Джинса

Контора, куда сестра устроила Стаса, после того как он завалил вступительные экзамены в институт,  находилась в переулке за зоопарком. По вечерам там можно было слышать, душераздирающие крики павлинов, а когда ветер был со стороны вольеров с бизонами и овцебыками, то воняло, так, словно стадо непарнокопытных  прогнали прямо под окнами. И все-таки Стасу там было хорошо, потому что он был молод, потому что работа его не слишком обременяла, платили за нее сносно, а вокруг были интересные люди.
Взять хоть Ивана Ивановича Курепина, который два раза в неделю пел в хоре ветеранов пищевой промышленности вторым тенором. С каким энтузиазмом он спешил после работы на репетиции, с каким восторгом потом рассказывал, как руководитель хора похвалил его за верхнее «до» и обещал дать ему сольную партию в песне «Родина слышит, Родина знает». Он весь светился от переполнявших его чувств, и в эти минуты был похож на старого лысого петуха, который забрался на плетень, чтобы огласить окрестности сладостным благовестом. В конторе его любили за незлобивый характер и хронически хорошее настроение, и очень боялись, что когда-нибудь он при всех запоет и испортит впечатление. Он не запел, но сильно себя скомпрометировал, попавшись на удочку злобного шутника Трубицына.
– Слушай, Иван Иванович, – заметил как-то Трубицын, – ты ведь поешь в хоре ветеранов, то есть несешь культуру в массы плюс к своей основной работе. Так почему бы тебе не написать заявление на имя министра, чтобы тебе добавили к зарплате триста рублей. Старик купился и написал-таки заявление, но прямого ответа не последовало. Однако его вызвали в партком и попросили принести репертуар хора, заверенный руководством.
 А  Эвридика Акоповна Байрамян … тетка добрая и общительная. Как всякая восточная женщина, она любила готовить и угощать своей кулинарной экзотикой сотрудников. Но больше всего она любила посплетничать про знаменитостей. Она была в курсе всех событий в жизни московской богемы, хотя не писала стихов, не играла на фортепьяно и не знала, в чем разница между балетом и пуантелизмом. Ведь и то и другое как-то связано с пуантами.
  Зато, с каким вдохновением она рассказывала, как вчера в Доме литераторов пьяная  Ахмадулина у всех на глазах пописала в холле прямо на пол. Глаза-маслины Эвридики выкатывались от восхищения, так как будто это она пописала на пол при стечении литературных знаменитостей. И все верили ей и тоже восхищались «Во, дает!». Эвридика знала наперечет всех жен поэта Евтушенко и все рестораны, где ужинал Илья Глазунов.
 И так продолжалось до тех пор, пока однажды ей не пришло письмо от Эмиля Гилельса с фотографией и автографом, на обратной стороне которой маэстро написал собственной рукой:  «Многоуважаемая Эвридика Акоповна! Очень вас прошу, не распространяйте обо мне лживые слухи. Я не курю марихуану и не сплю с Кобзоном». Она никому не показывала эту надпись. Она заклеила ее картоном, она вставила фотографию в красивую рамку и повесила над своим рабочим местом рядом вымпелом победителя социалистического соревнования и грамотой почетного донора. Но все знали, что там под слоем картона, написано, потому что это было дело рук все того же Трубицына.
А еще в конторе был замечательный человек по фамилии Птах. Когда-то, кажется еще в пионерском возрасте, он стал победителем олимпиады, посвященной Болгарии. Главным призом была поездка на Золотые пески, но Птаха зарубили на собеседовании в райкоме комсомола. Он не знал, кто был Димитров, думал что певец, а оказалось революционер, хотя и певец, кажется, тоже такой был. Вместо него в Болгарию поехал инструктор райкома, который знал правильного Димитрова, хотя и не участвовал в олимпиаде. С тех пор его мучила навязчивая идея, побывать в Болгарии, не во Франции и не в Италии, а именно в Болгарии. Несколько раз он подавал в профком заявку на путевку, но всегда находились более достойные претенденты.
Он бы так и болел своей Болгарией, вызывая то насмешки, то сочувствие сотрудников, если бы однажды Трубицыну не пришло в голову над ним подшутить.
