Я в огне

-Вы уже поставили подпись? Восемнадцать семьдесят, пожалуйста. И вот здесь ещё одну.

-Потому что девочки всегда нет-нет, да и симпатичные чем-то, а мальчики – н-у-у столько фотографий перерыть приходится, даже если в жизни хорошенькие.


Беркушов засмеялся («Серебряные колокольчики,» - всегда говорила мама) и едва не промахнулся тремя клетками, расписываясь в розовом листочке. Вообще-то подпись не особенно нравилась, но придумывать что-то новое было лень.

-Ваша карточка и номер ячейки, пожалуйста. Спасибо, да, всё.

Беркушов накрыл ладонью тёмный пластиковый прямоугольник и положил в карман.


Есть дома, возле которых пьют пиво на скамейках, есть новые башни – целые отдельные районы, там цветастые дети аккуратно продавливают собой газон. Есть гораздо менее приятные замки с окурками и битым стеклом на тусклых лестницах, но это?


Никита стоял в подъезде, с беззастенчивым интересом рассматривая изумительно чистые стены и широкие ступени лестницы.


Лифта не было; за центральной колонной лестница начинала заметно изгибаться, вращая вместе с собой никитины колени и его чемодан. На ближайшей площадке возле каждой из четырёх двустворчатых дверей висели золотистые цифры. Лак на тёмном дереве отражал всё с почти зеркальной точностью (Беркушов потрогал поверхность пальцем); нужно было подниматься несколькими этажами выше. Шаги упруго перекатывались где-то наверху, под самым куполом потолочного свода. Никита поудобнее перехватил чемодан и постучал в дверь с цифрами 75 – это был последний этаж; первая цифра номера терялась в стене под массивной бежевой семёркой. Возле стен стояли обломки стульев. Здесь кончалась лестница, и была видна округлость всего здания: двери квартир шли по одной стороне площадки, другая же повисала где-то над лестницей, удерживаемая только лучезарными двухметровыми окнами.

-Прошу прощения, - матовый голос заставил Никиту повернуться обратно к двери, едва не задев её углом чемодана.

Ольга Игоревна добавляла в чай какие-то душистые травы, отчего запах мармеладом сковывал комнату и оседал на одежде.

-В моём имени два величайших воителя Руси, - её щёки приподнимались, заставляя улыбаться в ответ. - Ну, может, и не величайших, но уж точно вызывающих симпатию.


Никита сидел в небольшой, полной солнца и салатовых веток за окном кухне и думал, что очень приятно в духоте спиной сидеть к дверце холодильника, что ночью ему опять снился один из тех странных снов, которые весь день потом не выходят из головы (немного потяжелели веки) и что спать ему в этом безграничном, казавшемся совершенно пустым доме, заставляя своим дыханием колыхаться воздух.

Как объяснила Ольга Игоревна (она жила здесь уже лет сорок), нужно было пройти сквозь желтоватый пух сквера, пересечь трамвайные пути, пропустив машины возле низкого белого заборчика, и свернуть у магазина налево.


Под ногами шуршали камушки, скатившиеся с клумб, и в никитиной голове с таким же шелестом замирали мысли о каких-то отвлечённых вещах.


От сквера до белого забор идти нужно было по небольшой, но вытянутой вдоль тропинки лужайке. Солнце свешивалось с дорожных знаков и антенн соседних домов; Никите пришлось расстегнуть воротник рубашки и перевести взгляд на остановку, в чьей мерцающей тени плавало несколько фигур. Где-то слева играла мягкая музыка; под ноги Беркушову выкатился резиновый мяч. Чтобы не наступить на него, он широко расставил ноги, на которые тут же наткнулись двое мальчиков в перламутровых комбинезонах. Стук мяча и тонкий шлейф смеха за углом дома, на висках – тонкие цепочки пота.

Здание FruitBall (FurchtBall, называли её между собой сотрудники) возвели в лучших традициях имперского духа: металл облицовки сверкал высоко над городом, заставляя деревья клониться в сторону крепких приземистых домов, по примыкающей ко входу стоянке можно было бы гулять, как по кладбищу, вовремя прижимая локоть, чтобы не задеть боковые зеркала.


