Григорий Цалевич Пинес

Так звали моего главного учителя и наставника. Я  никогда не забуду его. Считаю, что мне очень повезло, что ему я обязана тем, что сформировалась как врач. Я одна из его многочисленных учеников. Наше поколение уже уходящее, но те, кто ещё есть, помнят и чтут этого замечательного врача, педагога и человека. Желание рассказать о нём у меня давнее. Мне хотелось привлечь коллег к этому делу, но жизнь разобщила нас и мне придется ограничиться тем, что знаю я лично.


О плохом говорят достаточно. Главный герой сейчас отрицательный, как реальный, так и вымышленный. О нём пишут, его показывают, не заботясь о том, что тем самым и воспитывают. Для наглядности приведу один пример.
Двое парнишек, посмотрев фильм, повторили “подвиг” его героев. Они улеглись на скоростной дороге между рядами мчащихся машин и были убиты..
Нужны ли комментарии? Пожалуй – да. Каковы учителя – таковы ученики. У каждого времени свои Матросовы. Сейчас неокрепшие умы пичкают ядом преступлений, будто нет ничего кроме выстрелов, убийств, насилия и разврата. Будто господь создал только преступников и их жертвы, полицейских и лойеров (теперь это слово употребляется шире, чем прежнее “адвокат” и с каким-то другим оттенком).

Зла хватает и потому о нём надо знать, с ним бороться. Но чтоб воспитывать, чтоб жить и чувствовать нормально, следует и добро показывать во всех его проявлениях, учить ему. Кроме отрицательного, должен быть и положительный герой.
В данном случае речь пойдёт о нём. Помимо всего, здесь прозвучит и тема взаимоотношения врача и больного, что тоже очень актуально.
Ещё, будучи на 3 курсе института, я познакомилась с Григорием Цалевичем. Он не читал лекций на нашем факультете, не вёл практических занятий, но принимал экзамен. Мы порядком передрожали, потому что до нас дошла слава о нём, как об очень строгом экзаменаторе.


Спустя 8 лет судьба свела меня с Григорием Цалевичем на много лет совместной работы. И я уже не с чужих слов узнала его.
В 1956 году, “из дальних странствий возвратясь”, я была принята на работу в “Первую Городскую Клиническую больницу Печерского района города Киева”. Таково её полное имя отчество. В дальнейшем я буду сокращать его, обходясь лишь названием “1-ая Печерская больница” или ещё короче “Больница Квартина” по имени главврача.
Под этим именем её знали в городе, как среди населения, так и в горздраве. Она пользовалась известностью и заслуженным авторитетом.


Внешний вид больницы никак не соответствовал этому статусу. Основной корпус представлял весьма небольшое 2-х этажное здание. Еще одно, поменьше, вмещало лабораторию, аптеку и прозекторскую. Совсем не впечатляющими были одноэтажный административный корпус, а также  одноэтажное небольшое здание с профессиональным  прозвищем “аппендикc”, что означает отросток. В нём  размещалась половина 2-го терапевтического отделения. Другая половина отделения была в главном корпусе на первом этаже, рядом с рентгенкабинетом и физиотерапией. Главврач Квартин жил во флигеле основного корпуса. Всё это, особенно основной корпус, нуждалось то в текущем, то в капитальном ремонте, потому  что было старым и не типовым. Больницу от жилых домов отделяли сами её постройки в виде карэ и дощатый забор. Внутри этого хитрого хозяйства был небольшой двор, часть которого была отведена под место отдыха для больных. Но я их там не видела.

Не этим славилась наша больница. Мы, признаться, и не задумывались над её “внешностью”. Она славилась организацией дела и руководством. А вот в этом ей трудно было найти равных.Мы уважали нашу больницу и с чувством достоинства называли место своей работы. Говорят, “Не место красит человека, а человек красит место”. Это в полной мере можно было отнести к нашей больнице. Кто же были эти люди. Во-первых, сам главврач Григорий Абрамович Квартин. Я уже сказала, что он жил при больнице. Он всегда был на своём посту. Мог и ночью пройтись по отделениям, проверить где что и как. На работу он являлся раньше всех и шёл в административный корпус. Дверь в его кабинет в это время была распахнута и к нему можно было зайти запросто с любым вопросом.