– Хочешь в Пловдив на ярмарку? 
– Еще бы.
– Ну, так поедешь, – сказал Трубицын и набрал номер телефона.
– Алло, это посольство Народной Республики Болгарии? Это из парткома Минэлектро вам звонят. Могу я поговорить с товарищем Стоичковым? Добрый день, тут у нас сотрудник по фамилии Птах очень хочет поехать на ярмарку в Пловдив. Он внес большой вклад в подготовку советской экспозиции. Очень просим его послать.
– Ну вот, – сказал Трубицын, положив трубку. – Тебя пошлют.
Всю неделю Птах летал по конторе на крыльях, оправдывая свою фамилию, и половину следующей недели, а потом сложил крылья и замкнулся в себе. Он понял, что его послали, и не мог простить это Болгарии. И когда, наконец, ему предложили в профкоме путевку в Варну, он от нее отказался
Этот Трубицын ничем особо не выделялся – тихий такой, вежливый молодой человек. С виду обычная офисная пчелка, а на самом деле безжалостная оса, готовая жалить людей в самые болезненные места. Он был переводчиком, переводил проспекты и аннотации  на французский язык. Ходили слухи, что он фарцовщик, но никто его за руку не поймал
Стас втайне завидовал его предприимчивости, остроумию и знанию иностранного языка, но охладел к нему после злосчастного письма в редакцию радиостанции «Юность», которое тот написал от его имени. «Дорогая редакция! Вот уже месяц я встречаюсь с Тоней М. Она красивая, умная девушка и нам хорошо вдвоем. Мы ходим в кино, катаемся на лодке в парке культуры и отдыха, едим мороженое в кафе. Но в некоторых пор я стал замечать, что наши отношения ее уже не устраивают, а недавно она призналась, что хочет близости. Подскажите, пожалуйста, что мне делать в этой ситуации?»  Письмо было подписано двумя буквами С.К. , а обратный адрес был адресом конторы.
Письмо прочитали по радио, и советы неравнодушных к судьбе юноши со всех уголков страны бурным потоком обрушились на контору. Советы были самые разные, от «Да будь мужиком – трахни ты ее и дело концом» до «Не спешите, проверьте свои чувства. Половой акт не самоцель, а лишь шаг к достижению вершины любви – рождению ребенка». Поскольку адресат был инкогнито, письма стали достоянием всего коллектива. Их зачитывали вслух, их передавали из рук в руки, и на некоторое время это стало любимым развлечением сослуживцев. Они даже вытеснили светские сплетни Эвридики. Смешно было всем, кроме Стаса, ведь он был единственным С.К. в конторе, самым молодым и самым неопытным в любовных делах.
Мало того, что все читали письма, некоторые еще и лезли к нему с советами.
– Не уступай ей, – напутствовал Иван Иванович, доверительно положив руку Стасу на плечо. – Помнишь, как у Пушкина… Чем меньше женщину мы это, тем больше нравимся мы ей.
– Зачем тебе такая распущенная,  – возмущался  Птах. – Такой только дай волю, она из тебя веревки вить станет, потом вильнет хвостом и уйдет к другому, а ты алименты будешь платить на ребенка. У меня для тебя есть хороший вариант – моя племянница – девушка скромная, миловидная, на медсестру учится.
– Главное, чтобы не за гаражами и не под кустом в парке, – предостерегала Эвридика. – Пусть будут свечи, вино, цветы, фрукты, как это ни банально. Вот это запомниться, а остальное не в счет.
Стас не обиделся, потому что у него было чувство юмора, а вот у девушки Тони с этим чувством было туго. Она слышала передачу по радио и сразу поняла кто такой С. К.
– Послушай, – сказала она. – Если ты знаешь, кто над нами так подшутил, набей ему морду. А если ты этого не сделаешь, можешь забыть номер моего телефона.
Набить морду Трубицыну было проблематично, он на голову был выше Стаса, шире в плечах и намного тяжелее, но самое главное, Стас, по большому счету, не имел к нему претензий. Он и сам был бы не прочь так шутить, если бы у него хватало на это выдумки и смелости.
