Вторая Екатерина Великая

Текст с иллюстрациями читайте на моём авторском сайте "Забытые истории"
https://www.zaist.ru/news/nauka/vtoraya_ekaterina_velikaya/
Наша героиня родилась 28 марта 1743 года в семье графа Романа Илларионовича Воронцова. Она была младшей, третьей дочерью в семье. Было у неё и два брата: старший — Александр, и младший — Семён.

Воронцовы относились не к самым древним дворянским родам России. Возвысились они благодаря участию братьев Воронцовых, Михаила и Романа, в дворцовом перевороте 1741 года, в результате которого на российский престол взошла «дщерь Петрова» (дочь Петра Великого), Елизавета Петровна. Михаил и Роман Воронцовы, которые ещё в юном возрасте были определены в пажи к цесаревне Елизавете, были в числе тех, кто сопровождал её в казармы Преображенского полка в ночь провозглашения её императрицей.

«Когда Бог явит милость свою нам и всей России, то не забуду верности вашей», — с такими словами обратилась дочь Петра I к своим сторонникам. Императрица своего обещания не забыла: Михаил получил обширные поместья и ещё более укрепил своё положение при дворе после женитьбы на Анне Скавронской, двоюродной сестре Елизаветы Петровны. Роман также был обласкан вниманием царицы. В последний год правления благодетельницы братья Воронцовы были возведены в графское достоинство.

Поэтому не случайно при крещении малышки Екатерины у купели её держала на руках сама императрица Елизавета Петровна, а крёстным был наследник престола Пётр Фёдорович, будущий император Пётр III.

Отец девочки, граф Роман Илларионович Воронцов, был известен не с лучшей стороны: как любитель развлечений и светской жизни, не слишком утруждавший себя заботами о семье. Для людей просвещённых он служил своеобразным эталоном невежества. Потом, уже при Екатерине II, назначенный наместником Владимирской, Пензенской и Тамбовской губерний, Роман Воронцов до того разорит поборами и мздоимством эти земли, что современники наградят его прозвищем «Роман — большой карман».

Мать Екатерины, Марфа Ивановна Сурмина — дочь богатейшего костромского дворянина, конюшего патриаршего приказа. Патриаршие приказы — центральные учреждения Московской патриархии XVII — начала XVIII вв., ведавшие патриаршими вотчинами и хозяйством, сбором налогов, пошлин, назначением духовенства на должности. Осуществляли судебную функцию по делам о преступлениях против веры, ведали сборами с раскольников (раскол произошёл в 1656 году). Богатство Сурмина, надо думать, происходило из конфискованного у раскольников имущества.

Её брак с Романом Воронцовым (1735) был уже вторым, хотя ей было всего 17 лет. С первым мужем князем Юрием Юрьевичем Долгоруковым, она успела развестись. Первый муж был старше её на 13 лет, и женился он на девочке, ставшей богатой наследницей, в год смерти её отца.

Марфа Ивановна была дружна с цесаревной Елизаветой ещё до её вступления на престол и не раз давала ей деньги «на содержание дома и на украшения, которые она очень любила». Елизавета, став императрицей, сполна оценила ранее оказанную финансовую помощь со стороны Марфы Ивановны, что помогло её мужу в дальнейшем сделать карьеру уже при новом дворе.

Марфа Ивановна рано умерла от тифа (1745), ей было всего лишь 27 лет, оставив мужу пятерых детей: трёх дочерей и двух сыновей. Екатерине было всего два года. Больше граф Роман Воронцов не связывал себя узами брака, но у него были дети от некой Елизаветы Брокет, получившие фамилию «Ронцовы» (усечённая фамилия для бастардов в обычае среди русской знати: например, видный государственный деятель той эпохи Иван Бецкой, был внебрачный сын генерал-фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого). Дети от Елизаветы Брокет, по словам современника, «пользовались особенною нежностью своего родителя, так что на них уходило его состояние».

Законные дети Романа Илларионовича после смерти матери один за другим покинули отчий дом. Старший сын Александр (впоследствии крупный государственный деятель) поступил в гвардейский Измайловский полк. Две старшие дочери были назначены фрейлинами и жили при дворе. Младший сын Семён (будущий российский посланник в Англии) воспитывался сначала у деда, а потом у дяди — Михаила Илларионовича Воронцова, в ту пору вице-канцлера, а с 1758 года «великого канцлера» Российской империи.

Он же взял на воспитание и младшую племянницу, четырёхлетнюю Екатерину.

Екатерина Романовна воспитывалась вместе со своей двоюродной сестрой Анной, дочерью канцлера. «Мой дядя не жалел денег на учителей. И мы — по своему времени — получили превосходное образование», — вспоминала Екатерина Романовна.

Она в совершенстве овладела верховой ездой, фехтованием, четырьмя европейскими языками (французский, немецкий, английский и итальянский), занималась живописью, танцами и музыкой. Но девочка, рано начавшая самостоятельно и критически мыслить, всё равно чувствовала потребность в более основательных научных штудиях, «страстно желая образовать себя», получить пищу для ума и сердца, как сама она позднее выражалась в мемуарах. Но на эту сторону духовного воспитания в доме Михаила Воронцова не обращали внимания.

Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Екатерина заболела корью. Из Петербурга её перевезли в деревню, в каких-нибудь 17-ти верстах от города.

В этом загородном имении оказалась огромная библиотека, и юная Катя пристрастилась к чтению. «Глубокая меланхолия, размышления над собой и над близкими мне людьми изменили мой живой, весёлый и даже насмешливый ум», — вспоминала Дашкова. «Когда я погружалась в чтение, то была довольна и спокойна, … за пределами своей комнаты я тосковала».

С тех пор и на всю жизнь её лучшие друзья — книги. Запоем читала труды Гельвеция, Бейля, Монтескьё, Буало и Вольтера. Даже собрала свою собственную библиотеку в 900 томов! (это много по тем временам, в библиотеках императрицы Елизаветы Петровны и Петра III книг было меньше. Императорский Лицей при своём открытии в 1811 году имел 800 томов). Особенно радуется она приобретению знаменитой «Энциклопедии». Многие авторы этого капитального труда — Вольтер, Руссо, Дидро и другие — впоследствии станут её друзьями. «Никогда самые изящные драгоценности не доставляли мне такого удовольствия, как книги; на покупку их я тратила почти все свои карманные деньги», — напишет она на склоне лет.

В дом дяди она возвращается повзрослевшей. Часто задумывается. Ищет уединения. К ней посылают докторов… Со всех сторон девушку терзают нелепыми расспросами родные, твёрдо уверенные, что тут не без «сердечной тайны». А она просила об одном — чтобы её оставили в покое: она тогда читала философский трактат Гельвеция «Об уме». Читательнице 14 лет.

