден Кутузова I степени и орден Богдана Хмельницкого I степени, многочисленные медали — боевые награды полководца.
Похороны состоялись на площади Ожешкенес, где покоились вечным сном герои боев за освобождение Вильнюса. У свежевырытой могилы в центре площади гроб устанавливается на постамент.
Траурный митинг открыл председатель Совнаркома Литовской ССР Гедвилас. Слово предоставляется члену ЦК ВКП(б) М. А. Суслову.
— С глубоким прискорбием и большой болью, — говорит он, — мы прощаемся сегодня с верным сыном большевистской партии, пламенным патриотом великой Родины, доблестным полководцем Красной Армии генералом армии Иваном Даниловичем Черняховским, погибшим на поле боя с немецко-фашистскими захватчиками…
Председатель Президиума Верховного Совета Литовской ССР Ю. И. Палецкис сказал:
— Имя дважды Героя Советского Союза генерала армии Черняховского связано с освобождением Советской Литвы и ее древней столицы от немецко-фашистских захватчиков. Велика любовь и благодарность литовского народа прославленным воинам Третьего Белорусского фронта и его ныне покойному командующему генералу армии Черняховскому.
Как скорбно, что в канун долгожданной окончательной победы мы стоим перед могилой этого выдающегося полководца. Он погиб на поле брани, отдал жизнь за свободу и независимость нашей Родины. Но не умрет его слава, не померкнет память о нем. Над этой могилой литовский народ дает торжественную клятву: довести до конца великое и справедливое дело, за которое боролся и погиб генерал армии Черняховский, быть верными патриотами своей Родины, отдать все силы ради счастья ее и процветания.
На траурном митинге выступили руководители партии и правительства Литовской ССР, генералы, представители трудящихся Вильнюса. Все они дали торжественную клятву навечно сохранить память о Черняховском и довести до конца великое и справедливое дело, за которое он боролся и погиб, клялись отдать все силы для счастья и процветания нашей Родины.
Митинг закрыт. На огромной площади, полной народа, воцаряется тишина. Гроб медленно опускается в могилу. Раздается ружейный залп, и, как эхо, радио разносит по площади гром прощального артиллерийского салюта.
Тридцать два раза салютовала Москва войскам 60-й армии и 3-го Белорусского фронта, которыми командовал Иван Данилович Черняховский. Тридцать третий салют Родина произвела, прощаясь с прославленным и любимым полководцем.

* * *
Р.S.
Поскребышев вошел в кабинет Верховного, как обычно он нес какие-то бумаги на подпись:
— Товарищ Сталин, по вашему указанию подготовлено постановление о присвоении Черняховскому звания Маршала Советского Союза.
Сталин взял бумагу, положил ее на письменный стол перед собой. Долго смотрел на нее, не читая, и тихо сказал:
— Опоздали… Черняховский погиб 18 февраля. А мы хотели опубликовать это постановление 19 февраля. Вот здесь напечатана именно эта дата… Если бы он прожил хотя бы один день, постановление было бы опубликовано. И он стал бы маршалом. Заслуженно. Он настоящий, подлинный маршал.
Сталин помолчал. Поскребышев слушал, стоя перед ним, тоже молча.
— Опоздали, — повторил Сталин с явным сожалением. — Теперь это публиковать нельзя. Звание маршала еще никому посмертно не присваивали. Это уже стало традицией, товарищ Поскребышев. И мы традицию нарушать не имеем права. Положите этот документ в мой личный архив…
Но все же Верховный Главнокомандующий, под руководством которого Черняховский прошел всю войну и которому, как говорится, он знал цену, назвал его — Настоящий, подлинный маршал!























ГЕОРГИЙ МЕТЕЛЬСКИЙ
(1911–1996)

Русский писатель и поэт. Окончил школу в Стародубе, Брянская область, Липецкий горно-металлургический техникум и Московский институт инженеров железнодорожного транспорта, по окончании которого поступил в аспирантуру. Во время Великой Отечественной войны, в эвакуации в Томске был сотрудником городской и областной газетах. Работал в «Комсомольской правде». Одновременно защитил кандидатскую диссертацию. В 1944 году переехал в Вильнюс. Сотрудничал в газете «Советская Литва». С 1955 года – член Союза писателей СССР. В 1959—1965 годах состоял членом Правления Союза писателей Литовской ССР. Автор многих книг о наших современниках, а также исторических повестей о Т. Шевченко, А. Мицкевиче,  П. Смидовиче (две последние вышли в серии «Пламенные революционеры»). Издал сборники стихотворений «Солнечная ночь» (1979), сборники повестей и рассказов «Листья дуба» (1974), «Один шаг» (1964), «В трёхстах километрах от жизни» (1966) и других, всего более сорока книг. Некоторые произведения переводились на литовский, венгерский, украинский, чешский и другие языки. Похоронен на Евфросиниевском кладбище в Вильнюсе.

ДОЛЕНГО
Повесть о Сигизмунде Сераковском. Глава седьмая

Михаил Николаевич Муравьев был удивлен и даже встревожен, когда к нему домой на Литейный проспект прискакал фельдъегерь и вручил приглашение немедленно явиться во дворец к государю.
Всю дорогу от министерства государственных имуществ, где он жил, занимая квартиру, пока не отделают собственный дом, всю дорогу от министерства и до дворца Муравьев думал, зачем он понадобился императору, который последнее время к нему явно не благоволил. Несколько месяцев назад государь довольно грубо отстранил его от министерской должности, высказав свое неудовольствие его деятельностью на столь высоком посту. Муравьеву это, естественно, показалось обидным: он искренне считал, что Россия обязана ему многим. В самом деле, как человек, умеющий быстро расправляться с крамолой, он оставил о себе долгую память в Гродненской и Минской губерниях, где занимал должности губернаторов. На таком же посту в Курске он проявил немалое рвение, взымая с крестьян недоимки. С этой же стороны он отличился и как директор департамента податей и сборов.
В 1857 году Муравьев по милости государя стал министром государственных имуществ.
И все-таки государь не благоволил к Муравьеву. Последний раз они виделись несколько дней назад, семнадцатого апреля, в день тезоименитства императора. Выходя после молебна из церкви, все говорили о нашумевшем динабургском происшествии, всколыхнувшем умы: шайка польского графа Плятера разграбила под Динабургом воинский транспорт с оружием. Правда, Плятера скоро схватили, но все равно случай был беспрецедентный, и его обсуждали не только в военных кругах.
Государь тоже разговаривал об этом деле, и поравнявшись с Муравьевым, спросил его мимоходом:
- А что вы скажете о Динабурге?
- Боюсь, ваше величество, что случай может повториться в любом месте западных губерний, особенно в Ковенской.
Александр поморщился.
- Я послал туда полк и надеюсь, что все будет прекрасно.
- Дай бог. - Муравьев посмотрел на императора. - Более тридцати лет я знаю этот край и хочу напомнить вашему величеству, что те фамилии, которые замешаны в динабургском деле, участвовали и в мятеже в тридцать первом. Польша в бреду, ей нужно пустить кровь!
...Муравьев вошел в кабинет государя строевым шагом, но это, кажется, не понравилось Александру, и в ответ на приветствие "Здравия желаю, ваше императорское величество!" он вяло и, как показалось Муравьеву, брезгливо махнул рукой в сторону кресла.
"Боже мой, какая все-таки образина!" - прошептал император, оглядывая Муравьева.
Михаил Николаевич действительно не отличался красотой. Он был коротконог, сутул, с массивными плечами, на которых прочно сидела лишенная шеи голова с одутловатым, курносым лицом. В Петербурге долгое время ходила такая шутка: закройте мундир на карточке Ермолова - выйдет лев; сделайте то же на карточке Муравьева - получится бульдог. В нем, и верно, было что-то от бульдога, и не только во внешности, но и в той мертвой хватке, которой обладал этот человек. Несмотря на тучность, Муравьев передвигался довольно легко, быстрыми, мелкими шажками.
- Я хотел бы узнать, Муравьев, - спросил царь, - каких поляков вы считаете наименее опасными?
- Тех, которые повешены, ваше императорское величество, - ответил Муравьев, не задумываясь.
Император усмехнулся:
- Что ж, может быть, вы и правы.
И он стал громко, отчетливо выговаривая каждое слово, рассказывать, что после недавних угроз Англии и Франции в адрес России, положение в Царстве Польском и северо-западных губерниях стало особенно опасным. Поляки наглеют с каждым днем, рассчитывая на помощь наших недругов извне, и, что самое неприятное, эта помощь вполне реальна. Генерал Назимов в Вильно, при всем уважении к нему императора, слишком добр и великодушен для смутного времени, которое переживает Россия...
При этих словах императора бывшее до того каменным лицо Муравьева заметно оживилось; кажется, он стал догадываться, зачем его столь спешно вызвали во дворец.
- Исконно русский Северо-Западный край наш при управлении генерала Назимова ополячен, - сказал Муравьев, дождавшись, когда Александр закончит излагать свои мысли. - Все русское, православное в нем подавлено. Священник, встретив на улице ксендза, вынужден первым снимать перед ним шляпу...
Оставшись не у дел, Муравьев сильно тяготился своим вынужденным, затянувшимся бездельем. Недавняя поездка за границу на воды не успокоила, а лишь взвинтила нервы. Смотреть со стороны, как кучка мятежников, поправ стыд, топчет достоинство России, которая молча сносит оскорбления, - что может быть горше для такого человека, как он! Деятельная натура Муравьева требовала не отдыха, а ежедневного, ежечасного напряжения, работы, которой он никогда не чурался, полной отдачи сил. Но идеи, обдуманные на свободе, - как быстро и малой кровью уничтожить крамолу - принуждены были лежать под спудом, вместо того чтобы воплощаться в немедленные действия, приносить плоды, столь нужные России в эти трудные для нее дни.
- Да, Владимир Иванович Назимов огорчил меня, - сказал Александр, - и как это ни прискорбно, нам придется искать ему замену. - Император помедлил и посмотрел в напряженное лицо Муравьева. - А посему я просил бы вас принять на себя управление Северо-Западным краем, включая командование войском, в нем расположенным, с тем чтобы прекратить мятеж и навести надлежащий порядок.
Муравьев низко наклонил голову.
- С моей стороны, - сказал он, - было бы бесчестно отказываться от исполнения возлагаемой на меня вашим императорским величеством обязанности. Всякий русский должен жертвовать собой для пользы отечеству... Единственное, о чем я прошу...
- О чем же, Муравьев? - перебил Александр.
- ...о полном доверии ко мне вашего величества. Я с радостью готов жертвовать собой для пользы и блага России, но вместе с тем нижайше прошу ваше величество, чтобы мае были дани все, - он подчеркнул голосом это короткое слово, - все средства к выполнению возложенной на меня обязанности.
Александр небрежно кивнул головой.
- В средствах, конечно, в пределах разумного, вы можете не стесняться...
- Благодарю вас, ваше величество.
Всю обратную дорогу Муравьев напевал себе под нос бравурный военный марш, запомнившийся еще с кампании двенадцатого года, в которой он принимал участие и даже был ранен на Бородинском поле. Вообще же Муравьев петь не умел и не любил и если уж что-нибудь напевал, то лишь находясь в состоянии крайнего возбуждения.
Так было и сейчас. Куда девалась апатия, на которую он жаловался последнее время? Он выглядел гораздо моложе своих шестидесяти семи лет, был энергичен, полон сил, а в его узеньких глазках светились решимость и самодовольство. Дело, порученное Муравьеву, требовало тщательной, однако ж быстрой подготовки. Штат, состоявший при нынешнем виленском генерал-губернаторе, Муравьев решил обновить почти полностью, набрав его здесь, в Петербурге, исключительно из знакомых, разделяющих его взгляды людей. Согласие императора на это было получено, и Муравьев вызывал каждого к себе в кабинет, которым он пользовался еще в бытность министром государственных имуществ.
В приемной можно было увидеть отставных и находившихся на службе офицеров разных родов войск - они тоже хотели послужить отечеству под началом такого человека, как генерал-от-инфантерии Михаил Николаевич Муравьев. Обычно офицеры сидели тихо и важно, полные собственного достоинства. Военные помоложе, пониже чинами, а также штатские позволяли себе тихонько перешептываться в ожидании вызова в кабинет.
Сегодня прием начался, как обычно, в восемь часов утра: - у Муравьева было слишком мало времени, чтобы не дорожить каждой минутой. Сначала из боковой двери появился секретарь, молодой человек в штатском, и начал обход собравшихся.
- Ваш чин? Фамилия? С какой просьбой вы обращаетесь к его высокопревосходительству? - спрашивал он у каждого и быстро записывал ответы в тетрадку.
Через полчаса раскрылась большая белая дверь и показался Муравьев. Он внимательно оглядел залу и мелкими шажками приблизился к вставшим при его появлении просителям. Прием начался. Тех людей, которых Муравьев не знал в лицо, ему представлял секретарь: заглянув в тетрадь, он тихонько называл фамилию.
- Ваше прошение удовлетворено. - Муравьев милостиво протянул руку отставному генерал-лейтенанту Энгельгардту. - Вы назначаетесь ковенским губернатором вместо отозванного контр-адмирала Кригера... Мой брат просил за вас, - добавил он по-французски.
- Поздравляю, граф, государь, по моему предложению, утвердил вас в должности губернатора в Гродно.
Круглое строгое лицо флигель-адъютанта полковника Бобринского засияло от довольной улыбки.
- А вы чего пожаловали в Петербург? - Муравьев грубо обратился к представительному розовощекому человеку со Станиславскою лентою через плечо, действительному статскому советнику и камергеру Домейко.
- Осмелюсь просить ваше высокопревосходительство об отпуске за границу по причине опасного расстройства здоровья, - сказал Домейко, подобострастно улыбаясь Муравьеву.
- Вы нездоровы? У вас, очевидно, насморк? Это очень опасная болезнь. - По тихому голосу генерал-губернатора трудно было определить, насколько он взбешен.
- Доктора нашли у меня подагру, - пролепетал Домейко.
- В сей трудный для нашей родины час, - отчеканил Муравьев, губернскому предводителю дворянства надлежит не болеть и не пытаться улизнуть от ответственности, а находиться на месте! Немедленно возвращайтесь в Вильно!
- Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, - растерянно пробормотал Домейко.
С двух часов дня новый виленский генерал-губернатор принимал министров. Он не шел к ним, а требовал их к себе, ссылаясь на волю государя и на собственную обремененность неотложными, государственной важности делами. Разговор начинался с того, что Муравьев знакомил министров со своей системой, которую он выработал, правда пока вчерне, для ликвидации мятежа и польской смуты.
С военным министром Милютиным сегодня обсуждался общий план операции и определялись части войск, которые надлежит дополнительно двинуть в северо-западные губернии, охваченные мятежом.
- Дмитрий Алексеевич, - сказал Муравьев как бы между прочим, - вам не кажется странным, что во главе многих мятежных шаек стоят воспитанники академий, несшие службу в Генеральном штабе?
- Это вполне естественно, Михаил Николаевич, - сухо ответил Милютин. - Для того чтобы руководить отрядом, нужны военные знания.
- Кстати, вы не знаете, где сейчас находится капитан Сераковский?
- Он получил высочайшее разрешение на отпуск и, насколько мне известно, уехал за границу.
- А я слыхал, что он в Вильно... Любопытно.
Не все должностные лица, с которыми беседовал Муравьев, оказывали необходимое почтение виленскому генерал-губернатору. Даже министр финансов скупился, когда Муравьев требовал денег, "как можно больше денег". Петербургский военный губернатор Суворов, которого Муравьев пытался изобличить в снисходительном отношении к осужденным уже полякам, позволил себе не согласиться с самой системой подавления мятежа, и дело дошло до скандала.
- Когда мы оба умрем, - граф Суворов резко поднялся с кресла, - и на том свете господь бог сделает распоряжение о помещении нас в одно место рай или ад, то я почту своим долгом просить о помещении меня туда, где не будет вашего высокопревосходительства. Хотя бы в ад, лишь бы не с вами!
- Можно подумать, что я вас приглашаю к себе на работу, - ответил Муравьев, пожимая плечами.
Он вообще почти никогда не выходил из себя, сносил обиды молча, подолгу, порой по нескольку лет ждал случая, когда можно будет отомстить обидчику.
В тот же день государь пригласил к себе Муравьева, чтобы передать ему записку, присланную на высочайшее имя уже бывшим виленским генерал-губернатором Назимовым.
- Владимир Иванович очень милый человек, - сказал Александр, давно знавший Назимова и расположенный к нему. - Я высоко ценю его труды по управлению краем и его стремление посеять семена любви между двумя родственными народами. Я высоко ценю те усилия, которые он употребил, чтобы образумить безумные попытки к восстанию, но, очевидно, настало время, когда одних добрых слов и увещеваний недостаточно. Прочтите эту записку, Муравьев.
Описав хаос в крае, Назимов настоятельно советовал с особым вниманием относиться к местному римско-католическому духовенству, ибо оно оказывает весьма сильное влияние на простолюдинов. "А посему, - писал Назимов, представителей духовенства, а особенно ксендзов, не надо озлоблять и вооружать противу правительства".
Никаких Чувств не появилось на бесстрастном, словно окаменевшем лице Муравьева. Он с минуту молчал, обдумывая прочитанное, после чего поднял на государя бесцветные, выгоревшие от времени глаза.
- Во всяком деле, ваше величество, самое трудное - это начало. Настоящая записка Владимира Ивановича явилась как нельзя более кстати: познакомившись с нею, я наконец понял, что мне, надо делать. - Он снова задумался, и некое подобие улыбки появилось на его лице. - Назимов развязал мне руки. Первое, что я предприму, приехав в Вильно, это расстреляю какого-нибудь ксендза.
Еще только светало, когда Сераковские сошли с поезда. Их никто не встречал. Зыгмунт не хотел давать телеграмму родственникам жены, как знать, не придется ли ему сразу же перейти на нелегальное положение. Вещей почти не было, только чемодан да старенький кожаный саквояж, с которым он так и не смог расстаться.
И снова Вильно показался Сераковскому необычным, по крайней мере не таким, как в прошлый приезд. Город был не столько встревожен, сколько возбужден событиями. Ходили самые невероятные и противоречивые слухи вроде того, что французский маршал Мак-Магон с колонной волонтеров вступил на польскую землю: "Наполеоновский орел летит на помощь белому польскому орлу". Из рук в руки передавали предсказание ясновидящей немки на три года вперед: "От России, охваченной общим кровавым мятежом... отпадают все пограничные области, даже черкесы возвращают свое давнее достояние. Русский и австрийский императоры, прусский король спасаются бегством в Лондон. Польша в старых границах перестраивает карту Европы".
...Сераковскому повезло: в первый же по приезде час он у городского сада встретил Калиновского. На нем были шитая черными шнурками чемарка, барашковая шапка и длинные "повстанческие" сапоги.
- Какое счастье, что я тебя увидел! - воскликнул Кастусь. - У нас тут черт знает что творится! Я под следствием...
- Ты? - В голосе Сераковского прозвучало удивление.
- Я! По милости Гейштора. Сейчас вся власть у него. Приказы провинциального комитета отменены, на место старых начальников воеводств и поветов назначены новые. Делается ставка на помещика, а не на мужика.
- Я знаю об этом, Кастусь, и сегодня же буду у Гейштора.
Гейштор встретил Сераковского с двояким чувством. С одной стороны, перед ним был назначенный Варшавой воевода Литвы и Белоруссии, а с другой - человек, находящийся в подчинении у него, Гейштора, как у начальника Отдела управления делами Литвы. Внешне Гейштор был любезен, давая понять, что прошлые раздоры забыты, и они, Гейштор и Сераковский, могут легко договориться по любому вопросу.
- Вы спрашиваете, что с Калиновским? О, всего лишь небольшое недоразумение, пан Зыгмунт... Я уже подписал приказ о назначении его революционным комиссаром Гродненского воеводства. Вы спрашиваете, пан Зыгмунт, разработан ли план восстания? Конечно! Но если хотите, мы его обсудим еще раз при вашем участии.
Работников Отдела Сераковский предложил собрать через два дня, как только приедут товарищи из Петербурга. Совещание должно было определить также дату отъезда Зыгмунта в леса, а до этого он мог свободно жить в Вильно: отпускное свидетельство и заграничный паспорт гарантировали ему безопасность.
Вызванные из Петербурга офицеры съезжались в гостиницу, где их ожидал Зыгмунт.
- Уволенный по личной просьбе штабс-капитан Михаил Гейденрейх! отрапортовал один из них.
- Штабс-капитан Юзеф Галензовский, преподаватель военной академии... впрочем, уже бывший, - тем же тоном доложил второй.
- Штабс-капитан Лясковский... тоже бывший.
- Генерального штаба капитан Людвиг Жверждовский, командированный из Москвы в Петербург с важными бумагами.
Сераковский наконец не выдержал и рассмеялся.
- Из Москвы в Петербург через Вильно? - спросил он.
- Так точно, пан воевода!
...Заседание Отдела совместно с прибывшими офицерами началось на полчаса позднее назначенного срока: ждали Сераковского.
- Прошу прощения, господа, - сказал, входя, Зыгмунт, - но я только что от губернатора, с которым обсуждал меры подавления мятежа. Между прочим его превосходительство уверен, что мятеж почти подавлен.
- Тем сильнее будет разочарование моего бывшего начальника, - заметил Жверждовский со смехом.
- Да, да, надо все сделать с максимальным эффектом, - поддержал Гейштор. - Пан воевода поможет зажечь фейерверк, который будет виден в Лондоне и Париже!
- Извините, пан Гейштор, но я собираюсь не зажигать фейерверк, а поднимать народное восстание, - возразил Сераковский.
- К этому все готово, - поспешно согласился Гейштор. - К морскому побережью Литвы подходят корабли с оружием...
- Даже корабли? - Сераковский подавил улыбку. - Насколько мне известно, в пути находится один пароход - "Уорд Джексон".
- Позвольте говорить мне, как начальнику Отдела, пан Зыгмунт, Гейштор обиделся. - Суть не в числе кораблей, а в том, что и без них у нас запасено достаточно вооружения. Отряды в Ковенской губернии сформированы, они ждут только воеводу.
Отрадно слышать, пан Гейштор.
- Вопрос в том, куда воевода направит свои полки. Полагаю, что их путь должен лежать в Виленскую губернию, к нам.
- Думаю, что вы ошибаетесь, - возразил Сераковский. - Восстание надо как можно скорее перенести за пределы исторической Польши. Надо двигаться в Курляндию, всполошить ее и оттуда идти за Березину!.. Латыши, как известно, крайне не расположены к помещикам.
- Это же плохо, Зыгмунт! - сказал Францишек Далевский, редактор воззваний и хранитель печати Отдела. - Как и пан Гейштор, я считаю, что мы допускаем ошибку, опираясь на крестьян.
Его поддержал член Литовского отдела Александр Оскерко:
- Поймите, воевода, как показала практика, крестьяне не достойны свободы: получив ее, они начинают пьянствовать, бросают работу...
- Как видно, в тебе, Оскерко, крепко сидит этакий закоренелый помещик, - усмехнулся Жверждовский.
- Извини, Людвик, но я утверждаю это не как помещик, а как член губернского комитета по крестьянским делам.
- Того больше...
- Начальник Вильно прав, - поддержал Гейштор, - мы не можем опираться на крестьян, не можем отталкивать от себя помещиков, дворян, являющихся не только силой, но и живительной душой восстания!
- Какая чушь! - гневно воскликнул Сераковский.
Спор разгорался. Присутствовавшие на совещании офицеры поддержали Зыгмунта, но они не имели права голоса, и состоящие в Отделе местные помещики чувствовали себя хозяевами положения. Сераковский оказался в меньшинстве. Было решено, что он немедля выедет в район сбора повстанцев. Офицеры, за исключением Лясковского, останутся в Виленской губернии, где начнут формировать отряды.
Назавтра служивший у Далевских Леон, расторопный мужчина лет тридцати, из крестьян, купил на базаре двух лошадей и погрузил их в ночной поезд, следовавший в Ковно. Этим же поездом выехали и Сераковские с сестрой Аполонии Зузаной. Они сошли на крохотной станции верстах в пятнадцати от Ковно. Было зябко, сыро, по раскисшему полю стелился туман, и день обещал быть под стать нарождающемуся хмурому утру. Ехавший в товарном вагоне Леон вывел лошадей и направился к одиноко стоявшему неподалеку хутору. Хозяин хутора был предупрежден заранее, он дал бричку, в которую Леон запряг лошадей, а сам сел за кучера. Застоявшиеся кони бежали резво, и через час Сераковские и Зузана подъехали к заезжему дому на окраине Ковно.
- У меня к вам просьба, Леон: сходите, пожалуйста, на рынок и продайте мое военное обмундирование. Мне оно больше не понадобится, сказал Сераковский, к этому времени уже успевший переодеться.
- Слушаюсь, пан воевода!
Офицер русской армии, Генерального штаба капитан Сигизмунд Сераковский перешел на нелегальное положение…


РАХИЛЬ МАРГОЛИС
(1928 — 2015)

Доцент Вильнюсского университета, доктор биологии. В годы Второй мировой войны участница партизанского движения, воевала в знаменитом отряде еврейских партизан, который состоял из бежавших в леса узников гетто и действовал на территории Литвы. Автор книг «Партизаны Вильно» и «Немного света во мраке: воспоминания». Последние годы проживала в Израиле, регулярно приезжая в Литву.


НЕМНОГО СВЕТА ВО МРАКЕ: ВОСПОМИНАНИЯ
ЛЯЛЕЧКА
Лето в Ляндварове*

Первые мои воспоминания — лето, проведенное в Ляндварове, когда мне было три с половиной года. Белый дом с мезоном во фруктовом саду, окнами на шоссе; за домом — железная дорога Вильнюс-Гродно. Жили мы там на даче с бабушкой Марией, мамой, маминым младшим братом Мурой и тетями Надей и Женей. Весь день проводили в саду под яблонями. Мама — такая юная, загорелая, в платье без рукавов, читала мне сказки. Иногда ездили в город. Это было увлекательно и жутко: поезд нырял в туннель, и свет исчезал. Правда, зажигались лампочки, но не сразу — несколько секунд стояла кромешная тьма. От ужаса у меня еще пуще темнело в глазах, вот- вот зареву! Однако Мура или бабушка говорили:
- Ты уже делаешь туннельное лицо?
После этого было неловко ударятся в рев. Выражение: «тунельное лицо» сохранилось у нас дома на все время, пока был дом.
В то лето произошли два серьезных события. Мура, которому тогда было лет тринадцать-четырнадцать, часто с друзьями уезжал на озера в Троки **. Брали повозку, запряженную лошадью, усаживались всей оравой и исчезали на целый день. Как-то лошади понесли и повозка едва успела проскочить железнодорожное полотно прямо перед паровозом мчавшегося поезда. Ребята чудом уцелели. Вечером Муре эдорово влетело, бабушка больше не отпускала его от себя, конечно было нелегко это вытерпеть. Мурино поведение было предметом постоянных бурных обсуждений. А мне нравилось все, что он делал, любые его выходки. Я всегда стояла за него, и величайшим счастьем было играть с ним, подражать ему. Длинноногий, с обритой головой, облупленным носом, он был моим кумиром и величайшим авторитетом во всем.
Знойный день. Мы с мамой сидим под яблоней. Я копаюсь в песке, леплю мои любимые «бабки». Я люблю поесть, и «бабки» меня интересуют с кулинарной точки зрения. Мама устала, бредет в прохладную комнату полежать...Вдруг раздается ее отчаянный вопль. Все кидаются в дом. Оказалось под одеяло забрался пчелиный рой,  и сотни жал впились в маму, когда она попыталась лечь. Опухшую маму увозят в город. Мы остаемся с бабушкой.

*Сейчас Лянтварис
**Тракай 

* * *

...Столовая, она же гостиная – большая холодная комната с тремя окнами и балконом в углу. Из двух западных окон открывается вид на Вилию*, набережную, холмы за рекой – Шяшкинские холмы. Они кажутся мне горами, высокими и таинственными, на краю земли. С балкона и бокового окна виден Зелёный мост, костел Св. Рафаила и перед ним – холмик с крестом на вершине, весь заросший сиренью. Подоконик связан с легендой из моего раннего детства: няня Юзя, которую юной моей маме   уступили какие-то родственники Берзаки,  грозная и крупная, с одной сергой в ухе, терроризировала свою 23-летнюю хозяйку, не знающую жизни и искусства ведения хозяйства. Эта няня сажала меня на подоконник и заводила всегда одну и туже историю:  «Вон идет солдат, вон идет Лея-пекарка, а вон Леин муж» и т. д., а при этом заталкивала мне в разинутый рот манную кашу, которую считала главной и самой полезной пищей для детей. На фотографии того времени изображена Ляля, то есть я, совсем круглая, с глупым выражением в голубых глазках, в платьице в вишенки, из разреза которого выглядывает теплый «кафтан», обязательный, как полагала Юзя, для ребенка наряд.
Балкон - это чудо.  Он вознесен высоко-высоко над улицей, вливающийся в мост на стройных чугунных опорах зеленого цвета. Внизу, с третьего этажа кажется неимоверной пропасью,д вижутся люди, ползут телеги, катят извозчики с пассажирами, лошади цокают копытами по булыжной мостовой, по деревянному тротуару идут прохожие: ребята в форменной одежде разных школ, военные в мундирах, мужики  и бабы с корзинками, в тулупах. Зимой проезжают саночки с извозчиком на козлах и двумя пассажирами, колени которых прикрыты полостью.
Летом балкон становится оазисом — там в ящиках вдоль всех перил цветут посаженные анютины глазки, что ни кустик, то другой цвет, с желтой сердцевинкой. К сожалению, на балкон меня выпускают редко. Перед нашим домом нет других зданий, только лавки в длинном бараке и развалины фабрики. На балконе всегда ветер и я быстро простуживаюсь.

* Сейчас река Нерис

* * *
Наводнение

Зима 1931-го, когда мне шел десятый год, выдалась на редкость снежная, было очень красиво. Потом вдруг резко потеплело, снег быстро таял. Тротуары были заляпаны грязной кашей, и мама не разрешала ходить без бот. Наконец стало сухо, и можно было надеть туфли. Как в них легко ходится, ноги прямо сами бегут по гладенькому сухому тротуару.
Прошло несколько дней, я уже забыла о зимних сугробах, и тут вдруг пошли разговоры, что наша река вилия сильно поднялась. Мы ходили на Набережную* улицу, это рядом через дом. Бурная вода стремительно неслась, мча с собой сучья, доски, даже заборы, а раз я видела, как плыл целый сарай. Воды было очень много, порой она достигала до высокого берега. Это растаял снег на севере, в Белоруссии, откуда к нам и бежит Вилия. Кажется, будет большое наводнение, говорили дома.
В пятницу я как обычно пошла в школу. Мня уже не провожали — большая! После уроков, как  всегда, повернула с Университетской на Кафедральную площадь, полюбовалась собором, его белыми колоннами, поглазела на скульптуру Моисея с «рогами»: хотела повернуть на Мостовую, но там стоял полицейский.
- Туда нельзя, улица затоплена, иди другой дорогой.
Я обомлела от ужаса — другой дороги я не знала. Правда я часто гуляла по проспекту, но дорога из школы — это особый путь: через Мостовую. Я подошла к полицейскому и спросила срывающимся голосом:
- Как мне пройти на Виленскую угол Мостовой? Мою дорогу залило?
Полицейский вежливо мне растолковал. Помню до сих пор, как страшно было идти по проспекту. Он казался мне совсем чужим. Но вот и знакомый сквер Ожешковой. Где я часто играла, Поворот на Виленскую. Там было полно зевак. А у Мостовой разлилась большая лужа, мелкая, но какая-то необычная. Я перешла ее по доскам, добралась до подъезда. Дома маме стала докладывать:
- Река так поднялась, выступила из берегов и залила даже Набережную. Что будет дальше? Ведь мы живем почти у самой воды!
Весь вечер только и говорили о наводнении.
Утром не надо было идти в школу — суббота. Разбудил меня папа возгласом:
- Смотрите, весь двор затопило!
Я побежала к окну: двор, садик окруженный с трех сторон трехэтажными домами, были залиты. Там по пояс в воде копошились люди, вытаскивали мешки и ящики из магазинов первого этажа — Бастицкий из своего магазина красок, Тейтельбойм из продуктового. Вдруг Бастицкий громко заорал — он обжегся гашеной известью, которая образовалась при соединении извести с водой. Папа побежал на помощь. Мама огорчалась за людей первого этажа, которые несли убытки. А меня занимало само происшествие — такое не каждый день увидишь! Папа вернулся с новостью — подъезд залило, на улицу не выйти, да и улица превратилась в реку: вода так поднялась, что скоро дойдет до настила моста и тогда его может сорвать. С балкона мы наблюдали как люди на извозчиках проезжали по мокрой улице-реке и через мост — на Калварийскую улицу. Дома не было никаких запасов, папа чердаками уходил на работу в другой, еще не залитый дом.
- Купи продуктов, консервов, только не соленых, - сказала мама. - Водопровод не действует, питьевую воду надо брать на соседней улице.
Часа через два папа вернулся и принес целую корзину снеди. 
Мама к ужасу своему обнаружила банки с килькой пряного посола и закричала на папу. 
- Ты же велела купить соленых консервов, оправдывался папа, который вечно был занят, никогда ничего не делал по хозяйству и не вникал в мамины речи.
На следующий день вода поднялась еще выше. Мама решила отправить меня и Осю к бабушке, так как не действовал водопровод — ни умыться, ни попить. 
Я была очень рада переезду к бабушке, но жаль было отрываться от интересных событий. Уложили наши вещи и повели на чердак нашего дома. Я там никогда еще не была — до чего таинственно — прямо над тобой крыша, какие-то трубы, пыль. Оттуда мы перешли на чердак соседнего дома и еще следующего. Там спустились по лестнице вниз, где у входа ждала лодка. Нас перевезли на сухое место, а оттуда на извозчике к бабушке. 
Я с упоением рассказывала обожаемой бабушке про все приключения, а бабушка с интересом слушала меня. Потом мы с Мурой и Надей ходили на Кафедральную площадь, вернее на улицу Мицкевича. Так   как на площади было много воды — весь сад Телятник был залит, вода окружала даже колокольню на площади, и многие люди катались на лодках среди каштанов и кленов, даже около собора, и в этом было что-то сказочное!

* Сейчас улица Гоштауто.

* * *
1939 год. Война

Не помню, как я узнала, что это все же война. Кажется, уже накануне была объявлена мобилизация. Мы перевозили на лодках часть вещей в город. Так как наша квартира была возле Зеленого моста и мы боялись бомбежек, решили остаться у бабушки на Татарской. По радио передавали непонятные слова: «Uwaga, nadchodzi, przeszedl». (Внимание, приближается, прошел.) Это были сообщения о немецких самолетах. В магазинах исчезли продукты. Ночью надо было становиться в очередь за хлебом. От одного лишь сознания, что еды не хватает, постоянно хотелось есть. Помню, как, простояв на Виленской возле пекарни всю ночь и получив пол-буханки белого хлеба, я по дороге домой почти весь съела. Дома был сахар, перед отъездом мама купила мешок. Вот мы и ели хлеб с сахаром. Вести с фронта были ужасающие. Немцы подступали к Варшаве. Мы понимали, что Польша войну проиграет, немцы победят. Что будет с нами? Толпы беженцев, подавленное настроение. Я встретила школьную подругу.
- Все погибнем, это конец нашей жизни. Я давно это знала, - говорила я ей.
Мура скрывался от мобилизации, считал, что сражаться за буржуазную Польшу нет смысла. От родителей не было никаких вестей, и это было страшно. Разве они на Западе не видели, что приближается война? Где они? На площади Ожешко люди толпились возле громкоговорителей: Франция, Англия объявили войну немцам.
Все воспрянули духом - вместе мы победим! Но это были только слова. Никто не пришёл на помощь Польше. Немцы вступили в Варшаву.
Начались бомбежки Вильно. Мы рыли окопы на Гарбарской улице (сейчас ул. Одмино) за бабушкиным домом, а ночью прятались в коридоре – там не было окон, и осколки не могли туда попасть. Бабушка тревожилась за Муру, за мою маму.
Не помню, на какой день войны вдруг приехали мама с папой. Они успели проскочить границу до начала войны, а от Белостока добирались на попутном транспорте, на телегах. По крайней мере одна тревога отпала. Папа велел мне получить в сберкассе деньги, положенные на мое имя. Я весь день стояла в очереди, но вскоре выплаты прекратились.
После приезда папы как-то отлегло от сердца, мы очень верили в его ум и возможности. Жить мы, дети, оставались у бабушки. Что будет дальше, никто не знал. Шла третья неделя войны. Сидя ночью в темном коридоре с бабушкой, Надей и Осей, я часто думала, что впереди меня уже ничего не ждет. Неужели это все? Стены содрогались от взрывов, стрельбы. В ту ночь никто в городе не знал, что будет завтра. Разбитая польская армия, бомбежки — все свидетельствовало о том, что конец близок, немцы ворвутся в город. Что будет с нами, что будет со всей Европой? Почему никто не помог и бросил на съедение фашистам? Канонада гудела все громче, невозможно было выйти на улицу узнать новости, радио молчало.
Под утро прибежал Мурка, которого мы не видели много дней. С порога он радостно завопил:
- Советские войска в городе!
Ему никто не поверил. Это было бы слишком большим, немыслимым чудом. Ведь фашисты были уже совсем близко, а нас, евреев, ждали унижения и смерть. Польская армия оказалась абсолютно неспособной сражаться — ни техники, ни оружия. Мы изнывали от собственного бессилия, от ненависти к фашизму, от его могущества.
Советские войска заняли город! Значит мы не погибнем, мы увидим советских бойцов!
У нас есть будущее — неужели? Мне не разрешали выйти на улицу — было еще неспокойно, иногда раздавались выстрелы, и лишь соседи приносили все новости: идут танки, громадные, везут пушки. «Они» все в серых шинелях, много калмыков и всяких других с раскосыми глазами. Потом стало тихо, и мы вышли на улицу. На углу Мицкевича, возле банка, стояли на посту двое огромного роста солдат с винтовками. Красивые и неподвижные, как изваяния. Я подумала: советские люди прекрасны, они резко отличаются от нас. Потом появились колоны грузовиков, танков, которых никогда не видела в польской армии, солдат в суконных неподрубленных снизу шинелях, почувствовался резкий запах махорки, бензина, гари.
На улицах толпы людей; всем было занятно взглянуть на «дикарей-большевиков», о которых поговаривали, будто они чуть не нагишом ходят. О, какая мощь, какая армия, какая сила! Не верилось глазам. Сердце разрывалось от счастья — вот она армия рабочего класса, страны победившего социализма. Я никогда не помышляла о том, чтобы жить в Советском Союзе, считала, что надо в Польше бороться за справедливость. Мой удел — подполье, тюрьма. А тут, после стольких опасений и полной уверенности, что нас ждет гибель, вдруг открылась такая счастливая, полная надежд жизнь!

* * *















ЮРИЙ МАЛЬКОВ
(1930)

Родился в Ленинграде. В годы Великой Отечественной войны, вместе с родителями пережил   блокаду осаждённого Ленинграда. В 1954 году окончил Лесотехническую академию им. С. М. Кирова. В 1961 году  переехал в Литву, на родину жены, откуда она, ещё, будучи малолетним ребёнком, была сослана в Сибирь. В 1976 году окончил Каунасский политехнический институт и более 30 лет проработал на руководящих должностях в Каунасском станкостроительном объединении. Лауреат Государственной премии СССР (1975). Издал книгу воспоминаний и рассказов «Жизнь в двух столетиях» (2012)

НА ГУСЯ
Охотничья быль.
 
«Юра, просыпайся скорее, уже скоро рассвет, как бы не опоздать»,- трясёт меня за плечо отец. Очнувшись, долго не могу сообразить – где это мы, вокруг тьма кромешная, ощупываюсь, но рука везде упирается во что-то колючее, твёрдое. Наконец до меня доходит - да ведь я с отцом на охоте, и ночуем, закопавшись в стоге соломы. Ещё вчера мы приехали на поезде из-дому, из Славгорода, вылезли на маленьком полустанке, как его здесь называют “казарме”, и двинулись пешком по степи к месту предстоящей охоты. Уже стемнело, огромная полная луна освещает степь, серебрит волнующийся от свежего ветерка ковыль, будто лёгкая зыбь пробегает по бескрайним морским просторам.
Шагаем по еле заметной дорожке, протоптанной изредка проезжающими в этих местах казахскими повозками, двухколёсными арбами, вокруг безлюдные просторы, чёрное небо над головой и полное безмолвие – как говорится, мёртвая тишина, лишь иногда где-то вдалеке слышится собачье тявканье местной лисы – корсака. Ощущение таинственного величия вызывает неведомые ранее чувства, восторженное волнение трепещет в груди, шагаю, как зачарованный, стараясь не отстать от широких шагов отца. Приклад моей двустволки больно шлёпает по ноге, недавно купленные кожаные сапоги начинают натирать пятки, но приходится молчать, что бы не показаться слабаком.
Накануне помогал отцу готовится к поездке, заряжали патроны – забивали капсюли в медные гильзы, засыпали специальной мерочкой чёрный, называемый дымным, порох, туго загоняли поверх самодельные пыжи, и, наконец, аккуратно засыпали крупную дробь – картечь, ведь мы собираемся охотиться на осеннего, пролётного гуся.
И вот теперь, переночевав в тёплом, пахнущем свежеиспечённом хлебом, стоге ржаной соломы, в сладостном предвкушении начала охоты, выбираемся наружу, сибирское октябрьское утро уже попахивает зимой, под ногами серебрится иней, изо рта идёт пар, за ворот бежит холодок, меня охватывает мелкая дрожь, скорее всего это волнение, всегда охватывающее молодого охотника.
Начинаем двигаться в сторону большого, ещё в начале осени скошенного ржаного поля, что невдалеке от солёного степного озера – “солонца”, вот в эти места и слетаются по утрам кочующие на юг стаи диких гусей.
Перелётные птицы по пути на зимовку останавливаются здесь на несколько дней, ночуя на большом озере “Кривое”, а днём пасутся на бывших посевах, собирая осыпавшееся зерно, набирая силы на долгий перелёт в тёплые края.
Идём мимо солонца, его неподвижная, спокойная водная гладь делается всё светлее и светлее, узкая полоска робкой осенней зари окрашивает озеро тёплым, золотистым окрасом. На песчаной отмели, на фоне яркой воды, резво суетятся кулики, то и дело, втыкая свои длинные клювики в прибрежный ил в поисках пищи насущней. Мимо нас, низко, почти над головами, с характерным посвистом крыльев, пролетают две большие кряковые утки, они грузно шлёпаются на воду, расходящиеся круги сверкают искорками, зажженными занимающейся зарёй.
Наконец подходим к жнивью, шагаем по серебряной стерне, она хрустит под ногами, позади нас остаются две тёмные дорожки от сбитого сапогами инея. Оставленный комбайном целый ряд копен соломы будут служить нам укрытиями или, как говорят охотники, “скрадками”.
“Оставайся у этой копёшки, а я замаскируюсь где-нибудь подальше”,- говорит отец, его силуэт исчезает в предрассветной мгле. Залезаю в центр копны, разгребаю солому и зарываюсь так, что торчит только голова – обзор во все стороны прекрасный, но меня гуси не должны заметить. Располагаюсь поудобней, опираюсь на свой рюкзачок, ружьё лежит рядом, под рукой. Быстро светает, вижу, как метрах в ста от меня устраивается в копне отец. Степь начинает оживать – краешек солнца, вылезая из-за горизонта, постепенно освещает дальние поля, заросшие полынью овражки, небольшую берёзовую рощицу, её ярко белые стволы блестят, как нарисованные художником, вдалеке вырисовываются бурые пятна – это приземистые глинобитные хатки – “мазанки” казахского поселения, аула.
В тёмно-синем небе там и сям вижу стаи пролетающих птиц, тут и утки разных пород – северные нырки – гоголи, чернеть, кряквы, мелкие чирки – свистуны, всё живое спешит удрать от суровой сибирской зимы. Совсем близко, не спеша, пролетает вереница красавцев лебедей, их белоснежные, изящной формы тела окрашены лучами восходящего солнца, они кажутся отлитыми из бронзы, слушая повизгивающий звук машущих крыльев, восторженно смотрю им вслед.
  “Ну, а где же гуси, пора бы уже и им появиться” – думаю, и, наконец-то, слышу далёкий гогот, это на озере, где они ночевали, начинается подготовка к полёту на поля. Был предупреждён отцом – только не стрелять в разведчиков, это обычно пара гусаков, они молча облетают места будущей посадки стай и только не заметив ничего подозрительного, возвращаются обратно к озеру, каким-то образом, сообщая своим сородичам, что опасности впереди нет. Только тогда, огромные стаи одна за другой, начинают подниматься на крыло.
Начинаю различать вдалеке тонкие, как нити, вереницы гусиных караванов, они колеблются от встречного ветра, он то прижимает их к земле, то позволяет взмыть ввысь .Вот тут-то и начинается, как выражаются спортсмены, мандраж, сердце бьётся часто часто, руки слегка дрожат, а в голове вертится одна мысль – хоть бы дичь прилетела поближе к нам! Вскоре терпение моё вознаграждается – одна стая тянет прямо на меня, сжимаюсь в своём укрытии, утыкаюсь лицом в солому, только бы меня не обнаружили подлетающие птицы и вот гусиный гогот совсем рядом, почти над головой, привстаю на коленках, вскидываю ружьё и навскидку делаю дуплет – бах, бах. Гуси с дикими воплями рассыпаются, теряя свой строй, и с великой досадой вижу, что все они целы, ни один не упал на землю, горько сознаю – неуёмное волненье породило позорный промах! Судорожными движениями, перезаряжаю ружьё, с трудом попадая гильзами в патронник. “Ну, теперь-то не буду растяпой, буду стрелять прицельно, не торопясь”- внушаю я себе и стараясь успокоиться вглядываюсь в даль, в надежде вновь увидеть вожделенную добычу и действительно, вскоре на горизонте появляется новая стая гусей, опять стараюсь сделаться незаметным, волненье вроде бы поутихло, крепко сжимаю двустволку в ожидании цели. И вот, птицы уже метрах  в двадцати от меня, надо стрелять, прилежно целясь в головного гуся, нажимаю на курок –выстрел, и гусь камнем падает на землю! От радости забываю, что мог бы ещё раз выстрелить, ведь у меня двустволка, да где там, бегу как ошалелый, подбирать своего, первый раз в жизни добытого, гуся, тащу его, тяжеленного в свой скрадок, слава богу, свершилось, я теперь тоже гусятник! Отдышавшись, и, как говорится, придя в себя, начинаю снова озираться, в надежде увидеть прилёт новой стаи и действительно, небольшая вереница, эдак штук пятнадцать, приближается  к месту, где прячется отец. Теперь я уже переживаю за него, хоть бы не промахнулся, ведь он опытный стрелок, должен завалить ещё одного гуся. Выстрел, за ним другой – дуплет, и два гуся валятся наземь, вот это да, ай да батя, молодец, не опозорил нашу фамилию! Подобрав свою добычу, отец залезает в свою копну, радостно машет мне рукой, он тоже возбуждён и доволен нашими успехами. 
Тем временем солнце поднялось высоко, и несмелые осенние лучи начинают ласкать моё лицо, сказывается короткая, беспокойная ночёвка – начинает клонить ко сну. Прилёт гусей закончился, теперь можно и расслабиться, развалившись на соломе. Короткую дрему прерывает голос отца, подошедшего ко мне: “Ну, сынок, поздравляю с первым гусём, это тебе не какую-нибудь уточку –чирушку подстрелить, одним словом, молодец! Теперь пора завтракать, надо подкрепиться посленапряжённого утра”. На разостланной газете появляются алюминиевый солдатский котелок, сохранившийся ещё с военных времён, такого же происхождения видавшая виды помятая фляжка, краюха чёрного хлеба, с аппетитно поджаристой корочкой,  несколько золотистых луковиц и обязательный атрибут охотничьего меню – солёные огурчики, из котелка достаётся приготовленная накануне мамой телячья печёнка, при виде всего этого текут слюнки, аппетит  моего молодого организма разыгрывается не на шутку, кажется, всё бы слопал в один присест! Отец наливает себе из фляжки рюмку разведённого спирта, произнеся тост – “За удачную охоту”, с удовольствием её опрокидывает. После трапезы наступает упоительное блаженство, кажется, солнце светит ярче, небесная лазурь сделалась такой сочной, окружающая нас, прежде казавшаяся унылой, желтая, выгоревшая за жаркое лето степь, превратилась в многоцветный пейзаж, будто написанный рукой импрессиониста. Отец, большой любитель оперной музыки, начинает напевать приятным баритоном что-нибудь из  “Фауста” или “Вертера”, я блаженствую, какое счастье, что ещё с измальства батя начал таскать меня на охоту.
Неожиданно наш отдых прерывается глухим топотом копыт, это сзади к нам подъезжает  живущий неподалёку знакомый казах, по имени Канапье, несмотря на преклонный возраст он ловко соскакивает со своей  “монголки”, низкорослой, лохматой, спокойной кобылицы, освободившись от седока она начинает пощипывать сухие былинки, изредка переступая ногами и мотая густой гривой, шкура на её холке иногда подёргивается – эта привычка, видимо, сохранилась у неё ещё с лета, когда беднягу одолевали назойливые оводы. Казах выглядит живописно – на голове лисий треух, тёмно-синий стеганый халат подпоясан красным кушаком, хромовые сапоги, в руке плётка, с резной деревянной рукоятью. Канапье крепко пожимает нам руки, уважительно называя отца “Володимир Иваныч”, осторожно, двумя закорузлыми пальцами, берёт предложенную папиросу “Беломорканала”, глубоко затягивается и, выпуская из носа дым, с удовлетворением заявляет –“очен кароши папирос”. Покурив и присев на корточки, старик начинает рассказывать о своей беде-на прошедшей неделе волки задрали двух овец из его отары. Просыпаюсь ночью от яростного лая собак,- рассказывает он, смотрю - овцы жалобно блеют и сбились в угол кошары, а два матёрых волка перетаскивают  через плетёную ограду моих молодых овец, собачки видать струсили, испугались, только отчаянно лают, поджав хвосты, а ночь была светлая, лунная и я ещё долго видел, как злодеи тащат моих бедных овечек! Я бы этого не допустил,- продолжает он, если бы не ещё одно несчастье, как-то охотясь на лису, на полном скаку, уронил с лошади своё ружьё, от удара об землю раскололся приклад, и ружьё перестало быть полезным. (Рассказ Канапье я здесь, конечно, несколько “олитературил”, но содержание его постарался сохранить). Просит несчастный охотник, чтобы “Володимир Иваныч” осмотрел это ружьё – нельзя ли его починить, отец, конечно, из уважения к старому знакомому, не медля, согласился. Аул, где жил наш старик, был невдалеке от того места, где мы охотились, на расстоянии не более трёх километров. И вот, Канапье поскакал на своей монголке домой, и мы зашагали в том же направлении.
По мере приближения к аулу всё яснее и яснее вырисовывались контуры низких, глинобитных жилищ, это были постройки, сооружённые из самодельных, саманных блоков. Саман представляет собой смесь глины с соломой и навозом, заполненные этой смесью формы, высушиваются  на летнем солнце, превращаясь в дешевый, достаточно прочный и, долговечный строительный материал. Этот простой, выверенный тысячелетиями, метод, обладал многими преимуществами, по сравнению с капитальными способами строительства жилья. Во-первых, использовались местные, не покупные материалы, во-вторых, материальные, в том числе финансовые затраты были минимальными. Учитывая так же, что стройка производилась своими руками и, наконец, в третьих, стены и крыша дома (если это сооружение можно назвать домом), обладали очень низкой теплопроводностью – летом, в жару, внутри было прохладно, а в зимнюю стужу, при наличии, так же глинобитного очага, было достаточно тепло. Жители размещались на глиняном полу, на  кошмах, по местному – текемет, свалянных из овечьей шерсти. Из привычной нам мебели, в казахском жилище, были только сундук и низенький круглый стол, семья сидела вокруг него, сидя на полу. Кухонная утварь лежала возле печки, на небольшой лавочке, у входной двери, на стене, висела верхняя одежда и конная упряжь. Да, скромно и бедно жили казахи – скотоводы тех мест, однако тысячелетний уклад жизни практически  оставался прежним,  невзирая на смены общественного строя.
Наконец,  идём по узкой улочке аула, по сторонам приземистые домишки, с плоскими крышами, малюсенькими оконцами, невысокими входными дверями. Жителей не видно, лишь кое-где детишки возятся с собачонкой, да древний старик, уперев подбородок на свой посох, провожает нас безразличным взглядом, сидя на глиняной завалинке. Наши носы улавливают запах дыма, какой-то сладковатый, присущий сжиганию местного топлива – кизяка, засушенного прессованного навоза с примесью соломы. Видим, как пожилая казашка, в белом платочке на голове, хлопочет у топящейся возле своего дома летней печурки, с большим кипящим котлом – казаном. Появляется Канапье, оказывается, в нашу честь он зарезал ягнёнка, и теперь жена готовит угощение –национальное блюдо, “бешбармак”, к которому ещё полагаются и лепёшки.
Нас приглашают в дом, сбрасываем свои рюкзаки с гусями, верхнюю одежду, обувь и пригнув головы оказываемся внутри экзотического жилища – полумрак, запах овчины и конской сбруи, пропитанной лошадиным потом,  усаживаемся, скорчившись “по-турецки”, вокруг низкого стола. Охотник приносит поломанное ружьё, жалостливо качает головой и цокает языком, пытаясь вызвать у нас сочувствие. Отец долго вертит в руках разломанные части деревянной ложи, пытаясь сложить их воедино, смотрит на просвет, что-то шепчет и, наконец, выносит вердикт – починить можно, это не так уж и сложно, не такие вещи ремонтировал. Хозяин ружья безмерно рад, он радостно хлопает себя по бокам, восклицая – “Ай якши, ай якши!”, хорошо, дескать.               
На пороге появляется хозяйка, с вкусно пахнущим угощением, похлёбкой  из жирной баранины с домашней лапшой, подаются и мягкие, пшеничные лепёшки. Хочется поскорее приступить к еде, ароматные запахи и вид больших кусков мяса, вызывает зверский аппетит, но не тут то было, оказывается, прежде необходимо соблюсти древние обычаи местного гостеприимства.
Глава семьи, с некоторой торжественностью, берёт левой  рукой самый привлекательный кусок барашка и засовывает его уважаемому гостю (моему отцу) прямо в рот, тот должен схватить его зубами и тогда хозяин, держа в правой руке большой, остро заточенный нож, быстро отсекает мясо, между губами гостя и своими пальцами. После этой процедуры разрешается приступить к трапезе, что мы с великим удовольствием и делаем, на “десерт” подаётся холодный кумыс – кобылье молоко в глиняных плошках. После такого пиршества, неодолимо начинает клонить ко сну, глаза начинают слипаться,  утратив самообладание, валимся на бок, и Морфей принимает нас в свои объятья.
Часа через два слышим голос хозяина – “Володимир Иваныч, вставай, скоро поезд идёт”, очнувшись, вспоминаем, ведь нам надо  ещё успеть дойти до железной дороги, до казармы, чтобы сесть в проезжающий поезд, он довезёт нас до дому, в Славгород. Взваливаем на плечи рюкзаки, ружья, прощаемся с гостеприимными хозяевами, на прощанье напоившими нас крепким чаем,  сдобренным молоком, и, отдохнувшие, в хорошем расположении духа, бодро шагаем по бескрайней степи. Погода благоволит нам – солнечно, тепло, все степные дали ясно обозримы, и берёзовые рощицы и сверкающие глади небольших озёр, и цель нашего путешествия, белое здание казармы–видны, как на ладони.
В сумерках добираемся до полустанка, знакомый, по прежним поездкам на охоту, Николай, начальник  казармы, он же путевой обходчик этой дистанции, приглашает в дом. Белёные известью стены, деревянный пол, выскобленный хозяйкой до белизны, домотканые половики, окна с геранью, завешены чистыми занавесками, стол, накрытый клеёнкой, табуретки, ещё тёплая русская печь, со сладко дремлющей кошечкой, мерно тикающие на стене ходики,  неяркий свет керосиновой лампы,  вся эта обстановка как- то умиротворила, успокоила меня,  прикорнув в уголке у тёплой печки,  я окунулся в сладкую дрёму, расслабленный, после напряжённого, полного острых впечатлений, дня.
Краем уха слышу, как отец беседует с хозяином, он рассказывает о своём житье-бытье, как обходчику, ему необходимо совершать ежедневные  пешие  проверки технического состояния, порученного ему участка  железной дороги, обеспечивать безопасное прохождение поездов через свою дистанцию, информацию о движении транспорта. Необходимые указания, он получает по проводной связи – селектору. Женат, супруга занимается хозяйством, имеют скотину – корову, овец, птицу, небольшой огород снабжает картошкой, овощами. Сын учится в соседнем городке в школе, живёт там,  в интернате, изредка навещая родителей. Николай жалуется, зимой, видимо учуяв живность,  к дому  подходят волки, своим заунывным воем нагоняя тоску, приходится отгонять зверей выстрелами из ружья. Вот так и жили эти простые люди, своим мало заметным трудом обеспечивая безопасность многим товарным поездам и тысячам проезжающих  пассажиров.
Неожиданно мирную беседу мужчин прерывает резкий звонок селектора – диспетчер сообщает, через полчаса должен прибыть пассажирский поезд Татарская – Кулунда, на нём мы и поедем домой. Собравшись, выходим на перрон, холодно, темно, осенние звёзды ярко мерцают, меня охватывает нервная дрожь – вдруг не успеем сесть в поезд, он ведь здесь останавливается буквально на одну минуту и проводницы, в такое позднее время, не всегда отворяют двери своих вагонов. Один раз такое уже случалось с нами, бегали вдоль состава, но все двери заперты, пришлось залезать на ступеньки вагона, (в те времена ступеньки вагонов были снаружи, не как теперь) и, вцепившись в поручни проехать так до соседней станции Бурла, ощущение, скажу я вам, было не из приятных – набитый дичью тяжёлый рюкзак и ружьё тянут тебя вниз, холодно, а, главное, страшно.
Но вот появляются огоньки приближающегося поезда, слышно пыхтенье паровоза, его прожектор  слепит глаза, ожесточённый скрип тормозов и фыркнувшая в лицо мокрая струя тёплого пара окончательно подавляет во мне остатки былой смелости.  Перебирая ватными ногами, с помощью отца, карабкаясь по ступенькам, лезу в вагон. Вижу, как наш начальник казармы, подаёт машинисту фонарём`, сигнал к отправлению, раздаётся долгий гудок, вагоны резко дёргаются, лязгнув буферами, и, наконец-то, мы едем.
В вагоне полумрак, тусклая лампочка над дверью высвечивает немногочисленных пассажиров, какая-то тётка спит, положив голову на свой мешок, в дальнем углу мужик громко храпит, вытянув ноги в огромных сапожищях до половины прохода. Располагаемся на свободных лавках, у столика, старый вагон ходит ходуном, во все щели дует холодный ветер, но мы то рады –скоро будем дома! За запотевшим окном  бегут чёрные телеграфные столбы, изредка мелькнёт серебристая полоска безымянного озерка, гулко простучит вагон по мосту какой- то речушки и снова только рельсы тянут свой заунывный напев, да колёса, отсчитывая километры, постукивают размеренно на стыках – “так так, так так, так так…”.      
Заканчивая этот рассказ лишь об одном дне своего детства, представляю его, как маленький, цветной осколочек моей, долгой, богатой событиями, жизни, чего только в ней не было – и короткое счастливое детство, и война, с её невзгодами и потерями, школа, студенчество, любимая и нелюбимая работы, многочисленные поездки по-свету, увлечение охотой, живописью и, наконец, главное – любовь, семья, дорогие дети, а затем и внуки.
Мысленно возвращаясь в прошлое, прокручивая назад виртуальную ленту памяти, вижу дорогие лица, слышу родные голоса близких людей,  давно покинувших сей мир, всё мелькает, как в калейдоскопе прошедшего, и тут выскакивает глупая мысль – неужели всё это происходило со мной, как, это необъятное обилие событий, могло уместиться в одной человеческой, быстротечной жизни? Однако, сегодняшняя действительность и сопутствующие ей факты подтверждают – да, это была твоя жизнь и, по примеру классика, приходиться признать и “я там был, мёд пиво пил…”
Каунас, декабрь 2008 г.