Сотрудники собирались лишь через час.
Но Квартин был не только администратором, руководителем всех и вся, он был хорошим хозяйственником и, что самое важное, он создал такие кадры в больнице, которые были подстать институту. Он и сам был полноценным лечебником, хорошим хирургом и одновременно заведующим хирургическим отделением. Его работа и была его жизнью. Конечно, у него был большой опыт . Будучи молодым врачом до Отечественной войны, он заведовал одной из самых крупных больниц города – Октябрьской, на которой базировались все клиники 1-го медицинского института. Его знали и он знал весь профессорско-преподавательский состав. И потому, когда наступили чёрные времена и разгромили клинику М.М.Губергрица,а научных сотрудников разогнали кого куда, Квартин не растерялся  и пригласил  в свою, теперь уже маленькую больницу, этот “генералитет”, расставив его во главе отделений. Ход гениальный. Он не побоялся даже, что в таких случаях употребляли слово “синагога”.

 
Так в больнице Квартина оказался Григорий Цалевич Пинес. А уж на таких, как он можно было положиться. Они внесли институтскую струю, а это означало постоянную учёбу, высокую требовательность, умение мыслить, работать с книгой, профессиональный рост. Практика и теория шли рядом. Кто хотел, тот не коптел, а добросовестно работали все – иначе просто было нельзя.
Когда я была принята на работу в больницу Квартина, то оказалась под началом Г.Ц. Пинеса  во 2-ом терапевтическом отделении. Терапевты были участковыми врачами и 6 месяцев в году работали на участке, 3 месяца вели приём в поликлинике, а 3 месяца работали в стационаре. И это тоже квартинская установка, а может находка.


Я не знаю была ли ещё больница в Киеве, которая работала по 3-х звеньевой системе. Представьте работу врача, который в один день должен обслуживать вызовы и вести приём в поликлинике или  бежать с участка в больницу. Это не только
трудно для врача, не только съедает время, вынуждает вечно торопиться, но при этом страдает и качество обслуживания. Ведь нагрузка велика, некогда задуматься. При нашей системе, хотя тоже было достаточно трудно, но ты не разрывался на части и мог целиком отдаться делу то ли на участке, то ли на приёме, то ли в стационаре. А смена происходила чётко по графику. Я многие годы знала, что с 1-го марта по 31мая я работаю в стационаре. А там школа, курсы усовершенствования на ходу под руководством Григория Цалевича.


Речь сейчас о нём. Говорю заранее, что ничего и никого не идеализирую. У всех есть свои недостатки и слабости, но  в сравнении с достоинствами они невелики и в данном очерке неуместны. К тому времени, как я узнала Г.Ц. он был уже немолодым человеком. Среднего роста, лысый, в очках с очень толстыми стёклами в простой оправе. Лицо чистое, голос негромкий, но ясный с отчётливой дикцией. Движения быстрые, энергичные. Костюм безукоризненный, словно с иголочки. Во внешности всё аккуратно, скромно и достойно.Всё настолько гармонично сходилось, что по-иному его и представить было невозможно. Позже портрет дополнился деталями.
Зрение у Г.Ц. было настолько слабым, что даже пользуясь очень сильными очками, читая, он водил носом по бумаге. Ходил он легко, быстрым шагом, одним плечом вперёд. У него был выраженный сколиоз.


Самое необычное в нём были руки, кисти с их длинными пальцами-щупальцами. Эти пальцы жили как-бы отдельной жизнью, они шевелились. Своей сверхчувствительностью они дополняли недостаток зрения. Когда Г.Ц. пальпировал живот больного по методу Образцова скользящей, последовательной, глубокой пальпацией, то получал максимум сведений о состоянии внутренних органов брюшной полости. Памятью своей он поражал. Рассказывали, что когда ему давали наркоз, то он читал Гомера. Больному, поступившему в отделение спустя годы, он  говорил: “Я вас помню. Вы лежали в третьей палате под окном и у вас была пневмония”. Это не было желанием блеснуть. Скорее, это была проверка собственной памяти. А ещё, это мгновенно устанавливало доверительный контакт с больным, что является важным фактором успешного лечения.