Как свидетельствовала Дашкова, фаворит императрицы Елизаветы Петровны Иван Шувалов предложил ей стать личным библиотекарем императрицы, что означало подбор и закупку им книг для неё. По требованию Шувалова, со слов Екатерины, её снабжали «всеми литературными новинками».

Важную роль в развитии логики мысли и наблюдательности, в выработке стиля речи Екатерины Романовны сыграла практика написания ею писем любимому брату Александру. Она сформировала свою культуру переписки, чертами которой, с её слов, стали аккуратность, регулярность (два раза в месяц она писала письма брату), передача сведений о городской, дворцовой и армейской жизни. Свой стиль она оценивала как «лаконичный и страстный». «Мне хотелось вызвать его интерес, доставить ему удовольствие, и хорошо или дурно пишу я с той поры – слогом своим я обязана письмам к горячо любимому брату».

В доме Михаила Воронцова постоянно бывали иностранцы – художники и писатели, послы разных дворов, и юная Екатерина активно принимала участие в беседах с ними. Она не упускает случая расспросить обо всём, что касается законов, нравов, образа правления в различных государствах.

«...Я сравнивала их страны с моей родиной, и во мне пробудилось горячее желание путешествовать; но я думала, что у меня никогда не хватит на это мужества». Она любила Россию с болью в сердце (по её словам), уже по разговорам с иностранцами понимая отставание отчизны от Западной Европы, надеясь на его преодоление путём образования своих соотечественников.

С ранних лет её занимали вопросы политики. Она рылась в дипломатических бумагах своего дяди и следила за ходом русской политики. Близость к котлу, в котором варилась европейская политика, способствовала развитию в ней честолюбия и желания играть историческую роль.

Рано предоставленная самой себе, она рано начала проявлять независимость и самостоятельность характера. Быть в оппозиции с ранних лет сделалось её потребностью. Она с детства привыкла видеть у себя в доме иностранных министров и послов, но с 15 лет желала разговаривать только с республиканскими. Она явно высказывалась против самодержавия и заявляла о своём желании жить в Голландии, в которой хвалила гражданскую свободу и религиозную терпимость. В этом же возрасте она раз и навсегда отказалась от употребления румян и белил (чтобы понять степень «оппозиционности» молодой княгини, следует знать, что эти принадлежности дамского туалета были во всеобщем употреблении: банка белил непременно присутствовала при любом праздничном подношении, а нищенка постыдилась бы пойти под окно просить милостыню предварительно не нарумянившись).

В 14 лет Екатерина вернулась в Северную столицу. По тогдашним понятиям, наступает время думать о женихе. Самостоятельный характер Екатерина сказался и здесь: не её выбрали, а она сделал выбор.

Её избранником оказался блестящий гвардейский офицер князь Михаил Иванович Дашков, потомок смоленских Рюриковичей. Ему было в ту пору 22 года.

Обстоятельства их знакомтсва описаны по-разному. Секретарь французского посольства в Петербурге Клод Рюльер так описывает в своих мемуарах эту встречу: «Однажды князь Дашков, один из самых красивых придворных кавалеров, слишком свободно начал говорить любезности девице Воронцовой. Она позвала канцлера и сказала ему: „Дядюшка, князь Дашков делает мне честь, просит моей руки“. Не смея признаться первому сановнику империи, что слова его не заключали в себе именно такого смысла, князь женился на племяннице канцлера…»

Сама же Екатерина Романовна в своих «Записках» рассказывает эту историю иначе: однажды она возвращалась из гостей в сопровождении хозяев дома (в эту прекрасную ночь решили пройтись пешком, кареты следовали поодаль) и вдруг увидела рослого гвардейского офицера, имя которого ей суждено было прославить. Это рассказ о любви «божьей милостью» и безбрежном счастье единения со своим суженым: «я видела особые следы провидения, предназначившего нас друг другу».

Приданое:

«Лета тысяча семьсот пятьдесят девятого февраля во второй на десять день генерал-поручик действительный камергер и кавалер Роман Ларионов сын Воронцов сговорил я дочь свою, девицу Катерину Романову, в замужество лейб-гвардии Преображенского полку за подпоручика князь Михаила Иванова сына Дашкава, а в приданое ей, дочери моей, дал ценою вещей, а именно…»

За «сговорной» идёт перечень, который начинается образом Спасителя «в серебряной ризе кованой и вызолоченной» (далее следуют венчальная роба, епанчи, мантильи, роброны, исподние юбки, ночные корнеты, «пять перемен на постелю белья» и четыре дюжины «утиральников») и финиширует мужским шлафроком.

«…А всего приданого по цене и с деньгами на двадцать на две тысячи на девятьсот на семнадцать рублев…»

В 1758 году влюблённые сыграли свадьбу. Свадьба прошла тихо: была больна жена канцлера, двоюродная сестра императрицы Елизаветы.

Европейски воспитанная девушка, столичная штучка, попадает в патриархальную московскую семью, воспринимающую её чуть ли не как иностранку.

«Передо мной открылся новый мир, новая жизнь, которая меня пугала тем более, что она ничем не походила на все то, к чему я привыкла. Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка».

Чтобы угодить свекрови, Екатерина Романовна берётся за изучение русского языка.

Первые годы супружеской жизни Дашковой проходят вдали от двора… Мужа она горячо любит, и, когда по приказу великого князя (будущего Петра III), он должен на короткое время уехать в Петербург, «безутешна при мысли о горестной разлуке и печальном прощании».

На обратном пути Дашков заболевает и, не желая пугать жену, которая ждёт ребёнка, заезжает в Москве к тётке. Но Екатерина Романовна каким-то образом узнает о болезни мужа и решает во что бы то ни стало немедленно его увидеть. Она упрашивает повивальную бабку проводить её, уверяя, что в противном случае пойдёт одна и никакая сила в мире её не остановит. Подавляя приступы боли, цепляясь за перила, она тайком выбирается из дома, проходит пешком несколько улиц, доходит до дома тётки и только тут, увидев больного, лишается чувств.

Часом позже у неё родился сын.

Приводя этот эпизод, Герцен говорит: «Женщина, которая умела так любить и так выполнять волю свою, вопреки опасности, страха и боли, должна была играть большую роль в то время, в которое она жила, и в той среде, к которой принадлежала».

В 1760 г. после двухлетнего отсутствия Дашковы возвращаются в Петербург. Завершается царствование Елизаветы Петровны. Официальный наследник престола — великий князь Пётр популярностью не пользуется. Да это и понятно: Пётр хочет править Россией в мундире прусского полковника. Он окружил себя немецкими офицерами, о которых Дашкова говорит, что они «набирались большой частью из прусских унтер-офицеров или немецких сапожников, покинувших родные дома».