Митрополит  ХРИЗОСТОМ (МАРТИШКИН)
( 1934)

Митрополит Хризостом (Мартишкин) родился в селе Казинка Горловского р-на Рязанской области в крестьянской семье. После обучения в средней школе работал в колхозе, затем реставратором памятников архитектуры.
В 1961 г. поступил в Московскую духовную семинарию, по окончании в Московскую духовную академию. 12 сентября 1964 года рукоположен во диакона в Александро-Невской лавре. 31 октября 1966 года в Троице-Сергиевой лавре пострижен в монашество, 4 ноября 1968 года рукоположен во иеромонаха.
В конце 60-тых служил в московских храмах Пимена Великого и в честь Всех святых на Соколе. С 15 июля 1971 г. — заведующий канцелярией ОВЦС, в августе 1971 года возведен в сан архимандрита. 23 апреля 1972 г. хиротонисан во епископа Зарайского, викария Московской епархии, и назначен заместителем председателя ОВЦС. С 1974 г. — управляющий Курской и Белгородской епархией. 2 сентября 1977 г. возведен в сан архиепископа. С 26 декабря 1984 г. — управляющий Иркутской и Читинской и временно управляющий Хабаровской епархиями.
С 26 января 1990 года по 24 декабря 2010 — архиепископ,  (с 25 февраля 2000 г. митрополит) Виленский и Литовский. В 1990 некоторое время входил в состав «движения за поддержку перестройки» поставившего целью восстановления независимости — Саюдис.
Награждён государственной наградой Литвы —  медалью «В память 13 января».
По состоянию здоровья находится на покое, проживая в поселке Букишкес, пригороде Вильнюса.


МОЛИТЬСЯ МОЖНО И НУЖНО НА ВСЯКОМ МЕСТЕ...

Митрополит Виленский и Литовский Хризостом беседует
с корреспондентом Русской мысли

Интервью архиепископа Виленского и Литовского Хризостома, данное одной из российских газет на заре перестройки, наделало немало шума. Тогда архиепископ во всеуслышание по собственной инициативе заявил о факте своего многолетнего вынужденного сотрудничества с органами госбезопасности. В те годы многие увидели в этом смелом заявлении первый, непростой шаг на пути к христианскому покаянию епископата Русской Православной Церкви в духе прощения и любви. Однако надежды тех, кто ждал, что примеру архиепископа Хризостома последуют и другие иерархи РПЦ, оказались бесплодными.
Сегодня Литовская епархия — пожалуй, самая стабильная из всех, коим пришлось продолжить существование на территориях государств, возродившихся после распада СССР.
— Какое место занимает православие в сегодняшней Литве?
— Официально православная Церковь находится в Литве на втором месте — по числу верующих. Особенность православия в Литве такова, что большинство верующих — русские и белорусы, у нас нет литовских или польских православных общин. Но существуют, конечно, отдельные православные литовцы и поляки. Например, мой епархиальный секретарь, ближайший мой помощник, — литовец. Второй священник Пречистенского кафедрального собора — литовец. В монастыре же интернациональный состав — даже есть у нас татарин.
Литва — католическая страна, и структура католическая, конечно, иерархически устойчива. Таким образом в Литве не было предпосылок к созданию национальных приходов, как это имело место в протестантских Латвии и Эстонии, где большинство приходов фактически откололись от Патриархии. На заре независимости Литвы корреспонденты спрашивали меня, будет ли наша епархия независимой. Я всегда отвечал в шутливой форме, что если Католическая Церковь в Литве провозгласит независимость от Папы Римского, тогда я тоже — от Москвы. «Доброжелатели» предполагали, что Хризостом настолько самовлюблен и авторитарен, что подготавливает почву, чтобы отколоться от Москвы, а затем предать православие и всех обратить в католичество. Сделать этого ни я, ни кто-либо другой не в силах, даже если быть семи пядей во лбу. Людей нельзя силой куда-то привести. К тому же политическая и законодательная обстановка в Литве такова, что нет ни малейшей необходимости принимать какую-то неканоническую форму существования, как это было сделано в Эстонии и Латвии. Ведь там даже не автокефалия, а не понять что…
— Значит, никакого давления на православных со стороны литовского государства вы не ощущаете?
— Ни малейшего. Скажем, согласно закону, государство вернуло нашему Свято-Духову монастырю принадлежавшую ему прежде недвижимость. Сдача части помещений в аренду существенно помогает существованию обители. В одном из монастырских зданий помещается резиденция посла Италии.
— То есть имущество возвратили в собственность, а не в бессрочную аренду?
— Да, возвратили в полную собственность нашей Церкви.
— Многие годы вы были активным участником межцерковных контактов, в последнее время существенно сокращающихся. Что вы можете сказать о перспективах межхристианского диалога?
— Попытки диалога и поиск путей к сближению начался с доброй памяти Папы Иоанна XXIII и митрополита Никодима, когда установился диалог между автокефальными православными и католической Церквами.
Всем нам, кто участвовал в экуменической деятельности, казалось, что делаемое помогает акцентировать внимание паствы на том, что есть у нас общего, что нас объединяет, — ведь это все первое тысячелетие существования Церкви. Мы не заостряли внимания на том, что нас разделяет, — а разделяет нас второе тысячелетие, весь опыт церковной жизни. Но, к сожалению, сегодня наши взаимоотношения зашли в тупик, хотя официально РПЦ через ОВЦС и сейчас ведет эти контакты. Русская Церковь подвергается за это жесточайшей критике псевдоревнителей православия. Возьмите, к примеру, «Русь Православную» — это жуткая газета… Да и поведение самой Католической Церкви на Западной Украине и в России показало, что официально провозглашаемые ею цели часто имеют мало общего с действительным поведением некоторых католических священников. В России появились приходы и епархии там, где никогда не было католиков. Например, в Иркутске всегда оставались католики, и, когда спрашивали моего мнения, я говорил, что костел им надо вернуть, если есть верующие. Ясно, что уния — не путь к объединению.
— Но если уния — не путь к объединению, то каким бы мог быть, по-вашему, этот путь?
— Такой путь невозможен. Я убежден, что каждый христианин, исповедующий Христа своим Господом-Богочеловеком, Ходатаем перед Отцом Небесным, будь то католик, протестант или православный, — такой человек должен стремиться сохранять верность своей традиции. Все мы должны воспитывать свою паству в верности своей Церкви, не уничижая другие конфессии. Мы должны очень внимательно не допускать антагонизма, ненависти и злобы, не говоря уже о фанатизме. Сейчас в России разжигается жуткий фанатизм. К сожалению, не только Душеновым и его группой, но и новыми архиереями, рукоположенными в 90-х годах.
— Как складывалась ваша судьба после ухода из ОВЦС?
— Четыре года я жил в Курской епархии, откуда меня перевели после того, как я не слишком мягко обошелся с пытавшимся не в меру усердно опекать меня сотрудником КГБ. Пришлось его немного подтолкнуть к порогу… Пять лет затем я был в Иркутске, десять лет — здесь, в Литве.
— Сколько православных храмов и монастырей в Литве сегодня? Каково числом духовенство, окормляющее вашу паству?
— В Литве сейчас 43 прихода, почти все городские. По-настоящему имеют паству только 35, где ведется регулярно богослужение. У нас 36 клириков на приходах, из них два диакона и 34 священника, некоторые обслуживают до пяти приходов. Есть приходы, где совершают службу раз-два в году, а в Вильнюсе у нас семь настоящих приходов, а еще наш Свято-Духов мужской монастырь, приписная к нему Пятницкая церковь, в которой принял святое крещение прадед Пушкина Ганнибал. Есть и десятый храм, за вокзалом, — бывший женский монастырь, который еще в процессе восстановления. Женская же община помещается сейчас в одном из корпусов Свято-Духова монастыря. Сейчас в ней осталось десять человек, игуменьи нет. У них старшая — благочинная, матушка Архелая, очень скромная.
История православия в Литве, как и история самого литовского государства, далеко не проста. Как только Литва стала католической, веротерпимость князей-язычников была забыта. С тех пор православные и католики в Литве «жали» друг друга по очереди… Ну какая была необходимость в прошлом столетии отнимать у католиков костел святого Казимира и делать его кафедральным собором при наличии двух других? Ныне новая крайность: в Литве искусственно, усилиями господина Ландсбергиса, создали украинскую униатскую общину и передали ей Свято-Троицкий монастырь,
— Расскажите подробнее о Троицком монастыре. Ведь его сегодняшняя история — причина сильнейшего недовольствия многих православных в Литве.
— Ситуация здесь очень сложная. После восстановления независимости я ставил перед президентом Альгирдасом Бразаускасом вопрос о возвращении нам монастыря. Он ответил: «Владыко, мы возвращаем собственность историческим конфессиям по положению на 1940 год. Если мы будем углубляться дальше, мы не разберемся в этом». И он абсолютно прав. Сложность в том, что Троицкий монастырь, основанный в XIII веке, был конфискован не большевистской властью. В 1596 г. он был отнят униатами и возвращен православным после раздела Польши в 1795 году. Уния была ликвидирована лишь в 1839 году. Православным монастырь оставался до того момента, как Вильнюс в результате большевистского переворота отошел к Польше, и польские власти его конфисковали в собственность государства.
После того, как Вильнюс был возвращен Литве, монастырь так и оставался собственностью государства — не был ни православным, ни католическим. Таким образом, литовское государство добровольно пошло навстречу Западной Украине. Особенно усердствовал Владимир Ярмоленко — есть у нас такой член Сейма, русский человек, но консерватор больший, чем сами консерваторы.
— В нынешний юбилейный год имеют ли в Литовской епархии место какие-либо особенные мероприятия?
— Для меня главное — не торжества, а сохранение и укрепление церковной жизни. Например, в Паланге, где чуть больше тысячи русских, ведется строительство храма. Будет строить один предприниматель, и я с трудом дал на это благословение. Вот в Клайпеде, где 60 тысяч только русских, не считая белорусов, у нас есть лишь бывшая лютеранская кирха, стоящая посреди снесенного коммунистами кладбища. Принадлежит она городу, с которым у нас договор на 99 лет об ее использовании. Есть второй приход, в русской школе им. Андрея Рублева. Тамошний настоятель — отец Илья, еврей. За его рукоположение меня обвиняли и в советское время, и теперь еще не могут успокоиться. У их прихода есть для строительства храма участок, на получение которого в демократической Литве потребовалось восемь лет, сектантская же «Новоапостольская церковь» построила свой центр в престижном месте за полтора-два года. Так что традиционные религии формально имеют права, а секты имеют деньги, и у них есть реальная возможность осуществлять свои права. А если учесть продажность литовских чиновников на всех, даже самых высоких официальных уровнях, то становится ясно, что ни Католическая, ни Православная Церкви противостоять распространению сект, подчас очень страшных, просто не в силах.
— А каково участие нового президента в религиозной жизни страны?
— К религии новый президент, по-моему, индифферентен. В декабре прошлого года он принимал католических, православного и лютеранского епископов. На этой встрече я вызвал резкое раздражение: я выступил против предложения митрополита-епископа Каунасского Тамкявичюса о передаче в собственность Церкви двух процентов от подоходного налога. Я указал, что и в Византийской империи, и в России — царской и советской — православие было тесно связано с государством. Результат во всех случаях был очень плачевный.
Я сказал, что православные в Литве не ждут финансовой помощи от государства. Помощь же нужна в другом — в борьбе с разгулом безнравственности в средствах массовой информации. Я указал, что с Запада, куда всем в Литве так хотелось, пришло не только хорошее. А всех литовцев в Америку для знакомства с хорошим не вывезешь. Большинству доступно лишь далеко не самое утешительное из того, что есть в этой великой стране, где и мне приходилось бывать.
Вы бы видели, что сделалось с президентом… Я даже не думал, что он такой эмоциональный человек.
— Вас часто упрекают в контактах с католиками, слишком тесных, по мнению некоторых…
— На католическом богослужении я присутствовал в 1990 и в 1991 гг. — на Рождество и в день похорон погибших у телебашни. Я сказал тогда, что на сей день мне стыдно, что я русский, потому что большевиками используется именно «русский солдат», хотя в танке может сидеть и узбек, и таджик, и кто угодно. Как только Россия признала независимость Литвы, я дал себе слово никуда не ходить и девять лет не ходил никуда. Исключение сделал лишь, чтобы поздравить А. Бразаускаса на его президентской инаугурации. Я знал его очень давно и отношусь к нему с большим уважением. Я был тогда единственным христианским архиереем, пришедшим поздравить с избранием нового президента страны, ибо католические епископы очутились вдруг в Риме — все разом… Последний раз — участвовал в крестном ходе от Остробрамской иконы по случаю двухтысячелетия христианства. Было пять архиереев: три католических, один протестантский и я. Шли до архикафедрального собора, где нас встретили президент и премьер. После мессы я сразу ушел.
— Многие православные, а иногда и католики в Литве все же чрезвычайно болезненно реагируют на присутствие инославных мирян и духовенства в своих храмах, а также и на совместные молитвы с инославными. Ведь, согласно Апостольским правилам, это приводит к отпадению человека от Церкви…
— Правила Апостольские обязывают каждого православного верующего человека регулярно участвовать в литургии. Если трижды человек без уважительной причины отсутствовал — он отпадает от Церкви. Не будем дискутировать, апостольские это правила или нет, но это норма жизни в Церкви, ее никто не отменял…
Миллионы православных русских людей ходят в храм, исповедуются, причащаются, но… пожирают друг друга, благочестием там и не пахнет.
Важно, видимо, как понимать молитву… Если я, православный архиерей, демонстративно иду молиться только в кафедральный собор, потому что там больше благодати, — то это глупость, абсурд и безумие. Мне свойственно участвовать в богослужении православной традиции, даже если служат на другом языке — арабском или греческом. Но всегда ли я молюсь, когда сам совершаю богослужение или присутствую за богослужением?
Вот молиться-то во всяком месте нужно и можно. Иногда молитва возвышеннее, когда ты один. Люди, тяготевшие к аскетизму, к мистическому восприятию Бога, уходили от окружающих и вновь начинали общаться лишь по достижении определенного духовно-нравственного уровня.
— Выходит, Владыко, что любые крайности в церковной жизни пагубны, включая и ревность не по уму?
— Вы не обращали внимания: чем порочнее человек, тем он ревностнее защищает чистоту чего-либо. Он же хочет иметь сторонников, отвлечь людей от своих пороков. А возможно ли так защищать чистоту православия?
— Но святые же защищали ее как-то?
— Да, но они были все-таки достойными людьми. Почему они и являются для нас авторитетом — мы сопоставляем их жизнь с их словами. А если чистоту защищает порочный человек… Ведь Единый Безгрешный — один Господь. Суть вся в том, что, когда мы сознаём, что совершили грех, страдаем, мучаемся, оплакиваем его, мы стремимся его искупить. Прежде всего милосердным отношением к другим. Ведь Господь будет судить нас той же меркой, что и мы судим ближних. Грех идет от Адама и грех будет существовать до последнего дня земной истории, бытия.
— В последние годы заметно активны в России различные группировки греческих православных старостильников. Что вы думаете об их деятельности?
— Знаете, или это спекуляция, или это тупость — другого объяснения их существованию я не вижу. Почему тупость? Для Бога не существует времени. Не существует. Вот простой пример: в каком году родился Христос? Мы что, знаем достоверно, что дата его рождения тожественна дате, которая принята? Еще В. В. Болотов говорил, что Спаситель родился лет на семь раньше. Поэтому разве имеют значение дата, стиль, язык, разве они догматизированы?
Ведь сказано: «Всякое дыхание да хвалит Господа». Понимаете, всякое. А мы превратились в фарисеев, худших, чем те, что были при жизни Христа. Они были все-таки образованные, а ведь мы невежественны, жутко невежественны.
— Какова ныне в Патриархии ситуация с духовным образованием?
— Я общаюсь с людьми и вижу, что происходит жуткая деградация. Совершенно иные люди находятся сегодня у нас в храме. То есть утрачивается самое ценное, самое важное — интуитивное восприятие религии.
У нас здесь в монастыре шестой год уже филиал Тихоновского богословского института. Сюда приезжают преподаватели в сане, не удосуживаются войти со мной в контакт, благословиться на совершение литургии в нашей епархии. Самовлюбленные, самодовольные…
Так что хороших признаков я почти не вижу.
Сейчас много говорят о сотрудничестве Церкви с КГБ. Недавно, оказавшись в Москве, я в числе других архиереев был приглашен на праздник к Святейшему Патриарху. И там, в процессе разговоров и обмена мнениями, я предложил способ рассмотрения этого вопроса. Я сказал, что Церковь должна ясно и определенно высказаться по вопросу о том, являлось и является ли преступным для православного христианина, православного священнослужителя, сотрудничество с КГБ? Если будет признано, что оно преступно, то мы должны потребовать и получить все агентурные дела, рассмотреть каждый отдельный случай с пристальным вниманием и вместе определить степень вины каждого из таких людей перед Церковью.
Видели бы вы, как отреагировали на это мои собратия-архиереи…
Но есть и перемены. Я не так давно высказался против одного кандидата в архиереи, считая, что он недостоин подобного избрания. Мои собратия учли высказанные аргументы, и его кандидатура не прошла… Это, думаю, хороший признак, свидетельствующий о том, что избрание архиереев вышло в России из-под контроля КГБ и государства и стало наконец прерогативой одного Синода. Этого, к сожалению, нельзя сказать о Белоруссии и Украине, где все пока что по-старому…
Вот, впрочем, у вас в Париже теперь будет хороший архиерей — владыка Иннокентий. Он ко мне приехал в Курск 20 с лишним лет назад после окончания МГИМО, после работы на радио. Я его принял. Валерий Васильев. У него сразу начались проблемы — с пропиской, с уполномоченными. Потом я его рукоположил. После он поехал ко мне в Иркутскую епархию. Это удивительно деликатный человек, и он всегда очень достойно себя вел. Для меня он — образец.

Вильнюс — Париж
Беседовал Александр Клементьев, журнал «Русская мысль» 08.04.2002

АРХИЕРЕЙСКИЕ ПРОБЛЕМЫ И ЗАБОТЫ
Беседа с митрополитом Виленским и Литовским Хризостомом

До того дня, когда правящим архиереем Виленской и Литовской епархии был назначен архиепископ Хризостом, жизнь в местных приходах протекала тихо, без потрясений и особого шума. Яркими моментами того периода истории Православия в Литве можно назватьлишь празднование 1000-летия Крещения Руси, а также 50-летие епископа Антония (Черемисова), бывшего тогда на Литовской кафедре. 26 января 1990 года владыка Хризостом становится архиепископом Виленским и Литовским, а спустя несколько дней, 8 февраля, он уже прибыл в Вильнюс.

— Мое назначение в Литовскую епархию в Литве восприняли очень негативно, - вспоминает митрополит Хризостом — Я был крайне не приемлем местными органами КГБ. Они категорически были против моего назначения. А московское КГБ, наоборот, поддержало мою кандидатуру. После возвращеия из Иркутска, где я более пяти лет был управляющим Иркутской и Читинской епархией, а до 1988 года еще и временно управляющим Хабаровской епархией, в Москве, перед отъездом, у меня состоялась беседа с сотрудником КГБ очень высокого ранга. Он поинтересовался, знаю ли я, что сейчас происходит в Литве, и предложил: «Вы человек наблюдательный. Посмотрите. Проанализируйте ситуацию. А потом поделитесь с нами. Мы возлогаем на Вас большую надежду». В заключении разговора он поинтересовался: «Не хотели бы Вы встретится с представителем КГБ из Вильнюса и тем самым ближе познакомится с ситуацией в республике?» На второй день приехал литовский сотрудник. Мы с ним встретились в гостинице «Москва». Он рассказал, что маленькая горстка националистов хочет восстановить независимость, а большинство жителей Литвы, как литовцы, так и представители других национальностей — этого не хотят. Мне было сказано, что православные Литвы не довольны моим назначением, ибо их вполне устраивал епископ Антоний. «Вам будет трудно, — продолжал вильнюсский гость, — Вы наверное там не уживетесь. У меня есть информация, что Вас будут встречать с пикетами. Не хотят Вас в Литве. Если нельзя оставить Антония, то уж лучше кого-нибудь другого, но только не Вас.»
В ответ я ему сказал, что это не моя сфера и компетенция. Не я определяю свою судьбу. На вопрос: «Когда Вы собираетесь приехать?» —  я ответил: «Думаю, где-то через неделю». А уехал на второй день. Так что с пикетами не успели. Правда, на третий день после приезда стреляли в окна архирейских покоев.
Наместник Свято-Духова монастыря, игумен Адриан, встретил меня не любезно. Я попросил его ознакомить с делами епархии, но в решении этого вопроса он не проявлял особого рвения или предоставлял какие-то «липовые» документы. Но я терпел и ждал. И с 1 мая мне пришлось освободиться от наместника. А, учитывая тот факт, что спустя несколько дней после моего приезда покинул должность секретаря епархиального управления протоиерей Вячеслав Сковородко, то я остался один — и без секретаря, и без наместника, да еще и без бухгалтера. Остался наедине с огромными долгами: свыше полумиллиона рублей перед Патриархией. Это деньги в хозяйственное управление — за свечи и церковную утварь. Это деньги в издательский  отдел — за получаемую литературу, журналы, календари. Это взносы в Патриархию.
Спустя некоторое время я обратился к насельникам монастыря с вопросом: «Раньше у вас был наместник, Сейчас его нет. Как вы считаете, нужен он или не нужен?»
«Наместник нужен», -  ответили насельники.
«Местный или со стороны?» - поинтересовался я.
«Из местных», - уточнили монахи и предложилиотца Никиту, так как одно время уже занимал эту должность. Наместником стал отец Никита.
Я увидел отношение ко мне тех людей, которые посещали храм, и не считаю, что это паства, ибо верующие люди не должны в храме хулиганить, кричать и возмущаться. Вне храма — пожалуйста. На меня стали поступать жалобы, которые формировались и корректировались партийными органами, так как я их не устраивал, не хотел с ними дружить и не искал поддержки с их стороны. Я уже определился, и мне с ними было не по пути.

—Ваше Высокопреосвященство, какова была позиция священников епархии по отношению к независимости Литовской Республики?

— Я обратился к ним с такими словами: «Каждый должен определится сам. Кто на чьей стороне. Это Ваше гражданское право. Не берите пример с меня. Не подражайте, если вас это не устраивает. Единственное, будьте благоразумны и не становитесь в оппозицию ко мне, как правящему архиерею. Можете не соглашаться со мной по поводу светских событий, но по поводу моей церковной деятельности не сомневайтесь. Я законный правящий архиерей». Смело за независимость Литвы высказались лишь двое — иеромонах Илларион (Алфеев), настоятель Каунасского Благовещенского собора, и настоятель Всехсвятского храма в Клайпеде — архимандрит Антоний (Буравцев). Остальные 26 молчали. Они вообще не высказали своего мнения, то есть были нейтральны.

«...Не хотел радовать ту сторону и огорчать эту…»

— Уважаемый Владыка, в одном из немногочисленных интервью, опубликованном на страницах российской прессы, прозвучала мысль, что Вы не говорите о политике и не участвуете в ней, не потому что не хотите, а потому что Вам запретил Патриарх. Так ли это?
 
— Там явно искажено. В конце 1990 года меня избрали в Правление Саюдиса. Это очень возмутило часть русских, как в Литве, так и в России. В Москву — в Патриархию и партийные газеты — пошли письма с жалобами в мой адрес. Обвиняли в том, что я не патриот, подозревали в измене, тайном католицизме, желанию увести епархию из-под сени Московского Патриархата. Писали, что я саюдист…
5 сентября 1990 года Патриарх пригласил меня на «ковер». Когда я вошел в кабинет, то на его столе увидел огромную кипу каких-то документов. «Вот —  это все жалобы на Вас, Владыка.» Патриарх показал на эту бумажную гору и предложил ознакомится. Взял верхнюю папку. Более пяти тысяч подписей. Фамилия. Должность. Все из Висагинаса.
«Ваше Святейшество!- обратился я к Патриарху, среди всех списков я не нашел ни одного прихожанина. Храм в Висагинасе только-только появляется. Он еще окончательно не оформлен. На службу приходят 10-15 человек. Если в воскресение собираются 50 прихожан — это хорошо. А тут пять тысяч. Списки эти - «липа». Тогда я впервые произнес запретные слова, что все это сфабриковано под давлением КГБ, потому что я отказался от их «дружбы». Я не могу занять той позиции, которую они мне предлагают. Патриарх обратился ко мне с единственной просьбой: «Владыка, не участвуйте в Саюдисе». Я пообещал, что просьбу выполню. Но об этом не заявлял нигде в средствах массовой информации. До этого я раз в неделю посещал заседания Правления, а затем просто перестал ходить на собрания. Я не хотел, чтобы говорили о моем демонстративном выходе из их Саюдиса. Мне не хотелось радовать ту сторону и огорчать эту. Слово, данное Патриарху, сдержал. Но по прежнему продолжал посещать все общественно-политические мероприятия, на которые меня приглашали. Эта деятельность неприсущая складу моего характера. Она меня тяготила. И я дал себе слово, как только Россия признает независимость Литвы, прекращу участие во всех общественно-политических собраниях. После российского признания независимости я всюду направляю только своих представителей. Исключение сделал лишь, чтобы поздравить А. Бразаускаса на его президентской инаугурации. С первых дней пребывания в Литве я отношусь к этому человеку с большим уважением и симпатией. И все. Больше никуда не ходил и не хожу.
Что касается «выхода из-под сени Московского Патриархата», то в сентябре 1992  года Собрание православного духовенства Литовской епархии сделало вывод, остающийся в силе и по сей день, что «существующее каноническое положение епархии в ближайшее время не нуждается в изменении своего статуса».
    
— На сегодняшний день, насколько глубоко жизнь Литовской епархии зависит от Москвы?

— Абсолютно никакой зависимости. Москва не вмешивается во внутренние дела нашей епархии. Правящий архиерей обладает очень большими каноническими правами. Фактически каждая епархия — это поместная Церковь. Патриарх, как глава Церкви, может снять правящего архирея с кафедры, но вмешиваться во внутреннюю жизнь он не может. Он может давать рекомендации и советы. За пятнадцать лет Святейший Патриарх обратился ко мне с единственной деликатной просьбой, чтобы я вышел из Саюдиса. Больше никаких просьб не поступало. Советов и рекомендаций он мне не давал.

— Какие отношения складываются с государственными структурами Литвы?

— Мы ничего не просим у государства. Мы благодарны, что государство не вмешивается в наши внутренние дела. Попытки были, но все закончилось благополучно. Победил здравый смысл.

— Как можно охарактеризовать взаимоотношения с Католической Церковью Литвы?

— Период после провозглашения независимости до дня сегодняшнего — это период мирный, спокойный. Бесконфликтный. Между нами нет демонстративной дружбы. Мы не пытаемся показывать, что очень близки друг к другу. У нас нет разногласий по собственности. Спокойные, мирные отношения. Говорить о единстве мы не можем. Это вопрос богословия. Не просто преодолеть тысячелетнюю разобщенность. Скоро будет тысяча лет, как мы идем разными путями. На сегодня самое благое дело — мы здесь в Литве не имеем никаких инцидентов и недоброжелательства ни с той, ни с другой стороны. В России, к сожалению, этого пока нет.

Администрация и финансы

— За счет каких средств складывается финансовый бюджет епархии? Каковы основные принципы его формирования?

— После провозглашения независимости Литвы у нас в епархии возникла проблема материального существования. В Советском Союзе монастырей были единицы. Свято-Духов монастырь с мощами святых Антония, Иоанна и Ефстафия привлекал паломников. Сюда слали денежные переводы, посылки с продуктами и вещами. Но затем все это прекратилось. На страницах газет появилась информация, что здесь начались гонения. Что монастырь хотят закрыть. По России прокатилась пропагандистская волна против Литвы. Таким образом, мы оказались в такой ситуации, когда нам пришлось выживать, исходя из собственных внутренних ресурсов. Которые были весьма незначительны.
Десять лет назад наш годовой церковный доход составлял 317000 литов. Это традиционные поступления за счет церковных служб, треб, продажи свечей и литературы. Сегодня доход возрос почти в три раза. Приближается к миллиону. Но он покрывает наши расходы всего лишь на треть. Недостающие две трети денег мы получаем за счет сдачи в аренду помещений, которые нам вернуло государство. В здание на ул. Субачюс 7, вложено почти 7 миллионов литов. Такая же сумма вложена в гостиницу на ул. Аушрос Варту 8. Один из зданий арендует итальянское посольство. Из бюджета страны Правительство ежегодно выделяет на наши нужды 144000 литов. Мы постоянно что-то строим, что-то ремонтируем. Например, ремонт фасада Свято-Духова собора обошелся около 400000 литов. У нас трудятся около сорока человек наемных работников. Это бухгалтерия, кухня, обслуживающий персонал.
За счет чего жили архиереи до моего прихода на кафедру? Каждый приход вносил определенную часть своего дохода в кассу Епархиального управления. Из этих средств работники управления — архиереи, секретарь, бухгалтер и другие — получали заработную плату. Как правило, эта сумма не превышала 25000 рублей в год. Сумма мизерная. Я освободил все приходы от этих плат. Значительно сократилась отчетность. Сегодня в Литовской епархии каждый настоятель прихода — полуавтономен. Он независим в своей деятельности как священнослужитель, независим в вопросах веры, требоисполнения, а также в делах хозяйственных. Настоятели приходов лишь раз в год присылают мне только информацию об их деятельности, при этом я не требую никакой финансовой документации подтверждающую правильность цифр. Обобщая информацию с мест, я сообщаю о положении дел в нашей епархии в Москву.

— Какова административная структура епархии?

— Границы Литовской епархии совпадают с территорией Литовской Республики. Она разделена на три благочиннических округа. Вильнюсский благочинный округ включает в себя 16 приходов. По численности прихожан и клириков. Это самый большой округ. Его возглавляет протоиерей Василий Новинский. Каунас-Клайпедский округ объединил 21 приход. Благочинным этого округа является протоиерей Анатолий Стальбовский. В Висагиновское благочиние входят в основном небольшие по численности прихожан храмы. Он состоит из 13 приходов, и руководит им протоиерей Иосиф Затешвили.
Помимо 50 приходов в епархии два монастыря: мужской Свято-Духовский и женский св. Равноапостольной Мариии Магдалины.
На приходах служат 34 клирика. В монастыре — 15. Всего 49 священнослужителей. Я их всех хорошо знаю. Большая часть — это мною рукоположенные и назначенные. Это люди с новыми взглядами, более свободные, с образованием.

В Церкви только один лидер — это Христос

— Можно ли сказать. Что пастырь — это лидер, за которым идет паства?

— Политический лидер — это одно. Лидер в искусстве — это другое. Их много, и они все разные. В церкви только один лидер — это Христос. Остальные — служители. Есть служители яркие, одаренные Богом. Одни свой талант приносят в жертву Богу и приумножают его. Другие его растрачивают. Евангельская притча говорит о том, что одному человеку было дано пять талантов, другому два, третьему один. За что был наказан тот, у которого один талант? Он должен был приумножить его. В этом состоит философия Христианства: каждый человек обязан приумножать Богом данный ему талант. Талант дается для того, чтобы служить своим ближним и самому себе.
Чаще всего видим, как талантливый человек попадает в опасность самолюбия. В Христианстве это называется  - впасть в прелесть. Сегодня у нас довольно широко практикуется «младо-старчество». Это священники, которые считают в праве руководить своими прихожанами буквально во всей их жизни. Они считают, что прихожанин должен советоваться со священником-духовником по всем вопросам. С моей точки зрения — это абсурд. Священник, каким бы он не был образованным, умным, эрудированным и талантливым, не может все знать.
В светском обществе широко практикуются психоаналитики — это своего рода подмена духовников. Основное различие в том, что подлинные духовники Христианской Церкви никогда не претендовали на господство душ. Только псевдо инстанции претендуют на порабощение личности. Руководить, чтобы поработить. Подлинное духовное руководство — это попытка дать направление человеку, чтобы он шел ко Христу. Но у каждого своя стезя, свой путь.
В средствах массовой информации можно встретить такие выражения, как «видный архиерей», «ведущий архиерей». Здесь, скорее всего, имеется в виду должность. Патриархи могут быть «ведущими». Они могут быть талантливыми, сильными, мудрыми. Но могут быть и другими. Вот, например, Иерусалимский патриарх продал церковную собственность, и его лишили сана. Никто не гарантирован от ошибок и преступлений в любом сане. Человек может упасть.
Преподобный Серафим Саровский был простым монахом. В академии не учился. Не блистал знанием языков. Жил в пустыне. Подвизался в одиночестве, в затворе. При этом привлекал к себе тысячи людей. Чем? Мудростью слова, образом жизни и любовью к ближнему человеку. Он не блистал талантами. Он не оставил ни одного труда, ни одной статьи, ни одной проповеди. Но как личность он привлекает к себе и по сегодняшний день. Святость жизни — вот что важно в Христианстве. Талант, эрудиция — это сильные средства. Но как они могут быть использованы нравственным, бескорыстным человеком и как тем, кто преследует свои какие-то честолюбивые цели?

— В школьные годы было написано немало сочинений на тему «Мой любимый герой». Мы пытались показать свой идеал, того, на которого хотели быть похожи, подражать ему. В христианстве таким человеком является духовник?

— И да, и нет. Это зависит и от духовника, и от человека, который приходит к нему. Я с детства религиозный человек и всегда был при храме. Но у меня не было конкретного духовника. У меня никогда не было конкретного лидера. Общаясь с людьми, я видел в человеке то, что мне нравилось. Этими людьми были простые бабушки, приходящие в храм. Общение со старушками дало очень много для моей внутренней религиозной жизни. У одной мне нравилось одно, у другой другое.
Мне пришлось видеть и хороших священников, и плохих. Видел положительное в приходе и отрицательное. Видел развратников и пьяниц. Видел людей жертвенных. В своей религиозной жизни я всегда руководствовался Христом, как Личностью. Чувства мои остались прежними. Духовно связан с теми бабушками из детства. Если бы не они, не знаю, остался бы в церкви. С каждым десятилетием в храме я вижу все более чужих для меня людей.
Я говорил о внутренней религиозной жизни. А в ориентации моей  деятельности для меня был личностью митрополит Никодим (Ротов). Он был моим духовным отцом в том плане, что он меня породил и дьяконом, и пресвитером, и архиереем. Митрополит Никодим важен для меня как личность, которая отдала всего себя служению Церкви. У него не было личной жизни. Он все время был в делах. Когда я стал правящим архиереем, я не советовался с ним, как мне управлять епархией, отлично понимая — мой опыт и его опыт — это разное. Я не мог действовать как он, ибо он личность, а я рядовой. Я боролся, как мог. Митрополит Никодим говорил мне: «Ой, Владыка, ты бы поосторожнее. Ты помедленнее»…

— Владыка, Вы сказали: «Видел хороших священников и плохих... Видел развратников и пьяниц». Ваше отношение и к тем и другим? Были ли в Вашем служении случаи, когда Вы лишали человека священнического сана?
 
— Я лишал сана за подлость, когда она была доказана. Таковых у меня было 2-3 случая. Любой порок, если он доказуем, должен быть наказан и церковным судом. Чаще всего говорится о том или ином человеке, что он грешен, но прямых доказательств не бывает. В таком случае мы все грешны. Судить будет Бог. Ведь Безгрешный — один Господь. Суть вся в том, что, когда мы сознаем, что совершили грех, страдаем, мучаемся, оплакиваем его, мы стремимся его искупить, прежде всего, милосердным отношением к другим. Ведь Господь будет судить нас той же меркой, какой и мы судим ближних. Грех идет от Адама, и грех будет существовать до последнего дня земной истории.
Пороки, встречающиеся сегодня, были всегда на протяжении всей истории. И алкоголизм, и гомосексуализм, и прочие. Сегодня отношение к порокам изменилось. Раньше люди стыдились пороков и их не афишировали. В них каялись. Теперь ими бравируют и утверждают, что это якобы норма жизни. Вот что изменилось.

Беседовал журналист Николай Жуков.
Газета «Республика» от 21 октября 2005 г.









































ТАТЬЯНА МАЦЕЙНЕНЕ
(1941)

Татьяна Корнеева — Мацейнене прозаик, эссеист, переводчик с литовского, В ее переводе печатались произведения известного литовского философа и богослова Антанаса Мацейны: «Великий инквизитор», «Драма Иова», «Тайна беззакония», «Агнец Божий», «Бог и свобода», а также переводы статей с литовского Льва Карсавина и др.  Автор документальной прозы. Родилась в Белоруссии, окончила Вильнюсский университет и Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии. Первая публикация – «Таня» в вильнюсском «Альманахе для своих» (тираж 49 экземпляров).
Сотрудничала с различными еженедельниками: российским «Северные Афины», литовскими «Sandora», «Kult;ros barai», «Naujasis ;idinys» и другими. Публиковала статьи по различным темам, исследовала культурное наследие эмиграции. Занималась постановкой спектаклей в театрах Литвы и России. Живет в Вильнюсе.