Вчера, сразу после приезда, Никита уже заходил к Декасу, чтобы взять бумаги на одну из партий, а сейчас шёл с не вполне понятным настроением. Хорошая непыльная работа, вечера в компании другого отдела, ставящего исключительно верные ударения; впрочем, в том, что новые напарники будут не менее приятными, он не сомневался. За стеклянной дверью уже стояли люди, хотя до официального открытия оставался примерно час.


Никита показал охраннику карточку, едва ли не пробежал мимо уходящего в пол второго этажа фонтана, обязанного успокаивать душу, и успел запрыгнуть в лифт, когда створки уже начали сдвигаться.

-Я бы ни за что не выбрала, нет, ну ты посмотришь. Да глупости какие, нет, ты не знаешь.

Девушка в полосатой футболке искала в сумке бумажку с номером, с трудом удерживая плечом телефон.

-Да где же... перезвоню, слышишь.


Она с таким раздражением захлопнула свою раскладушку, что Беркушов не выдержал и улыбнулся.

Лене двадцать шесть, и она уж точно не собирается оставаться в этой дыре дольше, чем на месяц. Она добилась всех своих крупных целей, она любит запах глянцевой бумаги и, безусловно, работает на этой неделе вместе с Никитой.


Выйдя из лифта, они последовали за мягким паласом в хранилище, и в голове:

три шара на ящик, ящики нумеруются и маркируются с помощью указания длительности их превращения и силы реализации. Полчаса, час, три, восемь. Слуховые, зрительные, абсолютные. Дорого, дико дорого, запредельно (ладно, этого писать не стоит). Суперпопулярно, по-настоящему необходимо, лучше всего на свете.


Когда FruitBall начала пускать рекламу по кабельным каналам, Никите было восемнадцать, на своё девятнадцатилетие он уже мог мельком видеть яркие картинки между центральными программами, между новыми захватывающими фильмами. Не то чтобы FruitBall понадобился целый год на развитие технологий, гораздо сложнее было сделать процедуры с шарами такими же естественными, как утренняя чистка зубов или распивание чая в гостях.

-Ань, смотри, какая фигня!

И Аня недовольно отрывалась от стирки на руках, вставая за мужниной, в родинках спиной. «Вот чего, ого,» - комкалось в руках кухонное полотенце, а через пару месяцев забывались уже и удивление, и недоверие, и несмелые мысли о том, что и сама бы Аня этим воспользовалась, - когда будет много денег, когда будет много-много денег и они уже отправят сына на курсы фотографии.


Никите совершенно не нравился первый рекламный проект компании, как он теперь (да и давно уже) ни пытался проникнуться к нему хотя бы уважением, библейская аллюзия раздражала, хотя и оправдывала название. «Яблоко высшей воли, яблоко Ваших мыслей.» - один из старого вида шаров превращался в яблоко, одаряя какую-то брюнетку высшим счастьем.

«Подробности по телефону – четыреста тридцать один...».

-П-ф-ф, - сказал Максимка на пятничном заседании в самом начале Никитиной карьеры.

-Лютый бред, - сказал Андрей Сергеевич, массируя виски.


Никита ничего не сказал, но обвёл взглядом других членов отдела.


Как-то так получилось, что новый ролик в финальной его версии они сделали уже без его присутствия (практиканты, ластики, скрепки не учитываются в отчётных документах), так что, может, он бы некоторые детали и изменил, но зрители менять ничего не хотели, заставляя выходить из строя целые участки телефонных линий.


Шары благодаря Беркушовской привычке почти магическим образом скользили в ячейки ящиков, слишком чувствительные к бездушному обращению, чтобы быть поставленными на поток в заводских безднах.

Он никогда не переставал удивляться сладости этой схемы: мысль – активация – эксплуатация – дезактивация. Попробовать помириться с мужем. Выяснить у друга подробности вечеринки. Избить начальника. Склонить к сексу знакомую.

Никаких свидетелей, ни одного запрета, мысль о человеке – активация и превращение шара в него – эксплуатация – хлоп! Через полчаса, час, три часа, восемь, и никаких последствий.


