Желтые листья, как звёзды евреев...

Жёлтые листья медленно падают на бетонную плиту, под которой спят  кузнец Мордхе, печник Хазанов, аптекарь Данович, братья Давид и Айзик Слуцкеры, Янкив Кренгауз, Черниловский, Веля Копылов, Исаак Зак, Карасик...
Известно немногое, остальное можно только домыслить, или представить…
Перед войной городок Климовичи напоминал еврейское местечко: из 9551 проживающих здесь жителей, евреев было 1.693 человека. В это количество входила и семья моего отца Давида - его мама, отец, две сестры, брат, а также несколько десятков родных.
Евреи жили бедно: одна была радость – дети! Марципаны в глаза не видели: росли на картошке и огурцах.
10 августа 1941 года в город вошли немцы. И сразу же нелюдь вылезла из своих щелей. Допускаю некоторыми недовольство советской властью. Человеколюбием она не отличалась с самого начала, жестоко давила народ. Но при чем здесь кузнец, печник, аптекарь? Да и другая еврейская беднота, которая перебивалась с хлеба на воду?
Братья Осмоловские первыми в Климовичах нацепили на себя полицейские повязки. Кем они были до этого? Пьянчужками, которые клянчили на выпивку у тех же евреев. А теперь, чувствуя власть над ними, решили погреть руки. Как и некий Щербаков.
История не сохранила его имени, только фамилию. Поэтому, как его не назовём - «нелюдь», «не человек", " негодность", " подонок"," гадёныш"," преступник",
 «убийца», «предатель» - ошибки не будет.
… Неприметный мужичок с бесцветным лицом мял в руках картуз. Оденет его на голову, снимет, вытрет пот со лба. Снова помнёт, снова оденет на голову. И ноги не стоят на месте: сделает несколько шагов вперёд, потом опять вернётся на прежнее место.
- Мил человек! Здоров ли ты? Отчего такое волнение? - заметив мужичка, подошёл к нему Зяма, поигрывая в руках уздечкой. Раньше всех он поднимается в колхозе, чтобы накормить и напоить коней. Вскоре придут михалинцы, разберут его питомцев. Одни на них будут пахать, другие развозить корма, третьи - доставлять лесоматериалы для строительства фермы. На удивление многим, местные евреи, никогда ранее не сеявшие и не жавшие, организовав в Михалине колхоз «Энергия», сделали его лучшим в округе. Но на первом заседании правления решили: в колхоз не евреев не брать. Чтобы потом не говорили, что это русские и белорусы его подняли, а евреи, как не могли ничего сделать, так и не могут.
- Околел я от холода, изголодался, - поднял глаза мужичок, - с работой везде отказывают.
- Вокруг нас белорусские хозяйства, в городе всякие артели, а тебе любы евреи? - шутит Зяма.
Мужичок продолжает:
- Всех уже обошёл: никому не нужен. Вот я и подумал, если свои не берут, пойду к евреям. Если вы не возьмете - хоть в петлю. Замолви за меня словечко. Я хороший плотник. Скажи своим, из кожи вылезу, так буду стараться.
Зяма с высоты своего почти двухметрового роста посмотрел на тщедушного человечка.
- Даже не знаю. В наш колхоз даже не всех евреев принимают: только по поручительству. До сегодняшнего дня нет ни одного белоруса.
Мнения членов правления разделились. Одни были против:
- Наш колхоз еврейский! Мы же, как одна семья! Вместе на поле, в синагоге. Придёт один чужак, потом второй, третий. И всё?
- Где наше еврейское милосердие? Мы должны пойти навстречу этому бедолаге, - возражали другие.
Решили его взять на испытательный срок, тем более, что он по плотницкой части - не будет ни пахать, ни сеять. Как-то уж пролез Щербаков в колхоз. Улыбался, заискивал перед всеми, старался войти в доверие каждому. Даже начал употреблять в разговоре слова на идиш. Чуть ли не своим стал в каждом доме, а когда пришли фашисты, побежал к ним на службу. Назначили старостой: лучше Щербакова никто не знал климовичских евреев.
- Гут! Гут! - дружески похлопывали его по плечу каратели, - Старайся – получишь самый лучший дом!