ПУТЕМ ФИЛОСОФИИ

Принято считать, что профессиональная философия в Литве появилась в конце 16-ого столетия. Она была принесена иезуитами, прибывшими в Литву во второй половине шестнадцатого столетия из Рима, Вены, Праги и Польши но приглашению католического духовенства Литвы для преодоления влияния Реформации, которое в те времена охватило многие западные страны, в том числе и Литву. Иезуиты успешно справились с возложенной на них задачей, используя в борьбе с Реформацией всевозможные средства и захватив в свои руки образование. Через год после своего появления в Литве (1569) они учредили в Вильнюсе среднюю образовательную школу - коллегию и вскоре значительно расширили сеть своих образовательных школ по всей Литве. В 1579 году Вильнюсская иезуитская коллегия была преобразована в Вильнюсскую Академию или Университет, в котором постоянно действовали два факультета - факультет философии и факультет теологии. Факультет теологии был главенствующим. Уместно напомнить такую деталь - профессором философии в Академии не мог быть ученый не обладающий соответствующей теологической подготовкой. Образовательная установка иезуитов была строга - все науки подчиняются и служат теологии. В стены Университета (или Академии) не допускались никакие прогрессивные идеи Запада, не говоря уже о практике ознакомления с этими идеями студентов. Преподавание было подчинено строгой цензуре и осуществлялось по учебникам, апробированным руководством ордена.
Схоластической философии суждено было господствовать в Литве около 200 лет, до середины восемнадцатого столетия. Таким образом развитие философской мысли в Литве не шло ни в какое сравнение с развитием философской мысли Запада, где влияние схоластических школ успешно преодолевалось, выдвигались новые идеи, появлялись разнообразные философские школы. Литва в этом отношении, как и во многих других, явно отставала. Литовскую общественность, в первую очередь духовенство и феодальный высший свет, вполне устраивала средневековая схоластика. Однако нельзя категорически утверждать, что в период господства схоластической философии в Литве в образовательных учреждениях Литвы ничего не было известно о новых философских направлениях и школах. Философские идеи Ренессанса и философия Нового времени Западного мира имели такой широкий резонанс, что несмотря даже на строгие ограничения иезуитского руководства проникали в Литву и оказывали своё положительное очищающее влияние. Но как бы то ни было Вильнюс во времена литовско-польского государства (вторая половина XVI -- конец XVIII в.в.) был центром именно иезуитской деятельности, несмотря на то, что в Литве активно действовали и другие монашеские ордены (францисканцы, бернардинцы, кармелиты, доминиканцы, тринитарии и др.), которые образованию тоже придавали немаловажное значение. Однако организация учебного процесса и программы во всех образовательных школах Литвы были весьма схожи, хотя каждый монашеский орден опирался на своих авторитетов и теоретиков. Но тем не менее в области образования иезуиты в Литве пользовались исключительными правами и привилегиями.
Схоласты Литвы не создали оригинальной школы, впрочем тоже самое можно сказать и о схоластической философии других стран. Разумеется, нельзя утверждать, что эта философия не имела своего развития, она естественно развивалась, но схоластическая философия в Литве в период шестнадцатого - восемнадцатого столетия отличалась от схоластической философии Запада разве что в каких-то несущественных деталях, таких как, например, порядок преподавания. Всё главное - метод преподавания, проблемы - были теми же. Как известно, иезуитской схоластике всегда был свойственен пробабилизм, представляющий собой целую систему, целью которой было утвердить иезуитские устремления и принцип действия, в философии пробабилизм открыл двери и догматизму и эклектике.
Предполагается, что во второй половине восемнадцатого столетия в Литве начался период гибели схоластической философии. Правда, некоторые историки, в частности известный польский историк философии В. Татаркевич (Татаркевич преподавал в Вильнюсском университете в 1919 -1921 г.г.) считают, что схоластическая философия просуществовала в Литве до начала девятнадцатого столетия. Однако, как бы там ни было, совершенно очевидно, что философская мысль Литвы развивалась на прочной основе схоластической философии, а позже с начала девятнадцатого и в двадцатом столетии, когда схоластической философии стало не под силу сопротивляться проникновению в Литву прогрессивных идей, под сильным влиянием философских течений Востока и Запада. Ослабление влияния схоластической философии было обусловлено историческими причинами и в значительной степени ослаблением влияния Церкви на жизнь Литвы. Историческое развитие Литовского государства, небольшой опыт политической независимости, всевозможные катаклизмы (пожары, эпидемии, войны), господствующее влияние Католической Церкви на жизнь Литвы - всё это наложило неизгладимый отпечаток на развитие философской мысли Литвы и даже определило соответствующий круг тем и проблем, которые волновали интеллектуальную общественность Литвы и побуждали её к их разработке и осмыслению. Ограниченный опыт политической независимости Литвы (Литва постоянно была "с кем-то" или "под кем-то") и прочие обстоятельства, которые уже упоминались, сформировали определенное мышление, оказали влияние на развитие национального самосознания, развили и упрочили особую религиозность литовского народа (малый народ обязательно должен в кого-то или во что-то сильно верить, чтобы выжить). Таким образом существование Литвы "с кем-то" или "под кем-то" способствовало проникновению во всякую жизнь литовского народа (социальную, политическую, культурную) всевозможных влияний, укрепившихся в сознании и, подчеркнем, сформировавших определенный тип мышления, особенный тип.
Литву часто называют перекрестком культур. И это справедливо. Литва издревле была многонациональна - здесь жили и живут татары, караимы, евреи, белоруссы, украинцы, русские, не говоря уже о самих литовцах и поляках. Многонациональность Литвы объясняется историческими причинами и связана с формированием государственности. Соединение разных культур придает Литве особенное очарование и привлекательность для постороннего взгляда, подчеркивает её историческую и культурную неповторимость. Но тем не менее, мы вынуждены констатировать тот факт, что в силу уже названных причин сложно говорить о Литве как о стране, в которой уже создалась своя оригинальная философская школа. Однако попытки к её созданию существовали и существуют. Эти попытки отражались в начале в трудах известных литовских писателей, публицистов, историков, духовных лиц. Ими и закладывались основы для развития в Литве оригинальной философии.
Антанас Мацейна является одним из немногих профессиональных философов Литвы, создавшим свой метод и свою систему. Сам Мацейна философию никогда не считал профессий. В письме к сыну от 4 декабря 1978 г. он писал: « Философия сочетается с каждой профессией, ибо она сама не является профессией. Только древние софисты и «профессора» нынешней философии превратили философию в профессию. На самом деле философия - это человеческое состояние». Отметив эту одну из главных установок А. Мацейны в отношении философии, мы тем не менее воспользуемся привычным для всех термином «профессиональная философия» и позволим себе литовского философа Антанаса Мацейну отнести к разряду профессиональных философов, который никогда «легкомысленно» не втискивал «свои мысли в рамки какого-нибудь "изма"», ибо, но его мнению, «каждый "изм" означает тупик».
Так каким же он был литовский философ Антанас Мацейна? Естественно, чтобы достаточно полно ответить на этот вопрос по меньшей мере необходима монография. Целью же данной статьи является ознакомление российского читателя с самым значительным, на наш взгляд, философом из когда-либо существовавших и существующих в Литве, интерес к которому за последнее время в Литве сильно возрос, а оценка его философского наследия в силу определенных причин, о которых речь пойдет ниже, становится весьма неоднозначной.
«Моей жизнью управляет какое-то противоречие: не стать тем, кем хотелось, а стать тем, кем и не думалось стать. Поступил в духовную семинарию и был исключен из неё, вернулся туда снова (1929-1930), стремясь стать ксендзом. Не стал. Внутренне тяготея к литературе, изучал педагогику, а стал философом...», - писал А. Мацейна в своем эссе «Путём философии».
Биография А. Мацейны похожа на биографию многих людей, вышедших «в люди» из крестьянских семей. Будущий философ родился 27 января 1908 года в деревне Багренай Пренайского района (недалеко от второго по величине города Литвы, тогдашней временной столицы, Каунаса). Закончив Пренайскую гимназию, он поступил в Гижайскую духовную семинарию, но проучившись в семинарии два года покинул её по совету руководства семинарии. «Семинаристская философия моего времени по содержанию была строго томистская. С иными воззрениями мы не сталкивались. Правда, автор учебника часто упоминал Канта, особенно когда говорил о теории познания и о теодицее, сводя свою критику к постоянно повторяемой фразе "insipiens Cantius" - "глупец Кант". Складывалось впечатление, что в истории человеческой мысли не было более мудрого философа, чем Фома Аквинский, и более глупого, чем Кант. Все другие выравнивались но этим двум полюсам. История философии в Гижайской семинарии не преподавалась. Поэтому нетрудно понять, почему философия в те времена меня совершенно не привлекала. Изучал её старательно (оrе), но она нисколько не волновала моего сердца и ума (mente)... философские вопросы никого не волновали». В 1928 году А. Мацейна поступил в Каунасский университет им. Витаутаса Великого и начал прилежно изучать литературу, однако, по-видимому, в те времена он еще неокончательно определился и потому снова вернулся в семинарию, где и проучился два года (1929-1930). Этот период стал периодом окончательного определения - ему не быть ксендзом. По этому поводу он писал - «Ведь задача ксендза не задавать вопросы, но провозглашать через Церковь ответ полученный от Бога. Поэтому семинарист, склонный философствовать, то есть задавать вопросы, находится не на своем месте...» Мацейна же всю жизнь задавал вопросы и искал на них ответы. «Философия всегда есть вопрос, ожидающий ответа...» - писал он. Таким образом летом 1930 года А. Мацейна окончательно распрощался с семинарией и вернулся в университет, где продолжил заниятия по изучению литературы. В 1931 году он по предложению своего научного руководителя, известного литовского педагога и философа Стасиса Шалкаускиса начинает изучать теоретическую педагогику и философию. Педагогика, но мнению Шалкаускиса, опирается на философию, а философия заканчивается педагогикой, поэтому воспитание новых поколений невозможно без философского осмысления, а философское осмысление остается бесплодным без системы воспитания. А. Мацейна отмечал, что яркое подтверждение этих мыслей Шалкаускис находил в мировоззрении и деятельности Платона и потому «направил меня в философию, чтобы я таким образом основательно подготовился к педагогике, которую в будущем я должен был представлять у него на кафедре. Так и оставил я изучение двух литератур (имеются в виду литовская и немецкая - Т. М.), которые изучал до сих нор, и перешел к философии, хотя этот переход и был до какой-то степени лишь формальным». А. Мацейна обращает внимание на то, что в университете за исключением истории философии он получил не больше того, что уже узнал, обучаясь в семинарии -- «в лучшем случае повторил на литовском то, что уже изучил на латыни, ибо уровень университетского преподавания всех философских дисциплин (например, философии природы, теодицеи, этики) не превысил уровня преподавания в семинарии». И здесь же он добавляет: «Безусловно, повторное изучение томистской философии оставило глубокий след в моем мировоззрении, поэтому прав д-р И. Л. Навицкас, отмечая, что все мои труды свидетельствуют о неизгладимом влиянии и воздействии на меня схоластической философии».
В 1932 году А. Мацейна уезжает за границу, где продолжает учебу в университетах Лювена, Фрейбурга (Швейцария), Страсбура и Брюсселя и готовится к диссертации, которую он должен был защищать в Каунасском университете под руководством профессора Ст. Шалкаускиса. В 1934 году он защищает диссертацию под названием «Национальное воспитание» и становится доктором философии. Защитив диссертацию, Мацейна начинает преподавать в своем же университете методику научной работы, философию культуры и, несколько позже, историю педагогики. Первые крупные труды А. Мацейны - «Введение в философию культуры» (1936), первая часть «Истории педагогики» (1940 ) непосредственно связаны с чтением упомянутых курсов. Надо отметить, что Ст. Шалкаускис и А. Мацейна были едва ли не первыми не только в Литве, но и в Европе, кто выделил философию культуры в самостоятельную философскую дисциплину. Связь Учителя - Шалкаускиса и Ученика - Мацейны была весьма тесная. И влияние, оказанное Шалкаускисом в своё время на Мацейну, вряд ли оспоримо. Будучи ещё студентом, Мацейна даже унаследовал философские предпочтения Шалкаускиса - интерес и увлеченность русскими философами Вл. Соловьевым, Н.Бердяевым и др. Заметим, что в последствии эта юношеская увлеченность А. Мацейны русскими христианскими философами переросла в родственную по духу и философским воззрениям близость с ними. Ведь не случайно именно произведения русских мыслителей Ф.Достоевского и Вл. Соловьева легли в основу двух значительных произведений католического философа А. Мацейны - «Великого инквизитора» и «Тайны беззакония», которые издательство и предлагает российскому читателю.
В независимой Литве А. Мацейне довелось преподавать в Каунасском университете всего лишь пять лет, но за это недолгое время он написал девять книг: пять из них были опубликованы ( две в журналах, не дождавшись отдельной публикации), а двум из них вообще не пришлось увидеть свет. Надо отметить, что в это время А.Мацейна в основном занимался проблемами философии культуры, философской педагогикой и социальной философией. Он устремленно шел по пути намеченному для него его Учителем. Их тесное сотрудничество собственно послужило началом зарождения литовской философской школы, которой, увы, так и не довелось дождаться достойных продолжателей, а потому и развиться.
Проблемам социальной философии посвящены две книги А. Мацейны - «Падение буржуазии» (1940), которая была написана на основе прочитанного курса «Буржуазия, прометеизм и Христианство» и «Социальная справедливость» (1938), вызвавшая в свое время острое недовольство иерархов католической Церкви. В ней Мацейна выступает активным поборником социальной справедливости и говорит о том, что именно Церковь в первую очередь должна показать пример социальной справедливости и отказаться от земных благ. По справедливому замечанию философа А. Свердиоласа, в книге содержится попытка заменить традиционное католическое понимание благотворительности требованием справедливости. Следует отметить, что разрешение проблем социальной справедливости А. Мацейна всегда связывал с нравственным совершенствованием личности, а нравственное возрождение с укреплением веры, хотя свойственный ему в те времена радикализм, острота и безапелляционность высказываний приводили и всё ещё приводят к весьма неоднозначной оценке его социальной философии, в которой за последнее время в Литве даже усматриваются опасные для литовской развивающейся демократии тенденции и при этом совершенно не принимаются во внимание его нравственные установки.
«Жить по совести - единственный способ быть спасенным», - эти слова преподавателя Гижайской духовной семинарии профессора теологии Ражайтиса Мацейна помнил всегда и всегда следовал им. В 1968 году в беседе с профессором И. Гринюсом он сказал: «Сегодня эта мысль Ражайтиса звучит удивительно современно». Думается, что её актуальность вообще не подвластна времени.
Спасаясь от советского террора, А. Мацейна в 1940 году уезжает в Германию, однако спустя немногим больше года возвращается (это произошло во времена немецкой оккупации) и продолжает работу в университете, читает курс «Введение в философию». В это время его внимание приковано к основным проблемам философии и, надо полагать, что именно в это время, завершив долгий подготовительный период, А. Мацейна прочно вступает на путь философии. Но идти по этому пути и его завершить ему было суждено уже не на родине. В 1944 году А. Мацейна покидает родину, на этот раз уже навсегда. Вынужденную эмиграцию Мацейна расценивал как насильственную ссылку, себя называя ссыльным. «А как же иначе мы назовем человека, которого насильно лишили Родины, если не ссыльным... Ссыльными должны называться все те, кто был вытолкнут из своей страны - необязательно насильно физическим способом, как, скажем, А.Солженицын, но насильно моральным, все те, кто не вынес нового общественного строя...» («Личность и история», 1981). Можно как угодно расценивать этот шаг А. Мацейны, но не следует забывать про тысячи и тысячи ссыльных, дороги которых шли не только на Запад, но и на Восток - в Сибирь, в лагеря Коми и др. Именно эта последняя дорога и была суждена другому известнейшему философу, нашедшему вторую родину на литовской земле и разделившему участь многих её детей, - русскому философу Л. Карсавину.

* * *

Создал ли Антанас Мацейна свою оригинальную философскую систему? Думается, что да, если мы будем исходить из его же положения о человеке как о неповторимом и однократном существе. Означает ли это, что всякий человек способен создать свою собственную философскую систему? Отнюдь нет, ибо всякая система предполагает главную основу, на которой она создается и основы, которые её формируют. Построение системы сложный и многотрудный процесс, который не под силу каждому. Главной основой, на которой Мацейна создал свою систему, является Бог как единственный Обоснователь бытия человека и его (человека) Творец, Бог как само Бытие.
   




















ИНЕССА МАКОВСКАЯ
(1941 — 2014)

Активный популяризатор русской культуры в Литве. Автор издании «Русские в истории и культуре Литвы» (2008), «Моя сестра Елена Чудакова» (2008). С 1945 года проживала в Вильнюсе, куда родители переехали поднимать народное хозяйство республики. Некоторое время с 1980-го по 1994-ый год жила в Клайпеде, заведовала отделом Клайпедской зоны Общества Фото искусства Литовской ССР, публиковалась в городских, республиканских и всесоюзных изданиях. По возвращении в 1995 году в Вильнюс учредила Фонд поддержки юных талантов им. Е. Чудаковой и организовала музей Е. Чудаковой (в стенах, на данный момент бывшей школе М. Добужинского прим. сост.). Выпустила нотный сборник из концертного репертуара Е. Чудаковой; выступления детского музыкального театра из Москвы - «Галина Вишневская» и многое другое. Фонд Е. Чудаковой послужил началу широкомасштабного долгосрочного проекта «Русское культурно-историческое наследие Литвы».


МОЯ СЕСТРА ЕЛЕНА ЧУДАКОВА
Часть 1
В послевоенном Вильнюсе. На улице Пилимо

Мама сидела у печки, строгала лучинки для растопки и пела: «Не брани меня, родная, что я так люблю его»… Голос низкий, бархатный, и столько в нём тоски и чувства, что я с болью и ужасом думала, кого же это мама так сильно любит? (Папа только что вернулся с фронта, и я привыкала к нему с большим трудом). Мне хотелось, чтобы она пела и пела без конца, но огонь в печи разгорался, и мама замолкала.
А однажды к нам пришёл незнакомый мужчина, поставил на широкий подоконник небольшой деревянный ящик и стал прибивать к стенке провод. Потом присоединил его к ящику и … о ужас! Из него плеснуло таким невообразимым шумом, что я оцепенело и уставилась в это четырёхугольное чудо, пытаясь сообразить, что произошло. Постепенно шум стал укладываться в определённую мелодию, и моё ухо чутко уловило её. Внутри меня что-то затрепетало...Я вступила в Мир Музыки, притягательный и совершенно незнакомый, как и вся открывшаяся передо мной жизнь. Познавать таинственное волшебство Музыки, погружаться в её глубины и наслаждаться её магической силой мне было суждено благодаря старшей сестре. Мы, домашние, звали её Ляля. Я помню её с тех пор, как она училась в консерватории (ныне — Музыкальная Академия) и жила на втором этаже в квартире на улице Стефановской, будучи замужем за Александом Гольдбергом. Он играл в эстрадном оркестре в кинотеатре «Москва» на улице Диджиойи, «Велькой» (польс.), «Большой», «М. Горького» (русск., советс.)
Жили мы тогда в выделенной папе квартире по улице Пилимо № 57 («Завальная (польс.) позже Комъяунимо (совет.), почти напротив базара «под Галей». По соседству денно и нощно громыхали товарные и пассажирские поезда, возглавляемые пыхтящими, гудящими и скрежещущими, невообразимой конструкции громадами-паровозами. Крыши этих великанов «украшали» большущие, смотревшие в небо трубы, из которых валили серо-белые клубы дыма — богатейшие отходы пожираемого паровозом угля. От такого соседства окна нашего дома постепенно серели, а выложенная между рамами для утепления вата, украшаемая самыми разными способами (обрезками цветной бумаги, ёлочными игрушками, мишурой и пр.) к весне покрывалась слоем черной крошки, несмотря на тщательное усилие мамы законопать все видимые и невидимые оконные щели.
Удобств в доме не было. Воду брали из колонки во дворе, пищу готовили в русской печке с лежанкой, каким то чудом оказавшейся в нашей квартире. Позже печку разобрали, а её место занял стол с керосинкой. Новый «аппарат» постоянно требовал горючего, обгоревший фитиль надо было менять и регулировать, кастрюли драить от копоти. Приготовление обедов  на керосинке отнимало массу времени. Много лет мы с братом Славиком спорили кому идти в лавку за керосином. Находилась она на улице Арклю и занимала небольшое угловое помещение, некогда принадлежавшее костёлу «Всех святых». Несколько лет в нём находилось зернохранилище, потом его отдали под музей народного творчества. Сейчас помещение возвращено истинному владельцу.
В керосиновую лавку собирались покупатели со всех близлежащих улиц, неся с собой всевозможные ёмкости: бидоны, вёдра и даже стеклянные банки, которые особенно недолюбливали продавцы. Из больших бочек они вручную литровыми мерными черпаками наливали нам керосин, вынужденно заставляя нас часами выстаивать в нудных очередях. Мы выискивали в толпе знакомых, и если это удавалось, искренне радовались любому лицу: в разговорах время пробегало весело и быстро. Окна нашей квартиры смотрели на большие деревянные ворота «браму», как тогда у нас говорили. Через них можно было попасть с улицы во двор, окруженный с четырёх сторон плотно подходившими друг к другу домами, что создавало во дворе уют и тишину. От одного дома долго оставался только фасад, сквозь оконные проемы которого виднелись торчащие груды развалин — следы недавно от грохотавшей жесточайшей войны. (Их было множество по всему Вильнюсу: по улицам Пилимо, Басанавичаус, Вокечу, Диджойи, Субачаус, в районе Антакальниса…) Здесь частенько копались мальчишки. Однажды мой брат принёс оттуда редкие «трофеи» - солдатский вещевой мешок, набитый новенькими медалями, так, наверное, никогда не врученными. Мама разволновалась, заставила Славика отнести находку обратно, что он и сделал, внутренне протестуя и сожалея о потере такого «сокровища».
Двор наш населяли семьи разных национальностей, кроме литовской. Это были беженцы из разорённых и опустошённых немцами городов Советского Союза: Глуховские из Гомеля, что в Белоруссии; Будиловские и Файнеры из Житомира с Украины; Кессельманы и Шапиро из Коростыня Житомирской области; Струковы из России; Марковы из Запорожья; Семья Горб с Украины (города не помню). Объединённые общей судьбой, потерявшие близких, родных, кров и средства к существованию, все очень дружно уживались, посильно помогая и поддерживая друг друга в горестях, деля радости и невзгоды.
Мы, дети, (а нас было много во дворе)  тоже не отставали от взрослых. Помню, шокированные смертью Бебы Кессельман (настоящее её имя Хана), у которой осталось трое детей, мы, движимые сочувствием к оставшимся сиротам, собрали какие-то деньги (уж не помню, откуда они нашлись) и купили, а возможно просто принесли тетрадь, карандаш, открытку (для нас это было чрезвычайно ценным подарком) и вручили одной из сестёр, что шла в школу. Мальчишки частенько ходили на «заработки» на нашу горку, где тоже стояли груды развалин (много лет на их месте находилась гостиница и ресторан «Гинтарас», теперь «Панорама»). Из груды обломков они выбирали целые кирпичи, тщательно выскабливали их и аккуратно складывали в сторонке. И сколько же было радости, когда какому-нибудь счастливчику удавалось получить за них желанные копейки!
Взрослые, для которых были установлены почасовые нормы, (если не ошибаюсь 744 часа) регулярно выходили на расчистку развалин в различных участках города. Многие, отработав необходимые нормы, добровольно и совершенно безвозмездно продолжали вести «раскопки», освобождая улицы от этих тягостных следов войны.
Мы, девчушки, охотно бегали на базар (он был почти напротив нашего двора) за морковкой или луковицей, помогали чистить картошку, мыть полы, присматривали за малышами. А какое было счастье собраться у кого-нибудь, нарезать черного формового хлеба, сбрызнуть его подсолнечным (постным, как тогда говорили) маслом, посыпать крупной солью и уплетать всем вместе! Незабываемое лакомство!
Нам было удобно и спокойно во дворе. В летние вечера женщины частенько усаживались прямо на ступеньках крыльца какого-нибудь дома и подолгу рукодельничали. Модными тогда направлениями сначала была ажурная вышивка «ришелье». Таким способом вышивались салфетки, скатерти, оконные занавески, воротнички. На смену ришелье пришла вышивка «крестиком», простым и болгарским. Тут уж мастерицы изощрялись как могли, демонстрируя друг другу красочные подушки, настенные коврики и даже картины. Наиболее усердным удавалось вышить портрет Сталина. Такая работа вызывала всеобщий восторг и восхищение. Потом началось увлечение вязания крючком. Мы, подрастающие девчушки, пытались перенять опыт своих мам и тоже частенько брались за вышивку и вязание. Однако больше всего нас привлекали игры, самыми любимыми из которых были «гуси-лебеди», «испорченный телефон», «садовник», выбивалы, прятки и конечно же, прыгалки через скакалку со всевозможными комбинациями. Большинство игр сопровождалось считалками. Каких только их не было! «Катился торба с великого горба, в ней соль, вода пшеница. С кем ты желаешь делиться?», «Ехал грека через реку...», «На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич...», «Дора, Дора помидора, мы в саду поймали вора...» и прочее, и прочее...Очень любили собираться со старшими ребятами и слушать, как они соревнуются в рассказах пострашнее.
Довольно часто, занятые во дворе играми, мы слышали вдруг доносившиеся с улицы зауныеные звуки духового оркестра. Торопливо побросав всё, мы выбегали за ворота, боясь пропустить любопытное и таинственное зрелище — похороны. Первым по дороге с опущенным задним бортоммедленно двигался грузовик, в центре которого стоял открытый гроб, густо убранный цветами. Следом за грузовиком в черных одеждах, рыдая иплача, поддерживая друг друга, шли родственники покойника, за ними — несколько рядов близких и соболезнующих. На них с любопытством и состраданием смотрели останавливающиеся прохожие. Кое-кто присоединядся к процессии и провожал её до самого Евфросиниевского кладбища на Липовке. Замыкал шествие громко и нескладно стонущий оркестр. Мы тоже недолго шли рядом, с плохо скрываемым страхом пытаясь разглядеть что-то непонятное и таинственно-жуткое, скрытое в цветах...Я ещё не знала, что такое смерть, но скорбные звуки музыки, вид плачущих женщин, чёрные их одежды — всё это вызывало во мне тяжкое, гнетущее чувство. Я слышала, как мои сверстники, идущие рядом, говорили, будто все люди умирают, и с ужасом смотрела вслед удаляющейся процессии. Потом, пытаясь успокоить себя, с наивной беспечностью мысленно произносила:
- Нет, я никогда не умру! - и счастливая, с лёгким сердцем, возвращалась в свой беззаботный детский мир.
Полноправной хозяйкой двора была дворничиха Михалина Койро, из местных поляков. Она знала по фамилиям и именам не только всех своих жильцов, но и их родственников, кто, где и кем работал, в каких школах учились дети, кто в чём нуждался, что у кого можно было взять в долг. Сколько у кого сараев и что в них хранилось. Она приносила оставленные ей почтальоном телеграммы и письма, ей доверяли ключи от квартир. Ни одно недоразумение во дворе не решалось без неё. Её слушались и боялись. Дворничиха блюла чистоту и порядок во дворе, и не дай Бог, если какому-нибудь незадачливому возчику доводилось поставить в нашем дворе подводу! Только с её разрешения распахивались ворота. Вот тогда моему взору открывалась «широкая» картина уличной жизни которую обычно в мамино отсутствие я с любопытством наблюдала через окно: она терпеть не могла моих «торчаний» у окна.
Зимой, накануне католического Рождества  во дворе разыгрывалась «кровавая драма»: сыновья дворничихи устраивали бойню — кололи свинью, которую предприимчивая хозяйка долго откармливала в сарае нашего двора. Это было потрясающее зрелище: на расчищенное от снега для предстоящей операции место с большим трудом удавалось выволочь тяжеленную жертву, предчувствующую, видимо, что-то недоброе и упирающуюся изо всех сил. Иногда неудачно оглушённая незадачливым «умельцем», несчастная свинья на весь двор вопила  «благим матом», пытаясь вырваться на свободу, и только точный удар в сердце стального клинка внезапно прекращал её страдания и невообразимый гвалт… Первая кружка крови тёплой крови достовалась экзекутору… Небольшой паяльной лампой свинью долго обжигали, потом разделывали. А ночью мне снились кошмары.
Иногда мы смамой ходили на вокзал встречать или провожать папу (он часто бывал в командировках). Народу на вокзале была тьма! Сотни людей с мешками, чемоданами, чемоданами, корзинами, сумками, тюками толпились у билетных касс и вповалку лежали. Многие сидели прямо на полу. Множество безруких, с жёлтыми протезами, и безногих молодых матросов привязанных ремнями к деревянным сиденьям на четырёх подшипниках, в черных бушлатах и бескозырках сновали в толпе пассажиров. А над головами откуда-то сверху беспрестанно гундосил монотонный голос: «Пилечяй кялейвяй...» Дальше ничего невозможно было разобрать. Вообще многое мне тогда казалось в Литве странным, хоть сравнивать мне было особенно-то нечего, я только познавала мир. Мужчины носили брюки-галифе с пиджаками на кокетке; вместо шапок — шерстяные вязанные повязки с наушниками или высокие фуражки с отворотами, как у немцев; большие кожаные портфели на металлических застёжках и красивые светлые войлочные бурки-сапоги, отделанные коричневой кожей. Женщины тоже носили такие же, только с кисточками; головы покрывали небольшими платочками в клетку, аккуратно завязывая их под подбородком (вместо наших больших пуховых платков), руки прятали в муфты или длинные , до локтя варежки с красивым орнаментом, натягивая их прямо на рукава пальто. Муфту долго носила Ляля и в таких же варежках пришла к нам. Мама очень удивилась, но Ляля с гордостью объяснила, что это — подарок Нэлли Осиповны, её «театральной  мамы».
Вообще «местных», как тогда называли жителей, можно было распознать сразу, они очень выделялись. Всё на них сидело ладно, аккуратно, красиво, хоть и непривычно. Говорили они спокойно и были очень сдержаны. Чаще и больше всего их можно было видеть под «Остробрамой», т. е. (Аушрос Вартай), особенно в религиозные праздники. В любую погоду стояли они на коленях прямо на земле (подложив газету или что-нибудь еще). Многие держали в руках чётки. Склоненные их фигуры, обрывки непонятных фраз, «костёл» вместо понятного - «церковь», сверкающие золотом удивительные, таинственные формы, роскошно украшавшие видимый  за стёклами алтарь , светящаяся лампада — всё это, конечно, было совершенно ново для меня и вызывало необыкновенный интерес к этому незнакомому миру, внешняя сторона которого понемногу открывалась мне. До внутренней же было ещё весьма и весьма далеко.
    
      




 



















ТАТЬЯНА МИЛОВИДОВА-ВЕНЦЛОВА
(1946)

Родилась в Ташкенте. В шестнадцатилетнем возрасте сыграла главную роль в дипломной работе режиссёра Виктора Трегубовича «Прошлым летом» но из-за проблем с голосовыми связками сцену пришлось оставить. Работала на телевидении и в рекламном агентстве.
До возвращения в Литву жила в городе Нью-Хейвен, штат Коннектикут, США. В 2010 году вышла в свет книга «Сон не обо мне. От Пушкина до Бродского» - психологические портреты известных русских поэтов и писателей. Муж - литовский поэт и литературовед Томас Венцлова.

СОН НЕ ОБО МНЕ. ОТ ПУШКИНА ДО БРОДСКОГО

Внукам: Даниле, Кате, Иви-Кейт

Приношу большую благодарность доктору философских наук Василию Рудичу, который внимательно прочел книгу в рукописи и указал мне на стилистические неточности, профессорам Николаю Богомолову и Бенгту Янгфельдту, которые сочли возможным прочесть отдельные новеллы книги, а также моему мужу, который принимал участие в ее редактуре

Вступление

В юности я не мыслила жизни без актерской профессии. Так случилось, что из-за проблем со связками мечту пришлось оставить. Но ведь можно перевоплощаться не только на сцене. Так или иначе все мы играем в этой жизни самые разные роли. А не попробовать ли сыграть роль женщины, в судьбе которой есть некие параллели с моей? Да пусть даже их и вовсе нету… Роль есть роль. Сыграть ее не на сцене, а в книге?
Все, что когда-либо происходило в моей жизни, жизни родителей, всех и каждого из моих друзей и знакомых, о которых я хоть что-нибудь, да знаю; все, что прочла, что сумела осмыслить на своем веку, каждая мелочь, увиденная, услышанная даже ненароком, – все это словно песчинки, слепленные временем, его ветрами в единый камешек. Словно гены плодородия в зерне, положенном в блюдце с водой и выставленном на солнце. И вот оно, зерно, начинает прорастать.
Чтобы «проросла» роль, понадобится узнать о героине все, вплоть до мелочей: рассмотреть родинку на запястье, представить походку, жест, услышать голос; познать, в чем ее сила, в чем слабость – почувствовать ее как самое себя. И только тогда, когда она, моя героиня, станет плодом, который я несу в себе, – только тогда я имею право помыслить о чуде перевоплощения, чтобы оказаться уже не собою, а ею, иной.
Великое благо, ежели Он: ангел ли? Бог? – оторвет от суеты, быта, невзгод и унесет в мир той, в которую я перерождаюсь. Она одолевает меня, как неожиданная болезнь: мы сливаемся, и я уже не тень ее, я – она. И она – перед вами.

Напрасный ангел

…мая 1829 года
Милая N., писать к Вам полагаю ненапрасным. Всегда писала Вам что-нибудь касающие до моей души. Просили Вы меня писать по-русски, а трудно мне, хоть и учусь я, опять стану писать по-французски.
Могу делиться с Вами – право, даже с сестрами не стала бы столь открыто беседовать о том, что на душе у меня. Писала ли я Вам: некто ко мне сватается? Вряд бы догадались! Душа моя, удивительная новость! Ведь то не кто иной, как Александр Пушкин! Да-да, сам стихотворец Пушкин ко мне сватается! Признаться, я в смятении.
Премного я озадачена, чем вызван его ко мне интерес. Вообразите, он впервые увидал меня на балу у Йогеля. На мне было самое любимое белое воздушное платье и золотой обруч на голове. Когда мы были представлены друг другу, он говорил восторженно, я же стыдливо отвечала. Он даже напугал Маминьку своими длинными ногтями, особенно тем когтем, что на мизинце! Это и мне вовсе не пришлось по нраву. К тому же у него такие толстые губы и едва ли не сердитый вид. Я была напугана. Однакожь, вздор! Так любезно осведомился он о моем здоровьи, о здоровьи Папеньки, сестер и братьев, весело глядел на меня, глаза у него добрые – страх мой немедля прошел.
Он бывал у нас. А нынче посватался! Маминька говорит, что следует подождать и оглядеться, что рано думать мне о замужестве. Я ведь до сих пор с куклой сплю. Ах, вздор! Могу оставить куклу. Еще не знакома я с его сочинениями. Александрина сказывала, стихи необыкновенно хороши. Намереваюсь прочесть.
Ах, право, жаль, не могу я поделиться с Папенькой, а желала бы знать его мнение о женихе. Вы, наперсница души моей, как никто иной знаете, люблю я моего дорогого Папеньку. Так давно он не в себе. Целую вечность живет в отдельном флигеле. Признаться, я очень страдаю: он ужасно одинок и нещастлив. Маминька редко позволяет нам видеться. О, как это тяжко для бедного Папеньки, он так мечтает о наших свиданиях! Однакожь нынче мне неприятен его какой-то необычайный запах и вид его с обросшими волосами. Странно, я не замечала этого ранее. Ведь любила я, хоть и редко мне позволялось, говорить с милым Папенькой. Как он играл мне на скрипке! Нынче играет для себя. А завидев меня из окна, едва ли не утирает слезы. Он, как и дединька, очень меня любил всегда. Видите ли, милая N., меняется наша жизнь. Вот ко мне уже и свата послали. И сватается сам Пушкин!
Позвольте поведать Вам, друг мой, с Маминькой мне стеснительно говорить о женихе моем. Маминька наша очень с нами строга. Особливо ежели что супротив ее воли. Из книг дозволено нам читать более по-французски, хоть и по-немецки, по-аглицки (ах, как всегда хороша была со мною моя милая мисс Томпсон!) и по-русски мы читать и писать вроде научены, да дурно. Маминька, однакожь, часто сама отбирает нам книги для чтения. Да право, милая моя, на чтение романов не остается и времени. Вообразите, учения премного! Маминька воспитывает нас в благочестии. Мы длительное время проводим в молитвах. Наше дружество и былые забавы, а они столь веселили меня, уже представляются мне младенческими. На душе совсем новые заботы. Вот и сватовство! Право, не верю! А мне уже скоро 17 лет, и на дворе – весна.
Должна признаться Вам, душа моя, Вы выглядите уже как бы взрослой девушкой, весьма привлекательной, и кто, как не я, примечает это?

…мая 1829 года
Друг мой N., писала ли уж Вам, что Маминька не дала согласия, но и не отказала господину Пушкину, сочинителю? Я в смятении, не знаю, что и думать. Вспоминаю свои волнения и мысли. О Боже, как я была смущена, когда Пушкин передал предложение через графа Федора Толстого. Не напрасно ли я была столь взволнована! Право, вздор! Ведь Пушкин намного старше меня! Да и Маминька упомянула о нелестных слухах, его касающихся. К тому же, говорят, он – игрок! Вообразите, Маминька мечтает о Мещерском – женихе для меня. Какой вздор!
Пушкин написал Маминьке любезное, полное отчаяния письмо. «Я сейчас уезжаю и в глубине души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью». Он умчался из Москвы! Как я мечтала бы увидеть его!
Ах, милая! Мечта может оборваться! Но скажу Вам, какое щастье, что мои дорогие сестры и братья по-прежнему со мною, особливо в подобную минуту.
А еще более я щастлива, что могу говорить с Вами обо всем, обо всем! Ах, N., как славно – Вы со мною, наперсница души моей.

…августа 1829 года
Боже, прошло уже несколько месяцев, как Пушкин уехал из Москвы. Нам, однакожь, было неведомо, что с ним, где он. Нынче до Маминьки доходят слухи, господин Пушкин на Кавказе, где, всем известно, война! О, это невозможно! Учитель географии показывал нам на карте Кавказ. Там турки, чеченцы, и они стреляют! Как это опасно! Ах, Пушкин, он кинулся туда в отчаяньи! Маминька, какой грех.
Да, здешняя веселая жизнь вовсе не напоминает о войне. Друг мой, какой восхитительный бал был вчера у Г.! Я танцевала в упоении! На мне было прелестное платье с оборками, они такие воздушные, я в восторге от материи! Надобно узнать ее название. Как бы хотелось иметь зеленое платье из такой же материи, но фасон, однакожь, должен быть с иным лифом, непременно с бантом на груди и с воланами!
Меня приглашали более других. Наш сосед по имению столь восхитительно танцевал со мною, у меня просто кружилась голова! Маминька дала мне знать, что он не только изящен, но и завидный жених! Право, я должна была еще усерднее заниматься с учителем танцев.

…октября 1829 года
Господин Пушкин, дорогая N., пожаловал к нам по возвращении в Москву. Маминька еще спала. Раздался стук на крыльце, и вдруг в самую столовую влетела из прихожей калоша. Так торопливо Пушкин раздевался. Войдя, он тут же осведомился обо мне. За мною послали, но я не посмела выйти. Маминьку разбудили, и она приняла Пушкина в постеле. А мое сердечко так трепетало! Хотела бы я послушать их разговор.
Когда Пушкин приехал на другой раз, Маминька не велела быть с ним любезной, мне пришлось выказать безразличие. Никак не могла я ее ослушаться и посему своих чувств не обнаружила.
Маминькина неприязненность смутила меня донельзя. Но у меня есть соображение. Извольте, я решилась все же обсудить сие событие с Маминькой. Как мне ни неловко идти супротив ее решения, но я хочу изменить его. Она будет сетовать, что Пушкин беден, да и дединька отпускает нам не столь средств, сколь надобно. Маминьке трудно вести хозяйство – оно очень расстроено. Семейство наше, право, нещастно. Но что же мне делать без Пушкина! И мне ведь уже 17 лет.
Уже осень, одно утешение – балы.
Я беседовала нынче с Папенькой. Слава Господу, он чувствует себя лучше, он на моей стороне и обещал говорить с Маминькой о женихе.
Как бы хотела я провести время в обществе Пушкина! Я бы имела удовольствие толковать с ним по своему усмотрению. Полагаю, когда-нибудь нам удастся побеседовать с ним об искусстве верховой езды. Ах, если бы я могла показать ему моего нового жеребца.

…апреля 1830 года
Какие чудные новости! В день Светлаго Христова Воскресенья я и Маминька приняли предложение! Я – невеста Александра!
Я должна молиться Господу Богу – и за Папеньку еще усерднее: как он помог мне вразумить Маминьку! Она смилостивилась и послала приветы господину Пушкину. Вообразите, он немедленно примчался, сделал предложение! Ах, чудо! Только вам, милая N., могу я признаться: еще не столь давно я мыслила о замужестве как о способе освободиться от нашей не столь щастливой семьи. Моя зависимость от нее стала тяжкой. Со временем, поразмыслив, пришла к иному совершенно выводу. Нынче я не намерена смотреть на замужество как на забаву и связывать его с мыслью о свободе. Вы, как никто, знаете, что на балах и приемах мне довелось беседовать со многими особями мужеского полу, но никто не тронул сердце мое умом, благожелательностью и веселостью, как Пушкин.
Он обо мне только и помышлял все это время! Мои же потайные мысли доверены Вам одной, да еще отчасти сестрам. Как я щастлива! Хоть и пишет Пушкин Маминьке, что в нем нет ничего, что могло бы мне нравиться, а удовольствие мне видеть его ясный взор, прекрасную улыбку и изящные пальцы.
Впрочем, Маминька по-прежнему озабочена тем, что Пушкин имеет нещастье пользоваться дурной репутацией в глазах государя. К тому же его имущественное состояние вовсе не блестяще, а Маминька так мечтала о выгодной партии для меня.

…мая 1830 года
О, милая N., сердце мое бьется столь радостно при мысли об Александре. Вообразите, Пушкин получил высочайшее разрешение на женитьбу! Родители уже благословили его. А Маминька все недовольна. И сколь многие препятствия на пути к моему замужеству! Мне пришлось писать дединьке, ибо до него дошли худые мнения об Александре, чтобы рассеять их. Я просила его не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета. Я умоляла его согласиться составить мое щастие.
Мне, право, вовсе неловко и тягостно все это, но вздор! Завтра помолвка! А после мы с сестрами и с Маминькой отправимся к дединьке в Завод. Александр прибудет туда и будет ему представлен! Уж я к дедушке приласкаюсь, он не станет противиться! Как я волнуюсь, если бы Вы ведали! Впрочем, вы знаете, как никто!
Я уже могу мечтать о свадебном наряде.

…июня 18 года
…мой дедушка, он столь милостив к Александру, обещал дать в приданое мне и сестрам имение Катунки. Мой жених пробыл в Заводе три дни. Мы имели щастие беседовать, гулять по моему любимому парку, любоваться прекрасными цветниками. Господь Бог сблизил наши души. Я не ошиблась в выборе, дорогая N., поздравьте меня. Столь радостна была я в обществе моего жениха!
Тоска взяла меня по его отъезде, вообразите, словно все опустело вокруг. Уже не радовали меня ни прогулки, ни верховая езда. На щастие могла я любоваться альбомом, где мы писали друг другу стихи. Какое уныние вызывает во мне отсутствие Пушкина! Ах, каковы мои предчувствия, страшно и вымолвить. А еще, милая N., должна признаться Вам, что я ревную Александра. Откуда мне знать, с кем он проводит время, слухи о его похождениях нелестные. Впрочем, вздор! Он любит меня всею силою прекрасной души своей!
…августа 1830 года
O, как давно я не писала Вам, дорогая моя! Если бы знала я весной, какие тяжкие испытания предстоит вынести моему замужеству! Вообразите, главным препятствием служат, да простит меня Господь, мой любимый дедушка и Маминька. Стыдно признаться, но она, право, ссорится с Александром в разговорах о приданом. Она объявила Пушкину напрямик, что у нее нет денег. Тогда он сказал, что заложит имение, привезет деньги Маминьке взаймы, чтобы шить приданое.
Маминька, вообразите, делает нам к свадьбе подарок – залоговую квитанцию на голкондские бриллиантовые к венцу наколки от ее Величества императрицы Марии Федоровны. Она мыслит, что Александр ее выкупит, но я догадалась, он не сможет – нет у него денег. Его родители не могут дать ничего, лишь двести душ, да вроде обещают часть сельца Болдино в пожизненное владение.
Поверенный Александра ездил в Завод улаживать дела и вернулся с огорчительным известием. Дедушке угодно было отдать мне часть имения с тем, чтобы мы выплачивали третью часть огромнейшего по нему долга. Впоследствии обнаружилось, что и это невозможно, ибо наследник имения – мой Папенька. А управлять имением Александр отказался. Но дедушка, однакожь, хочет помочь мне с приданым! Он был добр дать нам в приданое медную статую Екатерины Великой. Бог милостив, мы перевезем ее к месту нашего жительства и продадим.
Я впервые задумываюсь о средствах. Не вижу никаких надежд, с ними связанных. Росла я, благодаря дедушке, в роскоши. Он неизменно баловал меня, а нынче я полагаю, мы с Александром будем бедны. Он написал мне намедни, что серьезно опасается-де, наша свадьба будет отложена, ежели я не уговорю Маминьку поручить ему заботы о моем приданом.
Дела дедушкины так расстроены! Чтобы их уладить, он хочет воспользоваться связями Александра в Петербурге. Однакожь Пушкин пишет мне, что не имеет достаточно влияния, но все ж стремится помочь дедушке. Как он мил, не правда ли? А выйдет ли толк?
Нынче у нас одна надежда на имение Александра. Он хочет заложить его с тем, чтобы дать Маминьке денег на мое приданое и на наряды. Страшно помыслить, что же с нами станется. Да и состоится ли свадьба? Предчувствия одолевают меня, я стараюсь более думать о любви, чтобы не впасть в уныние.

…декабря 1830 года
Да, да, Господь не хочет нашей свадьбы. Как же мне уверовать в то, что она состоится, ежели свадьбу мы все время откладываем. В августе получили сообщение о смерти дядюшки Василия Пушкина, дай Бог ему небесного царствия. Я ждала новых бед, друг мой. И они не преминули явиться. Маминька ужасно вспылила в разговоре с любезным Александром! Казалось, свадьбе не быть. Жених мой уехал. Он написал мне сердитое письмо, памятуя, что Маминька осыпала его оскорблениями и что ежели я буду исполнять ее приказания, то помолвка наша может быть и расторгнута. О, как напугали меня слова жениха! Расстроены были нервы мои, я молилась и плакала. Как нашла я в себе силы обратить жениха моего в веру, что любовь наша победит все испытания, что согласна я пойти замуж и без приданого?! Если бы кто-нибудь знал, какое чудное, пылкое письмо прислал мне Александр! В то же время он, право, серьезен и разумен. Хлопочет по делам.
Все же мне, вообразите, пришлось не раз писать ему едва ли не под диктовку Маминьки. Только в постскриптум смогла я приписать пару слов, идущих от всего моего любящего сердца. Ах, стыдно, неловко! Я плачу. Но он все уразумел и отвечал мне, чтобы я не лишала его любви и верила бы, что в ней все его щастье.
Только мы пришли в себя, надежды наши было воскресли, вдруг столь некстати случилась эта ужасная эпидемия! Из-за карантинов Александр не мог покинуть Болдино.
После длительного отсутствия он наконец здесь, в Москве. Господь подарил нам щастливую встречу, омраченную, однакожь, Маминькиным неудовольствием. Мы оба, я и Александр, пытались обласкать ее! Она понемногу смягчилась. Как я молю Господа помочь нам быть вместе! Маминька возила нас с Пушкиным по соборам и к Иверской. Жених подарил мне чудесную шаль.

Я, кажется, привыкаю к мысли, что Александр ниже меня ростом, но еще не знаю, как мы будем выглядеть в обществе, будучи мужем и женой, не смешно ли? И выучится ли он танцевать со мной, как я люблю? Ведь танцевать он не умеет. Он и ходит неловко, вообразите, как-то волочит ноги, да и башмаки стоптаны. То заметила Александрина. Ах, вздор!
Я, право, люблю его.

…марта 1831 года
Милая, милая N., если бы Вы знали, что творится со мною с самого дня свадьбы: я и в смятении, и в упоении. Нет нужды долго говорить о том, как прошла свадьба. Все было бы прекрасно, если бы Маминька моя не испортила утро свадебного дня. Она, вообразите, дала знать, что у ней нет денег на карету. Александр опять послал ей денег. A главное – суеверные страхи Александра оттого, что упал крест и кольцо. Приметы, и впрямь, нехороши. И хотя мне пришлось не показать никакого вида, я, однакожь, была расстроена. Друзья встретили нас образами в нашей новой квартире. Все восхищались уютным гнездышком. Запамятовала сообщить Вам, что сняли мы прелестную квартиру на Арбате.
О, как я устала в тот день и как нелегко мне было оказаться с моим мужем наедине: Вы ведь уже прошли это испытание. Страшно переступать грань, коей требует замужняя жизнь! Как невероятно то, что произошло со мной, в каком смятении я была от того, со мной случилось! При этом, вообразите, мне стало еще горше наутро после свадьбы. К Пушкину пришли приятели. Он до того заговорился с ними, что забыл обо мне вовсе. Я впервые очутилась одна. Я ужасно плакала! Только Вам одной могу я признаться, что боюсь я наступления каждой ночи, которая неизменно несет мне более и более открытий. Как ненасытен Александр, и как я далека от того, что требует от меня мой долг.
Днем мы наносим визиты друзьям, едем на балы, в маскарады и в театр всякий день, сами устраиваем бал и приемы. Я в хозяйственных хлопотах, новых для меня. Их премного, едва ли и справляюсь. Я устаю. Вынуждена улыбаться, быть любезной, но на душе моей, вообразите, нелегко. Едва ли не каждый вечер мы идем в постель не ранее трех часов ночи.
Хоть Александр, полагаю, не в восторге от меня – я все время ссылаюсь на мигрени, на то, что хочу спать, – но все же нежен со мной и осыпает меня бесщетно поцелуями. Внешне все выглядит весьма пристойно. И вряд кто догадывается, что у нас с ним на душе.
Признаться, до сих пор не понимаю, в чем же прелесть замужества. В том ли, что тебе не дают спать спокойно и требуют от тебя ласк? Как это неловко, постыдно, однакожь! О, вовсе ничего не знала я о ночных обязанностях женщины, а они не всегда приятны, право. Так ли я воображала себе замужество? Полагаю, мой муж особенно ненасытен. Так ли с другими мужьями? Он просит меня послушания во всем, учит меня греховным вещам, и я даже плачу тайком, прося у Господа прощения. Александр утешает, говоря, что нет греха в наших любовных утехах, они-де, напротив, естественны. О, есть среди них и стыдные! Я сжимаюсь, как каменная, едва оказавшись в постеле. Мне трудно не казаться равнодушной.
Признаться, покамест (так нянька говорит) одно радует меня несомненно, что вряд когда еще Маминька надает замужней даме по щекам! Александр умеет защитить меня от нападок Маминьки. Намедни, вообразите, едва не выгнал ее из дому. Но очень я тоскую по Папеньке. Ах, как быстро проживаем мы кистеневские деньги! А удастся ли нам когда выкупить это имение?

…июля 1831 года
Давно я не писала Вам, друг мой! Вот и новости: налаживается моя замужняя жизнь. Я учусь находить в ней прелести при том, что она весьма нелегка. С середины мая мы в Царском Селе. Следует признаться, это было разумное решение. Избавиться от опеки Маминьки прежде всего! Как ни полюбила она Александра, но ее неблагожелательные слова о нем никак не способствовали нашему семейному благу. Оно и без того было осложнено, особенно поначалу.
Опыт замужней жизни потихоньку залечивает чувствительные раны первых дней. Они казались мне непереносимыми, но по прошествии месяцев я многое оцениваю иначе. Стараюсь быть покорной мужу, он всякий день меня учит этому. Иногда мне кажется, что я в покорности забываю себя и свою гордость. (Далее написано, зачеркнуто, листок скомкан, но текст различим.)
Любопытно, как Пушкин описал наши отношения. Я часто повторяю эти строки и пытаюсь увидеть себя самое его глазами.

О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склонясь на долгие моленья
– право слово, долгие, я же очень устаю, да и лень мне, однакожь.
Ты предаешься мне нежна, без упоенья

– мне трудно все же понять, как я ни стараюсь, в чем смысл любовных утех. Рождаются дети, вот разве смысл.

