Послесловие

   Невозможно рассказать о каждом из многотысячного коллектива ФМЗ. На затею эту не хватит ни времени, ни слов. Да и не успел я за двадцать лет перезнакомиться со всеми заводчанами, многие остались для меня в тени. Хотя узнаю любого при встрече – этот наш, ферганский.
    Жалею, что не рассказал даже о друзьях. Будет время и читатель, непременно вспомню об однокурсниках из техникума, которые пришли на ФМЗ, заражённые влечением причастности к полётам:
   Жорик Дьячин – непоседливый паренёк миниатюрного сложения. Ко всем ему надо было влезть в душу, тем он и был притягателен – заинтересованностью в людях и работе. Не существовало для него авторитетов, и с директором Каримовым он легко здоровался за руку. Не дано было Жорику долгой жизни, отмерено всего четыре десятка годков. Никому не ведомо отведённое время, и жизнь свою короткую проживать стоит по полной, что и делал Дьячин, чувствуя быстротечность времени интуитивно.
   Вовка Касаев – заслуженный футболист из Шарихана. Он всегда помнил о дружбе, не забывал старых друзей и помогал Игорю в трудных ситуациях, хоть и не просил я его о том.
   Ильхом – из параллельной, узбекской группы техникума. На заводе работал мастером в 99-м цеху. Игоря он принимал как тёзку. С ним мы встретились в дембельском эшелоне после армии. Удивительно – служили рядышком в Приморье в одних войсках и не знали о нашем соседстве два года. Нам было о чём поговорить, что вспомнить за долгую дорогу из одного конца большой страны в другой, родной и жаркий. Дружба с Ильхомом прервалась только с моим отъездом. Хоть и работали мы в разных коллективах, встречались часто. Дело делали общее, одно – самолётное.
   Шароп Умирзаков первым признал меня как однокурсника, когда мы оказались в новом доме соседями по лестничной площадке. Я и до сей поры не вспомню его как студента. Шароп дорос до заместителя директора по инструментальной части, но никогда не кичился своим высоким положением. По узбекским праздникам от семьи Умирзаковых нас одаривали угощением: плов, сумаляк – в зависимости от значимости торжества. Возвращать пустую посуду не принято, и семья Шаропа никогда не брезговала русской кухней от моей жены, принимали ответные подарки с благодарностями. Узбеки сохранили свои традиции в отличии от русских, растерявших все навыки добросердечных взаимоотношений. Потому с узбеками общаться проще. Пока русский не выматерится, не понять, чего же мы хотим.

   Не могу рассказать ещё об одном моём соседе – начальнике цеха Романе Вильгельмовиче Юстасе, хотя и учились наши дочери в одном классе и переписываются поныне. Хоть и активен Юстас на «Одноклассниках», закрыт он для меня. Представления о рангах у людей разные, и не могу я винить заслуженного руководителя за высокомерие. О чём они там говорили на планёрках, нам, простым работягам, знать не дано. Пути начальства неисповедимы. Роман Вильгельмович коренной ферганец, и расставаться со своей узбекской родиной не захотел. Остался одинок в своей подведомственной квартире, семья его вся разъехалась по российским просторам. Да его не забывают, навещают друзья-соратники по былому высокому поприщу. Вспоминают дела великие, прорывные к небу.
   А вот другой мой начальник был более расположен к рабочему классу – Лим Борис Алексеевич. С ним я полюбил корейский народ, самобытный и добрый.
   Другой мой начальник, Дронов, не любил, когда я к нему обращаюсь во внеурочное время Владимир Станиславович. Мы с ним некогда в общежитии рядышком обитали. По работе он для меня был на «вы», вне завода – просто Вовка.

   Больно мне вспоминать о братишке… Меньшенький Олежка всю жизнь тянулся за мной. Начинал свой трудовой стаж на Андижанском механическом заводе токарем. Вскоре перебрался поближе к брату, в Фергану. Семьёй обзавёлся, стал многостаночником на ФМЗ. Мастер на все руки, чинильщик знаковый. Хвастал всё своими токарными поделками: шариками и кубиками один в другом – до пяти штук в комплекте!
   Не рискнул я вытянуть братишку за собою на Алтай. Самому бы здесь выжить как-то. И похоронить его мне не удалось. Откуда мне было взять такие деньжищи на поездку в Узбекистан?

