Мак Маг. Там, где ты ещё не был, гл. 4

- Дальше, - сказал я, Мак Маг, - не трудно догадаться: между вами была близость.
- Ага, - подтвердил мой клиент, - была. Звезды прыгали, сарай шатался.
Мы едва его не развалили.
Каким-то чудом непривередливым вначале оказались в нем.
Я боролся с винной пробкой до такой степени, и, кстати, заодно со своими смешанными делами, что у меня возникло стойкое желание отбросить эту бутылку в сторону, а точнее – влепить ее в стену. Но я боялся – сарай бы не выдержал такой бодрости.
И дальше…
Ну, дальше. Она налегла на меня всей тяжестью тела, сбивая все: романтизм обстановки, мысли разные добрые. Она лизала меня как собака.
Я лишь покорялся. Да уж, это было не очень-то приятно, но потом Оленька вдруг поднялась, нависая над моей разорванной рубашкой, и сказала:
- Я делаю что-то совсем не так? Я делаю что-то совсем не так. Я уйду…
Глаза ее в темноте сверкнули правдою.
И мне стало жаль ее.
Она.
Она стала вдруг такой близкой: с голым торсом извне, распушёнными волосами, распахнутой душой внутри.
Над ее головой в проходе сарая звучно звенела яркая звезда.
- Или ты не можешь? – Спросила она, ещё более отрешаясь. Ее запястье попало мне в руку. Я потянул - к себе. Она отвергала и почти отвернулась, стыдясь всего, что происходило.
Локтем я ударился о бутылку и почти взвыл от нестерпимой боли.
Она подняла ее, мою руку, убрала бутылку, болтыхающую мутную смесь цвета перезревшей вишни, поцеловала в нос, в губы. Мягко, ранимо.
Я вздохнул бедственно, она прикрыла тёплой ладонью рот.
«Беатрис!» - Пронеслось у меня.
Так клялся ей в любви, а она смеялась и твердила, что я слишком легкомысленен, не серьёзен. И моя любовь – ничего не стоит.
Почему она так говорила и вышла замуж за другого? Почему же?»
Оленька обвила меня своим телом.
Я чувствовал жар ее сердца. Липкая тёплая кожа, властная излишне. Она проводила меня рукой, где возможно было.
И то, когда мои тщедушные ноги, косыми пальцами закрывали Луну… Теперь сама Она была со мной.
Что-то душевное хотелось чувствовать. Но Луна оборотной стороной была неприкосновенной тайной, и только руки Оленьки - живы, трепетно трудились надо мной.
Наступило головокружение и - все началось.
Макс, я несколько раз ее спрашивал, налегая сверху: есть ли ей восемнадцать?
- И она?
- Да, это смешно, понимаю. И она? И она кричала только в ответ: «да-да-да-да!»
Тайна женщины  всегда в одном: стоит только добраться до этого, и в ней создаются вполне условия дальнейшего существования.
Все остальные кавалеры, как бы не ярки они были – отступают немедленно на задний план.
План жизни таков, Макс. И ничего с этим не поделаешь.
Слова не стоят ничего по сравнению с настоящей близостью, и сама любовь – блеф! Да.
Я боялся этого, - что девочка моя влюбится беспамятно, что планы ее с кем-то, чем-то могут нарушиться навсегда. Ведь кто-то, что-то было ее поклонником, а? И вот я – городской, худющий мужик…
Чем заинтересовал? Эзотерикой? Или период у Оленьки такой женский? Я пока не понимал.
Мы лежали, разбросав руки. Ее – тяжёлая лежала на моей груди.
Она развернулась ко мне и коснулась языком уха. Я чувствовал, как животик ее, расслабившись, совершенно уперся в мой бок. То ли дело – фигура Беатрис! Ее пресс!
Ведь между нами: рыбачкой Оленькой и мною, ведь ничего не было, а, по-подлинному, не было?
Разве только утоление жажды сексуальной эдакой жизни?
Она шептала что-то мне на ухо.