Стыдливо холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему.

– Но мне же больно поначалу. Разслаблению так и не выучилась. Да и грешны сладострастные осязания, ей-Богу…

И разгораешься потом все боле, боле —
И делишь, наконец, мой пламень поневоле.

– Пламенный мой Пушкин, да, а что такое пламень во мне – неведомо. Пламень! Право, он преувеличивает. Разница в росте все же не столь удобна в постеле.

Да полно, обо мне ли? Не об А. К. ли?

Признаться, друг мой, я обожаю Царское Село, мужа и весьма довольна своею жизнью. Здесь спокойнее и приятнее, чем в Москве. Мы не держим экипажа и гуляем. Я занимаюсь домашними делами, пишу письма, вышиваю, читаю. Александр сочиняет. Если бы не история с трехдневным его отсутствием, когда он разговорился с дворцовыми ламповщиками и добрался с ними до Петербурга, забыв обо мне, то наша жизнь здесь есть идиллия, если сравнивать с моим пребыванием в Маминькином доме. Хотя и Александр весьма раздражителен! Но незабвенная мисс Томпсон так учила меня: count your blessings.

…октября 1831 года
Писала ли я Вам, божественная N., о том, что с начала июля наша тихая идиллия в Царском оказалась потревоженной. Из-за карантина сюда переехали Их Величества со двором. Я не могла уже спокойно прогуливаться по саду. Знакомая фрейлина сообщила мне, что Их Величества желали узнать час, в который я прогуливаюсь, чтобы меня встретить. Я была в смущении, поэтому стала было выбирать уединенные места для прогулок.
Однакожь в конце июля мы с Александром не избежали встречи, и Государыня назначила мне день явиться ко двору.
Вовсе не находила я особой прелести в том, что в Царском Селе стало шумно по переезде двора. Окна нижнего этажа стали мы занавешивать. На дороге у дома то и дело стучали лошадиные подковы. Да и экономии нашей пришел конец, все вздорожало. Его Величество едва ли не нарочно проезжали по нескольку раз мимо наших окон, а на балу спросили меня, отчего у меня всегда шторы опущены. Оттого и опущены, чтобы никто не заглядывал в окна.
Нас посещала фрейлина Россет, когда не дежурила при дворе. Иногда мы вместе шли с ней наверх, к Александру, слушать сказки, кои он сочинял летом. Чаще же она шла к нему одна. При жаре наверху он сиживал в халате без сорочки, а иногда раздевался чуть ли не до наготы. Немудрено было бы застать его там в таком виде. Я посылала узнать, можно ли войти. Сердце мое мучительно трепетало, оттого что они без меня подолгу беседовали.
Как досадно, что с ней ему весело, а со мной он зевает. Я и без того в свете маску равнодушия и холодности надеваю. Из-за его ревности никаких чувств не могу выказать. Как же он этого не разумеет? Но сам он дает более оснований для ревности! Пушкин – мой муж – должен принадлежать одной женщине. Женке своей! Не приходит же мне в голову ревновать Александра к графу Васильеву, который и в четыре поутру навещает Александра, слушает его новые сочинения. Или к Василию Андреевичу Жуковскому. Я люблю приятелей его. В особенности – Нащокина. Он умеет приходить на помощь! Для него я летом вышивала, но шелку не стало и взять его из-за карантина было негде.
Я решила понемногу помогать Александру. Переписывала его черновые записки. Все лето он непрерывно читал стихи, я даже уставала их слушать. Понимает ли он это, когда пишет обо мне:

Ты без участья и вниманья
Уныло слушаешь меня…

Да, я вышиваю, думаю о будущих детях, о проказах слуг, на мне дом, право. А он только стихи мне читает или выговаривает, как я должна себя вести. Представляется, что стихи ему дороже меня, и однажды я в порыве даже сказала ему об этом, не сдержавшись, увы, в присутствии знакомой дамы: «Господи, до чего ты надоел мне своими стихами, Пушкин!» Он назвал мои чувства откровенностью малого ребенка. Да-да, я малый ребенок! Мне столь немного довелось бывать с моим отцом. Оттого-то ищу отцовской заботы в муже моем. Неужели он не уразумел, что нужен мне весь, целиком. Он, душа его, а не стихи!
Разве что летом прогуливались мы вечерами у озера, посещали представления в Царскосельском театре. Когда я упрекнула его, что мы мало проводим времени вместе, что он не целиком принадлежит мне, он отвечал, что не женщине восемнадцати лет управлять мужчиною тридцати двух лет. Впрочем, после этого он из Петербурга привез мне, обиженной на него, дорогую турецкую шаль в подарок. Я не выказала ему огорчения от того, что шаль оказалась вся исколота и окурена из-за карантина.
Как мне дороги его любовь и внимание! Как хочу поберечь его от мелких забот, в особенности с мошенниками слугами, но самой трудно разбираться с ними. Покамест же он сам увольняет слуг, замеченных в нечистых делах. А ведь Пушкин и без того занят, работает и днем, и ночью, чтобы заработать нам на существование. При его изумительной лени это трудно. Не оттого ли он ужасно нервен? Домашние нужды ему в тягость, он часто впадает в меланхолию, тоскует, и только шуткой возможно отвлечь его в такие мгновения.
Полагаю, что отныне он будет занят еще более прежнего. Его Величество определили Пушкина на службу. У меня появились надежды, что жалованье поправит дела и появится у нас каша в горшке, как было угодно выразиться Его Величеству. Ах, как хотелось бы мне выкупить бриллианты мои и Маминькины, заложенные у Веера.

…января 1832 года
Бесценный друг мой, помилуйте, давно я Вам не писала, а между тем должна была поделиться главной новостью, да все ждала определенности моего положения. Поздравьте меня и Александра! Мы ожидаем младенца! Я преисполнена новых, не объяснимых вполне чувств, прислушиваюсь к себе. Отношение мое к мужу стало иным. Я безмерно люблю отца моего будущего дитяти, мы начинаем находить гармонию друг в друге, коей, признаться, не было прежде в столь полной мере. Моя застенчивость перед Александром сменяется доверительностью. Он платит мне пылкой любовью, нежностью, заботливостью необыкновенной. Огорчительны лишь мои головокружения. В нынешнем положении они натуральны. Приходится смиряться и терпеть.
Терпеть, однакожь, приходится и многое другое, не столь насущное. В декабре Александр был по делам в Москве. Слуги не преминули воспользоваться его отсутствием и ввели меня в заблуждение неверными сведениями о расходах, якобы для Александра. Я, поверив, заплатила им деньги, а их никоим образом платить не должна была. Пушкину никак не удается воспитать во мне трезвое отношение к тем россказням, коими потчуют меня слуги, в особенности в его отсутствие. Я дала себе слово быть твердой.
Огорчает меня и поведение моей матушки, которая до сих пор не желает расплачиваться с нами в счет приданого. Александр писал мне, что она жалуется по Москве на его корыстолюбие. Знала бы Маминька, сколь стеснены мы! Жалованье Пушкину назначено, да никто не платит. Приходится экономить. Как я мечтала, что муж уладит в Москве дела и сумеет выкупить Маминькины голкондские алмазы, ее свадебный мне подарок. Никак не удастся. О том, что подарок нужно еще и выкупить, не стоит и судить: такова уж моя Маминька. Ах, право.
Мне ужасно жаль Александра, ибо его хлопоты в Москве были едва ли не напрасны, дела завершены так и не были. Касались они, как Вы догадываетесь, предсвадебных долгов Пушкина. В Москве он тосковал, не исполнив дел. Того жалованья, что ему положили на службе, едва хватило бы на два или три бальных платья.
А платья мне весьма надобны. Вообразите, какой курьез. Графиня Нессельроде раз взяла меня без ведома Александра на придворный Аничковский бал. Я по неопытности не догадалась, как взбешен будет Пушкин, он наговорил графине грубостей. Дал мне понять, что не должна я ездить туда, где сам он не бывает. Помилуйте, я все еще учусь секретам семейного сосуществования.
Однакожь позднее трудно было мне не ослушаться Александра в его отсутствие: признаюсь, я все же несколько раз не усидела дома. Я писала ему в Москву, что езжу на балы и рауты. По щастью он не бранил меня, а велел быть осторожной. Пушкин ведает, как тоскливо мне дома, не с кем словом перекинуться, разве что с няней. Он часто запирается в своей комнате для сочинительства. Я не смею войти туда ни под каким предлогом, тщетно ожидаю его выхода к завтраку или обеду. А то всю ночь ходит по кабинету, бормочет, а потом спит долго. Ежели не сочиняет, то и дома не сидит. Я одна.
Мне во многом помогает тетушка Катерина Ивановна. По приезде в Петербург я очень с ней сблизилась. Она балует меня так, как когда-то дедушка баловал. Наталья Кирилловна Загряжская и тетушка протежируют мне, знакомят со всей знатью Петербурга. Визиты и балы скрашивают жизнь. Только по переезде в Петербург я поняла, как уныло мы жили в Царском, а воображала, будто мы в раю. Там мы прогуливались у озера, а здесь – по Английской набережной!
Вообразите, время от времени Александр пугает меня своим желанием ехать в деревню, где ему славно работается. Право, восхитительное местопребывание! Слушать бой часов, завывание ветра и вытье волков! Не сходит ли он с ума? Я весьма недовольна, что эту мысль внушил ему отец нашей близкой знакомой, фрейлины Россет. Она и сама на Александра премного влияет. Желала бы я иметь поблизости такого друга, коего она имеет в лице Пушкина, чтобы не выть от тоски, с кем бы поболтать обо всем на свете непринужденно.
Увы, такие мысли, как и мысли о долгах, о нужде, о моем затворничестве, о ревности Александра, заставляют меня страдать. И только балы, рауты да мечты о будущем ребенке помогают немного развеяться.

…февраля 1833 года
Не судите строго, дорогая N., писала я Вам едва ли не год назад, и как долго тянулся этот щастливый и нещастный год! В мае родилась наша Маша. Сколь чудно быть матерью, целовать ее пяточки, гладить ее по головке, слушать лепет младенца! Александр плакал при этих родах и говорил, что убежит от вторых. А уж и вторые ожидаются, ношу я тяжело.
Плачет и тоскует Пушкин часто, особливо когда пишет стихи, ровно как и смеется, ликует, ежели воодушевлен. Восприимчивость нервов у него необычайная!
Я, право, и сама теряю время от времени душевный покой. Причин тому много. Оплакиваю я смерть дедушки моего. Господь забрал его в сентябре. Он успел повидать правнучку. Будучи в то время по делам в Петербурге, посылал он еще дорогие подарки своим, вообразите, возлюбленным дамам в Завод. Александру пришлось ехать туда по смерти дедушки в надежде получить деньги. Однакожь привез муж ревматизм в ноге вместо денег. А литературными трудами, кои давали нам средства к жизни, уже давно ничего не зарабатывает. Я вынуждена взять на себя хлопоты по продаже медной статуи Екатерины, которую дединька подарил нам вместо приданого. Но покамест безуспешно…

…августа 1833 года
Нынче я, друг мой, собираюсь жаловаться Вам. Причина лишаться мне покою и радости – не характер Пушкина, нет: у него характер щастливый. Ни взысканий, ни капризов. Лишь одиночество мучает меня. Воюю с ужасными слугами, тож безуспешно, увы. Читаю, вышиваю, вожусь с малышкой, и все одна. С тоски стала учиться шахматам. Зимою темно, холодно. Пушкин то в архивах, то в кабинете взаперти, то идет в книжный магазин.
Только на балах с ним и видимся. А без тетушки моей драгоценной ни балов, ни маскарадов не было бы. Средства ее значительны, хвала Господу, и хочет она, чтобы ее Душка имела наряды роскошнее, чем у первых щеголих. Я веселюсь, Пушкин стоит, зевает у стены, а другой раз руки на груди, губы надуты и ревностью мучается. Бывает, что посреди иной фигуры lancier заставляет меня покинуть бал. Когда весел, ему балы в радость, ибо его Мадонной все любуются, а мне – в отвлечение от тоски домашней!
Летом иначе! Мы на даче, тетушка и Наталья Кирилловна рядом, живут на ферме. Хоть и уходит Пушкин каждый день пешком надолго в город по архивам, а на природе без него все не так тоскуешь. Последние месяцы носила я хорошо, часто по островам прогуливалась. Александр и ночами гулять ходил, то один, то с друзьями. Посещали мы и театр. А как 6 июля родила я сына, мучали меня нарывы. И когда страдала, Александр, вообразите, строил глазки m-me Крюднер – а та уже едва ли не старуха, ей уже около тридцати! Однажды я не выдержала, уехала с бала. Напомнила о своем присутствии по его возвращении домой. Дала своему господину и повелителю пощечину. Запомнит теперь, что у его Мадонны рука тяжеленька. Он воображает, что я ревную, смеется. А не разумеет, что страдает его ангел от тоски и одиночества.
Младший Александр растет превосходно. Маминька растрогалась и послала в подарок 1000 рублей, каково? Уж и не скажу, как нас деньги эти выручили! В начале августа Пушкин получил на четыре месяца отпуск и умчался пугачевские места обследовать…

…сентября 1833 года
Вот и нынче я без мужа, и теперь уже надолго. Слава Богу, мы еще живем на даче, тетушка всякий день рядом. Намедни Александр прислал письмо. Он остановился по дороге у Маминьки. Нашел ее любезною. Она, вообразите, ревнует меня к тетушке. Кой толк ревновать, ежели тетушка мне уже более пожаловала, нежели те 12 тысяч приданого Маминьки, что были обещаны, да никогда не получены. Но книг Пушкину дала, варенья обещала прислать, а еще и гостить зовет с детьми. Давно мы не видались с Маминькой, с Папенькой и с сестрами. Слава Богу, хоть братьев время от времени вижу.
Правду пишет Пушкин, что с ужасом жду я первого числа, когда меня начинают теребить за долги и Параша, и слуги, повар, извозчик и аптекарь. А издатель его, Смирдин, все извиняется вместо денег. Боится муж, что я наделаю новых долгов, не расплатясь со старыми. Что ж, все-то он наперед знает. Жду денег от брата, без них и вправду придется одалживать. Я теперь без копейки в кармане. К тому же нарывы приносят ужасные страдания!
Пишу письма Пушкину. Хоть и сержусь я на него, другой раз и ножкой топну, если что не по мне, а люблю всем сердцем своим. А уж как он меня любит! Очень я и детки по нем скучаем. Вот-вот переедем в город на новую квартиру. Издержалась я изрядно.

…октября 1833 года
Милая N., я по-прежнему одна. Пушкин в длительном отъезде, но часто пишет мне нежные письма. Я с осторожностью особой читаю те места, где описывает он дам. Уж слишком однообразно повествует он об их недостатках. То девицу, путешествующую с теткой, стало быть молоденькая, небрежно называет городничихой, и-де не хороша она; то сообщает о грязных ногтях несносной бабы мадам Фукс. Вряд бы Баратынский посвятил несносной бабе стихи, да еще хвалил бы при этом ее красоту и гений! При этом мужа этой Фукс описывает добросовестно как умного и ученого немца, не пишет про его, к примеру, немытую голову. Все еще не верю, что мои добродетели, от коих он в восторге, отвлекают его от желания волочиться за встреченными в мое отсутствие дамами. Неужто только о жене и мыслит?
Нынче Александр, хвала Господу, в Болдине. Даром ли пишет он, что дорогою волочился за одними 70—80-летними старухами, на молоденьких 60-летних и не глядел, что чист передо мною, как новорожденный младенец. Ох, неспроста.
Хочет меня разжалобить. Жалуется, что животик болит. Столько месяцев он без домашнего уходу, в разъездах в любую непогоду, нередко голодный, ибо еда в станционных дворах непорядочная. Бедный, бедный Пушкин!
А меня только и пугает в письмах: не кокетничай с царем, не мешай мне, не стращай меня. Он в отъезде, как же мешаю ему? Разве что дразню, что не подобает меня так надолго одну оставлять, того и гляди искокетничаюсь. А Его Величество сами со мной заигрывают, право, не грубить же мне в ответ.
Каков-то нынче мой Отелло с бородой? Пишет, что не ревнив. Еще бы, он и сам знает, что я во все тяжкие не пущусь. Тогда откуда его страхи, что мой тон изменится, и слова, что не любит он всего того, что пахнет московскою барышнею, всего того, что не comme il faut, vulgar. Вздор!
Я, как мадам Фукс, уже синим чулком становлюсь, ей-Богу. Одни детки наши мне в утешение. Да, признаться, начали меня и балы радовать со временем. Не плакать же мне без конца об одиночестве моем да о нужде.

…ноября 1833 года
Друг бесценный, жизнь без мужа становится мне привычной. Так долго он отсутствует. Я писала ему подробные отчеты не только о домашних делах, но и о том, как проводила время. Чтобы сплетням по приезде не пугался. Ведь не иначе, как доложат про Его Величества внимание, и про Безобразова, и про Огорева, да мало ли, кто за мной ухаживает. Отказываться от приглашений и захотела бы – не могла. Не одна, однакожь, выезжала, а с тетушкой. Милая она, как может оберегает меня от завистниц, коих множество в Петербурге, и велит лишнего на людях не молвить.
Упрекает меня Пушкин, что не сплю в гостях и на балах. Толку что ревновать? Муж сам приучил меня выезжать. Вновь и вновь писал, что искокетничалась. Глазки, он знает, я неспособна строить, да и нужды нет. Надобно учиться еще более на себя холодности напускать, он прав. Мне нелегко. Вы знаете мой живой характер и доверчивость. Хорошо, однакожь, что хотя в гостиных близких друзей того от меня не требуется. Смеюсь и говорю все от души. Я дома тоскую. А в гостях – весело. А и преотлично, что Пушкин ревнует, поймет, каково мне терпеть все его увлечения и посвящения стихов разным дамам. Всех не перечислить! Влюбиться в Соллогуб! Фи.
Как мы полагали, Маминька сделала все, чтобы так и не завершить разговора с Александром о приданом. Ах, Маминька. Правду говорит Пушкин, что родным моим мало дела до нас. Одна тетушка мне родная Маминька. Бедные мои сестры!

…января 1834 года
Дорогая, милая N.! Вот наши новости. Двору угодно, чтобы я танцевала в Аничковом дворце и муж мой при этом мог присутствовать. Как огорчилась бы я еще не столь давно, когда бы Государь Пушкина придворным чином пожаловал! Только бы не попадаться на глаза Их Величествам. А теперь, право, рада от уныния спастись. Зима без балов невыносима! Муж мой разгневан, считает что звание камер-юнкера неприлично летам его. А три года тому назад Бенкендорф предлагал ему камергера, он отказался. Огорчен Александр и тем, что мундир дорог, да брат Россет-Смирновой купил ему новый мундир у Виггенштейна в подарок. И расходов нет.
Теперь, когда он в себе, я утешаю его шутками, напоминаю историю про Сонцова, мужа тетки его. Того, как и Александра, представили к производству в камер-юнкеры, да больно велик и высок он был. Так на основании физических уважений был пожалован в камергеры. А у тебя, говорю, Пушкин, росту не достает. Утешься. Радуйся, что у тебя жена не такая фальшивая, как у Сонцова, хоть и приходится принимать вид холодный, как ты меня поучаешь. Да что теперь твоя Мадонна при дворе блистать станет. (Он и без того радуется тому).
В январе на бале у Бобринского император танцевал со мной кадриль, чудо! и за ужином возле меня сидел! Ах, Папенька мой, сестры, Маминька, как они должны гордиться мною! Моя жизнь, милая N., как зимняя светлая вьюга, кружится вихрем: в четыре – пять возвращаюсь с бала, в восемь вечера обед, и опять на бал! Едва успеваю детей обнять. Они, слава Богу, здоровы. И про шахматы забыла. Натанцеваться вволю, покамест вновь не понесла! На балу у князя Трубецкого Государь выговаривал мне за Александра, что не показался он там, а глаза у Его Величества ласковые да веселые. И не страшно. Императрица же так великодушна! Ходят слухи, назначила из своей шкатулки денег Дантесу, барону, что принят прямо в гвардию офицером, вовсе не окончив военной школы. Офицеры ропщут, что-де за честь. Он так беден, что дома сидит. На вечерах – в изношенных штанах. Жаль его, право!












































РАИСА МЕЛЬНИКОВА
(1944)

Магистр эдукологии. Является автором учебников по этике и театру для средних школ и гимназий, книг для учителей, научных и публицистических статей, опубликованных в Литве на литовском языке. Является членом  ИСП, состоит в международной ассоциации писателей и публицистов МАПП, литературном объединении поэтов и прозаиков, пишущих в Литве на русском языке «Логос», объединении русских писателей и художников «Рарог». Стихи её печатались в альманахах Литвы, России, Белоруссии, Болгарии, Индии, в журнале Латвии. В Вильнюсе изданы сборники её стихов: «В измерении надежды и любви», «Плывущие во времени», «Пространство для диалога», «Неслучайное пространство». Призёр фестиваля «Славянские объятия» в Болгарии. Награждалась дипломами Российского союза писателей. За вклад в развитие русской литературы награждена медалями: «Владимир Маяковский 125 лет», «Александр Пушкин 220 лет», «Антон Чехов 160 лет», «Анна Ахматова 130 лет». Награждена Знаком отличия Императорского Дома звезда «Наследие» 3 степени за литературную деятельность в духе традиций русской культуры.

 УСКОЛЬЗАЮЩИЙ ПОРТРЕТ ИСТИНЫ

Истина... Как её обнаружить и найти? Как выбраться из ошибок, заблуждений и обмана в нашем постмодернистском пространстве? Это действительно сложно сделать сейчас, когда наше сознание твердит, что надо быть толерантным и принимать мир, каков он есть,  и нужно выслушать множество взаимно исключающих субъективных мнений и взглядов и не осудить их. Но разве в другие времена было проще? Мы знаем, что – нет. Вспомним истории жизни людей, пострадавших за свои откровения... Грустные это были события.
Мастерам своего дела, будь то учёный, поэт, художник или скульптор, свойственно очень близкое соприкосновение с тайнами, приоткрывающими истину.  Думаю, никогда не поздно воспользоваться уникальным опытом замечательных людей, сохранившимся в их творчестве. И, если всмотреться в картины всемирно известных художников: Винсента Ван Гога, Густава Климта, Микалоюса Константиноса Чюрлёниса, вчитаться в написанные Данте Алигьери, Платоном и Аристотелем строки – можно обнаружить туманный облик истины, пробивающейся сквозь глубину веков. Попробуем представить себе непростой портрет истины.
Оказывается, истина может быть горькой, неблагоприятной. «Обманчивый мир! Безмерно горький мир!» – трагично восклицает Данте, подытоживая свои наблюдения, и, скажем так, находясь «над пониманием истины». В «Божественной комедии», описывая своё путешествие, когда позади него остались ад, чистилище и семь райских небес, и поэт ожидает, что вскоре перед ним вспыхнет ослепительный свет вечной истины,  Беатриче останавливает его. Она просит поэта оглянуться и посмотреть вниз, ведь взгляд должен быть ясным и строгим. И Данте поражает нас своим откровением – он видит землю в её истинном свете – в жалком обличье...
Истина ясная, когда её находят, и постоянно ускользающая, когда мы ищем её, как и время, текущее через всё наше жизненное пространство. Истину нелегко обнаружить, потому что она сокрыта, не находится на виду. Она – тайна, которую невозможно разгадать сразу, для этого необходимо время, мудрый взгляд. «Истина скрыта на дне колодца», – утверждал Демокрит. Исходя из этого утверждения, можно представить, что истину покрывает огромный слой воды и за ней надо глубоко нырнуть, а для такого поступка необходимы не только смелость и решительность, но ещё следует обладать огромным терпением и смекалкой, чтобы выбраться из колодца и не утонуть.
Пифагор считал, что истину полезно видеть нагой.  И с этим мнением тоже нельзя не согласиться. Окружающий вуалью облик истины, утонувшей в лёгком тумане, как на картинах импрессионистов, скрывает от нас понимание, вводит в заблуждение.
Мы можем представить её в романтическом сиянии нашего воображения. Вот, вроде бы, мы узрели её. Она промелькнула перед нами, укрытая многослойным покрывалом, а когда начинаем подбираться к ней, пытаясь снять таинственные слои, она уже ускользает от нас и вновь исчезает...  Желая понять сокрытые символы и знаки, приходится пробиваться сквозь скрывающую её завесу и пробираться к истокам. А это не каждому человеку под силу.
Китайский философ Чжуан-цзы говорил, что тот, кто ищет истину, – бродит в потёмках.
В темноте мы, естественно, не можем различать очертания предметов, но благодаря интуиции и через тактильные ощущения можем ориентироваться в пространстве. Продолжая эту мысль, можно предполагать, что истина иногда всё-таки может нам открыться и внезапно, и совсем с неожиданной стороны. Думается, она может даже испугать нас, погрузить в страх, отнять сладкую мечту.
Проблема истины являлась объектом рассуждений для многих философов и исследователей. Ими излагались различные точки зрения по данному вопросу. Представитель элейской школы Парменид противопоставил истину мнению и сформулировал своё понимание. Он утверждал, что истина основывается на рациональном познании, а мнения - на чувствах, поэтому истина познаётся разумом, а чувствам доверять нельзя, ибо они ведут к заблуждениям. И Платон, и Аристотель не обходили стороной тему истины. Философам было важно не только найти возможности познания истины, но и сохранение приверженности ей. Известно, что истину ценили превыше всего, Всем известна приписываемая Аристотелю фраза: «Платон мне – друг, но истина дороже». Аристотель, продолжая мысли своих учителей Сократа и Платона, писал в «Никомаховой этике» о том, что, как бы ни были дороги ему друзья, если выбирать между ними и истиной, предпочтение следует отдать всё же истине.
Фома Аквинский в «Сумме теологии» писал, что «истина состоит в согласованности ума и вещи» и, тогда, возможно, мы соответственно развитию интеллекта по своим критериям, можем устанавливать истину? Тогда видим истину субъективную?    
Любовь к истине, твёрдое желание открыть истину, какой бы она ни оказалась, серьёзные  намерения, направленные на поиски её, могут помочь нам слой за слоем снимать  неявственную оболочку и узреть сущее, то, что скрывалось от нас и что есть на самом деле.  И, возможно, тогда, обнаружившему истину, она будет своим факелом освещать всё окружающее пространство, указывая дальнейший путь и назначение собственного существования.
Однако, хочется заметить – трудно представить, что в нашем бушующем мире фейковых новостей существуют какие-либо определённые критерии обоснования истины и приверженности ей. А может быть, истина является лишь иллюзией или, как говорил Ж. Бодрийяр, и существуют только симулякры?
Конечно, в кратком эссе непросто осветить такую сложную проблему, как понятие истины, да и автор не ставил перед собой такой цели. Своей публикацией хотелось лишь привлечь читателя к размышлению в заданном направлении.
Так, всё-таки, безусловной, абсолютной истины не существует, или же, если она и есть, человек не способен её понять? А может, у каждого своя истина? Думается, что нет ничего более далёкого от истины, чем идея о возможности её достижения.


РАССУЖДЕНИЯ НА ТЕМУ МУДРОСТИ

  «Мудрость – одна из красивейших вещей».
Платон «Пир»

Во все времена людям свойственно задаваться такими фундаментальными вопросами, как: что такое истина, красота, справедливость, мудрость? Раздумывая над этими вечными проблемами, приходим к выводу о том, что, не будучи мудрым, сложно достичь понимания истины и красоты, определить справедливость. Рассуждая в таком ключе, естественным образом, размышления приводят к философии, ибо сам термин «философия» означает – любовь к мудрости. Итак, постараемся искать ответы, «нырнув в глубины» античной философии. Можно соглашаться или не соглашаться с философией Платона и Аристотеля, но не брать во внимание их теоретические исследования нельзя. По моему разумению – все основы заложены в древности, а мы можем лишь базироваться на известных позициях. Представлю в данном эссе свое понимание мудрости в свободной игре чувств, разума и рассудка.
Мудрость является совершенным качеством разума, она, как и красота, которая само совершенство, трудно досягаема. Разумные люди имеют определённые критерии истины, красоты, справедливости, и, философствуя, они стремятся к настоящей мудрости.
Противоположность мудрости – глупость. Глупость чаще всего проявляется в самодовольстве, и человеку она несёт несчастье, ведь такой человек не старается стать красивее, умнее, совершеннее…
Мудрость, как уже упоминалось, труднодостижимое качество ума. Она не постоянно присутствует в нём, а приходит во время размышлений в одиночестве, проявляясь, как интуитивная догадка, которая сомнительна, неубедительна и требует подтверждений. Она озаряет человека, ум которого находится в поисках истины.
Такой процесс познания вполне можно сравнить с другими жизненными процессами. Здесь уместно будет вспомнить слова американского прагматика Уильяма Джеймса о том, что и сама человеческая жизнь – это блуждание в горах, в тумане, а еще и над пропастью.
Мудрость, как и свою жизнь, невозможно передать кому-то другому, так как каждый индивид обладает субъективным опытом, сознанием, индивидуальным уровнем интеллекта.   Мудрые люди, чаще всего, не считают себя мудрыми, они не грешат завышенным самомнением. Образцом такого поведения являлся и до сих пор является, великий Сократ, который не считал себя мудрым. «Я знаю, что ничего не знаю», –  любил повторять он, понимая ограниченность возможности познания. Карл Поппер это качество философа называет «интеллектуальной скромностью».
Само понимание мудрости может меняться в зависимости от эрудиции, практического опыта, принадлежности к какой-либо определённой группе людей. К примеру, толпу народа привлекают красноречивые, уверенные в себе люди. Наделённые такими качествами, они восхищают «любителей зрелищ». Актёр или оратор, находящийся в центре внимания, и его «красивая, несущая успех речь», привлекательны для массы народа. А вот философы это мудростью не называют. Вслед за ними, мы можем наименовать такую «мудрость» показной или псевдомудростью, ведь она страшится философской беседы, диалога с разумным противником. В этом и обнаруживается её несостоятельность.
К постижению мудрости располагает философский диалог, побуждающий к рассуждениям и поискам ответов на волнующие вопросы. В дискуссии гарантируется возможность взаимного обмена знаниями, такая атмосфера создаёт условия для проявления мудрости. И вот здесь обнаруживается способность сосредоточиться на обсуждаемой проблеме, опираясь на здравый смысл. Это уже признак философского размышления, базирующийся на имеющихся знаниях, опыте и открывающихся, ранее неизвестных фактах, которые острый ум умеет моментально обрабатывать.
Характерно, что качество мыслительных операций обнаруживается и в момент нравственного выбора. Ведь мудрость пронизывает поведение человека и проявляется в его высказываниях. Соответственно таким критериям, судят о человеке окружающие. «Встречают по одёжке –  провожают по уму», –  говорят в народе.
Мудрость указывает человеку единственно верное поведение, подсказывает, как преодолевать трудности, помогает в достижении цели. Мудрый человек умеет выделить суть объекта и охарактеризовать эту суть, он постоянен во вкусах, его ум не блуждает и не путается, и хотя он, как и другие, может ошибаться, –  он признаёт свои ошибки.
Исходя из сказанного, можно, сделать вывод, что мудрость является добродетелью, а добродетель, как утверждал Аристотель, это – «добровольно избранная установка». Разумный определяет, находит и выбирает середину между излишеством и недостаточностью, он умеет из «бесконечного» зла выделить добро и следовать «золотой середине». Но всю свою жизнь придерживаться умеренности – трудная задача для человека, и, только обладающие настоящей мудростью, умеют преодолевать искушения.
Таким образом, можно утверждать, что мудрыми не рождаются, мудрыми становятся. Об этом рассказывает Платон. Согласно его мнению, любитель мудрости страстно желает стать мудрым и ненасытно обогащается знаниями. К мудрости ведёт любопытство, понимание того, что мудрость  полезна человеку.
Становясь более мудрым, человек постигает суть разных вещей и явлений, находя в них постоянное и неизменное, отличая главное от второстепенного. Обладание мудростью ведет к постоянному развитию, что помогает понять существование «вещи в себе», отличать красивое от безобразного, справедливость от несправедливости. Как уже упоминалось, мудрость неразрывно связана с истиной, она ненавидит ложь. Основополагающие знания, которыми обладают мудрые люди, позволяют находить связи, формулировать законы. Мудрость жизненно необходима учёным, аналитикам, политикам, правителям. Невозможно быть справедливым, не будучи мудрым. А вот с разумением Платона веры  в непогрешимость мудреца, как носителя истинного и безусловного знания, изрекающего «истину в последней инстанции», возникает множество вопросов, о которых во все времена дискуссируют философские умы.
Также уместно будет сказать, что, в практическом смысле, приобретению мудрости способствуют природные способности человеческого интеллекта: хорошая память, внимательность, наблюдательность, умение понимать, легко схватывать, усваивать и перерабатывать знания, а также желание постоянно учиться.
Понятие мудрости неразрывно связано с человеком, с его существованием и социальной деятельностью и, подчёркиваю, применимо лишь к человеку. Беседы с обсуждением концептуальных вопросов привлекают разумных людей. В таких дискуссиях проявляется жажда к обнаружению истины. Обогащение мудростью происходит в сложном процессе развития познавательных способностей: от мнения к познанию красоты, истины, к абстрагированию – таково восхождение человеческого рассуждения.
Не только с точки зрения когнитивных процессов характеризуется понимание мудрого человека. Здесь важна и коммуникативная функция: связь мудреца с социальным миром. Примеры общения дервишей, суфиев, уже упоминаемого в данной работе, Сократа  показывают неповторимый способ передачи полезных знаний их современникам. В коммуникации проявляется самобытность мудреца, он умеет озадачить своего  оппонента завуалированными речами или неожиданной поведенческой реакцией. Ирония,  зачастую ранящая партнёра, на самом деле поучающая, ведёт собеседника к собственному пониманию какой-либо проблемы, рождению открытий. Сократ такой способ диалога называл «майевтикой». Поэтому в поведении мудреца присутствует и, свойственный ему, исследовательский талант, и способность воплощать в социуме идеи, и рассудительность, вытекающая из постижения им бытия и опирающаяся на богатый жизненный опыт. Естественно, что является очень важным нравственный аспект. Никоим образом мы не можем назвать мудрым человека безнравственного, преступающего законы морали. Мудрец способен анализировать свои ошибки, он постоянно заботится о нравственном совершенствовании. 
Соответственно, мудрый человек благодаря своему мышлению охватывает прошлое, оценивает настоящее, может предвидеть будущее, умеет разумно строить свою жизнь, реализует нравственные ценности, стремится к совершенствованию и умеет развивать свою личность. Скорее всего, такого субъекта и можно наречь мудрым человеком. Но время меняет всё, и понятие мудрости в каждую эпоху раскрывается в новых аспектах.

СЛУХИ, ВЫМЫСЛЫ И ПРАВДА
 

Обычно о людях, ставших известными ещё при жизни, ходит много слухов, разнообразных рассказов и просто анекдотичных случаев. Им приписываются какие-либо непростые качества и необыкновенные приключения. После их смерти, когда остаются лишь плоды их творчества, вымыслы и слухи обрастают дополнительными деталями. Появляются легенды, которые окружают биографии этих замечательных тружеников.

К примеру, о французском писателе и поэте 17 века (1619 – 1655) Сирано де Бержераке*, обладателе длинного носа, по этому поводу существовало столько рассказов, что и перечислить сложно. Некоторые из них настолько неправдоподобны, что вызывают улыбку недоверия, но мы с удовольствием продолжаем пересказывать их. Рассказывают, что нос у поэта был настолько длинный, что если кофе варили в соседнем городе, то молодой человек мог моментально учуять аромат чудесного напитка. Даже передавали и такие подробности, что поэт, поступал не так, как подобало по существующим в то время приличиям – обходился без носовых платков. Ему никаких платков не хватало, он вытирал свой нос простынями. И вот с таким носом, как кажется, можно преуспеть в цирке, в любви такой нос служил препятствием.

«В пылу житейских гроз,
Фиаско потерпев в каком-нибудь вопросе,
Вам нелегко повесить нос,
Зато легко повеситься на носе».

Так писал Эдмон Ростан в своём произведении «Сирано де Бержерак». И далее, описывая любовные похождения поэта, Ростан находит удивительные слова, понятные каждому влюблённому в независимости от эпохи, в которой он проживает.
 
«Что значит поцелуй?
Непрочный, лёгкий знак,
Что подкрепляет нам признанья, клятвы, слёзы…
Соединенье душ, дыханье нежной розы,
От сердца к сердцу путь, таинственный цветок,
Что наполняет нам всю душу ароматом.
Что значит поцелуй?
Один лишь лепесток
В живом венке любви, роскошном и богатом;
Воздушный мотылёк, спустившийся легко
На розовый бутон, раскрывшийся с улыбкой;
Секрет, который принял за ушко
Твои уста прелестною ошибкой.
Что значит поцелуй?
Ничто, одна мечта,
К нам залетевшая нечаянно из рая;
Миг бесконечности, который, замирая,
Подарят мне твои уста!»

Современники писали, что Сирано был завсегдатаем питейных заведений и любимцем женщин. Но его друг Анри Лебре, как и положено верному другу, защищая его честь, говорил о сдержанности поэта.
Однако больше, чем женщин и вино поэт любил литературу и философию, и нам досталось прекрасное наследие Сирано де Бержерака. Позвольте, напомню время написания данных произведений. 1649 – «Мазаринады»; 1651 – «Письмо против фрондёров»; 1650 – «Иной свет, или Государства и империи Луны»; 1653 – «Смерть Агриппины»; 1654 – «Сатирические письма»; 1654 – «Проученный педант»; 1662 – «Иной свет, или Государства и империи Солнца».
Женился Сирано незадолго до смерти, взяв в жёны баронессу де Невильет. Поэта в течение его недолгой жизни преследовали различные тяготы, но ни тяжелая болезнь, ни финансовые трудности не сломили Сирано. Он продолжал писать до самой смерти. До самой смерти с ним оставался его верный друг, Анри Лебре и супруга. Скончался, Эркюль Савиньен Сирано де Бержерак в возрасте 36 лет. Кредо его жизни озвучено Эдмоном Ростаном.

«Сирано: Вот видишь… я бродил среди речных излучин
И всё не мог найти, где надлежащий путь.
Я должен был избрать какой-нибудь,
И что же?
Опытом научен,
Я выбрал путь себе кратчайший и прямой.
Ле Бре: Какой же?
Сирано: Быть самим собой».
Эдмон Ростан. «Сирано де Бержерак».

Наибольшую известность Бержерак получил спустя почти 250 лет после своей смерти в пьесе Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». Имя Сирано стало нарицательным для обозначения человека с огромным носом, а также истинного гасконца — поэта и дуэлянта. Существует легенда, что являясь отчаянным дуэлянтом, он так ни разу не был побежден.
Сирано — один из главных героев серии книг «Мир реки» Филипа Фармера**, также является главным героем книги Луи Галле*** «Капитан Сатана или Приключения Сирано де Бержерака». Он послужил прототипом персонажа романа Умберто Эко****.
«Остров Накануне». Многие изречения героя были заимствованы из произведений писателя. Ряд писателей разных стран и эпох использовали образ Сирано. Александр Казанцев в романе-трилогии «Клокочущая пустота» вывел Сирано одним из основных действующих лиц. После выхода ряда экранизаций имя стало и вовсе нарицательным, и олицетворяет воинственного храбреца с длинным носом, как в одноименном фильме, вышедшем во Франции в 1990 году.
Образ Сирано де Бержерака вдохновлял и композиторов: его жизни и похождениям посвящены опера «Сирано де Бержерак» Франко Альфано (1936, заглавную партию исполнял Пласидо Доминго), а также мюзикл Кара Караева «Неистовый гасконец» (1973).
В 1970 году имя Сирано де Бержерака присвоено кратеру на Луне.


*Эркюль Савиньен Сирано де Бержерак — французский драматург, философ, поэт и писатель, один из предшественников научной фантастики, гвардеец. Прототип героя пьесы Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак».
**Филип Хосе Фармер Philip Jos; Farmer, (26 января 1918 — 25 февраля 2009) — американский писатель-фантаст, автор более полусотни романов
***Луи Галле (фр. Louis Gallet; 14 февраля 1835, Валанс — 16 октября 1898, Париж) — французский писатель и либреттист.
****Умберто Эко (итал. Umberto Eco; 5 января 1932 – 19 февраля 2016) — итальянский учёный, философ, специалист по семиотике и средневековой эстетике, теоретик культуры, литературный критик, писатель, публицист.










ГАЛИНА МИШКИНЕНЕ

Литовский славист, научный работник, преподаватель. Область научных исследований: арабо-алфавитная литература литовских татар. Доктор гуманитарных наук, доцент Центра по изучению турецкого языка в Вильнюсском университете; ведущий научный сотрудник Центра исследований рукописного наследия Института литовского языка. Стажировалась в Анкарском, Стамбульском, Варшавском, Краковском университетах и др. Сфера научных интересов – рукописи и культурное наследие литовско-польских татар, культурные связи Литвы и Турции, ислам на территории Великого княжества Литовского. Председатель общества татар Вильнюсского округа. Председатель  Совета национальных общин Литвы.   