– Моя девушка хочет, чтобы я тебя избил, – сказал он Трубицыну, когда они после обеда возвращались из пельменной в контору.
– Ну, так за чем дело стало? – согласился тот. –  Начинай.
– Но ведь ты дашь мне сдачи?
– Конечно. Ты явишься к своей девушке с фингалом, и она тебя простит. Но лучше подари ей что-нибудь. Девушки больше ценят подарки, чем фингалы под глазом у своих ухажеров. О чем она мечтает?
– Она мечтает о джинсах.
– Нет проблем. У одной моей знакомой как раз есть джинсы на продажу. Только у нее нет телефона, она снимает комнату где-то за городом. Но найти ее не сложно. Зайди в холл гостиницы «Москва». Справа увидишь бар. Спроси у бармена, когда будет Лана.
Стас сроду не бывал в интуристовских гостинцах. Он боялся, что его остановят, что станут спрашивать куда и зачем, но странное дело, швейцар с седыми бакенбардами, как у адмиралов на старых портретах, не обратил на него внимания. В холле было полно всякого иностранного люда – японцы, увешанные аппаратурой, индийцы в чалмах и рубахах до колен, африканцы в цветастых балахонах. В баре сидел народ посолиднее – пара каких-то немецких очкариков и мужик в блезере и темных очках макнамара, которого Стас определил как шпиона.
Бармен что-то смешивал в шейкере. Прежде чем ответить Стасу на его вопрос о Лане, он окинул пытливым взглядом его довольно жалкий прикид, и сказал:
– Она ушла с группой в Кремль, так что вернется не скоро. Закажи себе что-нибудь, если собираешься ждать. Здесь просто так сидеть не принято. Вот хотя бы водку-оранж, дешево и сердито. Стас выбрал самый дорогой коктейль «Юбилейный» и устроился в дальнем углу бара, у окна.
Очкариков за столиком сменили японцы, потом пришел джентльмен в тройке и с галстуком бабочкой, а Шпион все сидел, курил и потягивал напиток из высокого стакана.
Стас допил коктейль и уже подумывал, не сходить ли к стойке за новой порцией, когда в баре появилась рыжая девушка с сумкой через плечо. Она подошла к Шпиону, шепнула ему что-то на ухо, и тот с улыбкой достал из портфеля блок сигарет и сунул ей в сумку. Они дружески расцеловались, и Шпион ушел, а рыжая направилась к бармену. Тот без слов выставил перед ней рюмку водки и кивнул в сторону дальнего столика. Она ловко, по-мужски, выпила водку и подошла к Стасу.
– Ты меня спрашивал?  – у нее был глухой низкий голос и зеленые глаза, от которых трудно было оторваться.
– Я от Жени  Трубицына насчет джинсов, – ответил Стас на ее вопрос.
– Зачем тебе джинсы, дружок? Думаешь, если ты их наденешь, то сразу станешь свободным. Ни фига подобного, тысячи совков и в джинсах остаются безмозглыми рабами парторгов, комсоргов и примкнувших к ним профоргов. Они никогда не увидят своими глазами Пляс Пигаль, не поднимутся на Эйфелеву башню, не узнают вкуса дайкири. Их удел – клуб кинопутешественников по телевизору. Тебе какие джинсы, на батонах или на зиппере?
– Настоящие американские, женские.
– Чудила, ты откуда такой взялся?
– Из Марьиной Рощи.
– Оно и видно. У джинсов нет национальности. Есть бренды – «Вранглер», «Ли», «Левис»…
– «Вранглер», – сказал Стас, стесняясь своего невежества. – Мне нужен «Вранглер» на зиппере.
– Сейчас нет, есть «Левис». Триста рваных. Только не здесь. Поедешь со мной за город?
– Да.
– Выходи первым и жди меня у троллейбусной остановки.
– Хорошо, – ему не нравилась вся эта конспирация, не нравилась рыжая Лана, со своей антисоветской риторикой, не правился бармен и подозрительный тип в темных очках, но нужны были джинсы для Тони, и он решил получить их, во что бы то ни стало.
Ехать пришлось не так далеко, Лана снимала комнату в Малаховке. Когда-то здесь обосновались академики, потом к ним присоединилась богема, но настоящую известность этому дачному поселку принесли советские детективы. Ведь  именно здесь  их авторы укрывали бандитов, воров и шпионов.