И больные верили ему и нам, его продолжению. На работу Г.Ц. приходил на час раньше, успевал переговорить с дежурными сёстрами, со старшей мед. сестрой. Ко времени пятиминутки, он знал обо всём, происшедшем за ночь.. О том, что было в промежутке между рабочим днём и ночью, он узнавал накануне вечером, переговорив по телефону с дежурной сестрой и дежурным врачом.
В отделении существовал чёткий порядок работы. После пятиминутки врачи получали истории своих новых больных и начинали знакомство с ними по всем правилам: опрос, осмотр, подробная запись данных..В это время Г.Ц. смотрел с каждым врачом тяжёлых больных. Дальше, врачи знакомили его с новыми больными, которых они к этому уже времени осмотрели. Г.Ц. в свою очередь смотрел их, ставился предварительный диагноз и делались назначения.  И только затем начинался плановый обход.


С каждым врачом плановый обход Г.Ц. делал 2 раза в неделю. Таким образом, каждого больного он видел 2раза в неделю. Это помимо дня поступления и дня выписки. А тяжёлых больных Г.Ц. смотрел ежедневно. И это не были просто осмотры, над каждым думали, работали. Нет, не зря больные относились к нам с доверием и уважением, стремились, уж если лечиться, то в этой больнице. Своих врачей Г.Ц. проверял, контролировал постоянно, держал в тонусе. Это было, я думаю, не от недоверия, а из педагогических соображений и чувства ответственности за всё, происходящее в отделении. Такое положение несколько ущемляло нашу самостоятельность, но приходилось с этим мириться.


Да и потом, этой самостоятельности хватало на участке и в поликлинике - 9 месяцев в году. Г.Ц. требовал абсолютной честности. Он призывал быть честным с собой. Его типичное выражение: “Тамара, посмотрите на меня своими честными глазами”. Одну ложь он всё же признавал – не говорить больному убийственную правду. Мне это не давалось, я предпочитала всякие компромиссы, смягчения  прямой лжи, сказанной убедительным тоном. Между нами даже произошла маленькая размолвка по этому поводу.  От рака лёгких погибал человек в страшных мучениях. Он задыхался, мы были бессильны ему помочь и каждый день на обходе  было очень трудно находить сколько-нибудь приемлемые слова.


И вдруг на плановом обходе со мной, Г. Ц. обращается к больному бодро, обнадеживающе. Больной притом человек культурный, умный, образованный, он ведь всё понимает.  Когда покинули палату, на моё замечание что лгать не имеет смысла, Г.Ц. резко возразил что, мол, а вы бы хотели чтоб я сказал что он обречён и ему ничто не поможет?.. Ну, а я молода, горяча и высказываю своё понимание вопроса. Как-то я невольно услыхала конец фразы по которой я догадалась что речь между главврачом и зав. отделением обо мне, как о новом члене коллектива. Я услыхала конец фразы “...только немного строптивая”.


Да , был грех. Я поначалу огрызалась понемногу, потом перестала реагировать на все эти - “Вы сволочная женщина, Лидочка, как вы могли меня так подвести. Это должно было быть сделано вчера. Потрудитесь немедленно запросить амбулаторную карточку больного”. Или:”Тамара, вы эквус, почему я не вижу анализ кала больного”. Ну, мало ли почему, может у него задержка стула, ведь больной с пневмонией и поступил только вчера или 2 дня тому назад.." Но он и себя не щадил. Мало – мальски  какая-то погрешность за которой он не уследил и удар ладонью по лбу “О, я старый дурак, как я мог то-то и то-то. . .” или обхватывал голову руками и сокрушался: “Как я мог сесть в такую огромную галошу!” Нет, положительно я была неправа в своём неприятии этих особенностей Г.Ц.


