Исповедь

Собака терзала рваную фуфайку, которую нашла возле церкви, яростно рычала, время от времени подбегала к хозяйке за лаской, но привлечь ее внимание к себе Юське так и не удалось. Хозяйка сегодня была не в духе. Ей было не до собаки.
Накануне Феликс принес пакет, положил матери на стол и, жестко глядя ей в глаза, сказал:
Ма, тебе передали посылку, просили внимательно прочитать. Только мне кажется, что это что-то недоброе, уж не знаю что, но человек, передавший это, мне не понравился. Может, лучше бросить сразу в мусорник?
Не бомба ведь? - улыбнулась Маргарита. - Ничего в нем опасного для жизни. Ты ведь этого боишься, да?
Да, - прямо сказал Феликс, - я боюсь за тебя. У тебя еще есть Сонька и папа.
Господи, какие страсти, - недовольно проворчала Маргарита, - да в чем дело?
Ты уже забыла?! - прямо - таки оторопел сын. - Она еще спрашивает! А кто три дня назад чуть не ушел на тот свет?
А кто? - насмешливо спросила она. - По-моему вы все, от страха, не я же.
Феликс отпихнул Юську, которая с деловым видом толклась возле стола, сердито засопел и повторил:
Да, я боюсь за тебя. Давай пакет! Пока сам не проверю, не дам, ясно?
Ясно, - вздохнула Маргарита, - бери! Только за меня бояться не надо. У меня все в порядке. Ну, не дышала, так что с того? Говорю вам, это опыт был! Я только с виду не дышала, а внутри дыхание было.
Феликс яростно крикнул:
Только не надо объяснять про сознание, да? Нафиг мне твое сознание, если мне придется на кладбище бегать?! Имей ввиду: ты нам нужна живая!
Он развернул пакет. Две синие тетрадки в клеточку упали на стол. Феликс посмотрел на мать:
Это дневники Валерии Ильиничны. На, читай.
С виноватым видом потерся о волосы матери:
Прости, мамик. Ты правда нас напугала. Чай пить будем?
Чай – знак примирения, и Маргарита облегченно вздохнула: теперь сын успокоился, гроза миновала. На этот раз.
Вечером, когда в доме все угомонилось, Маргарита села за свой рабочий стол. Перед ней лежала тетрадь Валерии, начатая ровно год назад, в тот день, когда Маргарита увидела Валерию возле церкви, немытую, нечесаную, опухшую от пьяни, и выдернула ее из притона. Решив осчастливить человечество своими познаниями,  она попросила Валерию собрать людей, которые по ее мнению, очень нуждались в улучшении своей жизни. Валерия честно исполнила обещание. Привела группу людей, еще не успевших пропить душу.
Нуждающееся человечество в лице нищих и бомжей добросовестно прослушало пламенную речь Маргариты о перемене жизни к лучшему, с аппетитом сожрало спонсорскую еду, которую в больших количествах доставил в притон Феликс для презентации маминого проекта, и благополучно переместилось на свалку, чтоб не утруждать себя духовными потугами поворачиваться лицом к самим себе. Им было и так хорошо! Таких «маргарит» в Риге было полно. И не одной Маргарите приходила в голову благая весть, будто бы нужда заставит этих людей повернуться лицом к самим себе. Человечество голодало, мерзло, терпело унижения, но душой шевелить не хотело.
Маргарита отошла от шока, справилась со своей неудачной попыткой помочь людям и вопросы человечества ее перестали волновать. Всю свою энергию она сосредоточила на себе, пытаясь проникнуть в то место, где происходит преломление сознания, где истина превращается в ложь.
Валерия, после такой дикой неблагодарности своих друзей по отношению к искреннему порыву Маргариты, решила хоть для вида поддержать хорошее начинание. С этой целью стала читать книги под чутким руководством своей бывшей коллеги. Если честно, то Валерию зацепила речь Маргариты, обращенная к бывшим интеллигентным людям.