Скромный домик, где снимала комнату Лана, тонул в зарослях мальвы и дикого винограда.
– Здесь, – сказала она, когда они подошли к калитке. – Я пойду, а ты жди, я тебе дам знать. Хозяйка, сука, сдала комнату с условием, что я не буду водить мужиков. Она строгих правил, дрочит исключительно на портрет Сталина.
Ждать пришлось не долго. Не прошло и пяти минут, как Лана вышла на крыльцо и показала гостю, что путь свободен.
– Бабка дрыхнет, – сказала она. – Приняла свои дежурные сто грамм и отключилась до вечера.
В комнате Ланы все было перевернуто вверх дном, как будто шайка грабителей искала спрятанные брильянты. На кровати, на столе и на тумбочке вперемешку с  иностранными глянцевыми журналами валялись пачки американских сигарет, на полу – чеки из магазинов и проездные билеты. Похоже, она вытряхнула мусор из сумки, а подмести пол забыла. Через всю комнату была протянута веревка, на которой болтались женские трусы. Трусы были кружевные, красивые, такие в магазине не купишь, разве что в «Березке».
– Выпьешь? – спросила Лана, и, не дождавшись ответа, достала из тумбочки початую бутылку виски White Horse. – Ты студент?
– Нет пока, – сказал Стас, – Служу в одной конторе с Женей Трубицыным, но на будущий год буду поступать в геологоразведочный.
– Хочешь искать полезные ископаемые для кремлевских людоедов? Давай, они тебе, может, грамоту дадут, за то, что отдал им лучшие годы жизни.
– Геолог – свободная профессия.
– Не бывает свободных профессий в несвободной стране. Учи лучше иностранный язык – это самый простой путь к свободе.
– Ты работаешь в «Интуристе»?
– В «Спутнике», вожу всякую шелупонь вроде студентов и школьников. К «Интуристу» меня на пушечный выстрел не подпускают, как неблагонадежный элемент. Бояться, что я захомутаю какого-нибудь фирмача и выдам ему их сраные секреты.
– Какой язык посоветуешь учить?
– Английский, конечно, на нем полмира разговаривает.
– Ты его знаешь?
– Плохо. У меня французский и итальянский. Французский я начала учить еще в школе. Увидела в кино Жерара Филипа и влюбилась. А итальянский выучила, когда узнала, что моим отцом был итальянец.
– Как это получилось?
– Он прислал мне письмо. Узнал через Красный крест мой адрес и прислал письмо. Его зовут Марчелло Помпони, он адвокат, живет в Сиене. У него болят ноги, и он никуда не выезжает, но надеется увидеть меня в Италии. В сорок третьем году, когда итальянцы свергли Муссолини, и Италия объявила войну Германии, немцы стали арестовывать бывших союзников и сгонять в лагеря. Один такой лагерь находился возле Барановичей, где тогда жила моя мать. Вот тогда они и могли познакомиться. Я родилась уже после того, как он уехал в Италию, но он знал, что мать беременна, и что, если родиться мальчик она назовет его Марчелло, а если девочка – то Ланой. Лана по-итальянски значит «пушистая». У нас редкая фамилия – Красуля, найти не сложно.
– Но почему же он написал тебе, а не матери?
– Мать умерла пять лет назад. Она мне ничего не рассказывала про отца.
– Откуда же ты знаешь, как все тогда было?
– Я видела во сне. Я видела, как среди ночи кто-то постучал в дверь. Как мать спросила; «Кто там?», а в ответ услышала незнакомые слова, как она испугалась, что это немецкий мародер и не стала открывать. Но, когда услышала за дверью мужской плач, сердце ее дрогнуло. Я видела, как он вошел, весь грязный, оборванный, и все время повторял «итальяно, итальяно», как она налила воды в таз и дала ему полотенце, и накормила его вчерашней картошкой. Я видела все это, как наяву.
– Потрясающая история, просто как в кино. И ты хочешь к нему поехать?