К патолого-анатомическому вскрытию мы готовились очень серъёзно. Это был экзамен нам, нашей работе. Когда больной умирал, врач писал посмертный эпикриз, отражавший всю историю болезни, диагнозы и лечение. Г.Ц. собирал всех врачей отделения. Зачитывался эпикриз, потом каждый высказывал своё мнение по поводу диагнозов основного, сопутствующих, осложнений и причины смерти. Г.Ц. делал пометки кто что сказал, а затем сообщал нам своё заключение и история болезни передавалась в прозекторскую. Больше мы к ней  не прикасались до самой патолого-клинической параллели. Ни о каких поправках, переделках, как это мне случалось видеть в других местах, здесь не могло быть и речи.


На патолого-клинической конференции первое слово даётся врачу, который вёл больного. Он подробно докладывает всю историю болезни, начиная с анамнеза, данных  обследования, в том числе и дополнительных методов – лабораторных, рентгенологических и других, а также лечения, течения болезни и т.д. Заканчивает окончательными диагнозами: главным, сопутствующими, осложнениями и причиной смерти. Затем патологоанатом зачитывает результаты вскрытия, патогистологические данные и патолого-анатомический диагноз. Потом следуют прения. Если случай в чём-то не гладкий или представляет особый интерес, или совпадает с научной плановой тематикой, то кому-то из докторов поручают подготовить реферат. Конференцию заключает руководитель всей научной работы больницы. Эта роль неизменно принадлежит нашему Григорию Цалевичу.


Помимо глубоких и обширных познаний, Г.Ц. прекрасно умеет строить логические выводы и ясно их излагает. Такому разбору подлежат все случаи смертельного исхода. В них участвуют врачи всех отделений. Но этим научная работа не исчерпывается. Периодически происходят общебольничные научные конференции по разработанной тематике, которая распределяется между специалистами всех профилей. На этих конференциях присутствуют врачи всех звеньев объединения, т. е. врачи поликлиник (в нашем объединении их две плюс производственные поликлиники и медсанчасти). И здесь председательствует Григорий Цалевич с его ясным умом, блестящей эрудицией, исключительной памятью, редкостным расположением к логическому мышлению в сочетании с не меньшим умением донести материал до слушателя.


Наши “старички” всегда занимались частной практикой. Они начинали в то время, когда это было естественным. Занимался ч.п. и Григорий Цалевич. Но и в этом вопросе были у него твёрдые принципы. Он никогда не принимал больных в рабочее время, не принимал на работе вообще. Он также не оказывал частные услуги больным жителям нашего района. Он говорил, что если они нуждаются в его помощи, то могут получить её официально и совершенно бесплатно. Нам, изуродованным воспитанием, внушавшим только обязанность работать сколько потребуют, было внушено также, что о деньгах говорить непристойно, что это грех и стыд. А Г.Ц. говорил, что если он отдаёт свой труд, время, силы, знания, то он за это вправе получать денежную компенсацию. Но лично я не смогла никогда сломать в себе стереотип, перестроиться .

Я была безотказной и никогда не принимала благодарности из рук пациента. Это уже, как горб. Но Цалевича я не осуждала, он поступал честно, без лжи, без жеманства.  Я уже говорила о манере Григория Цалевича одеваться.
Интересно как он питался. За все годы я никогда не видела чтобы, находясь на работе с 8-ми утра до 4-х часов дня, он ел что-либо, кроме 1-2х галет, которые не спеша отламывал маленькими  кусочками. Заканчивал он трапезу несколькими глотками холодной воды из-под крана. Только в это время можно было переброситься с ним на отвлечённые темы. Однажды я расхрабрилась:
- Что вы кушаете дома, Григорий Цалевич, или Вы вовсе не едите?
- Ну что вы, ем, конечно. Мне Ива Яковлевна дает гречневую кашу с мясом. А потом я ещё чай пью.