ЛИТОВСКИЕ ТАТАРЫ
Историко-этнографический очерк

На исторических землях Великого княжества Литовского в течение шести столетий проживает этническая группа восточного происхождения, традиционно называемая "татарами". Установить точное время первоначального поселения мусульман на землях ВкЛ не представляется возможным, хотя появление их на этой территории можно связывать с приграничными столкновениями Литвы с Золотой Ордой в первой половине XIII в. (1238–1239), когда Литва стремилась подчинить своему господству земли Смоленщины и Черниговщины. В ходе подобных столкновений татары, несомненно, попадали в плен, и их могли привозить в Литву в качестве пленников. Однако, не располагая конкретными историческими данными, трудно утверждать, что татары именно с этого времени начали селиться на землях ВкЛ.
Данная этническая группа, получившая в дальнейшем название литовских татар, т.е. тюрков-мусульман, осевших в ВкЛ, поступивших на службу, наделенных пожалованной землей, и в силу этого, как и другие местные служилые люди, обязанных ходить на войну по приказу великого князя, формируется с конца XIV–начала XV в.
Причины переселения татар на земли Великого княжества Литовского были чисто политическими – распад Золотой Орды, а также внутренняя борьба за власть, продолжавшаяся и после образования независимых ханств. Миграции способствовали и приграничные столкновения с татарами.
Переселившись на территорию Великого княжества Литовского еще в XIV–XV вв., татары в течение двух столетий смешивались с местным населением в языковом отношении, переживая вместе с ним все исторические перемены, интегрируясь в их культуру, но при этом отчасти сохраняя свою самобытность, а самое главное – религию (ислам), которая и позволяет говорить о литовских татарах как особом этноконфессиональном образовании.
Тюркские языки, на которых говорили поселившиеся в ВКЛ татары, довольно быстро начали выходить из употребления. Анонимный автор документа «Рисале-и татар-и Лех» уже в 1558 г. указывал на то, что некоторая часть его соплеменников «покинула свой родной язык и употребляет польский». О быстрой утрате языка литовскими татарами свидетельствуют и другие источники XVI в. Так, в рукописи Луцкевича содержится высказывание на белорусском языке, из которого видно, что оно относится к тому времени, когда процесс языковой ассимиляции татар еще не завершился, но среди татар уже были лица, не знающие своего родного языка и владеющие белорусским: «Кали па татарску не вмейе то па руску нехай абракаеца». Приведенный совет находится среди текстов наставлений о молитве и обращен к законоучителю мусульманской религии.. Основываясь на различных имеющихся сведениях, можно считать, что основная масса литовских татар уже в конце XVI в. не говорила на родном языке (одном из тюркских диалектов).
Причины, способствовавшие быстрой утрате татарами языка, обобщены в работах многих исследователей. Среди основных причин гибели языка следует назвать смешанные браки мусульман с христианками; социальную разнородность литовских татар, их немногочисленность, изолированность от родного края, а также отсутствие интердиалектного варианта языка для обслуживания религиозных обрядов. Ислам, являясь объединяющим началом всего татарского, опирался на арабский, не понятный для татар, и не мог, таким образом, способствовать сохранению родного языка.
Таким образом, живя в течение столетий рядом с белорусами, поляками и литовцами, это изначально разнородное в этническом и культурном отношении население не смогло сохранить свою этническую и языковую самостоятельность. К XIX в. они в большинстве своем перестали считать себя татарами: «Мы не татары, но шляхта мусульмане, – говорили они, – и татарами нас называют только крестьяне».. Очевидно, что интеграции переселенцев в единую этноконфессиональную группу способствовали общая религия – ислам, общий язык – старобелорусский, а также общие права и обязанности.
Прибывшие из кыпчакских степей и Крыма татары принесли с собой особую культуру. Под влиянием факторов западноевропейской цивилизации данная культура видоизменялась и приобретала новые черты. Особенности культурного наследия литовских татар следует искать в славяноязычной арабско-алфавитной письменности, оригинальной культовой архитектуре, колоритном фольклоре, самобытных традициях и обычаях. Культура литовских татар тем или иным образом всегда была связана с их религией – исламом.
Появление белорусских текстов, писанных арабским письмом в середине XVI в., а в XVII–XX вв. – и на польском языке, связано с историей лингвистической ассимиляции литовских татар. Она обусловила необходимость перевода на белорусский, а затем и польский языки религиозной литературы: сур Корана, непонятных литовским татарам арабских текстов молитв, легенд о пророке Мухаммеде. Кроме того, появление славяноязычных богослужебных книг, написанных арабским письмом, совпало по времени с Реформацией, когда у народов, входивших в состав ВкЛ, возрос интерес к своей истории, культуре, религии. Именно к этому периоду относится и первый польский перевод Корана.
Произведения литературного творчества литовских татар дошли до наших дней в виде рукописных сборников середины XVII–XIX вв. различного содержания. В книги (китабы) входят предания о жизни и деятельности пророка Мухаммеда, описания обрядов и ритуалов, основных обязанностей мусульман, нередко – библейские легенды, нравоучительные рассказы, иногда в них включаются восточные авантюрные повести. Существовали сборники (хамаилы) молитв на арабском и тюркских языках, где помещались также сведения по мусульманской хронологии, лечению болезней при помощи молитв, толкования снов. В так называемых теджвидах излагались правила чтения арабского текста Корана. Тефсиры содержали тексты Корана на арабском языке с подстрочным переводом (пересказом или комментарием) на белорусский или польский языки. Особую разновидность составляют сборники, названные С. Кричинским полукитабами, – в их составе обычно нет молитв, но тематически они близки к китабам, отличаясь от последних значительно меньшим объемом.
Китабы чаще всего хранились в мечетях или являлись достоянием более зажиточных татар и их семей. Перед первой мировой войной в каждом татарском поселении имелось несколько таких книг. Во время войны многие из них затерялись, и уже в послевоенный период китабы стали библиографической редкостью.
В известных рукописях XVII в. белорусские тексты являются преобладающими. В большинстве случаев увеличение количества польских текстов в китабах и хамаилах происходит за счет переводов с белорусского на польский. В XVIII – XIX вв. появляются китабы и хамаилы, которые можно назвать польскоязычными.
Известный славист Е. Карский отмечал, что арабско-алфавитные рукописи «дают много интересного материала для суждения о белорусском языке XVI – XVII вв. Если бы прочесть и исследовать все известные белорусские тексты арабским письмом, то очень может быть, нашлось бы немало весьма интересных особенностей языка, незаметных в памятниках, писанных традиционной орфографией. Из сказанного следует и другой вывод, что так точно передавать белорусские звуки могло только лицо, которое хорошо говорило, как природный белорус, на этом языке, значит, у него даже база речи применилась к местному произношению».
Несмотря на многократное копирование рукописей и их модификацию, а может, и благодаря этому, письменность литовских татар остается ценным источником разноаспектной информации. Выше было отмечено значение арабско-алфавитных рукописей для белорусистики. Не следует забывать и того, что существование арабско–алфавитной письменности способствовало сохранению культурных и религиозных особенностей литовских татар, не позволило им полностью ассимилироваться. Традиционная письменность несла в себе историческую память прошлых лет, поддерживала традиции и обычаи в мусульманских семьях. На протяжении веков она оставалась и единственным источником религиозной культуры мусульман Великого княжества Литовского.
Тесное переплетение обрядов узкоэтнического характера с общеисламскими чрезвычайно характерно для традиционной культуры литовских татар. Последнюю просто невозможно представить без исполнения таких мусульманских обрядов, как чтение Корана, молитв, раздача подаяния. Эти обряды являлись основным стержнем имянаречения, побратимства, свадебных торжеств, поминок, дня памяти умерших и т. д.; они проводились, как правило, в домашней обстановке во время званого обеда. Все вышеназванные обряды носили характер устойчивой традиции; их описание мы находим в художественной, историко-этнографической литературе, посвященной жизни татар.
Долгие годы государственного атеизма почти не затронули сферы бытовой, семейной обрядности литовских татар, в которой сохранялись элементы чисто исламской традиции и символики. Обряды продолжали существовать, приспосабливаясь к изменившимся условиям. Так, например, после того как в сер. XX в. была разрушена мечеть в Видзах (населенный пункт на территории совр. Белоруссии), для отправления религиозных обрядов священнослужителей-имамов стали приглашать в дом. Местом общего сбора мусульман стали и так называемые съезды, или «мусульманские фесты». Проходили они в летний период, начинались со дня поминовения умерших на Видзовском мизаре (мусульманском кладбище) 31 мая и, обойдя круг, заканчивались в конце августа на Швенченском (на территории совр. Литвы) мизаре. В эти дни татары-мусульмане имели возможность не только помянуть своих близких и прочитать над их могилами заупокойные молитвы, но и пообщаться друг с другом. Такие собрания имели и важное социальное значение. После молитв и раздачи садаги (подаяния) на мизарах, татары собирались в домах или клубах, где могли не только сообща решать наболевшие и актуальные проблемы, но и ближе познакомиться друг с другом, заложить основу для образования новых татарских семей. Подобного рода мероприятия скрепляли общину изнутри и способствовали сохранению групповой идентичности, уменьшали риск ассимиляционных процессов и создания смешанных семей. Общими усилиями и средствами поддерживали в надлежащем состоянии имеющиеся мизары. История Видзовской мечети нашла свое продолжение в мусульманских «съездах», которые помогли сохранить приход в пределах старых трех уездов.
Нельзя не согласиться с мнением Р. Уразмановой отметившей, что существовал значительный слой общества, представители которого не признавали себя верующими мусульманами и в то же время неукоснительно совершали важнейшие мусульманские обряды и участвовали в их проведении. В этом исследователь видит вообще особый, исключительный феномен советской, да отчасти и постсоветской действительности, заслуживающий специального внимания и анализа со стороны социальных психологов, этнографов, историков и исламоведов. По сути дела, мы столкнулись со своеобразным явлением длительного существования и функционирования бытовой и обрядовой культуры, можно сказать, мусульманской по форме, но утратившей свое религиозное содержание. Этот вариант мусульманской обрядности отнюдь не свидетельствовал о духовном вакууме в народной культуре. Под «крышей», казалось бы, формальных процедур находили себе спасение и укрытие остатки мусульманской духовности, веры, нравственности, религиозности в татарском обществе. Безусловно, это в значительной степени облегчило и ускорило этнокультурное возрождение общины литовских татар в последнее десятилетие. Социологические исследования, проведенные учеными Белоруссии, показали, что 78,8% белорусских татар придерживаются мусульманской обрядовости. Хотя у нас нет подобных количественных данных по Литве и Польше, согласно наблюдениям многих ученых, там сложилась аналогичная ситуация.
Особого внимания заслуживает развитие и изменение семейно-бытовой обрядности в новых, современных условиях. Так, проведенные в 2001–2002 гг. археографические исследования показали, что произошла легализация многих традиционных обрядов свадебного, погребально-поминального цикла. Литовские татары открыто говорят о своих историко-культурных традициях, издавна формирующих образ жизни татарской семьи. И если в 70–90-е годы казалось, что такие традиции, как знахарство, магия и пр., остались в далеком прошлом, то исследования последних лет, проведенные автором данных строк, свидетельствуют совсем о другом. Так, 78-летняя Танзилия Беганская (Швенченский район, дер. Милькунай) ведет календарь, в котором помечает все мусульманские праздники и лечит от испуга при помощи нусек (нуска, от араб. нусха – амулет, ладанка):
«То… и так помогало людям, и так помогало людям. Три раза покуриться надо. Нусочку напишу одну, вторую, третью. Там какие-то слова и я не с памяти, а просто с карточки выписала. В Неверишках был моей золовки мужик грамотный. Я от него выписала, и я людям очень помогала. Надо значит до восхода солнца и после захода слонца покуриться. Эту карточку положить на угольки и этого дыму поглотать, поплевать три раза и наотмашь выбросить эти угли. Так одна женщина, беременная, как стукнул гром, она как раз шла, она бригадиром здесь работала, полеводом. Она очень спужалася, очень боялась, чтоб не повредило на ребенка. Пришла, кленчила, просила, руки целовала, чтобы я ей выписала. Кто-то ей сказал, что я от спужания пишу. Я ей выписала нусочки эти. Она три разы покурилась. Я от нее только рубль взяла, она мне боли давала. Я ей говорю: Мне не надо, мне этих заработков не надо, пусть только поможет тебе и твоему ребенку. И что вы думаете, я ее видела, уже дочка взрослая, говорила, все хорошо, я тебя никогда не забуду, Таня, на меня. Я тебя никогда не забуду. Я по паспорту Танзиля по-татарски, а так Таня и Таня все называют. Вот, говорит, и девочка моя здоровая, и я стала здоровая. Ты мне очень помогла» (отрывок из интервью автора).
Систематические исследования в данной области помогли бы зафиксировать и сохранить богатое, но постепенно исчезающее культурное наследие литовских татар.
При обращении к культурным особенностям литовских татар нельзя обойти вниманием и их оригинальную архитектурную традицию, которая проявляет себя, в частности, в постройках мечетей. Первая из них была сооружена в XIV в. во Львове. Видимо, мечети появлялись вслед за первыми татарскими поселенцами уже в самом начале XV в. Однако источники подтверждают их существование лишь с XVI века (Ласосна 1539 г.). О наличии мечетей в Троках, Вильно, в дер. Сорок Татар, в Прудзянах, Новогрудке, Гродно, Давбутишках, Плешевичах, Остроге, Чехрыне пишет анонимный автор «Рисале» (1558 г.). Несколько мечетей упомянуто в трактате П. Чижевского «Альфуркан…» (1616 г.). Ценную информацию содержат работы турецкого историка Ибрагима Печеви (20-е годы XVII в.) и церковные источники. Опираясь на них, можно предположить, что в XVII в. на территории Великого Княжества Литовского существовало 20 мусульманских храмов. В XVII–XIX вв. в результате войн, передела территории государства и миграций литовских татар появляются новые места проживания татар и новые мечети, а некоторые старые исчезают.
В 1914 г. на былой территории ВКЛ насчитывалось 25 мусульманских мечетей (без Волынских и Подольских земель, по которым данные отсутствуют), из них пять было уничтожено во время первой мировой войны. История мечетей довольно подробно рассмотрена в работах А. Вороновича и С. Кричинского. Последний составил список мечетей с 1800 г., который не был дополнен или критически переработан вплоть до появления новейших исследований в 90-е годы XX в.
Основным материалом для возведения мечетей у литовских татар было дерево. Только во второй половине XX в. появляются каменные застройки (мечеть в Минске и в Каунасе). Можно выделить четыре архитектурных типа культовых сооружений, различающихся по форме и структуре крыш:
– квадратная или прямоугольная постройка с двускатной крышей (Троки, Лукишки, до 1866 г., дер. Сорок Татар);
– прямоугольная постройка с четырехскатной крышей и удлиненным гребнем (Ловчицы, Осмолово);
– крыша четырехскатная с гребнем (Мир, Клецк, Ляховичи, Видзы);
– постройка с двускатной крышей или трехскатной с небольшим минаретом на гребне; близка по форме костелу (Лукишки, после 1867 г., Райжай, Узда, Некрашюнай).
Помимо дерева как основного строительного материала, назовем еще несколько характерных черт, присущих мусульманским храмам на данной территории. Во-первых, это деление молельного помещения на две части: женскую и мужскую половины. Деление могло быть поперечным или продольным. Интересно, что первое характерно для мечетей на территории Белоруссии, а второе – для Литвы. Во-вторых, два входа в мечеть – на женскую и мужскую половины. В-третьих, наличие деревянных скамеек вдоль стен для людей пожилого возраста и больных, которые не могут совершать намаз (молитвенный обряд) на полу. Первой и третьей особенностям можно найти соответствие и у казанских татар. Рядом с мечетью располагался и мизар.
В работе «Мечети и кладбища польско-литовских татар» находим описание 70 приходов и мечетей, существовавших на территории Великого княжества Литовского. Под пунктом 57 описана мечеть в Видзах, построенная в XIX в. и просуществовавшая до середины XX в. Пример этой мечети, имевшей статус «кафедральной», типичен для истории многих мечетей на территории Белоруссии и Литвы. Ее строительство связывают с возвращением польской армии из Франции в 1815 г. В составе польских частей был и татарский полк, который сформировал в 1813–1814 гг. поручик Самуил Улан. В полку имелся и свой имам. По возвращении полка в поселениях татар строятся и новые мечети: в Сельце (1815 г.), Ляховичах (август 1815 г.), в Студзянке (1817 г.), Видзах (перед 1819 г. формируется приход), Осмолове (первые приходские книги датируются 1834 г.). Мечеть в Видзах строится в течение 1860–65 гг.; по своему архитектурному типу она была подобна Лукишкской (с 1867 г.) и Некрашюнской. Мечеть имела двускатную крышу, минарет с полумесяцем, молельный зал, разделенный поперек на женскую и мужскую половины. На последней, где имелась галерея, находились минбар (род кафедры на возвышении для чтения проповеди) и михраб (ниша в стене, лицом к которой обращаются молящиеся и перед которой стоит возглавляющий службу имам).
Мечеть в Видзах становится центром прихода, насчитывающего к 80-м годам XIX в. около 600 правоверных. Мечеть сгорела во время первой мировой войны. После 1918 г. находилась на территории Польши. В 1927 г. в городке проживало 94 татарина, а в 1937 г. во всем приходе насчитывалось 750 прихожан. При мечети в Видзах и в Швенченисе имелись мизары. В 1927 г. был построен молельный дом, а в 1930–1934 гг. на месте сгоревшей мечети строится новая мечеть. Торжественное открытие мечети состоялось 15 июня 1934 г. Автор проекта неизвестен. После 1944 г. Видзы находятся в пределах Белоруссии, при этом основная часть правоверных прихода проживала к тому времени в Швенченисе (территория Литовской Республики). В послевоенный период мечеть была разрушена.
С 1994 г. в Видзах действует мусульманская община. Возобновила свою деятельность и мусульманская община в Швенченисе, объединившая около 35 татарских семей. Для их нужд открыт молельный дом, имеются два мизара (в Швенченисе и в Милькунах).
Сегодня на территории Литвы находятся четыре действующие мечети – в Каунасе, Немежисе, Райжай и дер. Сорок Татар, а также несколько молельных домов. При мечетях созданы и действуют воскресные школы, в которых татарские дети имеют возможность познакомиться не только с основами религии, но также с татарской историей, культурой и языком. При посредничестве турецкого посольства в Литве преподается и турецкий язык. Надо отметить, что, несмотря на все созданные условия, посещаемость и заинтересованность в курсах оставляют желать лучшего. Молодежь охотнее изучает английский, немецкий языки, т. к. в силу открытости границ появилась возможность получить хорошо оплачиваемую работу за рубежом. Наблюдения показывают, что интерес к историческим корням напрямую зависит от ориентации в семье. Если там придается значение воспитанию «этнической сознательности», то и дети охотнее откликаются на предлагаемые им курсы, читают литературу и пр.
Еще одним из сохранившихся (хотя и не в полном объеме) элементов культуры литовских татар следует считать традиционную национальную кухню. Ей присущи самобытность, разнообразие, дошли до наших дней и тюркские названия кушаний. Принято выделять блюда традиционные, которые готовились по пятницам и праздничным дням, и обрядовые. Повседневная кухня не многим отличалась от бытующей у соседей-христиан, за небольшим исключением – татары чаще употребляли в пищу мясо. Такая традиция уходит своими корнями в далекое прошлое, когда они занимались по преимуществу скотоводством. Татары отдавали предпочтение таким сортам мяса, как баранина, говядина, гусятина. Они всегда строго придерживались требований шариата – в меню никогда не включалась свинина. В отличие от своих собратьев – казанских и крымских татар, поселившиеся в ВкЛ отказались от употребления конины. Литовские татары знали и использовали такой метод сохранения мяса, как вяление. Данную традицию они переняли у османских турок во время своих поездок в Османскую империю в XVII–XIX вв.
К одним из основных пятничных и приготовляемых по праздникам блюд следует отнести пельмени («колдуны»). По форме и способу приготовления они ближе всего к узбекским мантам. Их разновидностью можно считать казанские пельмени (разновидность пирожков) и чебуреки крымских татар и азербайджанских турок.
К другим сохранившимся традиционным блюдам относятся беляши (круглый маленький пирог с яблочной или мясной начинкой), перекачвеник (пирог из слоеного теста), джайма (небольшие блинчики, которые раздают участникам похоронного обряда), гальма (разновидность халвы), бульон с лапшой и галушками, компот «Ашуре», медовый взвар сыта. Традиционный напиток тюркских народов, кумыс, литовскими татарами никогда не употреблялся.
Причисление себя к определенной группе людей Л. Гумилев называл нашим обоюдным стремлением друг к другу. Если нас тянет друг к другу, мы хотим общаться между собой, то мы можем себя называть и считать татарами даже тогда, когда более 400 лет не говорим на родном языке, недостаточно глубоко знаем татарскую культуру и слабо придерживаемся религиозных законов. Это верно потому, что мы все имеем сходное этническое сознание, которое формировалось в течение столетий проживания на одной территории, поддерживалось общностью культуры, религии и принятыми языками общения: белорусским, литовским, польским, русским.
На протяжении всей своей истории, с момента поселения на территории Великого княжества Литовского и до сегодняшнего дня, литовские татары прошли вместе с остальными проживающими здесь этническими группами через периоды застоя и взлета этнического самосознания. В годы взлетов, как это было в начале XVII или XX в., возрастал интерес к своим историческим корням, культуре, крепло стремление к единению. Во времена застоя включались центробежные процессы, когда каждая татарская семья замыкалась в себе, стремясь ничем не отличаться от соседей. Отсюда и появление тезиса: «Мы не татары, но шляхта мусульмане, и татарами нас называют только крестьяне».
И хотя прошло не столь уж много времени со дня восстановления независимости Литвы, можно отметить серьезные изменения в самосознании литовских татар. На волне национального возрождения и демократизации общества татарская община пережила значительные трансформации. Однако в самое последнее время все чаще можно услышать тот же тезис XIX в. (приведенный выше), правда, в несколько иной редакции: «Мы белорусы, литовцы, поляки татарского происхождения». Что это? Смысл обоих утверждений близок, лишь формулировка разная. Это как нельзя лучше показывает происходящее внутри общины в условиях почти полной интеграции в доминирующее большинство. Выжить и сохранить свою идентичность в данной ситуации могут помочь только сплоченность, заинтересованность друг в друге, в общей истории и культуре. Работа созданных на территории Литвы татарских национальных обществ (их уже пять) развивается именно в этом русле. И только время покажет, насколько данная деятельность будет успешной, сможет ли маленькая этническая группа сохранить свое «лица необщее выражение» на протяжении еще ряда столетий. Было бы жаль, если бы самая древняя в Европе славяноязычная группа мусульман исчезла без следа.








АЛЕКСАНДР НАВРОЦКИЙ
(1839 — 1914)

Русский поэт, драматург, прозаик, издатель, военный юрист, генерал-лейтенант. Выпускник 2-го кадетского корпуса, военно-юридической академии, по окончании которой служил помощником московского, петербургского и виленского военного прокурора. Был председателем военно-окружного суда в Вильно в период подавления Польского восстания 1863 года в Литве и Польше.
Дебютировал романом «Семья Тарских» (Москва, 1869). В начале литературной деятельности в конце 1860-х — начале 1870-х сотрудничал в петербургском либеральном журнале «Вестник Европы». В 1879—1882 годах редактор и издатель журнала «Русская речь», в котором публиковал свои статьи на общественные темы, стихотворения, исторические драмы в стихах: «Царевна Софья», «Последняя Русь», «Государь царь Иоанн III Васильевич», «Марфа Посадница», «Лихолетье» и другие написаны на сюжеты из древнерусской истории.
Проявлял интерес к истории Литвы, написал исторические драмы «Крещение Литвы» (1879) и «Иезуиты в Литве» (1900). Автор слов песни «Есть на Волге утес».


 КРЕЩЕНИЕ ЛИТВЫ
Историческая драма в пяти действиях
НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ *

По юговосточному берегу Балтийскаго моря, а также и на пространстве между бассейном Вислы, западной Двины и верховьем Днепра с незапамятных времен поселилось литовское племя, происхождение котораго и поныне еще с достоверностью не определено. Из числа этого племени, пруссы поселились на западе, вдоль Балтийскаго побережья, собственно литовцы — вдоль по бассейну р. Немана и Вилии, и латыши — в нынешней Лифляндской губернии.
Благодаря природе своей страны, покрытой болотами и непроходимыми лесами, народы эти долго сохраняли дикость первоначальнаго быта и делали набеги на окрестныя страны, будучи недосягаемы в своей неприступной, по непроходимости, стране.
Долгое время народы эти были разбиты на мелкия, враждебныя друг другу общины. Ранее других соединились и получили общественное и религиозное устройство пруссы. На народном собрании в 503 году по Рожд. Христ. были избраны королем пруссов — Вейдавутис, а верховным жрецом — брат его, Брутенес, причем были установлены отношения народа к избранным им владыкам, а также условия отправления религиозных обрядов и суда. Вейдавутис и Брутенес не были пруссами; они пришли к ним, вместе с другими товарищами, из-за Одера, но откуда именно, определить невозможно. До их прибытия пруссы поклонялись фетишам, как то: огню, гадам и деревьям, причем главную роль играл дуб. Дубовыя рощи почитались священными, и в глуши их, под старейшими деревьями, приносились в жертву на кострах пленники, а также и те, которые добровольно обрекали себя на сожжение, чтобы, освятившись через огонь и сделавшись блаженными, веселиться вечно в царстве богов.
Брутенес выбрал место между двумя близко протекающими друг к другу реками, посреди котораго с давних времен стоял священный дуб, и поставил под ним, в трех нишах, трех идолов-богов: главнейшего, Перкунаса, бога грома и бога богов — посреди; Поклуса, бога ада, — по правую, и Атримпоса, бога моря и воды, — по левую сторону. Перед ними Брутенес устроил высокий алтарь для вечнаго огня, которому литовцы поклонялись и ранее, называя его Зничем, и все это место огородил стеною. Собранный Вейдавутисом народ признал этих идолов своими богами, и затем Брутенес установил, чтобы никто не смел отправлять служение богам, кроме особых, назначаемых им жрецов, называемых «креве» (старший); сам же Брутенес торжественно признан Вейдавутисом за верховнаго жреца, объявителя воли богов и верховнаго судью, которому следовало повиноваться, как самим богам. Вследствие этого Брутенес принял название креве-кревейто, т. е. старший над старшими. Место, устроенное Брутенесом для поклонения богам, было названо им Ромнове, т. е. место тишины и спокойствия. Кроме этой главной святыни были учреждены и другия.
Дожив до глубокой старости, Вейдавутис разделил свои владения между своими сыновьями, после чего вместе с Брутенесом собрал князей и именитых мужей в Ромнове, где оба брата объявили им, что решились, для счастья народа, принести себя в жертву богам, причем Брутенес приказал народу быть послушным тому креве-кревейто, котораго изберут жрецы. Затем оба брата, благословив народ, пропели священную песнь, взялись за руки, смело взошли на приготовленный заранее возле священнаго дуба костер, приказали жрецам зажечь его и сгорели.
После смерти Брутенеса, установленные им порядки строго поддерживались его преемниками и распространялись между всеми литовскими племенами, признававшими креве-кревейто, живущаго в Ромнове, за своего верховнаго жреца.
Собственно литовцы также долгое время жили отдельными общинами. В Х веке прибыл к ним, откуда с точностью неизвестно, знаменитый вождь Палемон и с ним несколько воинов шляхетскаго рода; они положили основание разным династиям князей, которым и подчинились литовцы, причем борьба между общинами обратилась уже в борьбу личных интересов князей.
Пруссы точно также разделились на отдельныя княжества, враждовашия между собою и нападавшия на жителей соседних стран, причем более всех доставалось Мазовии. Князь мазовецкий Конрад, не имея возможности обороняться от постоянных набегов пруссов, отправил, в 1225 году, послов к магистру тевтонскаго ордена с предложением ордену занять землю Хельмскую или Кульмскую, с обязанностью защищать польския владения от язычников; в 1230 году орден, прибыв из Иерусалима, начал свою деятельность в Пруссии и после пятидесятилетней, упорно-кроваой борьбы совершенно покорил пруссов.
В Литве, из числа князей, стремившихся к единовластию, замечательным был, потомок Палемона, Миндовг (1203 — 1263). Литовцы, теснимые с запада рыцарями тевтонскаго ордена, а с севера орденом меченосцев, нападали преимущественно на окружавшую их юго-западную Русь и, пользуясь раздорами русских князей, постепенно покорили ее. Великий князь литовский Гедимин († 1339 г.) завоевал всю юго-западную Русь и основал могущественное литовско-русское княжество, а внук его, Ягелло, в 1386 году принял католичество, причем был назван Владиславом, женился на королеве польской Гедвиге, вследствие чего был избран польским королем, и стал ревностно обращать литовцев в католичество. Окончательное соединение Литвы с Польшею состоялось при последнем из династии ягеллонов, короле Сигизмунде-Августе, посредством люблинской унии в 1569 году.
По мере покорения пруссов и обращения их в христианство, а в особенности со времени крещения самого креве-кревейто Аллепса в 1265 году, Ромнове уже перестало быть главнейшею святынею литовскаго племени. Избранный после Аллепса креве-кревейто удалился в более безопасное место на берегу Балтийскаго моря. Затем, преемники его, по мере завоевания Пруссии рыцарями, уходили от них в глубь лесов и, наконец, перенесли свою резиденцию в Литву, сначала в м. Керново, а потом в Вильну, причем многие их них, по примеру Брутенеса, кончали жизнь добровольным сожжением на костре.
На берегу р. Вилии, при впадении в нее р. Вилейки, с давних времен существовала священная дубовая роща, а впоследствии и идол бога Кристноса, покровителя умерших. В этой роще сожигались тела знаменитых мужей литовских.
В 1265 году, князь Гермунд сжег в этой роще прах своего отца Свенторога, отчего и место это получило название долины Свенторога. В память отца, Гермунд построил большой каменный храм Перкунаса, который имел 150 локтей длины, 100 локтей ширины и 15 локтей вышины. Храм был без крыши, с одним входом с западной стороны, против котораго была часовня, заключавшая в себе разные священные сосуды и другие предметы. Под нею был склеп, где хранились священные змеи, жабы и другие гады. Над часовней возвышалась высокая каменная галлерея на 16 локтей выше стен храма. Посреди ея стоял деревянный идол главнаго бога, бога молнии, Перкуна или Перкунаса, принесенный из священных лесов Полангена. Перед часовне помещался главный жертвенник на пьедестале из 12-ти окруженных перилами ступеней, из коих каждая имела пол-локтя высоты и 3 локтя ширины; жертвенник или алтарь был вышиною 3 локтя, а шириною 9 локтей и имел форму квадрата, окруженнаго вверху множеством зубровых рогов; вся высота жертвенника была 9 локтей. Каждая ступень была посвящена особому знаку зодиака, и на ней жгли жертвенные огни в тот день месяца, когда солнце вступало в соответствующий ступени знак; высшая ступень была посвящена знаку Рака, а низшая — Козерога. На жертвеннике горел неугасаемый огонь, называемый Зничем, который охранялся особыми жрецами. Огонь пылал в внутреннем углублении в стене, сделанном так искусно, что его не могли потушить ни дождь, ни ветер, который, напротив, только увеличивал пламя. Вдоль стен храма стояли статуи других богов.
Вскоре по создании храма переселился в Вильну из Кернова и сам креве-кревейто, а в 1322 г. великий князь литовско-русский Гедимин построил на горе, около храма Перкунаса, замок и сделал Вильну столицею княжества. Внук его Ягелло, по принятии католичества, передал храм Перкунаса духовенству, обратившему его в кафедральный собор св. Станислава, в котором и поныне главный алтарь находится на том месте, где стоял идол Перкунаса, а колокольня надстроена над башнею, с вершины которой креве-кревейто благославлял народ. Последним креве-кревейто в Вильне был Лездейко, но с его смертью звание это не уничтожилось в Литве. Приверженцы язычества удалились в глубину жмудских лесов, где был избран жрецами новый креве-кревейто, и звание это уничтожилось только со смертью последнего креве-кревейто (74-го от учреждения этого звания) Гинтовта, умершаго в 1414 году.
Обратимся теперь к описанию устройства языческаго духовенства Литвы. Во главе жрецов стоял креве-кревейто, т. е. жрец жрецов, духовный владыка и верховный судья всего литовскаго племени. Звание его было пожизненно. По смерти креве-кревейто, вайделоты, в великой тайне, избирали из своей среды новаго, котораго, на другой день по избрании, представляли народу, объявляя, что сами боги выбрали, из среды заслуженнейших жрецов, этого святаго человека, которому надлежит повиноваться как самим богам. Значение креве-кревейто бло весьма велико: все его постановления были законом, а прорицания — догматами веры.
Каждый был убежден, что получит счастье как в этой жизни, так и в будущей, если успеет увидеть креве-кревейто и получит от него уверение в счастливой будущности; он разбирал тяжбы между частными людьми, отдельными поселениями и целыми провинциями подвластных ему племен. Он сохранял между ними мир или возжигал войну потому что он считался ближайшим собеседником богов. К нему обращались за советом в политических, судебных и религиозных, и решения по всем важным делам основывались на его мнениях. Он имел огромное влияние на общественное мнение народа, для чего употреблял различныя средства: так он носил за пазухой маленький идол бога Поклуса, внезапное предъявление котораго наводило северный ужас; он также действовал на народ, предсказывая, от имени богов, грозы, наказания и награды; наконец, за ним одним признавалась власть вызывать тени умерших и другия сверхъестественныя качества, созданныя суеверным воображением народа. Когда креве-кревейто замышлял совещаться с богами, то приказывал приносить жертвы, которыя и складывались на жертвеннике или жертвенном костре; затем он повелевал вайделотам, которые несли его на носилках, поставить их на этот жертвенник и, посидевши некоторое время, объявлял вайделотам волю богов, которую те и оглашали народу; костер затем сожигался вместе со всеми принесенными жертвами, в присутствии креве-кревейто, с обычными торжественными обрядами. Существовало поверье, что если кто умер, не успев получить от жреца напутствия в будущую жизнь, то тень умершаго должна была пройти мимо дома креве-кревейто, чтобы через это получить счастливую будущность в загробной жизни.
Одеяние креве-кревейто ничем не отличалось от одежды знатных особ края, кроме пояса из тончайшаго белаго полотна, которым он обвивался 49 раз. Во время исполнения обрядов, он надевал белую одежду и возлагал на голову митру, на манер сахарной головы, украшенную галунами, цепями, бисером и драгоценными камнями. На верху митры было золотое яблоко. Надевал через правое плечо шарф или перевязь, на котором были изображены мистическия надписи и знаки Перкуна. Перед ним носили посох, который оканчивался тремя кривулями особой формы, к месту соединения которой были прикреплены три лоскута материи овальной формы. Посох этот имел весьма важное значение; так креве-кревейто, отправляя к кому либо посла, снабжал его подобным посохом, как удостоверением его звания. Содержание креве-кревейто шло из общественной казны, кроме того в его распоряжение отдавалась третья часть неприятельской добычи. Он мирил также удельных князей, которых на Литве было немало, и получал за то с них определенную дань. Когда князья собирали войско в поход, оно выстраивалось в разомкнутых шеренгах. Вайделоты, в торжественной процессии, проносили на носилках креве-кревейто. Войско падало ниц, а он осенял их красною хоругвью и чем-то их осыпал. Хоругвь эта, на которой были изображены три главные бога: Перкун, Поклус и Атримпос, считалась сященною и стояла в храме Перкуна в Вильне.
Вторую ступень в духовной иерархии языческой Литвы занимали креве. Это были начальники жрецов в известном, определенном округе и жили всегда при главной местной святыне, которую не имели права оставлять ни в каком случае, и даже при нашествии неприятеля обязаны были гибнуть у подножия жертвенника, но не оставлять его и не просить пощады. Они имели власть над целым округом или поветом. Они разбирали гражданския тяжбы, и апеляция на них подавалась только креве-кревейто или великому князю. Из постановлений и прав креве и образовалось впоследствии судебное литовское право. У них был склад собственности общественной и частной, им же отдавали на сохранение и драгоценные металлы. Одеждой они не отличались от вайделотов, но, во время службы, в торжественных случаях, надевали пояс из белаго полотна, которым обвивались семь раз. Отличительным знаком их достоинства был посох с двумя кривулями, который присылал им креве-кревейто. Кроме того, при каждой отдельной святыне были свои креве, которые имели посох с одною кривулею.
Наконец, третью и последнюю ступень жрецов составляли вайделоты и другие жрецы с разными названиями, исполнявшие особыя специальныя обязанности, как напр., погребение мертвых и т. п. Вайделоты были при каждой святыне; они совершали повседневныя жертвы каждому богу отдельно или всем вместе. Они должны были следить за течением солнца и луны и, сообразуясь тому, разделять время на часы и указывать праздничные дни, разделять также и время года, сообразно земледельческим работам, и объявлять о его наступлении. Они собирали народ для объявления им воли богов. Они же шли с войском на войну. Влияние их на народ было весьма велико, и они часто возбуждали народ к религиозным войнам и смутам, которыя отличались особою жестокостью. Они были духовными отцами и врачами народа, причем самым верным лекарством от болезни считался пепел от священнаго огня Знича. На них же лежала обязанность поддерживать священный огонь Знича, для чего они по очереди дежурили день и ночь в храме и поддерживали огонь посредством дубовых поленьев, срубленных из священных рощ и сложенных около храма в 12-ть отдельных куч, по одной на каждый месяц.
Одежда вайделотов состояла из длиннаго верхняго платья обыкновеннаго покроя, окаймленнаго белою полотняною тесьмою, которая застегивалась на груди на три пуговки, с тремя парами белых шнуровых петлиц, оканчивающихся кистями. Пояс имели белый полотняный, застегивающийся на пряжку или завязываемый тесьмою. Внизу одежды, вокруг, были нашиты изредка пучки звериных волос длиною около пяди. Когда служили богам, то надевали на головы венки, составленные из листьев священных деревьев и разных ароматических трав. При исполнении обрядов имели большие выдолбленные обрубки, обтянутые сырыми шкурами, их которых извлекали звуки подобные пушечным выстрелам.
Вайделоты при храме Перкунаса составляли свиту креве-кревейто и сопровождали его во всех процесиях, причем несли его на особых носилках, при пении разных молитв.
Чистота нравов составляла священную обязанность вайделотов, и если кто из них оказывался виновным в прелюбодеянии, то его сжигали живым на костре. Вообще жрецы не имели права жениться. Сначала это правило было установлено и для креве-кревейто, но впоследствии креве-кревейто начали вступать в брак и имели детей, причем та, на которую падал выбор креве-кревейто, не имела права ни в каком случае отказать ему, и весь ея род считал подобный выбор особой милостью богов.
При святынях, посвященных богиням, были особыя жрицы, называемыя вайделотками, на обязанности которых лежала также и поддержка священнаго огня. Были особыя жертвы, совершать которыя могли только вайделотки. На них же лежало наблюдение, в религиозном отношении, за всем, что касалось до женщин или их быта. Вайделотки были и при главной святыни Перкунаса. Они избирались из красивейших девиц почетных родов и обязаны были пребывать в девственности. За нарушение этого обета оне подвергались жестоким карам: так их распинали нагих на высоком дереве и сожигали живыми в земле, или зашивали вместе с котом, псом и ядовитым змеем в кожаный, наполненный камнями, мешок и топили в реке. Подобная строгость не помешала, однако, сыну Гедимина, князю Кейстуту, похитить из святыни Полангена вайделотку Бируту и жениться на ней. Вайделотки служили лишь до известнаго, зрелаго возраста, по наступлении котораго могли выходить замуж. Те же из них, которыя и затем желали посвятить себя служению богам, удалялись в уединенныя, пустынныя места, где и занимались предсказаниями и ворожбою. Об одежде вайделоток не сохранилось никаких преданий.
Если по вине вайделота или вайделотки угасал священный огонь, что считалось великим бедствием в религиозном отношении, то виновный сжигался живым, а жрецы добывали огонь из священнаго кремня, находившагося в правой руке бога Перкунаса, затем ползли на коленях к жертвеннику и зажигали, посредством трута, потухшия поленья.
Одежда первобытных литовцев отличалась от одежды окружающих их славян и финнов и более походила на древне-германскую с примесью азиатской. Женщины носили разноцветныя холщевыя одежды, голову обвивали покрывалом, стянутым на правом плече; носили браслетки, металическия цепочки на шее, шарики, бусы, бисер, колечки в ушах, маленькия квадратныя бляшки и иглы с подвижными кольцами. Девицы украшали волосы лентами, шнурками, галунами; замужния покрывали волосы повязкою, старухи носили фату, а престарелыя — шапочки. Одежда мужчин состояла из белой льняной рубахи, разрезанной до половины спереди, с высоким стоячим воротником; штаны носили длинные, не очень широкие, подвязанные над обувью; кафтан короткий, обтянутый, имевший мало складок, застегивающийся спереди на множество пуговиц и петлиц, украшения около которых означали принадлежность к известному сословию, а также и богатство. Сверху надевали бараний кожух или шубу из лесных зверей, часто вывороченную волосами кверху. Воины носили кафтаны особеннаго покроя, в роде спензеров, обтянутые и разрисованные сверху различными цветами. Головы защищали касками из звериных шкур и особыми шапками мохнатыми, или сделанными из войлока. Иногда носили шляпы, сплетенныя из соломы или из тростника. При последних великих князьях носили остроконечныя шапки. Длинная одежда вошла в употребление со времени завоевания Руси и носилась вельможами страны. Носили усы, бороду брили лет до 50, а после запускали. Спали на звериных шкурах. Впоследствии, князья и высший класс народа носили платье из разных дорогих материй и имели латы, шлемы и вообще боевое одеяние, сходное с соседями их — меченосцами и рыцарями тевтонскаго ордена.
Прилагаем описание одежды великаго князя литовскаго Витольда, двоюроднаго брата Ягелло, взятое из дневника посольства к нему от тевтонских рыцарей в 1397 году:
«На голове его, Витольда, было легкое испанское сомбреро; камзол на нем был из желтаго шелка, застегнутый до самаго подборка на золотыя пуговицы с петлицами; штаны розовые, татарскаго покроя, из-под которых выглядывала обувь из красной кожи с золотыми шпорами. Камзол был стянут нешироким поясом из вышитой золотом тесьмы, застегнутым богатою пряжкой, к которому были прикреплены богато украшенныя скобки с крючками для сабли. Сверху камзола был надет кафтан гранатоваго цвета, литовскаго покроя, но коротко обрезанный. Из-под застегнутаго камзола, над поясом, выглядывала рукоятка кинжала, осыпанная драгоценными камнями. Когда посольство подошло к дверям приемной залы, то перед ним отворили двери, остерегаемые восемью гайдуками огромнаго роста, по четыре с обеих сторон дверей. В руках имели они серебряные бердыши с остриями из полированной стали, а на голове — черныя мохнатыя шапки в локоть величиною, обвитые спирально золотыми галунами, концы которых во множестве спадали им на плеча; шапки были застегнуты золотыми чешуями; каждый из них был с огромными усами, но без бороды. В глубине залы сидел великий князь Витольд на богато убранном кресле, по обеим сторонам котораго стояло по два молодых пажа, одетые все в белом; немного далее стояли два стола покрытые богатыми персидскими коврами, а за ними сидели на скамьях министры, советники и секретари».

  * Источники: Narbutt. Dzieje Narodu Litewskiego, t. 1 — 7; Narbutt. Pisma historyczne; Kraszewski. Wilna, t. 1 — 4; Balinski. Historia Wilna, t. 1 — 2; Stryjkowski. Kronika; История России Соловьева и пр.









































СЕРГЕЙ НАЛЬЯНЧ
(1898 — 1979)

Русский эмигрантский поэт и публицист. Настоящая фамилия Шовгенов. Во время Гражданской войны в России отец, сестра и брат стали придерживаться украинских националистических взглядов. Сергей объявил себя русским и, взяв фамилию матери Нальянч, порвал с семьей и уехал в Варшаву. В Польше вступил в литературную группу «Литературное содружество», публиковал первые стихотворения в варшавской газете «За свободу!» и виленских газетах «Наше время» и «Русское слово». С 1934 года жил в Вильно, участвовал в литературной группе «Виленское содружество поэтов», которую возглавил в 1936 году. Стихи опубликованы в варшавском поэтическом сборнике «Антология русской поэзии в Польше» (1937), виленском «Сборнике Виленского сообщества поэтов» (1930) и «Сборнике Виленского содружества поэтов» (1937).
После присоединения Литвы к СССР сотрудничал с советскими газетами, издававшимися в Вильнюсе. Во время второй мировой войны сотрудничал с газетой «За Родину!», которую издавал в Вильнюсе отдел пропаганды немецких властей. В июне 1944 года выехал в Германию. В сентябре 1945 года возвратился в Вильнюс. В 1947 году был арестован НКВД, осужден и отбывал наказание в лагере ГУЛАГа. Освободившись в 1955 году, проживал в пригороде Вильнюса.


 «ПАРУС МАЛЫЙ»

Письмо из провинции. - Идеализации большого города. - Провинции былых лет. - Рыбачьи лодки и большие корабли. - Пример городка Юхнова. - Большое плаванье малых кораблей. - Культура - для всех.

1.
Недавно автором этих строк было получено письмо от русского общественного деятеля, проживающего в одном из уездных городов Польши. Автор письма жалуется на низкий культурный уровень местнаго общества, в частности, на слабо развитую общественную жизнь русских. В письме всюду сквозит нескрываемая зависть к тем, кто живет в больших городах, богатых духовною жизнью.
- «Вы - счастливы», - говорится, между прочим, в письме. - «Вы имеете возможность жить в центре культурной жизни, встречаться с идейными людьми, следить за литературой, принимать участие в действительно полезной работе, посещать интересные доклады, дискуссии и лекции; одним словом - Вы живете той полной содержательной и культурной жизнью, которая всегда представлялась мне высшим счастьем. У меня ничего этого нет. В городе, где я живу, есть русские организации, есть русские люди, но все это далеко не то, о чем я мечтаю и как я себе представляю общественную работу. Это - не дружная русская семья, спаянная одной любовью к национальному делу, а кучки постоянно враждующих между собой людей, завистливых и недоброжелательных по отношению друг к другу, подхватывающих с особенным удовольствием каждую мелкую сплетню или ловко пущенную интригу».
В этих словах, наряду с описанием грустной провинциальной действительности, звучит обычная для жителей провинции нотка идеализации жизни в большом культурном центре. Поэтому хочется, прежде всего, сказать автору письма и всем, кто разделяет выраженные в письме настроения: - не сгущайте красок, описывая вашу провинциальную действительность, и не идеализируйте нашу жизнь - жителей больших городов. У вас не так безнадежно - плохо, как вы думаете, а у нас далеко не такая блестящая и благополучная жизнь, как вы себе представляете издалека!
У многих русских до сих пор сохранился взгляд, что культурная духовная жизнь возможна только в столицах, в университетских городах, провинция же - это прозябание, растительное существование, болото, в котором невозможно жить человеку живому, стремящемуся к осмысленной, культурной, красивой жизни. На провинцию в былые времена смотрели из столиц свысока, высокомерно ее третировали, а провинция это принимала как должное, полагая, что светоч культуры может гореть только в больших городах.
Потому в повести М. Горького об уездной глуши - «Городок Окуров» - слободской поэт Сима Девушкин изобразил провинциальную жизнь в таких грустных сторонах:

Позади у нас - леса.
Впереди - болота.
Господи! Помилуй нас!
Жить нам — неохота.

Потому Салтыков-Щедрин в «Губернских очерках» так говорит о городе Крутогорске:
«Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уж не можете требовать от жизни, что вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания. И в самом деле, из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь - конец мира».
Потому наши уездные барышни в доброе старое время с таким чувством декламировали некрасовскую «Песню Любы» и писали ее друг другу в альбом:

Отпусти меня, родная,
Отпусти, не споря.
Я не травка полевая,
Я взросла у моря.
Не рыбацкий парус малый -
Корабли мне снятся.
Скучно! В этой жизни вялой,
Дни так долго длятся.
Здесь как в клетке заперта я.
Сон кругом глубокий...
Отпусти меня, родная,
На простор широкий.

Этим «широким простором» были, конечно, Петербург и Москва, на худой конец - Киев и Харьков. Только там могли найти применение своим силам те люди, которые не удовлетворялись созерцанием малых рыбачьих лодок и которым снились большие корабли.
Правда, многих провинциалов ожидало жестокое разочарование («История моего современника» В. Короленко). Столицы оказывались вовсе не такими блестящими, какими их рисовало воображение. Театров, музеев и дворцов было в них гораздо меньше, чем простых домов, будней гораздо больше, чем праздников. Столица начинала казаться тесной, и часто широким простором для приезжающего становились... его родной город и окрестные поля и леса.

2.
Те русские, которые, проживая в польской провинции, идеализируют жизнь в Варшаве и в Вильне, повторяют ошибку наших отцов, идеализировавших в свое время Петербург и Москву. Такая идеализация пагубна вдвойне: во-первых, при ней нет настоящего понятия о «столичной» общественной жизни русских; отсюда вытекают повышенные требования провинции к центрам, к общественно-культурным организациям и учреждениям Варшавы и Вильны.
Но это еще с пол-беды! Беда заключается в том, что при таком взгляде на свой «прозябающий» городок, на его русскую общественность, русский часто машет на все рукою, тогда как, напротив, именно провинция более всего нуждается в культурной работе. Отсюда, нередко, вытекает оправдание своего бездействия: - Один, мол, в поле - не воин, к тому же местные масштабы для меня слишком тесны: «не рыбацкий парус малый - корабли мне снятся».
Между тем, часто именно один человек может сделать очень много для небольшого общества, в среде котораго он находится, для своего «малаго парусник».
В «Комсомольской Правде» ном. 198, помещена интересная корреспонденция о маленьком городке Западной области Юхнове. Этот городок казался молодежи непомерно скучным. Все не нравилось в своем городе: и работников нет - безлюдье, и город мал, на ущербе. Спорт, физкультура? Откуда в нашем городке спортсмены? - Учиться? Откуда в Юхнове культурные силы?
Теперь в Юхнове, по словам корреспондента, открылись две общеобразовательные школы, процветает театральный кружок, усердно изучают немецкий язык, юхновцы основали шесть спортивных команд.
Вскоре о Юхнов заговорили в многочисленных поселках, местечках, городах Советского Союза, в журналах и газетах. Юхновцы подтвердили, что нет в стране уголка, где нельзя было жить большой, настоящей жизнью. «А если скучают в небольших городах, то причина тому - лень, неповоротливость организаций, неуважение к себе, к своему городу».
Какое же произошло событие, так ожившее маленький городок? Ничего особенного не произошло. Только молоденькая жительница Юхнова, Женя Рожкова, пристыдила юхновские организации через газету на всю страну.
На этот «разнос» откликнулся другой юхновец, Андрей Сальников, написавший своим землякам через газету: «Вы зря скучаете, товарищи. И в Юхнове можно жить культурно и весело!»
Пристыженные юхновчане оглянулись на себя, на свой город - и стало им не по себе. Молодежь города Юхнова дружно и энергично взялась за дело - и города теперь не узнать.

3.
Конечно, никто не будет утверждать, что в маленьком Юхнове можно так же культурно и интересно жить, как в Москве и Петербурге с их замечательными театрами, музеями, обилием талантливых людей, многочисленной интеллигенцией. Но приведенный выше пример является ярким доказательством того, что и в маленьких городах можно при наличии большого желания и доброй воли сделать очень многое, что и в глухих уголках может кипеть культурная жизнь.
Не только в Варшаве и Вильне, но и в Бресте, Ровно, Луцке, Гродно, Слониме, Барановичах «малый парусник» может совершать большое плаванье.
Глубоко ошибаются те, кто смотрит на общественную и культурную жизнь больших городов сквозь розовые очки, кто думает, что там живет «дружная русская семья, спаянная одной любовью к национальному делу». Далеко не все идет и проходит так гладко, как кажется после чтения отчетов о культурных торжествах, спектаклях, концертах, докладах. Русская общественность в Варшаве и Вильне также не лишена тех отрицательных сторон, на которые жалуется в письме провинциальный общественный деятель. Недавнее скандальное собрание варшавского РБО может служить лучшей иллюстрацией того, что и в крупных центрах достаточно антиобщественных тенденций, интриг, нетерпимости к чужому мнению и критике, произвола и «кюхельбекеровщины».
Полумертвое, неблагополучное РБО в Варшаве и его процветающие отделения в Лодзи и Остроге - это тоже хорошая иллюстрация к вышесказанному.
Провинциальная жизнь, уступая большим городам в разнообразии развлечений, богатстве культурных сил, многолюдности образованной среды, имеет в свою очередь, много преимуществ перед ними: в маленьком городе жить просторнее, дешевле, уютнее, имеется больше времени для чтения, самообразования, знакомства с природой.
В маленьком городке нередко можно сделать для себя и других гораздо больше, чем в большом центре. Не только можно, но и должно. Культура должна быть одинаковым достоянием и Варшавы и маленького местечка. Чеховские сестры, за которых на меня обиделся один наш читатель, приславший письмо в их оправдание, твердили: «В Москву! В Москву!», - словно в их городе нельзя было жить культурно, содержательно и весело, словно земля сошлась клином на Москве.
Нет, земля нигде не сошлась клином, и «малые паруса» также имеют право, могут и должны стремиться к красивой, одухотворенной, разумной жизни, как и большие корабли.










































ЮРИЙ НОВИКОВ
(1938)

Родился в  Ростове-на-Дону. Окончив среднюю школу поступил на филфак МГУ им. М. В. Ломоносова. В 1960–1961 гг.  работал литературным сотрудником в газете «Советская Литва», в  1961–1967 гг. являлся заместителем ответственного секретаря и  заведующим отделом промышленности, строительства и  транспорта «Советской Литвы». В эти годы работал преподавателем на кафедре русской литературы Вильнюсского государственного педагогического института (ВГПИ). В 1977 г. защитил кандидатскую диссертацию, став доцентом,в  1988–1990 гг. — декан факультета русского языка и литературы ВГПИ. В 1992 г. в  Институте русской литературы РАН (Пушкинский Дом) защитил докторскую диссертацию. С  1993 г. по настоящее время он является профессором кафедры русской литературы Вильнюсского педагогического университета. В последние годы регулярно приглашается читать лекции в Карловом университете в Праге.