Я терялся в смешении чувств, раздумывая: а права ли была Беатрис моя, что не оценила верности моей, силы любви? Предполагала – я лягу с первой встречной и, Макс, так и получилось.
Тайны были у Оленьки. Но и у меня тайны были.
Проработав два года вахтенным способом, я узнал через пять колен о том, что Беатрис развелась со своим мужем, и была уже одинокой.
А, судя по ее избирательности, она могла так остаться одной надолго.
- Отца привезли на следующий день, - шептала мне Оленька, обвивая рукой шею, - они мне долго не показывали его, накачивая разными таблетками.
Я несколько раз падала без чувств, и только, когда хоронили, дали взглянуть.
Никто не заметил, не видел проклятия моря – с краю рта у моего отца висела высохшая волосинка водоросли. Мне казалось – она шевелилась, и отец мой дышал.
Я вдруг пришла в сознание и поняла, что его хоронят заживо, что мой отец жив и бросилась к нему со всех ног.
Я вытаскивала его из гроба и он подчинялся мне. Да, Вова.
Я чувствовала, как он пытался скреплёнными чем-то, кем-то, руками обнять меня в ответ. И если бы ещё чуть-чуть, чуть-чуть дали мне времени…
Но несколько людей тащили прочь от родной души.
Я кричала. Они не понимали.
А ведь оставалось совсем немного. Я уже видела, как глаза его приоткрылись, и он протягивал ко мне руки. Но потом грохнулся назад – в тот деревянный красный ящик. И тут я смолкла, и он - затих.
Володя, я слышала его последние слова…
- Да. – Ответил я на длительное молчание девушки. – Что?
- Он сказал, - она подняла голову, возвысившись надо мной. Зрачки ее заблестели и судорожно перекатывались в глазницах. Луна за полуразрушенной дверью сарая хохотала.
- Он сказал мне, Володя, - шептала Оленька, - что я обязательно, обязательно буду счастлива! Понимаешь, обязательно!
Девушка упала мне на грудь и заплакала тихо.
«Вот оно – металось во мне, - вот оно: что есть распрекрасное, самое настоящее Смешение Чувств!»
Я копался в груди своей практически физически.
Я пытал свою душу: что происходит? Мой член был удовлетворён и только. И что дальше же?
Девочка с тугой причёской в моих руках полностью отдалась мне. Я держал ее за волосы и толкал своё тело, чтобы повторить сначала. Все сначала.
 А она дышала, переменчиво ловя моё лицо, заглядывая снизу вверх. А кто-то стоял рядом и говорил:
- Ты обязательно, обязательно будешь счастлива!
Не правда ли чушь, какая, Макс?
Я, Мак Маг, нашёлся  что – сделал плечами.
Осинский смотрел на меня призрачно и призрачно спросил:
- Вы знаете, сколько весит душа?
Я, Мак Маг, повторил движение.
- Если все вынуть из человека, и душу так называемую вынуть даже, то то, что останется и есть настоящий вес той же души.
Она славится отчаянностью и непредсказуемостью, она тихнет при всякой грубости и возникает при всякой радости.
Она наивная, глупая. Надёжная и гибельная.
Ей не жить просто на белом свете, не жить. Ее спасать требуется ежечасно, ежеминутно.
- Так сколько же она, по-вашему, весит?
- Ничего. В том-то и дело, что, Макс, ничего она не весит.
Где-то как-то любовью прихватывается и угасает, увиливает. Где-то Судьбою зовётся и прячется за травинкой.
Она и есть, и ее – нет.
- Что же, по-вашему, Дух, например?
- Ой, Макс, Дух… я не разбираюсь в том. Тут бы с одним справиться. А вот местонахождение души я знаю наверняка!
- Это интересно!
- Во лбу она, Макс, в костяном барано-человеческом лбу. С кем столкнёт, тому мы и покоряемся.
- Это, дорогой друг, весьма спорно.
- Но вы же не дослушали мою историю, потому так судите. А не судите и не судимы будете.