С Леной они попрощались около остановки, хотя Никита и решал некоторое время, не позвать ли её хоть в кафе. Вечер был достаточно прохладным, чтобы можно было подставлять спину ветру, не боясь быть занесённым сахарным песком. Листья шуршали так громко, что говорить приходилось в полный голос, и Никита вдруг понял, что не хотел бы заставлять себя проникаться симпатией к этой девушке, как не хочется плотно есть в полуденный зной.

Они попрощались, договорившись утром встретиться у главного входа, и городок разросся мхом деревьев, устилая дорогу к дому Ольги Игоревны ласковым угасающим светом.


Перед сном они с хозяйкой выпили ещё душистого чая и говорили о строительстве новых зданий в центре и о зоопарке, который раньше был в нескольких станциях к западу. Пожелав спокойной ночи, Никита вышел на балкон подышать воздухом; он был совсем другим, нежели в крупных городах, и свободно лился куда-то под левую руку, оставляя в груди почти мятную прохладу. Приятный день (Беркушов медленно вдыхал лучи заходящего солнца), до работы идти недалеко. Надо будет посмотреть, где здесь что, такое аккуратное место. Смешные люди всё же; этот в пиджаке, лысый, весь потом изошёлся, пока ждал, похоже, ругался со своей любовницей, так и вылетел едва не в истерике, а блондинка всё просила у кого-то прощения. Хорошо, что стены звукоизолирующие, но кто-то же должен следить за клиентами. Их воля – скольких уже приходилось отмывать от крови, - лишь бы их самих шар не покалечил. Один парень вон активировал шар в свою тёщу, с которой тогда был в ссоре, так она его чуть голыми руками не прибила. Никита усмехнулся и скрестил руки на груди.


Уже укладываясь в кровать, он заметил, что к воротнику рубашки, висящей на спинке стула, пристало немного пуха. Пару секунд Никита смотрел на него, сидя поверх простынки на кровати и опираясь на руки, но так и лёг, слушая шелест вечных деревьев.

Когда было совсем темно, он открыл глаза и смотрел на потолок, не решаясь пошевелиться. Повернулся, решившись, на правый бок и начал рассматривать обои.


Ну сон. Странный, весь будто в тумане. И о ком – вот это было гораздо более удивительным.


Он стоял в размытом сквере с двумя знакомыми людьми (вспомнить бы, кто, друзья же? Может, с Максиком?), и один – и Никита ему очень доверял – говорил: вот, она сегодня не пойдёт с нами гулять, ездила на экскурсию в Витебск (это русский? Беларусь, что ли?), познакомилась с Олегом, любит его, а он её водит по всяким местам.

И Никита видел во сне их вместе и думал, что они как назло неплохо смотрятся, что его клетчатая рубашка в цвет её брюк. Злился ужасно – и нет, не злился, только не мог ровно стоять, потому что так очевидно ничего не рассыпалось в его ладонях.

Этот туман, ветки лип одна за другой, кругом, до самых ступней. Липли к щекам, цепляли за одежду, туманно тащили в себя.


С этим ощущением и открыл глаза – не в холодном поту, не с сумасшедшим пульсом. Лежал, спокойный, и почему-то не мог ещё час заснуть.


За завтраком Ольга Игоревна рассказывала, что вечером обещали дождь. Никита, как ни странно, только теперь вспомнил спросить о семёрке поверх старой цифры. У неё, у Ольги, племянница, когда была маленькая, очень любила книжки, в которых можно было наклейки лепить. Она их клеила под стол, на игрушки, на руки себе. А когда тётя просила перестать, смеялась и на неё какого-нибудь гномика клеила. Ну и так просто один раз приклеила на номер квартиры семёрку, потому что Ольгу Игоревну хотела поздравить с днём рождения.

-У меня седьмого февраля, знаете, я даже снимать не стала спустя столько лет – она в Орле, а мне так приятно.

Так вот один раз ей в почтовый ящик на двери кинули письмо для семьдесят пятой квартиры.

-И странно, вроде, видно же, что цифра другая. А мне так никогда писем и не писали, да в гости свои все, приятели.

В общем, было в письме что-то об измене, чуть ли не анекдотического плана, но Ольга Игоревна рассмеялась и сказала, что в другой раз дорасскажет.