СОБИРАНИЕ ФОЛЬКЛОРА ПО ПРОГРАММАМ В СОВРЕМЕННЫХ УСЛОВИЯХ

Стабильная и довольно многочисленная русская диаспора в Литве сформировалась на рубеже XVII – XVIII столетий, когда в пределы Великого Княжества Литовского хлынул поток старообрядцев, не желавших признавать реформы патриарха Никона и вступивших в конфликт не только с церковными, но и светскими властями России. В основном это были выходцы из северо-западного края, позднее к ним присоединились переселенцы из других губерний. Традиционная культура русских старожилов долгое время оставалась практически неизвестной науке. Массовое собирание произведений русского фольклора началось в Литве гораздо позднее, нежели в соседних странах Балтии. До революции и в довоенные годы записи носили случайный характер; зафиксированные собирателями единичные тексты не давали даже приблизительного представления о состоянии фольклорной традиции. И лишь в 60?е годы ХХ века в связи с введением в учебную программу Вильнюсского университета диалектологической и фольклорной практики полевые исследования заметно активизировались. За два с половиной десятилетия студенты-филологи побывали почти в каждой деревне, на каждом хуторе, жители которых считали своим родным языком русский.
Наиболее интересные места обследовались неоднократно, что позволило собрать богатый материал для диахронического изучения традиции, сопоставления двух или нескольких хронологических «срезов».
Итогам этой многолетней работы, которой руководила ученица В. Я. Проппа Н. К. Митропольская, – более 60 тысяч фольклорных текстов – могут позавидовать многие российские вузы. В экспедиционных материалах Вильнюсского университета представлены практически все сюжеты русских народных сказок, а общее число произведений народной прозы превышает 2 тысячи. Записано немало древнейших баллад, исторических и солдатских песен, духовных стихов, тысячи лирических песен, городских романсов, частушек, сотни загадок, пословиц, произведений детского фольклора.
В педагогических вузах Литвы учебная практика не проводилась, но члены фольклорного кружка Вильнюсского педагогического института под руководством автора этих строк тоже вели довольно активную собирательскую работу. Обязательное использование магнитофонов, сотрудничество с диалектологами, счастливая встреча с местным собирателем-самоучкой Елизаветой Ивановной Колесниковой заставили нас внести существенные коррективы в методику полевой работы. Мы отказались от стремления охватить большое количество населенных пунктов и информантов, сосредоточив внимание на углубленном обследовании фольклорной традиции местечка Салакас (Зарасайский район) и его окрестностей, возможно более полной фиксации репертуара наиболее интересных исполнителей, изучении местного говора. Нас интересовала не только народная поэзия «в чистом виде» (вербальные тексты), но и музыкальная культура русских старожилов, описания календарных и семейных обрядов, обычаи, поверья и запреты, бытовая магия, заимствования из фольклора и языка соседних народов, разнообразные внетекстовые данные. Широко практиковались повторные записи сказок, мифологических сказаний (быличек), духовных стихов. Благодаря этому экспедиции все больше приобретали комплексный характер, а фольклор представал как компонент более сложной системы – традиционной народной культуры.
Многому нас научило общение с Е.И.Колесниковой. О ней мы услышали еще в 1975 году, в конце первой экспедиции в Салакас, но дома не застали – хозяйка ушла в лес за грибами. Удовлетворились тем, что записали от своей провожатой пословицу: «Поцелуем пробой и уйдём домой». И не догадывались тогда, что за этой дверью найдем и только что услышанную пословицу, и сотни, тысячи других народных речений. На следующий год началось многолетнее и чрезвычайно плодотворное сотрудничество профессиональных фольклористов с собирателем-любителем. Оказывается, Колесникова почти тридцать лет фиксировала каждую пословицу, услышанную от родственников и односельчан, записывала произведения других фольклорных жанров. К моменту нашего знакомства с ней в ее домашнем архиве насчитывалось 2700 пословиц и поговорок, около сотни народных песен, несколько сот частушек, немало загадок, детских прибауток и считалок. Произведения малых жанров Елизавета Ивановна записывала полностью, а большие по объему тексты легко воспроизводила по памяти – достаточно было записать только первую строку песни или название сказки. Недостаток грамотности собирательницы (она окончила три класса литовской школы, писать и читать по-русски научилась самостоятельно) пошел ей только на пользу: в ее записях сохранены лексические, морфологические, синтаксические и многие фонетические особенности местного русского говора, заимствовавания из литовского, польского и белорусского языков, которыми Колесникова владеет достаточно хорошо. Особый интерес представляют развернутые комментарии исполнительницы. Она предлагала свои толкования переносного смысла паремий, приводила конкретные бытовые ситуации, в которых употребляется та или иная пословица, объясняла устаревшие и заимствованные слова и выражения, рассказывала о старинных верованиях, обычаях и обрядах, отразившихся в содержании текстов. На сегодняшний день Колесниковой собрано более 33 тысяч пословиц, поговорок и фразеологизмов, лучшие из них вместе с ее комментариями опубликованы в ряде научных статей и сборнике «Русские пословицы Литвы» (Вильнюс, 1992).
Новый этап в собирании, систематизации и изучении фольклора наступил в 1995 году, когда при Вильнюсском университете была создана Интердисциплинарная группа по изучению старообрядцев Литвы, позднее преобразованная в Ассоциацию исследователей старообрядчества в Литве. В ней объединились представители ряда смежных научных дисциплин: историки (в том числе историки религии), этнографы,  диалектологи и историки языка, фольклористы-словесники, специалисты по народной музыкальной культуре, рукописным и старопечатным книгам. С 1996 года каждое лето организуются комплексные экспедиции в разные районы Литвы и приграничные старообрядческие деревни Латвии и Беларуси. Практикуются также кратковременные целевые поездки в одно селение или к конкретному исполнителю. После предварительной систематизации и первичной обработки материалы каждой экспедиции обсуждаются на научно-практических конференциях. С докладами и сообщениями выступают не только профессиональные ученые, но и студенты, магистранты и аспиранты вильнюсских вузов; в их обсуждении участвуют наши коллеги, а также представители старообрядческих общин Вильнюса и других городов Литвы. Традиционными стали тематические фотовыставки, которые готовит к конференциям прекрасный знаток старообрядческого быта Алоизас Перашунас. Все эти материалы служат основой для научных публикаций, количество которых за последние годы резко возросло. Готовится к печати ряд фундаментальных изданий, посвященных истории старообрядческих общин в Литве, языку, быту и традиционной культуре староверов.
Члены фольклорной группы начали свою деятельность с пересмотра привычной «стратегии» собирательской работы. На рубеже второго и третьего тысячелетий, в условиях затухающей традиции, трудно было рассчитывать на запись новых сюжетов сказок и лирических песен, выявление новых тенденций в бытовании «классических» жанров народной поэзии, которые более четверти века оставались в центре внимания собирателей. Мы сконцентрировали свои усилия на тех жанрах и тематических циклах, которые в советское время незаслуженно замалчивались академической наукой, редко записывались, практически не публиковались и не исследовались. Условно их можно разделить на два блока:
1) христианские легенды, духовные стихи, обычаи, обряды и запреты, напрямую связанные с религиозными
воззрениями информантов;
2) поверья, обычаи и обряды, отражающие мифологические представления народа, веру в магическую силу слова и действия (предания, былички, рассказы об охранительных и очистительных обрядах, о гаданиях и вещих снах, о «порче» и «сглазе», о лечении с помощью заговаривания и средств народной медицины и др.).
Поскольку в старых записях материалы такого рода представлены крайне скудно, мы не надеялись на обильную жатву. Но действительность превзошла все ожидания. Оказалось, что все эти жанры еще на памяти людей старшего поколения играли важную роль в духовной жизни старообрядцев, а многие из них и сегодня продолжают активно бытовать.
Готовясь к первой комплексной экспедиции, фольклористы изучили опубликованные и хранящиеся в архивах записи своих предшественников из обоих вильнюсских вузов, проанализировали плюсы и минусы их полевой практики, познакомились с методикой собирания, успешно апробированной московскими этнолингвистами под руководством Н. И. Толстого. По всем важнейшим темам (народный календарь, семейные обряды и семейный этикет, духовные стихи и народные легенды, предсказания будущего и т.п.) были составлены вопросники. Наличие четкой программы действий дисциплинирует собирателей, позволяет постоянно держать в поле зрения все аспекты интересующих проблем, помогает начинающим фольклористам набираться опыта.
Однако уже первые недели полевой работы показали, что априорные вопросники, составленные по типовым общерусским схемам, часто дают сбои, поскольку в них недостаточно учитываются особенности местной традиции и менталитета старообрядцев. Целые звенья намеченной программы оказались непродуктивными.
Ничего не дали расспросы об огненном змее, водяном и русалках, рождественских колядках и подблюдных песнях; в немногочисленных поверьях и быличках о лешем, домовом и баеннике этих персонажей часто отождествляли с чертом; скудными и отрывочными были сведения о ряде важнейших календарных праздников (Егорий вешний, семик, Троица, Иван Купала). Даже комплексный свадебный обряд, обычно сохраняющийся дольше и лучше других, в наших записях представлен очень скромно; в основном преобладают свадебные песни, а также обереги, запреты и былички с мотивом «порчи» молодых. Обеднение и выветривание традиционных ритуалов отчасти объясняется широким распространением в старообрядческой среде похищения невест («свадьбы вкрадку»), к которому мы вернемся ниже. В то же время чуть ли не каждый экспедиционный день приносил маленькие открытия – информанты сообщали все новые сведения о старинных обычаях и обрядах, порой настолько архаичных, что трудно было поверить в их бытование на рубеже второго и третьего тысячелетий. Как правило, мы не планировали беседы на эти темы – они возникали спонтанно, инициировались самими исполнителями. Вовремя среагировав на оброненные ими реплики, нередко удавалось выходить на целые комплексы поверий и быличек. Практика полевой работы постоянно подтверждала справедливость народной мудрости: «Копни поглубже – найдёшь погуще». Настойчивые и целенаправленные расспросы наиболее эффективны при записи материалов этнолингвистического характера, особенно если удавалось подключить к беседе нескольких информантов сразу. Они дополняли и уточняли друг друга, а порой даже начинали соревноваться – кто лучше помнит старинные обряды, поверья, мифологические сказания. Возникающая атмосфера предельной доверительности помогает не только зафиксировать какое-то поверье или запрет, но и выявить его мотивировку (почему нельзя трогать руками «годовое» пасхальное яйцо, мыться в бане после захода солнца; почему от укуса «супоросой» змеи надо заговаривать 12 раз, во время свадьбы на руках переносить молодую жену через порог дома ее мужа и т.п.). В такой естественной, непринужденной обстановке нередко начинают рассказывать целые серии быличек, иллюстрирующие те или иные «правила поведения» и запреты.
У староверов чуть ли не в каждом доме под иконами можно увидеть вербы и крашеные яйца. На протяжении тридцати лет собиратели ни разу не поинтересовались, почему их хранят весь год, от Пасхи до Пасхи. Стоило задать этот элементарный вопрос, и словно прорвало плотину – нам наперебой начали рассказывать об особой магической силе вербы и «годовых» пасхальных яиц, об их использовании в лечебных целях, при первом выгоне домашнего скота в поле, при тушении пожаров (особенно от молнии) и т.п. Один из наших собеседников упомянул «земляных гадов», от укусов которых якобы не могут спасти ни врачи, ни самые искусные знахари. «Копнули поглубже», начали расспрашивать о змеях других информантов с «мифологическим» складом мышления – и словно погрузились в сказочный мир. Услышали десятки рассказов о том, как избежать встречи с «гадами» в лесу или на болоте, о чудодейственных оберегах и секретах заговаривания, сложной иерархии в «змеином царстве», людях, которые разговаривают со змеями и даже приручают их. На всякий случай, как говорится, для очистки совести задали зарасайской старушке навеянный научной литературой вопрос: не делали ли в старину гробы еще при жизни? И услышали неожиданный ответ: «Почему? Все делали его… Не ленитесь – залезьте [на чердак], посмотрите. Давно сделано, стоят гробы у нас; десять лет каких, если не больше…» Позднее мы убедились, что обычай заранее делать «домовьё» действительно широко распространен, а за ним скрывается множество древних поверий и быличек о загробном мире, посмертных радостях и мытарствах души человеческой, контактах покойников с живыми.
Целенаправленные поиски позволили узнать много нового о специфических чертах повседневного быта и духовного мира старообрядцев. За четверть века студенты Вильнюсского университета не записали ни одного рассказа о похищении невест, потому что просто не расспрашивали об этом. В нашем архиве набралось уже более 100 подобных текстов. Особенно широко этот обычай был распространен в северо-восточных районах Литвы, нередко он получал здесь оригинальное обрядовое оформление. Девушек «крали» на «кирмашах» (ежегодных сельских ярмарках) во время традиционного катания на тройках. Похитителю обычно помогали его друзья, а братья и другие родственники невесты обязаны были отбивать ее или хотя бы имитировать активное противодействие. Девушек похищали только с их согласия («свадьба силью» староверами не одобрялась), поэтому в глазах членов сельской общины «свадьба вкрадку» («самоходкой», «увозом», «свадьба из-за угла») выглядела вполне законным и даже достойным делом, а родители невесты в конце концов вынуждены были сменять гнев на милость и мириться с дерзким зятем. Сталкиваясь с такими темами и сюжетами, открывая для себя новые грани традиционной народной культуры, мы вносили оперативные коррективы в свои поисковые программы. В середине первой экспедиции по инициативе профессора В. Чекмонаса была проведена пробная пресс-конференция: историки, этнографы, фольклористы, диалектологи сообщили о наиболее интересных находках, сориентировали своих «смежников», на какие темы целесообразнее всего беседовать с информантами. Такой обмен мнениями принес ощутимые результаты, что побудило собирателей в дальнейшем практиковать ежедневные «летучки» для уточнения круга интересующих нас проблем, четкого формулирования вопросов. Содержание этих импровизированных мини-конференций записывается на магнитофон, поскольку на них обсуждаются и научные проблемы, выдвигаются рабочие гипотезы по интерпретации собранных материалов. А при подведении окончательных итогов очередной экспедиции еще раз уточняются рабочие программы. Минувшим летом в граничащих с Литвой старообрядческих приходах Латвии и Беларуси мы обнаружили следы волочебного обряда. Чем дальше двигались на юг, тем более подробными становились рассказы о нем, а в нескольких километрах от границы с Швенченским районом Литвы удалось записать с пения два отличных текста волочебных песен. У русских старожилов Литвы этот редкий обряд (обход дворов на Пасху с пением песен-благопожеланий) прежде не фиксировался, но две пословицы представляют собой фрагменты волочебной песни. Не исключено, что в недалеком прошлом этот обряд был известен и в Литве. Поэтому на лето 2000 года запланирована целевая поездка в Швенченский район для выявления западной границы ареала бытования волочебного обряда[i].
Благодаря финансовой поддержке Фонда открытой Литвы нам удалось приобрести высокочувствительную звукозаписывающую аппаратуру, что позволило полностью отказаться от полевых записей вручную. Беседы с информантами, тексты песен, быличек, заговоров, описания обрядов и обычаев фиксируются на магнитофонную ленту, официальными оригиналами всех материалов считаются аудиокассеты. Чтобы легче было соотнести аудиозаписи с графическими записями, номера кассет, индексы звуковых дорожек отмечаются на полях беловых тетрадей, а номера тетрадей – на кассетах. Во время записи исполнители порой отвлекаются от основной темы, сбиваются на ненужные повторения, начинают объяснять общеизвестные факты. Если при расшифровке текста какие-то его фрагменты опускаются, то купюры отмечаются многоточиями в угловых скобках (<…>). В прямых скобках воспроизводятся вопросы и реплики собирателей, от которых во многом зависит ход беседы. Это позволяет точнее передавать ее содержание и ритм, особенности разговорной речи, избегать искусственного превращения тематического диалога собирателя с исполнителем в связный рассказ монологического характера.
Во время записи важно не употреблять народные, а тем более научные термины до тех пор, пока они не прозвучали из уст информанта. Нарушение этого правила влияет на собеседников – считая мнение собирателей более авторитетным, они начинают повторять за ними названия фольклорных жанров, календарных праздников, обрядовых действий и т.п. Вместо припевок или походушек говорят частушки; вместо постовых или полгрешных песен – духовные стихи; вместо заговоров – заговоры; вместо масленки – масленица; вместо прощальных песен – похоронные плачи. Собиратели и ученые еще не оценили по достоинству «народную фольклористику» и редко интересуются этой областью народной культуры. Между тем она заслуживает самого пристального внимания. Народные термины, связанные с устной поэзией и старинным бытом, привлекают своей образностью, лаконизмом, смелостью и точностью метафорических уподоблений. Влазины – новоселье; лукавый, недобрый, черный, пастен, шишко, Арахта кривой – черт; бесова стега – дорога чертей; домовьё – гроб; грёзы – видения, морока, оптический обман; чартокнижник – чернокнижник (видимо, знающийся с нечистой силой); самотратец – самоубийца и др. Более того, некоторые народные термины могут служить своеобразными индикаторами, помогающими выявить пути миграции и возможную прародину русских старожилов Литвы. В частности, повсеместное и активное употребление терминов волхвит или волховит (колдун), крутёлки (хороводные песни), стишки (заговоры), списки (рукописные тексты заговоров), волынщики (участники волочебного обряда) правомерно рассматривать как прямое свидетельство того, что основу старообрядческой общины в Литве составили переселенцы из зоны псковских говоров, вероятнее всего – из юго-западных районов Псковского края.
Неоднократно встречаясь со знатоками народной несказочной прозы, мы не упускали возможности сделать от них повторные записи. Это позволяет зафиксировать традиционный сюжет в более развернутом виде (при повторном исполнении нередко «всплывают» новые детали и подробности, пропущенные исполнителем при первой записи). Выясняется также, что устоявшееся в науке мнение о крайней нестабильности текстов быличек, отождествление их исполнения с простым актом коммуникации не всегда соответствует действительности. Многое зависит от мастерства рассказчика. Люди, которые рассказывают быличку быть может впервые в жизни, второй раз исполнят ее совсем по-другому. А у настоящего мастера в тексте всегда есть смысловые и стилистические константы – ключевые эпизоды, опорные формулы и отдельные слова, которые почти не варьируются при повторной записи.
Чтобы картина бытования обрядов или поверий была возможно более полной и объективной, необходимо записывать не только развернутые, логически выверенные рассказы о них, но и фрагментарные тексты, сбивчивые и непоследовательные воспоминания, фиксировать факты скептического отношения информантов к «пережиткам прошлого» или их полной неосведомленности в той или иной области. Не раз случалось, что наши собеседники (особенно из числа грамотных и бывалых мужчин) снисходительно посмеивались над «бабьими россказнями» о привидениях, вещих снах, происках нечистой силы, называя из «забобониями» (враками, вздорными слухами). И вдруг этот убежденный рационалист заявляет: «А вот в таком-то месте, на лесной дороге, вправду «водит». И не только рассказывает целую серию быличек, связанных с этим заклятым местом, но и поясняет, почему оно опасно: здесь кто-то повесился или находится заброшенная могила – вот покойники и «пугают»…
Кстати, приобщение человека к городской цивилизации и современной культуре не обязательно приводит к отказу от традиционных обычаев и представлений, в том числе и мифологических. В экспедициях 1996 – 2000 годов мы встречали и дипломированного врача – молодую женщину, которая с фанатичной дотошностью соблюдает все требования старообрядческого бытового «закона» (она даже в кино не была ни разу в жизни); и сельских учителей, верящих в народные приметы, вещие сны, магическую силу слова; и бывшего секретаря сельсовета – прекрасного знатока заговорной традиции, продолжающую практиковать и сегодня. Активным носителем поверий и быличек о колдовстве и сглазе оказался бывший главный специалист совхоза, выпускник ленинградского вуза. Ссылаясь на собственный опыт, он, в частности, утверждал, что соседка может «сглазить» не только человека или корову, но и трактор, который всегда ломается именно против ее усадьбы. Д. П. Сиволов, бывалый солдат и мастеровой, четверть века проработавший в Каунасе, поразил нас блестящим исполнением произведений несказочной прозы. От него записано более 40 текстов; в основном былички о знахарях и колдунах. К сожалению, из-за тяжелей болезни Сиволова полностью исчерпать его репертуар не удалось. От виленчанки М. Е. Ефименковой записано 5 заговоров, редкая баллада о беглом солдате, от которого отрекается родная мать, отличные варианты свадебных и бытовых лирических песен; от жительницы Тракай А. П. Колмогоровой – 6 жатвенных песен, которые на селе практически уже забыты.
Все эти факты заставляют собирателей пересматривать привычные представления о том, что традиционный фольклор, старинные обычаи и поверья сохраняются только в деревне и только среди стариков, не затронутых городской культурой. Многое зависит от миросозерцания человека, стереотипов его мышления, от характера и силы семейной традиции. Сейчас, когда пустеют древни, а их жители переселяются в районные центры и крупные города, собирательская работа здесь может быть весьма продуктивной. Не отказываясь от поездок в глубинку, в ближайшие годы мы намерены заняться изучением традиционной культуры в городах. Это потребует дальнейшего совершенствования методики собирательской работы, уточнения существующих программ и создания новых, учитывающих специфику бытования фольклора в городских условиях.

Примечания
[i] Намеченная поездка состоялась и оказалась весьма успешной: записаны не только подробные воспоминания об этом обряде и фрагменты волочебной песни, но и полный ее текст.











ЛИЛИЯ НОСКО
(1949)

Родилась в Белоруссии. По образованию агроном. В 1976 – 1982 годах принимала участие в строительстве БАМа в Якутии, награждена медалью «За строительство Байкало-Амурской магистрали». Стихи опубликованы в сборниках проекта «Библиотека современной поэзии»: «Стихия природы», «Краски жизни», в международном сборнике стихов «Связующее слово»; в коллективном альманахе «Поэт года», в «Антологии русской поэзии Литвы». В книге, посвящённой 75-летию Великой Победы, «Бессмертный взвод». Изданы три авторских сборника -  «Радуги в росах» (2017), «Настроение» (2018), «Солнечные зайчики» (2020).
Член Русского литературного клуба им. Г. Державина (г. Каунас) и литературного объединения «Логос». Живет в Литве, в городе Неменчине.

  ВЫПАЛО НАМ СТРОИТЬ ПУТЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ…

Июль 1977 года. На участке трассы Бам-Тында-Беркакит, недалеко от посёлка Золотинка, работает путеукладчик. Я его не вижу за поворотом, только слышу. Там, где я стою на железнодорожной насыпи, рельсы уже лежат. Рука сама тянется их потрогать. Кладу ладонь на холодный металл… Рельсы звенят под рукой: бам, бам, бам... Там, впереди, строители вбивают костыли, закрепляя рельсы на шпалах, и звуки ударов, сливаясь, уносятся всё дальше и дальше…
Второго апреля 1975 года в посёлке Золотинка Якутской АССР высадился Первый Белорусский ударный комсомольско-молодёжный отряд имени Героя Советского Союза Николая Кедышко. В отряде было сто двадцать пять человек, в числе которых был и мой брат Георгий. Кругом ещё лежал глубокий снег, дул ледяной северный ветер. Отряд высадился рядом с самой холодной 60-й параллелью. Началось строительство железнодорожной станции Золотинка и одноименного временного посёлка. Дома барачного типа строились быстро: собирались из готовых щитов, и уже через неделю времени  можно было заселять строителей и их семьи. А когда станцию заканчивали строить, дом можно было снова разобрать и увезти в новое место.
Романтика! Трудная, жёсткая, будничная. Первый колышек, первая палатка, первый бульдозер.  А людей, которые шли впереди, называли первопроходцами. Брат мой был первопроходцем.
В декабре 1975 года строительство временного посёлка было закончено. Посёлок Золотинка стал лучшим на всей Байкало-Амурской магистрали.
    
Из мечты рождалась Золотинка,
     Юностью и дерзостью дразня.
     Звонкая, как утренняя льдинка,
     Встала из тайги на встречу дня.
    
Посёлок был построен, и летом 1976 года брат вернулся в Минск за женой и маленькой дочкой. В свой приезд к нам, в Витебскую область, рассказывал столько всего интересного, что я «загорелась»: едем, едем! Уговаривала мужа. Он сначала сомневался:  ведь у нас были два малых сыночка. Одному пошёл шестой годик, а второму – только второй начался. Своей квартиры у нас не было. Жили мы в квартире, выделенной мне как специалисту сельского хозяйства, совхозом. Что нам терять? А впереди столько интересного, нового! И тут была важна не только материальная сторона - хотелось перемен, хотелось испытать себя, и чтобы где-то на карте была точка (город, станция – неважно что), о которой могли сказать: это построено с нашим участием. Это – наше!
По окончании отпуска, брат с семьёй отправлялся в Якутию, в Золотинку. Вместе с ними уехал и мой муж Иосиф.
Через месяц и я с сыновьями тронулась в путь. Поезд мчал нас на Дальний Восток по Транссибу в чистом, аккуратном вагоне с накрахмаленными занавесками на окнах, ковровой дорожкой в тамбуре и прекрасными видами природы за окном. Пункт назначения - станция Сковородино. Поезд останавливался на железнодорожных станциях, где на перроне его ожидали местные жительницы с горячей картошечкой с укропчиком, малосольными огурчиками, яблоками, смородиной. Был конец августа. Приносили к поезду и рыбу жареную, и другую снедь, а мы, пассажиры, всё это с удовольствием покупали.
  И вот кто-то выкрикнул: «Байкал! Смотрите!». Все прильнули к окнам. Голубая вода легендарного озера искрилась на солнце, манила. Столько я о нём читала и так давно хотела увидеть! Пусть из окон поезда! Пусть! Но как будто прикоснулась к чему-то заветному - такое было ощущение.
Вот и предпоследняя станция. Большими буквами выложено перед вокзалом слово БАМ. От станции БАМ пойдёт железнодорожная ветка трассы БАМа, на которой и находится Золотинка. В Сковородино у нас пересадка на автобус.
В Сковородино сошли с поезда, а всё ещё  казалось, что продолжаем движение. Семь суток были в пути. Перрон «качается» под ногами. Старшего сынишку тоже шатает, а он смеётся: «Мам, а перрон на колёсиках!». Младший так и не заметил «качки»: топает себе ножками, держась за мою руку, и с любопытством озирается по сторонам.
До Золотинки, куда мы направляемся, больше трёхсот километров пути. Автобус то ползёт в гору, то спускается с горы. Кругом тайга, сопки. Водитель останавливает автобус часто по просьбе пассажиров с детьми. Красота! Воздух чистый, ароматный – дышать, не надышаться! Лиственных деревьев почти нет. Попадаются берёзки тонкие, низкие. Лиственница уже пожелтела местами, тёмно-зелёный только стланик (кедровник). Название «стланик» он получил потому, что перед зимой ложится на землю и его засыпает снег. Под снегом и зимует, а весной снова встаёт. Это так интересно! Нам об этом водитель нашего автобуса рассказал. В некоторых местах вдоль насыпной дороги попадается знакомое растение иван-чая, отцветшее к этому времени.
До Золотинки добрались поздним вечером. Тепло распрощались с водителем автобуса и с пассажирами, с которыми общались всю долгую дорогу. Нас  встречали.
Итак, в самом конце лета 1976 года мы - в  Золотинке. Идём по улице с низкими длинными домами к мужскому общежитию. Муж знакомит нас с двумя парнями, проживающими вместе с ним в комнате. Оба оказались Николаями – удмурт и украинец .
Мы дружно прожили там немногим больше месяца, пока нам не выделили отдельную комнату в бараке по ул. Белорусская, дом №9: освободили комнату, где складировали малярные принадлежности. Всего восемь квадратных метров помещение, но зато – наше!  Сколько было радости! Никакие трудности уже не пугали. Вскоре мы своё жильё покрасили, поклеили обои, обустроили. Было тесновато для нашей семьи, но уютненько. Мы были счастливы!
Муж сначала работал стропальщиком, а потом устроился по специальности на дизельную электростанцию, которая снабжала электричеством весь посёлок. Для женщин с работой было туго, но мне повезло: уезжала семья знакомого прораба. Жена его работала сторожем на складе, и я устроилась на её место. Работа сторожа меня устраивала – склад находился через дорогу от нашего дома. Когда ночное дежурство мужа и моё совпадали, я ночью могла сходить посмотреть, как там детишки.
А какие люди жили и работали на БАМе: со всего Советского Союза, разных национальностей, а как будто - одна семья.  С теплом вспоминаю своих соседей, с которыми делили и неудачи и радости: открытых, добрых, готовых подставить своё плечо товарищу. И что бы там ни говорили и не писали сейчас, стройка века БАМ – это энтузиазм и трудовой героизм молодёжи, вера в свои силы и значимость, преданность (да!) своей стране, которой гордились и которую любили. Конечно, найдутся те, кто захочет возразить, но я не приму возражений: я там была! И моя точка есть на карте – это ж.д. станция Золотинка в Республике Саха (Якутия).
…Я стояла на железнодорожной насыпи центрального участка БАМа и любовалась тайгой, раскинувшейся на сопках. Светило солнце, несмотря на лето, ветер дул холодный. От облаков, проплывающих по голубому небу, пятнами падали тени на тайгу, и на более светлом фоне освещённых участков, тёмные пятна теней смотрелись как далёкие, загадочные острова. Красиво и необычно.  Песня на слова журналиста газеты «Гудок» Виталия Петрова, ставшая гимном БАМа, казалось, звучала надо мной:
    
Рельсы упрямо режут тайгу,
     Резко и прямо в зной и пургу.
     Веселей, ребята, выпало нам
     Строить путь железный,
     А короче – БАМ!

Шёл июль 1977 года. До праздника по случаю встречи первого рабочего поезда на станции Золотинка, двадцать четвёртого июля, оставалось восемь дней.

   ПЕРВЫЙ ПОЕЗД

На рассвете двадцать четвёртого июля было уложено «золотое звено» на станции Золотинка железнодорожной трассы БАМ-Тында-Беркакит: последнее. Занималось утро долгожданного дня встречи первого поезда.
До торжественной встречи оставалось ещё пару часов времени, а люди уже спешили к нарядной, расцвеченной флагами, лозунгами и транспарантами станции. Подходили строители, почётные гости, охотники и оленеводы из эвенкийских стойбищ – коренные жители этих мест. Погода накануне поменялась не в лучшую сторону: дул холодный северный ветер, несмотря на то, что июль месяц на дворе. Небо и вершины сопок на горизонте закрылись плотной серой пеленой, но это ничуть не омрачало праздничного настроения. Мы шли вместе с бойцами отряда им. Н. Кедышко из строительно-монтажного поезда (СМП- 578) и героями дня из отряда «Якутский комсомолец»,  уложившими к рассвету последнее звено. Впереди, как всегда, стайкой бежали ребятишки, предвкушая наполненный приключениями день. Добравшись до места, расположились на склоне сопки недалеко от импровизированной трибуны, откуда было лучше видно всё происходящее на трассе.
  …И вот за поворотом трассы раздаётся гудок тепловоза. К станции медленно приближается поезд. На передней части тепловоза укреплён большой портрет В. И. Ленина и лозунг: «Вперёд на Беркакит!». Впереди состава с факелом в руках бежит девушка в бамовской форме.  Факел символизирует передачу трудовой эстафеты новому подразделению строителей магистрали.
Все, собравшиеся на склоне сопки люди, с нетерпением ожидавшие появления поезда, как будто подхваченные одной большой волной, кричат: «Ура!». Мы тоже кричим. Эхом отзываются сопки. Детишки стараются изо всех сил, пробираясь сквозь толпу вперёд, поближе к железнодорожному полотну, чтобы пустить по ветру разноцветные шарики, принесённые с собой для встречи. Всеобщее единение. Всеобщее ликование.
…И вновь раздаётся протяжный победный гудок тепловоза. Состав останавливается у вагончика с вывеской «Станция Золотинка». Первый. Рабочий. Деловой. На рельсы перед тепловозом падают охапки таёжных цветов иван-чая, собранных поселковыми  детьми.  Объятия и поздравления. Хлопки и брызги шампанского. В глазах радость и гордость.
После торжественной части, не только дети, но и мы, взрослые, забираемся на тепловоз поближе к транспаранту, чтобы сфотографироваться всем вместе на память об этом незабываемом дне.
Немного замёрзшие на холодном ветру, но в приподнятом настроении весёлой гурьбой возвращаемся домой к себе в посёлок. Начинает накрапывать  дождь, а  мы, увлечённые обсуждением событий дня, его не замечаем.
Свершилось! Этот день 24 июля 1977 года навсегда вошёл в нашу жизнь и в историю нашей страны.

ВЫХОДНОЙ НА РЕКЕ ХОЛОДНИКАН

Утро выходного дня. Ещё только девять часов утра, а жаркие солнечные лучи уже прогрели влажные, покрытые мхом склоны сопки так, что они клубятся паром. Ночью прошёл дождь. Чаще он бывает по ночам, а днём светит солнце, температура поднимается - сегодня будет плюс  сорок градусов.  После дождя вода со склонов сопок быстро скатывается к рекам, воздух сухой и свежий.
Сегодня мы с детьми и соседями  по дому собираемся спуститься к реке Холодникан. Это наше излюбленное место отдыха в выходные дни. Если мы не идём за ягодами или грибами в тайгу, отправляемся на отдых к реке. От нашего временного посёлка до строящейся постоянной станции Золотинка расстояние в два километра. Река как раз на середине пути между двумя Золотинками.
Станция строится на срезанном взрывчаткой и бульдозерами склоне огромной сопки. Место очень красивое. Оттуда открывается вид на пойму реки Холодникан, снежные вершины Станового хребта, на убегающую к горизонту Амуро-Якутскую автомобильную магистраль.
Спускаемся к реке. Дороги туда нет, только еле заметная тропа по мягкому глубокому мху, протоптанная жителями посёлка. Мох пружинит под ногами. Идти вниз легко и приятно. А вот деревьям здесь тяжело расти, они сравнительно тонкие и невысокие: корни вглубь не пускает вечная мерзлота.  В основном встречается лиственница, сосны попадаются редко. Из кустарников больше всего кедрового стланика (он зимой ложится под снег, а весной снова встаёт), пышно растут кусты жимолости и голубики, радуя крупными сочными ягодами. В тайге много брусники и клюквы, оранжевой сладкой морошки. А грибов, как говорится, «хоть косой коси».
Мы уже на берегу реки Холодникан. Начало своё река берёт со Станового хребта от тающих льдов, и вода в ней даже летом в жару всего плюс шесть градусов, прозрачная и холодная, очень чистая. Летом река мелкая и спокойная, но зато весной у неё бывает крутой нрав. На склонах сопок по весне начнёт таять снег,  и побегут с переливчатым звоном ручейки, но вечная мерзлота не пускает их в свои владения и они, сливаясь и ускоряя бег, превращаются в стремительные потоки, которые с рёвом впадают в Холодникан. Река бурлит, становится широкой, шумной и непредсказуемой. Но это весной.  А сейчас, летом, она приветливая, манящая прохладой в жаркий день.
Какая красота вокруг! А воздух! Отдых для тела и души! Души, наверное, в первую очередь.
Мы, взрослые, окунаемся в воду и, как пробки, выскакиваем обратно из ледяной воды. Поплавать не получается, а загорать можно -  в солнечный день у реки комаров почти нет. У нас здесь, за Становым хребтом, комаров мало. Может, зимой они вымерзают: полюс холода Оймякон недалеко. А вот детей из воды не выманить. С посиневшими губами выскочат из воды – и снова туда же. И не чихнут даже. Закалились, видимо, уже. Там, где течение не такое быстрое, или в лужах, образовавшихся ещё при добыче золота,  мутят дети воду, и со дна поднимается множество микроскопических пылинок золота, и вода блестит, весело переливаясь на солнце. А может это и не золотые пылинки, а перлит или слюда – спутники золота. Попадаются красивые блестящие камушки со слюдой. Уже несколько штук лежат на моей книжной полке. Дети рады своим находкам, да и мне самой интересно поискать, побродить вместе с ними по каменистому берегу реки.
На берегу у самой реки сооружаем из камней место для костра. Жарим шашлык и в золе запекаем картошку. Летом картошку к нам завозят, а вот зимой - только крупа и макароны. Молоко зимой привозят замороженным:  в виде круглых гладких льдин, диаметром тридцать сантиметров. При размораживании они превращаются в цельное вкусное молоко. 
- М-м-м!.. Как пахнет! Шашлык готов. На запахи и дети сбежались. Как хорошо летом на реке! Жаль только, что лето такое короткое: восемь месяцев ждём его. Я раньше даже не предполагала, что в Южной Якутии может быть так жарко.
К вечеру становится прохладно. Солнце начинает прятаться за сопкой – пора домой. Дорога назад -  вверх, идти тяжелее. Медленно поднимаемся  по склону сопки к посёлку.
Солнце ушло на покой. Завтра начнётся новый трудовой день.

В ТАЙГЕ
В один из  солнечных сентябрьских дней  мы, две семейные пары, живущие в одном доме барачного типа на шестнадцать квартир, собрались в тайгу за брусникой. День был выходной. Грибных запасов на длинную и суровую, якутскую зиму уже было достаточно:  нажарено по нескольку пятилитровых банок жёлтеньких моховиков, стоят большие эмалированные кастрюли с солёными груздями, прижатые под крышкой камушком.  На этот раз мы шли за брусникой. Детей оставили у соседки, которая любезно согласилась за ними присмотреть, взяли рюкзаки и немного еды с собой, и рано утром отправились в тайгу.
На склонах сопок, которые обращены были к нашему посёлку, ягод было очень мало: они уже были собраны жителями посёлка. Не каждый отважится идти за сопки подальше от жилья. С тайгой шутки плохи: зверьё разное бродит, даже медведи. Местные охотники рассказывали разные случаи о заблудившихся в тайге людях.   Мы далеко уходить не собирались, но противоположный склон манил, как магнит. Очень хотелось найти ещё никем не тронутое ягодное местечко. Спустились по склону, ягод было много, но впереди виднелся склон ещё одной сопки, и мы решили, что заблудиться тут негде, вроде всё предельно понятно:  сходим туда, и строго в таком же порядке вернёмся обратно.
- Запоминайте, где идём: кустики, деревца, растительность. Надламывайте ветки, чтобы найти обратный путь, если чего…, - напутствовали мы друг друга.
И ещё на одну сопку мы взошли легко, стали спускаться вниз. Утро было прекрасным, солнечным.  Души наши наполнились радостью, когда мы увидели эту прекрасную картину, написанную самой Природой: меж редких расступившихся деревьев, насколько могли охватить глаза, перед нами лежало,  покрытое сплошным ковром из красных ягод, пространство. Мы сначала даже не собирали ягоды, а ходили осторожно по ягодному ковру, любовались и восхищались им. Разве где-нибудь и когда-нибудь можно было  увидеть такое обилие и такую красоту?! Бруснику собирали только самую крупную, переговариваясь и смеясь. Наши небольшие рюкзаки наполнились очень быстро спелыми, ароматными ягодами, и мы собрались возвращаться, но тут обнаружили, что зашли куда-то не туда, где спускались.
Справа по склону виднелся тёмный островок ельника. Несвойственное дерево для этих мест. Времени у нас было ещё много: только перевалило за полдень. Мнения разделились: искать дорогу или посмотреть, что же это такое. Таёжники из нас никакие: никому не приходилось далеко ходить в тайгу или охотиться: они  - из Украины, мы – из Белоруссии. Любопытство всё же пересилило здравый смысл, и мы пошли к островку, решив отдохнуть и подкрепиться заодно: бутерброды лежали в кармашке рюкзака нетронутыми.
Когда подошли ближе,  были поражены – перед нами стояли настоящие, могучие голубые ели. Представляете? Голубые ели в тайге! Может и ещё где-нибудь в тайге они растут, но не здесь, не в Южной Якутии. Небольшим тёмным островком они выделялись на склоне сопки. Здесь под ногами был твёрдый грунт под слоем неглубокого мха. Когда немного углубились в ельник, услышали журчание воды. И – о чудо! Почти у корней красавицы голубой ели, журча по скальной породе, сбегал звонкий небольшой ручеёк с прозрачной, холодной, изумительно вкусной водой.
- Всё, привал! Такая красота! Здесь и пообедаем, а потом пойдём искать путь домой, - скомандовал кто-то из наших мужчин.
Мы расположились у ручейка, достали свои припасы еды и стали обедать. Мне хотелось всё осмотреть в этом необычном месте. Я взяла в руку бутерброд и  ушла обследовать чудесный уголок природы.
Островок елей занимал небольшое пространство: соток семь, не более, расположившись на небольшой скальной горке. В некоторых местах слой плоских серых камней выступал из-под зелени мха. Камни,  наслаивались друг на друга, как блинная горка, словно их кто-то когда-то сложил специально. А немного ниже, в распадке, вместо мха росла зелёная трава. Там, под небольшой северной берёзкой я нашла настоящий красноголовый подосиновик. В других местах в тайге подосиновиков находить не приходилось, там массово росли жёлтые моховики. Тоже очень вкусные грибы. Обрадовавшись находке, пришла к ручейку, чтобы показать гриб. Все уже встали, готовясь продолжить путь. Ожидая меня, прощались с прекрасным уголком тайги. Сосед подошёл к ели, погладил  ствол рукой - и вдруг замер:
- А это что? Идите сюда!
С обратной стороны дерева висели на коре пару бурых клочьев шерсти. Мы  догадались сразу:
- Так это же медвежья шерсть! Он здесь почесался о ствол дерева. Видимо, приходил к ручью совсем недавно. Шерсть свежая. Надо уносить ноги!
Мы «рванули» от гостеприимного таёжного ручейка. Шли, не очень задумываясь об обратной дороге – лишь бы подальше от медведя. А медведь возможно в это время «рванул» в противоположном направлении, подальше от людей, если, конечно, он нас учуял.  Когда ноги вязнут, как в снегу, почти по колена во мху,  долго не набегаешь. Мы стали уставать, шли уже медленно, поднимаясь вверх, стараясь не отклоняться,  не идти в обход по склону. Так идти труднее, но с большей вероятностью разобраться в обстановке, взобравшись наверх сопки. Мы уже еле переставляли ноги, да ещё рюкзаки с ягодой…
От того места, где видели медвежью шерсть ушли, вроде, далеко, но в нужном ли направлении? Солнце как-то потускнело и стало клониться к сопкам.  Молча, не останавливаясь, мы шли и шли. Неужели заблудились?  Казалось, конца не будет этому пути…
- Смотрите! Вон на ветке жёлтая ленточка! Это я её повязала, когда обнаружила в кармане! Даже не думала в тот момент, что именно она нас встретит! Первая наша метка! Ура! – закричала я и бросилась к тонкой лиственнице.
Мы нашли свою тропу! Дальше всё было знакомо. Мы снова были веселы и счастливы. Оставалось спуститься к строящейся железнодорожной насыпи, перейти мелкую в это время реку Холодникан, взобраться по крутому склону на сопку, на которой расположен наш посёлок, и мы – дома!


ХУКТЫВУН
Пересматривая старые чёрно-белые фотографии, нашла фото с изображением оленьей упряжки. На обороте снимка -  надпись, сделана моей рукой: «Золотинка 1980,  Хуктывун». И память унесла в те далёкие 70-е годы в Южную Якутию на реку Иенгра.
Хуктывун – День оленевода. Это национальный эвенкийский праздник. День оленевода – это зрелищное и захватывающее событие. Он проводится ежегодно, начиная с 1977 года на ледовой площадке широкой реки Иенгра у села Иенгра в конце февраля или в начале марта. Гонки на оленьих упряжках, спортивные соревнования по национальным видам спорта, выступления народных коллективов художественной самодеятельности и многое другое можно увидеть на празднике. Торжественное открытие праздника начинается по традиции с проведения обряда – сэвэкан. Народный танцевальный ансамбль «Юктэ» показывает самобытный , корнями уходящий в прошлое народа, «Танец оленей».
А каким интересным бывает конкурс национальной одежды! Ежегодно семьи-участники демонстрируют свои оригинальные и тёплые наряды. Национальную одежду эвенки шьют сами. Демонстрируют её  взрослые,  подростки,  даже маленькие детки - они такие забавные в меховых одеждах, расшитых национальным орнаментом, такие милые. На демонстрации одежды видели малыша, которому всего годик исполнился. Такой прелестный колобок! Он стоял в своём нарядно расшитом мамой меховом костюмчике и рассматривал всех своими чёрными глазёнками. За  этого малыша голосовало большинство собравшихся.
На ледяной ровной площадке реки расставлены чумы. Их ставят оленеводы очень быстро: связывают концы длинных жердей, разводят их по сторонам – и получается каркас. Каркас обвязывают оленьими шкурами,  вниз бросают оленьи шкуры вместо пола. Любой желающий может там погреться.  Возле чумов, прямо на снегу, поставлены небольшие импровизированные столики и на них разложена традиционная еда оленеводов: строганина из сырого мёрзлого оленьего мяса и из сырой мёрзлой красной рыбы.  Поверьте, это вкусно. И к тому же – питательно.
Жители села проделывают огромную работу в подготовке такого масштабного праздника, изготавливают каждый год что-то новое, для того, чтобы гости могли увидеть всю красоту и самобытность, бережно сохранённой культуры эвенков Южной Якутии.
На праздник съезжаются оленеводы с зимних таёжных пастбищ. Олени пасутся и зимой. Они добывают себе корм, раскапывая снег ногами, и запасаться сеном, как для коров, для них не нужно. Оленеводы круглый год кочуют по тайге вместе с оленями.
Белый олень у эвенков считается священным. Его не запрягают в нарты. На пастбище он носит на своей спине личные вещи оленевода, а на празднике оленеводов на него сажают верхом только детей. Белый олень, в нарядной сбруе, украшенной орнаментом и кистями, с гордо поднятой головой, украшенной великолепными рогами – это же сказка для детей!
Гости съезжаются из разных регионов республики, собираются все жители района, даже были гости из других республик Союза. Мы всей семьёй бывали на этом чудесном празднике, где можно было покататься верхом на оленях или на оленьей упряжке, или, для души, покататься на собачьей упряжке. Как же любили этот праздник дети! Несмотря на морозы (-40, а иногда и ниже опускался термометр), дети просто мечтали оказаться на празднике. Все одеты были соответственно: меховые тулупчики и шапки, на ногах унты или валенки, меховые рукавички и у детей, и у взрослых. Мороз даже не чувствовался, только пар от дыхания людей и животных, да в инее воротники, шарфы, ресницы.
Там же, на празднике можно было купить меховые изделия местных мастериц, отведать национального лакомства, а также – шашлыков, рыбы и других продуктов местного производства. А самое главное – это единственное место в стране, где проводятся детские соревнования по гонкам на оленьих упряжках и верховой езде на оленях. Это так забавно и так интересно! Дети маленькие, наверное, от шести до десяти или двенадцати лет, одетые в меховые одежды из оленьих шкур, выглядят, как колобки, и то, как они управляются с оленями – диву даёшься. Это, на мой взгляд, самые интересные соревнования.
Вся внушительная толпа зевак подбадривает и переживает за них. Вот из-за поворота показалась олень  с клубами пара от дыхания и от разогретой бегом спины. Вдруг нарты наклонились на бок и перевернулись. Какая досада: до финиша оставались считанные метры! Упряжка умчалась. Мальчишка лет десяти поднялся, и даже не отряхнув снег, с опущенной головой пошёл следом. Шапку он держал в руках.  Мимо неслись другие упряжки. И уже не он будет первым на финише…
В соревнованиях участвуют целые семьи так же, как и в показе национальной праздничной одежды: мужские, женские, детские команды. Всё самобытно и интересно.
Посёлок эвенкийских оленеводов на реке Иенгра в 70-е годы назывался Золотинкой. В совхозе «Золотинка» процветало клеточное животноводство (лисы-чернобурки), была небольшая молочно-товарная ферма, но главное – оленеводство. Когда в двух километрах от эвенкийского посёлка Золотинка построили временный бамовский посёлок с названием Золотинка, открылись для совхоза новые перспективы. 
Эвенкийский посёлок Золотинка был переименован в посёлок Иенгра тогда, когда временного посёлка Золотинка не стало: мехколонны и стройотряды были передислоцированы в Чару, некоторые щитовые дома были разобраны и тоже перевезены в Чару, а некоторые были отданы в дар совхозу «Золотинка».
Хуктывун – прекрасный праздник. Сколько хороших воспоминаний о далёкой Южной Якутии осталось в памяти, о добрых и гостеприимных людях этого края.


ПЕРВЫЙ ШКОЛЬНЫЙ ДЕНЬ

Серая кошка сибирской породы сидела на табуретке и  наблюдала, как наш старший сынишка собирает в портфель школьные принадлежности. В этом ему активно помогает младший трёхлетний братишка.
Сегодня настал долгожданный день для старшенького: первое сентября. Он уже школьник! Портфель уже по нескольку раз за последние дни собирался и проверялся, чтобы чего не забыть. Мне из кухни слышен их разговор:
- Я уже большой! Можно, я тоже пойду с тобой в школу? -  спрашивает младший.
  - Хорошо! – соглашается старший. -   До школы пойдём вместе, а потом вы с мамой меня подождёте, пока я буду в школе.
  - А можно, я понесу твой портфель? – снова спрашивает.
  - Нет! Портфель тяжёлый для тебя. Если хочешь, поможешь мне вынести его из дома, а потом я сам понесу. Хорошо?
  - Хорошо!
  Смотрю на них и радуюсь: дружные у нас мальчики, друг за друга всегда.
И вот мы втроём идём в школу на торжественную школьную линейку.
В садик у нас детей принимали только с шести лет: за год до школы. Для маленьких садиков не было из-за суровых климатических условий  Южной Якутии. Садик для шестилеток был на другом конце улицы в километре от дома, а школа – рядом: на противоположной стороне улицы. Школу на триста двадцать мест, с уютными тёплыми классами, построили первые строители посёлка два года назад (1975 г.) Морозы зимой минус сорок пять градусов – это норма, иногда  минус пятьдесят пять и ниже. Вот мы и решили: в садик не отдавать, а сразу пойдёт в школу. И потому наш первоклассник первое сентября встречает с таким интересом и радостью. А подружка его, что живёт по соседству, идёт уже во второй класс.
Был красивый солнечный день. Мы пришли ещё до начала школьной линейки. Во дворе нашей Золотинской школы номер шесть своих первоклашек встречала учительница. Она представилась:
- Меня зовут Анна Фёдоровна. Будем знакомиться и дружить.
Учительница тоже пришла задолго до торжественной линейки, чтобы проверить портфели своих учеников:  всё ли есть для занятий в школе.
На освещённый солнцем школьный двор начали собираться ученики и учителя, начали выстраиваться классы для торжественной линейки. Нарядные первоклашки стояли впереди: школьная форма тёмно-синего цвета, белые рубашки у мальчиков, белые огромные банты и белые фартуки у девочек. Классы выстроились буквой «П» у здания школы.   
Директор школы поздравил всех учеников и учителей с началом учебного года и обратился к первоклассникам:
- Для вас, дорогие первоклассники, начинается новая жизнь, полная чудес и открытий. Вы – наша надежда. От того, как вы будете учиться, зависит ваше будущее и будущее страны. Успехов вам в освоении нового неизведанного в познании мира!
Первоклашки, уходя на торжественную линейку, свои портфели отдавали родителям, и тут портфель брата достался младшему, чему он остался несказанно рад.
- Теперь и я могу пойти на линейку? – спрашивал он.
- Нет, мой хороший, тебе ещё надо подрасти, - отвечала я.
И пока старший братик стоял на линейке, младший с неподдельным интересом наблюдал за всем происходящим, и, не выпуская из рук портфеля, который в его ручке доставал до земли, всё время о чём-то  меня спрашивал.
В завершение праздника, старшеклассник пронёс на плече вдоль выстроившихся на линейке учащихся нарядную ученицу первого класса со школьным звонком. Звонок весело звенел в поднятой руке девочки, оповещая о начале учебного года.
Когда после праздника мы ожидали нашего ученика, ушедшего в класс за книгами, младший попросил:
- Мама, купи мне завтра портфель. Я тоже хочу в школу. С портфелем пустят, - уверенно заключил он.
Прибежал радостный наш первоклашка и принёс книги и прописи, выданные ему в школе после линейки учительницей.
  - А ты мне дашь посмотреть книги? – оживился младший.
  - Идём домой и там вместе их посмотрим. Хорошо?
- Хорошо!
Сложили книги в портфель. Портфель стал тяжёлым, и малыш сам отдал его мне. Оба братика, взявшись за руки, побежали домой, а я с портфелем – за ними.
Дома разговоров и расспросов было на весь оставшийся день. Вечером пришёл с работы отец – и ему досталось радости, принесённой сегодня со школы. Школьной радости досталось даже кошке Касе.