Вчерашний услужливый подхалим стал хозяином положения, приказал евреям пометить их жилище и одежду жёлтыми звездами. Братья Осмоловские, как ошпаренные, бегали по городу, развешивая листовки с указанием немецкой комендатуры:
«Кто переступит границу города - расстрел», «кто без надобности выходит из домов - расстрел», «провинится один - расстрел для всей семьи».
- Рады стараться, - угодливо сообщали старосте его холуи.
- Немцы любят порядок, - поучал их городской голова, - а рейху нужно золото. Нам поручили отобрать у жидов все их ценности и драгоценности. Поработаем хорошо - нас наградят.
- Сорке, давай золото! - Щербаков пинком ноги открывает дверь дома своей соседки.
Полицейские, как злые псы, налетают на людей.
- У меня же не ювелирная лавка, - пробовал отшутиться сапожник Моисей, - старые подмётки есть, дратва есть, семеро детей на полатях есть, а золота нет.
-Считай одного уже нет, - Щербаков опускает приклад на голову худенького подростка, который тоже хотел что-то объяснить.
- Какое у нас золото? Один цорес (горе), - плачут местечковцы.
Кто не успел снять какое-то колечко, его срывают вместе с поломанным пальцем. Заметив у кого-либо золотую коронку, выбивают всю челюсть. С кровью, с остальными зубами, добавляют к общей добыче.
Евреи отдавали всё, что отложили на чёрный день. В маленьком городке не было богачей: кто мог заработать какие–то деньги уехали в большие города. Осталась одна мелкота. Какое золото, например, могла сдать моя бабушка Сара? Она работала дояркой на ферме, мой дед Залман был рядовым колхозником в пригородном хозяйстве. Остальные мои родственники тоже добывали хлеб руками. Одни были сапожниками, другие - портными, третьи - мелкими продавцами. Какие копейки зарабатывали - отправляли детям, которые уехали учиться в Могилёв, Минск, Ленинград, Москву.
Видя, что ничего не получается, Щербаков погнал впереди себя кузнеца Мордхе, печника Хазанова, аптекаря Дановича, председателя юденрата Юдина… Подгоняемые криком, ударами, лаем овчарок, они плелись от дома к дому. Но успели передать всем евреям городка:
- Прячьте всё, что есть! В землю закапывайте, но не отдавайте врагу.
Полицейские были в ярости.
- Гер комендант! Жиды не выполняют приказ, очень мало собрано золота. Нажмём ещё на Родина и его команду?
- Родина и всю его команду расстрелять! Пусть другие боятся! – распорядился комендант.
Щербаков рад стараться! На виду всего города погнали к месту казни десять самых уважаемых евреев - верхушку общины.
- Немцы порядок знают, шутить с жидами-комиссарами не будут! - бахвалится Щербаков.
И кто теперь может возглавить сопротивление в городке? Никто! Бежать? Куда? За полведра зерна некоторые местные жители ловили беглецов. Поэтому многие вообще не думали о побеге из гетто, зная, что и у них самих мало шансов, да и родных подставляют под расстрел.
- Муня мог убежать! Он был таким смелым парнем, прорвался бы через все преграды, - с сожалением говорил про своего младшего брата мой отец Давид.
А может, он знал, что тогда расстреляют всю семью? Поэтому до последнего момента всё надеялся на чудо! Чуда не произошло…
Фашисты любили устраивать всяческие представления. Чем ещё повеселить себя в глуши?
- Устроим им праздник шестого ноября 1941 года: проведём акцию по уничтожению евреев, - решает господин  комендант.
Включили на всю громкость военные марши, прислали конвоиров, усилили полицейскую команду и начали выгонять евреев из домов. В тот день расстреляли более 800 детей, женщин, стариков. «Праздник» продолжался и на второй день.
Когда в магазин привезли одежду, снятую с убитых евреев, свидетели утверждают, что местные жители «душились в четыре очереди». И ещё бранили евреев за то, что одежды всем не хватило… Представляете, какая эта была публика? А какие она дала зловещие ростки? Прошло немало лет после войны, но я чувствовал неприязнь по отношению к себе. По пренебрежительным взглядам, обидным кличкам. Запомнился один случай. В 1957 году мы переехали из села Красавичи, где мама работала учительницей, в город Климовичи.