С сотрудниками Г.Ц. был неизменно вежлив, не распекал, не повышал голоса и соблюдал дистанцию. Даже праздники не составляли исключения. Он не растворялся в “массах”. О личной жизни сотрудников у нас в коллективе не было принято говорить, да и времени не было. Не распространялся об этом и Г.Ц. Но мы знали, что жена его умерла от рака печени, что она была одной с ним профессии и не только: она была его глазами, его другом. Знали, что живёт он с сыном, ставшим тоже врачом и с сестрой жены – очень больной женщиной, к которой относится с уважением, заботится о ней.  Конец Григория Цалевича был трагичным.


Против наших старых сотрудников была начата кампания, под руководством патолого-анатома, бывшей секретарём партийной организации Окаёмовой Г.И. Первым вынудили уйти Литинского Абрама Сеуловича. Он сопротивлялся. Г.Ц. был горд. Он говорил: ”Я не стану ждать, чтоб со мной проделали то же. Я уйду прежде, сам”. И он ушёл.
Был он ещё трудоспособен вполне, имел известность в городе и понемногу занимался частной практикой. Однажды, возвращаясь с визита домой, он был сбит троллейбусом, буквально, напротив своего дома. Подвело зрение.  Примечательно, что когда мне случалось одновремённо с ним уходить с работы, я всегда испытывала страх, видя как он стремительно, не глядя под ноги, переходит улицу с двумя рядами трамвайных линий. Смотреть ему было бесполезно – всё равно не видел.


Мне всегда хотелось ему помочь, я даже однажды сделала попытку придержать его, но он сказал, что не нуждается в помощи. Вспомнилось это, когда он погиб. Хорошо, что не мучился. Пять дней пролежал в реанимации  Октябрьской больницы и умер, не приходя в сознание. Вова посетил его там. К  моему мужу Григорий Цалевич проявлял особую теплоту, не свойственную ему в обращении с другими людьми.
Хоронили Григория Цалевича на  кладбище Берковцы, что на Гостомельском шоссe. Мы прощались с нашим Учителем, больные с доктором, которому обязаны были здоровьем.
С уходом старой гвардии, погибала сама больница.


Квартину предложили выбор - заведовать больницей или отделением. Он выбрал отделение. Но вскоре вынужден был уйти. Его взяли в поликлинику завода Арсенал. Между Арсеналом и нашей больницей была многолетняя дружеская связь, основанная на взаимном доверии и уважениии. Врачи нашей больницы традиционно работали в поликлинике завода “Арсенал” по совместительству. Так что Квартина приняли как родного. Но он стал быстро сдавать. Умерла его жена - Анна Тарасовна, а спустя некоторое время умерла и Тина – няня, жившая в семье с 1928 года, фактически - член семьи. Наконец, и его здоровье развалилось. Их семья была неблагополучна по туберкулёзу. У Григория Абрамовича обострился процесс. Быстрым темпом стала прогрессировать болезнь Паркинсона. Поговаривали, что у него обнаружен рак лёгких.

Мы с Вовой пришли к нему в больницу для учёных. Это было прощанье. Я повторяюсь, но как здесь без этого, ведь последние слова так важно услышать. Я часто с болью вспоминаю, что не удалось проститься ни с папой, ни с Вовочкой. Он ведь звал меня, что-то главное хотел сказать. Не суждено было..
А Квартина я услышала, хотя говорил он тихо и я наклонилась чтоб расслышать слова:  - Не так надо было жить, - произнёс он.
- А как ? -  хотелось спросить. Но, конечно же, я не стала спрашивать.


О чём он думал, о чём сожалел? Может быть о том, что обломал крылья Вове, или отказал Лидочке Бриль в госпитализации её мамы, мотивируя отказ тем, что она не нашего района, или что доктору Колесовой не дал несколько дней отпуска чтоб съездить на родину похоронить маму.. Да мало ли ошибок совершает человек на своём жизненном пути. Окуджава оправдывал Высоцкого: “Как умел – так и жил, а безгрешных не знает природа”.  Тем и славны мудрые слова, что они так просто говорят о важном. Эти слова оправдывают лишь тех, кто имел чистые и высокие цели, кто жил не для себя, а для людей, не щадя себя. Я думаю, что мои учителя такими и были, что они не зря жили на  свете и достойны светлой памяти.