РЫБАЛКА

Звенел будильник. Дима машинально протянул руку к нему и выключил. Под одеялом было так уютно и так не хотелось вставать в такую рань, но вчера они с Марком договорились в четыре часа утра идти на рыбалку на дальнее озеро. В этом озере водилась рыба амур. Рыба лучше клюёт на зорьке, и нужно было не пропустить это время. Снасти для рыбалки и баночку с варёной кукурузой Дима приготовил ещё с вечера. Рыба амур хорошо ловится на кукурузу. И никаких червей копать не нужно.
- Полежу ещё чуток, – решил Дима и тут же уснул.
Ему приснился сон: плывут они с другом Марком по озеру на маленьком плоту, связанном всего из четырёх круглых брёвен. Вокруг такая тишина и красота! Светит ласковое солнце в голубом небе, летают разноцветные стрекозы и насвистывают мелодию из их любимого фильма «О весёлом
рыбаке».
Вдруг вода потемнела и забурлила. Плот начал разъезжаться по одному бревну в разные стороны. Они с Марком пытаются удержаться на брёвнах, и вроде бы это уже удаётся, но тут из воды поднимается плоский хвост какой- то огромной рыбы и этот мокрый хвост шлёпает его, Диму, по лицу. Дима резко соскочил с кровати, чуть не наскочил на улыбающегося Марка с мокрой от росы веткой в руке. Это он так будил Диму. Друзья быстро собрали всё необходимое и со смехом выбежали из дома.
До озера было почти четыре километра пути. Над лесом ещё только намечалась светлая полоска утренней зари. Немного поёживаясь от утренней прохлады, друзья строили планы рыбалки и за разговорами незаметно достигли цели своего путешествия. У берега, покачивалась на воде лодка-плоскодонка отца Димы, на которой они и собирались рыбачить. Отплыли от берега и бросили «якорь»: привязанную на цепи железную болванку. Утро обещало хороший улов. Вот Марк уже тащит из воды большого амура. Вдвоём с Димой они сняли рыбу с крючка и, чтобы не упустить, быстро положили её в ведёрко под крышку. Закачался и ушёл под воду поплавок Димы, но на крючке ничего не оказалось. Видно какая-то мелкая рыбёшка поиграла и отпустила наживку. Но вскоре повезло и Диме: у него на крючке оказалась рыбина не меньше, чем у Марка. Друзья переговаривались только шёпотом, чтобы не распугать рыбу. В природе всё было спокойно. У Димы в ведёрке были уже четыре рыбины, у Марка – три, но крупнее. Увлёкшись рыбалкой, друзья не заметили, как потемнело небо. Даже рыба перестала клевать. Неожиданно резко загремел гром почти над их головами. Ребята посмотрели на небо и увидели, что оно покрыто тёмной, набухшей водой тучей. Поднялся ветер, сверкнула молния.
- Ой, давай скорее к берегу плыть! – воскликнул Марк.
Ребята подняли «якорь» в лодку и стали грести к берегу. Удочки не успели смотать, просто бросили на дно лодки, где стояли ведёрки с рыбой.
Берег уже был совсем рядом, когда гром грянул так, что показалось, будто они лишились слуха. Упали первые крупные капли дождя, волны поднялись и чуть не перевернули лодку.
- Успели! – радостно произнёс Дима.
Они спрыгнули на берег, быстро привязали лодку, и только взяли в руки удочки и ведёрки, как полил такой ливень, что за долю секунды на друзьях не осталось и сухой нитки. Всего десяток метров оставалось до старой высокой сосны: они думали спрятаться под её корнями, нависшими над берегом. Весенние воды из года в год подмывали песчаный берег под корнями, и сосна наполовину сидела в земле, а на половину нависала над берегом. Там уже не раз прятались друзья в непогоду, когда приходили рыбачить. Хоть и мокрые уже, но они со всех ног бросились к своему «убежищу», и тут раздался такой удар грома, что они от неожиданности сели на землю: их сосна горела, зажжённая молнией. Молния расщепила её почти до половины и подожгла. Такого ещё Дима с Марком никогда не видели.
Было страшно – они не могли сдвинуться с места.
- Хорошо, что не успели! – не сговариваясь, вымолвили оба.
Дождь был тёплый, гроза ушла, и выглянуло солнышко. Сосна всё ещё дымилась.
- Вот это да! Вот это сила! – удивлённо произнёс Дима, когда они решились подойти ближе.
Ребята дружат ещё с садика и вот уже пять лет отучились за одной партой в школе. Будет о чём рассказать одноклассникам, когда осенью вернутся в школу в шестой класс.
Друзья взяли свои удочки, ведёрки с рыбой и, переговариваясь о только что пережитом, мокрые, и всё же счастливые шли домой.
Рыбалка оказалась удачной, да ещё и с приключением.


























ГЛЕБ НАГОРНЫЙ
(1973)

Прозаик, драматург, публицист. Настоящее имя — Глеб Юрьевич Кобрин. Нагорная — девичья фамилия матери. Родился Вильнюсе, живет в Москве. Сфера профессиональной деятельности — юриспруденция. Отец Юрий Кобрин — известный русский поэт, академик Европейской академии естественных наук (г. Ганновер, ФРГ), заслуженный деятель искусств РФ.
В 1995 году окончил юридический факультет Вильнюсского университета. В 2005 году окончил экономический факультет Балтийского русского института по специальности «Управление предпринимательской деятельностью» (г. Рига, Латвия) и с отличием психологический факультет Московского государственного университета культуры и искусств. Член Международной Федерации русскоязычных писателей ("МФРП–IFRW", International Federation of Russian-speaking Writers. London. Budapest.), Союза писателей XXI века, Союза писателей Москвы, Московского литературного фонда и Союза театральных деятелей Российской Федерации. Заместитель председателя Национальной Ассоциации Драматургов.
Автор сборников произведений: «Длинные ноги Кафки», «Радикализация искусства», «Культурные традиции», «Оттенки гиперреализма» и др.
Публиковался в России, Израиле, Германии, Чехии, Литве. В изданиях «Литературная Россия», «Дети Ра», «Зинзивер», «Контрабанда», «45-я параллель», «Топос», «Кольцо А», «Республика», «Летувос Ритас».
По пьесе «Лайф-Лайф» поставлены спектакли в Русском драматическом театре Литвы, Ставропольском академическом театре драмы имени М. Ю. Лермонтова, Молодёжном драматическом театре г. Тольятти и Ростовском колледже культуры (г. Ростов-на-Дону).
Адвокат. Член Адвокатской палаты г. Москвы, Межрегиональной коллегии адвокатов и Профессионального союза адвокатов России. Эксперт нормативно-правового департамента Министерства культуры РФ.

РАССКАЗЫ
 
Слон, или биеннале национального идиотизма

Слон был огромен. Безумен. Сер.
Круп его занимал два этажа эклектичного здания в центре города, а ноги являлись ни чем иным, как двумя вертикальными колоннами. Нетрудно догадаться, какие мысли приходили в голову при входе. Но нет. Все было в точности до наоборот — конечности были передними. Фойе же представляло собой пещеристое шлангообразное помещение, влекущееся на второй этаж, и у каждого вошедшего внутрь складывалось впечатление, что его всосали. Точно хоботом.
Сдав билет контролерше в костюме клоуна с матерчатым носом и разрисованным лицом, посетитель попадал не то в шапито, не то в шалман, в котором дешевизна с лихвой окупалась количеством. Тут и там слышались восхваления, охи и немного сумбурные, от выпитого в кафе из пластиковых стаканчиков бренди «Арарата» (отчего-то в меню именуемого коньяком), не то всхлипы, не то псевдовосторги.
Но увлекало. Влекло. Всасывало.
На стенах висели странноватые плевки дадаизма, под ними бирки: «Слон. Акт 1. Сон», «Слон. Акт 2. Сон Слона 2». И так 13 слонов. При этом дадаистическое искусство нет-нет, но оставляло в зрителе странное ощущение чего-то вторичного, картинку осеннего курортного песка, на котором изрядно отлежались, отзагарались и, собрав все крупицы янтаря, оставили на растерзание морской воде и моросящему октябрьскому дождику. С такой же легкостью «шедевры» можно было окрестить «Инсталляция сна охотника на уток, перезаряжающего ружье во сне. Акт 2. Патрон в патроннике» или что-нибудь наподобие «Пробуждение похищенной Европы». Далее хоть «инсталляция», хоть «акт». Поскольку слона, охотника и Европу на картинах мог узреть только запущенный вариант шизоида, целенаправленно двигающегося к шизофрении. Не было на картинах ничего — ни хобота, ни клювов уток, снящихся охотнику, ни тем более похищенной дадаистами Европы. Чувствовалось другое, оно брезжило, напрашивалось само собой, от него отмахивались, но опять и опять оно просачивалось в мозг и каждым своим мазком вопило: «Всосали. Актом».
На втором этаже было замысловатей. Первая комнатенка представляла собой что-то вроде сердца, по крайней мере, об этом возвещала табличка над входом: «Сердце» (видимо, чтоб ни у кого не возникало сомнений в том, что это именно сердце, а не двенадцатиперстная кишка или аппендикс), и зритель оказывался в комнате, разделенной на четыре отсека, — по замыслу инсталлировавших четырехкамерность должна была символизировать желудочки и предсердия. По верху, под потолком, шли светящиеся трубки и шланги — вены и аорты. В них пузырилось нечто малиновое. В углах же, в виде восковых фигур, обретались голые классики. Достоевский с топором в руке — беспорточный и не одинокий, а какой-то именно одичалый, точно отказывающийся понимать происходящее и готовый зарубить всех организаторов биеннале разом. Пушкин с пистолетом на коленях и лукошком в руках. Поэт ел морошку. Толстой, лежащий на рельсах в скрюченной позе, и Гоголь в гробу, чуть повернутый набок.
На одной из стен двигались слайды — нарезка из шедевров Тарковского и Феллини. Если хватало терпения (а его почти ни у кого не хватало), можно было понять тонкий замысел массовиков-затейников от андеграунда. Получалось, что Сталкер плывет на корабле, вокруг волны, но волны это ни что иное, как планета Солярис, являющаяся внутренней проекцией Сталкера на самого себя, в душе мнящего себя лайнером, с неведомой ему тайной. В конце шли титры: «Летучий голландец» по-нашему. Art&Imagination. Группа «СЛОН». И аккуратный фаллический символ.
После титров в голове начинало дребезжать, как при качке. Хотелось затонуть. И чтоб не спасли.
Но снова комната. На этот раз — «Печень».
Разорванные книги. Битые бутылки. Пробки. Бычки. Фотографии Сергея Довлатова и Венедикта Ерофеева на стенах. Газетные вырезки. Шприцы. Плакат с Мэрилин Монро. Она непотребна, но употребительна. Элвис, трясущий гитарой, что юнец в пубертатный период достоинством. Группа «Нирвана» в уплывающей дали комнаты.
И тут резко «Желудок» — мрачное помещение с подсветкой на экспозициях. Копии работ Дали и Малевича. Все в потеках. Пикассо и Шагал. В фекалиях. И вдруг — «передвижники». Измалеванные. С трудом просматриваемые из-за вылитых на полотна ведер краски. На стенах нарисованы доллары, звезды и свастика.
«Ягодицы» — фотосессии. Монтаж: президент, совокупляющийся с мэром, сиамские близнецы с головами олигархов. Им жить вместе невозможно, но и не жить нельзя. Депутаты, копающиеся в песочнице, — кудрявый с лопаткой, рыжий с ведерком… Кто-то чернявый — грустный, обиженный, неверно определившийся. Около разгромленных песочных домиков в смоляных потеках. Черты лица смазаны. Словно ему не хватает света. Из окна многоэтажного кремлеобразного дома — восточная дама в очках и с короткой стрижкой. Крик: «Ребята! Домой! Мультики!» Фотография — «Родина-мать зовет!».
И так далее, и тому подобное.
Попадая в «Хвост», зритель вливается даже не во вторичность образных рядов, а в их третичность. Несколько загогулин, с трудом напоминающих гвозди. Картина пять на пять метров: «Голгофа». Фарфоровый бюст без головы: «Власть» и пара-тройка голых манекенов — «Андроиды».
И, наконец, на выходе, как насмешка над самими собой — над «инсталлирующими», — «Сфинктер». Посетитель спускается вниз и думает об учениках-иудах, предавших Учителей.
Там — их фотографии. Они — «Гении»! Смердин, Лущенко, О, Нигилев. Внимание заостряется на «О». «О» ничего не окончил. Но кто-то в биографии был корейцем. Что якобы «знаково». Однако, сам — слесарь. Смердин — закончил, но во времена гонений был не признан. Нигилев — признан давно и обошелся без гонений. Лущенко — мать двоих детей, очень любит своего кота де Сада.
И это все. Хотя можно продолжать до бесконечностей.
Зритель плетется вниз по ступеням и понимает, что был он не всосан, а…
Но это уже для биеннале национального идиотизма…

Семейные трусы

В двадцать я выгуливал кровь. Выгуливалось. Иногда чувствовал себя пустотно. Оскоминно. Стыдно. Как-то суетно. Но забывал. Писалось легко и просто. Оснований считать себя гением было предостаточно. Брошенных женщин я себе прощал. Не взращенных детей тоже. С легкостью! Ходил без трусов, ибо жали — эрекционен был везде. Я был гением! Творцом! Имел право.
К двадцати пяти чувство «творца» стало пропадать. Женщин становилось больше — прозы, соответственно, меньше. Думал — нагоню. Гонял. Пустоту в себе. Ощущать себя начал талантливым. Уже не гений, но и не писака какой-нибудь… Свирепствовал. Не гениальничая — талантливичал. Читая одних — воспарял, других — иезуитничал. Эко я!.. Стринги врезались в промежность… Но кое-что все же мешало…
К тридцати стал побаиваться. Чего? Понять не мог. Принялся жечь сам себя. Утрачивал. Утратил. Того — двадцатилетнего. Коряво казалось. Смешно. Не умно. Резал абзацами, вырезал главами, выдирал листами. Стыдно за гения стало. Пошлятинка. Взялся за двадцатипятилетнего. Ничего, ничего. Очень ничего… Но вот тут и тут… И вот здесь еще… В мусор, короче, — склонившись над ведром и потрясая «кленовым листком». Незаметно начал чувствовать себя пишущим. Писал долго. За год — десять предыдущих нагонял. Не по качеству, правда, — по количеству.
Женился. Взрастил и вскормил. Стиль появился. Не гений, конечно, — но стиль. Словом, похож на всех. Фамилию поменяй — никто и не заметит. Однако я! В «дубовых» сатиновых трусах. Но чувствовал — подвисало. Хотя печатали, хвалили… Развелся.
Воспрял как-то. Снова почувствовал себя гением. Тридцать пять. Кое-кого уже пережил! Во всю печатался. Серьезно. Мог назвать критиков — критиканами. Называл. Стал часто носить плавки — спортивничал, крутил из себя того — двадцатилетнего. Но там все больше скучал. Искры не было. Хватки.
К сорока что-то произошло. Будто отказала ручка, будто чернила закончились… Перечитывал… Естественно, себя родного, кого же еще!.. Вяловато… Похож на всех сразу… Собственного «эго» (от, набрался за годы слов!) не выразил… да и не имел, наверное, «эго» этого… Смешон и ущербен… Стали жать плавки. Потело… Хотел скупить тиражи… уничтожить… Но уже скупили… дурачоныши… выставили на полках… стирали пыль… глупыши… Я-то знал — чушь! Остановился. Не писал. Дергал правым предплечьем. Привычка.
Через год взялся за старое. Решил — в стол. Для потомков. А как же! Написал. Вырвало. Буквально. Перечитал. Оказалось, по новой взялся за старое. Дай, думаю, потерплю — с месяцок. Терпел. C неделю. И снова за стол. Черкать и чирикать. Да что это я, в самом деле! Писать! Новое! Другое! Свое!
К пятидесяти подзабыли. Кто? Что? Откуда? Но выдал! Ах, да! Вспомнили. Приютили. В колонках. «Старое новшество». Вот оно! Не поняли! Стало быть, гений! Гоголем ходил, Пастернаком цвел, Горьким плакал. Сладко так — с мазохистским подтекстом. Не признан. Охаян. Гоним. Писатель, значит! С большооой буквы Писатель!.. Правда, перестал совсем плавать — возраст. Плавки сменил на трусы. Долго носились. Как не менее долго жали.
Отхаялись. Признали. Просто пара звонков и ненавязчиво-навязчивый пиар. Снова стали читать. Но без удивления как-то, без пиетета должного. Так — нормально. Читается. Имя имею — и хорошо. Сладенько так, не суетно.
К шестидесяти предложили роман. Тему. Сюжет. Пишу. Ничего так. Скучно, но пишу. Не мое. Немое. Ноги мерзнут. В кальсоны облачился. Себя двадцатилетнего вспоминаю. Безтрусового. Голышоныша. Того — кого сжег. Не профессионала, конечно. Безстильного и наивного. Разнопланового какого-то, разноразмерного и разношерстного… Но как-то… более честного, что ли. Не лгущего — без пятен в промежности... Но променял. На тепло и уют. Хоть и преет.
И вот мне семьдесят. Я в пигменте. Не пишу уже. Обрыдло — не хочу выгуливать совесть. И не хочу восьмидесяти. Знаю — писать никогда не буду. Ничего. Ибо нечего. Мне холодно и боязно. Пижама врезается в пятна. Я вспоминаю себя и уже не считаю себя кем-то.
Висит…

Длинные ноги Кафки

Ты как будто не понимаешь.
Я ору, но ноги твои не слышат.
Они гладкие, они — быстрые. Они летят — а я просто не успеваю. Они сумасшедше нежные, они безумно красивые… Они… они… Это — нехватка слов и перебой чувств… Любовь ли? Химическая зависимость?.. Плевать… Это ноги, которые ушли, упорхали, улетели в командировку… в Прагу… к Кафке — к величайшему трупу, живущему среди живых… О, эти ноги!.. Ты понимаешь, что ты мужчина, только тогда, когда у тебя отбирают ноги… ноги гладкие, ноги шелковистые… Ноги великой женщины… спящей, храпящей, любимой… в храпе своем — поющей… ноги радостные, пальцы свежие, ногти гениальные… А я что… так, рядом… Но в Москве… А ты в Праге… С ногами. По булыжничкам… Пяточками… так-так… с ногтиками… со щиколотками… родная… худышечка… костяшная…. Косточка... нет!.. Словно ягодка… сорвать бы…
Но — Москва! Триколор...
А ты в Праге. Где стяг…
Там, где Кафка — страшный, тараканий, около иудейского кладбища… Он не видел твоих щиколоток, твоих пальчиков, он не слышал песен твоего храпа, он писал о «превращениях» и спал в гробу…
…Великий Кафка…
Он не знал одного — что роднят нас цвета только флагов…
И ноги твои все выше — и икры сильнее, и поступь жестче, а коготочки острее… и нужен ли Кафка?.. если ты там…где правили, а я — где все княжили…
Ты — где нас, боготворя, ненавидят, я — где ненависть противопоставляют Богу. Где нет ни наций, ни национальностей, ни культуры. Где Карлову мосту с фигурами святых ухмыляется Красная стена с фигурками урн внутри, а «Городу ста шпилей» — мегаполис на семи нечесаных холмах. Где все вышли из Кафки, повытаскивав из него тараканов… И понастроив многоэтажные гробы спальных районов…с триколорами на древках...
Ты бежишь по мостовым, и ножки твои на брусчатке, я плетусь по мостовой, а ноги мои, что у трупа на бруствере. Ты — по классическим музеям, я — по выставкам современности. Ты — где культура, я — где понятия о ней. Ты — где люди, а я — там, где Кафка. Ты — где сказка о страшном, я — где страх…
…и без сказки…
Где длинные ноги, торчащие из «Замка», упираются в Кремль с тараканами.
И нужен ли Кафка?

Обезьяна
 

Начало?
Понимаю ли я до конца это слово? Осознаю ли я его в конце своего пути? Когда амбиции перехлестнули результат? Когда брошенные женщины отозвались алиментами? Когда в шестнадцать я стал мужчиной, но растерял его к семидесяти?
Нет.
Наверное, не осознаю.
Вся моя жизнь была положена на фантазии, на воображение и, как результат, — на бездействие. Всю свою жизнь я — витал.
Мой мозг периодически напоминал мне глуповатую обезьяну, которая прыгает от банана к ананасу, не в состоянии понять, что на самом деле ее удел — червивое яблоко.
Кем я только не был в этом обезьяньем воображении.
Президентом. Актером. Миллионером.
Я был абсолютно — всем!
Выходя на Тверскую, я оказывался на Уолл-Стрите. Заглатывая в «Русском бистро» пельмени и пирожок с печенью, я вкушал суши в Токио.
Так жил я. Выдумщик. Взаправдовщик. Неудачник. Чмо…
Но так жили миллионы. Это успокаивало, примиряло фантазии с реальностью. Тысячи и тысячи не выезжали из Люберец. Миллионы въезжали в Москву — и они же в итоге торговали курами-гриль. Куда, зачем и, главное, ради чего они ехали сюда — в мегаполис? Не ради ли того, чтобы окончательно превратиться в обезьян, жующих червя в себе?..
Мегаполис? Отрадно…
В нем живут обезьяны. Приматы, наподобие меня. Жалкие. Скучные. Суетливые. Глуповатые и бесцельные.
Каждый, кто приехал сюда, оказался в клетке безысходности. В лабиринтах МКАДа, кольцевых и радиальных. Каждый ехал с мечтой и самоцелью — но наткнулся на «пробки». Каждый хотел.
Как я.
В двадцать.
Когда мне казалось, что изменю этот мир. Этот не меняющийся мир.
Ибо уникум. Ибо индивидуальность. Ибо, как минимум, талантлив и самобытен… но…
Дурачок. Тянущийся к сердцевине ананаса, к прожилкам банана, так и не узревший банального червячка в собственном яблоке.
Сморщенном и не вкусном. Подпорченном изнутри.
Так много было целей, что ни одну из них я в итоге не реализовал. Так много, так много… что я не смог сконцентрироваться ни на одной.
Я хотел женщин — получал жен.
Я алкал денег — но работал на зарплату.
Желание детей — вылилось в четвертование заработка.
Ощущение великого — плевало хрестоматийными образами, образ;ми в церквах, конфессиями и сектами.
Пифагорова мощь, способная рычагом воли перевернуть мир, отзывалась пиаровскими статьями о временном и всегда вечном — приземистом и презираемом — президенте страны.
Страны, плодящей обезьян. Орангутангов, гиббонов и шимпанзе. Навроде меня.
У которых есть, как оказалось, не цель, у которых в руке даже не яблоко.
А червь.
Червь самого себя.
Худенький и маленький. Горемычный…
Но…
Жутко амбициозный.
Он шепчет. Ты — не обезьяна. Возьми палку — сбей плод. Нет палки?.. Не сбивай. Не думай. Не реализовывайся. Съешь яблоко. Оно вкусное. Хоть и червивое.
Так и я. Вгрызался в мякоть. Жадно, с наслаждением. Не замечая гнилой сердцевины, коррозии мякоти, чего-то шевелящегося внутри. Ананас подождет. Банан упадет сам. Он должен упасть. Он — обязан!..
До сих пор я хожу на марьинский рынок и покупаю яблоки. Сочные. Антоновку. Но иногда червивые. Я не замечаю червей. Принципиально. Ибо так дешевле.
Я так хотел ананасов и бананов.
Но зарплата. Но новые расходы на новых детей. Так случилось.
Но амбиции.
Воображение.
Мечта.
И ни одного действия.
Обезьяна.
Я могу долго и нудно убеждать себя в существовании реинкарнации, долго и нудно, нудно и долго…
Когда я… Я! Рожусь кем-то! Президентом? Актером? Миллионером?..
Одну секундочку… Куплю бутылочку «Клинского»… Согласен, дурно. И, как в случае с антоновкой — дешево. Одну секундочку. Одну…
Навечно. Навсегда.
Ведь начало…
И я успею.
Успею не родиться обезьяной. Смогу просто нагнуться. И всего-навсего поднять палку. И швырнуть в нужном мне направлении.
Но лень. Подожду…
И снова «Русское бистро», и куры-гриль. И хочется просто жевать. Начало?
Но — возраст. И это конец.
Конец обезьяны.

Тапочки за рубли
 
Столешников переулок — один из самых…
…в Москве.
Здесь бутики и обувь от тыщи. На заказ. Не рублей. Говорят, итальянец! приезжает обмеривать «ножку». Сорок четвертого размера. Магазин — мужской…
Мужик в зеленой робе и шлангом в руках здоровается со мной каждое утро. И не только со мной — со всеми. Он — всего лишь уборщик. Но провожает взглядом. Не только меня. Лицо улыбчивое, тело пухлое, рука крепкая. Полагаю, под робой, как минимум, майорские погоны одной из организаций, в названиях которых я давным-давно запутался.
Но не суть — здесь Гиляровский жил…
И здесь есть кабак «Гоголь». Официантки — ох-ох! Бывают же формы. Периодически ловлю себя на мысли, что хожу не на бизнес-ланч, а словно в картинную галерею… На «Обнаженных Мах» глядеть. Только одетых и с подносами. Есть-есть, чем полюбоваться на Столешниковом.
Тротуар вперемешку с булыжником, что странно — не эклектично. Миловидки с пакетами, выходящие из магазинов… на шпильках, застревающими в проемах булыжников, — боюсь даже произнести названия фирм, запечатленные на них, на пакетах. Здесь имена.
Имена же фланируют, они ходят, сияют — что сверкают бутики. Они занимаются самолюбованием, самопродажей, самолюбием. А мы что, мы стоим себе в джинсах и курим. Поглощая их взглядами. Актрис, литераторов, всяко бывает — депутатов видели. Что странно, без охраны. Одних, с чемоданами. Какой терроризм? Я вас умоляю.
И мы поглощаем*. Как остальные. Наш офис в Столешниковом. По нам никогда не скажешь, что мы поглотители — всегда неприметны — то джинса, то кожа, то льняной костюм. И без галстуков. Кто? Кто нас распознает? Кто догадается? Разве что тот — со шлангом в руках. Но он не предаст — он добрый, он же улыбается. Он улыбается — а мы — поглощаем.
Едим. Перевариваем. С чемоданами.
У нас аппетит приходит после еды.
Но он, со шлангом, знает одно — все — кто работает на Столешникове, это далеко не те, кто по нему ходит. По бокам вылощенных, вылизанных, выхолощенных тротуаро-булыжников стоят бизнес-центры. Конторки. В которых сидят люди. Манагеры, эккаунтеры, лояры. Им дали странные имена. В отличие от литераторов и актрис… Ужасные, я бы сказал, имена… Это они, жирующие на Столешниковом, имеют не только Столешников…
Но не суть — ведь Гиляровский все-таки жил…
И человек со шлангом — он видит и здоровается: «Москва и москвичи»…
И почему-то очень тщательно моет не тротуар у подъезда, ведущего к нам в офис, а лесенку напротив, около памятной доски…
Загадка…
Извините, звонят в дверь. Глазок. Там человек без шланга и люди в погонах…
И я снимаю обувь от тыщи, и надеваю тапочки за рубли.
 

* M&A (сокр. от англ. — Mergers and Acquisitions) —  «Слияния и поглощения». Поглощение — объединение двух или более хозяйствующих субъектов, при котором более мелкие участники сделки прекращают свое автономное существование и становятся структурными подразделениями более крупного участника. Поглощение компании зачастую осуществляется путем скупки всех или контрольного пакета акций, что означает приобретение этого предприятия. Враждебное поглощение (англ. — Hostile take-over) — скупка одним лицом или группой лиц контрольного пакета акций без согласия руководителей и акционеров компании.



























Протоиерей ВАСИЛИЙ НОВИНСКИЙ
(1939)

Почётный настоятель церкви Св. Николая в Вильнюсе. Окончил Минскую Духовную Семинарию, Ленинградскую (ныне Санкт - Петербургская) Духовную Академию и Аспирантуру при Московской Духовной Академии. Кандидат богословия. Работал в Отделе внешних церковных сношений Московской Патриархии, имел послушание в Чехословакии (1971-1974 гг.) и Швейцарии (1979-1983 гг.), был настоятелем Пречистенского кафедрального собора в Вильнюсе (1978-1979 гг.) секретарём Епархиального управления Виленско-Литовской епархии (1978, 1983-1989 гг.). С 2001 г. - благочинный Виленского округа. Во внимании к трудам на благо Православной Церкви награждён: орденом Православной Церкви в Чехословакии - Св. равноапостольных Кирилла и Мефодия 111 степени (в 1974 г.), орденом Преподобного Сергия Радонежского 111 степени (в 1983 г.), орденом Польской Автокефальной Православной Церкви - Св. равноапостольной Марии Магдалины (в 1985 г.), орденом Св. равноапостольного Великого князя Владимира III степени (в 1987 г.) и орденом Св. благоверного князя Даниила Московского II степени (в 1999 г.). Имеет ряд публикаций на богословские и церковно исторические темы в отечественных и зарубежных журналах. Издал книгу «Очерк истории православия в Литве» (2005).
 
ОЧЕРК ИСТОРИИ ПРАВОСЛАВИЯ В ЛИТВЕ

VIII. В годы советской власти

Очень короткое время – до апреля 1945 г. Литовскую епархию временно возглавлял Преосвященный Василий (Ротмистров), бывший архиепископ Минский и Белорусский, а 13 апреля 1945 г. на Литовскую кафедру был назначен бывший архиепископ Сумской Корнилий (Попов). Именно ему выпала нелёгкая доля налаживать церковную жизнь в трудные послевоенные годы, да ещё при атеистической власти. Правда, в первые послевоенные годы эта власть всё ещё оставалась благодарной РПЦ за её патриотическую позицию в годы войны и относилась к Православной Церкви гораздо терпимее, чем в предвоенные или позднейшие 50-ые годы. Некоторые авторы сравнивают этот период (лет 15–20 после войны) с периодом НЭПА в экономике Советской России 20-ых годов, называя его «церковный нэп», другие – периодом «относительного церковного расцвета». Действительно, в этот не очень продолжительный (с 1943 по 1958 гг.) период число приходов в РПЦ возросло (согласно официальной статистике) с 10 544 в 1946 г. до 14 447 в 1949 г. и до 22 000 – в 1957г. В первые послевоенные годы открылось 8 Духовных Семинарий и 2 Духовные Академии, совершен целый ряд епископских хиротоний, образован Отдел внешних церковных сношений, налажено издание ежемесячного «Журнала Московской Патриархии». Государство ещё в годы войны (8.09.1943 г) для осуществления прямой связи с Церковью образовало «Совет по делам Русской Православной Церкви при Совнаркоме СССР».
Естественно, что эта политика «церковного нэпа» имела место и в Литовской ССР. В январе 1945 г. здесь начал работу республиканский Уполномоченный Совета по делам РПЦ. Современный литовский исследователь Р. Лаукайтите утверждает (будем надеяться, что она располагала данными, подтверждающими это утверждение), что Уполномоченный «потребовал от руководства православной епархии начать борьбу с «реакционным католичеством», т.е. заняться критикой его догм, дискредитацией Католической Церкви и т.п.». Вероятность такой установки, в общем-то, не исключается. Обращает на себя внимание хотя бы то обстоятельство, что ватиканская тематика (с антиватиканским уклоном) превалировала на таком значимом в жизни РПЦ событии, как, приуроченное к юбилею 500-летия Автокефалии Русской Церкви, Совещание Глав и Представителей поместных Православных церквей, состоявшемся в июле 1948 г. в Москве. Во вступительном слове, обращаясь к участникам Совещания, Патриарх Московский и всея Руси Алексий в числе первостепенных проблем, ставших «перед лицом Православной Церкви во всей своей значительности и остроте», обозначил «проявление особой активности со стороны Ватикана». «Путём политических интриг и исключительно мирскими средствами римское папство старается повсюду разложить православное единство. Вместо мирной и кроткой, в духе Христовом, церковной проповеди, папство развивает через свои многочисленные разветвления пропаганду, прибегая при этом к созданию преднамеренно ложного или соблазнительного осведомления о положении Православных церквей. Помимо такой недуховной и нецерковной деятельности имеет место и насильственное отторжение от Православия православного населения». В центр внимания участников Совещания были представлены доклады «Ватикан и Православная Церковь» (протопр. Г. Костельника) и «Ватикан и Православная Церковь в Болгарии» (митр. Пловдивского Кирилла).
У Православной Церкви, и в частности у РПЦ, и без подсказки государственных органов было немало претензий к «папству». Знали и помнили православные, что «нескрываемое удовольствие испытал Римский престол от падения царской власти и (что) незамедлил (он) вступить в переговоры с советским правительством». «Все латинские католики вздохнули, когда произошла Октябрьская революция..., – говорил Экзарх русских католиков Леонид Фёдоров в марте 1923 г, – Я сам приветствовал с энтузиазмом декрет отделения Церкви от государства... Только под советским правительством, когда и Церковь, и Государство были отделены, мы могли вздохнуть свободно». Но все мы знаем, как дышалось в это время Русской Православной Церкви. И это стремление Ватикана построить своё счастье на чужом несчастье оставило у православных устойчивое горькое чувство. Исследователи указывают, что «душой, главной пружиной этой папской «Ostpolitik» был некий иезуит, француз, епископ д'Эрбиньи, специально уполномоченный Римским Папой вести переговоры с кремлёвскими руководителями для широкого распространения католичества и тем самым вытеснения Православия из России и русских душ. С этой целью д’Эрбиньи трижды отправлялся с дипломатическим паспортом, выданным Францией, в Советский Союз, где он совершил несколько архиерейских хиротоний с конечной целью представить состав русского католического духовенства, приемлемого для советской власти». Только в конце 1929 г., убедившись в тщетности сотрудничества с новой властью в России, Ватикан стал публично и без обиняков выступать против бесчинств советской власти, которых до этого как бы и не замечал. Поэтому у православных были в то время основания считать, что Ватикан «... старается использовать гонение на Русскую Православную Церковь... в корыстных целях воинствующего католицизма» (митр. Антоний Храповицкий). Но вполне возможно, что ватиканская тематика могла быть «подсказана» церковному руководству и Советом по делам Русской Православной Церкви, ибо у Советской власти были свои счёты с Ватиканом. Последний, хотя и с немалым опозданием, всё же, как писала советская пропаганда, объявил «крестовый поход» против коммунизма (имеются ввиду обращение Папы Пия XI от 2 февраля 1930 г. и его же энциклика «Дивини редемпторис» («Божественное искупление») от 19 марта 1937 г.). Позднее, в годы Второй мировой войны, Папа Пий XII, хотя и провозгласил политику нейтралитета Католической Церкви, тем не менее, как отмечают исследователи, «на первом этапе войны, ознаменовавшимся успехами фашистов, существовало полное молчаливое согласие между Пием XII и немцами». По свидетельству личного секретаря Папы, «Пачелли ни на один миг не забывал о роковой опасности коммунизма...». «Конечно, Гитлер и национал- социализм являются тем, чем они есть. Но это скоро минует. Нельзя упускать из виду, что предстоит более серьёзная и опасная задача, именно столкновение с коммунизмом», – предостерегал Папа руководителей антигитлеровской коалиции (цит. по И. Григулевич, «Папство. Век XX»). Понятно поэтому, что советское государство видело в лике Римско-Католической Церкви своего идеологического противника и имела интерес включить в идеологическую борьбу с Ватиканом Русскую Православную Церковь, у которой, как мы только что отметили, было свое недовольство действиями Ватикана. Что же касается критики «реакционного католичества» в Литовской епархии, то, помимо всего прочего, она могла объясняться ещё и, так сказать, специфичностью здесь взаимоотношений Католической и Православной Церкви, которым веками присуща была взаимная критика и противостояние, а также «специфичностью» архиепископа Корнилия. Дело в том, что последний по окончании Духовной Семинарии в течение нескольких лет занимался миссионерской деятельностью, что наложило заметный отпечаток на характер его проповедей и на его позицию по отношению к иноверцам в целом. Вот что пишет его современник прот. Лев Савицкий: «Приходится отметить одну характерную черту его проповедей: обличение иноверцев, в частности – римо-католиков. Это не удивительно, так как большую часть своей деятельности на Ниве Христовой он посвящал миссионерству. В Вильнюсе подавляющее большинство жителей римо-католики, семьи смешанные, и проповеди обличительного характера не всегда производили благоприятное впечатление». Как видим, критика в адрес Католической Церкви из его уст не обязательно должна была быть заказной. Однако в любом случае, такая воинствующая позиция по отношению к Католической Церкви, хотя, как мы сказали выше, и была в духе того времени, всё же, как справедливо отметил о. Лев, вряд ли была полезна и уместна, ибо она ещё более увеличивала традиционную нелюбовь последней к православным и давала повод католическому населению Литвы считать Православную Церковь орудием Советской власти. В целом же следует воздать должное труженикам того времени: административная, душепопечительная и хозяйственная жизнь епархии в годы пребывания на Литовской кафедре архиепископа Корнилия (апрель 1945 – ноябрь 1948) фактически была налажена. «Много труда и средств надо было отдать на восстановление величественного храма Виленской обители, но уже в ...1947 г. ...ремонт указанного храма был закончен, произведён он за счёт средств, отпущенных Святейшим Патриархом Алексием, а также – верующих».
Но главным, в духовном плане, событием тех лет было возвращение в Вильнюс мощей свв. мучеников Антония, Иоанна и Евстафия, состоявшееся 26 июля 1946 г. Православные Литвы уже не один десяток лет обращались к церковной и гражданской власти с просьбой о возвращении в Литву мощей святых Виленских мучеников. Неоднократно этот вопрос ставился ещё перед Польским правительством. Так в постановлении Виленской Духовной Консистории от 4 декабря 1922 г. (журнал № 24) читаем: «От имени епархии возбуждались в разных инстанциях ходатайства о возвращении в Вильну св. мощей, но до последнего времени все эти ходатайства успеха не имели. Постановили: Возбудить новое ходатайство перед Польским Правительством, – о соответствующих сношениях, – с целью возвращения св. Мощей в Вильну» (ВЕВ. 1922, № 3). Учитывая, однако, состояние отношений между Советской Россией и Польшей, а также незаинтересованность Польского правительства в содействии православным Литвы, не приходится удивляться, что и это ходатайство осталось тщетным. Только после Второй мировой войны осуществилось желанное возвращение святыни. Этому «деятельно содействовал» Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский). Если учесть, что Патриарх Алексий не так давно (10.04.1945 г.) удостоился благосклонной встречи с самим И. В. Сталиным, то его деятельное содействие, конечно, внесло неоценимый вклад в положительное решение просьбы Церкви о возвращении мощей. Современный литовский исследователь Р. Лаукайтите полагает, что здесь имели место и иного рода причины. «В целях укрепления структуры и престижа Православной Церкви, – пишет она, – в Вильнюс были возвращены мощи православных святых, была открыта духовная семинария, восстановлены и отремонтированы церкви, пострадавшие от военных действий». Заинтересованность союзного центра в том, чтобы Православная Церковь в Литве сохранилась, конечно, имелась, но не из любви к Православию, а из нелюбви к Католической Церкви, безраздельное господство которой над умами и сердцами верующих представлялось Москве опасным. Пеклось ли советское атеистическое государство в этой ситуации об укреплении структуры и престижа Православной Церкви в Литве? – Озвученные автором этой мысли доводы об этом не свидетельствуют. Разве не открывались Духовные семинарии в России, Белоруссии, Украине? Разве не восстанавливались там храмы и приходы? Что же – и там советская власть заботилась об укреплении и престиже Православной Церкви? – Весьма сомнительно. Было бы вернее сказать, что все эти «блага» советской власти объясняются политикой «церковного нэпа», о которой говорилось выше. Реальным благом этой политики было то, что государство дало Церкви относительную свободу действий, не препятствовало какое-то время налаживанию церковной жизни. В Прибалтике послаблений было больше, но опять же не ради престижа Православной или иной Церкви, а ради престижа советского государства, так как Прибалтика в советское время была своего рода «Заграницей», визитной карточкой СССР в глазах Европы. Здесь верующим дозволялось то, что не дозволялось в центральной России; даже в годы т.н. «хрущёвского гонения» на Церковь формы и размах его здесь были менее брутальные, чем, скажем в Белоруссии и Российской Федерации. Следует отметить и то обстоятельство, что Литовская епархия как епархия Русской Православной Церкви, ставшей ещё со времён митрополита Сергия (Патриаршего Местоблюстителя) на путь мирного сосуществования с советской властью, не представляла для последней такой опасности, как Католическая Церковь, поэтому основное «внимание» уделялось последней, и все притеснения и ограничения в первую очередь направлялись на неё. Так что за «широкой спиной» Католической Церкви православной епархии, действительно, дышалось несколько легче. Но, с другой стороны, с самого начала местные «руководители Коммунистической партии Литвы и Совет Министров вовсе не были заинтересованы в укреплении позиций Православия в Литве» (57). Достаточно указать, что именно по настоятельному требованию Совета Министров Литовской ССР была закрыта Вильнюсская Духовная Семинария (в августе 1947 г.) и делались неоднократные усилия к закрытию Свято-Духова монастыря. Так что даже в период послевоенной «оттепели» священноначалию нашей епархии довелось трудиться далеко не в тепличных условиях. Даже сами обстоятельства возвращения св. мощей, которые якобы возвращались «в целях укрепления структуры и престижа Православной Церкви», однозначно об этом свидетельствуют. Получив из Москвы извещение о том, что св. мощи прибывают в Вильнюс самолётом 26 июля, архиепископ Корнилий обратился к республиканскому уполномоченному Совета по делам Русской Православной Церкви за разрешением встретить мощи свв. Виленских мучеников на аэродроме и торжественно крестным ходом препроводить их в Свято-Духовскую церковь, но получил отказ: минимум огласки. Понятно, что и средства массовой информации (газеты, радио) не оповестили об этом долгожданном для православных событии. Тем не менее, «на встречу святыни в ограде Свято-Духова монастыря и на прилегающих к нему улицах собрались тысячные толпы народу» (52). Память о святых угодниках Божиих не померкла в сердцах верующих, несмотря на более чем 30-летнее их отсутствие и происшедшие перемены, наоборот, – пребывание святых мощей в Москве обрело новую известность. Эта известность была двоякого рода. Во-первых, и сами мощи, и икона с их частицами прославились новыми чудесами: исцелениями болящих, прибегавших к помощи свв. мучеников. Во-вторых, они вошли в историю в связи с т. н. «делом Виленских угодников» – судебным процессом, состряпанным следователем Народного Комиссариата Юстиции (далее НКЮ) «по особо важным делам» тов. Шпицбергом. Суть дела, в формулировке этого следователя, состояла в том. что «игуменья Владимиро-Екатерининского монастыря... Серафима, получив от патриарха Тихона частицы мощей т.н. Виленских угодников Иоанна, Антония и Евстафия, занимается спекуляцией на почве распространения религиозных суеверий среди отсталых крестьянских масс о чудесных явлениях, происходящих с больными после прикосновения их к этим предметам». К такому заключению следователь по особо важным делам пришёл ввиду следующих обстоятельств. У раки свв. Виленских мучеников, которая находилась в Донском монастыре г. Москвы и была доступна для молящихся, в 1919 г. произошло несколько исцелений. Свидетельницей одного из них была уроженка Смоленщины Евдокия Андреевна Волкова. Ей, как она позднее пояснит на допросе, «очень захотелось привезти частицу мощей Виленских угодников в ту местность, откуда я сама происхожу». Она обратилась к настоятельнице Владимиро-Екатерининского женского монастыря (на Смоленщине) с предложением отвезти в Москву, имевшуюся в монастыре икону св. Виленских мучеников с тем, чтобы вложить в неё частицу мощей этих святых. Получив от игумении благословение и образ свв. Виленских мучеников и привезя его в Москву. Евдокия обратилась со своей просьбой к управляющему Донским монастырём архиеп. Назарию, а последний, в свою очередь, доложил о поступившей просьбе Святейшему Патриарху. Святейший Патриарх Тихон не только дал благословение, но и лично принял благочестивую старушку. В конце августа 1919 г. икона с вложенной в неё частицей мощей свв. Антония, Иоанна и Евстафия вернулась во Владимиро-Екатерининскую обитель. Спустя некоторое время игумения Серафима в письме Святейшему Патриарху сообщала следующее: «...Принесли к образу святых мучеников больного мальчика пятнадцатилетнего, жителя станции Уваровки, у которого как два года ноги были без движения. Отец больного на руках поднёс мальчика к образу мучеников, он приложился к святому их образу и тут же почувствовал движение в своих ногах и встал. Теперь мальчик этот ходит без помощи других». А так как вся входящая и исходящая корреспонденция Патриарха перлюстрировалась работниками ВЧК, то 19 мая 1920 г. НКЮ получил предписание «собрать весьма точные сведения об обстоятельствах инсценировки указанных в письме «чудес», причём ставится вам задачей разоблачить эту грубую инсценировку, несомненно, имевшую место, если только самоё письмо Серафимы не является сплошной выдумкой, ... произвести надлежащее дознание, могущее дать материал для изобличения виновных по обвинению их в шантаже под религиозным флагом...». Шантаж, по определению, это – «запугивание, угроза разглашения позорящих, компрометирующих сведений (действительных или ложных) с какой-либо определённой целью» («Словарь иностранных слов»). В чём заключался шантаж процитированного выше сообщения игумении Серафимы, понять вряд ли возможно, тем не менее, Народный суд г. Москвы признал её виновной и в «религиозных шантажах», и «в контрреволюционных действиях». Виновными были признаны и мощи свв. Виленских мучеников. Суд постановил: «Так называемые «мощи виленских угодников», а в действительности «мумифицированные трупы», передать в музей древности. Брошюры «Страдания виленских мучеников»... уничтожить». Патриарх Тихон, обращаясь с жалобой на это решение к Председателю ВЦИК М.И. Калинину, писал: «...Что касается постановления суда о передаче мощей свв. Виленских мучеников в музей, то я со всей решительностью протестую против этого. Святые мощи – предмет культа, им место в храмах, а не в музеях. Никакого обмана или подделок при освидетельствовании их не оказалось, и подвергать их «ссылке» не за что. Да и помимо всего мощи сии находятся здесь временно (эвакуированы из Вильно в 1915 г.), не составляют собственности РСФСР, а принадлежат Церкви, находящейся в Литовском государстве, и подлежат возврату в Вильну...». Тогда, в 1920 г., протест Патриарха Тихона, в отношении которого органы тоже готовили уже «дело», остался не услышанным. И только спустя 26 лет святые мощи Виленских угодников были возвращены в Литву.
Для православных нашего края новое обретение мощей свв. Антония, Иоанна и Евстафия явилось великой радостью и утешением. Да и не только для верующих нашей епархии. Развёрнутая в Советской России в 1919–1920 гг. кампания по ликвидации мощей свв. угодников Божиих не прошла бесследно: многие епархии лишились своих святынь. В Литву вплоть до конца XX в. (до распада СССР) поклониться мощам свв. Виленских мучеников приезжали богомольцы со всех концов Советского Союза. День возвращения мощей (26-го июля) стал в епархии ежегодным праздником, более массовым и торжественным, чем день мученической кончины страстотерпцев – 27 апреля.
По возвращении из Москвы святые мощи были временно помещены на солее Свято-Духовского храма, а в начале 1949 г. рака с мощами была перенесена в отреставрированную к этому времени пещерную церковь, где они находились до их эвакуации в Москву.
В конце 1948 г. архиепископ Корнилий был переведён на Горьковскую кафедру, а на Литовскую назначен архиепископ Фотий (Топиро). Он управлял епархией три года, по декабрь 1951 г. включительно. Это был ещё период «сталинской оттепели», но «первые звоночки» уже прозвенели: в 1948 г. была закрыта приходская церковь в Ужпаляй, приписные (т.е. обслуживаемые священниками соседних приходов) храмы в Биржай, Пасвалисе и Дукштасе; в 1949 г. – приходские церкви в Алитусе и Меркисе, Тихвинская часовня на Евфросиньевском кладбище в Вильнюсе. Давали о себе знать и проблемы иного характера: в епархии нехватало священнослужителей, недоставало сил и средств на восстановление пострадавших в годы лихолетья церквей. По состоянию на 1949 г. в епархии имелось 48 священников (и 6 диаконов) на 60 зарегистрированных церквей. Это значит, что 12 храмов (и 2 молельных дома) были приписными, т. е. не имели своих постоянных священников, и прихожане этих церквей обслуживались по возможности священниками из других приходов.
Но были и отрадные события. Так, несмотря на материальные затруднения, к концу 1951 г. был полностью восстановлен существенно пострадавший во время войны Александро-Невский храм женского Мариинского (св. Марии Магдалины) монастыря.
Будучи архиепископом Литовским и Виленским владыка Фотий вплоть до конца 1951 г. исполнял и обязанности Экзарха Московской Патриархии в Западной Европе. Но в конце 1951 г. был освобождён от обоих послушаний и переведён на Львовскую кафедру, где вскоре (20-го августа 1952 г.) и скончался. «Медленный в движении и разговоре, сухой в обращении с подчинёнными, не терпящий возражений, характера скрытого и подозрительного. Владыка не вызывал среди большинства окружающих особого расположения, а посему и отъезд его во Львов был воспринят довольно равнодушно» .
С февраля 1952 г. по август 1955 г. Литовская епархия временно управлялась архиепископом Рижским Филаретом (Лебедев).
Родился Александр Михайлович (мирское имя Владыки) в Рязани в 1887 году и там же в 1908 г. окончил Духовную Семинарию, но большую часть дальнейшей жизни провёл в Латвии. Здесь он был рукоположен во иерея (в 1914 г.), здесь с 1915 по 1918 годы служил полковым священником. Затем, по независящим от него обстоятельствам, должен был выехать из Латвии. В 1946 г. о. Александр овдовел и спустя некоторое время, 20 апреля 1948 г., принял монашеский постриг с именем Филарет, а вскоре (7 мая 1948 г.) состоялось наречение его во епископа Рязанского и Коссимовского. И вот, спустя 20 с небольшим лет (в марте 1951 г.), жизнь вновь привела его в Латвию, в качестве архиепископа Рижского и Латвийского. Вдовствующей, после архиепископа Фотия, Литовской епархией он управлял по совместительству и не долго (в течение трёх лет), но успел сделать для неё очень важное дело: исхлопотал у Московской Патриархии значительную дотацию на ремонт вильнюсских храмов. Именно в годы его управления и был фактически закончен ремонт столичных церквей. Значимость этого дела определяется не только сутью сделанного, но и своевременностью: вскоре, в результате изменения политики Государства по отношению к Церкви, Московской Патриархии запрещено было выделять епархиям дотации.
Это изменение государственной политики связано со временем так называемых «хрущёвских гонений». «Сталинская оттепель», о которой говорилось выше, вовсе не означала прекращения идеологической борьбы с религией и Церковью: она была вызвана историческими обстоятельствами (войной) и носила прагматический характер. Антирелигиозная деятельность, несколько обузданная в военные и послевоенные годы, со смертью Сталина (в 1953 г.) вновь была в скором времени востребована Коммунистической партией. За какие-то 10–12 лет (с 1942 г.) жизнь полностью опровергла основные постулаты марксизма-ленинизма об отмирании религии. Становилось очевидным, «что в стране начинается победное шествие религии, к которой примыкают и которую поддерживают достаточно широкие круги народа, начиная с рабочих и колхозников и кончая квалифицированной интеллигенцией». Такая ситуация не могла не волновать верных ленинцев, в том числе и пришедшего к власти Н. С. Хрущёва, который ещё при жизни Сталина зарекомендовал себя «большим сталинистом, чем сам «отец народов». Уже 7 июля 1954 г. ЦК КПСС принял постановление «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах её улучшения», в котором призвал «покончить с запущенностью антирелигиозной работы» и наметил целый ряд мероприятий, направленных на то, чтобы «решительно покончить с пассивностью в отношении к религии, разоблачить реакционную сущность религии и тот вред, который она приносит, отвлекая часть граждан нашей страны от сознательного и активного участия в коммунистическом строительстве». Вдохновленные «новым» веянием, антицерковники на местах так рьяно взялись за дело, что спустя четыре месяца ЦК пришлось принять корректирующее постановление (от 10 ноября 1954 г.) «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». «Оба постановления..., по существу, пересматривали, перечёркивали сложившиеся при Сталине в 40-ых годах, новые, довольно доверительные взаимоотношения государства и церкви». «Разница в церковной политике Сталина и Хрущёва состояла в том, что Сталин, увидев во время Отечественной войны реальные силы воздействия Церкви на народ, решил использовать её патриотизм в интересах государства и ради этого установил кое-какой «модус вивенди» (временное соглашение – ред.) для Церкви в системе тотальной диктатуры. Хрущёв и его группа коммунистических фундаменталистов и фанатиков из идеологического отдела ЦК партии во имя утопического проекта построения атеистического коммунистического общества в СССР решили уничтожить Церковь – единственное, как они думали, историческое и идеологическое препятствие их амбициозным планам».
Архиепископ Филарет управлял Литовской епархией в первые годы перехода к этой новой политике, потому успел ещё сделать то благое дело, о котором сказано выше. Его преемнику епископу (с 1957 г. архиепископ) Алексию (Дегтяреву) пришлось управлять епархией уже в более трудное время, хотя и годы его управления падают на время перехода от, так сказать, «мирного сосуществования» государства с Церковью к активному наступлению государства на позиции Церкви. При владыке Алексии было ещё закончено благоустройство женского Мариинского монастыря, открыта после капитального ремонта Свято-Тихоновская часовня на Евфросиньевском кладбище в Вильнюсе, начато строительство двухэтажного (один этаж предназначался для священнослужителей, второй – как гостиница для паломников) домика на территории Мариинской обители. Но это были уже последние созидательные деяния в жизни епархии в советский период: в дальнейшем приходилось заботиться более о выживании, нежели о созидании.
Интересна биография архиепископа Алексия. Он родился в Литве (в Вильно) в 1889 г. Здесь же окончил классическую гимназию и морское училище дальнего плавания в г. Либаве (в 1911 г.). Революция в России и события происшедшие в Европе, коренным образом изменили жизненный курс морского офицера: в начале 40-ых он оказался в Чехословакии в обители преп. Иова Почаевского (Карловацкой юрисдикции). Здесь в 1935 г. он принял монашество с именем Алексия (мирское имя было Александр) и через три года стал иеромонахом. Вторая мировая война застала его уже в Египте, в качестве настоятеля православной (состоящей в основном из российских эмигрантов) общины в г. Александрии. Эту общину в 1945 г. посетил, совершая паломническую поездку по странам Ближнего Востока, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий. В результате община во главе со своим настоятелем иеромонахом Алексием изъявила желание перейти в юрисдикцию Московского Патриархата. До этого времени община находилась под опекой т.н. Зарубежного (по-другому – Карловацкого) синода. «В день Вознесения Господня состоялось принятие александрийской православной общины в юрисдикцию Московской патриархии» (50), а сам о. Алексий через год возведён был в сан архимандрита. Карловчане, обозлившись на о. Алексия за его «измену», стали ему «пакости деяти»: писать на него доносы гражданским властям, выставляя его, как опасного для государства человека. В конце концов, эти доносы возымели действие. Когда началась война с Палестиной и в стране начали действовать законы военного времени, архимандрит Алексий был арестован как опасный элемент и без суда и следствия брошен в тюрьму. Вот как описывал позднее эти события сам Владыка: «В августе 1948 г. я был арестован на дому арабской полицией и препровождён в арабскую крепость Ком Эль Дин (в Александрии). Арестован я был обманным путём, т.к. мне было заявлено, что я еду в гувернат для делового свидания с представителем Министерства внутренних дел полковником Эйзад-беем. На самом же деле меня отвезли в крепость и передали начальнику тюрьмы». Девять месяцев томился будущий архипастырь «в каменном мешке» Александрийской тюрьмы (где сильно подорвал своё здоровье) пока не был освобождён (в мае 1949 г.) как советский подданный и отправлен в СССР.
В ноябре 1949 г. архимандрит Алексий был откомандирован в близкую ему Чехословакию в распоряжение Экзарха РПЦ в Чехословакии митрополита Елевферия (Воронцов). Вскоре (3 февраля 1950 г.) здесь состоялось наречение архимандрита Алексия во епископа Пряшевского и его хиротония (12 февраля). «На Пряшевской кафедре еп. Алексий пробыл до осени 1955 г., а затем вернулся в СССР, где вскоре же по его возвращении Святейший Патриарх и Священный Синод поручили ему временно управлять Виленской епархией, а в ноябре того же года удостоили его епископом Виленским и Литовским» (ЖМП, 1959, №6). Так закончилось «дальнее плавание» А. Дегтярёва: покинув Литву морским офицером, он, спустя почти полвека, вернулся сюда кормчим древней Литовской епархии. Здесь, на родной земле, он и почил в Бозе (19 апреля 1959 г.).
За три с небольшим года своей архипастырской деятельности архиепископ Алексий успешно продолжил дело своего предшественника архиепископа Филарета: восстановление храмов епархии. По его ходатайству Московская Патриархия умудрялась ещё переводить необходимые средства на эти нужды, так что благополучно отремонтированы были находящиеся в плохом состоянии провинциальные храмы. Незадолго до смерти Владыка Алексий с удовлетворением докладывал Святейшему Патриарху, «что 3-х летний план восстановления храмов епархии закончен благополучно» .
Преемником архиепископа Алексия стал эстонец по национальности архиепископ Роман (по паспорту – Роман Иоганович Танг). Происходил (родился на острове Эйзеле в 1893 г.) он из смешанной в религиозном плане семьи (отец – лютеранин, мать – православная) служащего и очень рано остался без отца. По окончании общеобразовательной школы, сам стал служащим – работал в судебном ведомстве. В Первую мировую войну находился в рядах русской армии. Война и последовавшие затем перемены заставили Романа Иогановича задуматься о дальнейшем жизненном пути. И здесь дала о себе знать заложенная матерью, весьма набожной и трудолюбивой женщиной, в детскую душу любовь к Церкви: свою дальнейшую жизнь он решил посвятить служению Православной Церкви. Своим благочестием и силой веры он обратил на себя внимание церковного священноначалия и в 1930 г., будучи целибатом, был рукоположен во иерея и назначен для служения в Пюхтицкий женский монастырь, а через некоторое время – на приходское служение в г. Йыхви. В том и другом месте он зарекомендовал себя, как достойный служитель Христовой Церкви. Поэтому, когда в 1949 г. встал вопрос о подходящем кандидате на пост епископа Таллинского, выбор пал на о. Романа: достойного священнослужителя и человека, знающего страну и язык её коренного населения. В 1950 г. состоялась его хиротония во епископа Таллинского и Эстонского, затем он был викарием митрополита Ленинградского, епископом Ивановским, епископом Курским и, наконец, снова был направлен в Прибалтику – епископом Виленским и Литовским. Следует отметить, что в епархию нашу он прибыл серьёзно больным уже человеком (болел сахарным диабетом), а после перенесённой тяжёлой операции вообще «стал заметно слабеть». «Епархиальным делам уделял мало внимания, полагаясь на помощь окружающих лиц».
Но не только плохим состоянием здоровья правящего архиерея объясняется «мёртвый сезон» в жизни епархии в эти годы. Существенно изменилась к тому времени атмосфера жизнедеятельности Церкви в целом. «Уже к концу 1959 г. обнаружилось, что власть, поняв неудачу своих трёхлетних попыток – ограничить и идеологически разоружить религию, начинает переходить в открытое наступление, в «лобовую атаку», базирующуюся, главным образом, (если отбросить всю словесную маскировку происходившего) на голом администрировании и беззаконии, а также на совершенно цинично-откровенном насилии, вопреки собственным законам и собственной Конституции». С 1958 г. был увеличен налог на свечное производство Московской Патриархии и вообще на доходы Церкви, что существенно осложнило и подорвало её экономическое положение, на что, собственно, и было направлено это действие. Инструкцией от 16 марта 1961 г. реанимировалось законодательство 1929 г., запрещавшее организовывать в приходах какую бы то ни было благотворительную деятельность, а «религиозным центрам» запрещалось «представлять финансовую помощь приходам и монастырям, которые не пользуются поддержкой местного населения». Постановление Совета Министров СССР, подписанное Н.С.Хрущёвым с пометкой «не для печати», фактически запрещало колокольный звон («принять решение об ограничении колокольного звона») и «пробовало провести в 1961 г. учёт религиозных объединений, молитвенных зданий и имущества (как известно, такого рода учёты использовались для закрытия церквей). Оно подтверждало налогообложение духовенства и всех церковных доходов по статье 19 указа Президиума Верховного Совета СССР от 30 апреля 1943 г., т. е. с максимальным налогом в 81%». Непомерно возросло вмешательство Совета по делам РПЦ во внутреннюю жизнь Церкви. В так называемом «Открытом письме», написанном в ноябре 1965 г. священниками Н. Эшлиманом и Г. Якуниным, эта ситуация излагается следуюпщм образом: «Совет по делам Русской Православной Церкви коренным образом изменил свою природу, превратившись из официального органа-посредника в орган неофициального управления Московской Патриархией. Ныне в Русской Церкви создалось такое положение, при котором ни одна сторона церковной жизни не свободна от... административного вмешательства со стороны Совета по делам Русской Церкви, его уполномоченных и местных органов власти, вмешательства, направленного на разрушение Церкви...». Что положение было таковым, видно и из слов самого Патриарха Московского и всея Руси Алексия, который в беседе с заместителем Председателя Совета по делам РПЦ В.Фуровым, состоявшейся 10 апреля 1961 г., говорил: «Уполномоченные, выполняя волю местных органов власти, стали командовать епархиями, не считаясь с желанием верующих сохранить церкви и молитвенные дома. Правящим в епархии считается архиерей, но архиерей в настоящее время не управляет, а архирействует, а уполномоченный управляет». Ещё раньше уполномоченные Совета по делам РПЦ были наделены правом регистрации приходской общины (без чего приход не мог легально существовать), а также осуществляли регистрацию (выдавали подтверждающую «Справку») священнослужителей, без которой последние не могли приступить к исполнению своих обязанностей. Это ставило духовенство в зависимость от уполномоченного, который мог не дать необходимую «Справку» или аннулировать таковую за какую-либо действительную или надуманную провинность. В этот период, вошедший в историю как «период хрущёвских гонений на Церковь», была закрыта значительная часть монастырей, духовных семинарий, сокращено число епархий, закрыто много православных храмов. Статистика свидетельствует. что за 10 лет (с 1953 по 1963 г.) число приходов РПЦ сократилось на 40%. Из восьми имевшихся до этого семинарий, пять (Ставропольская, Саратовская, Киевская, Луцкая, Минская или Жировицкая) были закрыты. Закрыто было более 30 монастырей, а в оставшиеся (осталось 16) запрещено было принимать лиц моложе 30 лет. Власти требовали от священноначалия РПЦ частого перемещения архиереев с кафедры на кафедру (с тем, чтобы не создавались прочные контакты с верующими и общественностью вообще), а священников – с прихода на приход. В этот период под давлением властей Русская Православная Церковь вынуждена была даже изменить устав своей деятельности – «Положение об управлении Русской Православной Церковью» – в той его части, которая касалась положения настоятеля прихода. Выставлено было требование привести «Положение» в строгое соответствие с постановлением ВЦИК и Совнаркома РСФСР 1929 г. «О религиозных объединениях», которое устраняло священнослужителей как лиц, не имевших избирательного права, от участия в хозяйственных делах приходов. По настоянию властей 18 июля 1961 г. в Троице-Сергиевой Лавре был проведён чрезвычайный Архиерейский Собор. «Это совещание с трудом может быть названо собором, – напишет позднее о нём канадский исследователь проф. Д. Поспеловский, – поскольку епископы приехали по телеграммам от Патриарха, в которых ничего не говорилось о цели вызова». «...B присутствии трёх представителей правительства, сидевших за отдельным столиком за спиною епископов», Святейший Патриарх Алексий так изложил подоплёку этого Собора: «В апреле этого года Совет по делам Русской Православной Церкви известил нас о том, что Совет Министров СССР вновь обратил внимание на многочисленные случаи нарушения со стороны духовенства советского законодательства о культах и указал на необходимость внести надлежащий порядок в жизнь приходов, а именно в вопросе восстановления прав исполнительных органов церковных общин в части финансово-хозяйственной деятельности, в соответствии с законодательством о культах». Необходимо было изменить статус настоятеля прихода: предлагалось «освободить» его от управления приходом, от участия в финансово-хозяйственной деятельности прихода, оставив за ним лишь заботу «об удовлетворении религиозных нужд прихожан». «Настоятель храма, – говорилось в новой редакции «Положения», – памятуя слова апостола: «А мы постоянно пребудем в молитве и служении слова» (Деян.;6:4) – осуществляет духовное руководство прихожан, наблюдает за благолепием богослужений, за своевременным и тщательным удовлетворением религиозных нужд прихожан». Фактическое же руководство приходом по новому «Положению» передавалось всецело в руки мирян – Приходскому Совету, практически – Исполнительному Комитету, состоявшему из трёх человек: старосты, помощника старосты (или секретаря) и казначея, избираемых Приходским Советом из числа прихожан. Уполномоченные и местные власти всеми правдами и неправдами старались провести в эту тройку своих людей, нередко – совершенно не церковных, так что интересы этого руководства зачастую не совпадали с интересами Церкви и верующих. «Устранение настоятелей и клириков от административно-хозяйственных дел ставило их в ложное положение, затрудняло и в духовном окормлении паствы; власть старост, не всегда имевших твёрдые христианские убеждения, приобрела неподобающие, непомерные масштабы». Утешением была лишь надежда на то, «что лишение священников всякой финансовой ответственности оградит их от обвинений хотя бы в финансовых злоупотреблениях», ибо в предшествующее время по лживым обвинениям в присвоении церковных средств были уже приговорены к тюремному заключению несколько епископов и немало священников. Так что, воистину, «нет худа без добра»: отстранение духовенства от хозяйственно-финансовой деятельности прихода выводило его из-под такого рода обвинений.
































