Прощаясь с прошлым

Снег вылетал из-под колес электрички, переливаясь на солнце, и превращаясь в завихрени, сопровождающие поезд. Хоть на календаре был март, и утреннее щебетание птиц напоминало об этом, зима никак не хотела отдавать свои права, держа все в своих холодных и снежных тисках.
Солнце только стало показываться из-за горизонта снежной глади на полях, разливая белый, холодный свет, через туманную дымку серых облаков. По почти пустому вагону разносился приглушённый стук колес, уносивших поезд все дальше от большого города. Я допивал экспрессо, в призрачной надежде отогнать настойчивый сон на второй план. За окном пролетали лесопросики, сменяясь маленькими деревеньками, мимолётно приоткрывающими завесу незамысловатого деревенского быта. Низкие деревянные дома, ещё засыпанные снегом, к котором тянулись неуклюже протоптанные валенками тропинки, а из покосившихся печных труб струился дым.
В таких деревнях жизнь течет своим чередом, неспешно, тихо, растворяясь в воздухе свежего ветра с полей и в свете звёзд на иссиним небе по ночам. В окнах за резными занавесками, начинали просыпаться жители, закидывая дрова в печку и ставя на нее чайник. Но дома оставались далеко позади, со своими сонными жителями, и заснеженные ели в пляске, сменяли их в окне.
Кофе уже остыл в стакане Старбакса, обжигая теперь не температурой, а просто горечью. Мысли терялись в стуке колес и снежной дымке.
Через два кресла от меня, сидел молодой человек лет тридцати пяти, с угловатыми, острыми чертами лица, не большими, бегающими, глазами, и черными короткими волосами. В нем было нечто змеино-отталкивающие, но притягивающее взгляд. Он постоянно смотрел на часы, словно пытался тем самым ускорить поезд. Пусто занятие надо отметить. За спиной места через три-четыре, доносилось чуть слышное сопение, я не видел его источник, по мог предположить, что это был пожилой мужчина, может уже дедушка. Я даже ему завидовал, хоть кто-то может урвать часы драгоценного сна, не теряя время напрасно. Больше в вагоне никого не осталось, станции две назад вагон покинула молодая женщина с ребенком лет пяти, чему я несказанно обрадовался, когда вагон погрузился в долгожданную тишину.
Я любил тишину, я любил одиночество. Нет, я не чурался людей, просто в тишине я набирался сил, мне никогда не было скучно одному, я не понимал, как может быть скучно с самим собой. Ведь у тебя есть ты сам, мысли, целый мир, в который можно погрузился, растворится и унестись в даль. И я настойчиво требовал и отстаивал свое право на тишину, где бы то не было.
В большинстве случаев люди не хотят слышать, но эгоистично хотят быть услышанными. Они с жаждой ищут свободные уши, чтобы вылить в них свои проблемы, но при первой же попытки ответить тем же, с отговорками покидают поле зрения. Мне не нужны были уши. Я не набирал судорожно телефонные номера, я не плакался в жилетки, я просто покупал билет на утренний рейс.
Я недолюбливал людей, и они по правде отвечали взаимностью. Но их можно было понять. Трудно любить того, кто не вписывается в привычные шаблоны и рамки. Меня не интересовало мнение окружающих, но и в свое я никого носом не тыкал, деликатно оставляя людям полную свободу выбора, но и требуя должной взаимности в ответ.
Человек существо умное, деликатное и осторожное, но толпа...толпа всегда глупа и жестока. В разговоре один на один, к тебе не позволят того, чего позволит толпа, нагло влезающая в твою жизнь, ради интереса засовывая свои противные, скрюченные носы в твои сугубо личные вопросы. Я не любил толпу и держался от нее подальше, но мне было интересны люди, в обычном своем проявлении.
Какую бы иллюзию присутствия и интереса к вашей жизни не создавали бы окружающие, каждый вечер, по итогу вы все равно остаётесь один на один со своими проблемами, переживаниями и мыслями. Это приходит с ночной тьмой, так же закономерно, как зима сменяет осенние дожди. Это надо принять, как данность, нет это не плохо. Это закон природы, ведь изначально каждый сам за себя. Этот инстинкт все ещё живёт в каждом из нас, пусть даже обильно припудренный социальными нормам приличия, с оттенком норм морали, и то не у всех, как очень хотелось бы.
Я не нуждался в этой иллюзии. Я не любил фальшь и наигранность, и меня коробило от тошнотворных улыбок и притворного сострадания. Я уже никому ничего не доказывал, ну если только сам себе, для утехи своего самолюбия, в конце концов, должен же я как-то развлекаться.
Пока я разглядывал своих не многочисленных попутчиков, поезд уносил состав все дальше и дальше, в затерянные и малолюдные места. Все больше было непроходимых лесов, все меньше попадались деревни и села.
Солнце уже почти вошло в зенит, когда колеса издав противный железный скрежет, остановились у полуразвалившейся платформы, где я и вышел. Бетонные плиты от времени покосились, часть обвалились, потрескались, и теперь в их щелях рос зелёный мох, ещё с ночи покрытый тонким налетом белой заморози.
Воздух утренним морозом проникал в лёгкие, казалось охлаждая каждый капилляр в теле, каждый сосуд, разнося остатки зимы, растворенные в весеннем воздухе, по телу. Тут не было даже скудной, полуразвалившейся сторожки для продажи билетов. Точнее от нее осталось пару уцелевших, почерневших от времени и сырости бревен, завалившихся на землю. Станция была полностью безлюдна. Я застал ее расцвет, много лет назад, когда на обочинах путей росли в клумбах огромные подсолнухи, а люди с тележками сновали, точно в муравейнике. Сейчас же с трудом можно встретить тут человека, тем более в такое время.