В глубине души Пётр Фёдорович все тот же голштинский князёк Карл-Петер-Ульрих, кумиром которого был прусский король Фридрих II.

Натура неуравновешенная, истерическая, он ни с чем не желает считаться. Он смеётся над православными церковными обрядами, откровенно демонстрирует неприязнь к своей августейшей супруге, принцессе Фике, будущей императрице Екатерине II. Его ближайшая фаворитка — старшая сестра Екатерины Дашковой, весёлая толстушка Елизавета Воронцова, «Романовна», как он её шутливо величал (современники называли её «толстой и нескладной», «с обрюзглым лицом», «широкорожей»).

Вскоре происходит и первое столкновение, принёсшее Дашковой славу, женщины смелой, как скажет она сама в своих «Записках», репутацию искренней и стойкой патриотки.

На одном из дворцовых обедов в присутствии почти сотни гостей Пётр, по обыкновению подвыпив, решил преподать присутствующим урок нравственности.

«Под влиянием вина и прусской солдатчины, — рассказывает Дашкова, — он стал разглагольствовать на тему о том, что некоему конногвардейцу, у которого была как будто связь с племянницей Елизаветы, следовало бы отрубить голову, чтобы другим офицерам неповадно было ухаживать за фрейлинами и царскими родственниками».

Голштинские приспешники не замедлили выразить своё одобрение. Но Дашкова не считает нужным молчать. Она возражает Петру: вряд ли подобное «преступление» заслуживает смертной казни, в России, к счастью, отменённой, да и не забыл ли Пётр Фёдорович, что он ещё не царствует?

«…Взоры всех присутствующих устремились па меня. Великий князь в ответ показал мне язык…»

Герцен считает этот застольный поединок началом политической карьеры Дашковой. Её популярность в гвардейских кругах растёт.

Дашкова рассказывает, что однажды Пётр Фёдорович, заметивший антипатию к нему, отвёл её в сторону и сказал: «Дитя моё, вам бы очень не мешало помнить, что гораздо лучше иметь дело с честными простаками, как я и ваша сестра, чем с великими умниками, которые выжмут сок из апельсина, а корку выбросят вон».

Но Дашкова предпочитает умников.

С супругой Петра III Екатериной Алексеевной, Дашкову связывают самые сердечные отношения. Её представили великой княгине ещё в ту пору, когда она жила в доме Михаила Воронцова. Будущей императрице её отрекомендовали как «юную особу, которая почти все время проводит за учением». Княгиня с первой встречи с Екатериной Алексеевной была очарована ею.

Впоследствии Дашкова скажет: «В ту эпоху… наверное, можно сказать, что в России нельзя было найти и двух женщин, которые бы, подобно Екатерине и мне, серьёзно занимались чтением; отсюда, между прочим, родилась наша взаимная привязанность, и так как великая княгиня обладала неотразимой прелестью, когда она хотела понравиться, легко представить, как она должна была увлечь меня, пятнадцатилетнее и необыкновенно впечатлительное существо».

Несмотря на то, что Дашкова была младше будущей императрицы на 14 лет, они стали подругами. Обе образованные женщины, большие поклонницы просветительских сочинений философов-энциклопедистов, они были «единодушны в том, что просвещение — залог общественного блага», грезили о способах приближения «царства разума», о «государе, любящем и уважающем своих подданных». Герцен: «С первого свидания Дашкова любит Екатерину страстно, обожает её» и что «она верила и хотела верить в идеальную Екатерину». Дашкова считала, что Екатерина станет источником счастья и безопасности для страны, будет императрицей, которая с помощью просвещённых советников уничтожит все формы деспотизма принятием и проведением в жизнь разумных законов.

Екатерина Алексеевна обладала даром быть такой, какой только и следует быть в данных обстоятельствах и именно с этим человеком, чтобы убедить, пленить, привлечь. Причём в отношении самых разных, как пишет академик Тарле, «до курьёза непохожих друг на друга людей» — от Дидро, Вольтера, Державина до Станислава-Августа и Иосифа II, от ультрароялиста до фанатика-якобинца.

В дальнейшем Дашкова напишет Екатерине II полторы сотни писем, из которых расчётливая правительница сохранит лишь 46, самых безобидных. Остальные сожжёт — как нежелательные улики...

После смерти в декабре 1761 года государыни Елизаветы Петровны на трон взошёл Пётр III. Он очень быстро настроил против себя придворных, армию и церковь. Возник заговор. Заговорщики объединились вокруг супруги императора — Екатерины Алексеевны. Из лучших патриотических побуждений помочь подруге вызвалась и Екатерина Дашкова. Пользуясь своим положением наперсницы императрицы, Дашкова надеялась осуществить в России некие конституционно-республиканские проекты.

Стремясь увидеть на престоле человека высокообразованного, Дашкова с юношеским азартом принимает идею о революции. Как пишет Екатерина Романовна о времени, предшествующем перевороту: «…Я была поглощена выработкой своего плана и чтением всех книг, трактовавших о революциях в различных частях света…»

Однако, её роль в этом событии в реальности была много меньше, чем казалась с её собственных слов. Муж Дашковой служил в гвардейском Преображенском полку, а потому княгиня была хорошо знакома со многими гвардейскими офицерами, недовольными политикой Петра III. Она умело подогревала оппозиционные настроения, которые были связаны с распространившимися в высшем обществе слухами о предполагаемой женитьбе Петра III на Елизавете Воронцовой, сестре княгини Дашковой. Екатерину Алексеевну — в монастырь.

Но роль её знакомых офицеров-гвардейцев в последующих событиях оказалась несравненно менее значительной, чем той части гвардии, недовольство которой разжигали и направляли братья Орловы, более тесно связанные и с низшими военными чинами, и с душой заговора — Екатериной.

А Екатерине Романовне казалось, что она стоит во главе целой партии заговорщиков, и эта её «партия» — единственная! Впоследствии Дашкова претендовала на роль главной движущей силы «революции», утверждая, что благодаря ей на сторону Екатерины перешли практически все главные сановники и аристократы: граф Н. И. Панин, граф К. Г. Разумовский, И. И. Бецкой, Ф. С. Барятинский и др. Тут она преувеличивала. Все эти люди оказались вовлечены в заговор намного раньше и через другие каналы.

Екатерина II писала, что Дашкова отвечала лишь за связь с офицерами низшего звена, не посвящёнными во все детали переворота 1762 года, да и сама не имела сведений о настоящих планах заговорщиков. И она, и те вельможи, с которыми говорила Дашкова, на самом деле не были с ней вполне откровенны и скрывали от неё как ход подготовки переворота, так и степень своей вовлечённости в заговор.

«Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя она хочет приписать себе всю честь этого переворота, — уже после переворота писала Екатерина своему любовнику, будущему польскому королю Станиславу Понятовскому, — была на весьма худом счету благодаря своей родне (имеется в виду сестра Елизавета), а её девятнадцатилетний возраст не вызывал к ней большого доверия. Она думала, что всё доходит до меня не иначе как через неё. Наоборот, нужно было скрывать от княгини Дашковой сношения других со мной в течение шести месяцев, а в четыре последние недели ей старались говорить, как можно менее». В том же письме Екатерина отдаёт должное уму Дашковой: «Правда, она очень умна», но, добавляет, императрица, «ум её испорчен чудовищным тщеславием и сварливым характером…»

Зачем Дашкова Екатерине? Екатерина была приезжей немкой, и никогда не забывала об этом; Дашкова принадлежала к высшему кругу русской аристократии: дочь сенатора, племянница канцлера, княгиня… Дружба с Дашковой укрепляла в глазах многих позицию жены Петра III. А в рискованной и расчётливой игре, которую вела в те дни Екатерина Алексеевна, ей не следовало пренебрегать ни одним козырем, она это отлично понимала.

28 июня 1762 года Екатерина Алексеевна взяла власть в свои руки. Переворот в столице прошёл без участия Дашковой, которая позднее объясняла своё опоздание тем, что портной не успел приготовить... её мужской костюм. На самом деле Дашкова просто проспала переворот, потому что никто не предупредил её о начале мятежа.

Дашкова не была рядом с Екатериной, когда та, уже поддержанная Измайловским, Семёновским и Преображенским полками, направилась по Невской «першпективе» в Казанскую церковь, а после благодарственного молебна и провозглашения её «самодержавнейшею императрицею всея России» перешла в Зимний дворец, незадолго перед тем достроенный, где началась церемония приношения присяги.

Исход дерзкого предприятия был фактически уже предрешён, когда, разбуженная небывалым шумом, Екатерина Романовна появилась в Зимнем. Солдаты па руках пронесли юную красавицу в офицерском платье через всю площадь до самого Зимнего дворца.

«…Мы бросились друг другу в объятия: „Слава богу! Слава богу!“… Я не знаю, был ли когда смертный более счастлив, чем я в эти минуты…» — передаёт свои чувства Дашкова.

Вечером того же 28 июня обе Екатерины, одетые в гвардейские мундиры старого петровского покроя, верхом, во главе нескольких полков, выезжают из Петербурга в Петергоф, чтобы сразиться с защитниками фактически низложенного и все же остававшегося ещё императором Петра III. Дашкова как будто даже несколько раз выхватывала шпагу.

Вечером они отдыхают на одной кровати, разостлав на ней плащ гвардейского капитана, в каком-то захудалом Красном Кабачке, и Екатерина читает Дашковой проекты своих первых манифестов.

Но мечты о доверительной дружбе с императрицей и о влиянии на судьбы отечества рушатся.

Понадобились не дни, а часы, чтобы Дашкова убедилась: Екатерина не полностью доверяла ей, действовала за её спиной.

«А ведь совсем недавно она писала ей: «Во всей России едва ли отыщется друг, более достойный Вас», «Нельзя не восхищаться Вашим характером...»

На следующее же утро после переворота Дашкова узнает, что существовали люди, несравненно более близкие к Екатерине, чем она.

Неожиданно наткнувшись во внутренних апартаментах Летнего дворца на Григория Орлова, который, лёжа на диване, небрежно распечатывал секретные государственные бумаги, Дашкова сперва недоумевает, даже пробует высказать своё возмущение. А поняв характер взаимоотношений с государыней, вспыхивает к Орлову неукротимой ревнивой ненавистью. С годами этой ненависти суждено было все более разгораться: ладить с фаворитами Екатерины Дашкова так никогда и не научилась.

Она сразу же ссорится и другим Орловым, Алексеем. На восьмой день царствования Екатерины Пётр III гибнет в Ропше, где его держали под арестом. Молва делает Алексея Орлова главным его убийцей, который будто бы удушил императора во время пьяной драки.

Дашкова не хочет верить в причастность Екатерины к убийству.

«Слишком рано пришла эта смерть для Вашей славы и для моей» — вот, если верить «Запискам», её единственные слова, обращённые к императрице. «Для Вашей и для моей…» — Дашковой ещё казалось, что обе эти «славы» — рядом.

С того дня Екатерина Романовна откровенно игнорировала Алексея Орлова. Почти полстолетия не утихала вражда между этими двумя столпами екатерининской эпохи. «Она не простила ему, что… он запятнал её революцию», — замечательно точно сказал Герцен.

Впрочем, пройдёт немного времени и Екатерина Романовна, как и все её здравомыслящие современники, поймёт: на Екатерину II нельзя влиять, ей можно только служить.

«Всё делается волей императрицы…» — сообщала Дашкова брату в мае 1766 г. Александр Романович Воронцов, в ту пору посланник в Голландии, намеревался вернуться в Россию, чтоб служить в Коллегии иностранных дел.

Сердечность их отношений быстро выветрилась, Екатерина «отдалилась от неё, — говорит Герцен, — с быстротой истинно царской неблагодарности». Во время коронации Дашкова занимает самое скромное место, какое полагалось жене полковника, — в последнем ряду.

Новоиспечённая императрица предпочла откупиться от не в меру пылкой и честолюбивой подруги: Дашкова получила орден Святой Екатерины, титул статс-дамы и 24 тысячи рублей (в деньгах Дашковы нуждались: князь Михаил, щёголь и кутила, наделал долгов на сумму не меньшую — еле хватило, чтобы выкупить у кредиторов его векселя.)

Первые годы царствования Екатерины II проходят неспокойно: один заговор следует за другим. Императрице то и дело доносят, что княгиня Дашкова участвует в них или позволяет себе весьма вольные речи. Был момент, когда княгиня была в одном шаге от ареста…

Но Дашкова на самом деле оставалась преданной императрице. Даже значительно разочаровавшись в Екатерине, полвека спустя, она продолжает считать 28 июня 1762 года «самым славным и достопамятным днём» для России.