– Я поеду, во что бы то ни стало, напишу письмо Брежневу, а если это не поможет, подожгу себя на Красной площади, – в зеленых глазах девушки стояли слезы – бабство взяло верх над диссидентством.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал Стас, допил виски из чашки с цветочком и поднялся с места. Ему не хотелось быть свидетелем женской истерики.
Лана достала из-под матраса фирменный пакет с джинсами «Левис» и бросила его на стол. – Четыре стольника.
– Мы ведь говорили о трех?
– Произошла переоценка ценностей.
– Ладно, –  сказал Стас. У него с собой было пятьсот. – Пусть будет четыреста.
Джинсы пришлись Тоне впору, она была в поросячьем восторге, и простила Стасу все его прегрешения. Но ему не давал покоя разговор с Ланой. Неужели она может пойти на самоубийство из принципа. Глупо, конечно, но разве не глупа ее ненависть к режиму. Она ведь не Сахаров, не Щаранский, какие могут быть счеты с советской властью у фарцовщицы или  валютной проститутки? Но она же чокнутая, вдруг ей и впрямь придет в голову поджечь себя на Красной площади. В конце концов он решил рассказать обо всем Трубицыну. Тот выслушал историю про беглого итальянца, про письмо и про Красную площадь.
– И ты во все это поверил, – усмехнулся тот. – Да у тебя дружище шоколадное сердце. Нет у нее никакого отца итальянца, и никогда не было.
– Почему ты так считаешь?
– Потому что это письмо от некоего Марчелло Помпони написала по моей просьбе моя сестра, которая замужем за итальянцем и живет в Сиене.
–Зачем ты это сделал?
– Пожалел дуру. Она, как приехала в Москву из своего Мухосранска сразу пустилась во все тяжкие. Фарцовка – ладно, все гиды подфарцовывают, на это начальство закрывает глаза, но она и проституцией не брезговала. Подхватила триппер – чуть с работы не вылетела. В общем, девочка симпатичная, но без стержня. Такие быстро опускаются на дно. У нее зеленые глаза, как у моей сестры. Мне ее стало жалко, вот я и решил бросить ей поплавок. Она, конечно, свихнулась на этой почве, но с проституцией завязала.
– А что если она и вправду сделает то, что задумала, ведь чокнутая же?
– Не думаю, а, впрочем, теперь, когда у нее в жизни появилась цель, возможен любой сдвиг по фазе. Придется умертвить сеньора Помпони.
– Как?
– Путь сестра ей напишет, что он скоропостижно скончался от апоплексического удара.
– Она расстроиться.
– Конечно, неприятно потерять отца, который только объявился, поплачет денек другой в подушку и успокоится. Нам приходится выбирать между расстроенной девушкой и головешкой.
– Ладно, – сказал Стас. – Пишите.
– Вот спасибо, что разрешил, что бы я без тебя делал.
Стас так и не узнал, умертвил ли Трубицын синьора Помпони или нет. Через месяц он ушел из конторы, поступил на подготовительные курсы в геологоразведочный институт и на курсы английского языка. Теперь у него было мало свободного  времени.  С Тоней встречался только по выходным. Они катались на речном трамвае по Москве-реке, ели мороженое в парке Горького. Как-то раз они оказались возле гостиницы «Москва».
– Зайдем, – предложил Стас. – Выпьем по коктейльчику в баре.
– Неудобно, – сказала Тоня, она выросла в Марьиной роще и сроду не бывала в таких шикарных местах. – Для такого случая я одета несоответствующим образом.
– Да брось, – сказал Стас. – У тебя классные джинсы.
На входе их остановил швейцар:
– Вы куда, молодые люди?
– В бар, нас там ждут?
Туристический сезон кончился, и в холле было малолюдно. Бармен вопросительно поднял брови, когда они подошли к стойке.
– Когда ждать Лану? – спросил его Стас.
– А она больше с гостями не работает. Вышла замуж за охранника и уехала к нему на родину, толи в Тамбов, толи в Саратов, они ведь оба не местные. А что за дело у вас  ней? Могу посодействовать, если что нужно.
– Нужно, – сказал Стас. – Два «Юбилейных» и фисташковое мороженое.

07.04.2021


 







–