Тихо шурша по наледи, я спустился с перрона, ступив на дорогу, до боли знакомую с далёкого детства. Виляя и извиваясь, она повела меня мимо заброшенных, почерневших домов, мимо бывшего сельского магазина, мимо почты, где от вывески осталась только ржавая буква ,,О,,.
В груди непроизвольно образовался ком боли, скручивая внутренности в тугой узел. Боль отчаяния по старым временам, скорбь от невозможности что-то изменить, вернуться в другую реальность, где за окнами в домах топятся печки, на подоконниках цветут герани, от приоткрытой форточки медленно качаются резные занавески. Где в магазине, уже с утра очередь за свежим хлебом, запах от которого разносится по всей улице, с крыш начинает задорно капать весенняя капель, и около домов, бабушки с дедушками на лавочках до позднего вечера судачат о жизни.
Но сейчас все чёрное и мертвое, забытое, брошенное, оставленное природе и времени, которые медленно, но уверенно поглощают все в свои объятия, вместе с воспоминаниями былой жизни. Каждый покосившиеся дом, уносил с собой историю, быт, судьбы живущих в нем, печали и радости бывших хозяев. В них уже никогда не затопится печка, задорно потрескивая дровами, никогда в окнах не зажжётся свет, не соберутся за столом на поздний ужин. Все погрузилось в вечное молчание, безвозвратно ушедших дней.
Я все шел по дороге, медленно, вспоминая жителей каждого дома, я всех их знал и помнил, хоть и был совсем маленьким, в большинстве своем это бабушки и дедушки, тихо живущие размеренной жизнью, добрые лица, покрытые морщинами, яркие цветочные халаты летом, и самоваленые валенки зимой.
Наступит лето и сады зацветут, как и раньше разливая свой манящий аромат по окрестностям, зацветут цветы вдоль дороги, а густая трава, покроет все сетью своих щупалец.
Я возвращался сюда редко, каждый раз прощаясь навсегда, но потом все равно покупал билет. Такие места нужны как глоток свежего воздуха, как заживляющая припарка на душу, которая ещё раз напомнит о человечности, и вернёт хоть ненадолго, в то время, когда ты был действительно, безоговорочно счастлив. Воспоминания мягкие, как вата и теплые, как парное молоко, обволакивают тебя, унося далеко назад.
Правду говорят, лишь потеряв, мы начинаем ценить, любить, и жалеть, но уже слишком поздно. Каждый из нас пишет свою историю, и пишет сразу на чистовик, без права на помарку и ошибку. Сейчас я бы все отдал, чтобы отмотать жестокий циферблат лет, и оказывается снова в том времени, которое я так не ценил, принимая за должное. Принимая за должное, тех людей, которые были ещё живы, не задумываясь, что это все временно.
Дорога уводила меня все дальше, одинокие дома, черные и серые стены, пыльные окна с оставшимися белыми занавесками, кое-где не закрытые двери, которые теперь скрипели при любом дуновении ветра, напоминая о былом пребывание людей. Все тихое и покинутое. Таких деревень сотни, может даже тысячи, покинутые людьми, брошенные и оставлены. Те дома, которые когда-то, с любовью строили, внося уют и обживаясь, в итоге остались ненужной трухой времени.
Через какое-то время дома стали попадаться все реже, и после небольшой лесопросики, я вышел на берег реки. Лёд уже почти растаял, и течение уносило небольшие белые куски вдаль. Песчаный и пустынный, частями ещё покрытый снегом, тут одиночество чувствовалось ещё сильнее, усугублённое безмолвием, разбавленное только еле слышными колыханиями воды. Берега заросли камышами, которые теперь стояли коричневой, шуршащей стеной, осыпались, и стали пологими. Раньше и они не знали одиночества, рыбаки сновали в любое время года, летом ребятня бегала купаться, женщины стирали белье. Давно. Очень давно.
Я стоял, смотря на лес на другом берегу, на молчаливых сосновых гигантов, которые тоже замерли в безмолвии. Тишина обволакивала, буквально залезая под кожу. Я был один на несколько километров, я и остатки былой жизни, жизни, которая уже не вернётся в эти места.
Становилось не по себе, но это было странное чувство, оттенка страха, грусти, безвыходности, но в то же время приятное. Приятные воспоминания, всегда самые грустные, и в итоге отдают болью где-то глубоко внутри. Боль безвозвратности, прошедших дней.
Солнце пробиваясь сквозь немногочисленные облака, озаряла замерший берег, начиная согревать первыми тёплыми лучами. Жизнь продолжалась, но уже без человека. Ещё долго стоя на берегу, смотря в водный, едва колеблющийся штиль, на лес угрюмо стоящий на другом берегу, ещё темный и не одетый в зелень, я очередной раз прощался. Прощался с прошлым. Но все равно знал, что опять вернусь. Опять куплю билет на утреннюю электричку, опять будет остывший кофе, и немногочисленные попутчики, опять я вернусь, чтобы хоть на секунды вернутся в далёкие, тихие и родные дни.
Я не мог не возвращается, эти берега, разрушенные дома, заросшие сады, были родными, наверное, и навещал их только я, и я знал, что опять и опять буду возвращаться, чтобы стать свидетелем, как природа забирает мое прошлое в свои сети.