Они встречались каждую субботу на кладбище у могилы сына Маргариты, Егора, которого при жизни Валерия очень уважала. Беседы не прошли даром. Валерия, сама того не сознавая, встала на путь поиска истины. Записи в дневнике были вызваны тем самым осознанием, которого так добивалась от нее Маргарита. Записи были сделаны красивым почерком с  тугим нажимом, что говорило о решимости Лерки с готовностью пойти на плаху, если того потребуют обстоятельства. Точно так же Лерка писала жалобы, запросы, иски, когда заступалась за пенсионеров и стариков, участников войны, которые обращались к ней за помощью в поисках справедливости.
Стервозная Валерия, державшая под контролем половину Маскачки, проявляла чудеса терпимости и любви, когда к ней обращались беспомощные люди. Равных ей по части помощи не было. От природы очень умная, впитавшая от отца все тонкости юриспруденции, блестяще закончившая десятилетку, Валерия так и не восстановилась в юридический институт после академического отпуска. Это не мешало ей быть грамотным ходатаем за других, но преградило дорогу в государственные учреждения, где нужен был диплом.
Во второй тетради оказалась исповедь Валерии. Она каялась в своих грехах перед Маргаритой.
Пока собака резвилась, Маргарита размышляла:
Надо же, кто бы мог предположить, что мое решение так подействует на Лерку. Столько лет прошло, я и забыла про это. Интересно, где ее носит сейчас? Исповедь написала, а сама принести не осмелилась. Значит, зацепило за живое. Очень даже хорошо. Пусть переболеет, крепче будет. Если сейчас ее успокоить, пропадет весь накал, предназначенный для совсем другого, для более важного. Представляю, как ей сейчас плохо, самой было не лучше в такой момент. Душа наизнанку выворачивается. Глупая, думает, что виновата передо мной... Ладно, надо с Юсей позаниматься, скоро соревнования. Потренируюсь, а то собаку подведу.
Почувствовав перемену в настроении хозяйки, Юстина радостно взвизгнула, «умыла» Маргариту своим языком и деловито уселась, всем видом выражая готовность к работе.
После тренировки Маргарита покормила собаку и всю остальную живность, которая в этот день нашлась в доме. У детей была склонность лечить раненых животных, питомцы в доме не переводились. Закончив дела по хозяйству, Маргарита присела к столу, чтобы еще раз перечитать эту исповедь, этот крик души.
Глядя сквозь тетрадь, она  увидела свое прошлое, полное унижений, которое было пережито десять лет назад. Немножко поскребло на душе, когда вспомнила, как спиной видела, что ее коллеги ехидно ухмыляются и крутят пальцем у виска. Спасало ее тогда Присутствие, которое она ощущала в себе и вокруг, все остальное не имело НИКАКОГО ЗНАЧЕНИЯ. Она была сосредоточена на опытах, получала их, анализировала, некогда было обижаться.
«Мучительное раскаяние сотрясает мою душу. Нет мне прощения ни на том, ни на этом свете. Я виновата перед ней. Никакие слова мне не помогут забыть этот грех.
Я ее ненавидела всеми фибрами своей души. С первого взгляда, с первого слова. За семь лет работы рядом с ней я ни разу не упустила возможность сказать о ней какую-нибудь гадость, осмеять ее, оговорить. Особенно непереносимо было слышать ее голос, когда она оправдывала меня. Я не нуждалась в ее защите.
Она постоянно ставила меня в тупик своим отношением к жизни. Каждое ее суждение вызывало во мне тошноту. Она казалась мне абсолютной идиоткой, потому что все делала себе в ущерб.
Она уважала меня за знание по вопросам государства и права, и еще больше ненавидела за это уважение. Я была в гневе, когда она извинялась перед детьми. Я в открытую издевалась над ней, но она как будто и не видела всех моих проделок. Меня это возводило в особую степень ярости. Я начинала швырять вещи по комнате ей назло.