Тут кстати сказать несколько слов о её взглядах на прошлое и настоящее России. В Записках она отмечает, что Пётр I своими реформами очистил «дорогу военному деспотизму — самому гибельному и ненавистному из всех форм правления». По мнению княгини, он не заботился ни о зависимых людях, ни об их владельцах. Доказательством этого служит – отмена общинного суда для первых, следовательно, они больше не могли жаловаться на хозяев, и лишение всех привилегий вторых. Тем самым, он взял курс на единоличное правление. Будучи истинной патриоткой, Дашкова не могла согласиться с мыслью о том, что своим величием Россию обязана лишь Петру I. А непризнание вековой истории России, европейцы обязаны своему невежеству и «глупости». По мнению княгини, именно благодаря иностранным писателям Пётр снискал себе славу. Единственную положительную вещь в правление Петра I, которую Дашкова безоговорочно признавала, было строительство Адмиралтейства и морской верфи на берегах Невы. Но свой расцвет Петербург приобрёл лишь при Екатерине Великой: «При Екатерине II Петербург расцвёл вчетверо больше как по красоте, так и обширности общественных зданий, царских дворцов, и постройка их не стоила нам ни усиления налогов, ни чрезвычайных мер, никакого стеснения». Таким образом, деспотичным петровским преобразованиям Дашкова предпочитала для страны просвещённый абсолютизм своей подруги Екатерины Второй. При правлении, в котором угнетаются права подданных государства, не может быть развития для страны.

На склоне лет, обдумывая взаимоотношения с Екатериной, Дашкова многое переосмыслила и смогла рассмотреть в императрице долю тщеславия, которая всегда в ней присутствовала. Княгиня понимала, что Екатерина не всегда была с ней до конца искренней или отвечала взаимностью на её дружбу. Но своё отношение к ней в своих Записках даёт отчётливо: «Я страстно и бескорыстно любила её, прежде чем она надела корону; я любила Екатерину в то время, когда она могла быть для меня менее полезной по своей власти, чем я ей по своим заслугам. Хотя она никогда в отношении ко мне не показывала того искреннего расположения, какое лежало в глубине её сердца, при всём том я всегда чувствовала к ней ту вдохновенную и юношескую любовь, которая соединила меня с ней неразрывным союзом».

«Знаю только два предмета, которые были способны воспламенить бурные инстинкты, не чуждые моей природе: неверность мужа и грязные пятна на светлой короне Екатерины», — писала она много лет спустя своей приятельнице миссис Гамильтон.

А между тем рушатся политические мечты, рушится и семейная жизнь.

В 1764 году князь Дашков внезапно скончался. «...Я 15 дней находилась между жизнью и смертью...»

Супругу она оставалась верна в течение всей жизни. В Записках она отметит: «Сорок грустных лет, которые я имела несчастье пережить после своего обожаемого супруга, прошло со времени его потери, и ни за какие блага мира я не желала бы опустить воспоминание о самом мелком обстоятельстве из лучших дней моей жизни». Своё замужество она считала счастливым. «Смерть мужа — самое ужасное в моей жизни».

Она осталась вдовой с двумя детьми на руках — дочерью Анастасией и сыном Павлом (старший сын Михаил умер в младенчестве). Убитая горем, она спешно уехала в своё родовое имение Михалково (с 1960-го входит в состав Головинского района СевАдмОкруга Москвы).

В семейном гнезде 20-летнюю вдову ждал новый удар: покойный супруг, щёголь и мот, оставил ей множество долгов. Пять лет Дашкова боролась с долгами — поднимала хозяйство, продавала фамильные драгоценности, экономила на всём и боролась с нищетой.

Она продаёт все, что у неё имелось ценного, оставив себе… «из серебра только вилки и ложки на четыре куверта», и за пять лет расплачивается с долгами князя Михаила.

«Если бы мне сказали до моего замужества, что я, воспитанная в роскоши и расточительности, сумею в течение нескольких лет (несмотря на свой двадцатилетний возраст) лишать себя всего и носить самую скромную одежду, я бы этому не поверила; но подобно тому, как я была гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела быть хорошей управительницей их имений, и меня не пугали никакие лишения…»

Дашкова пользовалась уважением у крестьян, что подтверждают слова одного из них: «Не чин ваш, моя матушка, я уважаю, нет: слава ваших добродетелей глубоко трогает моё сердце. Я говорю вам от имени всей деревни... Для вас несчастье жить между нами — мы жалеем о том, но для нас благодать видеть вас, как ангела-хранителя».

Вообще, княгиня в своих поместьях пыталась по возможности облегчить положение крепостных, предоставив им больше воли. Но, полагала она, «опыт доказал, что там, где прекращается над ними власть помещика, начинается произвол правительства, или, лучше сказать, самоуправство мелкого чиновника, который под маской службы позволяет себе и грабить и развращать их». По мнению Дашковой, богатство и счастье крепостных людей составляют единственный источник собственного благосостояния помещиков. А, следовательно, помещики образуют переходную власть между престолом и крепостным сословием, и потому для них выгодно защищать последнее от хищного произвола провинциальных начальников. В её Записках можно проследить идеи об отмене крепостного права: «Если бы государь, разбив цепи, приковывающие крепостных к их помещикам, в то же время ослабил кандалы, наложенные его деспотической волей на дворянское сословие, я первая бы подписала этот договор своей собственной кровью». Но, при этом она отмечает, что именно образование ведёт за собой свободу, а не свобода творит образование, первое без второй никогда не породят анархию и возмущения. Исходя из этого, зависимое сословие прежде всего должно стать просвещённым, тогда они сами захотят быть свободными, и поймут, как надо пользоваться свободой без вреда для других. Это свойственно любому цивилизованному обществу, каким и хотела видеть будущее России Екатерина Дашкова.

В декабре 1769 году она решила покинуть Россию.

Разрешение на выезд было дано. Она хотела самостоятельно увидеть лучшие страны Европы, и «остановиться там, где больше удобств для воспитания детей». По её мнению, дома в России этому мешали баловство родственников, лакейская лесть и, главное, нехватка учителей. Кроме того, хотела восстановить подорванное здоровье. Надо сказать, что она отличалась болезненностью, и её девичья красота быстро увяла. «Она вовсе не хороша! Мала ростом, лоб у неё большой и высокий, глаза не большие – не маленькие, несколько углублённые в орбитах, нос приплюснутый, рот большой, губы толстые, талии вовсе нет, в ней нет ни грации, ни благородства» – такой портрет княгини Екатерины Романовны оставил (после долгой личной беседы с нею) знаменитый французский философ Дени Дидро.

Трёхлетняя поездка оказалась очень плодотворной. Она путешествует по Англии, Голландии, Франции, Пруссии, Швейцарии. Во время своего «просвещённого» путешествия Дашкова составляет гербарий и собирает коллекцию природных минералов, изучает садоводство. А ещё успевает осмотреть различные мануфактуры, соборы, музеи и театры городов, в которых побывала.

Она встречается с философом и лидером «энциклопедистов» Дени Дидро, с которым обсуждает наиболее важные общественные вопросы современности. Чтобы лучше понять личность просвещённой княгини, очень показателен возникший между Дидро и Дашковой спор о проблеме крепостничества в России: философ настаивал на том, что русские крестьяне находятся в принудительном и жестоком рабстве, а Дашкова, наоборот, доказывала, что сначала нужно просветить народ, а потом уже освобождать его от пут крепостничества, так как «просвещение ведёт к свободе», а «свобода без просвещения производит только анархию и беспорядок».