   Всегда удивлялся отзывчивости лётчиков. С покорителями неба я вёл знакомства с детства. В Андижане стояла часть сверхзвуковой авиации, и со мной в классе учились дети лётчиков. Много их прошло через мою жизнь, сегодня даже их имён не вспомнить. Жизнь лётчика соткана из переездов, сегодня рядом они, завтра – далеко на Камчатке, иль на Кавказе.
   В техникуме ещё, на практике в Фергане, мы частенько гуляли по городу с однокурсниками допоздна. В тот раз я с Игорем Зайцевым забрёл к аэропорту, будто не надоел он нам за месяц-другой со всей своей приевшейся занятостью и запретными заборами, не выпускающими с производственной территории до конца смены. Шли пешком к общаге по безлюдному пустырю, прилегающему к тенистому скверу ферганского аэропорта. Тут пройти-то всего пару-тройку километров, что нам, молодым? Безлунное звёздное небо, ночная прохлада, темень – подружка хулиганов. Редкие в это время автобусы нам ни к чему.
   Хулиганские наши поползновения прервал свет фар догоняющей машины и визг тормозов. «Менты! Бежим»! – первая мысль, посетившая меня. «Подвести, пацаны»? – прозвучало с остановившегося УАЗика. Нам ли бояться кого, это же приключение! Согласились, подсели, познакомились. Оказалось, это экипаж АН12-го, только приземлившегося на нашем аэродроме. Будут ремонтироваться в нашем, 39-м! Разместились в нашей же общаге. Ну не удача ли это?!
   К выходным мы с тёзкой решили отблагодарить наших новых знакомых, пилотов. Прикупили для представительства по бутылке водки. Нам уже можно, по 18 обеим стукнуло. Литра на такую толпу оказалось мало: нас двое, их четверо.  Тут главное начать, продолжение всегда последует. У летунов с начала самых первых полётов припасено для особых случаев ликёру «шасси». Я осилил грамм 50 летучей жидкости, больше не смог. Тёзка продержался дольше, в нём весу поболе моего было. А порассказано сколько было за тем застольем! Нет интереснее людей, чем летуны, и историй в их лётном запаснике подобрано несчётно.
   Завидую до сей поры Вовке Шарипову, моему однокурснику. Он выбрал профессию аэродромного техника и провожает самолёты «совсем не так как поезда». А кто мне мешал последовать зову неба? Мама ещё после армии обещала поговорить обо мне в Андижанском аэропорту. Знакомые там у неё были. Не устроил меня оклад в 90 рублей, не устроило положение под родительской опекой. Всё сам, всё сам…
   Так откуда в лётчиках скопилось столько притяжения к людям и ни грамма заносчивости? Простой ответ пришёл ко мне с годами. Прежде я только и мог, что удивляться их простоте в общении и тянулся к ним – покорителям неба.
   Родом они оттуда же, откуда и мы – с полей, лесов, улиц городских. Ничто земное им не чуждо и не теряют они земного притяжения. Там, в поднебесье и в нескончаемых разборах полётов, рано или поздно, но появляется усталость с постоянного преодоления. Не приспособлен человек к жизни в небе и отдыхать может только на тверди земной. Такие же они, как и мы – все эти лётчики, и хочется им простого человеческого общения с глупостями и шутками.

   Развалился наш завод, как и многие другие производства на постсоветском пространстве. Наш ангар, некогда рекордный по вместимости, сегодня сдаётся в аренду. Какая может быть авиация в маленьком, аграрном Узбекистане? Даже экономически развитая Япония не может позволить себе выпуск таких больших транспортных самолётов.
   Существует мнение, что во всём этом бедламе 90-х виновата Америка. Приноровились люди винить во всех грехах кого-то там далёкого, злого дядьку, только не себя, любимого. Мы же сами допустили до власти воров, кои в тюрьмах сидеть должны; увлеклись их романтикой, свободной от морали и совести. Развели меж собой мерзость, с которой боролись семьдесят лет без устали. Отказались от воспитания гражданина страны, осмеяли достоинства человеческие, влекущие к светлому будущему.
   Человек учится жизни на высоких примерах, а лучшим примером является сама жизнь. Самоотверженность привить сложно, когда всем понятно, что лучше всего живётся спекулянту – во вседозволенности и свободах, доселе немыслимых.
   Не получится в современном мире прийти к власти на торговле пушниной, властолюбцу потребуются другие способы подъёма по иерархической лестнице, шаткой и переполненной; пригодятся на то более изощрённые и изуверские методы, основанные на разрушении, на принижении всех и вся, на торговле душами человеческими.
   Это ещё полбеды, что новые наши властители разграбили производства самым циничным образом – сдали врагам на металл. Заводы отстроить можно. Нового рабочего на пустом месте не вырастить, оттого и славятся по нашим временам полуграмотные кустари, отстаивающие своё мастерство пустыми апломбами по примеру современной блестящей элиты.
   Не найдётся ничего лучшего в истории к воспитанию настоящего гражданина, нежели рабочий коллектив. В современной России коллективный труд ни в чести, и коллективизация, насаждаемая в своё время большевиками, признаётся преступной.

   Разрушать СССР начали с призывов к покаянию. Каяться призывали за репрессии, за убиенных и изгнанных белогвардейцев, за отрицание веры православной. Покайся ни за что, на будущее, и обретётся в тебе дух святости. Вера начинается с покаяния.
   Так покайтесь и вы, вандалы, разрушители духа советского человека – самого возвышенного за всю историю человечества. Без признания ваших ошибок будущего у России не бывать.
   Не туда мы забрели на рубеже веков. Давно пора менять нам курс.