А она... Она молча собирала их и ставила на место. Она смотрела СКВОЗЬ меня и беспомощно улыбалась. Я готова была задушить ее за эту беспомощность, за мягкость, за любовь к детям, к своим и чужим – одинаково.
Ее выживаемость в жизни казалась мне чудовищной. Она везде видела только лучшую сторону. Я дала ей кличку «железная оптимистка». Мне стыдно признаться, каких только бед я ей не желала. Кроме смерти Егора. ЭТО НЕ Я. ТОЧКА.
За что же я мстила? За то, что у нее всегда была своя точка зрения, понимаете? Своя! И она ее высказывала, а мы боялись. За то, что у нее, негражданки, была гражданская позиция, а у нас, граждан, такой позиции не было. За то, что приперлась с офигенно огромной охапкой тюльпанов, как знаком  уважения, в день вывода советских войск из Афгана, и мы только тогда, в ее слезах, увидели гробы наших ребят. Она их видела с самого начала, а мы – нет! Понимаете? И за то, что она догадалась их принести, на последние деньги купила, а у нас – полные сады, бесплатно, но мы не догадались. И еще за то, что была живым укором нам всем, и мы это знали. И не прощали того, что она оторвалась от стаи. Всех защищали от моего злословия, ее – никогда. Никто.
Раскаяние пришло совсем неожиданно. Она меня поразила! Она меня поразила до такой степени, что я пребывала в шоке месяца три. Я бросила пить, я день за днем вспоминала наше сотрудничество и плакала. От нежности к ней, от со-чувствия, от низости своей. Она перевернула всю мою жизнь. Я увидела себя по-другому. И то, что я увидела, мне резко не понравилось. Интеллектуальный робот. Недо-человек. Круто. Даже для такой хамки как я. Впервые я задумалась о своей душе».
От чтения дневника Маргариту отвлекли поссорившиеся попугайчики, на которых залаяла собака, желая навести порядок в доме. Маргарита успокоила животных, и снова села за стол. В голову залетело из Библии: «О, если бы ты был горяч или холоден, но поелику ты тёпл, извергну тебя из уст моих». Удивившись неожиданной подсказке, Маргарита подумала: «Действительно, крайности смыкаются. Ненависть должна была привести ее к новому пониманию. Как говорит ШИВА: «Это плохо, но это хорошо». Кали-юга...»
Вспомнив Шиву, Маргарита пошутила, обращаясь к Юстине:
Такой мужик, и не мне достался! Понимаешь? Иди на место, видишь, Мурка боится?
Юстина неохотно пошла выполнять команду, потом передумала и устроилась возле больной Мурки. Кошка пошипела, но с Юськиным соседством согласилась.
Стыдно тебе нету? - Спросила Маргарита. - Команду хозяйки кто не выполнил?
Собака сказала хвостом: не стыдно, команду выполню, только съем из Муркиной миски кусочек курицы.
Ладно уж, лежи! Только Мурку мыть не надо, ясно? Она сама умеет.
Снова взявшись за дневник, Маргарита подумала, что Валерия сейчас терзает свою душу совершенно напрасно. Все уже свершилось! Просто она об этом еще не догадывается. Глубоко вздохнув, Маргарита стала внимательно просматривать дневник дальше.
«Однажды на кладбище, когда мы с ней встретились для очередной беседы, Маргарита пошутила:
Лерка, ты бы мне носила цветочки на кладбище, как сейчас Егору, если б я лежала рядом?
Дурацкие у тебя шутки, боцман, - сказала я фразу из анекдота, - выдумала...
Носила бы, - усмехнулась Маргарита, - если бы я тогда не споткнулась об Филькин взгляд. Понимаешь, я в то время  Феликса не видела. Перед глазами все время стоял Егор. И меня мучила одна мысль: что такое смерть. И еще хотела посмотреть ей в глаза.
Зачем?! - С ужасом спросила я, не зная, как по-другому реагировать на это.
А в знак протеста! - засмеялась она весело, как будто говорила о простых вещах. Это же все-таки СМЕРТЬ!