Несмотря на разногласия и споры, в своих Записках она даёт восторженную характеристику Дидро: «Искренность и теплота его сердца, блеск гения, вместе с его вниманием и уважением ко мне, привязали меня к этому человеку на всю жизнь, и даже в настоящую минуту я свято чту его память».

А вот Вольтер разочаровал её с первой же встречи. Его комплимент по поводу её голоса, она комментирует в своих мемуарах следующим образом: «Я пришла удивляться Вольтеру и вовсе не думала слышать от него такую приторную лесть». Вольтер десятилетиями оттачивал свой стиль, полуироничный-полукомплиментарный, сложившийся в переписке с венценосными и высокопоставленными особами. Однако и эрудицию Вольтера княгиня оценила тоже не слишком высоко. Об его состязаниях в шахматы с Губером она напишет, что Вольтер почти всегда проигрывал и из-за этого сильно сердился.

Княгиня в общении с мужчинами ценила их интеллект, искренность, уважительное отношение к женщине, талант, доброту, развитое чувство прекрасного.

Все европейские знакомые Дашковой — а это, помимо Дидро, Вольтера, Руссо, — другие деятели просвещения, государственные деятели разных стран, короли и придворные — в свою очередь, отмечали глубокие знания и необычайный ум княгини, а также её чрезвычайно одобрительные отзывы о Екатерине II.

Эти отзывы со временем помогут самой Дашковой — императрица, состоявшая в переписке с теми же Вольтером и Дидро, осталась довольной тем, что бывшая подруга выступает в Европе как её собственный «агент влияния».

Но ум Дашковой совмещался с импульсивным, подчас взрывным характером. Однажды в Данциге, в гостинице «Россия» Существует легенда: однажды в Пруссии, в гостинице, Дашкова обнаружила в номере две картины, изображавшие битвы, где пруссаки побеждают русских в Семилетнюю войну (на самом деле русские не проигрывали пруссакам сражений). Мириться с таким посрамлением русской славы Екатерина не пожелала. Купив краски, она за ночь перекрасила мундиры солдат, после чего пруссаки, мнимые победители, превратились в русских, а побеждённые войска — в пруссаков.

В 1772 году она вернулась на родину, но в российской столице не задержалась, через год княгиня уехала в Москву. В Москве княгиня много занимается хозяйством, воспитывает детей, а также пишет и переводит труды великих просветителей.

В 1775 году Дашкова вновь уезжает за границу, ради воспитания своего единственного сына Павла, которого с большим трудом смогла определить в один из лучших европейских университетов того времени — Эдинбургский под покровительство ректора этого университета – известного историка Уильяма Робертсона. При этом она самостоятельно разработала программу обучения для него.

На этот раз поездка продлится семь лет. Она исколесила Европу вдоль и поперёк и, можно сказать, повидала всех и вся. Она снова посетила Париж, Швейцарию и Германию, а также Италию. Несколько лет прожила в Шотландии, где постоянно общалась cо знаменитым экономистом Адамом Смитом и другими вождями шотландского Просвещения. Диапазон её европейских знакомств был чрезвычайно широк: от великих просветителей и учёных до королей, богатейших банкиров и римского папы.

Особенно ей по душе пришлась Англия, чьё государственное устройство она считала лучшим в Европе. «Англия мне более других государств понравилась, — писала она. — Правление их, воспитание, обращение, публичная и приватная их жизнь, механика, строения и сады — всё… превосходит усильственные опыты других народов в подобных предприятиях. Любовь англичан к русским также должна была меня к ним привлечь». Дашкова настолько любила Англию, что восклицала: «Как это я не родилась англичанкой?! Я обожаю свободу и пылкость этого народа».

В 1782 году княгиня смогла вернуться в Петербург. Встреча двух Екатерин была тёплой, и княгиня получила в подарок поместье и дома в обеих столицах, а сыну была предложено место в гвардии. Теперь она была мировой знаменитостью, игнорировать которую Екатерина II уже не могла. И тогда императрица приняла мудрое решение: показать всему миру, что талантливые люди России нужны.

В январе 1783 года Дашкова получила престижный пост директора Петербургской академии наук (её бессменным президентом на протяжении 53 лет, с 1746 года, был Кирилл Григорьевич Разумовский, последний гетман Украины). Должность президента была учреждена сразу же по основании Академии, а затем закреплена в её первом уставе, утверждённом в 1747 году Елизаветой Петровной. Президент обладал широкими полномочиями, в том числе по присвоению звания академика. Фактически Разумовский руководил академией лишь до 1765 года. Из-за проблем со здоровьем Разумовский обратился к Екатерине II с просьбой освободить его от должности, но она не была удовлетворена. Для управления Академией наук был создан институт директоров. Предшественниками Дашковой на должности директора были: граф Владимир Орлов (1766–1774) и поэт Сергей Домашнев (1775—1783).

Предшественник Дашковой довёл Академию до плачевного состояния: для финансирования научных проектов не было ни копейки. Так что выбор императрицы пал на бывшую подругу не случайно — неподкупность Екатерины Романовны была притчей во языцех при русском дворе. В своей инаугурационной речи Дашкова пообещала «заботиться о славе и процветании Академии, не использовать служебное положение для себя и не позволять другим», чем произвела сильное впечатление на членов Академии.

Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова стала первой женщиной в мире, которая управляла Академией наук.

За 11 лет работы княгиня привела в порядок хозяйственную часть академии, рассчиталась со всеми её долгами, расширила библиотеку, обновила типографию, отправила несколько научных экспедиций в дальние уголки империи. С лёгкой руки Дашковой увидели свет 43 части сборника «Российский театр», а также полное собрание трудов Ломоносова.

Сама Екатерина Романовна любила минералогию. Собственную коллекцию минералов, стоимостью 50 тысяч рублей, она подарила Петербургскому училищу Академии наук.

«Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника».

Леди Кэтрин Вильмот о Е. Дашковой в роли Президента Академии

Дашкова увеличила число студентов-стипендиатов академии с 17 до 50 и воспитанников академии художеств — с 21 до 40. Несколько молодых людей отправлены были для довершения образования в Гёттинген, где находился один из самых знаменитых университетов Европы.