ЕВГЕНИЯ НЕГАНОВА

Выпускница философско-богословского факультета Российского православного университета св. Иоанна Богослова. После окончания учебы преподавала богословские дисциплины на психологическом факультете этого университета. Является редактором сайта Виленско-Литовской епархии Православной церкви в Литве. Ведущая епархиальной видеопередачи «Обзор». Автор книги «Мама в тупике» (2019). В настоящее время живет и работает в Вильнюсе.
 
МАМА В ТУПИКЕ
Как перезагрузить отношения со своими детьми
Благодарности

Этой книги никогда бы не было, если бы не несколько людей, которым я безмерно благодарна:
Светлане Михновец, психологу, коучу, другу. Спасибо, что были рядом на всех этапах моих сражений с собой: вдохновляли, наставляли, отрезвляли.
Моим детям, Дмитрию и Софии. Спасибо, что сопротивлялись мне, восставали, порой не слушались – были детьми. Если бы не вы, я бы не открыла для себя очень многих вещей, без которых сейчас не представляю своей жизни.
Моей маме, Негановой Анне Михайловне. Спасибо, что терпела меня и помогала во всем.
Евгения Неганова

Предисловие
Все истории, сюжеты, персонажи в книге – невымышленные.

Хмурое июльское утро того незабываемого года, когда лета фактически не было… Георгины и начинающие зацветать астры в моем дворе были похожи на мокрых, жалких воробышков, а газон с распоясавшейся от дождей некошеной травой уже давно потерял четкие контуры. В этот день я начала писать свою книгу.
Выбор темы, конечно же, неслучаен. У меня двое детей. На пути материнства я наделала много ошибок. Я стремилась стать лучшей матерью, отдать всю себя детям, поступиться всем ради них. Мое «я», моя личность были полностью поглощены этой ролью. Еще чуть-чуть, и я была бы заживо погребена под ней.
Кстати, те, ради кого я жертвовала собой, отнюдь не радовали своим поведением.
Сознательное и более-менее конструктивное взаимодействие со своими детьми и с собой я начала, только когда осознала свой стратегический просчет. Моему сыну исполнилось тогда двенадцать лет, а дочери – семь. Их отец по роду своей деятельности бо;льшую часть времени отсутствовал, поэтому основная психологическая нагрузка лежала на мне.
Остатков здравого смысла мне хватило, чтобы понять, что в одиночку со своими монстрами (под ними я понимала не детей) мне не справиться. Я обратилась к профессиональному психологу, которая помогла мне со всем разобраться и разложить всех по полочкам. Она же вдохновила меня на написание этой книги.

Я хотела бы поделиться с вами своей историей. Надеюсь, она поможет кому-то не совершить моих ошибок, а совершив, исправить их быстрее, чем я.
Услышав, что я пишу книгу про нас, сын с подростковым максимализмом мрачно изрек: «Сдашь нас всех…»
Ну что ж, «сдаю».

Часть I
Преступление и оправдание
Глава 1
О том, как меня украли
Факт кражи установлен

В один прекрасный день я почувствовала, что все мы – дети и я – как будто превратились в героев рассказа «Вождь краснокожих». Сюжет этого рассказа стал невероятным образом разворачиваться в моей жизни, но распределение ролей было не столь очевидным, как могло бы показаться на первый взгляд.
Вождем краснокожих, этим невозможным ребенком, который не давал жизни окружающим, была я сама. Это я скакала верхом на своих близких, манипулировала ими, навязывала свою точку зрения и при этом именно себя считала жертвой обстоятельств.
Я всеми силами души ненавидела этого маленького дьяволенка, сидящего во мне, поэтому одновременно я была и грабителями, мечтающими сбежать от мальчишки. Но он крепко оседлал меня, заставив быть его лошадкой.
Я не была только одним персонажем этой новеллы – отцом, благодаря выдержке и мудрости которого все закончилось хорошо. Мне еще только предстояло им стать.
А что же мои дети? Какая роль была отведена им?
Вы, наверное, думаете, что все роли достались мне, а они просто были безвольными марионетками? Как бы не так! Дети так легко не сдаются. Они отвоевали себе роль и играли ее с мастерством и энтузиазмом. Это тоже была роль грабителей, желающих сбежать от меня.
Вот таким парадоксальным образом все смешалось в нашей семейной драме. Мы меняли роли, как маски, вырывали инициативу друг у друга в попытке солировать и отстоять свое.
Но это еще не все.
В нашей пьесе был один очень важный персонаж – канадская граница, та самая, за которую хотели удрать грабители в рассказе О. Генри. Она была спасительным рубежом, за которым мне хотелось укрыться и от детей, и от всех персонажей, сидящих во мне. Она была недостижима, но как она манила!
Что же произошло со всеми нами? Почему наша жизнь стала такой невыносимой? Оказывается, в моей жизни произошла кража! Вот первое, что я поняла, начав размышлять над вставшими передо мной вопросами. Я была украдена у самой себя, у меня были украдены дети, я была украдена у детей, и они были украдены друг у друга. Внешне все как будто находилось на своих местах – мама, дети. Подумаешь, срываются, подумаешь, скандалят, подумаешь, не выносят друг друга и готовы при каждом удобном случае бежать из дома. У кого не бывает? На самом деле ситуация была крайне неблагополучной. В нашей жизни произошла подмена, грозившая обернуться страшными последствиями: потерей мною самой себя, кражей настоящего у моей семьи и будущего у моих детей.
Эту кражу надо было во что бы то ни стало расследовать. Разобраться с обстоятельствами, найти виновных, избрать меру пресечения, защитить потерпевших.
Я взяла на себя это расследование.

Я превращаюсь в детектива

Итак, что крадется? Очевидно, что с появлением ребенка у женщины крадется ее время. Теперь она ничего не успевает – ни посмотреть сериал, ни встретиться с подружками, ни заняться любимым делом. Это то, что лежит на поверхности. На самом деле с рождением ребенка у женщины может быть украдена… она сама!
Постепенно, день за днем, неделя за неделей погружаясь в свое чадо, женщина перестает ощущать собственные желания. Не то чтобы она их утрачивает, но они заслоняются желаниями и потребностями ребенка. Причина кроется в том прекрасном многогранном чувстве, которое захлестывает женщину, когда она впервые видит своего малыша. Это чувство любви, трепета и… страха за это маленькое, беззащитное существо, которое, с одной стороны, полностью в ее власти, а с другой – абсолютная загадка, особенно в раннем младенчестве. Понять, чего ребенок хочет, в чем он нуждается в данный момент, не так-то просто. Мужчины боятся подходить к совсем маленьким детям, они просто не понимают, что с ними делать. У женщин изначально сильнее развита интуиция, и страх еще больше ее обостряет. Порой интуиция матери может даже спасти ребенку жизнь.

Когда моему сыну было три месяца, у нас произошло следующее. В одну из ночей он вел себя практически как обычно. Трудно заснул, плохо спал, часто просыпался, бесконечно просил грудь, вертелся, плакал. Но было что-то такое в его плаче, какая-то незнакомая мне интонация, которая меня встревожила. Муж, мама, которые были знакомы с ребенком с самого его появления на свет, не услышали этой интонации. Они говорили, что все в порядке, что у него животик болит (до года на этот бедный животик пытаются списать почти всё). Тем не менее что-то не давало мне покоя. И я вопреки советам близких вызвала скорую. Как оказалось, у сына было защемление паховой грыжи. Если бы его сразу не отвезли в больницу… Страшно подумать, что бы было тогда.

Мы говорим о страхе, который, с одной стороны, делает маму более чувствительной и восприимчивой к нуждам своего ребенка, но при этом, с другой стороны, берет ее в заложницы. Чтобы контролировать ситуацию, женщина практически полностью стирает психологические границы между собой и ребенком. Она не употребляет местоимения «он», «она». Она говорит «мы»: «А у нас сегодня прорезался первый зубик! А мы научились ходить на горшок!» Она не воспринимает ребенка как отдельную личность.
Однако тревожность нередко превращается в гиперопеку, и ей страдают многие женщины – и именно отсюда это желание закутать, продезинфицировать, не пустить, остановить, поймать, предотвратить… И это еще один факт кражи: гиперопекающая мать, не давая бегать по лужам, лазить по деревьям, копаться в грязи, крадет нормальное детство у своего ребенка. Одна моя знакомая психолог как-то сказала, что когда она видит ходящих по детской площадке детей «во фраках и с накрахмаленными белоснежными манишками» (образ, конечно, утрированный, но тем не менее) и мам, которые не пускают этих детей побродить по лужам и даже иногда просто покопаться в песочнице, чтобы не замарать одежды, она говорит себе: «О, к сожалению, вот это наш будущий клиент!»

Гиперопека всегда была моим слабым местом. Вспоминаю один случай, который помог мне увидеть эту проблему и положил начало осмысленной работе с ней. Мой сын в возрасте примерно трех-четырех лет очень любил ходить по лужам, это было прямо-таки его страстью: стоило мне хоть чуть-чуть зазеваться, как он уже оказывался в близлежащей луже. Но в основном до этого дело не доходило – я постоянно и строго, подобно остальным мамам и бабушкам, следила за тем, чтобы он там не оказался: мало того, что испачкается, еще и простудится! И вообще, это все баловство, ребенок должен знать слово «нет»!
Но однажды я задумалась: а почему, собственно говоря, нет? Какой смысл в этом запрете? Испачкается? Нет ничего проще, чем выстирать одежду. Простудится? Сейчас есть специальная детская одежда, которая защищает от промокания и переохлаждения.
И тогда я купила высокие резиновые сапоги и непромокаемый прорезиненный комбинезон, который не оставлял воде никакого шанса. И вот мой сын, облаченный, как космонавт, в резиновый скафандр, вышел в открытый космос… людского непонимания, неприятия, охов и ахов. Точнее, вышла в этот космос я, поскольку моему сыну на общественное мнение было глубоко наплевать – в отличие от меня. На мне-то тогда еще не было защитного скафандра.
Какая же блаженная улыбка расцвела у него на лице, когда он влез в самую глубокую лужу в нашем дворе – а она была гораздо выше его колен! Он величественно, не спеша, будто смакуя каждое мгновение, шествовал по воде и был абсолютно счастлив.
Честно говоря, я наблюдала за этой сценой, стоя в некотором отдалении, боясь оказаться под шквалом упреков. Ведь очень скоро около водоема, который форсировал мой сын, начал собираться народ. Правда, мамы с детьми, издалека завидев эту сцену, сворачивали в сторону – наверное, чтобы не искушать своих детей – как это, мальчику можно, а им нет? Но зато около лужи собрались люди пожилого возраста, в основном бабушки. Их волновали следующие вопросы: замерзнет или не замерзнет, простудится или не простудится? Они озирались по сторонам, видимо, желая видеть ту, которая решилась позволить своему ребенку такое! Затем, вынеся вердикт – «авось не простудится», зрители начали потихоньку расходиться.
А мы с сыном вернулись домой абсолютно удовлетворенные: он – своим наконец-то полученным правом плескаться в дворовых водоемах, я – своей маленькой победой над собой. Кстати, никто ничем не заболел.
Со временем я приобрела кое-что и для себя из «защитного обмундирования» – мои мозги стали более «резиновыми», гибкими, я стала менее чувствительна к мнению окружающих, более уверена в своей правоте, и мы с сыном, довольные друг другом, теперь уже вместе путешествовали по акватории нашего и близлежащих дворов.

Страх, гиперопека приводят к тяжелым последствиям и в жизни матери, и в жизни ребенка. Они не смогут или не позволят друг другу вести полноценную, независимую жизнь, не будут осознавать себя полноценными личностями. В результате мать будет вымотана и истощена, забросит мужа ради ребенка, а когда дети вырастут и уйдут, ощутит пустоту и свою никчемность.
А что же муж? В этой истории он тоже пострадавший. У него украдена женщина! Та, которую он полюбил и с которой связал свою жизнь. Женщина, полная желаний, а потому привлекательная и интересная. В определенный момент он понимает, что рядом с ним другая. И ее инаковость не в том, что по нехватке времени она ходит без педикюра и маникюра. Просто она перестала осознавать свои желания и придавать им значение, следовать им, а значит, перестала быть самой собой.
Мужчина «возбуждает уголовное дело» по факту кражи и ставит эту проблему перед женщиной. Как он об этом говорит? Молча! Не словами, а поступками. Он начинает избегать общения, предпочитает проводить время в мужских компаниях, замыкается в себе, днями напролет сидит за компьютером и т. д.
Часто женщина не слышит своего мужчину, относя его претензии, его безучастие только на счет эгоизма. И тогда мы констатируем эту кражу уже по внешнему факту разрыва отношений или распада семьи.

На одном форуме я увидела такую запись: «Знаете, какой совет я хочу дать замужним женщинам, собирающимся родить ребенка? Разводитесь как можно скорее, до родов, чтобы не делать этого после. А незамужним можно только позавидовать: они будут спокойно воспитывать малыша, а не дергаться и не рыдать по ночам оттого, что мужу абсолютно безразличны и вы, и ребенок, и ваше полумертвое состояние. Ну и конечно, обихаживать одного ребенка гораздо проще, чем обслуживать еще и мужа. Или вы помощи ждете от мужчины? Не дождетесь. Единственный, кто может помочь женщине после родов, – это ее мать, а если такого помощника нет, то рассчитывать стоит только на себя. Или попробуйте накопить денег и возьмите домработницу хотя бы на первые месяцы жизни малыша – в отличие от мужа она реально облегчит вам жизнь».

Это, конечно, абсурдное заявление и серьезно относиться к нему невозможно, но тем не менее нечто похожее происходит во многих семьях. Мужчина списывается женщиной со счетов как соратник, как друг, как помощник, как равное ей во всех смыслах существо, способное оказать помощь и поддержку. В ее глазах он превращается в еще одного ребенка, но только в ребенка нелюбимого. И получается, что женщина сама у себя крадет еще и любимого мужчину.
Обкрадывает женщину не ребенок. Он – пассивное существо, которое поневоле принимает тот формат отношений, который ему предлагают. В данном случае сама женщина – и потерпевшая, и вор.

Слово в защиту обвиняемого

Очень легко выносить оценки, глядя на все со стороны, обвинять женщину в том, что она становится рабой своего страха, что порой утрачивает себя в отношениях с ребенком, что не дает ему самостоятельности и этим вредит. Но давайте посмотрим на ситуацию иначе.
Женщина наделена огромным, практически неиссякаемым потенциалом любви и способностью к сопереживанию. Это ее сокровище, богатство, но в этом и ее уязвимость. Если она не умеет управляться со своим богатством, оно может разрушить ей жизнь. Мы должны научиться управлять ресурсом любви и использовать его в мирных целях. К сожалению, этому никто не учит.







АЛЕКСАНДР ОСТРОВСКИЙ
(1823 — 1886)

Русский драматург творчество которого до сих пор неразрывно связано театром и кино, по пьесам ставят спектакли, экранизируют.
Проучившись три года в Московском университете, Островский поступает на службу в канцелярию  Совестного суда, затем служит в различных московских судах.
Первая публикация - пьеса «Картина семейной жизни» и очерк «Записки замоскворецкого жителя» в «Московском городском листке» (1847). Литературную известность принесла комедия «Свои люди — сочтёмся!», опубликованная в университетском журнале «Москвитянин» (1850), но пьеса была запрещена к постановке, а автор по личному распоряжению Николая I уволен со службы и передан под надзор полиции. После воцарения Александра II,  надзор снят и пьеса допущена к постановке. С этого периода новые пьесы Островского, каждый сезон на протяжении тридцати лет ставятся на сцене московского Малого и петербургского Александринского театрах. С 1856 года становится постоянным сотрудником журнала «Современник». Первое собрание сочинений в двух томах (1859), последнее - полное собрание сочинений  в 12 томах (1973—1978).
Автор полусотни пьес, прочно вошедших в репертуар театров России: «Не в свои сани не садись» (1852); «Бедность не порок» (1853); «Доходное место» (1856); «Гроза» (1859); «На всякого мудреца довольно простоты», «Бешеные деньги» (1870); «Лес» (1871); «Волки и овцы» (1875); «Снегурочка» (1873); «Бесприданница» (1878); «Таланты и поклонники» (1882) и многие другие.
  В 1862 году посетил Вильну, оставив воспоминания.
В конце 19-го века, на сцене Виленского театра под руководством К. Н. Незлобина, ставился спектакль «Бесприданница». Возобновление театральной деятельности, русского театра в Вильнюсе стала премьера спектакля  «Без вины виноватые» (1946).

ПОЕЗДКА ЗА ГРАНИЦУ В АПРЕЛЕ 1862 Г.

2 апреля / 14 апреля.
Мы с Шишко выехали из Петербурга 2 апреля (в понедельник) в 3 часа пополудни. Мы предполагали из Острова заехать в деревню к Шишко 1 и вернуться в Остров, чтобы съехаться с Горбуновым 2, который выедет в середу; но рассудили после, что не поспеем, потому что деревня Шишко в 150 верстах от Острова. Мы решились лучше остановиться в Вильно, осмотреть город и подождать Горбунова. Из городов по дороге замечателен Динабург 3 с своей крепостью, разливом Двины и великолепным мостом.

3 апреля (15). Литва.
В 12 с 1 / 2 мы приехали в Вильно. Погода восхитительная, снегу и следа нет, такие дни бывают в Москве только в конце апреля. Остановились в гостинице Жмуркевича за Остробрамскими воротами 4. Город с первого разу поражает своей оригинальностью. Он весь каменный, с узенькими, необыкновенно чистыми улицами, с высокими домами, крытыми черепицей, и с величественными костелами. Обедали мы у Иодки, трактир маленький, всего две комнаты, прислуживают: хлопец, хозяйская дочь и сам хозяин (комик), который поминутно достает из шкапчика мадеру и выпивает по рюмочке. После обеда ездили осматривать город. Над городом возвышается гора, состоящая из нескольких отрогов или гребешков, на одном из отрогов, конической формы, построена башня 5. Эти горы вместе с городом представляют замечательную и редкую по красоте картину. Мы наняли извозчика, чтобы вез нас на гору; проехали мимо костела Яна 6, мимо губернаторского дома, мимо кафедрального костела 7 (в который заходили), выехали на берег Вилии, которая в разливе, у какой-то казармы слезли с извозчика и стали подыматься на гору пешком. Нам очень хотелось взглянуть на город сверху; приема в четыре, с большими отдыхами, мы кое-как вскарабкались на гору: но там оказались бастионы, и нас попросили убираться вниз. При сходе один очень милый гимназистик нарвал нам первых весенних цветов (анемонов). Цветы уж показались, а трава едва еще пробивается. Мы сели на извозчика и поехали к костелу Петра и Павла 8. С левой стороны костела Вилия, а с правой, на пригорках, сосновая роща, отличное летнее гулянье. Снаружи костел не представляет ничего особенного; но внутри стены и купол унизаны лепными работами в таком количестве, что едва ли где-нибудь еще можно найти подобную роскошь.

4 апреля (16).
Пасмурно и холодно. Побродили по городу, заходили в костел бернардинцев (самый замечательный по архитектуре) 9. Заходили в костел Яна, огромный и величественный, полон народа. У дверей красавица полька исправляет должность старосты церковного и стучит хорошенькими пальчиками по тарелке, чтобы обратить внимание проходящих. Вообще в Вильно красавиц полек довольно, попадаются и хорошенькие еврейки, но мало. Здесь я в первый раз увидал католическую набожность. Мужчины и женщины на коленях, с книжками, совершенно погружены в молитву и не только в костелах, но и на улице перед воротами Остро-брамы. Это местная святыня — над воротами часовня, в которой чудотворная икона божьей матери, греческого письма. (Прежде принадлежала православным, а потом как-то попала к полякам.) В костеле бернардинцев мы видели поляка, который лежал на холодном каменном полу, вытянувши руки крестообразно. Костелы открыты целый день, и всегда найдете молящихся, преимущественно женщин, которые по случаю страстной недели смотрят очень серьезно. Для контрасту у евреев пасха: разряженные и чистые, как никогда, расха живают евреи толпами по городу с нарядными женами и детьми. У евреек по преимуществу изукрашены головы; мы встречали очень много евреек, одетых в простые ситцевые блузы, но в кружевных (черных) наколках сверх париков с разноцветными лентами и цветами. Мы завтракали у Иодки, где я ел очень хорошую местную рыбу — Sielawa. Потом заходили к Никотину, но не застали его дома. Вечером он сам к нам приехал. Надо отдать честь польской прислуге, — учтивы, благодушны и без всякого холопства, то же и извозчики.

5 апреля (17).
Проснулись — снег. Собрались и поехали на железную дорогу; довольно долго ждали поезда, — впрочем, это у французов 10 дело обыкновенное. Со всех сторон сыпятся на них ругательства и проклятия, совершенно заслуженные. Грубы и, сверх того, мошенники и мерзавцы. Горбунов не приехал, большего огорчения он не мог мне сделать. Первая станция очень красива, идет в горах. Холодно, изморозь, день прескучный. На дороге до Ковно два тоннеля, под самым Ковно тоннель в 600 сажен. Сначала испытываешь очень странное чувство в этой совершенной темноте. Под Ковно кой-где зелень, за Ковно ровная, унылая местность. Холод и снежок. В Вержболове 11 европейский буфет.

Пруссия. Эйдкунен 12.
Порядок и солидность. Вещи выдали скоро и учтиво. Спросили только, нет ли чаю, табаку, икры, но не осматривали. Зала в дебаркадере роскошна в высшей степени. Разменял один билет в 300 р. Наш поезд опоздал, мы взяли билеты до Берлина в шнельцуг, который отправляется завтра в 11-м часу; нас свезли с экстренным поездом ночевать в Stallop;nen. Чемоданы мы сдали в Эйдкунене до Берлина, и за них с нас ничего не взяли, потому что каждый имеет право на 50 фунтов. В Stallop;nen нас посадили в карету и подвезли к небольшому домику. Мы довольно долго вместе с прочими пассажирами дожидались, чтобы нам отвели особенную комнату. Мы поместились вместе с двумя другими русскими, из которых один студент, едущий учиться, очень милый молодой человек. Здесь мы ночевали в первый раз под перинами. Чудовищные бутерброды.

Примечания

1 Макар Федосеевич Шишко (1822 — 1888) — химик, пиротехник, инспектор освещения императорских театров.
2 Иван Федорович Горбунов (1831 — 1896) — актер и прозаик.
3 Динабург — ныне Даугавпилс.
4 Остра брама (лит. Au;ros Vartai) — единственные сохранившиеся ворота городской стены и часовня с чудотворным образом Матери Божией Остробрамской, одна из важнейших достопримечательностей Вильнюса.
5 Так называемая башня Гедимина восьмиугольной формы (нижняя часть четырехугольная), сложенная из нетесаного бутового камня и красного кирпича, сохранившаяся от Верхнего замка на Замковой горе.
6 Костёл Святых Иоаннов (Святого Иоанна Крестителя и Святого Иоанна Евангелиста, памятник архитектуры позднего барокко, входящий в ансамбль Вильнюсского университета; располагается на скрещении улиц Замковой (Пилес) и Святого Иоанна (Шв. Йоно).
7 Римско-католический Кафедральный собор Святого Станислава и Святого Владислава у подножия Замковой горы, памятник архитектуры классицизма.
8 Римско-католический приходской костел Святых апостолов Петра и Павла на Антоколе, памятник архитектуры XVII в.
9 Бернардинский костел Святых Франциска и Бернардина, неоднократно перестраивавшийся, но сохранивший признаки первоначальной средневековой постройки XVI в., памятник архитектуры.
10 Строительство железных дорог Санкт-Петербург — Вильно — Гродно — Варшава и Ковно – прусская граница и их эксплуатация осуществлялось французской компанией Главное общество Российских железных дорог, значительную долю служащих которой составляли французы.
11 Пограничная российская железнодорожная станция, ныне Вирбалис.
12 Пограничная прусская железнодорожная станция, ныне Кибартай.




























БОРИС ОРЕЧКИН
(1888 — 1943)

Журналист, редактор газет. Родился в Харькове в семье известных врачей. По окончании С- Петербургского университета работал в изданиях — «Петербургский курьер», «Русская молва», «Биржевые ведомости». С конца лета 1918 года жил в Киеве, сотрудничал с газетами «Утро», «Вечер». В начале 1920 года эмигрировал в Берлин, с 1926 года живёт в Риге, с 1935 года в Каунасе. Весной 1938 года встречал на германо–литовской границе  Ивана Бунина. 24 апреля в газете «Сегодня» вышла его статья «Два часа с Буниным». Погиб в Каунасском гетто.

 ДВА ЧАСА С БУНИНЫМ
(Письмо из Каунаса).

19 лет, отделяющих наши дни от того времени, когда пишущий эти строки работал в Одессе в газете «Южное слово», выходившей под редакцией И.А.Бунина, - срок достаточно большой, для того, чтобы изгладить из памяти маститого писателя, черты лица его, юного в то время сотрудника. Как, однако, велика зрительная память И. А., если почти через двадцать лет, он, в группе журналистов, встретивших его на литовско-германской границе, сразу узнает своего старого сотрудника по далекой Одессе и сам радушно его приветствует.
А в ответ на приветствие от имени редакции «Сегодня», И. А. погружается в глубины прошлого и в нашей почти двухчасовой беседе от Вирбалиса до Каунаса вспоминает о покойном главном редакторе «Сегодня» М. И. Ганфмане.
— Я вспоминаю то в достаточной мере странное время, — говорит И. А. — странное хотя бы по тому положению, в котором мы тогда находились в нашей редакции: такой мастер русской журналистики, как М. И. Ганфман, работал тогда под моим, так сказать, начальством... А какой же я журналист и какой же я политик!.. М. И. Ганфман был фактически руководителем нашей газеты и сейчас, приезжая в Ригу почти через двадцать лет, я моту лишь выразить глубокое свое сожаление по поводу того, что судьба не дала мне возможности приветствовать М. И. Ганфмана там, где протекли последние годы его блестящей публицистической работы.
Скорбь эта утопает в горечи более свежей утраты — того горя, под знаком которого И. А. Бунин покинул Париж.
-  Мы только что похоронили Шаляпина... Мое собственное нездоровье не позволило мне принять участие в отдании последнего земного долга этому моему великому другу. Мы знали, что Шаляпин обречен, что недолго осталось жить этому гиганту русского искусства, но никто из нас не думал, что развязка наступит так скоро.
И. А. Бунин рассказывает о последних днях великого артиста. С чисто бунинским мастерством речи рисует И. А. картины последних дней Ф. И. Шаляпина, вспоминает о его последнем июньском концерте в Париже.
Я уже тогда Шаляпина не узнал и со скорбью наблюдал за тем, с каким неимоверным трудом он пел, призвав на помощь себе всю силу своего многообразного артистического таланта, чтобы скрыть от публики неимоверность своего распоряжения. В антракте я получил от Шаляпина записку с приглашением зайти к нему в уборную и на его вопросы, как он спел, конечно, всячески его приободрял. Но это был уже совсем не тот Шаляпин, которого мы знали... А когда он слег и стал буквально таять на глазах своих друзей, мы смогли убедиться в непререкаемой силе страданий, перед которыми спасовала сила этого великана. Вспоминаю свое последнее с ним свидание у его постели. Припадок глубокого сердечного кашля захватил больного, который, однако, и в эти минуты сохранил долю своего, так сказать, шаляпинского, подхода к тому, что переживал:
— Я кашляю, как американский каторжник, — с горькой перекосившей его лицо улыбкой встретил меня Шаляпин... Почему «американский каторжник» должен кашлять — это осталось непонятным, но в этом сравнении проявилась сочность шаляпинского слова, своеобразие его мышления.
И. А. Бунин рассказывает о роковой детали, ускорившей смерть Шаляпина: на десне больного появилась какая-то, по-видимому, злокачественная опухоль, которая, при наличности поразившего организм Шаляпина белокровия, ускорила трагический процесс.
— Он мог бы прожить еще месяц-другой, если бы не эта опухоль, а умер он, не сознавая своей обреченности... Когда мы увидели его на смертном одре, мы не могли его узнать: лежал не колосс Шаляпин, а осунувшийся, изможденный Дон-Кихот.

* * *

Русская жизнь в Париже богата сенсациями, — увы, — печальными, Начав с воспоминаний о последних днях Ф. И.Шаляпина, И. А. Бунин заговорил и о двух других печальных сенсациях парижской русской жизни: об отъезде в СССР А. И. Куприна и о деле Плевицкой.
— Что сказать мне о Куприне? Разве только, что в СССР увезли не большого русского писателя, а только одно его имя. Я могу совершенно объективно засвидетельствовать, что из Парижа увезли живой труп, что Куприн уже за полтора года до своего отъезда был человеком, совершенно разбитым физически и умственно, апатично и безразлично относившимся ко всему, что вокруг него происходило. Его отъезд был аранжирован его дочерью, стремившейся, по-видимому, сделать артистическую карьеру в СССР и... оставшейся в Париже. Вероятно потому, что здесь у этой не унаследовавшей у отца таланта маленькой артистки открылись какие-то личные возможности во Франции...
Точных сведений о судьбе А. И. Куприна  И. А. Бунин не имеет. Он не склонен верить слухам о том, что Куприн — в сумасшедшем доме, а полагает скорее, что он доживает свой безрадостный век в каком-нибудь крымском санатории.
За Куприным - дело Плевицкой.
— Как хотите, а не могу я поверить в невиновность этой умной, практичной, умевшей располагать к себе женщины! - восклицает И. А. Бунин. — Мы знали, что она держит под башмаком своего мужа, но, конечно, никто не мог подумать о чудовищности того, что они делали и что подготовляли... Трудно представить себе, чтобы на протяжении двадцати лет муж мог скрывать от жены свою таинственную работу, — да еще от такой жены, как Плевицкая. А каким талантом наградил Бог эту женщину, чего ни перевидала она на своем веку, где только ни перебывала, начиная от грязнейших притонов и кончая царскими дворцами!..
И уж во всяком случае, велик был её артистический талант: если она играла свою роль, то играла с исключительным правдоподобием и реализмом.

* * *

И. А. Бунин рассказывает о теневых сторонах русской жизни в Париже, но тут же его лицо озаряется располагающей, мягкой «бунинской улыбкой»  - и два-три метких, острых слова, брошенных в рассказ о самом тяжелом и грустном заставляют слушателя в свою очередь улыбнуться и поверить вместе с И. А. Буниным, что и в самом печальном есть что-то радостное, что жизнь, все-таки сильнее смерти...
— Тяжело живется русским в эмиграции, - говорит И. А. Бунин, — но все-таки она живет. Вработалась, несет свой крест, делает свое дело. Трудно живется русским писателям вне СССР, но, вот уже двадцать лет они все-таки существуют и все-таки творят. Пусть приходится для этого устраивать из года в год благотворительные вечера и производить сборы, но неиссякаема, очевидно, мошна тех, кто помогает русским — вот уже двадцать лет изо дня в день, а если хотите, то из часа в час. Дают те, кто может, в помощь тем, кто без чужой поддержки не проживет. И тут-то хотелось бы мне отметить, что в деле помощи русским эмигрантам большую роль играют не только сами русские, но и евреи и что их помощь очень действенна и реальна.
И. А. Бунин рассказывает в подтверждение этой своей мысли о случае, когда в Париже тяжело заболел русский писатель, близкий к кругам «Возрождения». Но стоило евреям узнать о несчастии, постигшем этого русского писателя, как они сейчас же организовали ему реальную помощь.
Трудно русским литераторам в эмиграции — негде печататься, трудно творить в обстановке полуголодного бытия, вечной озабоченности не о завтрашнем, а о сегодняшнем дне. И все-таки люди работают. Выходят русские книги, нарождаются даже новые журналы.
Беседа переходит на русскую литературу в СССР.
— Поверьте, — говорит И. А. Бунин, — я очень далек от политики и совершенно объективен. Не ищите в моих суждениях какой-нибудь предвзятости или злобы. Я говорю просто то, что чувствую, что ощущаю болезненно и горько.
Что создала русская литература в условиях советского быта и что могла она создать, если писателю говорят: «пиши роман о цементе!». А он, писатель, хочет писать роман о любви. И что же можно написать о цементе, кроме скучнейших промышленных изысканий? А вот, подите же, пишите роман!.. Нет, в таких условиях нельзя ждать литературного расцвета. Результат — налицо: кто из советских авторов может быть назван действительно большим талантом?
И. А. Бунин задумывается и продолжает:
— Вот, говорят, Алексей Толстой... Совершенно верно: Толстой — большой литературный талант. Но что же у него советского? Ничего. Он вырос совсем в другой атмосфере и вряд ли его творческий путь может быть назван путем советского писателя. А кто же еще? Вот Валентин Катаев, мой, так сказать, крестник. Помню, как много лет тому назад, он принес мне на даче под Одессой тетрадку со своими первыми писательскими опытами. Он показался мне талантливым и я его благословил. Но кто же еще?
Спрашиваю о Шолохове, авторе. «Тихого Дона».
— Писатель, конечно, интересный, но уж очень старается быть, так оказать, чересчур русским, чересчур казаком. Его манера передавать казацкую речь, кажется, деланной и нарочитой.
И. А. Бунин говорит о советской литературе без злобы, без яда, без особой резкости. Нотка иронии, звучащая в его речи кажется незлобивой, но в то же время разящей и острой.
— А советский театр? С какой горечью рассказывали мне мои друзья - сам я на этих спектаклях не был, - о том, что и показали в Париже московские художественники... Надо ли об этом распространяться?.. И. А. Бунин отмечает тут же театральный феномен: существование в Париже русского театра. И с интересом расспрашивает о русском театре в Риге, о котором много слышал.

* **

И. А. Бунин — нобелевский лауреат 1933 г. Со времени получения им этой премии прошло несколько лет, но в его памяти свежи еще воспоминания о днях, когда он был официально вознесен на вершины мирового литературного Олимпа.
— Я горд, конечно, тем, что в моем лице шведская академия отметила русскую литературу, тем, более, что, ведь, кроме меня, нобелевскую премию получил из русских один только Мечников, да и то — не по литературе. Почему обходили русских — не знаю, как не верю и тому, будто Толстой когда-то отказался от Нобелевской премии. Не могло этого быть, хотя бы потому, что присуждение премии обставлено совершенно исключительной тайной и никому не дано знать, кто будет отмечен этой наградой в данном году…
И. А. рассказывает о процессе награждения Нобелевской премией, мягко иронизирует над тем, как растратил эту премию на обезьян Мечников и с сокрушенной улыбкой добавляет:
— Все это, конечно, очень хорошо... И честь, и 200.000 крон... Но вот в чем несовершенство Нобелевской премии: её никогда не присуждают вторично.
 
* * *

Мы приближаемся к Каунасу. И. А. Бунин из интервьюированного превращается в интервьюера. Велик его интерес к Балтийским государствам, к их национальной культуре, их новому быту.
— Я рад тому, — говорит И. А. — что могу, наконец, попасть в эту часть Европы, воочию увидеть, как живут в новых, самостоятельных государствах.
Я не политик, но я искренне приветствую независимость и самостоятельность каждого народа, его бесспорное право на развитие своей национальной культуры, на собственные культурные достижения.
И. А. Бунин расспрашивает о литературе литовцев, латышей, эстонцев, финнов, вспоминает своих старых друзей, вышедших из рядов этих народностей, говорит о своем старом друге литовском поэте Ю. Балтрушайтисе, занимающем уже много лет пост литовского посланника в Москве, вспоминает своих латвийских и эстонских друзей и знакомых.
— Да ведь и я сам, собственно говоря, по происхождению не то литовец, не то поляк. По крайней мере, один из моих далеких предков был еще при Василии Тёмном выходцем не то из Литвы, не то из Польши, и фамилия наша была не Бунины, а Бунковичи или Буйновские. И только Иван Грозный переименовал нас — не знаю, уже за какие грехи — в Бунивых. Где уж нам теперь взыскивать за это с Ивана Грозного!..

* * *

На перроне каунасского вокзала большая толпа встречающих. Приветствия, речи, цветы, щёлканье фотографических затворов. С трудом И. А. через специально открытые парадные комнаты пробирается к автомобилю.
В Ригу И. А. Бунин выезжает из Каунаса 27 апреля.