По порядку и медленно, - потребовала я.
Готовила акт самосожжения у памятника Свободы, - просто сказала она. - Меня достала такая несправедливая жизнь, какой она была в начале девяностых, а главное, я была против смерти Егора. И я хотела посмотреть, что такое смерть.
Как, ценой жизни?
А как я еще могла это сделать?
Сознательно умереть, сгореть, чтоб увидеть смерть?!
Ну, да.
Ты точно рехнулась, - заключила я, - как бы ты узнала, если бы сгорела, ты хоть подумала?
Нет. Я знала, что увижу ее, остальное меня не интересовало. - Спокойно сказала она, затягиваясь сигаретой.
И она стала рисовать план на песке, место, где собиралась стоять, показала, где бы спрятала бунчу из-под воды, наполненную бензином. Как бы оделась, с какой речью обратилась к людям, с какой стороны щелкнула зажигалкой, чтоб загорелось сразу со всех сторон, что предприняла, чтоб ее не успели спасти. А главное, она приготовила магнитофон, чтоб успеть сказать людям, как выглядит смерть.
Ты бы в шоке была! Какой магнитофон?! - закричала я.
Я приняла решение терпеть, - твердо сказала она. - Все физические боли – ерунда по сравнению с душевной.
Я смотрела на нее во все глаза. Я ее знаю, как облупленную! И только сегодня заметила, что передо мной – совсем не та плаксивая Маргарита, не способная постоять за себя, которую я шпыняла семь лет подряд. Господи, да где же были мои глаза раньше?! Я, всю жизнь ей завидовавшая, знавшая всегда, что я – лучше ее в тысячу раз, вдруг оробела перед ней, сникла. Внутри себя я знала, что ТАКОГО ПОСТУПКА я бы не смогла совершить. Надо же! В знак протеста против системы сжечь себя, чтоб до всех правительств в мире дошла простая мысль, что наши дети – не игрушки в их руках! Я смотрела ей в глаза и видела: она бы действительно сожгла себя. Она говорит правду!
Она, такая ничтожная в моих глазах, такая потерявшаяся в этом мире, со своим дурацким восторгом, не способная ясно выразить свои мысли, она СПОСОБНА НА ПОСТУПОК, который превышает мое интеллектуальное понимание! Видите ли, она по-другому НЕ МОГЛА! А зачем вообще было МОЧЬ! Что бы доказала этим? Идиотка, как есть  идиотка!
Она сидела на скамейке, на коленях лежали цветы, которые она с любовью перебирала, составляя букет для Егора. И эта ее любовь к могильному букету добила меня! Какая Егору разница, КАК она положит эти цветы?!
В душе моей снова вспыхнул огонь ненависти: ну хоть бы дрогнула, когда рассказывала об этом! Ни черта! Лыбится, как майская роза и все тут! И в то же время... В то же время – спокойствие, которое выражало непоколебимую веру в свое предназначение. Я обомлела. Никогда и ни перед кем я не ощущала себя ГОЛОЙ, и я поняла, что я перед ней – ГОЛАЯ.
Ну, и почему ты не сделал этого? - ехидно спросила я, уже проклиная себя за это привычное ехидство, которое вдруг, сию секунду, стало противно.
Мы попрощались, как всегда, договорились о следующей встрече. По дороге она объяснила мне методику полного дыхания. Потом подъехал Феликс и увез ее на море. Она улыбнулась, помахала рукой на прощание.
И вдруг от ее улыбки мне стало плохо. А вдруг она знает, что я ее ненавидела ТОГДА? Вся жизнь прокрутилась как в кино, я увидела все по-другому, как будто лампу зажгли внутри и она поменяла освещение. Все, что казалось правдой, обернулось ложью. Как? Почему? Но поменяло!