Когда закончился первый день занятий в новой школе, несколько парней из моего класса набросились на меня с кулаками. Как потом узнал, все они жили в районе еврейского кладбища. Ненависть к мёртвым евреям перешла к первому еврею, появившемуся в четвёртом классе первой белорусской школы города. Маленькие зверёныши были достойными наследниками тех, кто пинками гнали евреев к месту расстрела. А если не гнали, то злорадствовали, грабили еврейские дома, «душились в четыре очереди…».
В моё время в городе было пруд пруди людей с фамилиями Осмоловский, Щербаков. Кто они - однофамильцы или какие-то родственники негодяев, принимавших участие в издевательствах над евреями? Этот вопрос себе задаю только сейчас.
В своей прежней жизни я встречал много белорусов с чистой душой, которые относились ко мне, как родные. Научился различать, кто чужой. У них  были колючие взгляд  и  бегающие глазки. Одни были грубы в общении,  часто  сразу признавались в любви к евреям. А позже становилось известно, что или они сами, или их семьи запятнаны в службе с немцами.
… В пятидесятые-шестидесятые годы мы ютились в старом дедовом доме. И только, когда он, к счастью, сгорел, за полученную страховку и взятую ссуду, построили небольшой домик. Мой отец искалеченными на фронте руками переплетал папки, чтобы как-то заработать на жизнь.
А вокруг ходили слухи о тайном богатстве евреев.
- О чём ты говоришь? - переубеждал я давнего знакомого, который, получив повышение, переехал в областной центр.
- Ты лучше скажи, где твой батька прячет золото? - сверлил он меня глазами.
- У моей мамы нет даже обыкновенного золотого колечка, а у отца две руки в осколках. Ему бы на хлеб заработать! - убеждал я бывшего коллегу.
Убеждал напрасно! Он не верил! Не верил – и всё. Точь-в-точь, как та полицейская рать, которая шныряла по еврейским домам в сорок первом в поисках золота. Я считал своего собеседника другом, не одну стопку водки выпил вместе с ним. А произошло точно, как пел Владимир Высоцкий: «… И не друг, и не враг, а так…»
Когда я приезжаю из Израиля в город Климовичи и хожу по улицам городка, всегда чувствую запах крови. Возле братских могил, возле бывших еврейских домиков. И даже возле здания моей бывшей редакции, которое во время войны отвели под тюрьму. В камеры бросили оставшихся в живых евреев - плотников, слесарей, кузнецов. Жизнь им сохранили на время. Но без детей и внуков эта жизнь им была не нужна. Как они, находясь под стражей, смогли связаться с партизанами, никому не известно. Общаясь с немцами, полицейскими, евреи-мастера выведывали у них секреты и передавали в отряд. Помогали в чём могли. Новичку в полиции по фамилии Мешковский стало обидно, что ему не досталось еврейское имущество. В полицию пришёл позже других.
- Я что лысый? - негодовал дома. - Всё уже раздали до меня. Жиды расстреляны.
- Да не все! Ты же говорил, что есть ещё в тюрьме. Присмотри за ними, может, и тебе повезёт. - подсказывает жена.
Мешковский спрятавшись за деревьями парка, стал следить, кто заходит и выходит из помещения. Один из незнакомцев вызвал у его подозрение: одет как–то не по погоде. Побежал к немцам: оказалось, что это был связной партизанского отряда «За Родину», который базировался на территории района.
- Свой выдал своего? - не верили заключенные евреи.
- Да какой он свой? Шкура!
- Мы раскрыли шайку московских агентов, жидокомиссаров, - трезвонили немцы по всему городу, а Мешковский выставлялся спасителем Отечества, героем! Хотя настоящими Героями были 12 евреев-мастеров и связной партизанского отряда. Их всех расстреляли в силикатном карьере.
… Ветер разносит пожелтевшие листья. Они кружатся над моим бывшим городом, над старым парком, над еврейским кладбищем.
А мне кажется, что  кружат  не  листья,   жёлтые шестиконечные звезды…