- Хорошо. Я выслушаю вас. Но вы заблуждаетесь, пожалуй, - возражал я, Мак Маг.
- Вы заблуждаетесь, Мак, но впрочем, не станем спорить.
Психическая жизнь руководит человеком и никакая ни душа и все такое там. Сам человек выдумает себе подобающее своей же секретной аменции следования такую историю, чтобы самого себя подтвердить.
Оправдать.
Ох, Макс! Потому никакая мелодрама не может впасть в душу полностью, разве кроме правдивой жестокой по-настоящему. А жестокой по-настоящему ее и делают обстоятельства, слепленные случайностью и ложью, выкатывающиеся в правду.
 Истина – одно, правда – другое, не так ли?
- Что ж продолжайте. Я вижу заросли пошли.
- Добро. Заросли так заросли.
Утром мы расстались. Я проводил мою Оленьку с ее словами о любви ко мне и тем, что обязательно вернётся новым вечером, что мы с ней пойдём гулять по берегу моря, там, где были, и ещё не были.
Она уверяла меня, что покажет удивительное место, удивительнейшее место, красивое место, выдающееся, которое запомнится на всю жизнь. И, что я тогда полюблю ее.
- Вы говорили ей об обратном?
- Я говорил, да. Я не хотел выражаться резко, намекал, что де у меня есть уже некоторое чувство к некоторой городской особе.
- А она?
- Смеялась.
Порой уверенно, что меня приводило в бешенство, порой – горько.
И я снова жалел ее. Клялся, что ещё немного, ещё чуть и возьму замуж, под полную свою защиту и опеку.
Что будут говорить языки – не важно. Я по-настоящему смогу любить ее. Так думал я.
Как только, после расставания, лобзания нежного, мы расстались, я вернулся в сарай, собрал вещи и был таков. Да.
Больше за сезон здесь я не объявлялся.
До конца вахты оставалось две недели, и я судорожно ждал визита Оленьки в наш лагерь. Это было бы невозможным.
Мне пришлось бы унижать ее.
Иногда я стискивал кулаки и представлял как влеплю ей затрещину в широкое голубоглазое лицо и море…
Ведь о море она также была нелестного мнения. Оно забрало у неё отца. Что святого у этой девки было? Комплекс безотцовщины? Но я-то тут при чем?
Оленька не объявлялась.
До последнего дня я переживал возможность ничтожной встречи с ней и вот, когда отправился домой, в съёмную квартиру, сел в автобус, собравших нас, облегчённо уставился в окно…
Я заметил, что смешение моё, смешение чувств - исчезло. А объявилось нечто конкретное и…
Ну, вы догадываетесь, Макс, что.
Это было определённое чувство к Оленьке. Вдруг все нахлынуло на меня воспоминаниями: море, пляж, ноги, выделывающие зазубрины в коричневом песке, равнодушное солнце, которое внезапно утеряло своё равнодушие.
Мне душу обожгло.
Я явственно ощущал потерю. Мне вдруг захотелось спрыгнуть с автобуса, бежать, Макс, бежать в свой сарай.
И пусть вещи все уложены в багажник, их не достать за рюкзаками других.
Я видел ее лицо, призыв помощи.
Мне показалось, что она, может быть, сильно больна ввиду моего побега. Не выдержало сердце или там ещё что. А я. А я – позорно бегу!
Что меня держало на месте? Тормоз.
Опыт жизни подсказывал – «все пройдёт и это тоже».
Смутно помню переезд.
Смутно помню, как вошёл в квартиру, провёл день, лёжа на кровати.
Ходил в магазин, скупить продукты. Все смутно. На кассе над моей задумчивостью, растерянностью посмеялись чужие люди. А я.
А я все думал, думал. Думал о ней.
Ведь, Макс, вот ведь стукнулся лбом, а теперь – разбери!
Как-то прогуливаясь по городу, перед новой вахтой, в которую я постановил обязательно найти мою Оленьку, не определяясь, впрочем, точно, что скажу, и что пообещаю, я - встретил Беатрис.
- Ну, приветушки! – Остановила она меня.