Вот я вижу ее у памятника Свободы, вижу языки пламени, которые лижут ее лицо, слышу ее голос, полный страстного желания донести до людей, что надо прекратить такое мелочное существование, когда тебя угнетают, не угнетая, когда отбирают свободу, не отбирая, когда за всякой видимостью добра скрывается зло, хотя бы ценой своей жизни. И мне становится очень плохо. Я кричу ей: не умирай! Не умирай, пожалуйста! Мне ПЛОХО БЕЗ ТЕБЯ! И тут же осознаю, что кроме меня, ее никто и никогда не понимал, а я ее предала! Кричу в огонь... И обнаруживаю себя на берегу Даугавы, всю в слезах, с каким-то странным жжением внутри.
Господи, как мне плохо! Почему не перестает гореть внутри? И где эта несчастная Маргарита со своим кладбищенским букетом для мертвого сына? Господи, какая боль! Господи, помоги, я умираю! Эта сволочь, этот ее идиотский поступок... я вижу, как она сгорела для смерти, я вижу, как она горит для жизни. Идиотский припадок. Он парализует меня! И я падаю у порога своего дома.
Утром у меня началась ДРУГАЯ жизнь».
Маргарита закрыла дневник,аккуратно завернула в оберточную бумагу, перевязала лентой.
Ты куда-то собираешься? - спросил Феликс, подозрительно глядя на мать.
Собираюсь, - коротко ответила Маргарита, - и что?
Ты иногда на часы смотришь? - сердито поинтересовался Феликс. - Времени одиннадцать часов. Завтра нельзя?
Маргарита молча одевалась, не глядя на сына.
Я собаку возьму, - пообещала она.
Тебя вместе с собакой прибьют. Ты опять на кладбище? Подожди, отвезу, только Алиске позвоню, чтоб не ждала.
Через десять минут белая «Ауди» плавно выехала со двора.
Ты хоть скажи, что за спешка? - поинтересовался Феликс. - Вы договорились?
Нет, - сказала Маргарита, - просто я знаю, что ей действительно плохо. Она там.
Трубы горят? - догадался Феликс.
Хуже. Раскаяние мучает. - ответила Маргарита. - Эта шиза сдуру может сорваться, не хочу, чтоб возвращалась в притон.
Валерия сидела на краешке скамейки. Деревья образовали над ней темный шатер. Подняв на Маргариту измученные глаза, она спросила:
Это же сколько нужно распятых Христов, чтобы понять что-нибудь?
Сегодня на одного стало меньше, - ответила Маргарита, - ведь он в каждом распят, только мало желающих искать его.
Это очень больно, - прошептала Валерия, - я хочу преображения, а не избавления. Ты скажи честно, это возможно? Если это возможно, я вывернусь наизнанку, лишь бы знать.
Возможно. И еще как возможно. Только не надо цепляться за привычки. Поехали к нам, будем пить чай и праздновать твое воскрешение. Вставай, замёрзла уже.
Христос воскресе, - насмешливо бросил Феликс, направляясь к калитке. - Две шизы...
«Воистину воскресе», - подумала Валерия и спросила:
- Марго, ты меня простила?
И ждала ответа, сжавшись в комок, напряженно вглядываясь в окно, выискивая там ответ на свой вопрос. Она его хотела, и боялась.
Потерпи, скоро поймешь, - сказала Маргарита. - Это понимание дается очень тяжело. Ломаются все устои.
А что, у Господа свой взгляд на мир? - весело съехидничал Феликс. - И, видимо, с нашим он не совпадает?
Машина скользила по булыжной мостовой. «Властелин колец» бережно вез свою маму и эту шизу, у которой открылось внутреннее зрение.
Они будут пить чай и говорить о воскрешении всех мертвых и живых. И разговор их будет похож на мольбу. Поздно ночью Феликс уложит их спать, а сам долго будет сидеть и прислушиваться к маминому дыханию. У нее начались новые опыты. Вдруг ей будет нужна его помощь?
Потом он заснет в кресле рядом с маминой кроватью, а Юська будет охранять его сон. Она хорошо знает свое дело.