Дойдя до остановки, Никита вспомнил, что оставил на подоконнике часы, но решил не возвращаться. Лена была сегодня в красном сарафане.

-Какую-то комедию смешную, сейчас... Из головы вылетело что-то.


Они раскладывали шары, пересказывая смешные истории активации, иногда слишком сильно смеясь, чтобы продолжать работу. Обедать пошли под летние зонтики в конце улицы, разговаривая с ещё несколькими парами фруктовцев и с приехавшим утром Андреем Сергеевичем.

Лена каждый день приходила в красивых лёгких платьях и иногда, разговаривая с девушками из другого отдела, бросала быстрый взгляд на Никиту.


В пятницу Беркушов задержался в хранилище (Лена ушла вовремя, в какой-то клуб, с толи Витей, толи Димой из отдела разработок – злая), решил закончить с партией, осталось коробок восемь.

За эти дни ему не снилось ничего странного, но то, с туманными липами, всё не выходило из головы, вращаясь в глубине памяти.

Никита резко повернулся на щелчок и впервые увидел зелёную дымку вокруг одного из шаров – у него никогда не было мысли самому активировать шар.


-Нет-нет, - расширились у него глаза. Он попробовал накрыть шар руками – каждая такая активация была на совести укладчика: где-то недоглядел, что-то забыл заблокировать.

Шар в ладонях нагрелся и начал расти. На секунду Никиту ослепил свет, и он отвернулся, прикрыв руками лицо.

И, чёрт побери (как больно глазам), это не просто штраф – это отдельный пункт на заседании, повторение мер предосторожности. Нужно будет докладывать – а ещё Андрей Сергеевич только-только приехал. Никита потёр глаза костяшками пальцев.


-Эй, ты в порядке?

Беркушов вздохнул и повернулся, отняв руки от лица.

Перед ним стояла, ну.

-Саша, - подсказала она с совершенно спокойным лицом.

-Саша, - послушно повторил Никита, глядя на свои ботинки.


Ещё бы, он же думал об этом в тот момент. Восемь часов, что ли? То есть выспаться сегодня уже точно не удастся.

Он вздохнул и поднял голову, беря девушку за руку и заставляя идти за собой в одну из номерных комнат. Возле двери он похлопал себя по карманам и не нашёл карточки; повёл Сашу обратно и увидел свой прямоугольник на четвёртом ящике.

«Неужели это Лена,» - устало подумал Беркушов, идя обратно к комнате.


Войдя внутрь, он снова вздохнул и сел напротив Саши.


-Почему я тебя вижу? - спросила она, склоняя голову набок.

-Ты мне приснилась. Вспомнил обо сне.

-Как тебя зовут? - Саша наклонила голову в другую сторону.

-Никита. Знаешь, - он внезапно начал злиться. - Может, ты ещё ногами болтать начнёшь?

Саша перестала улыбаться и села ровно.

-Ты всегда такой? Я хмурюсь?

Никита посмотрел на её лоб.

-Нет.

-А так?

Никита положил было руки на края стула, но дотронулся до чего-то липкого и убрал их на колени.

-Послушай, м-м, Саша. Я понятия не имею, кто ты в жизни, я с тобой даже не знаком, ужасно так с этим шаром получилось. Ну ты через восемь часов примерно исчезнешь, всё будет, как раньше.

-А тебе не страшно?

Никитины брови поползли вверх:

-Мне? Почему мне должно быть страшно?

-Мне не страшно. Страх же не могли выдумать просто так? Кому-то должно быть страшно? Вот мне, наверное...

Теперь Саша действительно нахмурилась:

-Мне наверняка рассказывали... Я ничего не могу вспомнить, но я уверена, что эти страхи не просто так.

-Ты вообще ничего про себя не помнишь? А имя?

-Я случайно сказала, пока не начала думать. Теперь так пусто в голове.

Она повернула голову, глядя на стены комнаты:

-А что здесь за место?

-Я же говорю, ты исчезнешь через восемь часов. Здесь такие шары, люди приходят и задумывают кого-то. Общаются, не знаю, дерутся. А потом шары исчезают, люди идут домой.

-А они грустят?

Никита почесал щёку:

-Грустят.

-А мандарины ты почему не любишь?

