Мак. Маг. Там, где ты ещё не был, гл. 3

- И все же интересные люди, книги читающие, а? – Спросила Оленька.
- Ну, да. Вот, например, об эзотерике – сейчас модно.
- Об экзотерике? Это страны, которые разные экзотические, да? Ах, мне бы хоть чуть побывать. Где вы были?
Я благосклонно посмеялся.
- Нет, не страны. Это, э-э, круче! Да-с.
- Какие же страны самые крутые? Вы расскажите? – Оленька глядела на меня во все глаза, а я не переставал оценивать ее внешность. Все же что-то привлекательным было в ней. Чрезмерная местами загорелость лица, потемнение кожи, вдруг прояснилось. Оленька воссияла чем-то новым, свежим. И, наверное, это было прекрасно.
«Ах, девочка! Разве можно тебя обмануть?»
Я ещё раз взглянул на неё.
Наивная.
Начинающая что-то надумывать, по-женски. Вытворять кренделя: вот эдак поворот головы плавный, на шее мышца напряглась и замерла, будто в страстном переживании.
«Охо-хо!»
«И что в ее крохотных мозгах делается сейчас?»
Вот эдак глаза блеснули манкостью и носик обострился, призывно вдыхая смешанную атмосферу мужчины и моря.
«А я есть настоящий мужчина. И что если удивить напоследок эту девчонку какими-нибудь вздорными рассказами, понятиями, в которых я, правда, сам не очень-то разумею, но… но слова – ведь терпят все».
- Эзотерика – это, ну, как бы сказать понятнее? Это магия, волшебство там… Это Мир Тонких тел.
- Ах! Тонких тел?! – Воскликнула Оленька, сдерживая себя изо всех сил.
Я видел, как ручка ее напряглась, удерживая коленку, кисть уплотнилась. Она не смела, противоречить мне, перебивать, а так хотелось вставить бы еще восхищеньице.
- Да-с, - продолжал я, покровительственный делая вид, - эзотерика не шашли-машли – эт-то того…наука! И чем дальше, тем развитее становится. Один человек, не припомню его имени, э-э, ну, не важно, сказал, что де магия в будущем будет использоваться в промышленных масштабах. Во как!
- Но как же промышленность? Вот рыбаки, например…
- Ха! Рыбаки, например! А вот слушай! – Я просто ощущал, как на меня с разбегу налетело воодушевление. Макс, я раньше так не принимал это к сердцу, но тут все вокруг вдруг ожило, зашевелилось, заохало.
Я почувствовал себя по отношению к этой сдерживающейся, но на самом деле круто-эмоциональной девочке настоящий отцовский сантимент и говорил, говорил. Меня готово было нести, нести…
- Рыбаки, говоришь ты!? А вот разве отец твой не пользуется приметами…, - я не успел договорить, как Оленька развернулась ко мне, горящими глазами, пыхающим ртом восклицала:
- Да-да-да! Вот-вот что! Я понимаю! Эта эзотерика – что! Отец всегда шёл на работу закоулками, не нашей улицей. Я спросила: почему он так делает? Он ответил, что если идущего на рыбалку встретят, хорошего клёва пожелают – улова можно не ждать. Или вот, или вот: нельзя давать в руки чужого снаряжения, блесен и прочего.
Наспех готовиться на ловлю также не хорошо.
И потом: настроение. Я вам говорила – он всегда будил меня перед ходкой, даже если не было в том особой нужды.
- Ну, вот. И я о том же. Только есть механизм Тонких Дел и он работает. Его изучают и пользуются.
- И даже если рассудить, дядя Вова, мы ведь тоже не зря встретились?
Меня обидело данное обращение.
Смутило, что ли. Не знаю почему: думал. Она мне, как дочь. Возрастом мы разнились лет двадцать. Но «дядя» - при чем?
Я думал.
- А если, например, вот море! – Она махнула в сторону шевелящегося королевско-синего морского плато, оно ведь тоже – магия!
- Да. – Вошёл я в ступор.
- Я часто обращаюсь к нему, как родному. – Она повернулась к воде, - приду, сяду, смотрю. И, знаете, считаю волны. А вы, смешной, вы, как наш учитель и даже ещё лучше.
Он тоже нас водил на экскурсию на один из пляжей и дико испугался медуз, когда полез купаться. Выскочил, кричал… Мы хохотали, а он, как Иисус по воде хлюп-хлюп... ха-ха-ха!
- Ты меня дяде не называй, вот что. Никакой я тебе не дядя. Не люблю фамильярностей, вот что, - родил я тут.
Оленька поджала губы.
Мне показалось ясным -  между нами, на самом деле, лежит непреодолимая пропасть.
И все, чтобы я не рассказал ей – все будет пустым. И она – мне.
Да, Макс, меня было, понесло, но тут же охладило.
Я молчал, разочарованно глядя на девочку.
