Ужас на третьей полке

   Мне было лет восемь, когда я впервые поехал на настоящем поезде дальнего следования. До этого я ездил только на электричках, но это не в счёт. Поезд дальнего следования – совсем другое дело. Перепрыгиваешь с платформы на подножку, забираешься в вагон по крутым ступенькам и попадаешь совсем в другой мир: длинный узкий коридор, а в нём, справа и слева, множество людей. Правда, видно только тех, кто справа. Тех, кто слева, сразу не видно, они в своих отсеках прячутся. Их видно, когда пробираешься с чемоданами к своему месту в хвосте вагона. Они сидят или лежат – по четверо в каждом отсеке: где семьи с детьми, а где и отдельные пассажиры.

   В вагоне как-то по-особенному пахло: сырым бельём, вспотевшими людьми, домашней едой. Некоторые пассажиры уже развернули промасленные газетные свёртки с курами, полукопчёной колбасой, варёными яйцами и помидорами. А кое-где уже появились бутылки с вином для взрослых и лимонадом для детей.

   Пассажиры все разные: дяденьки и тётеньки, взрослые и дети.  Мой папа, железнодорожник, он называет пассажиров словом «контингент». На всех них какой-то одинаковый отпечаток, будто фиолетовый штамп на простынях, которые выдаёт проводница. Мама называет это «отпечаток плацкартного вагона». Наверное, на мне и на маме с бабушкой уже тоже появился такой отпечаток, стоило нам только занять свои полки. Ничего не поделаешь: даже в специальной кассе для железнодорожников папа не смог достать билеты в купейный вагон, пришлось ехать в плацкартном.

   Мама сказала, что обычно она ездила в купейном вагоне. Там есть дверь, отгораживающая четырёх пассажиров от всех остальных, полки мягче, а мест справа от прохода вообще нет. В проходе можно сесть на откидное сиденье и смотреть в окно. Народу в купейных вагонах меньше и там легче попасть в туалеты. А ещё бывают мягкие вагоны и СВ. Там ещё лучше, вот только билеты туда стоят столько же, как на самолёт. Это только знаменитостей.

   А бабушка вспомнила про теплушку и про эвакуацию. Только она не объяснила, что такое эвакуация и теплушка. Думаю, теплушка — это самый лучший вагон, в котором всегда тепло, даже зимой. Но и в нашем вагоне было жарко и душно: всё-таки за окном лето.

   Ехали мы на юг, на Азовское море. О юге я знал только, что там тепло, и что там есть море, в котором мама научит меня плавать. Мы там загорим и станем дикарями. А ехать на юг надо день, ночь и ещё полдня.

   Бабушка и мама заняли нижние полки, а мне мама разрешила забраться на верхнюю. Другую верхнюю полку заняла полная тётенька, за которой шёл парень в ковбойке и нёс её огромную сумку. Тётенька сразу раскатала матрас на верхней полке напротив моей, расцеловала парня и уселась на бабушкиной полке, даже не спрашивая разрешения. Парень вышел, а потом появился на перроне напротив нашего окна. А когда поезд тронулся, он стал махать тётеньке.

   Напротив нас, справа от прохода, по разные стороны столика сидели лицом к лицу пожилые дяденька и тётенька. Дяденька приготовился лечь наверху. А куда ляжет тётенька, было непонятно. Неужели так и просидит всю ночь?

   Чтобы бабушка не сомневалась, достаточно ли я взрослый, чтобы спать на верхней полке, я быстро и ловко, как мартышка, забрался туда, сразу перевернулся на живот и стал смотреть в окно. Но за окном ничего нового не было, лишь тот же перрон вокзала. И я так же ловко спрыгнул со своей полки и сел рядом с мамой.

   Потом поезд тронулся, а проводница прошла по вагону и собрала у пассажиров билеты. Мама дала проводнице зелёную бумажку — три рубля за три комплекта белья. Она сняла с третьей, багажной полки матрасы, расстелила их на наших полках. Застелила постели. Полная тётенька тоже взяла комплект белья. А вот те, что справа от прохода, постельного белья не брали. Рубль всё-таки, а за двоих – два (умножение я уже освоил). Мама говорит, на эти деньги целый день прожить можно.

   Пассажиры выстроились в очередь в туалеты, чтобы там переодеться. Тётеньки переодевались в ситцевые халаты, а дяденьки – в синие треники с пузырями на коленях. А я, как был в шортах и рубашке с коротким рукавом, так и остался. Всё равно на мне всё помнётся, что ни надень, так бабушка говорит.