-После них руки пахнут кожурой. Мне не нравится.

-А ты не пробовал на руки пакеты надевать?

-И чистить в пакетах? - Никита улыбнулся. - Надо бы как-нибудь устроить, и правда.

Саша тоже заулыбалась.

-Кстати, Витебск в Беларуси.

-Ну здорово, я ни разу там не был. В Украине много раз летом, в Чехии, не знаю, в Польше.

-Я не очень люблю ехать куда-то. Такое ощущение, что едешь-едешь, захочешь обернуться, а все твои воспоминания кто-то выкинул в приоткрытое тамбурное окно.

-И ты поэтому нигде не бывала?

-Не знаю, я же не помню. Париж красивый, наверное. Париж в огне! Интересно, откуда эти слова?

-А мы могли бы погулять? Здесь так неуютно.

-Я же несколько раз говорил.

-Ну Никита, ты сам устал, пойдём, я обещаю – никуда не подуй без тебя.

-Нет.

-Никита.

-Нет!

-Ты опять злишься на меня?

Никита схватил пустую коробку и кинул её в стену:

-Что тебе не ясно?! Я сто раз повторил! Ты задаёшь идиотские вопросы, да кого это волнует?! Я сижу с тобой и трачу это время, да я бы поспал прекрасно, да кто ты вообще? Меня просто бесит, мне все эти твои мысли, блин, ни о чём в голову врезаются и складываются одна на другую. Я не хочу слушать об этом! Я хочу нормально заниматься своими делами! Мне плевать, где находится Витебск, Саша, мне плевать!!!

Этот туман опять встал перед глазами – ни отогнать, ни отмахнуться. Витебск, да почему Витебск?


Никита сел обратно на стул; Саша смотрела в другую сторону, держа руки на коленях.


-Саша, мне приснился такой сон, я даже не могу объяснить, в чём дело. Это ощущение... Ты теряешь. Ну. Это так пафосно звучит, конечно... Просто мне снилось, что тебя кто-то увёз далеко-далеко, я тебя больше не увижу, а это так дорого всё мне. Как когда тебе что-то настолько дорого, что смотреть больно и лучше больше никогда не видеться, злишься на других, когда они имя произносят. На себя. И ты сильный, веришь в себя, а ничего не получается, понимаешь?

Когда они вышли на улицу, было три часа ночи.

-Куда ты хочешь пойти?

-А что есть в этом городе? Деревья красивые очень.


Почистив зубы, Ольга Игоревна полила цветы и поставила разогреваться сковородку. Она даже не удивилась, что Никита не пришёл ночевать – эти молодые, они столько работают, взять хоть её племянницу. Жалко, конечно, она хотела альбомы показать, рассказать про дом. Надо бы включить телевизор, скоро программа начинается.

Дверь на балкон была приоткрыта; день ещё не набрал силу, так что медленная прохлада покачивалась на антресолях и и веточках клёнов. Около подъезда кто-то играл на гитаре, и несколько голосов пели.


Ольга Игоревна села в кресло и прикрыла глаза.


Знаешь, мне нравится, как ты молчишь, думая о своём
я ни разу не видела, но несложно представить
если бы не сомненья и чувство, что всё не так,
я не читала бы про горы, гоняя по тарелке мак

знаешь, мне нравится всё, что ты знаешь и не знаешь, я
ищу слова в каждой букве, меняя весь алфавит
это безумно глупо, но я не стыжусь себя,
ведь не останется мыслей в пряностях января

и нечего думать, нечего ждать
смотри, как стекают капли дождя
и нечего думать, нечего ждать
смотри, как стекают капли дождя

послушай, как кончится песня
неясным и тихим щелчком
мне так несказанно весело
я смеюсь золотым порошком

они лучше всех вместе взятых, да только никто не возьмёт
и каждому есть, что ответить, втолкнув слова в чужой рот
если бы не метели и пробки до самой луны,
то все бы окаменели, ведь лучше их всех только мы

и нечего думать, нечего ждать
смотри, как стекают капли дождя
и нечего думать, нечего ждать
смотри, как стекают капли дождя

и всё так прозрачно, что мы молчим
стекая, как капли дождя
друг другу совсем не нужны
стекаем, как капли дождя