Екатерине очень нравился литературный вкус Дашковой, но главным образом ей импонировало желание Дашковой возвести русский язык в ранг великих литературных языков Европы. В октябре 1783 года по инициативе Екатерины Дашковой была создана Императорская Академия Российская, а она сама становится её президентом. В отличие от Академии наук, новое учреждение должно было сосредоточиться не на точных, а на гуманитарных науках, в первую очередь на исследовании русского языка. Устав Академии, или «Краткое начертание» был разработан самой Дашковой: «Главный предмет Российской Академии состоять должен в обогащении и очищении языка российского и в распространении словесных наук в государстве».

По назначении директором Академии наук Дашкова в своей речи выражала уверенность, что науки не будут составлять монополию академии, но «присвоены будучи всему отечеству и вкоренившись, процветать будут». С этой целью каждый год в течение всего лета при Академиях организовывались публичные лекции. Посетить их бесплатно мог любой желающий. Чтобы заинтересовать профессоров в чтении лекций и привлечь слушателей, на следующий год после вступления в должность Дашкова увеличила содержание всем профессорам и открыла три бесплатных курса: математики, геометрии, естественной истории. Дашкова принимала самое активное участие в публичных чтениях, предлагала в них те или другие изменения и снабжала аудиторию различными научными пособиями.

Дашкова учредила при Российской Академии целый департамент переводчиков, которые переводили на русский язык лучшие произведения мировой литературы. Дашкова сама активно трудилась в качестве переводчика.

Главным же трудом Академии, созданным под руководством Дашковой, стал первый толковый словарь русского языка, включавший в себя свыше 40 тысяч слов: «Словарь Академии Российской, словопроизводным порядком расположенный». На его создание ушло шесть лет. Сама Дашкова занималась словами на буквы Ц, Ш и Щ и собрала их больше семисот. Она взяла на себя объяснение понятий, «имеющих отношение к нравственности, политике и управлению государством».

«Словарь Академии Российской» был высоко оценён Пушкиным, который в 1836 году вспоминал слова Карамзина: «Полный словарь, изданный Академией, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев. Наша, без сомнения, счастливая судьба во всех отношениях есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями».

Да, в том головокружительном прыжке к вершинам европейской культуры и просвещения, который совершила Россия на рубеже XVIII—XIX веков, есть немалая заслуга и Екатерины Романовны Дашковой.

29 ноября 1783 года в доме директора Петербургской Академии наук княгини Екатерины Романовны Дашковой состоялось заседание недавно созданной Академии словесности в весьма представительном составе: Г. Р. Державин, Д. И. Фонвизин, Я. Б. Княжнин, митрополит Гавриил и др. Собрание уже близилось к концу, когда Дашкова, написав слово «ioлка», спросила: правомерно ли изображать один звук двумя буквами? И не лучше ли ввести новую букву «ё»? Доводы Дашковой показались убедительными, и вскоре её предложение было утверждено общим собранием академии.

Сама графика новой буквы, кажется, была заимствована из французского алфавита. Все мы знаем, например, автомобильную марку Citro;n. Однако у французского ё совсем другие функции.

Так родилась самая молодая буква в русском алфавите.

Новаторскую идею княгини поддержали выдающиеся деятели культуры. Державин первым начал использовать букву ё в личной переписке и впервые употребил её при написании фамилии — Потёмкин. Правда, в число типографских литер ё попало только в 1795 году при наборе в университетской типографии книги поэта Ивана Дмитриева «Мои безделки». Первым словом, над которым зачернели две точки, стало слово «всё», за ним последовали слова: огонёк, пенёк, безсмёртна, василёчик.

Впрочем, настоящую известность новой букве придал Н. М. Карамзин, который в первой книжке издаваемого им стихотворного альманаха «Аониды» (1796) напечатал слова «зарёю», «орёл», «мотылёк», «слёзы» и первый глагол с буквой ё — «потёк». Однако в своей «Истории государства Российского» Карамзин букву «ё» не использовал.

Таким же частным почином пытались найти букве ё место в алфавите. В 1860-х гг. В.И. Даль поместил ё вместе с буквой "е" в первом издании «Толкового словаря живого великорусского языка». В 1875 году Л.Н.Толстой в своей «Новой азбуке» отвёл ей 31-ую клетку, между ятем и буквой э.

Впрочем, её использование в типографском и издательском делах было связано с некоторыми трудностями. Поэтому официально буква ё вошла в алфавит и получила порядковый номер 7 только в советское время — 24 декабря 1942 года. Однако ещё многие десятилетия издатели продолжали употреблять её только в случае крайней необходимости, да и то преимущественно в энциклопедиях.

В результате буква «ё» исчезла из написания (а затем и произношения) многих географических названий — Пёрл-Харбор, Кёнигсберг, Кёльн и др., а также фамилий: кардинала Ришельё, философа Монтескьё, поэта Роберта Бёрнса, микробиолога и химика Луи Пастёра, математика Пафнутия Чебышёва (в последнем случае даже изменилось место ударения: ЧЕбышев; точно так же свёкла стала свеклой). Мы говорим и пишем Депардье вместо Депардьё, Рерих (который чистый Рёрих), Рентген вместо правильного Рёнтген. Кстати и Лев Толстой на самом деле Лёв. Вспомним, например, эпиграмму на Льва Пушкина (авторство точно не выяснено), где его имя рифмуется со словом «плов»:

Наш приятель Пушкин Лёв
Не лишён разсудка,
Но с шампанским жирный плов
И с груздями утка
Нам докажут лучше слов,
Что он более здоров
Силою желудка.

Как и герой Толстого в «Анне Карениной» — русский дворянин Лёвин. Как вспоминал Аполлон Григорьев, Толстой гневно втолковывал типографам, что еврей Левин держит аптеку в Одессе, а его толстовский Константин Лёвин — это помещик-землероб.

И наоборот, часто букву «ё» употребляют в словах, где она не нужна. Например, «афёра» вместо «афера», «бытиё» вместо «бытие», «опёка» вместо «опека». Первый русский чемпион мира по шахматам на самом деле звался Александром Алехиным и очень возмущался, когда его дворянскую фамилию писали неправильно, "простонародно" - Алёхин.

А вообще, буква "ё" содержится в более чем 12 тысячах словах, примерно в 2,5 тысячах фамилиях граждан России и бывшего СССР, в тысячах географических названий.

В последние годы ряд авторов (ныне покойный Александр Солженицын, Юрий Поляков и другие), некоторые периодические издания, а также научное издательство «Большая российская энциклопедия» публикуют свои тексты с обязательным употреблением дискриминируемой буквы. Поддержим их, друзья, и расставим, наконец, все точки над ё. Пусть ё станет и моё, и наше!

«Чем больше в языке графических знаков, тем легче он при чтении, так как каждое слово становится характернее, индивидуальнее, приобретает определённую физиономию...»
Академик Д. С. Лихачёв

После французской революции отношение у власти к печатному слову меняется. Под суд попал Александр Радищев, а брат княгини, Александр Воронцов, покровительствовавший Радищеву, вынужден уйти в отставку.