Да, это была женщина: фигура, статность, одежда, обувка! Ножки плотно лодочками лежали в туфлях. От неё пахло розами. Яркий бесподобный макияж сводил с ума. Ни задоринки, ни тени лишней.
Все такая же весёлая, бодрая, сильная женщина. Молодость только прибывает и хлещет отовсюду.
- Привет, - ответил я и решил, было идти своим путём, но не торопился. Мне нужно было знать – чем все это окончится?  Раз обстоятельства расположились так: мне нужно было «столкнуться лбами».
- Как твоё настроение? – Спросила.
- Ничего, - ответил.
- Придёшь в гости, может быть?
- Почему нет?
- Ты изменился. Стал мужественней, возрос. Как твоё «смешение чувств»?
А я, Макс, забыл, что обронил перед ней как-то это наименование.
Ответил, приходя в себя и будто только разглядев ее истинно.
- Ничего, проходит, - ответил.
- Ты уже ничего не чувствуешь ко мне?
- Почему нет?
Мы помолчали. Я чувствовал, что нечто, что уже не зависит от меня, автономное Нечто, берет победу над моим бывшим предметом обожания, да и теперь.
«Почему бы нет?»
Снова это: «почему бы и нет?» Родилось и начало свою трудовую жизнь.
- Вы, - вмешался я, Мак Маг, - и здесь, если наперёд сказать преуспели, не правда ли?
Осинский рассмеялся не без удовольствия.
- Да, вот, как-то, Макс: то никого, то все сразу.
- И в том конфликт вашей истории?
- Зачем торопить? Конфликт я расскажу.
- Отлично. Подождём.
- Беатрис – особенная женщина. Я был влюблён в неё и остался верен чувству. Мы прекрасно провели несколько дней.
Но она, в отличие от Оленьки, требовала полного подчинения, обожания. Помните ту историю с навязанной мне идеологией реинкарнации? Мне предсказали, что с Беатрис суждено встретиться в будущей жизни. В будущей!
И как-то по рукам тоже подтвердили, хироманты. Я, знаете ли, не к одному обращался.
И все верно – главное! Все удивительно совпадало: прошлое, настоящее, чувства, события, вехи. И я готов был верить. И, знаете ли, я был готов терпеть, но лбы столкнулись.
«Костяной лоб души» натолкнулся на Извилину Судьбы. Ради меня такую комедию устроили, не иначе.
Не поверите, Макс, расставаясь с моей Беатрис, я желал упасть на колена.
На коленах восторженно находиться перед ней!
Просто не было сил стоять перед этой женщиной, того, как она передо мной раскрылась и как откровенной была.
Она сожалела, что связалась с бывшим любовником, что вышла замуж. Это – да.
Она помнила всегда мои слова о любви моей и то, или ту минутку, когда между нами прошла искра. Это было, Макс.
Это точно было, как редко бывает. Но почему-то она решилась на обмен. Или характер такой ее... Неведомо.
Только все опять случилось и случилось, как нужно было, необходимо было мне.
Я даже и не думал, что вернусь в тот сарай, что увижу Оленьку. Зачем?
А – разве только ради интереса?
Вот зачем, Макс, зачем мне это было нужно?
Понятное дело – писатели, художники. Они роют действительность. А я-то тут при чем? С какого боку?
Я возвращался на вахту и получал СМС от Беатрис о тревожной любви от тревожащегося сердца. Она, наконец, поняла и приняла меня такого, каков я был.
«Оленька? Ха-ха-ха! – Смеялся я. – Бедняженька, бедолажка. Увы, чем я могу быть полезен тебе, по сути? Душу ломать не стоит: ни мне, ни тебе. Да и…»
Я был уверен, что она уже давно нашла парня по возрасту себе, да и не исключено было, что он у неё уже был тогда ещё, то есть, парень.
А в то время, когда мы прониклись, сварились смешанными нашими чувствами, да обидами, да сочувствием друг другу и всем таким – это в прошлом и неправда. И несерьёзно.