Она молчала, разочарованно топясь в своих неизвестных мне мыслях.
Глаза ее повлажнели, и, кажется, она что-то хотела сказать. Но я не понимал, насколько это было важным.
Она установила подбородок на колени и молчала.
Ее затылок чуть-чуть подскакивал, так казалось. Что-то губами она проговаривала и глядела не в гладь моря, но под широкие ступни свои, утопающие в мокром плотном коричневом песке.
- Ладно, - смягчился я, - не волнуйся. Ты права, что отец твой пользовался не просто этими правилами. Например, вот если каждое утро подниматься с левой ноги, то …
- У меня нет отца! – Услышал я вдруг. – Он утонул.
Макс! О, Макс! Я почувствовал, как мои жилы остыли.
Я ощутил в эту минуту, не понятную мне минуту, не слышимую, не осознавая полностью смысла ее слов, - девочкиных, что я стал морем, равнодушным, белёсым в волнующихся кудрях своих. У-у-у!
Птицею, кричащей глухо, в неистовом безжизненном ветре, солнцем, закатившимся вдруг за тучи, не желающим греть живые души…
И – я. И только я. И эта девочка…
- У меня нет отца, - говорила она, - он утонул два года назад. Только я этому не верю.
- Почему?
- Он не мог оставить меня. Одну.
Я молчал. Она говорила.
- Он не мог оставить меня одну без мамы, одну. Ведь как же это? Он просто ушёл в дальнее плавание, правда? – Оленька обернулась ко мне, и я видел ее жесты, которые потянулись в мою сторону. И чувствовал себя, Макс… Я не знаю – где-то даже Богом, или неловко – смешение чувств, черт дери!
Чтобы помощь, утешить это дитя…
Оленька снова глядела на меня во все глаза. Они были прекрасны.
- Вы же никогда не вспомните теперь то, что я вам сейчас сказала?
- Что?
- То, что он утонул?
- Я, э-э… не знаю…
- Я каждое утро, где бы ни была, мысленно провожаю его на работу.
Но даже если он… даже если он не будит меня, я все одно: умываюсь, готовлю  еду. Ему. Но потом! – Она вскрикнула неестественно, вдруг меняя тон, пугая меня, в тон - почти радости, - но потом я съедаю сама! Все сама. Одна.
«Бедная девочка. Она или того… Спятила, может? Дядя… Не даром она меня так эдак - дядя… И если бы понять ее, то удочерить, что ли?»
Оленька поднялась, отряхнулась. Переваливаясь на широких ступнях, она втаптывала разной глубины насечки на полотне песка.
Ее фигура была так же нескладной и ещё больше нескладной медвежьей казалась, и  наивность свою будто утеряла.
В ней прослеживалось что-то взрослое, стойкое, жизнеспособное вполне и жизнеотвергающееся, сопротивляющееся неестественно, - неприятное. Я стал думать об этом: не обманывает ли она меня в чем-то? Как-то?
Поджав губы, причмокнув ими, как мне почудилось вовсе не соответственно и чувствам, и словам, и горю, которое она раскрыла, она ступила ко мне, раз и два, продолжавшему сидеть на корточках и наблюдавшему за всем этим.
Она подошла Она положила холодную руку мне на шею.
- Идемте?
Тут же убрав ладонь, словно поставив печать и подняв, она направилась назад, в гору, где находился мой сарай.
Я шёл позади.
У меня снова проявлялась моя болячка: смешанное чувство.
Я так ничего ей, моей новой знакомой и не рассказал о нем, - о чувстве-то.
И вообще – ничего. Только запал и загорелся, и потух.
И это, кажется, меня раздражало сильно.
Раздражала ее крепкая походка, уверенная, будто вела она меня куда-то, а не я сам шёл.
Будто что-то намеревалась сделать помимо моей воли. Со мной.
И еще существовало два вопросика: отчего она так пристально глядела на ту зияющую точку в море-океане, где якобы находился ее отец, и почему она погладила меня по шее.
Она погладила, Макс, не просто провела, положив ладонь.
Я только теперь понимал по старым ощущениям – погладила. Именно!
Что она имела в виду?
Посредине подъёма я задал прескверный вопрос:
- Ну, так прощаться пора!?
Он вышел из меня легко, за пару, вместе с кряхтением подъёма ноги, которые, обе, у меня уже ныли от переходов.
Она не отвечала, шла.
Мы окончательно вкарабкались на скалу. Вот и сарай.
Оленька остановилась, повернулась ко мне.
- Прибыли, да? Вы сегодня здесь будете?
- Ну, я, э-э, я не знаю, - как-то гадко посмеялся я.
Оленька проследила за всеми шевелениями моего тела, нервно подёрнутыми плечами, шеей, метнувшей в сторону, глазами, выражавшими печаль.
В ее глазах то же было.
Абсолютно.
И она это поняла, и мне это пришлось понять.