   Потом проводница принесла нам чай в стаканах с блестящими металлическими подстаканниками. У каждого был подстаканник со своим рисунком. На моём было высотное здание на Котельнической набережной. Я его видел, когда мы с папой катались по Москве-реке на речном трамвайчике. У бабушки был памятник Пушкину. А у мамы – Спасская башня. Наша Москва – самая красивая в мире! Правда в других городах я никогда не был, но это ведь и так всем известно.

   По вагону прошла девушка с белым кокошником и белым передничком поверх формы, она тащила большую корзину с лимонадом, нарзаном и сладостями. Мужчина справа робко спросил её про пиво, но девушка ответила, что пиво кончилось ещё в третьем вагоне. Я попросил маму купить мне газировку, но она сказала, что в поезде много пить нельзя, потому что захочется в туалет, а там очередь. Зато она купила мне маленькую шоколадку, а бабушка с осуждением покачала головой и сказала что-то про мои зубы. Мама у меня очень добрая, а бабушка – очень строгая, но всё равно добрая.

   Потом поезд выбрался из города, и я снова забрался на свою полку, лёг на живот и стал смотреть в окно. Навстречу мне мчались деревья и телеграфные столбы. А через несколько часов столбы остались, а деревья закончились. На их месте появились сначала изумрудные луга, а потом колхозные поля: светло-зелёные – с кукурузой или жёлтые — с подсолнечниками.

   Стемнело, смотреть в окно стало неинтересно. В вагоне погасили свет. Все улеглись по своим полкам, лишь изредка кто-нибудь с полотенцем на шее протискивался по проходу.  Мама велела мне лечь, как следует, и спать. Полка была неудобная, подушка тоненькая, колёса поезда стучали, а чайные ложечки брякали в пустых стаканах. Я долго не мог заснуть, ворочаясь с бока на бок. Но на левом боку была видна только стенка и смотреть туда было скучно. Как вообще люди спят в поездах?

   Лязгнули буфера, и я проснулся. За окном была тёмная южная ночь, в вагоне тоже было темно. Тихонько посапывала тётенька напротив. Я свесил голову вниз и разглядел спящих на своих полках маму и бабушку. Всё в порядке, можно было снова засыпать.

   Я поднял взгляд под потолок вагона и там, на третьей полке, той, что над тётенькой, увидел какой-то свёрток. Наверное, матрас или ковёр, свёрнутый в рулон. В Москве полка была пустая, ведь мама сняла с неё матрасы.

   Вдруг этот свёрток пошевелился. За окном промелькнул фонарь, и в его свете свёрток оказался здоровенным дядькой.

   Мне стало жутко. Наверняка он мог меня видеть. Я замер, зажмурился, чтобы он не заметил, что я его вижу. Пусть думает, что я сплю. Потом я чуть приоткрыл ресницы и снова посмотрел на третью полку. Неизвестный дядька не шевелился, он спал или делал вид, что спит.

   Кто он? Грабитель, который собирается украсть наши чемоданы? Американский шпион? Преступник, сбежавший из колонии? Почему он едет на третьей полке? Как он туда попал?

   Что делать? Закричать? Или тихонько спуститься и рассказать маме? А что, если я пошевелюсь, а он меня схватит? Мама далеко, а он рядом...

   Я решил сделать вид, что я сплю, лежать неподвижно и тайком следить за таинственным дядькой. А если он потянется, чтобы взять чемодан или схватить меня, то я как закричу! Так я пролежал, наблюдая, час или два. Смотрел на него, смотрел, смотрел…

   Мама растолкала меня, когда уже было светло. Я первым делом бросил взгляд на третью полку. Там никого и ничего не было. Пусто.

   — Хорошо выспался? — спросила бабушка.

   — Бабуля, я ночью проснулся, а там, наверху, какой-то страшный дядька лежит. Наверное, бандит.

   — Какой дядька? Я никого не видела, — сказала бабушка, — наверное, тебе просто приснилось.

   — Это заяц был. Его проводница за два рубля в Орле посадила, а в Харькове он сошёл. Поезд битком, билетов в кассах нет, а ехать-то надо. Обычное дело, — сказала мама. — А ты что, испугался?

   — Я? Совсем не испугался. Стану я каких-то зайцев бояться!