 
Вова очень намучился пока добился того, чтобы на могиле Г.А. Квартина был воздвигнут памятник. Но важнее та память, которую хранят люди в своих сердцах. У Григория Цалевича есть продолжение в лице его сына Анатолия Григорьевича, давшего в свою очередь новые веточки - сына и дочери. Я подарила Толе свои воспоминания о его отце и моём Учителе. Он положительно отозвался об этом труде, сделав уточнение: его папа сырую воду из-под крана не пил. Видно, у папы от сына были маленькие секреты. А ещё, что и не Гомера он читал и не на греческом. Здесь я сдаюсь – поверила легенде. В остальном за достоверность ручаюсь.


С уходом создателей, погибало и их детище - больница. Я не переставала диву даваться - как можно разрушить так быстро и основательно. Изменилось всё на корню. Не только начальство, но даже те люди , что были прежде, сам дух больницы и её имя. Не стало больницы Квартина или Первой Клинической Больницы Печерского района города Киева. Вместо этого появилось безликое название 12-ая гор. больница.   Это была одна из цепи начавшихся с начала 70-десятых решительных перемен. Неотвратимо надвигалось что-то жёсткое, непримиримое, неведомое. Трудно было всегда, а становилось страшно.


Я покинула Родину в 1991 году. Это был ещё Советский Союз. Он был очень болен, безнадёжно. Но всё же представить себе что произойдёт конкретно никто бы не смог. Дважды я посетила Киев. Он очень красив, но другой, чужой. Там люди новые - и речь, и нравы, и даже физически они изменились. Всё поставлено с ног на голову. Те, кто почитались как герои поменялись местами с теми, кто был кровавыми бандитами. В ночном кошмаре невозможно было увидеть Петлюру и Бендеру национальными героями Украины. Их имена дают главным улицам, ставят им памятники. На центральной площади, окрещённой площадью “Нэзалежности” (независимости) на развалах неисчислимое количество брошюр пестрит словом  “жид” и внушает новым поколениям, что это смертельные враги и как с ними разбираться.


Когда я была последний раз в Киеве в 2003 году, я всё это видела своими глазами. Не представляю своей там жизни, если б не эмигрировала. Как бы я работала, как бы дружила с людьми, как  бы могла дышать в этой юдофобской атмосфере.. Насчёт антисемитизма весь Советский Союз, Украина особенно отличалась и мы были полузадушены, но то,что сейчас - эта обнажённость, бесстыдство, всё, что принес с собой Ющенко, Воссоединение с Западной Украиной, превзошло все опасения. Стало ли лучше самим украинцам не знаю. До сих пор в Украине идёт грызня за власть между своими. А что касается таких как мы, то там вообще нет места. Не представляю себя там, где в открытую унижают человеческое достоинство. Может тем, кто не дожил - на самом деле повезло.


Я намерена была говорить только о Григории Цалевиче Пинесе, о больнице, о нашем главвраче Григории Абрамовиче Квартине, но пришлось задеть и вопрос о тех принципиальных переменах, которые произошли после их ухода; как одно за другим разваливалось то, что создавалось с такой преданностью, таким тяжелым трудом во благо людей, несмотря на всевозможные препятствия.
Есть всё же повести на свете ещё печальнее, чем повесть о Ромео и Джульетте.
                1994 год

P.S. Прошло больше трёх четвертей века со времени описанном мною. Ничего не осталось от той больницы и от тех людей, ни таблички, ни имени её. Вместо гордого названия !-ая городская клиническая больница Печерского района гор.Киева или проще Больница Квартина появилось короткое бесцветное название 12-ая гор большица  Так во всём. Это символ. и это грусть. Я давно не там, но -учителей и сотрудников своих не забываю никогда, счастлива тем что они были в моей жизни, что принадлежу к ним. Мы с мужем хирургом не смогли работать в том, чем заменили нашу больницу, Было невыносимо наблюдать распад нашей альма- матер. 

26 мая 2021 года


.