И с тем, моя девочка развернулась и ушла.
Полдня я сидел просто ошарашенным.
Я точно знал, что сейчас соберусь и уйду. Точно.
Но уйти навсегда? Было и жаль, и стыдно, и прискорбно.
Потерять достойное место одиночества… Но где же мне искать иное?
Я не имел семьи, я не имел желания отправляться всякие выходные на материк. Мне там делать было нечего.
В съёмной квартире – пустота, невыносимая тишина, гул от собственных мыслей и смешение чувств, смешение чувств, торопящее меня сделать что-то то, что я не знал делать.
И вот – Оленька!
Я знал, что должен уйти, но сомневался все больше и больше. Все больше.
«Что если остаться, дождаться нескладной девчонки, послушать ее истории?»
Она запретила мне напоминать о гибели отца. Ладно.
Она глубоко спрятала этот факт в себе. Но я-то тут при чем?
Я сам ворошусь, утопаю в смешении каких-то чувств. Беатрис…
Кто бы мне чего пояснил?
И, Макс, скажу вам, честно: сначала я к вам на консультацию именно по поводу смешения собирался, но с каждой нашей встречей, да и раньше чуть, при первой же - на меня нахлынули воспоминания событий дел прошедших, я и понял, что все понял.
Вот только итог вы мне все-таки должны разъяснить.
- Да. Я выслушаю вас, - сопутствовал я, Мак Маг.
- Я, пожалуй, продолжу, - предлагал мой клиент.
- Буду внимателен.
- Итак, в сомнениях своих, смешении чувств я просидел до вечера. Разумеется, поспал, погулял туда-сюда, приготовил еду, и даже стал одеваться, чтобы уйти, но тут же сбросил с себя парад и снова сидел, думал, смешивался.
К вечеру море взволновалось.
Птицы кричали над волнами, предвещая ненастье, шторм.
Сарай мой поскрипывал от ударов ветра.
Я думал развести костёр, но первым он мне не удался. Я перенёс дрова за здание и там мой огонёк развился.
Оленьку я заметил издалека. В руке ее был большой пакет. Она, завидев меня, задорно махнула рукой.
«Вот ещё!»
- Здравствуйте! – Сказала она, как только вступила в царствие сараево.
- Добрый вечер, - ровно приветствовал и я.
- Я вам тут еды принесла.
«Отцу, небось, готовила!?» - пронеслось в моем уме.
Она стала вынимать продукты.
Здесь был хлеб, колбаса, консервы, газированная вода, овощи, фрукты и ещё что-то. Я не понимал, как такая девочка, хоть и крепенькая, оземистая, могла все это дотащить?
Глядя на ее широкие запястья, толстые по сравнению с утренним видом трясущиеся предплечья, плечи сами, увеличенные, улыбку излишне благоприятную, - мне было досадно.
«Если она вдруг меня примет за своего некоего родственника, то есть родственную эдакую душу, как если считать по эзотерике, то мне черт знает, как выкручиваться! А тут еще Карма! Она-то не знает о Карме! Зачем мне все эти лишние занозы?»
А вы, знаете ли, Макс, я Кармы-то остерегаюсь. Я верю в неё – грешить-то во вред большой себе. Никак нельзя, иначе…
- Ну? – Спросила Оленька, - присаживайся!
Да, она сказала «присаживайся», меняя с какой-то стати: «вы» на «ты»! Сие, Макс, нужно было корректировать немедленно!
Я присел – это раз! На камень.
Она села напротив, смягчённо поводя руками по краю платья.
Села неизвестно как – на острый край противоположного камня, слишком близко возле костра.
Мне казалось, брови ее мгновенно будут выпалены. И, тем не менее, на лице та же благостная улыбка. Она терпела.
Я насупился – два! Но это било в пустоту: и мне, и ей, и всему!
Мне нужно было поднять ее, отодвинуть камень, чтобы ноги ее не горели, чтобы чёлка ее, за которой она так тщательно ухаживала и гордилась, наверное, ею, не была подпалена.
Что же?
Она доверчиво глядела на меня. Я поднялся и сделал так, как должен поступить любой мужчина.
Во-первых, уступил своё место. От него вид был лучше – на море, да и вообще. Во-вторых, передвинул камень, вбухнул острие его в землю, устанавливая выгодное седалище, сел.
Скрывал взгляд, глядел на продукты.
- Давайте, начинайте, - сказала она.
- Да-да, - отвечал я.
А, Макс, проголодался я к тому изрядно.
Расстелив специальную ткань, сварганил нечто вроде стола. Пока раскладывал, раскрывал еду, Оленька поднялась и куда-то ушла.
«В туалет, наверное!» - Решил я.
Но не прошло и минуты, я поднял на неё глаза. В руке ее была бутылка вина и пакет с варёными омарами.
Мы долго глядели друг на друга.
Она – растерянно, смешанно. И я – в привычном смешении чувств.