Успешная деятельность по управлению русской наукой завершилась для Екатерины Дашковой новой опалой. Она в очередной раз не сочла нужным скрывать своё негативное отношение к фавориту императрицы — её последнему возлюбленному Платону Зубову. Фаворит, в свою очередь, постарался настроить Екатерину Великую против подруги. Повод представился в 1795 году, когда издательство Академии наук опубликовало трагедию Якова Княжнина «Вадим Новгородский». Императрица усмотрела в этом произведении пропаганду революционных идей, так как трагедия содержала много стихов, критиковавших самодержавную власть. В результате по высшему повелению трагедия была изъята и сожжена.

Однако княгине удалось объясниться с императрицей и оправдаться в её глазах. В том же 1795 году письменное прошение Дашковой об увольнении и двухгодичном отпуске для поправления дел было частично удовлетворено, и княгиня, продав петербургский дом и рассчитавшись с большей частью долгов, выехала из Санкт-Петербурга и жила в Москве и своём подмосковном имении Михалково, оставаясь при этом руководителем двух Академий.

В ноябре 1796 года она узнала о смерти Екатерины II. «Умереть в эту горькую минуту было бы слишком большим счастьем. Судьба бережёт меня для более черных дней: я осуждена видеть падение и бедствие России в той же мере, в какой она была доселе счастлива и велика».

А в декабре получила уже указ Сената об увольнении её со всех должностей. Павел I не мог забыть, какую роль в дворцовом перевороте играла Екатерина Дашкова, и повелевает отправить её в бессрочную ссылку в имение Коротово под Новгородом «впредь до нового распоряжения».

Только при содействии императрицы Марии Фёдоровны и письменного прошения на имя императора Дашковой разрешено было вернуться в своё имение в Калужской губернии, а потом и в Москву, где она жила, не принимая более участия в литературных и политических делах.

С деятельной жизнью было покончено навсегда.

Современники судили о ней по-разному — кто с восхищением, кто с завистью, а порою и в откровенно враждебном тоне. Одним она представлялась, прежде всего, женщиной честолюбивой, которая «добивалась первого места при государыне, даже желала заседать в Совете» (Г.Р. Державин). Другие полагали, что «она была бы на своём месте во главе государства, или занимая пост генералиссимуса или министра сельского хозяйства» (Кэтрин Вильмот).

В 1801 году, когда после очередного дворцового переворота на трон взошёл Александр I, встал вопрос о том, кто возглавит Академию наук. Академики были единодушны — лучше, чем Екатерина Дашкова, кандидатуры быть не может. Это, конечно, лучшая оценка её деятельности на посту директора.

Однако Екатерина Романовна, которой было уже под шестьдесят, ответила решительным отказом. Возможно, посчитала, что для российской науки уже сделала всё, что могла. А быть может, решила, что на её век императорских милостей и опал уже достаточно.

Последние годы своей жизни она провела в своём имении Троицкое в Калужской губернии, которое она привела в образцовое состояние. Дашкова не только лично вела хозяйство своих имений (что не было редкостью в XVIII веке, так как многие дворянки сами занимались управлением своими имениями), при этом обладала предпринимательским талантом (что уже было редкостью для дворян) и к концу жизни сумела значительно увеличить своё состояние.

Тем не менее современники отмечали редкую скупость княгини. Говорили, что она собирала старые гвардейские эполеты и рассучивала их на золотые нити.

Закат был омрачён семейными несчастьями, тяжёлыми отношениями с дочерью Анастасией и неожиданной смертью в 1807 году в возрасте 44 лет сына Павла.

Анастасия (1760—1831), получила блестящее домашнее воспитание, в 1776 году вышла замуж за бригадира (военный чин) Андрея Евдокимовича Щербинина, «во всех отношениях достойного жениха», как казалось Дашковой. Но Анастасия не оправдала надежд матери и выросла скандальной, расточительной женщиной с дурным характером. «Я была убеждена, что моя дочь была главной участницей в расточительстве мужниного состояния», напишет княгиня в своих мемуарах. Впоследствии, отношение между Екатериной и ее дочерью ещё более усугубятся. «Мучительница моя, безбожная дочь!..» — яростно восклицала Дашкова в одном из предсмертных писем. В 1807 году Екатерина Романовна лишила дочь наследства и запретила впускать к себе даже для последнего прощания.

Павел (1763—1807), московский губернский предводитель дворянства. Был женат с 14 (25) января 1788 года на неродовитой и нетитулованной дочери купца Анне Семёновне Алфёровой. Супружество Павла Михайловича не было счастливым, и супруги недолго жили вместе. Видимо, справедливо замечание современника, писателя-мемуариста Ф. Ф. Вигеля о том, что князь Дашков «долго не задумался, взял да и женился, не быв даже серьёзно влюблён». Екатерина Романовна не желала признавать семью сына и свою невестку увидела впервые только после смерти сына в 1807 году, спустя 19 лет после их свадьбы.

Свободное время она посвящает написанию мемуаров под названием «Записки». В них она изложила свои мысли о счастье, о России, о просвещении: «Образование ведёт за собой свободу...»

«В заключение скажу, что я со своей стороны делала все доброе по силам своим и никому не сделала зла... Я исполнила свой долг так, как в состоянии была понять его. С честным сердцем и чистыми намерениями я вынесла много сокрушительных ударов, и, если бы не поддерживала меня безупречная совесть, я, конечно, пала бы под ними. Наконец скажу, что я смотрю на свою близкую смерть без страха и тревоги».
Е. Дашкова, «Записки», 27 октября 1805 года

Екатерины Романовны Дашковой не стало 16 января 1810 года. В возрасте 66 лет. Была погребена в храме Живоначальной Троицы в селе Троицком в Калужской губернии. Мирская слава проходит быстро — уже в конце XIX века никто точно не знал, где именно похоронена первая женщина — руководитель Академии наук. Лишь в 1999 году учёным и энтузиастам удалось обнаружить её усыпальницу. 22 октября 1999 по инициативе руководства Московского гуманитарного института имени Екатерины Романовны Дашковой практически полностью разрушенное надгробие на её могиле было восстановлено и освящено архиепископом Калужским и Боровским Климентом.

В своих записках княгиня Дашкова называет Екатерину II — Екатерина Большая, а себя Екатерина маленькая. Но сегодня мы вправе утверждать, что Россию вели к славе две великие Екатерины.
_____________________________________________
Я зарабатываю на жизнь литературным трудом.
Буду благодарен, если вы звякните пиастрами в знак одобрения и поддержки
Сбербанк 4274 3200 2087 4403